Как Сталин и Берия свалили Ежова

Даже в высших эшелонах нынешней российской власти укоренилось мнение, что виноват в развязанных в 1937-1938 годах репрессиях лично Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин, хотя работы некоторых историков, в частности  Жукова и Земского, многие часы, а  у Земскова годы, проведенные в архивах спецслужб и партийных органов, свидетельствуют о другом.  Да, борьбу с контрреволюционным элементом партия вела все годы после свершения Октябрьского переворота и захвата власти в России, но как могло быть иначе? Но вот репрессии конца 30-х годов были инициированы региональными партийными руководителями, которые боялись за свои начальственные кресла, привилегии после принятия новой конституции, которую потом назовут сталинской.  По предложению генсека в проекте конституции было внесено предложение о необходимости проведение выборов депутатов всех уровней на альтернативной основе.  И это могло привести к тому, что партийные чинуши могли быть не выбраны в депутаты  населением регионов при очередных выборах.  Они-то и поставили перед Сталины ультиматум на очередном Пленуме ЦК ВКП(б): Или выборы на безальтернативной основе, или мы тебя не выберем Генеральным секретарем.  Как известно, это была выборная должность, до мая 1941 года Сталин не занимал никаких государственных постов,  кроме как в первые годы советской власти пост наркома по делам национальностей. Сталин был вынужден уступить.

Как объяснить, почему Сталин и его группа, которые на предыдущих Пленумах ЦК уже не раз отбивали требования партаппарата ввести репрессии, на этот раз молчаливо приняли позицию большинства?

Моё объяснение сводится к тому, что, если бы сталинская группа пошла наперекор большинству, она была бы немедленно отстранена от власти. Достаточно было тому же Эйхе, если бы он не получил положительной резолюции на своё обращение в Политбюро, или Хрущёву, или Постышеву, любому другому подняться на трибуну и процитировать Ленина, что он говорил о Лиге Наций или о советской демократии… достаточно было взять в руки программу Коминтерна, утверждённую в октябре 1928 года, куда записали как образец ту систему управления, которая была зафиксирована в нашей Конституции 1924 года и которую Сталин порвал в клочки при принятии новой Конституции… достаточно было всё это предъявить как обвинение в оппортунизме, ревизионизме, предательстве дела Октября, предательстве интересов партии, предательстве марксизма-ленинизма — и всё!

Думаю, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов до конца июня не дожили бы. Их бы в ту же минуту единодушно вывели из ЦК и исключили из партии, передав дело в НКВД, а тот же Ежов с величайшим удовольствием провёл бы молниеносное следствие по их делу. Поэтому Сталин уступил шантажу.

И тогда в регионах начались аресты всех неугодных и партчинушам, и работникам НКВД на местах конкурентов,  выбивание нужных показаний пытками, и тысячи невинных людей, причем преимущественно из руководящего состава, которые до этого прошли неоднократные партийные «чистки», т.е. были проверены от и до.  И вот они оказывались врагами народа. Вспомните фильм «Вечный зов», как бывший партизан Алейников, ставший районным нквдешником, арестовывал своих бывших товарищей по партизанскому отряду лишь за то, что они не давали гробить колхозы первому секретарю райкома партии Полипову. Таких примеров были сотни.

В 1937 годук в Политбюро потоком лились шифротелеграммы с просьбами увеличить лимиты по первой категории (расстрелы) и лимиты по второй категории (высылка за пределы данной территории). Естественно, в условиях репрессий было уже не до альтернативных выборов.

Только представьте себе такую ситуацию: на избирательном участке номер такой-то партийный кандидат провалился, победил выдвиженец общественной организации. Местная «тройка» немедленно пришила бы ему «дело» и подвела под расстрел или отправила в ГУЛАГ.

Это грозило принять такие масштабы, что страна могла бы скатиться в новую гражданскую войну. В октябре снова собрался Пленум партии, уже третий в течение этого страшного года. 11 октября 1937 года в шесть часов вечера Молотов подписал окончательное отречение от сталинской идеи состязательных выборов. Взамен Пленум утвердил безальтернативный принцип «один кандидат — на одно вакантное место», что автоматически гарантировало партократии абсолютное большинство в советском парламенте.

На январском Пленуме 38-го года основной доклад сделал Маленков. Он говорил, что первые секретари подмахивают даже не списки осуждённых «тройками», а всего лишь две строчки с указанием их численности. Открыто бросил обвинение первому секретарю Куйбышевского обкома партии П.П.Постышеву: вы пересажали весь партийный и советский аппарат области! На что Постышев отвечал в том духе, что арестовывал, арестовываю и буду арестовывать, пока не уничтожу всех врагов и шпионов! Но он оказался в опасном одиночестве: через два часа после этой полемики его демонстративно вывели из кандидатов в члены Политбюро, и никто из участников Пленума на его защиту не встал.

На январском Пленуме 38-го года было принято постановление с очень длинным названием: «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключённых из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Но, конечно, это постановление, говорившее о терроре в завуалированной форме, не могло его остановить. Для этого нужно было разорвать связку партаппаратной и НКВД-шной бюрократии, которая приняла формы опасной консолидации на уровне местных организаций. И прежде всего из этой связки нужно было убрать Ежова.

Стремительно наращивая масштабы репрессий, Ежов давал понять, насколько партии и стране нужен он, нужен его репрессивный аппарат. Поведение типичного бюрократа: если реальной работы нет, то создаёт видимость работы для отчётности перед начальством о своей полезности и незаменимости.

Но Сталин не забыл ультиматум своих товарищей по партии из так называемой «ленинской гвардии». Пришло время, и они попали под маховик развязанных ими же репрессий.

Вторая половина 1930-х в СССР – беспокойное время, когда принадлежность к высшей партийной элите не гарантировала неприкосновенности. Имя Николая Ежова сегодня прочно ассоциируется с Большим террором 1937-38 годов. Исполнительный и преданный, он готов был наказать любого неугодного партии деятеля, он готов был в любом найти врага народа. «Ежовщина» на два года погрузила страну в хаос масштабных репрессий. Но если у одних имя Ежова вызывало страх и трепет, то у других – любовь и восхищение. Советская печать все это время не уставала прославлять подвиги шефа НКВД, который крепко зажал в «ежовых рукавицах» врагов Советской власти и Коммунистической партии.

Нет, Ежов не инициировал репрессии без предварительного согласования на самом верху.  Размах, с которым действовал этот маленький (полтора метра ростом) и тщедушный человек, поражает. За период наиболее активных чисток через горнило подведомственных ему структур прошло свыше 1,5 млн человек, из них почти к 700 тысячам была применена смертная казнь. Обвинения, как правило, были стандартными: участие в контрреволюционном заговоре, связь с иностранными разведками, троцкизм. Следователи проверенными методами добивались нужных признаний, а затем без права на оправдание приговаривали обвиняемого к расстрелу.

Нередко к допросам присоединялся и сам Ежов, который любил вымещать свою злость на обреченных узниках Лубянки. Даже подопечные наркома содрогались от жестокости своего шефа. Тем не менее для сотрудников НКВД он оказался хорошим начальником: заботился об условиях их работы и увеличении денежного довольствия, которое росло гораздо быстрее, чем у кадровых военных и партаппаратчиков.

Один из наставников молодого Ежова писал, что не знает более исполнительного работника, чем его подопечный: все, что ему поручено, гарантированно будет сделано. Но был у Ежова весьма существенный недостаток – он не умел вовремя остановиться, и за этим иногда приходилось следить. Вот и сейчас в разгар масштабных чисток нарком нуждался в тормозе. В болезненном стремлении выслужиться он явно перегнул палку.

Вместе с ростом влиятельности Ежова рос и культ его личности. В его честь переименовали город Сулимов, о нем писали в газетах и школьных учебниках, ему посвящали парадные портреты и стихи. К началу 1938 года Ежов фактически являлся третьим лицом государства после Сталина и Молотова, он был в хороших отношениях с вождем и казалось, что так будет продолжаться и дальше. Но стрелки часов жизненного пути наркома уже начали обратный отсчет.

Когда Сталин принял решение остановить НКВД? — Обычно считается, что побудительным толчком к этому стал внезапный арест в июле 38-го года В.Я.Чубаря, заместителя председателя Совнаркома, то есть самого Молотова. Это серьёзно нарушило баланс сил в Политбюро: из 15 голосов сталинская группа располагала семью, после ареста Чубаря осталось только шесть. В эту комиссию входил и Ежов. То есть борьба началась уже на самом верху пирамиды. И когда НКВД убрал из «семёрки» Чубаря, Сталин решил сделать Ежову второе предупреждение.

Первый звоночек для Ежова прозвучал 8 апреля 1938 года. Совершенно неожиданно для него самого, его по совместительству назначают на должность наркома водного транспорта. В тот же наркомат перемещаются почти все люди Ежова из аппарата НКВД. Николай Иванович, очевидно, обо всем догадался: два года назад при схожих обстоятельствах наркомом связи назначили его предшественника на посту главы НКВД Генриха Ягоду, который после двухлетнего пребывания в подвалах Лубянки был расстрелян.

Второе предупреждение было сделано в августе: Сталин и Молотов целых четыре часа убеждали Ежова согласиться на кандидатуру Л.П.Берия в качестве своего первого заместителя. Второй звонок снял практически все иллюзии по поводу дальнейшей участи Ежова. В августе 1938 года его заместителем назначается опытный управленец, любимец Сталина, Лаврентий Берия. Причем тот привел с собой свою грузинскую гвардию – Кабулова, Деканозова и других, которые работали долгие годы вместе с Берией в органах ВЧК-ГПУ-ОГПУ Грузии.

Ежов понял, что его готовят к смещению с должности: не мог только нарком уяснить, где же он проштрафился. Соратники Ежова также почуяли, что дело дрянь и стали прятаться. Комиссар госбезопасности Генрих Люшков бежал в Японию, начальник ленинградского УНКВД Михаил Литвин, не дожидаясь ареста, застрелился, а начальник украинского отделения НКВД Александр Успенский скрылся в неизвестном направлении.

Это ускорило события.  Формальным поводом для снятия Ежова стали сигналы от бдительной «общественности», что он якобы недостаточно хорошо борется с врагами народа, игнорирует доносы активных сотрудников, из рук вон плохо организует работу наркомата и вообще беспробудно пьянствует. Ежова пригласили на заседание Политбюро и вынудили написать заявление по собственному желанию на имя Сталина. В своем послании вождю Ежов признал, что много ошибался, но делал это во благо страны и партии.

И вот третий, последний акт этой долгой процедуры: 23 ноября Ежов опять вызван к Сталину, где уже находились Молотов и Ворошилов. Опубликован документ, который Ежов писал явно под их диктовку. Написан он на трёх страницах, все разных размеров, то есть хватали первые подвернувшиеся под руку бумажки и подсовывали их Ежову, лишь бы тот не прекратил писать.

Формулировка его отстранения от должности меняется дважды: видимо, он сопротивлялся, возражал. А надо-то было вырвать от него решение уйти «по собственному желанию»! Тут же пишется проект постановления, который звучит как гарантия: «Сохранить за т. Ежовым должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя Комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта». Наконец заявление написано и подписано: «Н. Ежов». Вот с этого и началось устранение «ежовщины».

На днях я опубликовал материал под названием «Заговор в НКВД» http://proza.ru/2021/05/16/392, в котором по материалам историков рассказал, как началось перерождение чекистов, которые вышли из-под контроля партии и даже стали опасны её руководителям. Повторяться не вижу смысла.  Сталин после смерти своего давнего друга Кирова  даже сменил личную охрану, опасаясь за свою жизнь. Так просто сместить Ежова, у которого были сообщники из числе руководящих работников НКВД, настоящих «волчар», привыкших к виду крови, было невозможно.  Поэтому была спланирована многоходовка, целая спецоперация.
24 ноября 1938 года Ежова официально сняли с поста главы НКВД, но оставили на должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя комитета партийного контроля, кандидата в члены Политбюро. Политбюро послало на места телеграммы с прямым текстом: немедленно прекратить репрессии и распустить «тройки». Снова, перехватив инициативу, сталинская группа уже в конце 1938 года добилась проведения первых судебных процессов над работниками НКВД, обвинённых в фальсификации и надуманности дел, по которым почти целый год судили, ссылали и казнили тысячи людей. Так удалось остановить большой террор.

Разжалованный нарком имел возможность присутствовать на партийных съездах, но права голоса ему уже не давали. Кульминационным моментом в судьбе Николая Ивановича стал арест его ближайшего помощника Михаила Фриновского, который сразу дал нужные показания против своего бывшего шефа. С слов Фриновского, Ежов продолжил антисоветскую деятельность своего предшественника Ягоды, наводнил наркомат шпионами и взялся за уничтожение неугодных ему людей. Тут все и началось. За день до открытия XVIII съезда ВКП(б) (11–21 марта 1939 года) Ежов был выведен из Политбюро и Оргбюро, а также был освобожден от постов секретаря ЦК и председателя КПК.

9 апреля 1939 года Ежова снимают с должности наркома водного транспорта
 и на следующий день арестовывают. Это произошло на выходе из кабинета секретаря ЦК ВКП(б) Георгия Маленкова. О чем там шел разговор – неизвестно. Ежову предъявили ордер на арест, подписанный Берией, в последний раз провели по зданию ЦК и посадили в ожидавший у входа автомобиль.

Хрущев в своих воспоминаниях писал, что в тот день он был приглашен на кремлевскую квартиру к Сталину. В ходе беседы генсек ему сообщил о принятом решении арестовать Ежова, очень «опасного человека». По словам Никиты Сергеевича, Сталин в этот момент сильно нервничал, что с ним случалось крайне редко. Зазвонил телефон, после чего Сталин сообщил, что Ежова арестовали и ведут на допрос, – делился воспоминаниями Хрущев.

Конец «ежовщины»
Ежов прекрасно понимал, какое будущее ему уготовано, ведь он сам отлаживал механизмы беспощадной машины репрессий. Допрос с пристрастием вел самый способный ученик Ежова – Борис Родос. Николай Иванович решил не доводить дело до пыток и подписал все, что хотели от него услышать. Он «признал», что сотрудничал с иностранными разведками – польской, немецкой, японской, – вел подрывную работу в партии и активно сотрудничал с троцкистской организацией.

Правда, во время финального заседания Военной коллегии Верховного суда СССР Ежов отказался от данных в кабинетах Лубянки признательных показаний, которые, с его слов, были выбиты под давлением. Однако на окончательный приговор это не повлияло. Ежова расстреляли 4 февраля 1940 года прямо в подвале Военной коллегии. На смерть Николай Иванович шел достойно, пел Интернационал, хотя и обещал умирать с именем Сталина на устах.

В советских СМИ об аресте и казни Николая Ежова не сообщали – всесильный прежде нарком канул в небытие, словно его и не существовало. В НКВД подчистили все архивы с упоминанием имени Ежова, его убрали из энциклопедий и Краткого курса истории ВКП, удалили со всех фотографий с членами ЦК. Всему, что носило имя Ежова было возвращено первоначальное название.

Позднее в разговорах с соратниками Сталин неоднократно с негодованием отзывался о личности Ежова, называя его мерзавцем и разложившимся человеком, погубившим много честных товарищей. Однако сегодня многие историки признают, что никакого внезапного прозрения у генсека не было. Ежова изначально выбрали на роль чистильщика, чтобы сделать его в конце концов козлом отпущения. Аналогичная процедура была проделана ранее с Генрихом Ягодой.

Острая фаза репрессий миновала и Сталину понадобился более умеренный в своей исполнительности и преданности помощник. Берия в короткие сроки вычистил аппарат НКВД от людей Ежова и приступил к реорганизации наркомата. Особое внимание он уделил содержанию заключенных, в первую очередь тех, кого привлекали к стройкам: они получали зарплату и могли рассчитывать на сокращение срока заключения. По инициативе Берии реабилитировали многих видных деятелей науки и культуры, некоторых из них нарком взял под свою личную опеку. Репрессии на этом не закончились, но их интенсивность резко пошла на убыль. Новая волна репрессий захлестнула СССР только с окончанием войны.