Бедная Зельмира или тайна старого замка - 9

«Порванную веревку, как ни вяжи, а все узел будет»  –
русская поговорка

Брауншвейгский узел

Рыцарский замок Лоде опять мог быть осажден неприятелями. Спустя почти столетие ими опять были шведы. Но на сей раз обошлось – они застряли в финских болотах. Король Густав III не был таким же бравым воякой, как Карл XII. Возглавляемое кузеном Екатерины II войско – а Густав решил сам присутствовать при неминуемой виктории, - не смогло даже взять приграничный Нейшлот. Как верно заметил в цитируемой ранее записке к Императрице граф Сиверс, защищали его как раз русские воины-инвалиды прежних войн. На ультиматум шведского короля сдать крепость её комендант ответил: «У меня руки нет, пусть его величество изволит сам открыть ворота…».

Но вернемся к бедной Зельмире. Судя по изложенным историографами фактам, то нагромождение слухов и недомолвок, сопровождавших известие об её смерти в замке Лоде в сентябре  1788 года, могло быть порождено двумя обстоятельствами. Во-первых, в  условиях начавшейся войны, когда судьба самой столицы Империи висела на волоске, было просто не до разбирательства обстоятельств её внезапной кончины.  А во-вторых,  с этой трагедией, действительно, могло быть не так «прозрачно».
Впрочем, Императрица, отправляя брауншвейгскую принцессу «погостить» в Лоде, сама «накликала» эту беду. В письме к барону Гримму от декабря 1786 года, в котором Екатерина впервые сообщает о том, что в «Эрмитаже вот уже десять дней витает заколдованная принцесса», она неявно предрекла несчастную судьбу Зельмиры. В тексте письма вдруг появляется следующая фраза: «Надобно признать, что Зельмирину роду (т.е.  Брауншвейгскому герцогскому) никогда не было счастья в России, вот уже восьмой или девятый человек из этого дома терпит здесь горе». И действительно, если считать персон, относящихся к Брауншвейгскому семейству Правительницы Анны Леопольдовны, и также вспомнить, что скончавшаяся в возрасте 21 года супруга царевича Алексея  (сына Петра I) была Брауншвейг-Вольфенбюттельской  принцессой, то Зельмира как раз была девятой. Такой вот «брауншвейгский счет» составила Императрица Екатерина II…

И всё же в переписке Императрицы, которая, имея незаурядный литературный талант, уделяла достаточное внимание нетривиальным деталям «дела» Зельмиры, сквозит, как представляется, некоторая досада. Досада на то, что она «ввязалась» в этот поначалу чисто семейный конфликт. Причем конфликт в семействе, члены которого ей самой приходились родственниками, но все-таки были «седьмой водой на киселе». Поначалу со своим доверенным лицом Гриммом, которому она не стеснялась поверять некоторые «тайны» своего двора, Императрица аккуратно обсуждает, как её вмешательство воспринимается родителями Зельмиры: «Сообщите мне, что узнаете о настроении Зельмирина батюшки, доволен ли он мною или не доволен?». Это фраза из цитируемого выше письма, излагавшего мотив её действий в декабре 1786 года. А вот строки из письма Гримму от января 1789 года – со смерти принцессы минуло почти полгода: «Образ действий родителей Зельмиры в отношении к ней и ко мне был неблагоразумным и не откровенным. Мать говорила ей в нежном тоне, советовала ей обращаться ко мне, казалось, действовала совершенно наперекор воле отца, желала вникнуть в его тайные мысли; а далее мать критиковала и порицала поведение дочери; папаша действовал заодно с мужем; мне же он писал, что уже вперед соглашается со всеми советами, которые я давала бы Зельмире. Зельмира боялась вернуться к родителям и не хотела променять верное на сомнительное».
В приведенной цитате сквозит желание оправдаться, причем оправдаться, естественно, не перед Гриммом или семейством Зельмиры, а оправдаться пред самой собой. Вступив с благими помыслами в «дело» принцессы, Екатерина породила такой клубок связей с Вюртембергским и Брауншейгским герцогскими семействами и прочими «сочувствующими» им немецкими родственниками, что чем дальше, тем более он запутывался. То ли Императрице тогда, в декабре 1786 года, изменило её врожденное политическое чутье; то ли она поддалась чувству внезапной жалости и приютила принцессу, которую поколачивал муж, не думая о последствиях; то ли она была слишком увлечена своим собственным романом с новым фаворитом Дмитриевым-Мамоновым, в "вихре" которого потеряла ощущения практической целесообразности... Кстати, одной из версий рокового для судьбы Зельмиры всплеска эмоций у её мужа Фридриха Вюртембергского называли неравнодушие Зельмиры к Дмитриеву-Мамонову или его к ней, но это, конечно же, все дворцовые сплетни… Впрочем, новый фаворит был действительно изумительно хорош собой, особенно на фоне мужа-«толстой массы», недаром Императрица называла Мамонова «куколкой».

Между тем, мелочная склока в семейке не совсем адекватных немецких родственников оборачивалась нешуточными осложнениями. Причем осложнениями для Императрицы, как «гаранта» разрешения этого конфликта. Как мы уже упоминали ранее, «папаша» Зельмиры – Карл Вильгельм,  – был старшим и наиболее близким по степени родства к безвременно погибшему Иоанну Антоновичу представителем Брауншвейгской герцогской фамилии. Родные братья и сестра свергнутого Иоанна VI, т.е. кузены отца Зельмиры,  в это время находились «в гостях» у их тетушки – вдовствующей королевы Дании, также урожденной брауншвейгской принцессы. Несмотря на то, что российское Брауншвейгское семейство – т.е. Брауншвейг-Мекленбург-Романовы, - было свергнуто, когда сама Екатерина была двенадцатилетней  Ангальт-Цербстской принцессой и ведать не ведала, что станет Императрицей России, та узурпация власти, доставшаяся Готторп-Романовым «в наследство» от Елизаветы Петровны, конечно же некоторым образом омрачала  блеск и величие екатерининского правления.
Кроме того, папаша Зельмиры был не просто очередным правителем заурядного немецкого герцогства. Таких княжеств и герцогств, князей и герцогов  в то время на территории Германии было немало. Что касается Карла Вильгельма, то сама Екатерина называла его «человеком, принадлежащих к числу героев нашего века». И это была не просто вежливая фигура речи. На сей раз герцог Брауншвейгский был тем полководцем прусской армии, который подавил, так называемую, Ботавскую революцию – предтечу Великой Французской  революции. Пруссаки Фридриха II под командой отца Зельмиры, вторгшись в Нидерланды, восстановили власть штатгальта Вильгельма V – правителя голландских Соединенных провинций. Правитель был, как водится, родственником брауншвейгских герцогов.
Прусский король Фридрих II, названный Великим, почил в августе 1786 года, передав тем самым власть своему племяннику Фридриху Вильгельму II. Следует ли говорить, что племянник был по крови также брауншвейгцем – сыном родной тётки Иоанна VI.
Таким образом, тот семейный клубок, на который наступила Екатерина, приютив Зельмиру, мог распуститься на множество самых неожиданных узелков. Достаточно напомнить, что русский посол в Лондоне узнал о смерти несчастной брауншвейгской принцессы после того, как королевский двор объявил траур по усопшей, поскольку та была родственницей королевского дома Великобритании. 

В условиях начавшейся войны со Швецией те семейные связи, коими была «опутана» Екатерина по своему рождению и кои она «наследовала», заняв Российский трон, могли  ей выйти боком. Достаточно напомнить, что Густав III был сыном родного брата её матери, урожденной принцессы Гольштейн-Готторпской. А получил этот братец – Адольф Фредрик - шведскую корону благодаря желанию Елизаветы Петровны Романовой подарить её брату матери своей невестки Екатерины. Даром, что кузен Екатерины Густав до начала войны больше интересовался театром, чем военным делом. Ему на помощь могли прийти Пруссия и Англия. Новый прусский король был еще более нетерпим к тому величию, которого к этому времени достигла Российская Империя, чем его предшественник Фридрих II. Не будучи, в отличие от своего дяди, прирожденным полководцем, новый король Пруссии вполне мог доверить свою армию Карлу Вильгельму Брауншвейгскому – отцу Зельмиры.
Но до прямого военного вмешательства Пруссии и Англии, покровительствующих в то время Швеции, слава богу, не дошло. Угроза бунта недовольного своим королем шведского офицерства заставила Густава III свернуть боевые действия на суше. Отступая от Нейшлота, шведы попросили однорукого  коменданта крепости не стрелять по ним, на что тот милостиво согласился…

Судя по официальной версии, Зельмира неожиданно покинула этот мир в сентябре 1788 года. Причем фактическая дата смерти имеет разные толкования. В любом случае она «покинула» замок Лоде весьма «вовремя». С её смертью разом снималось то напряжение неопределенности, которое сопровождало её «пребывание в гостях» в принадлежащем Императрице замке, в подвергавшейся угрозе шведского вторжения Эстляндии и в России вообще. То, что смерть Зельмиры, по слухам, произошла от «последствий» связи с кастеляном замка фон Польманом, являлось лишь фоном её несчастной судьбы.
Ну а разве фон Польман понес наказание за то, что «не досмотрел» за своей подопечной? Отнюдь, он продолжал некоторое время быть управляющим Лоде, затем вроде как даже получил земельные владения в окрестностях замка и продолжал нести службу Императрице, выполняя её поручения по управлению краем в условиях войны. До конца царствования Екатерины бывший егермейстер императорского двора, правда, не дожил - скончался в 1795 году 68-ми лет отроду в своем поместье недалеко от Лоде. 

Следует упомянуть еще одно обстоятельство, из-за которого «уход» Зельмиры можно считать «своевременным». Трагедия в Лоде случилась в сентябре 1788 года. А как желала сама Зельмира - и с этим соглашалась Императрица, - зиму брауншвейгская принцесса намеревалась провести в Ревеле в городском доме «благоразумного» фон Польмана. Ревель тогда был городком совсем небольшим,  жители – особенно дворянского сословия, - знались друг с другом. Каждый вновь прибывший был в центре внимания. Так вот, в апреле 1788 года в Ревеле довольно неожиданно – причем и для него самого, - оказался Алексей Григорьевич Бобринский. Молодой человек 26-ти лет с трудом был водворен обратно в свое отечество после путешествия по европейским странам. А покуролесил поручик Бобринский в Европе, почудил, понаделал долгов, что называется, вдосталь! Алексей Григорьевич был, по повелению Императрицы, на обратном пути в столицу оставлен на временное житие – в качестве воспитательной меры, - в Ревеле под надзором коменданта города.  Могла ли Императрица допустить знакомство «гостьи» Зельмиры со своим непутевым сыном, родившимся от горячей любви к Григорию Орлову в 1762 году?! Такое  знакомство, грозившее еще сильнее затянуть «брауншвейгский узел», она допустить, конечно же, не могла…