Кровать

Мы не могли спать вместе. Помню, так было всегда: начиная с первого раза, когда она пришла ко мне (тогда всё и случилось), и до последнего дня. Мы долго лежали и разговаривали. И нам было так хорошо, как ей еще никогда и ни с кем хорошо не было. А потом нужно было спать. Она, как правило, зашторивала окно –  яркое солнце, пробивающееся наутро, всегда раздражало ее слишком чувствительные веки – настолько, что, когда штор не было, ей приходилось закрываться от света рукой, кладя ее на глаза.

Она возвращалась в постель. Я целовал ее на ночь и обнимал, сильно прижав к себе (ей всегда нравилось, когда наши тела находились очень близко). Но сна не было. Никогда. Когда мы были у меня, не могла уснуть она, когда у неё – не мог я. Каждый из нас всегда возвращался к себе домой с чувством сонного неудовлетворения и усталости. Может, из-за этого всё так и закончилось. Кто знает.

Вначале нас это не тревожило – нам было приятно друг с другом. Не сказать, что она любила, да и я не то чтобы, но мне никогда не хотелось сбежать от неё после секса, а это уже, наверное, что-то значило. Мне нравилось «засыпать» с ней – и нравилось именно так – близко. Пускай зачастую мне и было неудобно – когда я ее обнимал, рука начинала болеть и затекать – но всё-таки я не считал своё неудобство достаточным аргументом для того, чтобы прекратить объятия с женщиной, от которой ты наутро не исчезнешь – аргумент этот набирал силу лишь тогда, когда мы ссорились. Тогда, пускай даже и немного переступая через себя (и всячески убеждая: «да чего ты, собственно, должен терпеть неудобства? Так же не может быть постоянно. Рано или поздно это нужно будет сделать, так почему не сейчас? Просто убери руку – ничего страшного, и так уснёт»), я облегченно-виновато ложился в действительно удобную для себя позу, замедляя у утяжеляя дыхание и, как ночной воришка, совершивший мелкую кражу и прислушивающийся к каждому звуку в глубине пустого магазина, следил за ее реакцией. Как правило, она или сонно постанывала и поеживалась, или просила обнять ее снова. Стоит отдать ей должное – она, пожалуй, всегда ощущала градус накала обстановки после очередной нашей ссоры, а потому не помню ни одного случая, чтобы она попросила вернуть руку в те моменты, когда всё было совсем плохо. Так или иначе, всякий раз, когда она просила, я снова ее обнимал, считая почему-то слишком жестоким наказанием игнорирование этой словесной просьбы – ведь она действительно нуждалась в моих объятиях. 

Да, вначале нам было наплевать на отсутствие сна, или же, скорее всего, мы просто друг другу не говорили об этом, считая себя еще недостаточно близкими для того, чтобы открыто возмущаться храпом, слишком жёсткими/мягкими кроватью и подушкой или, опять же, неудобной позой.

Однажды утром она мне сказала: «Ты сильно храпел, я всю ночь не могла уснуть. И вообще твоя кровать очень неудобна. Если честно, так всегда, когда я остаюсь у тебя». Я словил себя на мысли, что, в общем-то, мог сказать ей ровно то же самое о ней и о её кровати, но тогда почему-то промолчал.

В следующий раз она снова пригласила к себе. Наутро уже я признался, что не могу спать на её постели и что так тоже было всегда.

Мы переглянулись и стали жить вместе – у нее.

Счёт нашей обоюдной робости почему-то снова обнулился, первый месяц никаких разговоров об отсутствии сна я не заводил, хотя, конечно же, ничего не изменилось. 

Но в какой-то из первых дней нашего второго месяца, устав от очередной бессонной ночи, я сказал: «Знаешь, я не понимаю, зачем мы решили жить вместе, но я всё равно не могу нормально спать».

Я наконец-то устроился на работу, мы скопили немного денег и купили новую кровать.

И всё повторилось.

Я решил, что нет никакого смысла перебираться ко мне. Мы продали ее и мою квартиры и купили одну, имея, таким образом, возможность, кроме прочего, пожить некоторое время действительно в своё удовольствие. Купили мы и новую кровать.
В первую ночь на новом месте я по-старому обнял ее и по-старому пролежал так до утра, не сомкнув глаз. Она тоже не спала, но почему-то всю ночь мы делали вид, что всё нормально, и ни разу друг с другом не заговорили – даже, наоборот, почему-то обоюдно периодически издавали сонные звуки.

Последнюю мы купили в сентябре и с тех пор плюнули, решив, что из-за подобных монотонных покупок мы теряем четверть месячной зарплаты.

До этого же мы сменили несколько десятков кроватей, в которых только и делали, что трахались, а потом ссорились, а потом снова трахались.

Шло время. Ссоры становились всё более глубокими и длительными, и жизнь, набирая свои негативные обороты, в какой-то момент превратилась в сущий ад. Она кричала, что я мало зарабатываю, совсем не интересуюсь ее проблемами и что у нее уже чертову дюжину времени не было оргазма. Я кричал, что ее стряпня помои и что она разжирела как бройлерная курица, а потом уходил трахать соседку сверху – под предлогом, что иду к друзьям.

Ни дня не проходило у нас без серьезной ссоры, ни дня я не шел на работу и не возвращался домой с хорошим настроением, ни дня она не проводила без слёз.
Мы стали ненавидеть друг друга, но никто не хотел уходить. Мы ссорились по любому поводу – даже по поводу того, кому принадлежит наша кровать, и иногда мне казалось (и в такие моменты я думал, что схожу с ума), что только из-за ничейности этого долбанного идола на ножках мы никак и не могли расстаться – словно боялись, что в таком случае она достанется второму из нас…
А потом я её убил. Просто задушил шарфом во время ее оргазма, которого она всё-таки дождалась.

Той же ночью я пришел в полицию и всё подробно рассказал.

*
Когда автобус остановился на улице одного из заброшенных районов города, из окна я увидел бомжа, дрыхнувшего через дорогу в обнимку с какой-то собакой. Они  спали на кровати… И хотя она вся была изношена до неузнаваемости – отовсюду торчали пружины, изголовье было надломано и обожжено, матрас в множестве мест был укрыт засохшей желтой жидкостью – я не мог ошибаться. Это была она. Самая первая. Её.
Автобус поехал дальше, а в моей голове всю дорогу почему-то звучали строки поэта, имени которого я никак не мог вспомнить: «В последний раз я покидал твою кровать, в которой мы друг друга не любили».

Меня привезли, запихнули в одиночную камеру и закрыли решетку.

Забыв обо всём, что происходило со мной за последнее время, где я и вообще кто я и зачем, я завалился на койку и уснул крепким здоровым сном, которого мне так недоставало. И в ту ночь снилась мне она, которая говорила:
«Как жаль. Как жаль, что ты меня убил. Ведь теперь можно было и развестись».
Первое, о чем я вспомнил, когда проснулся наутро, это то, что казнь назначена  на два часа дня в четверг.

С блаженной улыбкой я уставился в потолок.

«У меня есть еще два дня. Целых два дня. Два замечательных сладких дня. Нельзя терять ни минуты», – и в это мгновение я почувствовал, что снова засыпаю.