В гостях у бабушки Харитины

Когда мне было шесть лет родители решили привезти меня летом к моей бабушке Харитине, погостить у нее несколько недель.
Наш поселок находился в стороне от ближайшего аэропорта. Поехали ранним утром. Чтобы добраться до аэропорта нужно было сначала пересечь реку Надым на катере. Места наши были в хвостовой части катера. Судно быстро мчалось, создавая ощущение, что оно парит над водой. И лишь сильные брызги воды, падающие на темно-зеленую прозрачную крышу катера, выдавали касание судна с водой.
На пристани мы пересели в автобус, который довез нас до аэропорта. А через пару часов мы были уже в салоне самолета, летя над бескрайними лесами, полями и реками нашей огромной страны.
После продолжительного полета, в аэропорту пересели на такси и поехали в деревню, к бабушке.
К ней мы приехали по темну. Встречу с бабушкой в этот день я не помню, так как от многочасового путешествия и сильной усталости уснул ещё в такси, из которого, судя по всему, меня, уже спящего, в дом перенес папа.
Проснувшись утром, сразу оглядел незнакомое мне место.
Я лежал на большой и очень высокой кровати. Солнечный луч, отражаясь, сверкал на хромированной шишечке на спинке кровати. Рядом на окне стоял незнакомый мне комнатный цветок в белом горшке, от которого сильно пахло незнакомым мне запахом, доносился звук жужжащей мухи, ползающей по стеклу. На полу постелены разноцветные дорожки половиков, а у кровати - большой круглый половик. В углу стоял темно-желтый шкаф, рядом комод того же цвета, а на нем - телевизор. Телевизор был накрыт белым кружевом и по этой причине я вдруг подумал, что он был сломан.
На стене между шкафом и оконным проемом висело большое темное зеркало, верхняя часть которого была также покрыта кружевом, а рядом с ним в углу стояла глиняная кадка с большим комнатным цветком.
У кровати стоял стол, покрытый кружевной скатертью. На столе методично отстукивал свой ход будильник с синим корпусом и большой черной кнопкой наверху. Рядом лежали очки, пачка журналов и газет, а также клубок шерстяных ниток с воткнутыми в него двумя тонкими спицами. К столу придвинут стул, на сиденье которого лежала кружевная салфетка. Под столом находился табурет, перевернутый ножками вверх, на которых были накручены какие-то нитки.
Над изголовьем кровати, на стене был фотопортрет в темной раме. На нем были изображены молодая женщина с маленьким ребенком на руках, а рядом молодой мужчина.
Это была комната моей бабушки Харитины. Она была отделена от основной части дома небольшой заборкой и стеной русской печи, выкрашенной в темно-синюю краску, которая местами была облуплена.
Я лежал долго, рассматривая комнату и прислушивался к звукам. С улицы доносились голоса, где-то мычала корова, недалеко кукарекал петух. В доме никого не было.
Через какое-то время скрипнула дверь в сенях, с грохотом стукнула тяжелая входная дверь, брякнул крючок, проскрипели половицы. В комнату вошла мама.
– Проснулся? Ох и поспал же ты! С самого аэропорта, только за город выехали, сразу уснул. Когда приехали, то не стали тебя будить. Бабушка тебя на свою перину уложила. Хорошо поспал? – проговорила мама, присаживаясь на край кровати, гладя меня по волосам.
– Мама, а папа где? – ответил я вопросом на вопрос.
– Папа помогает бабушке по хозяйству, чинит забор. Завтра утром мы с ним уезжаем. А ты пока поживешь у бабушки, – ответила мама.
– Нет, не хочу, хочу с вами! – закапризничал я.
– Ну-ну, мы же уже обсуждали это. Поживешь, а через два месяца, и мы с папой приедем. У бабушки хорошо, вон какую она тебе царскую постель выделила! Как на облаке спать будешь. А теперь давай одеваться, умываться. Бабушка с вечера вкусную курочку в своей большой печке приготовила. Позавтракаем и пойдешь гулять на улицу.
– Мама, а кто это на карточке?
– Это твои бабушка с дедушкой и маленький папа. Это они сфотографировались, когда папе твоему всего год был. Дедушка на фронте погиб.
– Мама, а у бабушки телевизор сломанный, – сообщил я маме.
– Вчера работал вечером, – ответила мама.
– А почему он тогда занавеской закрыт?
– А, вот почему так подумал! Во многих деревнях до сих пору избы украшают красивыми тканями с вышивками и кружевами. Телевизор кружевной салфеткой накрывают, так как он очень дорогой. А первые телевизоры даже рекомендовали защищать от солнца. Вот оттуда и пошла традиция. Да и все предметы, которые имеют особую ценность в избе накрывают красивыми тканями. Вот, давай вставай и посмотришь, что у бабушки накрыто кружевами. У неё много интересных вещей, которые ты в городе не увидишь ни у кого.
Мама оказалась права. Все в избе у бабушки мне казалось в диковину, начиная с кровати, на которой я проснулся, разноцветных дорожек на полу, огромной печи. Из бабушкиной комнаты прошли в прихожую с широкими лавками, установленными у входа в избу. В противоположном от входа углу под самым потолком находилась иконы.
– Пойдем во двор, там умываться будешь, – повела меня за руку мама, толкая тяжелую дверь. – Летом на улице умываются.
Мы вышли с ней в темные длинные сени, половицы которых были покрашены желтой краской, а вдоль стен были устроены огромные короба. Я потянул маму к одному из них.
– Это сусеки. Помнишь сказку про Колобка? Ты меня спрашивал, что такое сусеки. Вот – это они и есть. В них муку и крупы хранили, – пояснила мне мама.
– А там что? – спросил я, указывая на закрытую дощатую дверь.
– Это кладовая бабушкина, там она хранит всякие вещи, – ответила мама. Ну, пойдем скорей во двор.
Вышли из сеней на большое крытое крыльцо с резными столбиками и перилами, покрашенными голубой краской. Ограда показалась мне большой,
вся залитая ярким солнечным светом. Пройдя чуть наискосок от крыльца
по деревянному настилу, мы подошли к умывальнику, прикрученному к столбу ворот пригона. Рядом стояла большая фляга, а на ней лежал ковшик. На вбитой в столб скобе висело полотенце и приделана деревянная мыльница, в которой лежал кусок пахучего мыла.
Ограда меня тоже удивила: красивое крыльцо с резными перилами, резные ставни окон, выходящие во двор, большие ворота с мощными столбами, и большой, в длину всей ограды амбар, с широким крылечком, ступени которого сделаны из толстых бревен, распиленных вдоль. Под окнами была завалинка, на которой стояли стеклянные банки, чугунки, ведра. На стене над завалинкой, висело бабушкино коромысло.
Рядом с устроенным летним умывальником, находился навес. На задней стенке навеса была приоткрыта калитка, выходящая в огород. С левой стороны
от навеса располагался пригон, внутри которого стояла бревенчатая стайка. На стене навеса висело много всяких непонятных мне инструментов. Лишь некоторые я узнал, вспомнив картинки из своих книжек: коса, серп, грабли.
Умывшись холодной водой, наспех вытерев лицо и руки жестким полотенцем,
мы отправились с мамой в избу через резное крыльцо и темные сени.
Войдя в избу, снова осмотрел прихожую и комнату, в которой я спал. Слева, вдоль стены, стояла широкая лавка, окно, выходящее в палисадник. Стол с самоваром, стоящем на большом подносе, а рядом с ним -  хрустальная конфетница. Над столом, высоко у потолка, высилась украшенная кружевами полка с двумя иконами.
С правой стороны от входа устроен рукомойник, а дальше - шел проход в кухонный угол. Там стоял угловой стол, за ним еще один. На стенах установлены полки и шкафчики с посудой.
Напротив умывальника, располагалась печная топка с зольником, под ней лист железа, прибитый к половицам. Рядом на полу створка в подполье, с ручкой в виде металлического кольца. Шесток же печи был со стороны прихожей.
Мама усадила меня за стол, а сама пошла в кухню и чем-то там громыхала. После этого она принесла мне тарелку с горячим жарким, кружку молока и хлеб.
– С вечера стоит и все еще горячее. Вот что значит русская печь! – с восхищением сказала мама.
Я с аппетитом поел, выпил кружку молока. И только я хотел выйти из-за стола как услышал скрип двери. В избу вошла худенькая старушка – это была моя бабушка.
– Отобедали уже? Вот молодцы какие! – чуть с хрипотцой проговорила бабушка, смотря на меня.
Бабушку я много раз видел на фотографиях. Поэтому я сразу понял, что это она вошла в избу.
Она была в ситцевом халате в мелкий цветочек, через который выпирали худые плечи, из рукавов выглядывали худые загорелые руки с голубыми жилками. На голове белый платок, концы которого обвязаны вокруг шеи, прикрывал пряди седых волос. От этого лицо у бабушки казалось тёмным, худым, еще более морщинистым. Нижняя губа сильно выпирала вперед. Однако, при этом, светло-голубые глаза смотрели по-доброму. Бабушка подошла, протянула ко мне свои морщинистые руки, погладив по голове.
– Вырос-то как! Еще, пожалуй, недавно в коляске привозили его. А ужо вон какой мужичок вымахал! – с теплотой в голосе проговорила бабушка.
Вслед за бабушкой в избу вошел отец. Я сразу же подбежал к нему.
– Ну что казак, поздоровался с бабушкой? – прогудел отец, подхватывая меня на руки.
– Папа, я её боюсь, – шепотом проговорил я отцу на ухо.
– Не боись, сын. Что придумал?! Мамка, - обратился папа к бабушке,- внука своего чем это ты так напугала? – захохотал отец.
– Так, старостью, наверное, его испужала, морщинами да сединой своей, – засмеялась беззубым ртом бабушка. Мама тоже смеялась. 
– Ты не бойся, бабушка у тебя хорошая! – сказал мне отец. – Давайте-ка мне перекусить чего-нибудь, да пойду опять забор править. Нужно закончить сегодня с ним.
Родители пообедали. Отец снова вышел из избы. Мама, прибрав со стола, пошла помогать отцу. Меня оставили с бабушкой.
– Илюша, накось вот, конфетки скушай, – сказала мне бабушки, выходя из кухни. Держа в руках пригоршню конфет, положила их на стол прямо передо мной.
– Спасибо, – сказал я бабушке, все еще боясь посмотреть на неё. Начал шуршать фантиком, быстро разворачивая шоколадную конфету.
– Кушай-кушай, милок, – вымолвила бабушка. – Я пока на кухне посуду помою, а ты кушай. А потом мы в огород пойдем, к маме с папой, посмотрим все ли у них ладно.
Несколько минут бабушка гремела на кухне посудой, передвигала что-то. Вылила грязную воду из тазика в помойное ведро, вынесла его из избы. Вернувшись, в дом, погремела рукомойником, переменила фартук и платок.
– Ну, что Илюша, пойдем? – спросила бабушка.
– Угу, - ответил я.
– Давай-ка, милок, руку, а то в сенях-то темно.
Я ухватился за жилистую и шершавую, но теплую бабушкину ладонь, и мы вместе пошли из избы, через двор направились в огород.
Бабушкин огород показался мне огромным. На дальней стороне отец с матерью правили прясло забора. Мы с бабушкой прошли по тропинке к грядкам и небольшому парнику, стоящему рядом с баней.
– Вот, Илюшенька, здесь растет у меня лук на перо, а тут морковка, – ласковым голосом говорила со мной бабушка, показывая свои грядки. – Скоро будешь ее пробовать. Там растет репа, сладкая-пресладкая. А вот тут я посадила для тебя горошек. Иди попробуй, какой он вкусный.
Я осторожно начал срывать зеленый стручок. Сначала он не поддавался, за стручком потянулся клубок спутанных стеблей. Бабушка наклонилась и показала, что стручок нужно немного подкрутить, чтобы он оторвался.
Справившись со стручком, раскрыв его, я с удовольствием хрустел сахаристыми горошинами.
– А здесь у меня банька, жаркая-прежаркая. Здесь будешь мыться и париться, – продолжала бабушка показывать мне хозяйство.
– А мы в ванне моемся, – ответил я бабушке уже не стесняясь её.
– В деревнях моются в банях, – пояснила она. – Воду раньше с речки из-под горы таскали, а сейчас я на соседнюю улицу к колонке хожу. Ну пойдем до родителей. И мы направились по меже вперед.
– Мамка, экскурсию внуку проводишь? – крикнул отец. – А мы с Валюшкой все почти уже закончили. Сейчас передохну и на крышу сеновала слажу, шиферину заменю. С ямой, мам, пока не успеваю, приеду подпорку поправлю.
– Да, яма-то мне сейчас летом пока без надобности, – сказала отцу бабушка. – Все в голбец спускаю. Идите отдыхайте, на речку сходите. А мы еще в курятник зайдем. Я Илюше курочек покажу.
Не выпуская бабушкиной руки пошел обратно с ней по направлению к пригону.
– Вот тут за пригоном у меня птичник обустроен, на ночь куры сами через открытое окно в пригон на насест заходят, – продолжала бабушка показывать мне свое хозяйство.
– А это уборная. Там, смотри, когда пойдешь, в яму не угоди! – предупредила бабушка.
Подойдя к птичнику, я увидел около десятка пестрых куриц, неспешно копошившихся в пыли, блестя переливами перьев на солнце.
– Это они утром кукарекали? – уже довольно-таки уверенным голосом спросил я, указывая на кур.
– Нет, я петуха не держу, это соседки моей, Тамары, петух горло по утрам дерёт, – пояснила мне бабушка. Клювачий он у нее аспид. Так, что ты осторожней будь, когда мимо него будешь пробегать, заклевать может! Пойдем гнезда проверим, я тебе яишенку испеку из свеженьких яичек.
Такое было мое первое осознанное знакомство с моей бабушкой Харитиной. Уже через несколько часов знакомства с ней я перестал её «пужаться» и вскоре совсем привык к ней.
На следующий день мои родители уехали, и я остался с бабушкой. Первые дни я не выходил дальше ограды и огорода. В избе, под навесом и в огороде было очень много интересного, что привлекало мое внимание и требовало пояснений со стороны бабушки.
– Бабушка, а что это у потолка под занавескою? – интересовался я, указывая на полку с иконами.
– Это божница с иконами, – объяснила мне бабушка, перекрестившись. – Это Бог наш и Мать Его. Мы все молимся Ему.
– А папа говорит, что Бога нет.
– Ой, что ты? – замахала руками бабушка, снова перекрестившись. – Папка твой молод ещё, многого не знат.
Я не мог понять, как это мой папа молод. Он и мама казались мне уже довольно-таки старыми. Но я не стал спорить с бабушкой, видимо для нее все вокруг были молодыми.
Тут заскрипела дверь и в избу зашли две старушки.
– Здравствуй, Харитина! – прозвенела тощая старушка в зеленом платке.
– Мир этому дому, Харитина! – прогремела толстая старуха.
– Марина, Тамара, здравствуйте, проходите! – поприветствовала гостей бабушка, усаживая их за стол у окна.
– Отправила своих? – спросила бабушка Марина. – Что-то не больно уж долго погостили?
– Нужно было им ехать обратно, – поясняла бабушка. – Николай какой-то цех новый запускает. Дали ему отпуску три дня всего. Вале тоже на работу надо. Вот внука на лето оставили. Вожусь теперь.
– Это кто у нас тут притих? – обратилась ко мне бабушка Тамара. – Вылитый Колька. В вашу, Харитина, породу пошел! Ну, Илюша, сколько тебе лет?
Я собрался с духом, показав ладони с растопыренными пальцами правой руки и загнутыми четырьмя пальцами левой руки, произнеся: «Пять лет».
– В садик-то ходишь? А в школу-то когда пойдешь? – расспрашивали они меня.
– В семь лет, – ответил я.
– Когда вырастишь, кем будешь? – спросила меня худенькая бабушка.
– Летчиком буду, – уже более уверенно ответил.
– Ой, Илюша, в небе-то жидко, не боязно тебе?  – спросила меня моя бабушка.
– Нет, я недавно летел на самолете, и мне не страшно, – спокойно ответил.
– А кто у нас самый главный в стране? Знашь? – спросила толстая старушка, прищурив свои глаза.
В ответ я громко и четко отчеканив: «Михаил Сергеевич Горбачёв!».
– Ой, всё знат, не голова, а Дом советов! – отметили бабушки, смеясь. А бабушка Марина, вынув из своего кармана мятную конфетку, протянула её мне.
Дальше старушки начали говорить о своем, делились местными новостями, местами охали и ахали. Мне стало скучно, и я пошел в бабушкину спальню. Там я подошел к большому цветку, что стоял на полу и начал собирать на кончики пальцев с краев листьев сахаринки, укладывать их на ладонь. Набрав таким образом несколько сахаринок, я слизывал их с ладони.
В дверной проход за моим занятием наблюдала бабушка.
– Ты что это Илюша, ваньку мокрого моего подъедашь?
– Бабушка, на нем сахар растет! – крикнул я из комнаты.
– Давай тебе молочка в кружку плесну, с пряничками поешь? – заботливо предложила бабушка, отвлекаясь на мгновение от разговора с соседками.
– Не хочу, – ответил я, продолжая собирать застывший нектар с бальзамина.



Старушки снова принялись обсуждать свое. И тут бабушка Тамара, видимо посмотрев в окно, громко спросила: «Харитина, а ты петуха завела?».
– Да, на кой он мне, мои пеструшки и так хорошо несутся, – ответила бабушка.
– Вон же, твою пеструшку топчет! – пояснила соседка.
Бабушка поднялась с лавки и выглянула в окно. Мне стала интересно, и я тоже высунулся из окна.
– Ба! Да это же коршун моих кур душит! – воскликнула бабушка и поторопилась на улицу, соседки тоже побежали за ней, а за ними я. Мне было немного страшно - раньше слышал страшное слово «коршун». Но, любопытство было сильней.
Не успел я подбежать к палисаднику, как увидел взмывшую вверх темную хищную птицу с бурыми острыми крыльями, такой же острой головой и страшным раздвоенным хвостом.
– Сегодня только выпустила их в палисадник, думала хоть траву немного повытопчут. – Грустным голосом поясняла соседкам бабушка, держа на руках мертвую курицу.
– А я-то дура слепая не сразу и поняла, что это коршун. Подумала, что петух это на курицу уселся, – как бы оправдываясь говорила соседка Тамара.
– Ой, повадится сейчас, – заметила соседка Марина. – Загоняй куриц, Харитина, обратно в птичник.
От курицы, погибшей от лап хищной птицы, осталась лишь кучка перьев в тазике под навесом. Бабушка украдкой от меня ощипывала и выпотрошила птицу. Из всего, что я заметил, было приготовление лапши. Она проворно просеяла на широком кухонном столе через сито муку, вбила в неё яйцо, влила прямо в муку немного молока, сыпанула щепотку соли и начала месить липкое и тягучее тесто, раскатывала деревянной скалкой сочни, сворачивала их особым способом и резала тесто на лоскутки.
Мне было интересно наблюдать за бабушкиным делом. Своими худыми, но ловкими руками она умело справлялась с тестом.
Вечером бабушка вынимала из печи чугунок, набирая в миски вкуснейший куриный суп с домашней лапшой.
После ужина бабушка попросила помочь ей с пряжей. Она достала из-под стола табурет, сняла с него нитки и попросила меня вытянуть обе руки перед собой. Потом она накинула моток колючих ниток мне на руки.
– Вот, Илюша, так держи пряжу, а я на клубок буду наматывать, – попросила бабушка. Позавчерась еще промыла пряжу, да на табуретку на просушку намотала. Вот клубки скрутим с тобой и буду вязать носки вам всем, чтобы зимой тепло ногам было.
– Бабушка, а как пряжа получается? – поинтересовался я.
– Сначала с овец шерсть состригают, потом вычесывают ее, затем на прялке пряжу прядут. Вот у Мироновны шерсти прикуплю после пенсии и покажу тебе, достану из кладовой прялочку свою и веретёнца. Овец-то я с позапрошлого года не стала держать, уж тяжело мне сено-то на них заготавливать. Вот только куриц держу. А раньше и корову держала, и овец, поросят, и гуси были даже у меня.
Пряжа колола мне кисти рук, но я терпел, уж очень мне хотелось помочь бабушке. Она быстро смотала два больших клубка, освободив тем самым мои руки.
– Вот и помощник мне подрастает! – улыбнулась мне бабушка. – А теперь давай укладываться будем. Завтра много дел у нас. В огороде все полить надо, палисадник выполоть, в лавку сходить.
Укладываясь в мягкую перину, я попросил бабушку рассказать о моем деде. Бабушка не сразу начала свой рассказ. Она молча сняла свой платок, в котором ходила даже в доме. Волосы под ним были все выбелены сединой и прижаты темно-коричневым гребнем. Им же она провела несколько раз по волосам, оставив его снова на макушке. Бабушка видимо собиралась с мыслями. А потом тягучим тихим голосом начала свой рассказ.
– Дед твой, Трофим, отец папки твоего, меня на два года старше был. Я восьмого, а он шестого году. А жили мы на одной улице, всего через два дома друг от друга. У родителей моих кроме меня ещё только брат мой Степан был, одногодок с Трофимом. Остальные наши братья с сестрами ещё в младенчестве умирали. А у родителей Трофима кроме него самого еще две девки младшие были. Трофим старшим у них был. А когда батька его, Григорий Георгиевич, схоронил свою жену, Лизавету Максимовну, так сговорился он с моим родителем Ильей Григорьевичем поженить нас с Трофимом. Так, в 24-м году расписались мы с Трофимом в сельсовете. И стала я у них в доме жить. Пока своих детей не было, все с сёстрами Трофима нянчилась, по хозяйству помогала, да к родителям через зады бегала во двор, тоже им подсобить чем-нибудь. Потом в колхоз устроилась дояркой. Так дояркой и проработала до самой пенсии. А дедушка твой в колхозе конюхом робил, да в кузне подсоблял. Роботящий мужик, не пил, табак не курил. Хороший мужик.  В 32-м схоронили мы тестя моего Григория Георгиевича. К тому времени и золовки замуж, вышли в соседние деревни переехали. А наши с Трофимом дети все маленькими умирали, все девки. Последний, папка твой, перед самой войной народился. Год ему было, когда Трофима моего забрали на фронт. Перед самым призывом мы с ним сделали вот на эту на фотокарточку. В начале августа сорок первого его проводила. Вместе они с моим братом Степаном уходили. Через три недели получила от Трофима с фронта первое и последнее письмо. А через месяц пришла похоронка на него. А еще через три месяца и брата Степана не стало.
Здесь бабушка прервала свой рассказ. Я лежал тихо, смотря на светлую шторку над печкой. Мне было не по себе от рассказа бабушки. Те давние времена мне казались тёмными и страшными. Особенно меня страшила гибель маленьких детей.
Бабушка видимо поняла, что своим рассказом напугала меня и начала рассказывать о колхозной жизни, о тяжелой, но дружной работе сельчан, строительстве новых скотных дворов, о том, как отпаивала еще только что родившихся бычков и как они через несколько дней весело бегали по скотному двору, задрав вверх хвосты, о шумных праздниках в деревне. Под её монотонный певучий голос я заснул.
Проснулся я рано утром от треска поленьев в печи и от необычного стука: бабушка замешивала блинное тесто в глиняной корчаге.
Спрыгнув с кровати, я побежал на кухню.
– Чой-то рано проснулся? – пропела бабушка. Я вот квашню замешала на блины. Сейчас головешки прогорят и блинов напеку, а ты пока умыться сбегай да по нужде.
Умывшись холодной водой, вернувшись со двора, присел я в углу кухни и начал наблюдать за бабушкой.
– Студёна водичка-то в умывальнике? – спросила бабушка, крутясь у шестка печи. – Сейчас согреешься, скоро я тебе горяченьких блинчиков выдам.
Я молчал, зорко смотрел за бабушкиными движениями.
Кочергой бабушка разбила крупные угли в печи. Взяла, стоящий в углу сковородник на длинной деревянной ручке, и подцепив им за края чугунную сковороду с низкими бортиками сунула ее в под печи, потом следующую. В небольшой алюминиевой миске, куриным крылышком, лежащим в ней же, помешала ярко-желтое растопленное сливочное масло.
Бабушка вынула сковородником из печи раскаленную сковородку. Держа сковородник со сковородой левой рукой, правой рукой она смазала сковороду крылышком, вернув его в масленку, и взялась за ручку черпака. Быстрыми круговыми движениями правой руки она помешала тесто, зачерпнула его из корчаги и налила на край сковороды. Одновременно левой рукой поднимала сковородником сковороду, делая им вращательные движения. Тесто с громким шипением ровным слоем растекалось по всему днищу сковороды. Тут же сковорода погружалась в печь, а обратным движением оттуда доставалась вторая сковорода, с которой бабушка проделывала тоже самое, что и с первой. Когда вторая сковорода с налитым в неё блинным тестом уходила в печь, вторая сковорода возвращалась из печи с готовым, местами пузырчатым блином. Бабашка резким движением правой руки подцепляла край горячего блина и рывком снимала его со сковороды, бросая на широкую глиняную ладку, стоящую рядом на столе. Освободившуюся от блина сковороду, бабушка смазывала крылышком, наливала тесто и снова отправляла её в печь.
Так у меня на глазах росла и росла стопка блинов. Через полчаса бабушка закончила печь блины. На стол в прихожей комнате она выставила стопку горячих блинов, миску с растопленным сливочным маслом, крынку прохладного молока. Пригласила меня за стол. Налила в кружки молока. Свернула блины трубочкой, дала его мне.
– Вот, Илюшенька, не такой уж горячий.  Макай в масло и молоком припивай.
Я взял в руки обжигающий блин, макнул его в горячее масло и, обжигая губы и язык, с большим аппетитом стал кусать его. Бабушка, съев несколько блинов, пошла снова на кухню хлопотать.
После завтрака мы вышли во двор. Бабушка сходила под навес и вынесла маленькое жестяное ведерко и отдала его мне. Сама взяла висящее на стене над завалиной коромысло, зацепила им пустые оцинкованные вёдра.
– Пойдем, Илюша, на колонку, надо в бадью натаскать воды на полив, чтобы к вечеру она успела согреться.
Колонка находилась на соседней улице. Нужно было выйти из ограды и пройти вдоль забора, свернуть у большого здания местной пожарки в проулок, на соседнюю улицу. Шли мы по хорошо протоптанной тропинке (видать этим путем бабушка часто ходит). Когда бабушка шла к колонке, пустые ведра, подвешенные на коромысло, издавали небольшой методичный скрип. Подходя к колонке и снимая с коромысла вёдра, дужки падали и стукали о край ведра, тоже издавая характерный звук в такт её походке. Потом, услышав эти звуки, мне не нужно было видеть саму бабушку, - я и так знал, что это она пошла по воду.
Спустя многие годы, когда приходится услышать звуки пустых ведер, воспоминания возвращают меня в детство, к моей бабушке, в летние дни и залитые солнцем бабушкину ограду и поляну за ней.
За несколько ходок к колонке огромное корыто, стоящее рядом с парником, было наполнено водой.
Потом мы пошли в палисадник. Бабушка начала полоть у кустов крыжовника и смородины траву, в том числе и крапиву, дергая ее абсолютно голыми руками.
– Бабушка, осторожно, там же крапива! – воскликнул я.
– Не чувствую я, руки-то за всю жисть намозолены от работ.
Я с изумлением смотрел за быстрыми и резкими движениями рук бабушки, которые хватали охапками сорняки, бросая их в кучу. Через некоторое время бабушка, подхватив кучу сорванной травы, отнесла в птичник.
– Дай посмотреть, – взяв бабушкины руки, я повернув их ладонями к себе. Руки были немного испачканы травой, от чего немного зазеленились. Но порезов и уколов на мое удивление не было видно.
– Бабушка, а почему тебе не больно от крапивы?
– Руки, привыкшие к работе, не чувствуют таких пустяков как крапива. Вот вырастешь, будешь много работать и у тебя руки загрубеют, ты тоже крапиву голыми руками будешь рвать.
Посмотрев в смеющееся, испещренное мелкими морщинами бабушкино лицо, мне почему-то стало жалко её. Но причину этого нового чувства к ней я пока не мог себе объяснить.
После обеда мы с бабушкой пошли в местный магазин, который она почему-то называла «лавкой». Лавка представляла собой небольшой кирпичный дом, покрашенный известью, с высоким деревянным крыльцом и небольшим пристроенным сарайчиком.
Над крыльцом с железной дверью висела зеленая вывеска с четырьмя белыми заглавными буквами «КООП». Я тогда не понял, что это означает.
Больше всего меня удивило большое количество людей у магазина. Народ стоял группами и что-то обсуждал. Мужчины курили, сидя на скамейке или на ступенях крылечка, женщины стояли небольшими группами, обсуждая свои дела.
– Здравствуйте! – громко сказала бабушка всем присутствующим, тихонько дернув меня за руку, давая знак, что и мне нужно поздороваться.
– Здравствуйте, – негромко произнес я.
– Здравствуй, Харитина! – послышалось со всех сторон.
– С внуком водишься, Харитина? – стали спрашивать бабушку некоторые женщины, глядя на меня.
– Да, Илюша на лето гостить приехал ко мне, – отвечала бабушка.
– Не подвозили еще хлеб-то? – уточнила бабушка.
– Нет, не подвозили. Сегодня сдобу еще должны подвезти, вот ждем. – ответила знакомая мне уже бабушка Марина. Старухи начали беседовать, а я отошел в сторону и начал изучать стоящее рядом с магазином здание. Это был высокий бревенчатый дом с большими окнами, с правой стороны которого был пристроен небольшой по размерам амбар без окон, но с маленькой дверкой. Перед амбаром была сделана довольно-таки большая площадка из настеленных широких досок. На эту площадку вели четыре ступени. Амбар и площадки примыкали к большому дому и были объединены с ним общей крышей. С противоположной стороны площадки намного ниже нее был расположен ряд лавок.
Это удивительное строение заинтересовало меня. Подойдя ближе к нему, я увидел на бревенчатой стене между двух больших окон какое-то объявление. Это была афиша концерта, которую я начал с трудом читать по слогам.
– Илюша, пойдем в лавку, хлеб везут! – окликнула меня бабушка.
– Бабушка, смотри, концерт будет! – воскликнул я.
– Да, в это воскресенье сходим с тобой, посмотрим.
Выстояв очередь, бабушка купила хлеба, конфет, сдобных булочек, пряников, и все это уложила в авоську.
Выйдя из магазина, я взялся за одну ручку авоськи, а бабушка держала вторую. Так мы вместе понесли наши покупки до дома.
Навстречу к нам шла высокая старушка.
– Ой, помощник у тебя какой, Харитина! Здравствуй! – проговорила она зычным голосом.
– Здравствуй, Ираида. Да вот отоварились. Сегодня сдобу в лавку привезли, – ответила ей бабушка.
– Да слышала, надо тоже взять. На концерт-то приходи, Валя-то нас с репетициями загоняла в последнее время.
– Придем, придем.
Я гостил у бабушки уже несколько дней. Многое для меня было в диковину, ко многому я привыкал. Летние дни проходили размеренно. Целыми днями я был рядом со своей бабушкой, помогал ей по хозяйству. Обычным для меня делом было кормить курочек, осматривать кладки яиц, бегать до лавки за хлебом.
Каждый вечер мы выходили с бабушкой за ограду и смотрели на проходящее по улице стадо коров, которые шли с пастбища, поднимая над собой клубы пыли.
Несколько раз за неделю, через час после прихода в деревню коров, бабушка отправлялась со мной на нижний конец деревни к тете Нюре за молоком. Вперед я нес пустой эмалированный бидон. На обратном пути бидон, наполненный до краев свежим парным молоком, до дома несла уже бабушка.
Дом тети Нюры располагался у самого пруда на небольшом пригорке. Перед домом стоял гараж с мастерской. Часть большой ограды была обнесена металлической решеткой, за которой находилась огромная черная собака по кличке Найда. Поначалу Найда сильно лаяла на меня. Но через короткое время, после нескольких наших приходов, собака уже узнавала меня, лаяла не так сильно, приветливо помахивая своих хвостом. Интересен был и огород у тети Нюры. В каждый наш приход, она приглашала меня пройти в него, чтобы я мог полакомиться свежей малиной или другой ягодой. Огород был большим и одной стороной выходил на деревенский пруд. У самого выхода к воде стояла большая стеклянная теплица, сверкая отраженными от неё солнечными лучами.
Муж тети Нюры, дядя Саша, постоянно что-то чинил в своей мастерской. В гараже стоял небольшой грузовичок, который хозяева называли почему-то «Антилопой». От бабушки я узнал, что эту машину дядя Саша собрал сам из деталей от разных машин.
Видя мой интерес к механизму, дядя Саша подсаживал меня в кабину на место водителя. Я с восторгом пытался крутить баранку, разглядывал разные кнопки и рычажки, издавал ртом звук, имитирующий работу двигателя, подпрыгивал на мягкой сидушке.
От бабушки я узнал, что дядя Саша приходился нам родственником - он был двоюродным братом моего дедушки Трофима, погибшего на войне мужа моей бабушки. А сам он на фронте потерял глаз.
– Как он потерял глаз, у него же их два? – с удивлением я спросил бабушку.
– Так один глаз-то у Алексана стеклянный, не двигается. Так с фронта он и пришел с одним глазом, – ответила она.
– А много людей воевало на войне?
– Ой, много Илюша, много. Из нашей деревни только больше двухсот мужиков забрали, а домой вернулись лишь пять десятков, да и то через одного калеки. Да и нам тут во время войны не сладко было, ой как не сладко. Посмотри, на воротах каждого дома звезды приделаны. Сколько звезд, столько и фронтовиков в этом доме. В верху деревни у Феклы на ограде аж шесть звёзд, - всех старших братьев и отца похоронила. Никто у нее из мужиков не вернулся. Ни одну избу война не обошла в нашей деревне.
На воротах дома моей бабушки тоже была одна металлическая звезда, покрашенная красной краской – это была память о ее погибшем муже, моем дедушке Трофиме.
Вечерами, когда хозяйки заканчивали свои хлопоты по хозяйству, старухи выходили из домов и собирались группами, рассаживались у определенного дома на завалинках. В деревнях были три-четыре таких места. Моя бабушка приходила на завалинку соседки – бабушки Марины. Ее дом был как раз напротив сельского клуба рядом с лавкой. Здесь собиралось около десятка старух из рядом стоящих домов. Старухи обсуждали последние новости, вспоминали всех своих родственников и близких, делились друг с другом своими мыслями, редко жаловались на здоровье и на свою нелегкую жизнь. У каждой в руках был пучок веток с листьями или трав, которыми они отмахивались от назойливых комаров и мошек. В безветренную погоду, когда гнус сильно донимал делали дымокур. Ставили перед собой старое ведро и поджигали в нем сухие ветки, а сверху бросали траву или даже сухой навоз. Пламя при этом гасло, а содержимое медленно тлело, выделяя много дыма. Мошкара отступала и бабушки могли спокойно продолжать свои беседы.
Когда одна тема для разговора закачивалась, наступало молчание. В этот момент одна из присутствующих начинала затягивать песню, остальные, не сговариваясь меж собой подхватывали ее. После песни разговор снова возобновлялся.
Расходились старухи уже когда солнце скрывалось за горизонт, наступали сумерки.

Воскресным днем в клубе проводился концерт. Это был праздник для всей деревни. Бабушка тоже готовилась. Она вынула из сундука праздничное платье, сменила платок, надев другой, понаряднее. Возле магазина и клуба народу было видимо-невидимо. Приходили семьями, рассаживались на бревнах, сложенных у заборов, на крылечке магазина, и просто на поляне перед клубом. Самое почетное место было – это завалина дома бабушки Марины. Здесь сидели самые почетные жители деревни – ветераны и труженики тыла. На заваленку пригласили сесть и мою бабушку. Я сел на колени к ней. Концерт еще не начался, но, то тут, то там играла гармонь, люди громко о чем-то разговаривали, смеялись.
Наконец, на сцену вышла женщина, одетая в старинный красный сарафан, сказала речь. Начала играть гармонь. На сцене появились четыре женщины, также одетые в красивые красные сарафаны и двое мужчин в белых рубашках, перевязанных поясами и высоких сапогах, с картузами на голове.
Один мужчина, взяв под руки двух женщин отвел их на правую сторону сцены. Другой мужчина с женщинами перешел на левую сторону сцены. Под звуки гармони мужчины стали по очереди подходить к каждой из женщин и кружиться с ними в танце.
– Смотри, Илюша, это старинный танец, кадриль «Шестёра» называется, видишь их всего шесть человек танцует. Наша Валентина с бабами разучили этот танец и сейчас показывают его по всей области – поясняла мне на ухо бабушка полушепотом.
После кадрили вышли другие старухи с синими платками в руках, начали танцевать и петь частушки. Зрители вокруг подплясывали, хлопали в ладоши в такт музыке. Затем артисты спели несколько мелодичных и грустных песен. Многие из бабушек концами своих платков утирали слезы у своих глаз. Один из мужчин вышел на сцену и тоже спел песню сильным басистым голосом, а многие находящиеся рядом мужчины подпевали ему.
Потом на сцену вышли восемь нарядно одетых молодых девушек. Они хороводили, пели красивые песни, кружились в танце, махая зрителям своими разноцветными платками.
Когда концертная программа завершилась, никто не стал расходиться. Все оставались на своих местах. Кто-то продолжал петь песни, кто-то танцевал, кто-то вел разговоры.
Пришли мы домой с бабушкой уже затемно. Я сразу же заснул на мягкой кровати.
Как-то ближе к вечеру пошел мелкий дождь. Из дому я не выходил. Бабушка, управившись с курицами, открыла парник, пришла со двора. Из кладовой принесла свою прялку, достала из-под лавки короб с уже приготовленной для прядения вычесанной шерстью, включила свет в комнате. Установила на лавку прялку и села на донце прялки, привязала к ее лопасти охапку шерсти. Из клочка шерсти начала вытягивать и скручивать в пальцах нить, конец которой обмотала вокруг длинного веретена. Усевшись поудобнее, бабушка начала вытягивать нить правой рукой, а большим и указательным пальцами левой рукой подкручивать верхний тонкий конец веретена. От динамичных движений бабушкиных рук веретено быстро вращалось, толстея от накручивающейся на него шерстяной нити. Бабушка при этом начала что-то мурлыкать себе под нос, но что именно я разобрать не мог. Я долго молча наблюдал за этим процессом. Веретено крутилось как живое.
– Бабушка, ты волшебница, оно само крутится у тебя! – громко крикнул я.
Бабушка замолчала и улыбнулась, сказав: «Это не волшебство и не чудо, а обычная бабья работа».
– Бабушка расскажи что-нибудь сказочное, – попросил я ее, так как тема волшебства меня сильно заняла.
– Сказочное? Хм… не знаю сказочное это или на самом деле. Когда я в девках была еще, много хлопотала по дому, с зари до зари. С утра на речку с коромыслом ходила, в дом воду носила. Вот как-то раз в конце лета пошла я поутру на речку. А воду вся деревня под Камнем брала. Чуть выше Камня запруда была. Вот иду я утром ранним на речку, а внизу все туманом заволокло. Спустилась я с пригорка и в тумане чуть ли не ощупью по тропинке пошла, ничего на вытянутую руку не видать. Подошла я к источнику, набрала воды, стала уже подниматься с коромыслом и слышу хохот звонкий с запруды. А ничего не видно, словно в молоке идешь. Решила посмотреть кто энто там с утра пораньше хохочет на пруду. Прошла я несколько шагов, вышла к берегу. А солнце тем временем уже начало туман плавить, верхушки деревьев освещать. Выхожу я на берег с другой стороны Камня, где запруда, и вижу девка голая сидит у самой воды, ко мне спиной. Присмотрелась, не наша это девка, не из деревни. Сидит и серебряным блестящим гребнем свои длинные волосы расчесывает. А волосы-то у нее зеленого цвета! Присмотрелась я и вижу, что вместо ног-то у нее большой плавник. Я тут же коромысло с ведрами-то с грохотом выронила, воду на себя пролила. А энта зеленоволосая, раз и в воду прыгнула. Затихла, как сквозь землю провалилась. Ни одного пузыря не пустила. Я до дому бежать. Бегу, кричу. Батька мне навстречу. Что такое? Я к нему в слезах. Рассказала ему, он меня домой отправил, а сам за ведрами к реке пошел.
– А дальше? – открывши рот спросил я.
– А дальше, ничего дальше. Сначала вся деревня надо мной смеялась. Я по воду до самой зимы одна не ходила. А потом все забылось.
– А больше ты ее не видела?
– Нет, не видала. Но купаться перестала. Девки иной раз зовут на речку купаться, а я ни-ни. Так вот всю жизнь воды большой боюсь.
Под рассказ о необычной встрече с русалкой бабушка закончила свою пряжу, отложив в сторону несколько веретён с намотанными на них нитями, пошла готовить ужин. А я еще долго сидел под впечатлением от рассказа своей бабушки.
Утром меня разбудила бабушка.
– Илюша, вставай. Поедим, да до Казённого сходим, маслят пособирам на губницу да жарёху.
В прихожей комнате на лавке уже стояли две плетенные корзинки. Одна из них больше, другая – меньше.
После завтрака, бабушка сходила в огород. Там нащипала зеленого лука, укропа, огурцов в парнике. Придя в дом налила из бидона в бутыль молока, нарезала чёрного хлеба, завернула его с овощами и вареными яйцами в холщовый платок и аккуратно уложила в большую корзину.
Выйдя за ограду, бабушка, по заведенному в деревне обычаю продела в круглую ручку ворот бадог, давая всем понять, что хозяев дома нет.
Пройдя по улице вверх деревни, свернули с бабушкой к Камню, что находится у старого пруда. Перешли по краю небольшой плотины на противоположный от деревни берег речки, дальше пошли вдоль берега пруда. В одном месте тропинка взбиралась на небольшой пригорок, который отделял сам пруд от небольшой болотины, заросший тиной и другой болотной растительностью.
– Осторожно, Илюша, тут у нас рудник медный когда-то был. Обвалился край у него, вот затянуло болотиной – сказала бабушка, крепче сжимая мою руку. – Мой прадед в этом руднике еще до освобождения руду добывал. Мало руды-то тут нашли. Закрыли рудник еще до раскрепощения.
– А что такое раскрепощение?
– Это раньше все крестьяне были не свободные, у каждого свой хозяин был. Все на господ робили. А наша деревня вся заводчикам принадлежала, на завод все робили, в рудниках и карьерах, лес для завода заготавливали. Не могли люди на другое место переехать. Прикрепляли их к земле, где они родились. Без спроса переехать не дозволяли. Вот и назывались они крепостными.
Взобравшись на угор, я обнаружил на нем местами несколько больших ям.
– Что это за ямы, баб?
– Это воронки от снарядов.
– Это в войну немцы бомбили?
– Немец проклятый до нас не доходил. Это еще в гражданскую войну нас из соседней деревни обстреливали. Слава Богу, снаряды через деревню перелетели.
– А кто стрелял по деревне?
– После революции война белых с красными была. Наша деревня крепкие хозяйства держала. И на сходе порешили не принимать никакую сторону, ни белых, ни красных. А рядом колчаковцы лагерь разбили. Вот красногвардейцы и стреляли по нам, да по колчаковцам. Видать думали, что мы заодно с белыми.
Пройдя по угору, с вершины которого было видно всю деревню, с избами и огородами, мы подошли к изгороди.
– А что это за забор такой, баб?
– Околица. Смотри вся деревня обнесена. Это, чтобы скотина поля не потравила.
Околица уходила через опушку в лес, вдоль тянулась тропинка, по которой мы и шли.
На опушке леса бабушка начала склоняться, разыскивая в траве грибы. Я местами находил землянику, осторожно срывал ягоды, отправляя их в свою корзинку. Бабушка время от времени подзывала меня к себе, пересыпая в мои ладоши пригоршни ароматных ягод.
– Нат-ко, Илюша, поешь сейчас ягоды-то свежей. Домой-то еще насобирам.
Так, ходя по опушке леса, мы насобирали грибов и ягод. Взобравшись снова на угор, выбрав место поровнее, бабушка вынула из корзинки съестное.
– Давай, касатик, отобедам здесь, вот на елани – стала садиться бабушка на траву – тут и ветерок обдувает, комарья нету.
Достав из корзинки припасы, бабушка расстелила платок, разложив на нем продукты.
После утомительного сбора грибов и ягод, было приятно присесть на теплую траву, пить уже согретое молоко, есть хлеб с вареными яйцами, а на десерт из корзинки таскать в рот спелые сочные ягоды.
Придя домой, бабушка приготовила из одной части грибов грибной суп, который она называла губница, а другую часть грибов пожарила с картошкой.
Вечером, когда мы сходили к тете Нюре за молоком. Бабушка насыпала в глубокие миски, собранную нами землянику, залив ее парным молоком.
Так я первый раз попробовал землянику в молоке, вкус которой я запомнил на всю жизнь.
Несколько недель пролетели быстро. Начался август. Мы с бабушкой ждали приезда родителей. В день их приезда бабушка встала еще засветло, хлопотала на кухне. Я сбегал в лавку и купил все, что наказала мне бабушка. После обеда к дому подъехала легковая машина. Из нее вышли мама и папа. Оба держали в руках сумки. Я выбежал в ограду, навстречу родителям.
– Мама, папа! – кричал я.
– Здравствуй мой милый, – поставив на землю сумки, мама раскинула свои руки для объятия.
– Здорово сын! – выхватил меня из рук матери отец, высоко подкинув вверх.
– Здравствуй мама! – басом крикнул отец, вышедшей на крыльцо бабушке.
– Здравствуйте, дети. проходите в избу! – обнимала бабушка маму и папу.
Через несколько дней мы с родителями покидали дом моей бабушки, так как нужно было уже всем нам возвращаться домой. Помню, как прощаясь, я подбежал к моей бабушке Харитине и обхватил ее за талию, уткнулся ей в передник и заплакал. Мне так не хотелось покидать свою любимую бабушку.
– Чаво это ты, косатик мой, мокришься? – голосила бабушка. – На следующий год, ко мне приедешь на все лето.
Мысль о предстоящем приезде на все лето к моей бабушке Харитине немного успокоила меня. Хотя грусть расставания так и не проходила.