Михаил

Ветер поднимал пыль, а небо с одного края затягивали черные тучи. Нужно было искать место ночёвки.

Тома молчала, и только хмурилась, глядя на небо.

— Сверни направо, — девочка повернулась ко мне резко, зрачки ее были расширены, а голос глух, — поворачивай!

Я резко затормозил, вильнув рулем в сторону обочины.

Смотрел на неё ошалело, а она на меня  — испуганно. Затем как то сжалась вся, втяув голову в плечи.

— Эээй... Ты чего? — потянулся к ней рукой, инстинктивно желая её успокоить.

Тома дернулась.

— Это... Папа не любил, когда я так делаю, — девочка всхлипнула, — наказывал. Бил. А в школе смеялись. Говорили, что я сумасшедшая. К врачам водили, но те ничего не нашли.

Я опустил руку. Отвернулся. Стало тошно. Не понятно, что хуже — потерять родителей и вырасти, словно крыса, в военной лаборатории, или когда мир не готов принять тебя — иного, отличного от них.

Вдали громыхнуло, Тома взвизгнула.

— Грозы боишься? — я повернулся, и наткнулся на полные слёз глаза, — Тома???

— Угу,  — девочка кивнула, — Иван, а ты не бросишь меня теперь? Мама говорила, что сумашедшие никому не нужны.

Девочка опять разрыдалась, а я я бессильно сжал и разжал кулаки. Жалость к ребенку смешалась с яростью и жгла нутро напалмом. Хотелось найти её родителей... И убить их ещё раз.

Я перелез на заднее сиденье, сгр;б девчонку в охапку.

— Не брошу. Захочешь — не брошу. Давай так — я тебе теперь старший брат, я беру за тебя ответственность. Сам не обижу, и другим не дам.

Моя футболка была мокрой на плече от слёз, и, кажется, соплей. Я бормотал ещё какие то утешающие глупости. Да уж — я посреди апокалипсиса, без памяти, с ребенком с напрочь расшатаной психикой. Отлично.

Громыхнуло где то ближе, Тома вздрогнула.

— Так, всё, хватит сырость разводить. Направо, значит направо.

Я свернул на проселочную дорогу, и через 15 минут мы подъехали к старому дому с кучей пристроек.

Он подслеповато смотрел на нас  частично заколоченными окнами. Ладно, выбирать не приходится.

Я пошел "в разведку" один. Дверь оказалась не заперта, в доме было чисто. Похоже, тут совсем недавно кто то жил.

В следующий момент проёме напротив странным движением появилась огромная фигура, показавшаяся мне сначала чудовищем. В этот момент я сам чуть не заорал от ужаса.

Щелкнул выключатель и я увидел огромного седого старика, с киберпротезом вместо нижней челюсти, правой руки и ног.

— Твою мать, — выдохнул я.

— Живой? — проскрипел механическим голосом старик, затем указал на горло, — чип слетел, а в город я сунуться не рискнул.

— Э... Здраствуйте, — совсем растерялся я.

Старик стал издавать какое то странное клекотание, и до меня дошло не сразу, что это смех.

— Один?

— Нет, — я немного помедлил с ответом, — у меня сестра в машине.

— Так веди в дом. Сейчас ливан;т.

Я пошел за Томой, быстро объяснил ей, что в доме живой и что он выглядит необычно. В этот момент громыхнуло прямо над нами, и девочка сама пулей рванула в дом.

Мы ели горячий суп и слушали рассказ Михаила, хозяина дома. Оказалось, что ему немного пятьдесят три, но война состарила его раньше времени. Там же он потерял конечности и часть лица.

Находясь на реабилитации, он понял, что его память значительно улучшилась, стала просто таки феноменальной.

Об этом он благоразумно решил промолчать. После жил отшельником, чиня старинную технику, после стал писать коды для виртуальных игр.

Когда всё произошло, Михаил был в городе, видел всё своими глазами. После соваться туда не рискнул.
 
Когда я спросил его про вертолёты, он кивнул:

— Тут база рядом. Военная. Не спрашивай, откуда я знаю. Знаю и всё. Но я бы тебе не советовал туда соваться. Тем более с ребенком на руках.

— Боюсь, другого выхода нет. Не сидеть же тут остаток жизни.

— Почему нет? Я этого дерьма уже полной ложкой нахлебался, — Михаил прищурил глаза, — как хочешь, парень, но я тебе не помошник. Хочешь — один иди, сестру тут оставь. Позабочусь, — он помедлил, — в меня до войны две дочки было... Только учти, что можешь и не вернуться.

Я кивнул.

Через четыре часа я добрался до базы благодаря бумажной карте, которую выдал мне хозяин дома. Сначала ехал на электромобиле, потом ещё час — передвигался пешком. Ну как пешком... Частично испытывая ту способность к сверхскорости, которую имело моё тело.

Каждый раз, когда я делал рывок, сознание словно раздваивалось: часть контролировала скорость, тело, окружающее пространство, вторая "смотрела" разрозненные картинки из прошлого. На этот раз — без головной боли.

Вот я прихожу в себя в госпитале.

Вот я удираю от медсестры, делаю рывок, развивая нечеловеческую скорость и теряю сознание.

Я в какой то капсуле, тело опутано сотней проводов.

Доктора смотрят в мониторы, один из них явно чем-то очень доволен, жмёт руку другому и смеется.

Меня увозят люди в военной форме. Интернат. Серая "роба". Первое построение. На плацу около сотни мальчишек и девченок, возраста лет от пяти до десяти. Нам говорят, что это теперь наш дом.

Бесконечная муштра. Наказание и поощрение. "Кнут и пряник". У меня не получается развивать свеххскорость, за что меня наказывают.

Зато открывается способность копировать в рисунок до мельчайших подробностей то, что я видел. А ещё способность "подружиться" с любой техникой.

Полоса препятствий, первый раз. Маятники сшибают меня, резиновые пули ломают ребра.
От боли что то щелкает в сознании, я бегу, уворачиваясь : быстрее, быстрее, быстрее.

"Вы пренадлежите своей стране. Вы больше не люди. Вы — оружее. "

Кнут и пряник. Поощрение и наказание. Кто то ломается, кто то сходит с ума.

Первая любовь. Юлия. Девочка, со способностью к телекинезу. Она убила надзирателя, когда ей было тринадцать. Того самого, который издевался надо мной, отняв карандаши. Подняла вверх метров на сто и отпустила. Я видел. Она смеялась тогда. Больше её никто не видел.

Поощрение и наказание. А тех, кто "сломался" больше никто не видел.

В тот день я принял решение сбежать. Как только у меня появится возможность. Любой ценой.