Как в игру вернуться

               
    Испитой юноша, называемый Полковницей Оськой, медленными движениями чистил ботинок, решительно зажав вишневого цвета портьеру левой рукой, размахивая правой с дымящейся папиросой. Я прислушался.
     - Тараканьи усища топырят карман,
     Голенища сапог сгибаются резко.
     Я смотрю на него как баран
     И свой взгляд фокусирую чотко.
     - Не в рифму, Оська, ни хрена, - пробормотал Барон, допивая пиво и стуча кружкой по столу, - какой ты, к матери, Мандельштамп, если рифмовать не умеешь ?
     - Рифмы говно, - хрипло отозвался Оська, бросив портьеру, - да и Мандельштамп твой такое же говно.
     - Унгдюк ! - удивился бородатый маркер, в этом гаме расслышавший Оську. - А что ж тогда не говно ?
     Оська вызывающе пожал плечами и подошел к столу. Просительно уставился каким - то собачьим взглядом на Полковницу, потирающуюся грудью о плечо бородача.
     - И не проси, - зарычал бородатый, открывая девятку, - должен и так. Вон, к барину ткнись, может, даст тебе на разживу, каторжный.
     Оська посмотрел на меня. Они уже все знали, кто я такой, доверяли по - своему, но решать дела предпочитали в хозяйской, что и к лучшему : думаю, я не смог бы удержаться, услышав что - то такое, что Пастухов расценил бы сенсацией.
     - Не дам, - пьяно замотал я головой, - сам без копейки, хоть в яму лезь.
     - Закрыли ее, голубушку - матушку, - запричитал пьяненький Барон, колотясь лбом о стол, - не дело, грят, позорить Россию перед иностранцами, торговая, грят, яма - пережиток.
     - Правильно, - зашумел маркер, швыряя колоду карт на стол, - пережиток и есть.
     Они еще что - то обсуждали, матерясь и богохульствуя, а я придремал в теплом помещении игровой.
     - Херню ты пишешь, Куприн, - чахоточный Антоша был непреклонен и строг, в своем долгополом пальто напоминая полтавского пономаря, - как могли не признать япошку в твоем штабсе, если зенки косые ?
     - А якут ? - заорал Горький, падая с кресел к ногам Чехова. - Татарва некоторая или даже черемисы ? До х...я косоглазых на Руси, слава Богу.
     - Все одно херня, - упорствовал Чехов, видимо, обострение болезни вызвало эту язвительность, вон как бомбит друзей - приятелей, в пух и прах разносит, - все вы говно, а не писатели. Уроды.
     - Это не болезнь, - шушукнул мне на ухо Куприн, - это наш Антоша с самого утра русских газет начитался, пропитался падалью, аж корежит его.
     - Ничего, - отвечаю ему, разливая водку по чайным стаканам, - изредка это даже полезно, пропитываться - то мразью всякой, желудок очищается, как блеванешь. Это, брат Куприн, как клизма, вроде, стремно, а функцию очищения кишечника справляет. Вздрогнем, - предложил ему, опрокидывая стакан в глотку.
     - Куда нам ! - всплеснул руками Куприн. - Мы, Гиляй, слабосильные, будто суходрочки, жители городов и почитатели творчества Брюсова.
     Я захохотал, вспомнив, как Брюсов, обдолбавшись гашишем, читал свои стихи, ползая у поджимаемых Гиппиус ног.
     - Мы скифы тифозных проселков,
     Мы типы типажных строений,
     Лежим пирожками на полке,
     Не зная сомнений.
     Понятно и ясно, что гунны,
     Татары, монголы, якуты, нанай.
     Зинка ! Вдарь, что ли, по струнам,
     Мережковскай, вина открывай.
     Иэх, подружка моя кружка,
     Принимай напиток вдоволь,
     Я ложу прибор без рифмы,
     Потому как Мандельштамп.
     - Барин, - проснулся внезапно, словно вынырнул, - а давай пальто твое заложим ?
     Возле меня стоял Оська, дергая за рукав пальто. Я подумал и согласился. Скоро зима, а у нас в России пальто только летом и носить, зимой же можно в пролубь мырять и в тулупчике прохаживаться развалистой походочкой идиота.