В гостях у бабушки Харитины

Когда мне исполнилось пять лет, родители привезли меня летом к моей бабушке Харитине, погостить у нее несколько недель. В дороге я сильно устал и заснул. Проснулся я уже в доме моей бабушки.
Лежал на большой и очень высокой кровати. Солнечный луч, отражаясь, сверкал на хромированной шишечке спинки кровати. Рядом на окне стоял комнатный цветок в белом горшке, от которого сильно пахло незнакомым мне запахом. Доносился звук жужжащей мухи, ползающей по стеклу. На полу постелены разноцветные дорожки половиков. А у кровати лежал большой круглый половик. В углу комнаты находился темно-желтый шкаф. Рядом комод того же цвета.  На комоде стоял телевизор. Он был накрыт белым кружевом. По этой причине я посчитал, что телевизор был сломан.
На стене между шкафом и оконным проемом висело большое темное зеркало, верхняя часть которого была также покрыта кружевом. На полу у самой стены стояла глиняная кадка с большим комнатным цветком.
Рядом с кроватью находился стол. На нем методично отстукивал свой ход будильник с синим корпусом и большой черной кнопкой наверху. Рядом лежали очки, пачка журналов и газет, а также клубок шерстяных ниток с воткнутыми в него двумя тонкими спицами. К столу придвинут стул, на сиденье которого лежала кружевная салфетка. Под столом находился табурет, перевернутый ножками вверх, на которых были накручены какие-то нитки.
Над изголовьем кровати, на стене висел фотопортрет в темной раме. На нем были изображены молодая женщина с маленьким ребенком на руках, а рядом молодой мужчина.
Это была комната моей бабушки Харитины. Она была отделена от основной части дома небольшой заборкой и стеной русской печи, выкрашенной в темно-синюю краску, которая местами была облуплена.
Я долго лежал, рассматривая комнату и прислушивался к звукам. С улицы доносились голоса, где-то мычала корова, недалеко кукарекал петух. В доме никого не было.
Через какое-то время скрипнула дверь в сенях, с грохотом стукнула тяжелая входная дверь. В комнату вошла мама.
– Проснулся? – улыбнулась мама. – Ох и поспал же ты! Умаялся вчера в дороге. Бабушка тебя на свою перину уложила.
– Мама, а папа где? – ответил я вопросом на вопрос.
– Папа помогает бабушке по хозяйству, чинит забор. Завтра утром мы с ним уезжаем. А ты пока поживешь у бабушки, – ответила мама.
– Нет, не хочу, – закапризничал я. – Хочу с вами!
– Ну-ну, мы же уже обсуждали это, успокаивала мама. – Поживешь, а через пару недель мы с папой приедем за тобой. У бабушки хорошо, вон какую она тебе царскую постель выделила! Как на облаке спать будешь. А теперь давай одеваться, умываться. Бабушка с вечера вкусную курочку в большой печи приготовила. Позавтракаем и пойдешь гулять на улицу.
– Мама, а кто это на карточке?
– Это твои бабушка с дедушкой и маленький папа. Это они сфотографировались, когда папе твоему всего год был. Дедушка на фронте погиб.
– Мама, а у бабушки телевизор сломанный, – сообщил я маме.
– Вчера работал вечером, – ответила мама.
– А почему он тогда занавеской закрыт?
– А, вот почему ты так подумал! – догадалась мама. – Во многих деревнях до сих пору избы украшают красивыми тканями с вышивками и кружевами. Телевизор кружевной салфеткой накрывают, так как он очень дорогой. А первые телевизоры даже рекомендовали защищать от солнца. Вот оттуда и пошла традиция. Да и все предметы, которые имеют особую ценность в избе накрывают красивыми тканями. Давай вставай и посмотришь, что еще есть у бабушки. У неё много интересных вещей, которые ты в городе не увидишь.
Мама оказалась права. Все в избе у бабушки мне казалось в диковину, начиная с кровати, на которой я проснулся, разноцветных дорожек на полу, огромной печи.
– Пойдем во двор, там умываться будешь, – повела меня за руку мама, толкая тяжелую дверь. – Летом на улице умываются.
Мы вышли с ней в темные длинные сени, половицы которых были покрашены желтой краской, а вдоль стен были устроены огромные короба. Я потянул маму к одному из них.
– Это сусеки. Помнишь сказку про Колобка? Ты меня спрашивал, что такое сусеки. Вот – это они и есть. В них муку и крупы хранили, – пояснила мне мама.
– А там что? – спросил я, указывая на закрытую дощатую дверь.
– Это кладовая бабушкина, там она хранит всякие вещи, – ответила мама. Ну, пойдем скорей во двор.
Мы вышли из сеней на большое крытое крыльцо с резными столбиками и перилами.  Все крыльцо было покрашено голубой краской. Ограда показалась мне большой, вся залитая ярким солнечным светом. Пройдя чуть наискосок от крыльца по деревянному настилу, мы подошли к умывальнику, прикрученному к столбу ворот пригона. Рядом стояла большая фляга, а на ней лежал ковшик. На вбитой в столб скобе висело полотенце и приделана деревянная мыльница, в которой лежал кусок пахучего мыла.
Ограда меня тоже удивила: красивое крыльцо с резными перилами, резные ставни окон, выходящие во двор, большие ворота с мощными столбами, и большой, в длину всей ограды амбар, с широким крылечком, ступени которого сделаны из толстых бревен, распиленных вдоль. Под окнами дома была завалинка, на которой стояли стеклянные банки, чугунки, ведра. На стене, над завалинкой, висело коромысло.
Рядом с устроенным летним умывальником, находился навес. На задней стенке навеса была приоткрыта калитка, выходящая в огород. С левой стороны от навеса располагался пригон, внутри которого стояла бревенчатая стайка. На стене навеса висело множество непонятных инструментов. Лишь некоторые я узнал, вспомнив картинки из своих книжек. Это были коса, серп и грабли.
Умывшись холодной водой, наспех вытерев лицо и руки жестким полотенцем, мы отправились с мамой в избу.
Войдя в избу, снова осмотрел прихожую и комнату, в которой я спал. Слева, вдоль стены, стояла широкая лавка, окно, выходящее в палисадник. Стол с самоваром, стоящем на большом подносе, а рядом с ним -  хрустальная конфетница. Над столом, высоко у потолка, высилась украшенная кружевами полка с двумя иконами.
С правой стороны от входа устроен рукомойник, а дальше - шел проход в кухонный угол. Там стоял угловой стол, за ним еще один. На стенах установлены полки и шкафчики с посудой.
Напротив умывальника, располагалась печная топка с зольником. Под топкой на половицы был прибит лист железа. А рядом на полу створка в подполье, с ручкой в виде металлического кольца. Шесток же печи был со стороны прихожей.
Мама усадила меня за стол, а сама пошла в кухню и чем-то там громыхала. После этого она принесла мне тарелку с горячим жарким, кружку молока и хлеб.
– С вечера стоит и все еще горячее. – с восхищением сказала мама. – Вот что значит русская печь!
Я с аппетитом поел, выпил кружку молока. И только я хотел выйти из-за стола как услышал скрип двери. В избу вошла худенькая старушка – это была моя бабушка.
– Отобедали уже? – чуть с хрипотцой проговорила бабушка, смотря на меня. – Вот молодцы какие!
Бабушку я много раз видел на фотографиях. Поэтому я сразу понял, что это она вошла в избу.
На бабушке был надет в мелкий цветочек ситцевый халат, через который выпирали худые плечи. Из рукавов выглядывали худые загорелые руки с голубыми жилками. На голове белый платок, концы которого обвязаны вокруг шеи, прикрывал пряди седых волос. От этого лицо у бабушки казалось тёмным, худым, еще более морщинистым. Нижняя губа сильно выпирала вперед. Однако, при этом, светло-голубые глаза смотрели по-доброму. Бабушка подошла, протянула ко мне свои морщинистые руки, погладив по голове.
– Вырос-то как! Еще, пожалуй, недавно в коляске привозили его. А ужо вон какой мужичок вымахал! – с теплотой в голосе проговорила бабушка.
Вслед за бабушкой в избу вошел отец. Я сразу же подбежал к нему.
– Ну что, казак, поздоровался с бабушкой? – прогудел отец, подхватывая меня на руки.
– Папа, я её боюсь, – шепотом проговорил я на ухо отцу.
– Не боись, сын. – захохотал отец. – Что придумал?!
– Мамка, – обратился папа к бабушке. Чем это ты так своего внука напугала?
– Так, старостью, наверное, его испужала, – засмеялась беззубым ртом бабушка. – Морщинами да сединой своей. Мама тоже смеялась. 
– Ты не бойся, бабушка у тебя хорошая! – сказал мне отец. – Давайте-ка мне перекусить чего-нибудь, да пойду опять забор править. Нужно закончить сегодня с ним.
Родители пообедали. Отец снова вышел из избы. Мама, прибрав со стола, пошла помогать отцу. Меня оставили с бабушкой.
– Илюша, накось вот, конфетки скушай, – сказала мне бабушки, выходя из кухни. Держа в руках пригоршню конфет, положила их на стол прямо передо мной.
– Спасибо, – сказал я бабушке, все еще боясь посмотреть на неё. Начал шуршать фантиком, быстро разворачивая шоколадную конфету.
– Кушай-кушай, милок, – вымолвила бабушка. – Я пока на кухне посуду помою, а ты кушай. А потом мы в огород пойдем, к маме с папой, посмотрим все ли у них ладно.
Несколько минут бабушка гремела на кухне посудой, передвигала что-то. Вылила грязную воду из тазика в помойное ведро, вынесла его из избы. Вернувшись, в дом, погремела рукомойником, переменила фартук и платок.
– Ну, что Илюша, пойдем? – спросила бабушка.
– Угу, – ответил я.
– Давай-ка, милок, руку, а то в сенях-то темно.
Я ухватился за жилистую и шершавую, но теплую бабушкину ладонь. Выйдя из избы, через двор направились в огород.
Бабушкин огород показался мне огромным. На дальней стороне отец с матерью правили прясло забора. Мы с бабушкой прошли по тропинке к грядкам и небольшому парнику, стоящему рядом с баней.
– Вот, Илюшенька, здесь растет у меня лук на перо, а тут морковка, – ласковым голосом говорила со мной бабушка, показывая свои грядки. – Скоро будешь ее пробовать. Там растет репа, сладкая-пресладкая. А вот тут я посадила для тебя горошек. Иди попробуй, какой он вкусный.
Я осторожно начал срывать зеленый стручок. Сначала он не поддавался, за стручком потянулся клубок спутанных стеблей. Бабушка наклонилась и показала, что стручок нужно немного подкрутить, чтобы он оторвался.
Справившись со стручком, раскрыв его, я с удовольствием хрустел сахаристыми горошинами.
– А здесь у меня банька, жаркая-прежаркая. – продолжала бабушка показывать мне хозяйство. – Здесь будешь мыться и париться.
– А мы в ванне моемся, – ответил я бабушке уже не стесняясь её.
– В деревнях моются в банях, – пояснила она. – Воду раньше с речки из-под горы таскали, а сейчас я на соседнюю улицу к колонке хожу. Ну пойдем до родителей. И мы направились вперед по меже.
– Мамка, экскурсию внуку проводишь? – крикнул отец. – А мы с Валюшкой все почти уже закончили. Сейчас передохну и на крышу сеновала слажу, шиферину заменю. С ямой, мам, пока не успеваю, приеду подпорку поправлю.
– Да, яма-то мне сейчас летом пока без надобности, – сказала отцу бабушка. – Все в голбец все нужное спускаю. Идите отдыхайте, на речку сходите. А мы еще в курятник зайдем. Я Илюше курочек покажу.
Не выпуская бабушкиной руки пошел обратно с ней по направлению к пригону.
– Вот тут за пригоном у меня птичник обустроен, на ночь куры сами через открытое окно в пригон на насест заходят, – продолжала бабушка показывать мне свое хозяйство.
– А это уборная. Там, смотри, когда пойдешь, в яму не угоди! – предупредила бабушка.
Подойдя к птичнику, я увидел около десятка пестрых куриц, неспешно копошившихся в пыли, блестя переливами перьев на солнце.
– Это они утром кукарекали? – уже довольно-таки уверенным голосом спросил я, указывая на кур.
– Нет, я петуха не держу, – пояснила мне бабушка. – Это соседки моей, Тамары, петух горло по утрам дерёт. Клювачий он у нее аспид. Так, что ты осторожней будь, когда мимо него будешь пробегать, заклевать может! Пойдем гнезда проверим, я тебе яишенку испеку из свеженьких яиц.
Через несколько часов я перестал её «пужаться» своей бабушки и вскоре совсем к ней привык.
На следующий день мои родители уехали, и я остался с бабушкой. Первые дни я не выходил дальше ограды и огорода. В избе, под навесом и в огороде было очень много интересного, что привлекало мое внимание и требовало пояснений со стороны бабушки.
– Бабушка, а что это у потолка под занавескою? – интересовался я, указывая на полку с иконами.
– Это божница с иконами, – объяснила мне бабушка, перекрестившись. – Это Бог наш и Мать Его. Мы все молимся Ему.
– А папа говорит, что Бога нет.
– Ой, что ты? – замахала руками бабушка, снова перекрестившись. – Папка твой молод ещё, многого не знат.
Я не мог понять, как это мой папа молод. Он и мама казались мне уже довольно-таки старыми. Но я не стал спорить с бабушкой, видимо для нее все вокруг были молодыми.
Тут заскрипела дверь и в избу зашли две старушки.
– Здравствуй, Харитина! – прозвенела тощая старушка в зеленом платке.
– Мир этому дому, Харитина! – прогремела толстая старуха.
– Марина, Тамара, здравствуйте! – поприветствовала гостей бабушка, усаживая их за стол у окна.
– Отправила своих? – спросила бабушка Марина. – Что-то не больно уж долго погостили?
– Нужно было им ехать обратно, – поясняла бабушка. – Николай какой-то цех новый запускает. Дали ему отпуску три дня всего. Вале тоже на работу надо. Вот внука на лето оставили.
– Это кто у нас тут притих? – обратилась ко мне бабушка Тамара. – Вылитый Колька. В вашу, Харитина, породу пошел! Ну, Илюша, сколько тебе лет?
Я собрался с духом, показав ладони с растопыренными пальцами правой руки и загнутыми четырьмя пальцами левой руки, произнеся: «Пять лет».
–А в школу-то когда пойдешь? – расспрашивали они меня.
– В семь лет, – ответил я.
– Когда вырастишь, кем будешь? – спросила меня худенькая бабушка.
– Летчиком буду, – уже более уверенно ответил.
– Ой, Илюша, в небе-то не боязно тебе будет? – спросила меня моя бабушка.
– Нет, я недавно летел на самолете, и мне не страшно, – спокойно ответил.
Бабушка Марина, вынув из своего кармана мятную конфетку, протянула её мне.
Дальше старушки начали говорить о своем, делились местными новостями, местами охали и ахали. Мне стало скучно, и я пошел в бабушкину спальню. Там я подошел к большому цветку, что стоял на полу и начал собирать на кончики пальцев с краев листьев сахаринки. Набрав таким образом несколько сахаринок, я слизывал их с ладони.
В дверной проход за моим занятием наблюдала бабушка.
– Ты что это Илюша, ваньку-мокрого моего подъедашь?
– Бабушка, на нем сахар растет! – крикнул я из комнаты.
– Давай тебе молочка в кружку плесну, с пряничками поешь? – заботливо предложила бабушка, отвлекаясь на мгновение от разговора с соседками.
– Не хочу, – ответил я, продолжая собирать застывший нектар с бальзамина.
Старушки снова принялись обсуждать свое.
– Харитина, а ты петуха завела? – услышал я вопрос бабушки Тамара.
– Да, на кой он мне, мои пеструшки и так хорошо несутся, – ответила бабушка.
– Вон же, твою пеструшку топчет! – пояснила соседка, глядя в окно.
Бабушка поднялась с лавки и выглянула в окно. Мне стала интересно, и я тоже высунулся из окна.
– Ба! Да это же коршун моих кур душит! – воскликнула бабушка и поторопилась на улицу, соседки тоже побежали за ней, а за ними я. Мне было немного страшно. Раньше мне приходилось слышать это страшное слово «коршун». Но, любопытство было сильней моего страха.
Не успел я подбежать к палисаднику, как увидел взмывшую вверх темную хищную птицу с бурыми острыми крыльями, такой же острой головой и страшным раздвоенным хвостом.
– Сегодня только выпустила их в палисадник, думала хоть траву немного повытопчут. – Грустным голосом поясняла соседкам бабушка, держа на руках мертвую курицу.
– А я-то дура слепая не сразу и поняла, что это коршун. Подумала, что петух это на курицу уселся, – как бы оправдываясь говорила соседка Тамара.
– Ой, повадится сейчас, – заметила соседка Марина. – Загоняй куриц, Харитина, обратно в птичник.
Бабушка украдкой от меня ощипывала и выпотрошила погибшую от лап хищной птицы курицу. А вечером вынимала из печи чугунок, набирая в миски вкуснейший куриный суп с домашней лапшой.
После ужина бабушка попросила помочь ей с пряжей. Она достала из-под стола табурет, сняла с него нитки и попросила меня вытянуть обе руки перед собой. Потом она накинула моток колючих ниток мне на руки.
– Вот, Илюша, так держи пряжу, а я на клубок буду наматывать, – попросила бабушка. Позавчерась еще промыла пряжу, да на табуретку на просушку намотала. Вот клубки скрутим с тобой и буду вязать носки вам всем, чтобы зимой тепло ногам было.
– Бабушка, а как пряжа получается? – поинтересовался я.
– Сначала с овец шерсть состригают, – поясняла бабушка. – Потом вычесывают её. Затем на прялке пряжу прядут. Вот у Мироновны шерсти прикуплю после пенсии и покажу тебе. Достану из кладовой прялочку свою и веретёнца. Овец-то я с позапрошлого года не стала держать. Уж тяжело мне сено-то на них заготавливать. Вот только куриц держу. А раньше и корову держала, овец и поросят. И гуси были даже у меня.
Пряжа колола мне кисти рук, но я терпел. Очень мне хотелось помочь бабушке. Она быстро смотала два больших клубка, освободив тем самым мои руки.
– Вот и помощник мне подрастает! – улыбнулась мне бабушка. – А теперь давай укладываться будем. Завтра много дел у нас. В огороде все полить надо, палисадник выполоть, в лавку сходить.
Укладываясь в мягкую перину, я попросил бабушку рассказать о моем деде. Бабушка не сразу начала свой рассказ. Она молча сняла свой платок, в котором ходила даже в доме. Волосы под ним были все выбелены сединой и прижаты темно-коричневым гребнем. Им же она провела несколько раз по волосам, оставив его снова на макушке. Бабушка видимо собиралась с мыслями. А потом тягучим тихим голосом начала свой рассказ.
– Дед твой, Трофим, отец папки твоего, меня на два года старше был. Я восьмого, а он шестого году. А жили мы на одной улице, всего через два дома друг от друга. У родителей моих кроме меня ещё только брат мой Степан был, одногодок с Трофимом. Остальные наши братья с сестрами ещё в младенчестве умирали. А у родителей Трофима кроме него самого еще две девки младшие были. Трофим старшим у них был. А когда батька его, Григорий Георгиевич, схоронил свою жену, Лизавету Максимовну, так сговорился он с моим родителем Ильей Григорьевичем поженить нас с Трофимом. Так, в двадцать четвертом году расписались мы с Трофимом в сельсовете. И стала я у них в доме жить. Пока своих детей не было, все с сёстрами Трофима нянчилась. По хозяйству помогала, да к родителям бегала во двор, чтобы и им подсобить чем-нибудь. Потом в колхоз устроилась дояркой. Так дояркой и проработала до самой пенсии. А дедушка твой, Трофим, в колхозе конюхом робил, да в кузне подсоблял. Роботящий мужик был. Не пил, табак не курил. Хороший мужик. В 32-м схоронили мы тестя моего Григория Георгиевича. К тому времени и золовки замуж, вышли в соседние деревни переехали. А наши с Трофимом дети все маленькими умирали, все девки. Последний, папка твой, перед самой войной народился. Год ему было, когда Трофима моего забрали на фронт. В начале августа сорок первого его проводила. Вместе они с моим братом Степаном уходили на войну. Через три недели получила от Трофима с фронта первое и последнее письмо. А через месяц пришла похоронка на него. А еще через три месяца и брата Степана не стало.
Здесь бабушка прервала свой рассказ. Я лежал тихо, смотря на светлую шторку над печкой. Мне было не по себе от рассказа бабушки. Те давние времена мне казались тёмными и страшными. Особенно меня страшила гибель маленьких детей.
Бабушка видимо поняла, что своим рассказом напугала меня и начала рассказывать о колхозной жизни. О тяжелой, но дружной работе сельчан. О том, как отпаивала еще только что родившихся бычков и как они через несколько дней весело бегали по скотному двору, задрав вверх хвосты. Под её монотонный певучий голос я заснул.
Проснулся я рано утром от треска поленьев в печи и от необычного стука. Бабушка замешивала блинное тесто в глиняной корчаге.
Спрыгнув с кровати, я побежал на кухню.
– Чой-то рано проснулся? – пропела бабушка. – Я вот квашню замешала на блины. Сейчас головешки прогорят и блинов напеку. А ты пока умыться сбегай да по нужде.
Умывшись холодной водой, вернувшись со двора. Присел я в углу кухни и начал наблюдать за бабушкой.
– Студёна водичка-то в умывальнике? – спросила бабушка, крутясь у шестка печи. – Сейчас согреешься. Скоро я тебе горяченьких блинчиков выдам.
Я молчал, зорко смотрел за бабушкиными движениями.
Кочергой бабушка разбила крупные угли в печи. Взяла, стоящий в углу сковородник на длинной деревянной ручке, и подцепив им за края чугунную сковороду с низкими бортиками сунула ее в под печи. Тоже самое она сделала со второй сковородой. В небольшой алюминиевой миске, куриным крылышком, лежащим в ней же, помешала растопленное ярко-желтое сливочное масло.
Бабушка вынула сковородником из печи раскаленную сковородку. Держа сковородник левой рукой, правой рукой она смазала сковороду крылышком, вернув его в масленку. Взялась за ручку черпака, быстрыми круговыми движениями правой руки она помешала тесто. Зачерпнула его из корчаги и налила на край сковороды. От вращательных движений сковородником тесто
с громким шипением ровным слоем растекалось по всему днищу сковороды. Тут же сковорода погружалась в печь. Обратным движением оттуда доставалась вторая сковорода. С ней бабушка проделывала тоже самое, что и с первой сковородой. Когда вторая сковорода с налитым в неё блинным тестом уходила в печь, вторая сковорода возвращалась из печи с готовым, местами пузырчатым блином. Бабашка резким движением правой руки подцепляла край горячего блина и рывком снимала его со сковороды, бросая на широкую глиняную ладку, стоящую рядом на столе. Освободившуюся от блина сковороду, бабушка снова смазывала крылышком, наливала в нее тесто, отправляя в жаркую печь.
Через полчаса бабушка закончила печь блины. На стол в прихожей комнате она выставила стопку горячих блинов, миску с растопленным сливочным маслом, крынку прохладного молока. Пригласила меня за стол. Налила в кружки молока. Свернула блины трубочкой, дала его мне.
– Вот, Илюшенька, не такой уж горячий. Макай в масло и молоком запивай.
Я взял в руки обжигающий блин, макнул его в горячее масло и, обжигая губы и язык, с большим аппетитом стал кусать его. Бабушка, съев несколько блинов, пошла снова на кухню хлопотать.
После завтрака мы вышли во двор. Бабушка сходила под навес и вынесла маленькое жестяное ведерко и отдала его мне. Сама взяла висящее на стене над завалиной коромысло, зацепила им пустые оцинкованные вёдра.
– Пойдем, Илюша, на колонку, надо в бадью натаскать воды на полив, чтобы к вечеру она успела согреться.
Колонка находилась на соседней улице. Нужно было выйти из ограды и пройти вдоль забора, свернуть у большого здания местной пожарки в проулок, на соседнюю улицу. Шли мы по хорошо протоптанной тропинке.  Когда бабушка шла к колонке, пустые ведра, подвешенные на коромысло, издавали небольшой методичный скрип.
За несколько ходок к колонке огромное корыто, стоящее рядом с парником, было наполнено водой.
Потом мы пошли в палисадник. Бабушка начала полоть у кустов крыжовника и смородины траву, в том числе и крапиву, дергая ее абсолютно голыми руками.
– Бабушка, осторожно, там же крапива! – воскликнул я.
– Не чувствую я, руки-то за всю жисть намозолены от работ.
Я с изумлением смотрел за быстрыми и резкими движениями рук бабушки, которые хватали охапками сорняки, бросая их в кучу. Через некоторое время бабушка, подхватив кучу сорванной травы, отнесла в птичник.
– Дай посмотреть, – взяв бабушкины руки, я повернул их ладонями к себе. Руки были немного испачканы травой, от чего немного зазеленились. Но порезов и уколов на мое удивление не было видно.
– Бабушка, а почему тебе не больно от крапивы?
– Руки, привыкшие к работе, не чувствуют таких пустяков как крапива. Вот вырастешь, будешь много работать и у тебя руки загрубеют, ты тоже крапиву голыми руками будешь рвать.
Посмотрев в смеющееся, испещренное мелкими морщинами бабушкино лицо, мне почему-то стало жалко её. Но причину этого нового чувства к ней я пока не мог себе объяснить.
После обеда мы с бабушкой пошли в местный магазин, который она почему-то называла «лавкой». Лавка представляла собой небольшой кирпичный дом, покрашенный известью, с высоким деревянным крыльцом и небольшим пристроенным сарайчиком.
Над крыльцом с железной дверью висела зеленая вывеска с четырьмя белыми заглавными буквами «КООП». Я тогда не понял, что это означает.
Больше всего меня удивило большое количество людей у магазина. Народ стоял группами и что-то обсуждал. Мужчины курили, сидя на скамейке или на ступенях крылечка, женщины стояли небольшими группами, обсуждая свои дела.
– Здравствуйте! – громко сказала бабушка всем присутствующим, тихонько дернув меня за руку, давая знак, что и мне нужно поздороваться.
– Здравствуйте, – негромко произнес я.
– Здравствуй, Харитина! – послышалось со всех сторон.
– С внуком водишься, Харитина? – стали спрашивать бабушку некоторые женщины, глядя на меня.
– Да, Илюша на лето гостить приехал ко мне, – отвечала бабушка.
– Не подвозили еще хлеб-то? – уточнила бабушка.
– Нет, не подвозили. – ответила знакомая мне уже бабушка Марина. – Сегодня сдобу еще должны подвезти, вот ждем. Старухи начали беседовать, а я отошел в сторону и начал изучать стоящее рядом с магазином здание. Это был высокий бревенчатый дом с большими окнами, с правой стороны которого был пристроен небольшой по размерам амбар без окон, но с маленькой дверкой. Перед амбаром была сделана довольно-таки большая площадка из настеленных широких досок. На эту площадку вели четыре ступени. Амбар и площадки примыкали к большому дому и были объединены с ним общей крышей. С противоположной стороны площадки намного ниже нее был расположен ряд лавок.
Это удивительное строение заинтересовало меня. Подойдя ближе к нему, я увидел на бревенчатой стене между двух больших окон какое-то объявление. Это была афиша концерта, которую я начал с трудом читать по слогам.
– Илюша, пойдем в лавку, хлеб везут! – окликнула меня бабушка.
– Бабушка, смотри, концерт будет! – воскликнул я.
– В это воскресенье сходим с тобой, посмотрим.
Выстояв очередь, бабушка купила хлеба, конфет, сдобных булочек, пряников, и все это уложила в свою авоську.
Выйдя из магазина, я взялся за одну ручку авоськи, а бабушка держала вторую. Так мы вместе понесли наши покупки в сторону дома.
Навстречу к нам шла высокая старушка.
– Ой, помощник у тебя какой, Харитина! – проговорила она зычным голосом. Здравствуй!
– Здравствуй, Ираида. – ответила ей бабушка. – Да вот отоварились.
– Харитина, на концерт-то с внуком приходи, – напомнила бабушка Ираида. – Валя-то нас с репетициями загоняла в последнее время.
– Придем, придем, улыбнувшись ответила ей бабушка.
Я гостил у бабушки уже несколько дней. Многое для меня было в диковину, ко многому я привыкал. Летние дни проходили размеренно. Целыми днями я был рядом со своей бабушкой, помогал ей по хозяйству. Обычным для меня делом было кормить курочек, осматривать кладки яиц, бегать до лавки за хлебом.
Каждый вечер мы выходили с бабушкой за ограду и смотрели на проходящее по улице стадо коров, которые шли с пастбища, поднимая над собой клубы пыли.
Несколько раз за неделю, вечерами бабушка отправлялась со мной на нижний конец деревни к тете Нюре за молоком. Вперед я нес пустой эмалированный бидон. На обратном пути бидон, наполненный до краев свежим парным молоком, несла уже бабушка.
Дом тети Нюры располагался у самого пруда на небольшом пригорке. Перед домом стоял гараж с мастерской. Часть большой ограды была обнесена металлической решеткой, за которой находилась огромная черная собака по кличке Найда. Поначалу Найда сильно лаяла на меня. Но через короткое время, после нескольких наших приходов, собака уже узнавала меня, лаяла не так сильно, приветливо помахивая своих хвостом. Интересен был и огород у тети Нюры. В каждый наш приход, она приглашала меня пройти в него, чтобы я мог полакомиться свежей малиной или другой ягодой. Огород был большим и одной стороной выходил на деревенский пруд. У самого выхода к воде стояла большая стеклянная теплица, сверкая отраженными солнечными лучами.
Муж тети Нюры – дядя Саша, постоянно что-то чинил в своей мастерской. В гараже стоял небольшой грузовичок, который хозяева называли почему-то «Антилопой». От бабушки я узнал, что эту машину дядя Саша собрал сам из деталей от разных машин.
Видя мой интерес к механизму, дядя Саша подсаживал меня в кабину на место водителя. Я с восторгом пытался крутить баранку, разглядывал разные кнопки и рычажки, издавал ртом звук, имитирующий работу двигателя, подпрыгивал на мягкой сидушке.
От бабушки я узнал, что дядя Саша приходился нам родственником - он был двоюродным братом моего дедушки Трофима, погибшего на войне мужа моей бабушки. А сам он на фронте потерял глаз.
– Как он потерял глаз, у него же их два? – с удивлением я спросил бабушку.
– Так один глаз-то у Алексана стеклянный, не двигается. – ответила она. – Так с фронта он и пришел с одним глазом.
– А много людей воевало на войне?
– Ой, много Илюша, много. Из нашей деревни только больше двухсот мужиков забрали, а домой вернулись лишь пять десятков, да и то через одного калеки. Да и нам тут во время войны не сладко было, ой как не сладко. Посмотри, на воротах каждого дома звезды приделаны. Сколько звезд, столько и фронтовиков в этом доме. В верху деревни у Феклы на ограде аж шесть звёзд, - всех старших братьев и отца похоронила. Никто у нее из мужиков не вернулся. Ни одну избу в нашей деревне война не обошла.
На воротах дома моей бабушки тоже была одна металлическая звезда, покрашенная красной краской – это была память о ее погибшем муже, моем дедушке Трофиме.
Вечерами, когда хозяйки заканчивали свои хлопоты по хозяйству, старухи выходили из домов и собирались группами, рассаживались у определенного дома на завалинках. В нашей деревне были три-четыре таких места. Моя бабушка приходила на завалинку соседки – бабушки Марины. Ее дом был как раз напротив сельского клуба рядом с лавкой. Здесь собиралось около десятка старух из рядом стоящих домов. Старухи обсуждали последние новости, вспоминали всех своих родственников и близких, делились друг с другом своими мыслями, изредка жаловались на здоровье и на свою нелегкую жизнь. У каждой в руках был пучок веток с листьями или трав, которыми они отмахивались от назойливых комаров и мошек. В безветренную погоду, когда гнус сильно донимал делали дымокур. Ставили перед собой старое ведро и поджигали в нем сухие ветки, а сверху бросали траву или даже сухой навоз. Пламя при этом гасло, а содержимое медленно тлело, выделяя много дыма. Мошкара отступала и бабушки могли спокойно продолжать свои беседы.
Когда одна тема для разговора закачивалась, наступало молчание. В этот момент одна из присутствующих начинала затягивать песню, остальные, не сговариваясь меж собой подхватывали ее. После песни разговор снова возобновлялся.
Расходились, когда солнце скрывалось за горизонт и наступали сумерки.
Воскресным днем в клубе проводился концерт. Это был праздник для всей деревни. Бабушка тоже готовилась. Она вынула из сундука праздничное платье, сменила платок, надев другой, понаряднее. Возле магазина и клуба народу было видимо-невидимо. Приходили семьями, рассаживались на бревнах, сложенных у заборов, на крылечке магазина, и просто на поляне перед клубом. Самое почетное место было – это завалина дома бабушки Марины. Здесь сидели самые почетные жители деревни – ветераны и труженики тыла. На завалинку пригласили сесть и мою бабушку. Я сел на колени к ней. Концерт еще не начался, но, то тут, то там играла гармонь, люди громко о чем-то разговаривали, смеялись.
Наконец, на сцену вышла женщина, одетая в старинный красный сарафан. Она сказала приветственную речь. Начала играть гармонь. На сцене появились четыре женщины, также одетые в красивые красные сарафаны и двое мужчин в белых рубашках, перевязанных поясами и высоких сапогах, с картузами на голове.
Один мужчина, взяв под руки двух женщин отвел их на правую сторону сцены. Другой мужчина с женщинами перешел на левую сторону сцены. Под звуки гармони мужчины стали по очереди подходить к каждой из женщин и кружиться с ними в танце.
– Смотри, Илюша, это старинный танец, кадриль «Шестёра» называется, видишь их всего шесть человек танцует. Наша Валентина с бабами разучили этот танец и сейчас показывают его по всей области – поясняла мне на ухо бабушка полушепотом.
После кадрили вышли другие старухи с синими платками в руках, начали танцевать и петь частушки. Зрители вокруг подплясывали, хлопали в ладоши в такт музыке. Затем артисты спели несколько мелодичных и грустных песен. Многие из бабушек концами своих платков утирали слезы у своих глаз. Один из мужчин вышел на сцену и тоже спел песню сильным басистым голосом, а многие находящиеся рядом мужчины подпевали ему.
Потом на сцену вышли восемь нарядно одетых молодых девушек. Они хороводили, пели красивые песни, кружились в танце, махая зрителям своими разноцветными платками.
Когда концертная программа завершилась, никто не стал расходиться. Все оставались на своих местах. Кто-то продолжал петь песни, кто-то танцевал, кто-то вел разговоры.
Пришли мы домой с бабушкой уже затемно. Я сразу же заснул на мягкой кровати.
На следующий день пошел мелкий дождь. Из дому я не выходил. Бабушка, управившись с курицами, открыла парник, пришла со двора. Из кладовой принесла свою прялку, достала из-под лавки короб с уже приготовленной для прядения вычесанной шерстью. Установив на лавку прялку, бабушка села на донце прялки. Привязав к ее лопасти охапку шерсти, начала вытягивать и скручивать в пальцах нить. Конец этой нити бабушка обмотала вокруг длинного веретена. Усевшись поудобнее, она начала вытягивать нить правой рукой, а большим и указательным пальцами левой рукой подкручивать верхний тонкий конец веретена. От динамичных движений бабушкиных рук веретено быстро вращалось, толстея от накручивающейся на него шерстяной нити. Бабушка при этом начала что-то мурлыкать себе под нос, но что именно я разобрать не мог. Я долго молча наблюдал за этим процессом. Веретено крутилось как живое.
– Бабушка, ты волшебница, оно само крутится у тебя! – громко крикнул я.
– Это не волшебство и не чудо, а обычная бабья работа, – спокойно ответила бабушка.
– Бабушка расскажи что-нибудь сказочное, – попросил я ее, так как тема волшебства меня сильно заняла.
– Сказочное? Хм… не знаю сказочное это или на самом деле. Когда я в девках была еще, много хлопотала по дому, с зари до зари. С утра на речку с коромыслом ходила, в дом воду носила. Вот как-то раз в конце лета пошла я поутру на речку. А воду вся деревня в пруду нашем брала, под скалой. Камнем эту скалу у нас называют. Вот иду я утром ранним на речку, а внизу все туманом заволокло. Спустилась я с пригорка и в тумане чуть ли не ощупью по тропинке пошла, ничего на вытянутую руку не видать. Подошла я к источнику, набрала воды. Уже стала подниматься на угор с коромыслом. Слышу хохот звонкий со стороны запруды. А ничего не видно, словно в молоке идешь. Решила посмотреть кто энто там с утра пораньше хохочет на пруду. Прошла я несколько шагов. Солнце тем временем уже начало туман плавить, верхушки деревьев освещать. Подхожу я снова к берегу, и вижу девка под Камнем голая сидит у самой воды. Сидит ко мне спиной. Присмотрелась, не наша это девка, не из деревни. Сидит и серебряным блестящим гребнем свои длинные волосы расчесывает. А волосы-то у нее зеленого цвета! Присмотрелась я и вижу, что вместо ног-то у нее большой плавник. Я тут же коромысло с ведрами-то с грохотом выронила. А энта зеленоволосая, раз и в воду прыгнула. Затихла, как сквозь землю провалилась. Ни одного пузыря не пустила. Я до дому бежать. Бегу, кричу. Батька мне навстречу. Что такое? Я к нему в слезах. Рассказала ему, он меня домой отправил, а сам за ведрами к реке направился.
– А дальше? – открывши рот спросил я.
– А дальше, ничего дальше, – ответила мне бабушка. – Сначала вся деревня надо мной смеялась. Я по воду до самой зимы одна не ходила. А потом все забылось.
– А еще раз ей видела?
– Нет, не видала. Но купаться перестала. Девки иной раз зовут на речку купаться, а я ни-ни. Так вот всю жизнь воды большой боюсь.
Под рассказ о необычной встрече с русалкой бабушка закончила свою пряжу, отложив в сторону несколько веретён с намотанными на них нитями, пошла готовить ужин. А я еще долго сидел под впечатлением от рассказа своей бабушки.
Утром меня разбудила бабушка. Дождь давно прекратился и в небе ярко светило солнце.
– Илюша, вставай, – будила бабушка. – Поедим, да до Казённого сходим, маслят пособирам на губницу да жарёху.
В прихожей комнате на лавке уже стояли две плетенные корзинки. Одна из них больше, другая – меньше.
После завтрака, бабушка сходила в огород. Там нащипала зеленого лука, укропа, огурцов в парнике. Придя в дом налила из бидона в бутыль молока, нарезала чёрного хлеба, завернула его с овощами и вареными яйцами в холщовый платок и аккуратно уложила в большую корзину.
Выйдя за ограду, бабушка, по заведенному в деревне обычаю продела в круглую ручку ворот бадог, давая всем понять, что хозяев дома нет. Замки никто в деревне не весил на двери.
Пройдя по улице вверх деревни, свернули с бабушкой к Камню, что находится у старого пруда. Вспомнив вчерашний рассказ про русалку, я сильнее сжал руку бабушки.
Перешли по краю небольшой плотины на противоположный от деревни берег речки. Дальше пошли вдоль берега пруда. В одном месте тропинка взбиралась на пригорок, который отделял сам пруд от небольшой болотины, заросший тиной и другой болотной растительностью.
– Осторожно, Илюша, – предупредила бабушка, крепче сжимая мою руку. – Тут у нас рудник медный когда-то был. Обвалился край у него, вот затянуло болотиной. Мой прадед в этом руднике руду добывал. Мало руды-то тут нашли. Закрыли рудник еще до раскрепощения.
– А что такое раскрепощение?
– Это раньше все крестьяне были не свободные, у каждого свой хозяин был. Все на господ робили. А наша деревня вся заводчикам принадлежала, на завод все робили, в рудниках и карьерах, лес для завода заготавливали. Не могли люди на другое место переехать. Прикрепляли их к земле, где они родились. Без спроса переехать не дозволяли. Вот и назывались они крепостными.
Взобравшись на угор, я обнаружил на нем местами несколько больших ям.
– Что это за ямы, баб?
– Это воронки от снарядов.
– Это в войну немцы бомбили?
– Немец, проклятый до нас не доходил. Это еще в гражданскую войну нас из соседней деревни обстреливали. Слава Богу, снаряды через деревню перелетели.
– А кто стрелял по деревне?
– После революции война белых с красными была. Наша деревня крепкие хозяйства держала. И на сходе порешили не принимать никакую сторону, ни белых, ни красных. А рядом колчаковцы лагерь разбили. Вот красногвардейцы и стреляли по нам, да по колчаковцам. Видать думали, что мы заодно с белыми.
Пройдя по угору, с вершины которого было видно всю деревню, с избами и огородами, мы подошли к изгороди.
– А что это за забор такой, баб?
– Околица. Смотри вся деревня обнесена. Это, чтобы скотина поля не потравила.
Околица уходила через опушку в лес, вдоль тянулась тропинка, по которой мы и шли.
На опушке леса бабушка начала склоняться, разыскивая в траве грибы. Я местами находил землянику, осторожно срывал ягоды, отправляя их в свою корзинку. Бабушка время от времени подзывала меня к себе, пересыпая в мои ладоши пригоршни ароматных ягод.
– Натка, Илюша, поешь сейчас ягоды-то свежей. Домой-то еще насобирам.
Так, ходя по опушке леса, мы насобирали грибов и ягод. Взобравшись снова на угор, выбрав место поровнее, бабушка вынула из корзинки съестное.
– Давай, касатик, отобедаем здесь, на елани, – стала садиться бабушка на траву. – Тут и ветерок обдувает, комарья нету.
Достав из корзинки припасы, бабушка расстелила платок, разложив на нем продукты.
После утомительного сбора грибов и ягод, было приятно присесть на теплую траву.  Молоко и хлеб с вареными яйцами показались самой вкусной едой. А еще было здорово вынимать из корзинки спелые сочные ягоды и отправлять их в рот.
Придя домой, бабушка приготовила из одной части грибов грибной суп, который она называла губница, а другую часть грибов пожарила с картошкой.
Вечером, когда мы сходили к тете Нюре за молоком. Бабушка насыпала в глубокие миски, собранную нами землянику, залив ее парным молоком.
Так я первый раз попробовал землянику в молоке, вкус которой я запомнил на всю жизнь.
Несколько недель пролетели быстро. Начался август. Мы с бабушкой ждали приезда родителей. В день их приезда бабушка встала еще засветло, хлопотала на кухне. Я сбегал в лавку и купил все, что наказала мне бабушка. После обеда к дому подъехала легковая машина. Из нее вышли мама и папа. Оба держали в руках сумки. Я выбежал в ограду, навстречу родителям.
– Мама, папа! – кричал я.
– Здравствуй мой милый, – поставив на землю сумки, мама раскинула свои руки для объятия.
– Здорово сын! – выхватил меня из рук матери отец, высоко подкинув вверх.
– Здравствуй мама! – басом крикнул отец, вышедшей на крыльцо бабушке.
– Здравствуйте, дети, – обнимала бабушка маму и папу. – Проходите в избу!
Через несколько дней мы с родителями покидали дом моей бабушки, так как нужно было уже возвращаться домой. Помню, как прощаясь, я подбежал к моей бабушке Харитине и обхватил ее за талию, уткнулся ей в передник и заплакал. Мне так не хотелось покидать свою любимую бабушку.
– Чаво это ты, касатик мой, мокришься? – голосила бабушка. – На следующий год, ко мне приедешь на все лето.
Мысль о предстоящем приезде на все лето к моей бабушке Харитине немного успокоила меня. Хотя грусть расставания так и не проходила.