Самозванка. Глава 1. Упыри. 2. Продолжение

***

Проснувшись ближе к полудню, Упырь усмехнулся трогательно развесившему уши подарочку и принялся разводить костёр. Совесть молчала… Позёмыш всерьёз опасался, что её нынче вовсе не было дома. Фладэрик тоже так рассудил, потому, оглядев седельные мешки, нагло подсунул прямо под нос горностаю какой-то отвратительно смердящий, сухой кустик. «Травы такой», - кратко распорядился чернявый. Позёмыш чихнул, но, смирившись с паскудными хозяйскими привычками, скрылся в вереске. Наглый мужик пожал плечами: «На обиженных воду возят», - пригрозил он, как бы между прочим. Судя по короткому тявку, донёсшемуся из серо-жёлтого кустарника, горностай идею от души порицал. Вампир хмыкнул.

На готовку ушло куда больше времени, чем Фладэрик планировал. Выпотрошенная тушка пеклась лениво и неохотно, жилистый зайчишка до последнего сопротивлялся злой судьбе.

Позёмыш добросовестно приволок ветку разящей тмином пыльной дряни в зубах. А когда «еретник», ехидно щерясь, освободил от неприятной ноши, громогласно чихнув, демонстративно откочевал на пару локтей и оскорблённо отворотил морду, старательно независимость демонстрируя. Злонравная упырюга покосилась на Спутника с отчётливым скепсисом. « Самые вредные традиционно самые голодные», - прокомментировал Фладэрик самозабвенную пантомиму. Горностай, отчаянно принюхиваясь, покосился на хозяина укоризненно. Мужик, демонстративно пощипывая едва припущенное мясо, одуряюще ароматящее на версту, знай себе ухмылялся. Позёмыш подумывал тяпнуть засранца, но, взвесив за и против, дальновидно приласкался, украдкой подбираясь к подкопчённой тушке. Как ни крути, жизнь – суровая штука. То с крыш ныряй в слабой надежде, что упырюга снизойдёт руку протянуть, то ушастых по оврагам отлавливай. На надменность времени не хватает.

Фладэрик, оделив рефлексивное создание по заслугам, наскоро перемотал рассечённую ногу. Возиться теперь и здесь не хотелось совершенно. А гниль мужика не брала – дождёшься от неё. Впрочем, перспектива проваляться седьмицу с лихоманкой тоже не радовала. Потому в Посте следовало заглянуть к местному коновалу, лекарем не слишком талантливо притворявшемуся.  Позёмыш, примостившись рядом, с сочувствием – на сытый желудок искренним – поглядел на хозяина. Упырь мельком оценил демонстрируемую преданность и фыркнул нечто неопределённое, тоже соотнося понятия. Горностай оскорблённо засопел, вновь помышляя о мести, когда мужик, ругаясь, подскочил на ноги.

Седельные сумки, мало, каким-то подлым чудом оказавшиеся у самого костра, расползлись, выпростав содержимое на землю. И валтаровы свитки, будь они неладны, выкатились прямиком в огонь, расплавив воск печатей да написанное чёрными подпалинами изъязвив. Упырь, шипя и обжигаясь, пальцами сбил рдяных вёртких змеек с занявшегося документа. Сумку спросонья ногой пихнул, что в костре оказалась? Позёмыш непроницаемо наблюдал с сакраментальным злорадством в антрацитовых бусинах глаз. Недовольный «еретник» плюхнулся на прежнее место, с досадой расшвыряв сапогом бесполезный костёр. Сам виноват, ноги саженные отрастил, себе дороже. Да ещё и в огонь суёт. Фладэрик мрачно развернул подкопчённые «сведения», втайне уповая на размашистый почерк покойного колдуна. Не тут-то было. Валтар, умелец клятый, питал нездоровую тягу к миниатюрам: писал убористо и тесно, словно пергамент тот уворовывал. Да и что с мореходов взять? Упырюга, вглядываясь в ладно пригнанные закорючки, присвистнул, бегло пробежал глазами несколько строк вниз, уже не прикидываясь близоруким да малограмотным. На сентиментальные мемуары писанина походила меньше всего. А вот на очередную холеру, в плетень незванной пожаловавшую – очень даже. Горностай привычно юркнул за пазуху, смекнув, что представление окончено и глаза подобравшемуся упырюге впредь лучше не мозолить. Фладэрик мрачно скалился, уставившись на пыльный сухостой и далёкую черту гор в сердитом недоумении.

К ночи Упырь надеялся поспеть на Пост, где можно накормить коня чем-то кроме ядовитых колючек и пересохшего вереска, а заодно и самому отдохнуть в несколько однообразной, не слишком изысканной, зато и чуть менее агрессивной компании соплеменников. Лишь бы выжлецов, язви их, где не подцепить. Прогулочка и в одиночестве обещала остаться занимательной, в духе славного почина. Прикинув расстояние, вампир понапрасну времени тратить не стал. Проворно заседлал прядающего ушами, нетерпеливо всхрапывающего коня, глянул на солнце из-под козырька ладони. Припекало. Слепящие лучи стальными иглами шили пылящие холмы. Местность, где не болотила и не вспучивалась грязевыми ключами, исходила прахом и коростой, ровно древний труп, коих, впрочем, тут водилось немало. Упырь пустил животное галопом, откинувшись в седле, оглядывая пыльные окрестности: на восток забрал лишних пару вёрст, в самое средоточие угрюмых монолитов да тухлыми яйцами смердящих ям, петлёй вывернув относительно прямую стёжку, что наметил в Хуторье. Придётся двигаться на запад, теряя драгоценное время да местными достопримечательностями, малой эстетической, зато существенной исторической ценности, наслаждаясь. Кромлехи и туры неожиданных пропорций маячили среди колючих кустарников, на удивление свободные от лишайников, норовящих поработить Голоземье. Придерживая коня, Фладэрик тактично объезжал каменные сооружения, привычно глядя строго мимо. Упырь не любил разглядывать древние булыжники, мерещилось промеж ними… всякое. А поймав пару раз совершенно отчётливые, и не слишком приятные, видения, через пару лет ещё и паскудно оправдавшиеся, мужик предпочёл через плечо судьбе не заглядывать, дабы та, зараза мстительная, чем не отмахнулась.

Горы, в потёках неразличимого пока льда, сизо-лиловые да предельно негостеприимно оскаленные, приближались. Вскоре замаячил в холодной зыби и Пост: здоровая куртина с зарешечённой аркой для левого рукава Олвадарани зигзагом уходила на север, к Прихоти, крепости, отмечавшей излом. В западной стене тоже имелся арочный проём, аналогично затянутый частой решёткой, для правого рукава. Исполинское, жуткое сооружение намертво запечатывало долину от Клыка до Стилета… в своё время. Фладэрик скептически фыркнул. По меньшей мере, всегда есть два входа: как один ни замуровывай, другому оттого ни черта не сделается. 

Две трети отмахав, мужик всерьёз заволновался: если таким манером, к ночи, и впрямь, с солдатнёй дозорной у очага вечерять будет, что, памятуя о пережитом, можно почитать беспрецедентным везеньем, вдвойне подозрительным по нежданности. Упырь снова оглянулся в поисках очередного пенделя от расщедрившейся судьбы, но, вот странность, ни взбалмошного звероящера, ни похмельного великана, ни, на худой конец, Алмазной Лилии собственной персоной за спиной не обнаружил. Только пыль вздымалась по Голоземью, да вдалеке кружило над сакральными насыпями непуганное воронье. Как ни крути, разочарование. Эдак мужик поверит, что жизнь – красивая сказка со счастливым концом. А лучше – без. Подозрительная, звонкая и ломкая, тишина уже давила на уши – мертвяк бы где под кочкой почавкал, и то б легче стало. Тепло, светло, уютно – хоть в гроб ложись.

Конь шёл лёгким полугалопом, взбивая копытами живописные облачка пыли, когда Упырь, подозрительно приглядывавшийся к затаившей неладное окрестности, резко натянул ремни, понуждая заплясавшую зверюгу остановиться. Наклонился к земле, повёл ладонью над покачивавшимися сухими стеблями травы, выругался сквозь зубы, отстегнул с пасовых ремешков ножны. Пришлось-таки спешиться. Чёрный Дух продолжал безобразничать, терзая грызло да копытами тяжёлыми молотя многострадальный сухостой, ещё и ржать попытался, чего с ним отродясь не случалось. Особенно в избранных на сей раз интонациях. Фладэрик, рассеянно почмокав губами в порядке усмирения истерики, хлопнул по лоснящемуся крупу, продолжая неотрывно разглядывать подозрительно затихшую округу. Трава и пыль разом успокоились. Видать, Валтар, курвин сын, седьмой колдун Сартана, не первый раз в Голоземье прогулялся. Камни, слюдяные лужицы и стекло, опрятно разложенные ладненьким кружком, образовывали чёткий Калейдоскоп, глубоко врезанный мерно подрагивавшими нитями заряда в высохшую, изъязвленную омертвевшим мхом да издохшей травкой свежеорганизованную шалгу* (* - Сухой лес или гора, где не растет трава; бесплодное место).

Хорошее заклинание, чёрт бы подрал умельца. Не ловушка, хуже. При желании, коли погодить, полюбуемся, как вывернет наизнанку Голоземье вплоть до Ветряного кряжа. И кто оттуда полезет.

Мужик аккуратно обходил знак, читая витиеватые линии узора, пиктограммы и символы, накалявшие пространство. Большой магический круг. Да с изюминкой. Милое дело. Фладэрик опустился на корточки, пощупал землю, словно бороной взбугрённую. Чтоб вам пусто было, любомудры неугомонные, фантазёры траханные. Упились тинктурами мухоморными в своем Сартане, напридумывали. Переступив границу Калейдоскопа, «еретник», продолжая остервенело, но уже бессвязно ругаться для отвода души, прошёл в центр, опустился на колени. Воткнул саблю, вообще-то, для того не предназначенную, в землю.

Запечатывало паскудный знак Затмение. Обряд быстрый, но трудоёмкий. К тому же, шумный, что базарный полдень. В округе у всей нечисти остатки мозга, что ещё промеж ушей болталися, напрочь отшибёт. На выжлецов подданный, расщедрившись, плюнул, а вот с каким ошалевшим оборотнем повстречаться под вечерок не хотелось. Калейдоскоп – заклинание полного цикла, со стабильным шаблоном, взламывающим первичную структуру, отмыкающим Кромку. Обычно – лазейка для демона или подобной твари. В военном деле применяется в качестве «огневой» поддержки. А вот в чистом поле, среди древних каменюк… Колдуны умудрились удивить Фладэрика. Знак не походил ни на один из прежде виденных, а уж насмотрелся чернявый по долгу службы немало. Упырь стоял на коленях, сосредоточившись, напрягая мышцы в ожидании сопротивления, концентрируя волю. Воздух набряк мерцающим облаком, закружился обрывочными витками, обманчиво беспорядочными, мерцающими лентами, полупрозрачными, точно из кружевного тюля напластованными. Сходясь к оголовью вампирьей сабельки, узкие шлейки струились вдоль лезвия, уходя в землю, потом снова выскальзывали, волнами растекаясь по рисунку. Загустели, взбухли молочно-белым, заискрились багрянцем… Реальность моргнула, крутанулась на месте, встрепенулась в диком кульбите, перепугав коня яркой вспышкой. Дух заплясал, встал на дыбы, молотя копытами да норовя оными пришибить незадачливого господина. Позёмыш, застигнутый конскими танцами врасплох в качестве наездника, зло заверещал, вцепившись в луку седла.

Вампир остался стоять лишь благодаря сабле, накрепко застрявшей в землице спёкшейся, да ещё фамильному упрямству. Лбом «еретник» упёрся в навершие, поочередно ругаясь и сплевывая кровь с прокушенной губы. Вместо Калейдоскопа вокруг чернел обугленный дёрн, смердящий гарью да тухлыми яйцами. Кратер, и верно, образовался, но скромный, вопреки первоначальным опасениям. Упырь задумался, один значок такой тут… куковал, или у сердешного и братишки имелись? Чудом в обморок не хлопнувшись – из чистой спеси, не иначе, – Упырь поразмыслил, не попозировать ли в живописной позе коленопреклонённого героя, подвигом свершённым утомлённого, а то когда ещё возможность представится. Но пренебрёг. Скривился, помянул по матери Сартан и его приспешничков да поднялся на ноги, ещё и оступился, через взрыхлённый край переступая.

Тяжкое заклинание, развлечение для блудных чароплётов. Фладэрик мог бы и мимо проехать, дескать, моя хата с краю, да только ляд знает, до каких «краёв» эта оказия дотянулась. Каменной Розе нонче чародейный казус ни к чему. «Вызреет» Калейдоскоп, полмира наизнанку вывернет. Весело, конечно, глянуть из чего поддёвка, только…

Мужик, было, подступился к воронку, но тот отчаянно шарахнулся в сторону, едва руку из плеча не выдрав. Рассудив, что на нервную скотину карабкаться – себе дороже, вампир повёл коня в поводу, окрестив бестолочью. Ну, и матюгался, конечно, неприглядно. Ох, и икали же, поди, колдуны Миридикские в своих хоромах. Мало того, солнце успело подло подползти к горизонту, так и горы, будь они неладны, ни на вершок не придвинулись. Стена лишь слегка подросла.

Лишь отойдя на десяток вёрст от зловонного кратера, конь снизошёл-таки до хозяйских нужд и позволил мужику забраться в седло. Фладэрик, усталый и злой, как сам Тёмный Князь, отбросил спутанные волосы, настырно лезущие в лицо, устроился поудобнее, вдыхая холодный, сквозящий ароматами иссохших трав и мускуса воздух Мрачных Холмов, сжал пятками конские бока. «Прогулочка, достойная рыцаря Люкулы… со всей его волшебной придурью», - подумал «еретник», намереваясь подремать и всерьёз мечтая добраться до клятого Поста хотя бы в ближайшую седмицу. Заплутать в упырьем околотке, считай, в нескольких саженях от официальных границ государства – прямо-таки оскорбительная дичь.

Красный уголёк докатился до кромки гор. Чернело. Ночь в Голоземье отличалась особым очарованием, прожорливым да сверх меры агрессивным. На радость пепельному от свалившихся «чудес» мужику как раз случилась ранняя весна, едва сполз снег, обнажая лежалые останки незадачливых путешественников, седенькую травку да роскошные северные мхи.

Сумрачно сдвинув брови, Фладэрик всматривался в попятнанный лишайником пейзаж. Обычное взгорье, медленно сменявшее пустоши, разве что чуть-чуть мертвяками попахивает… Как бы под копыта не бросился, страстотерпец. И вампир, едва успев посочувствовать воображаемому страдальцу, сам вылетел из седла. Видимо, от солидарности. Толком не сообразив, как, мужик успел схватиться за саблю и – немыслимо - не сломив ни шеи, ни конечностей, кубарем откатиться в сторону. Снаружи выглядело эффектно. Изнутри – больно и подчёркнуто гадостно. Самое странное: копытом в темя Фладэрик всё-таки не получил, отчего напрашивался невольный вывод. Вампир поднял голову: поперёк конской груди алели перекрещивающиеся следы Хомутов – боевых заклятий неожиданно высокого класса. Мужик определил загодя, не вглядываясь: выжлецы. Вот тебе и обещанный, можно сказать, долгожданный, пендель от добронравно скалящегося из соседнего оврага везения.

-Упырь!

-Вампир, - лениво поправил Фладэрик, распрямляясь. Дух, отплясывая, отступал боком, нервно храпя.

Что ж, славный рыцарь Перебор, собственной, малопривлекательной, персоной. Выжлецы, для удобства сбившись ватажкой, представляли собой зрелище малопривлекательное. Не чета интеллигентному, щеголеватому колдуну, да ещё, к вящей радости дежурного королевского палача, давнему знакомцу-собутыльнику. Пятеро молодцеватых отморозков, косая сажень в плечах, ни тени разума во взоре… Трое напоминали вышибал в лучших традициях жанра: крепкие, дюжие, что твой бугай, в шрамах да цепях… не иначе, колодезных, одной рожи на целый лошадиный зад хватит, как габаритами богатырскими, так и выражением… соответствующим. Остальные двое – поскромнее да поблагообразнее. Одна беда - выжлецы, владеющие, кроме обыкновенно колдовских, ещё и откровенно разбойничьими навыками-повадками. Подле эдаких ухарей крепкий, поджарый Упырь, боец да мечник, большаком взращенный, казался чахлой недорослью. Как следовало из названия, выжлецы при колдунах выполняли роль ищеек, жутких, в Иргибе отменно выученных тварей на сворке Семи Ветров. И спускал их Миридик с лёгким сердцем без промедления. Выжлецы  загоняли добычу и проводили плановые объезды территорий, в основном, такими вот милыми, славными шайками, отчего-то в Иргибе – южном, на отшибе устроенном поселении, где диво сиё пестовалось и дрессировалось – прозываемом отрядами. Хотя ни размер оных, ни состав нигде, насколько знал Упырь, не фиксировался, а определённого порядка формирования, и вовсе, не существовало. Кружки собирались «по интересам», спонтанно, зачастую, в окрестных хуторах да весях обрастая сподручниками, падкими до разбоя и пьянки, но таким нехитрым способом норовящими избежать губной избы или шибеницы. Крепкие парни, кто посметливей, ясно, предпочитали солдатскую службу в Сердаграде, дружину местных князьков-наместников или, на худой конец, наём к обозникам-торгашам, товары караванами по лесам-горам гонявшим. Выжлецы пользовались дурной славой. Зачастую, заслужено.  Потому как в игрищах Семи Ветров, с Долиной да оборотническим триединым господарством состязавшихся, становились обыкновенно разменной монетой или, если совсем припрёт, козлами отпущения. Гвардейцы-Лучистые, даже самые распоследние дурни и пугала, из коронного Замка носа на равнину отродясь не казавшие, обнищавшая да запаршивевшая аристократия, выскочки из мелкопоместного дворянства, скопом охотников надменно презирали и за людей не почитая, не то что ровней. Хотя, если по правде, Иргибские Псы, настоящие, идейные борцы с нечистью, куда больше напоминали пресловутых защитников человечества, чем холёные выкидыши Нортового Сартана, градуированного согласно выучке и способностям сборища маститых колдунов. Фладэрик ухмыльнулся, сердито сплюнув в пыльный сухостой. Голоземье тихонько шелестело в предвкушении свежатины. Выжлецы, хмурясь, мрачно тискали подручное вооружение, в кузнецкой слободе Иргибы мастерами выкованное да супротив виритной крови заговорённое.

-Ты поучи, поучи нас, стервец, - осклабился один.

-Что ж поделать, раз выжлецы необразованные пошли, - развёл руками с хладнокровием каменной статуи Упырь, размышляя. Ватажка выглядела скверно. И грозила крепкими неприятностями. Очевидно, частенько промышляя околопрофессиональным разбоем.

-Ты не мудруй, клыкастый, лучше сам оружие сдай, - иронично фыркнул грузный мужик с огромным родимым пятном на бычьей шее, метким плевком меж зубов сбив хрупкий стебелёк у самых упырьих сапог. Прозрачно-голубые, водянистые зенки на выкате хищно сощурились.

-Ага, сейчас, и бантиком подвяжись. Может, ещё сплясать?

-Хы! – ощерился любезно тот, что посерёдке, в поддоспешнике да смазных сапожках, не иначе, с чужой ноги. – Гля, балагур! Ну, хошь, спляши. Коль охотник, мы и пособить могём. Жаль, дерев подходящих нету. А верёвочка найдется… можно и с бантиком.

-Весьма признателен, - кивнул Фладэрик, продолжая изучать. Тянул время вампир намеренно. – Отрадная услужливость, неожиданная. Знать, не все так скверно в вашей Иргибе, коль такие куртуазности в ходу…

-Чего разлаялся? – рявкнул пятнистый, сердито на болтливого сотоварища зыркнув. Так что не понятно стало, кого именно затыкал. Впрочем, «еретник» особых иллюзий не питал. - Сказано, бросай мечугу… да энто… цепы сымай! Не в том положении-то, чтоб тявкать!

-Тявкать – это по вашей части, - согласился Адалин, привычно поводя плечами. Иных перспектив, в принципе, не наблюдалось. До Поста, конечно, рукой подать. Да ведь и сам мужик, чего греха таить, тёплых чувств к выжлецам, во всяком случае, этим конкретным, не питал. А драпать… надоело.

-Падаль виритная, - выругался поддоспешник. – Вымесок ерохвостый.

-Поторопись-ка, железнозубый, - самый старший, самый, очевидно, разумный, но, невзирая на это, самый щуплый, почти не разжимал спекшихся в тонкую черту губ. Отчего слова цедились медленной, нечленораздельной гнусью. Эффект производя соответственный. – Не искушай судьбу да парней не зли… то чревато.

-Чревато с упырём в Холмах задираться, - фыркнул мужик надменно. – Я не купчик сердаградский и не халоп. С какого ляду мне вам сдаваться?

Ответ, несмотря на беспрецедентную искренность, мужиков отчего-то не порадовал. Детины с бердышами, мечами да буздыганами, а один и при арбалете, стоявшие пафосным рядком, одновременно тронулись с места. Первыми, конечно, трое чудовищ, для устрашения, улыбаясь. Различий с давешними волколаками поискать – не найти, ну, может, последние умнее чуток… Встречаются, конечно, приличные, одарённые особи, борцы за идею да плошку супа. Но не впятером, да с грамоткой верительной на отлов одиноких упырей и без вины виноватых оборотней. Знавал «вурдалак» одного такого. Хороший бульон из него парни Дитмара сварганили…

Недолго думая, мужик тоже прогулялся навстречу. Прознал-таки Норт про измену колдуна, иначе бы не так всё было, ох не так… Ну и ладно, и то хорошо, что болт промеж лопаток не всадили, а хомутами ограничились. Правда, глупость с их стороны редкостная. Жаль, сам Лилия в Семи Ветрах отсиживается. Наследник недоделанный, зараза двужильная, чтоб его. Колдун всесильный.

Выжлецы рубятся традиционно, справно, ловко, хоть и однообразно. Грубо, грязно, зато эффективно. Машут мечами, ровно палкой… большой такой. Да буздыганы  очень жалуют. Видать, от дубин отвыкнуть не могут. Только уклоняться да петлять успевай. Вся грузная мощь пыльных большаков.

Упырь, обратившись да наружностью посквернев, проявлял чудеса вёрткости, выпадов избегая да из-под ударов могучих уходя, сбивая противников с толку, а то и с ног. Мужик с топором, оскалив левую половину кривозубого рта, попробовал подрубить колени проворной твари. Тварь вызверилась, отскочила, метко пнула по руке. Так что топор с глухим стуком свалился в одну из трещин. А там и отсечённая голова, подскакивая, покатилась в иссушенной траве. Тело, нелепо растопырив руки, повалилось следом. «Вурдалак», не задумываясь, закрепил успех, залепив стальным оголовьем рукояти в лицо балагуру в поддоспешнике. А вот в живот ногой получил некстати. Согнулся, тоже не ко времени, малоизящно увернувшись от буздыгана. Но тут уж не до изыска, когда на тебя с поленом прёт пара далеко не столичных кавалеров. Долго ли, коротко ли, замучили ухари иргибские и без того уставшего упыря в усмерть. Ещё арбалет этот клятый. Фладэрик пропустил несущегося на всём ходу, и отдувавшегося бугаём на выгоне выжлеца с буздыганом, развернулся и рубанул. Одна беда – промазал.

Ситуация испаскудилась окончательно. Фладэрика сбили с ног, попинали, ткнули буздыганом в темечко, хлопнули обухом по лбу, а ратовищем – аккурат в брюхо. Правая рука сперва полыхнула болью, потом, хвала Князьям, видимо, отнялась. В боку горело углями, а тело внезапно онемело… Вот же осёл, взвыл мысленно «вурдалак» - забыл про главаря узкогубого. Ещё волколаков поминал, а такое из башки вылетело… Зато влетело много всякого. С разбега и не чинясь особо.

***

-Дышит нешто? - протянул вихрастый и чёрный, как стены землянки, малый, вывернутую, от крови склизкую шею у окочурившегося соплеменника щупая да лоб недоверчиво морща. По всем видимым признакам – вроде открытых переломов да потрохов едва не вываленных – соплеменник выходил свежеприставившимся. Но отчего-то, стервь такая, дёргался. - Глянь, Астаз! Экий… живучий! – «живучий» в ответ глухо захрипел.

-Ага, ещё погоди, и досадное недоразумение своим ходом околеет, - откликнулся Астаз, плечистый молодец на вид слегка впечатлительной недоросли постарше, стрелу из выжлецского горла освобождая. Да брезгливо в костёр занимавшийся тело сваливая. Мхом переложенный сухостой охотно тлел и столь же охотно смердел, нещадно дымя. Так что дюжие ратники, горой сваленные, больше коптились. – Нашёл невидаль…

-Да ты б тоже ошалел, кабы он тебя больше, чем выжлец дырявый, занимал, - огрызнулся отрок, к влажным хрипам из раскуроченной груди суеверно прислушиваясь. - Глянь: покалеченный, а дышит. Как мозги не вылетели?..

-И чего? - фыркнул хозяйственный Астаз, сердито в костёр плюнув да оборачиваясь. – Не признал, что ль?

-Больно узнаешь-то, морда вся размазана, - покачал головой отрок, всё не решаясь тело покалеченное трогать.

-Чего тебе морда? Девица, что ли? Вон, знак родовой, цепи да серьга в левом ухе, - указал вампир, воронка присмиревшего словив. Чёрная зверюга понуро симулировала добронравие, кося шальные зенки на бездыханного хозяина. Тихо ругаясь, Астаз изловчился накинуть сипящего соплеменника через седло.

-И чего? – не понял чернявый солдат Поста (елейный отрок в буйных кудрях), шмыгнув носом да украшения  указанные высматривая. – Обычные побрякушки.

-М-м, - покачал головой мрачный Астаз, размышляя, как бы бездыханную ношу укрепить понадёжнее. – Старшой Адалин, Фладэрик. Должен был наднесь вернуться из окрестностей Миридика. Ждали его. Гуинхаррэн злится, Королева тревогу бьёт.

-Хм, - нахмурился «отрок», с любопытством озирая кровоточащее нечто, поименованное Старшим Адалином. – Чего это?

-Чего-чего, - гоготнул словоохотливый, привычно злорадный солдат, кривя в глумливой ухмылке рот. – Неужто не в курсе? Постелька, поди, простыла… - потом, ремни затянув, выругался. – Курва! Верно, сейчас дух испустит. Держи поводья… Его в Пост надо!

-Куда там! Глянь, у него башка пробита!

-Парни! – гаркнул запоздало всполошившийся Астаз, подзывая шестерых лучников, окрестность праздно стерегущих. – Приглядите, чтоб прогорело!

В Мрачных Холмах, даже непосредственно под стенами крепостными, тела неприкаянными оставлять не следовало, пусть и неприятельские. Несколько обмелевший отряд конников, Астазом возглавляемый, долетел до поста с похвальным проворством. Гарнизон Прихоти впечатлился: соплеменника лупцевали от души, со знанием и сноровкой. И вряд ли замешкавшиеся караульные подоспели бы в срок, кабы не ошеломительная «живучесть», по выражению кучерявого лучника. «Живучесть», к слову, так и норовящая малодушно постылому обладателю изменить, променяв на хозяина поосмотрительнее: «еретник» в сознание прийти не соизволил, а напротив, всё больше из него удалялся, хрипя да зенками жёлтыми стекленея. Осиновый дрын, коим аккурат в брюхо зазвездил страдальцу ловкий выжлец, солдаты худо-бедно вытянули, а вот что дальше делать, хоть убей, не знали. Особенно на полном скаку, по холмам прыгая, точно флажки на ярманке.

Стена встретила посетителей гробовым молчанием. Исполинское крепостное сооружение, памятник легендарной гигантомании древних, протянуло бренные каменные телеса промеж двух кряжей, закупорив въезд в долину. И на том удовлетворённо впало в анабиоз, вполне закономерно полагая задачу выполненной. Одну из отдельно стоявших скал, называемую Ястребиным Когтем и приходившуюся на излом стены, упыри укрепили крепосцой с кургузой башней правильной, прямоугольной формы,  плоской, зубчатой макушкой и деревянной конструкцией для дозорных увенчанной. Крепость величали Прихотью, с чего, Князь весть. Но так повелось, а вампиры, традиционные до оскомины, обычаи старины хранили свято, даже нелепые, вроде неизменной правительницы. От Ястребиного когтя, Прихотью той увенчанного, к северу уходила вторая часть Поста: прясло, башнями мрачными рассечённое на равные отрезки, в тумане Лунного кряжа терявшееся. Если приспичит, за пару дней можно прогуляться по верху от Стилета к Клыку, что по обе стороны хребты замыкали, вовсе не спускаясь в долину Олвадарани.

Ворот, дверей и даже просто калитки у оборонительного укрепления не было, чем и обеспечивался успех фортификации. Отряд, не смущаясь досадным фактом, бодро галопировал аккурат в Стилет, ходу не сбавляя да видом грозной вершины, растущей с неумолимостью насильно поднятого из берлоги среди зимы медведя-шатуна, не вразумляясь. Исход был предсказуем. Под вкрадчивый лязг – медведь придумал сперва поточить когти о соседнюю каменюку – троица со всего маху влетела в скалу. Однако, как ни странно, ни кровавых ошмётков на блестящем, голом склоне, ни корчившихся в предсмертных конвульсиях у подножия незыблемой твердыни упырей вперемежку с лошадками в ещё менее приглядном состоянии, не наблюдалось. Конники благополучно растаяли в воздухе.

Секрет древних зодчих любомудры коронные открывать соплеменникам не спешили, снабжая лишь краткими инструкциями, отчего процесс приятнее не становился. Астаз, к примеру, каждый раз, зачарованный порог минуя, испытывал реальное облегчение, рук-ног по преодолении досчитавшись.

Изнутри же Стилет скорее напоминал полость улья. Отряд остановился посреди просторного зала – саженей пять в высоту, да столько же в ширину. Каменные стены, обрешечёнными ходами изъязвлённые, с искусной скрупулёзностью прорезали сложными узорами древние письмена, вязью испещрив полированный монолит. Кроме того декор обеспечивали понатыканные тут и там факелы, исправно чадящие и – куда скромнее – светившие. Помещение играло роль передового двора, позволявшего с ходу отправить потенциально нежелательных посетителей под смоляной душ, для чего под самым сводом имелась соответствующая конструкция, приводимая в движение с укрытых на верхотуре обходных галереек. В разные стороны от «двора» разбегались по-за подвижными решётками коридоры-улицы. А свайные конструкции подъёмников из древесины железняка, скрипя да цепями позванивая, воскрешали в воображении образы не самые приятные.

Бездыханного подранка, любовно устроив на сооружённых из плащей носилках, проворно подняли ярусом выше, уложив в высокой комнате с глухими сводами, аккурат по соседству с кордегардией. Астаз, сбыв тело, нахмурился: златокудрый субъект, подозрительно нежной наружности, двадцати весен от роду на вид и ещё меньше после непродолжительной беседы, разогнав сквернословный дозор, наперебой спешивший «доложиться» не в лад и не по форме, тело осматривал уж слишком заполошно. И выглядел немногим живее. Что, в принципе, не мудрено: швы разошедшиеся да прежние шрамы, не до конца затянувшиеся, сикось-накось тело исчертившие, напоминали наглядное пособие, раздел «причина смерти». Кафтанец оборванный с туникой пришлось срезать, дабы не повредить выдернутые из суставов руки и рваное, исправно кровившее, брюхо. Ременную перевязь и форменный, клёпанный пояс с цепями резать белобрысый не решился: снял, сопя от усердия, почтительно уложил рядышком с напоминавшим тряпичную куклу, изученную местными мальчишками на предмет содержимого, соплеменником.

Представлением полюбовавшись, да Позёмыша, обнаруженного трясущимся, грязным комком под туникой, забрав, окончательно помрачневший Астаз решил с балаганом завязывать. Шутка ли: королевина любимца замучить. Вопящего, ужом вьющегося в руках горностая унимая, караульный посоветовал белобрысому «командиру бастиона», он же «старший вампир крепости», больного перепоручить кому мало-мальски владеющему лекарским ремеслом. И звать из долины гарнизонных. А то, не равён час, околеет язва чернявая, а Величество безутешное потом ответственным, в том числе, и Астазу, язву ту несвоевременно признавшему, головы поснимает. Ибо повезло «старшому Адалину» несказанно: угодил на «школярскую седмицу».

Мероприятия эти холерные королева устраивала нечасто. Да и не королева, собственно, а Гэдэваль Лаэрвиль, Канцлер Стударма. Учебного заведения для упырьего молодняка, в основном, конечно, отпрысков именитых родов, но бывали и исключения. Уровень образования соответствовал. Почему и задания случались… занимательные. На «школярскую седмицу» в очищенной от постоянного гарнизона цитадели порядок организовывать. Вопиющая неосмотрительность со стороны администрации. Хорошо, строили на века, а то точно рухнула б… Горе-студиозусы половину срока ожесточённо бездельничали на вольных хлебах и в относительной безопасности от наставничьего ока тире кулака, а вторую, сообразив, что как-то всё нездорово пошло, пытались последствия этого бездельничанья устранить. Результат налицо – троих с обморожением увезли давеча, двое схлопотали пищевое отравление, один свалился со стены в потёмках, то ли испугавшись чего, то ли… так, полетать удумал. Не обошлось и без драк. Но особенно вот с вампиром оплошали. До последнего надеялись, что это мертвяки добычу делят. Да и то, спасибо упырю надзирающему, собственно, Астазу Валдэну, Смотрящему Стилета, для порядку посланному, что помочиться на стену вышел да оказию заприметил. Бухал он страшно, второй только день, как синева с рожи сползла. Но хоть объяснил после четырёх зуботычин, что к чему. А то б так и глазели, как собрата убивают, ещё и ставки на победу делая. Валдэн, с горностаем кусачим воюя, припомнил и, кривя физиономию, потопал обратно, вкрадчиво костеря постылый молодняк.

«Командир»-златовласка, тем часом, купно с «целителем» призванным, трагически подкатив зенки, ещё чутка посовещались над костенеющим собратом, неизвестно чего выгадывая. Лекарь и вовсе героически брякнулся в обморок, спешно дезертировав из сознания куда подальше, на огонёк к соскучившимся предкам. Впрочем, впечатлительного подданного живенько в чувства привели оплеухами. Красочно расписав, кто здесь и сейчас самый в помощи нуждающийся, а по кому гауптвахта плачет, утешиться не может. «Командир», румянцем лихорадочным полыхая да пообещав излишне чувствительному подчинённому праздничных люлей в случае неудачи, поспешно ретировался, малодушное бегство прикрывая необходимостью Астазов остроумный наказ исполнить. Упырь-лекарь, навернув вокруг трупа мужественный круг почёта, почесал в маковке, покряхтел, воровато косясь по сторонам, однако глухие каменные стены хранили равнодушное молчание – даром, что ли, глухие? Пришлось приступить к делу. Для начала, срезать рубаху, мало чем от лохмотьев отличавшуюся, потрохами да болотиной провонявшую. А там, туго скрученный свиток, подгорелый и окровившийся, обнаружив и печати неприкосновенности почуяв, благоразумно не разворачивая, всучить подоспевшему с повязками да мазями гарнизонному. Остроумно наказав командиру передать. А лучше, «сей же час» отослать в Каменную Розу, Величеству лучезарному лично в белы рученьки. Прознай о чем исцеляемый, окочурился бы разом, невзирая на все старания.

Ну, отрок вылечил мелкие ранения да ссадины, наложил повязки, голову замотал. Поохал над синюшными – может, трупными? – пятнами. Да и сообразил, что дальше тянуть смысла нет. Вывернутые руки стремительно чернели, требуя немедленного внимания. А ввиду отсутствия чародея помощи извне ждать не приходилось. Нет, степень-то у юного эскулапа имелась, но… Как ни крути, гвардейцам, в первую очередь, боевые навыки прививали. Целитель из паренька вышел препаршивенький. И вот, когда пепельный ни то от природы, ни то от пережитых страстей подданный, придирчиво оглядывая работу, гадал, должны ли конечности иметь столь странный, не самый естественный, фиолетовый оттенок, в дверях явился упырь в форменных сиреневых одеждах с полосами черной кожи по рукавам и значками постоянного гарнизона Прихоти.

-Э? - возмутился гвардеец, не совладав с первым впечатлением. Эскулап в ответ только носом мрачно шмыгнул, щеки чумазые рукавом вытирая.  - Это чего? - осоловело вытаращился на забинтованное создание гарнизонный.

-Это… того… хворый… – буркнул упырёк неласково, предвкушая головомойку.

-Вижу, что хворый, - хмыкнул позабавленный солдат, искоса, не без опасения, на вдохновенного врачевателя покосившись. - Он тебе что, денег должен? Или сестрицу обесчестил? - и присел на край стола, где, предположительно, под видом помощи добивали несчастного. Изучающе оглядел «тело».

-Не смешно, - обиделся парень, на дело рук своих смотреть, по возможности, избегая. И вообще, глаза старательно пряча. – Я всё, что мог, сделал…

-Это и настораживает, - согласился с глумливой ухмылочкой гарнизонный. - А что, чародея во всем Стилете не сыскали? – сочувствие сквозило ехидством, так что горе-эскулап только носом вдругорядь шмыгнул да носком сапога пол уныло колупнул. Потыкав пальцем синюшное плечо, Лучистый передёрнул собственными. Предмет обсуждения на вопиющую наглость не отреагировал, скромно симулируя скоропостижный конец.

-Он в северной части, недалеко от Клыка… парней холерина забрала, - страдалец от мира целительского только руками развёл.

-М-да, - протянул гарнизонный, потирая в раздумье (а может, ну его, к чертям горным, прикопать по-тихому, и не узнает никто?) гладкий подбородок. – Судьба. Окоченелый ещё какой… Астаз тут вообще? ничего не говорил? - солдат навскидку провёл рукой над плечами «еретника». Жилы неестественно зашевелились. Оттенок синевы слегка переменился.

-Наказал Микэлю за вами посылать… Типа, сами не выдюжим такого… Болтают, это важный кто… - суеверно на мрачного соплеменника поглядывая, протянул шёпотом парень. Однако ответа не дождался. - Вообще, сейчас тут мало народу. Школяры же. Испытания прошли на третий круг и сразу сюда. Седмица… - солдат, челюстями сведёнными скрипнув, распрямился, покрутил разом затёкшей шеей:

-Угу, не иначе, «похоронная». Кто решётки на Малом Обходном заклинил? Был бы Милэдон – башку бы снял… остолопам, - явно придержав выражения, оглянулся на вконец присмиревшего юнца гарнизонный. - Ладно, вали отсюда. Можете топать в долину, к мамкам. Командир приказал возвращаться.

Вампирёныш, вопреки тону суровому да общей нелюбезности караульного, просиял: служба, хоть и не долгая, оказалась утомительным ремеслом. Знал бы, учился на теоретика…

Лучистый проводил ускакавшего школяра мрачным взглядом, гадая, не запустить ли чего вслед потяжелее, однако сдержался. Надо отдать должное самообладанию. Чернявая цинга, что сейчас без сознания распростёртая поперёк стола лежала, роднёй ему не приходилась, да и в товарищеских отношениях замечена не была. Посему кровной вендетты не предполагалось. Гарнизонный, насвистывая под нос пошловатый мотивчик какой-то человечьей песенки да Астаза незлым словцом поминая, деловито перетряхнул оставленные тут же шмотки. Оглядел набор нательных амулетов, подумал, не подрезать ли в счёт оплаты услуг по принудительному воскрешению чего, усовестился внезапной меркантильности и, стибрив-таки приглянувшуюся цепочку под предлогом «одолжу на седмицу, по-дружески», решительно удалился.

***

Придя в сознание и слегка там поприбравшись, первое, что сделал Упырь – покосился на замотанный бурым тряпьём живот. Как и следовало ожидать, ничегошеньки не обнаружив, кроме плотного мотка перевязок. Даже обидно: вроде, кукиш сунули, а кто – поди угадай. Фладэрик затейливо выругался сквозь зубы, отдельно помянув дрянные порядки околотка. Судя по окружавшему интерьеру, казарменные «покои» Поста, приют гарнизонных пьяниц. Одёжка аккуратными стопочками на сундуке рядом, ремешки-цепи, амулеты, сумки чересседельные, бочки-тазики. И ни следа нужных свитков. Упырь осторожно, с оглядкой, шевельнул пальцами, сжал кулаки, согнул руки в локтях. Повертел кистями, морщась. Цел. Ну и всё, теперь надо свитки валтаровы найти. Решив так, мужик спрыгнул со стола, презрев легкомысленно и дикую боль в затылке, и резь в боку, и оглушительный треск в суставах. Эким пугалом, подумалось ехидному упырюге, случилось возвернуться на родину наследничку Адалин.

Перетряхнув худо-бедно сшитые на суровую нить кафтан да тунику, Фладэрик лишь худшие подозрения подтвердил: подарочек Выжлеца бесследно испарился. М-да, если оный, благодаря какому излишне одарённому остолопу, к королеве попал, Гуинхаррэну ли, в Малый Голос ли… Оценив возможность, Упырь повторно выругался, помянув по матери и Величество, и благодетеля.

В комнату тактично заглянули. Некий неопознанный Лучистый молодец, щеголяя свеженькими командирскими лычками форменного облачения, ввалился, точно к себе домой, порядками галантными пренебрегая. Чинно прилизанный, под самый подбородок застёгнутый. Что, впрочем, физиономии нежной придавало некую иллюзию осмысленности, зачатки разума имитируя, что «вурдалак» уже почёл за достижение. Сам же Упырь даже не побеспокоился рубаху оправить, на гостя незваного поглядев с искусно издёвкой приправленным, надменным вниманием.

-Проснулся, - констатировал лощёный подданный. Чернявый реплику проигнорировал, риторические казусы от души презирая. Уповая на сообразительность соплеменника. – Что ж, славно. Мы тревожились.

-Напрасно, - пожал плечами, кривясь, Адалин: «мы». Очаровательно.

-Мессир себя не видел, - поклонился командир, прикрывая дверь. - Кстати, с чем и поздравляю. Конечно, и теперь вид гадостный, но…

-Потрясающе, - усмехнулся Фладэрик, разглядывая посетителя. Прежде, насколько помнил упырюга, Прихотью командовал старший Милэдон, Сейран. Ретроград и бражник тот ещё, но мужик, в целом, дельный. Во всяком случае, не понаслышке знающий, с какого конца саблю держать. Этого же лощёного хлопчика Упырь имел удовольствие наблюдать лишь при дворе Её Величества, среди ему подобных красотуль в щёгольских кафтанцах аксамитовых* (* - плотная ворсистая, часто узорчатая ткани из шёлка и золотой или серебряной нити, напоминающая бархат) да кружевных брыжах.

-Что ж, я сказки рассказывать не нанимался, - ответствовал степенно Лучистый, без приглашения присаживаясь на сундук.

-Правда? Я, видать, обознался… – Упырь усмехнулся, и не пытаясь имитировать воспитание. Обратно на стол опускаясь. Уязвлённый Лучистый, фыркнув, потряс головой. - Давно я тут?

-Около трёх дней…

-Выходит, - мужик проворно подсчитал в уме, заранее хмурясь. – Почти не опоздал…

-Так… почти или не опоздал? – переспросил с гаденькой улыбочкой соплеменник.

-Вынужден разочаровать, я вовремя, как всегда, - упырюга невозмутимо поглядела на значки, щедро испещрившие обшлага форменного кафтана. – Повышение? – вскинул брови чернявый. – Сейрана подрезал?

-Хм, - манерный подданный, словно задумавшись, провёл пальцами по бугристому рисунку. Любовно оправил выразительно звякнувший цепями пояс. – Ну да.

-Поздравляю, - с ленцой в голосе, прохладно бросил Адалин, приглядываясь. По имени прохвоста Фладэрик не помнил, род удачливого карьериста по значкам не узнавал. То ли от захудалости оного, то ли от общей незначительности. А представиться надменный гость, видимо, от взлёта нежданного захмелевший, и не подумал, обычаи добронравные запамятовав.

Сейран Милэдон, старший из четырёх сыновей Белого Генрича, оставался одним из тех немногих подданных долины, с которыми старший Адалин водил знакомство в охотку, а не по долгу службы. Периодически останавливаясь в Прихоти на «погостить», по возможности стремясь отсрочить посещение коронного замка. Нелюбовь старшего Адалина ко двору стала уже притчей во языцех, тем паче что обласканный Её Величеством подданный оставался, так сказать, желанным и долгожданным гостем в королевских покоях, о чём, не переставая, судачили десятилетия подряд клятые Дамы. Короче, отставка Сейрана Упыря совсем не обрадовала. Однако тешить надменное непотребство, на сундук без спросу взгромоздившееся, мужик и не подумал. Нахальный бродяжник улыбнулся чисто по-змеиному, губ запёкшихся не разжимая.

Свежеиспечённый командир Прихоти представлял собой зрелище презанимательное: лоб высокий, нос неломанный да скулы точёные. Впечатляющая нижняя челюсть, может, чересчур крупная. Зенки… выразительные. Светлые, раскосые, почти под стать какому туату, из сказки волшебной приблудившемуся. Ещё и подстриженный по последней придворной моде, что здесь, в стенах Поста, откровенно говоря, от куртуазных выкрутасов столь же далёких, как сельский нужник от терема светлокняжеского, выглядело нелепо: бакенбарды фигурные, локоны, на железках подвитые. В общем, в духе аристократии замковой - писанный красавец. По меркам гарнизона, пограничье упырское стерегущего – ходячая несуразность. И потенциальный объект приложения неуёмного солдатского остроумия. Заочно соболезнуя – разумеется, от чистого сердца и в самых невинных выражениях, - насквозь злорадный упырюга взирал на молодчика с определённым энтузиазмом, предвкушая беседу под стать наружности – увлекательную. И не прогадал. Красавчик, зубки плотно стиснув, зенками «выразительными» воссиял, точно маяк ставменский, да многозначительно на «вурдалака» зыркнул, старательно неодобрение надменное демонстрируя. И впрямь, чернявый Адалин, горбоносый, тощий да жилистый от природы, ещё и небритый, точно староста деревенский после долгого запоя по случаю особо неурожайного года, смотрелся рядом с этим чудом придворного изыска не слишком выигрышно. И дырки, которую Лучистый всерьёз вознамерился просверлить на скуластой физиономии, ничуть не опасался, почитая весьма изысканным украшением.

-Милэдона отправили вниз, в долину, - зачем-то отчитался, прерывая молчание, командир. Фладэрик равнодушно кивнул. – Хм… Я… заслужил это место, - вызов, брякнувший невпопад в голосе, мог бы позабавить и сам по себе, отдельно от прочей экспозиции. Упырь задорно осклабился в предвкушении. – Моя преданность угодна Её Величеству. Наша мудрая государыня прозорлива.

-Воистину, - хмыкнул чернявый, ядовито ухмыляясь. – Проницательность завидная. Граничит с ясновиденьем. Талант провидческий. Кому и охранять границы, как ни юному дарованию, оных не покидавшему. Свежий взгляд, опять же.

-Я… - вспыхнул гвардейчик, запальчиво выскобленный подбородок вскидывая. – Я ходил в разъезды…

-Не думал усомниться, - живо покивал нарочито серьёзный Адалин. – Опасно нынче в Саженцах. Да и вдоль Холмов Мрачных, как видишь, запросто не погуляешь…

-И что ж ты делал в Голоземье? – с обидой управившись да настроений мстительных толком не одолев, сменил тактику подданный, задумчиво пощипывая каштановую прядку у уха. Прядка завивалась и, видимо, пребывала в прекрасном расположение духа. Адалин лениво водил взглядом по стенам, не питая решительным образом никаких иллюзий относительно как прядки, так и собеседника, занятого столь интеллектуальным времяпрепровождением. Физиономия постная преобразилась в считанные мгновения – от одной ухмылочки кровь в жилах леденела не хуже, чем от прыжка голышом в трехсаженную прорубь. Упырь задумчиво почесал рассаженную бровь. И отозвался безразлично тоном, возражений не терпящим, непроницаемо-честно уставившись на соплеменника:

-За птичкой бегал, - иной собеседник, вероятно, смирился бы со спорадическим слабоумием, путешественничка злополучного в канаве какой подкараулившим. Ну, пожил луну-другую среди людей, грибов пожевал, спорыньёй закусывая да сивухой запивая, сказки-побасенки слушая, рехнулся – обычное дело. Но не тут-то было.

-За какой птичкой? – подобрался неожиданно доверчивый гвардеец.

-Мохнатой, - решительно осчастливил Фладэрик. - С крыльями, что примечательно.

Мужика отчего-то перспектива наклёвывавшегося допроса не грела, а воспоминания относительно путешествия в столь непрезентабельное место не радовали. Дивный, уютный уголок мироздания поминался всё больше вульгарно, откровенно матерно. Отчего притязания Миридика территориальные вызывали лишь большее удивление. В южных-то горах самоцветных, окромя скал белых, жилами изъеденных, всё сплошь луга заливные (читай, болота топлые), леса (недолески куцые) прозрачные да рощи (чащобины непролазные) кудлатые. Русалки гостеприимные в буераках плещутся, медведи приветливые из берлог порыкивают. Звероящеры всякие из расщелин помаргивают. Благодать, одним словом.

-Шутишь? – догадался позабытый за праздными фантазиями командир. А чего ожидал-то? Сладкой сказки о деревенской простушке и семи волшебных поросях? Балаган.

-Что ты? – ухмыльнулся Упырь убедительно, чистосердечие дурковатое умело симулируя. – Всё серьезно: очень такая птичка в хозяйстве нужна…

-Ладно, не хочешь - не говори, - капитулировал Лучистый. -  Как разведка?

-М? - «вурдалак», устроившись поудобнее, закинул ногу на ногу, что при известных переломах выглядело особенно самоуверенно. – Какая разведка? Я птицелов. Куропатки, рябчики. Мохнатые.
-Завязывай паясничать, - отмахнулся устало командир. – Свитки те, что у тебя за пазухой были, я лично видел. И в Розу нарочного послал. С наказом отдать в руки Её Величеству.

Фладэрик в лице не переменился, даже челюстями, как калиткой в сарай,  не лязгнул, зато уж так сердечно помянул если не весь безвестный род клятого кровососа, то до десятого колена –  точно никого не запамятовал. Даже не мессиру Гуинхаррэну, недоброй памяти Второму Советнику, прелагатаями коронными заправлявшему, - Величеству.  Ну и что теперь, собирать манатки и драпать в соседнюю Хмурь. И да окутает его тленные кости благодатным покровом зеленая топь. Вампир снова хмыкнул, покрутил серьгу в ухе, последствия прикидывая.

-Давно? – только и уточнил он.

-Угу, - Лучистый прищурился на потолок, подсчитывая. – Уже дошли. Ответа ждать?

Адалин единственно ухмыльнулся, блеснув клыками: ага. Большого и страшного. В народе топором рекомого. Каким топором? А тем самым, каким Её лучистое Величество пожалует упырю по наглой шее за все его мало отношения к непосредственной службе имеющие приключения. И вообще, откуда такая услужливость? Чего это ленивым от природы и профессионально недоразвитым солдатам Стяга вдруг приспичило так резво его, Фладэрика, личную службу справлять? Просто физически ощущая подвох, мужик обошёлся кратким отрицательным движением головы. Поражаясь собственной скромности да воспитанной сдержанности – ты глянь, прямо эталон светских манер… с драным-то боком. Командирчик хладнокровие легендарное тоже оценил. Но настроением скаредным отчего-то не проникся. Напротив, пристал клещом, чуть не полыхая очевидным, и небезопасным, любопытством:

-А чего с выжлецами не поделил? – наивный подданный подозрительно – то есть, заподозрил его ехидный «вурдалак», и вполне, о порядках ушлых памятуя, заслуженно – покосился на сваленные у сундука сумки, словно Норта с боевым кличем оттуда поджидая. Ну, и какое тебе-то дело? Нос неломанный по кулакам чужим истосковался или жизнь спокойная надоела. Обе версии имели равные шансы, при заявленной дурковатости.

-Свитки, - коротко брякнул Адалин, чуя, что настроение ему испаскудили на всю седмицу. – Выжлецы, как и ты, глазастые оказались…

-Ясно. Но всё в порядке, - поспешил «успокоить» безымянный Лучистый. – Королева…

Вампир почему-то замолчал, отвёл взгляд. Фладэрик, до пышной драмы и в лучшие времена не охочий, ловить его с нетерпением пламенно влюблённой девки, вроде, и не собирался, а продолжения, при столь завлекательном почине, скорее опасался. Потому мужик просто поднялся с места, со свойственной ему благодарностью да общительностью собираясь побыстрее избавиться от проявлявшего тенденции к сумасбродству гарнизонного. Настропалявшегося всерьёз, судя по выражению постной рожи, ни много ни мало, откровенничать. Чернявый, разумеется, настроений скудоумных не разделял, желаний хворых не испытывал, однако, поразмыслив, решил повременить и, поднапрягшись, состроил подходящую по случаю физиономию. Мина вышла на зависть всем эскулапам. Клыкастая «нежная сестра», сострадательная жрицепоклонница, ляд побери… Гвардейчик, портрет оценив да вдохновившись неожиданно, вдруг зачастил, да так тихо, поганец, что «еретнику» пришлось волей-неволей придвинуться ближе. Кто из них, вообще-то, смертельно ранен? И у кого тут тотально отсутствует во врождённом наборе ценностей совесть? Фладэрик, талантливо искренность симулируя, самозабвенно отыгрывал трепетное внимание.

-Тебя долго не было, Адалин. В долине перемены. Не один Сейран места лишился. В Стяге изменения. Болтают, нынешний Меч Её Величества, Инэваль Аманир, впал в немилость. И гвардию распустят. А динстманны* (* - несвободные министериалы, обязанные нести военную службу при господине) при дворе в открытую Лучистых задирают! - вообразив злорадных от природы и профессионально в издевательстве над ближним поднаторевших упырей, глумящихся над замковыми щёголями, Адалин удовлетворённо хмыкнул. Лучистый гвардеец, задетый за живое, засопел, припоминая особо запавшую выходку. Что и говорить, сам Фладэрик куда больше симпатизировал подневольным, отчего нарочито свирепым да сверх меры буйным рубакам, чем чванливому, смиренно разлагавшемуся одесную трона цвету аристократии.  - Кхм… - решил сменить тему оскорблённый в лучших чувствах кляузник. – Ещё поговаривают, что-то надвигается. Вампиры на озёрной равнине пропадать стали… Чаще обычного. И не абы кто. Добрые гвардейцы. Тёртые. Её Величество Королева, - молодой командирчик помедлил, испуганно покосился на невозмутимого нечестивца, на столе смиренно помалкивавшего. И выпалил единым духом. – Князепосланная госпожа и повелительница, дивноокая Юзэрин Лучистый Стяг от дел отстраняет. По совету Тэрглоффа. С номинальным сохранением званий и титулов.

Адалин старательно законопатил физиономию в непроницаемость. Известия мужика, ясно, не радовали. А откровенность подданного – даже пугала. При хорошо придворному щеголю ведомом – уж в этом Упырь не сомневался – положении Фладэрика, подобные разговорчики могли послужить верным пропуском на шибеницу, во внеочередном порядке, так сказать. И всё же, вампир продолжал, помаргивая шалыми зенками, да голоса не повышая:

-При дворе болтают, так для колдунов лучше … - «вурдалак» фыркнул, вполне солидарный, однако солдат поспешил исправиться. - Ну, в смысле, для безопасности подданных, в людских землях путешествующих, - бессвязность довода воодушевляла. Фладэрик от души пожелал означенным нечестивцам достойных похорон. Ну, или, на худой конец, кола не самого корявого. Да костерка бодрого. - Королева говорит, это формально. Запрет разъездов, разоружение. Ты же сам Лучистый… номинально… А твой брат пройдёт Посвящение и гоминиум* (* - Омма;ж (фр. hommage), или гоминиум (лат. homagium или hominium) — одна из церемоний символического характера: присяга, оформлявшая заключение вассального договора). И, я так понимаю, он тоже метит в Стяг, - Упырь скривился, но промолчал, братишкиных порывов от чистого сердца не одобряя. Впрочем, у малого своя голова, пусть и бестолковая. – К слову, он единственный на потоке. Вообрази шутку: из всех присягающих – один Лучистый. Бывало ли такое? Минувший ритуал прошло хотя бы с полторы дюжины, - Адалин вздёрнул рассечённую бровь: и впрямь, удивительно. Когда это беспечная гвардейская жизнь, при дворе сытая да нарядная, успела выйти из моды. За общим, избыточным, числом праздных выскочек, мужик и не доглядел. - Мне не по себе.

Ещё б, подумал вампир насмешливо. Привык быть великим и могучим «Лучистым». Лычками нарядными отсвечивать да цепями бренчать… Учись, братец, птичку мохнатую, удачей прозываемую, за хвост ловить, пока на темечке не угнездилась да мозги не повыклевала. Фладэрик пожал плечами:

-Королева мудра, - изрёк он, по возможности, назидательно. – Негоже нам, солдатне малограмотной, в решениях Её сомневаться, приказы Совета обсуждать, - и ухмыльнулся. Лучистый вскинул красноречиво-испепеляющий взгляд, посквернел лощёной физиономией.

Слушай-слушай, истину ушами не прохлопай, пожелал мысленно чернявый, невозмутимо взирая на побелевшего соплеменника. Ишь, как оторопел. А сильно его. Припекает. Вытаращился, ровно углей дымящихся за шиворот вывалили. Чего же это значит? Лучистый Стяг  - опорная сила Королевы, с чего б монархине любезной под собой сук-то рубить? С какого такого перепугу любезную порфироносицу так одиночки заинтересовали, понятия Упырь не имел. Только ощущение приближавшейся холерины усилилось. Больно много перемен к возвращению его скромной персоны невзначай приурочены. Упырь мрачно выскалился, не уследив за лицом.

Отчего превратно истолковавший жест командирчик подскочил ужаленным зайчиком. А чернявый, досадливо морщась, мысленно наградил его очередным нелестным эпитетом. Безразлично. Пусть думает, как хочет. Его дело. Его право, вероятно, и даже обязанность. Потому что такое положение дел Адалина весьма устраивало.

В комнату протиснулся Позёмыш, солидно отъевшийся за три дня на дармовых харчах. Уверенный, что хозяин досадное недоразумение проворно исправит. Отчего и наедался с остервенением.

-Ты потяжелел, скоро сойдёшь на неплохую похлебку, - поделился впечатлениями Фладэрик, горностая поднимая. Подорвавшийся Лучистый, отрывисто кивнув, ретировался. Выглядел маневр жалко. Но Упырь уже не смотрел.

Умывался Адалин неспешно, лениво, нарочно растягивая удовольствие – что-то, а вот вода в крепостях Поста всегда была отменная, из горных источников, прозрачная и вкусная. Почему и бражка удавалась. Расчесав спутанные вихры до сносного состояния, Упырь скрупулёзно выбрал репеи из штанов. На скуле красовалась недолеченная горе-эскулапами ссадина, во лбу ещё темнел рассасывающийся синяк от обуха. Мрачно посмеиваясь красочной наружности, Упырь размотал перевязки, почесал зудящий после знакомства с плодами выжлецовской деревообработки бок, проредил вязку амулетов, что собирался на шею повесить, проворно оделся, пристегнув на пояс саблю и цепи. Ножны гребешком царапнули пол – заскорузлые ремни пришлось подтягивать, сердито скрипя челюстями. И уповая, что заскакивать в седло на полном ходу пока больше не придётся. Давненько не случалось Адалину попадать в подобные передряги за одну паршивую, отдельно взятую ночку. Ладно, неделю кряду от хвоста выжлецого в Непроходимье отрываться. Ладно, до Диколесья галопировать, от конников огниффских, не в меру алчных, удирая. Но вот так, считай, у родного плетня... Благодарю покорно. Отставка и спокойная жизнь среди бобов да репы, консервированные грибочки всякие.

***

Могучий, большей частью хвойный лес предгорий встретил посетителя многозвучной разноголосицей. В долине, зажатой среди двух кряжей, издавна обреталась нежить, большей частью кровососущая, упырями-еретниками в народе рекомая. Ну, или вампирами. Древние родовые поместья, наружности архаически-мрачной, вкусам пращуров специфическим соответствующей, устыдившись, хоронились в пуще, точно притаившийся по-за нужником вурдалак – такие же серо-пегие, в плешивых облачениях мха с лишайником, а то и кустов ползучих.  Окошками витражными помаргивая, крышами черепичными посверкивая. Да по горам что-то такое островерхое торчало, на башни-крепости всерьёз смахивая. Пусть край и зарекомендовал себя похвально-тихим, сомнамбулически-мирным и, вообще, по зрелом размышлении, холощённым. За стену ни колдуны, ни выжлецы пока не пробрались, разве что домовитые не в меру соседушки на межу зарились. Да и то, предприятие давно перекочевало в разряд скорее развлекательный, в виду чрезвычайной, выдающейся неплодородности местных почв. А зверьё промысловое, понятно, границы наделов по своей дикости упорно игнорировало, вгоняя падких до охоты хозяйчиков в тихое, зубовным скрежетом да блеском зенок вытаращенных осиянное бешенство. Нынче в моде были развлечения иного толку, скрытые, подковёрные, но ничуть не менее кровопролитные, как выяснялось. Сосредотачивались оные всё больше под нежным крылышком любезной Государыни, в стенах коронного замка, похвально незаметные, исподволь собиравшие кровавые подати жертвами отравлений, гаррот да узких, ровно спицы, стилетов, что так удобно хоронятся в складках придворного облачения. Фладэрик пустил коня в галоп по королевскому тракту к Розе. И лениво откинулся в седле, размышляя. Зараза. Ну, ничего, мы с тобой ещё поговорим, карга венценосная, думал упырь мрачно, совсем не в духе придворного этикета.

Солнце выжелтило в драгоценность сосновые стволы, процедилось золотой взвесью сквозь разлапистую хвойную заросль, ехидно поглядывая на угрюмого странника. Странник в ответ цинично плевался да исходил глумливым злорадством, что компост испарениями. Сквозь туман, ошмётками промеж стволов плывущий, вглядываясь да мерзопакость какую углядеть уповая. Скверное расположение духа усиливалось соразмерно общему благолепию околотка: ленивая отмороженность на клыках вязла, располагая к сибаритству, скудоумию и, чуть погодя, полному разложению. Не физическому, так хоть моральному. Адалин, щурясь, покосился на восток, где, облачками подкутанный, посередь кряжей горных залёг медведем в берлоге Граварос, скальный город Орлиного племени. Перевал стерегущий. В стародавние времена, современниками без всякой охоты поминаемые, долина Олвадарани заключила  договор с пернатым народом. И постовые со стороны Волочан денно и нощно маячили в поднебесье. Несмотря на происки здравого смысла, преданные клятве из чистого упрямства. Поскольку Королева уже, кажется, и думать забыла об их существовании.

Фладэрик вновь сплюнул под копыта: угу, вампиры. Просто название. В долине сидящее, под защитой Стены да гор, точно девица в тереме. Или лиходей в порубе. Одно другого не исключает. В чём убеждаешься, на Дам придворных глядючи. Валандаться с Колдунами… А то и пакты-договоры, на «взаимовыгодных» условиях, сочинять. Да скорее собственные сапоги съем. Сапоги в ответ запуганно безмолвствовали. Фладэрик продолжал измывательства, обувку и печали её, в целом, игнорируя. Каменная Роза того и гляди  со счастливой улыбочкой под Миридик ляжет портовой девкой под заглянувшего на огонёк «кавалера». Ещё и подданным приказав благолепно кланяться. Зар-р-раза. Упырь вытаращился промеж конских ушей, сердито теребя ремень сбруи. Власть. Украшение умной головы и глухая повязка на дурной.

От Поста до Замка, если напрямик, да не шибко мешкая, рукой подать, к полудню вампир рассчитывал оказаться дома. То бишь, в коронном замке, резиденции Её прелестного Величества, сиятельной госпожи и повелительницы упырьего роду племени. «Домом», за неимением другого, старший Адалин Розу почитал вот уже столетие как, успел привыкнуть, заскучать и разочароваться. Пресыщенный как околичностями придворными, так и обществом … державным. А потому «долг, гражданский и служебный» исполнял с ревнивой тщательностью да сумасбродной ретивостью завзятого самоубийцы. Лишь бы от призору монаршего, перин мягких да одеяний златотканых подальше. Поместье родовое, конечно, тоже имелось, но мужик навещал фамильное гнездо так же часто и так же охотно, как душегуб - урядника. Или деревенский лопушок – дурно зарекомендовавшее себя излишней прожорливостью беспокойных постояльцев урочище. В Адалин, по идее, хозяйствовал младший брат. То есть, потенциально, поместье уже рухнуло. Ну, или готовилось. Однако, на счастье оного, малец учился в Королевской школе, имущество фамильное благоразумно сберегая. Заехать что ль, по дороге, осчастливить пустодомок? Фладэрик принудил ретивого сверх всякой необходимости воронка остановиться. Дух засучил копытами, заплясал по седенькой, с зимы не отошедшей толком земле, демонстрируя чёткую позицию по данному вопросу. И скоренько огрёб по морде за непрошенное «красноречие». Вампир, в седле удержавшийся без видимого труда, мрачновато цыкнул на обнаглевшее зверье.

И что выбрать… из двух зол: неприятную, но необходимую экзекуцию или ещё менее приятный визит в фамильное гнёздышко? Упырюга мысленным взором окинула ментальную развилку, завлекательно подмигивающую с обеих сторон очевидными непотребствами. Поди выбери наиболее улыбающийся вариант между двумя лучезарными перспективами. Огрести… «почестей» от Королевы или хлебнуть вдосталь «домашнего уюта» Адалин? Чудесный расклад. Тем не менее, приспело времечко тайники, в поместье учинённые, перетряхнуть да, по возможности, перепрятать. Пора заканчивать… с «окрестностью Олвадарани». Калейдоскопы только карты путают. Свитки – штука важная. Просмотреть удалось лишь первые листы, чего, к слову, вполне хватило. Лишь бы королева с присущим тактом отсрочила торжественные чтения до его «победоносного» появления. Да и какая к ляду разница? Теперь уж вряд ли что изменишь. Хоть трижды Духа загони, вперёд не поспеть, а до гоминиума время есть. И брат, вестимо, не рассердится. Поскольку, вот незадача, пока не умеет, радость кареглазая. На том Фладэрик, неожиданно для себя самого, потянул ремни упряжи, направив коня по третьему пути. Влево, аккурат к одному из миленьких, опрятных до омерзения поместий, по-за очередной сосновой рощей Олвадарани аккурат на бережку в садово-парковом великолепии прикорнувшему. Эдакие непотребства тут, в сердце упырьих владений, случались всё чаще. Состоятельные владельцы, хозяева Благородных, умудрялись на диво бестолково, потворствуя придворной моде, перестраивать фамильные владения. Превращая сносные, пусть и обрыдлые до оскомины подчёркнутой невзрачной воинственностью башни-замки в некое нарядное, недоумение вызывавшее безобразие, на западный городской манер распланированное, комфортное да к праздности-созерцательности располагавшее. Жилось в таких, с позволения сказать, прелестях куда удобнее, чем в трудно отапливаемых, аскетичных, сугубо-функциональных шедеврах древней фортификации. И всё же, Фладэрик считал своим долгом в уме поразвлечься, пеняя на изнеженность да повальную заумь современников. Ясно, Талайбрин Стрэлэнд, титул Приказа при дворе имевший да, соответственно, функции сенешаля подле Величества исполнявший – или симулировавший, – поветрие паскудное одобрял обеими загребущими ручонками. А уж Терглофф, Канцлер недоброй памяти и таковой же сути, и подавно от радости приплясывал, катам очередного «неугодного» сплавляя, да домен переименовывая. Как с Кэрдзэнами, чьи владения после пожара да суда над единственным пережившим его наследником, к пожизненному заточению в Башнях приговорённым, благополучно, тишком перешли Короне. Фладэрик, скрипнув клыками, слепо вытаращился на забиравшую вниз, под уклон дорогу, плитами мощёную и на диво неубиваемую. Милэдонов ждало нечто подобное. Напрасно Белый Генрич домину перестроил. Ой, напрасно.

Упырь и сам не знал, с какого волшебного перепугу вздумал навестить опальное семейство именно теперь. Видимо, сказались усталость да нежелание поганый двор лицезреть в обозримом будущем. Неисполнимое по известным причинам. Адалин пожал плечами: что ж поделаешь, Упырём его не за красивые глазки называли. Да, глазки тут были, положительно, не при чём.

***

Ввечеру над Овражками – малым хутором на обомшелом, заросшем очеретом и регулярно подтопляемом берегу Причудины или, как ласково называл речку Старый Домаш, Чудинки – аппетитно запахло праздником. Мамка Загляда отправила в печь пироги, мамка Паруша, засучив рукава, начиняла кулебяки, а стрый* (* - брат отца, дядя по линии отца) Добря выкатил из погреба здоровущий, характерно поплёскивающий бочонок.  Мирко, проскользнув в тёплый, распаренный, пропахший скотиной и силосом хлев, привычно вскарабкался по старой, рассыхавшейся уже лесенке на заваленную сеном поветь, ловко прижимая оттопыренный ворот рубахи. Из-за пазухи время от времени доносилось ласковое блеяние. Прутик родился недавно, был самым маленьким и, как водится, самым любимым. Мирко проводил с хилым козлёнком всё свободное время, коего, конечно, оставалось у паренька совсем немного. Жителям Овражек редко случалось сидеть сложа руки – подворье требовало сил и усердия. Даже от малышей, а Мирко-то почитал себя почти взрослым. Выпутав вздрагивавшего Прутика из рубашки, мальчик бережно уложил его в тёплое сено. Улыбнулся, погладив выпуклый, пушистый лобик. Козлик смотрел доверчиво, смешно пригибая голову и нелепо растопырив ножки. Мирко какое-то время наблюдал за любимцем, шлёпнувшись на толстые брёвна повети рядом, потом приподнялся на четвереньки и пополз к стене – поглядеть, что делают на дворе остальные. Не дополз он всего пары вершков. Снаружи что-то громко хлопнуло. Истошно завизжало голосом мамки Паруши, забранилось так, как умел только Малой Домаш, в самом Сердаграде некогда гридем* (* - дружинники, телохранители князя. Гридница (гридня) – помещение для их проживания) служивший, да в драке какой-то покалеченный. Мирко, присев от неожиданности, заторопился, путаясь коленками в сене. Приник к щели, нарочно от мха давным-давно вычищенной. Внизу, в причудливых сумерках, с приближением кветеня* (* - Месяц, примерно соответствующий апрелю) делавшихся всё более прозрачными, творилась какая-то ерунда. Со стороны ляды, точно стайка неприкаянных чучел, с жердин спрыгнувших, отчётливо видимые на гребне распадка, шли люди. Странно шли, ломаясь и дергаясь, а, несмотря на несуразность свою, всё равно шибко. Так что несколько уже через плетень… перевалилось? Мирко изумлённо вытаращил глаза, предусмотрительно куснув ладонь, чтобы не заорать: нет, не люди брели в сгущавшихся потёмках с вырубки к его родному хутору. Не на людей бранился Домаш, не о них вопила Паруша, суеверно выкликая Хозяина Солнца в заступники.

«Еретники! – ахнул Мирко, слепо нашаривая свободной рукой дрожащего рядом козлика. – Железнозубые!» Во дворе мужики, похватав, что под руку подвернулось, с топорами да вилами заступили нечисти дорогу. Захлопали ставни, загремело что-то, завыли девки и перепуганная до смерти скотина. Вот чего коровы такие зашибленные стояли, а овцы у самой стены сгрудились. Прутик тихонько, жалобно мекнул, шарахаясь от руки. Мирко сердито насупил пшеничные бровки: дурной, хоть и маленький! Плетень рухнул окончательно. Страшных гостей оказалось слишком много. Твари пёрли напролом, не обращая внимания на тычки вил и удары топоров, на росчерки косы, которой орудовал могучий Добря. В полумраке, скрадывавшем детали, нападавшие выглядели наспех, нескладно и поспешно, слепленными куклами. Но липкий ужас, исходивший от упырей, превращал нелепость в кошмар. Мирко, ухватив-таки несчастного козлёнка поперёк живота, пополз к лестнице. Солома больно кололась сквозь порты. А внизу и чуть в стороне, в избе, завопила Ладка. Не мамка, матушка. Мирко и сам не понял, как услыхал сквозь стены и двор. Крик той, что заменила мать, заставил пацана дёрнуться, ладони соскользнули, рассохшаяся лесенка хрупнула. Но падения мальчик не почувствовал, разом взвившись на ноги, опрометью подскочил к воротам. Рычание, влажный треск и страшная возня снаружи несколько образумили. Мирко схватил рогатину, не особо приглядываясь, скользнул к щели между неплотно притворёнными створками. Раньше ему надрали бы уши за такое разгильдяйство – того и гляди, скотина разбредётся по всему двору. Теперь паренёк мысленно возблагодарил Хозяина Солнца за промах.

Овраженских мужиков он сперва не увидел. Только странно скрюченные тени, дёргающиеся от поваленного плетня до самых крылец. Потом несколько – по-за баней – разогнулись, рыча и толкаясь, щелкая друг на друга оскаленными, выпуклыми, как у зверей, челюстями. Тут-то Мирко и понял. Ему вдруг стало очень холодно. Рогатина задрожала, словно живая. А створка дёрнулась, больно саданув по плечу. Мальчик, было, подумал, что снова упал, но ворота повторили вероломный манёвр. На этот раз Мирко, отскочив, избежал удара. На пороге, горбатя спину, когтистыми лапищами почти доставая до земли, воздвиглось чудище. Не особо соображая, пацан отчаянно пихнул тварь рогатиной, проскочив под взвившимися, страшными руками, кубарем выкатился на двор. Налетел на что-то в потёмках. На что-то мягкое, влажное и липкое, податливо разъехавшееся под руками. По обрывкам крашенины да крупным алым бусинам, под пальцы подвернувшимся, Мирко догадался и шарахнулся в лопухи, отчаянно сглатывая дурноту, горло спазмом ухватившую. Старая Алянка давно бранила «ленивых порозов», которым недосуг выкорчевать «проклятый лес посередь двора». Сейчас «лес» пришёлся кстати. Спрятаться среди могучей ботвы, схорониться от нежити – ха, пустое! Найдут. По запаху. Но собраться с мыслями стоило. Рогатину пацан выпустил. Обомлевший от страха козлик за пазухой даже не брыкался. Из большой избы ещё доносились разрозненные крики, грохот, а на пропахшем убоиной дворе уже только чавкали. И принюхивались. Мирко, осенив себя охранным знаком, что было духу выпрыгнул из лопухов, пролетел мимо подобравшихся для броска тварей, запетлял зайцем между хуторскими постройками, пробиваясь к мельнице. «Чудинка! Причудина! - колотилось в голове у сметливого мальчонки. – Добежать до реки!».

Он любил Овражки. Даже после смерти родителей, по зиме волкам доставшихся. И потому, скатившись в прибрежный очерет, отчаянно хлюпая в вязком болотце наволока, но не останавливаясь, сердито растирал по щекам злые слёзы. Мирко был необычным ребёнком. Так говорила мама. Так говорил балий из соседнего хутора. Так, качая головой, шептала суеверная, но мудрая Алянка. А Загляда прямо называла «маленьким вещуном». И теперь вещун твёрдо собирался выжить.