***

С вершины Машука мы съехали практически на попе. Пошел крупный мокрый снег, склоны раскисли, но я сказала, что хочу быть ближе к природе. Котя, которая, вероятно, что-то знает о природе, чего не знаю я, сказала: "Давай вызовем такси?" Я гордо ответила, что женщины нашего рода спускались с гор исключительно самостоятельно, и только иногда с помощью ласкового пинка под зад. Короче, мы пошли. Через час, мокрые насквозь, грязные и дрожащие от напряжения и холода, мы добрались до ресторана "Ещ;! Кавказская кухня и не только". Там нам выдали хинкали, хачапури, бутылку цинандали потом посмотрели внимательно и, как комплимент от повара, по рюмке перцовки и штрудель. А потом администратор сказал, что на улице мет;т и нас надо отвезти домой. Я вяло запротестовала - до гостиницы нам идти каких-то жалких три километра в гору и мы дойдем пешком, но тут Котя сказала, что кажется догадалась почему женщины моего рода периодически получали пинка и она отказывается идти. И пусть я иду, а она пусть поедет. И вот нам вызвали такси. Мы выкатились из ресторана и вкатились в белый Дацун. С переднего сиденья ласково прозвучало: "Здравствуйте милые девушки. Откуда такие райские птицы залетели в наш скромный городок?" Не знаю, что он там увидел в зеркале заднего вида, но похожи мы были на двух объевшихся воробьев. Мы вежливо сказали, что прилетели из разных мест, а он сказал, что никогда с ним такого не было, чтобы две такие потрясающие женщины оказались вдвоем в его скромной машине и он теряется, и не знает на кого смотреть, поэтому будет смотреть на дорогу. Потом он посетовал, что и мы не видим его, а я сказала, что вижу его глаза, но он сказал, что на него надо смотреть целиком. Почему-то это сообщение вызвало у нас приступ безудержного смеха. Штрудель подействовал, не иначе. Он спросил как зовут нас, волшебниц и чаровниц. Мы отвечали. "А меня, - сказал он, - зовут Давид, но после полуночи все называют меня Давидик, потому что так удобней." На часах было девять вечера и мы, закисая от смеха, посетовали, что вряд ли дотянем до двенадцати в силу преклонного возраста по крайней мере одной из нас, но он сказал, что видит лишь сапфиры наших глаз, а возраста нет, и есть лишь  пламень и ночь наших волос. "Феи мои, -  сказал он, - сейчас я закончу смену, возьму две бутылки Абрау-Дюрсо, фрукты, тетя Залина испекла хачапури, и их я возьму тоже, и побуду с вами до полуночи и скрашу вам этот одинокий снежный вечер". И правда, снег валил, карагачи склонились под его тяжестью, вершина Бештау терялась во мгле и тумане. Мы подъехали к нашему домику на горе. Давид аккуратно затормозил, вышел из машины, открыл дверь и помог выйти, подав руку. Рука была теплой и крепкой. Был он невысокий, легкий, стройный. Карие глаза смотрели внимательно и ласково. Густые, темные волосы с лёгкой проседью. Сколько ему было лет? Не знаю... Может тридцать, а может и шестьдесят. "Мои овечки, я вижу, вы устали, - сказал он,- но, если вам станет холодно и грустно, я прилечу к вам, надо только позвать Дави-и-дик, и я прилечу". Он сунул Коте в руку визитку. "Идите, идите" -  он подтолкнул нас ко входу в дом. Перед порогом, обернувшись, я не увидела машины, лишь мелькнуло черное крыло. Мы зашли в дом, Котя молча протянула мне белый прямоугольник на нём было написано: "ООО "Кавказ подо мною". Давид. Переводчик. Перевозчик. Проводник".