Труднейший выбор

19 сентября 1941 года немецкие войска вошли в Киев, оккупация которого продолжалась около восьмисот дней. За это время фашисты убили, в городе, свыше двухсот тысяч человек, еще сто тысяч были вывезены в Германию на принудительные работы.
Известный украинский режиссер, Александр Довженко, писал об этом времени: « Населения, в Киеве, практически нет. Есть небольшие кучки убогих, нуждающихся и нищих людей. Нет детей, нет молодежи. Только бабы и калеки».
Особенно тяжело досталось оставшимся в городе евреям. На протяжении всего периода оккупации, всех евреев, цыган, военнопленных, священников сопровождали казни, в так называемом, Бабьем Яру.
Тысячи людей гибли от голода и холода, в концлагерях, а во время чисток по национальному признаку, расстреливались, как заложники.
Немцы выбрали Бабий Яр, как удобное место массовых расстрелов, не случайно: в нем имелось множество рвов и оврагов, что облегчало задачу палачам. Им не приходилось рыть глубоких могил для трупов и, кроме того, это место было достаточно удалено от центра города, где выстрелов и криков не было слышно.
Охота на евреев началась сразу, как только немцы взяли Киев: людей вылавливали на улицах, во дворах, зверски избивали. Первый расстрел произошел 27 сентября, а уже к концу месяца фашисты расстреляли, в Бабьем Яру, более тридцати трех тысяч человек.
По всему городу были расклеены объявления, в которых говорилось о том, что всем евреям надлежит собраться тогда-то, на углу улиц Мельниковой и Доктеривской, взять с собой документы, ценные вещи, теплую одежду. За неподчинение грозили немедленным расстрелом .
В организации и проведении массовых казней участвовали не только представители службы безопасности СД и эсэсовцы, но и обычные полицейские, а также представители гражданских ведомств, офицеры и солдаты вермахта.
Во время оккупации, все евреи были обязаны пройти регистрацию в созданном комитете, который использовался немецкой администрацией для более эффективного ограбления населения: проводились конфискации материальных ценностей и всего имущества, а также, «новыми хозяевами» практиковался другой способ наживы – организация принудительных работ и использование подневольного труда. Многие военные и чиновники оккупационных структур получали личную выгоду от труда еврейских ремесленников- портных, обувщиков, а также специалистов, в основном, врачей и медсестер.
В это самое время, где раньше размещалась 1-ая Городская Совбольница, трудились известный, и всеми почитаемый, в городе, доктор Яков Улановский, со своей женой Марией, являющейся его «правой рукой» во всех операциях, осмотрах и лечении больных. Некогда они закончили Киевский медицинский институт, где и поженились на последнем курсе.
Очень способный, и даже талантливый, доктор Яков стал быстро пользоваться любовью и уважением всего Киева: его уникальные операции гремели на всю страну. Мария, имея тоже диплом доктора, очень быстро поняла, что тягаться с мужем во врачебной практике, ей нет никакого смысла, пошла работать медсестрой, при нем. 
Счастливо жили Яков с Марией в небольшом домике, стоящем во дворе Городской Совбольницы, выделенном доктору руководством Киева. Близость их жилья к работе приводила к тому, что Яков находился почти постоянно в клинике: ни одна операция, ни один консилиум не проводились без него. Единственно, что огорчало супругов, то, что у них нет детей: оба верующие, они понимали, что Бог не дает их, но ни одной минуты не роптали, с крепкой надеждой молясь и славя Господа. И когда Мария забеременела, это не явилось для них  чем-то неожиданным. Они понимали, что Всевышний услышал их мольбы и ответил на них. 
В семье Улановских родились две девочки-близняшки, но совершенно не похожие друг на друга, ни внешностью, ни  характером.
Прошло несколько лет…
Уже немолодые родители воспитывали своих ненаглядных чад в еврейских культурных традициях: например, они считали, что очень важным, для ребенка, является научить его правильно и глубоко задавать вопросы, тогда и ответы найти будет гораздо легче…
Будучи тонким, интеллигентным и воспитанным, Яков часто сажал девочек перед собой и «сыпал» пословицами и поговорками. Так, любимыми его афоризмами были: « Конь доставит тебя на поле битвы, но не будет за тебя сражаться»; «Лучшие яблоки висят высоко»; « Если уронишь золото и книгу, подними сперва книгу»; « Не тревожься, что будет завтра, поправь то, что было вчера» и так далее…
Отец свято верил, что усвоив слова его назидания, дочери обязательно будут ответственными за все, всегда стремиться к бОльшему и не останавливаться на достигнутом, а также прощать ошибки, искренне раскаиваться в содеянном и правильно принимать решения.
Много еще чему хорошему учил Яков своих дочурок, Сару и Ревеку, прививая в них любовь даже к своим библейским именам ( опустив в них только по одной букве, Р и К).
И когда грянула беда, и немцы оккупировали Киев, в семье Улановских не возникло даже мимолетной мысли о том, что нужно побыстрее уезжать из города, в эвакуацию. Во-первых, Яков не мог оставить своих многочисленных больных, лежащих в госпитале, ежедневно и ежеминутно требующих его помощи; во-вторых, супруги очень привыкли к прекрасному отношению к ним, горожан, и, наконец, искренно считавшими, что гуманнейшую профессию врача должны уважать все, включая и оккупантов и верили, поэтому, что их семью не тронут, хотя бы еще потому, что в квалифицированной медицинской помощи нуждаются все, без исключения.
Поначалу казалось, все было, как и раньше: Яков с Марией, не покладая рук, трудились в госпитале, в основном, имея дело с пациентами-немцами, которые с удовольствием лечились у прославленного доктора. Семья Улановских, по-прежнему, жила в своем небольшом домике, во дворе госпиталя. Но в душе у супругов все переворачивалось, когда очередной раз они слышали о казнях, расстрелах в городе. Улановские ненавидели оккупантов, особенно эсесовцев, бесчинствующих на их родной земле.
Но, в свое время, они оба дали клятву Гиппократа, нарушив которую было равносильно смерти, и когда к Якову обращался больной немец, доктор спокойно и уверенно оказывал ему необходимую медицинскую помощь. 
К осени 1943 года было уже всем ясно, что оккупанты, становясь все более злыми и беспощадными, к оставшемуся населению, не сегодня, завтра, покинут Киев, что и случилось 6 ноября.
За несколько дней до этого, очень поздно, в дверь Улановских постучали и в комнату вошел немецкий офицер. Яков сразу узнал его. Это был Ульрих, которого летом, после тяжелейшей операции ( перитонит брюшной полости, после разорвавшегося гнойного аппендицита), происходившей несколько часов, доктор буквально «вытащил» немца с того света и еще долго лечил его.
Ульрих очень быстро , и от волнения путая немецкие и русские слова, сказал:
-«Доктор, завтра всех оставшихся  в городе евреев должны вывезти, на уничтожение, в Бабий Яр. Я обязан Вам своей жизнью и считаю своим долгом сообщить об этом. Я должен буду тоже участвовать в этой операции, и предлагаю Вам спасти одну из Ваших дочерей, вывезя ее в своей машине из города. Решайте, какую девочку вы отдадите мне, когда я ровно в пять часов утра приду за ней», -и с этими словами он  удалился.
И вот идет ночь, когда бедные родители  должны решить, кого же из своих девочек – спасать… Сару, ласковую, веселую, очень общительную, первую певунью на школьных и городских мероприятиях, которая, несомненно, выйдя замуж, народит кучу детишек и станет прекрасной матерью, или Ревеку, мечтательную, кроткую, обладающую выдающимся талантом в  области математики и физики, за который учителя и ученики называют ее Софьей Ковалевской?   
Прижавшись друг к другу, сидят Яков с Марией и шепчут, чтобы их не услышали дочери, которые, как обычно, обнявшись, спят рядом на кровати, тихо и мирно посапывая во сне.
Отец с матерью не знают, как осуществить этот труднейший выбор в их жизни: они плачут, молчат, снова говорят, а время - безжалостно, оно не стоит на месте, и в тишине этой ужасной ночи только слышно, как передвигаются стрелки на часах, каждый раз отдаваясь ударом в сердце… 
Они не понимают, как можно разделить их девочек,  ведь они – неразделимы!
А время идет… Вдруг Яков замечает прядь седых волос на виске у жены, раньше ее не было; он крепче прижимает ее к себе и говорит:
-«Наших девочек разделить невозможно, и я хочу, чтобы немец вывез тебя…»
Мария, вздрогнув, поднимая на мужа глаза, полные слез, тихо, но очень твердо произносит:
-«Об этом не может быть и речи. Я не смогу ни дня, ни минуты прожить без тебя, без них».
Ее голос еле слышен, только губы шевелятся:
-«Я знаю, как мы должны поступить. Мы бросим жребий…»
Так они и делают. Яков берет два клочка бумаги, и дрожащей рукой выводит на них имена своих дочек, затем кладет их в коробку, встряхивает ее. Медленно, медленно поднимается рука Марии, затем опускается внутрь коробки, нащупывает одну из записок, сжимает, и резко вытаскивает ее  наверх.
Так и замирает, не разжимая пальцев. Яков не торопит ее, но время- неумолимо, и он очень нежно, но сильно разжимает руку Марии, читает записку и  шепчет: « Ревека».
И здесь стрелки часов подходят к пяти… В дверях стоит Ульрих.
Этот офицер, будучи выходцем из немецкой католической  благочестивой семьи, свято веривший в то, что когда Бог сотворил человека, Он вселил в него нечто Божественное, некий помысл, просвещающий ум и показывающий ему, что есть добро, и что – зло, и называющийся, СОВЕСТЬЮ.
Ульрих с молоком матери впитал, что люди не делятся на расы, национальности, а только на злых и добрых, и что главной мыслью, идеей или принципом Библии считается:» Полюби ближнего своего , и ты полюбишь Христа.»
И сейчас, стоя на пороге дома семьи Улановских, у него сжималось сердце, видя горе родителей. Он видел, как отец подходит к кровати, осторожно разнимает сестер так, чтобы другая не проснулась, начинает одевать Ревеку,  затем передает ее в руки немца.
Ульрих помещает девочку на заднее сиденье своего автомобиля, сверху наваливая на нее кучи каких-то обрезков, материи и других вещей, потом быстро садится за руль и выезжает со двора госпиталя.
Конечно, он понимал, что если если оккупанты найдут в его машине девочку и поймут его стремление спасти ее, то прямо на месте им обоим грозит расстрел, но, как настоящий христианин, Ульрих не мог поступить иначе.
Проехав несколько улиц, Ульрих вдруг вспомнил, что взял Ревеку, от обезумевших от горя родителей, в одном платьице, а ведь стоит ноябрь, холодно, и как она сможет остаться в такой одежде, когда он высадит ее за городом?
Медлить было нельзя, и он, повернув машину, вернулся назад к Улановским: быстро взял пальто, для девочки, и что-то еще теплое, снова сел за руль и покатил из города. 
Дальше все происходило без заминки: посты и проверки были успешно пройдены, и вот уже за Киевом, на опушке густого леса, Ульрих останавливает машину, открывает заднюю ее дверцу, зовет Ревеку, отбрасывая, при этом, вещи, прикрывавшие ее, но… там - тишина!  В машине никого нет!
Немец оглядывается вокруг, он испуган… а потом понимает, что девочка сбежала, когда он возвратился в город за ее вещами.
Яков с Марией сидят, застывшие, рядом со спящей Сарой. Что же сказать ей, когда она проснется?
Вдруг, кто-то тихо царапается в дверь. Она распахивается, на пороге стоит Ревека и говорит:
-« Я подумала и поняла, что не смогу жить без Сары и без вас!»

Хмурым ноябрьским утром 1943 года, оставшиеся в городе евреи были вывезены в Бабий Яр и расстреляны там.
Немцы ходили между трупами, и оставшихся в живых, сразу добивали там же. Среди них был и Ульрих: он долго не мог найти семью Улановских среди трупов, наваленных друг на друга, в Яру.
И вдруг, повернув голову направо, он увидел их всех четверых. Находясь немного поодаль от всех расстрелянных, они крепко сцепили друг с другом руки: Яков и Мария смотрели на своих девочек, словно стараясь запечатлеть, в себе, их образ – навеки, а широко раскрытые глаза Сары и Ревеки глядели, как бы сквозь низко проплывающие над Яром черные осенние тучи, без единой капельки страха, но с любовью и глубокой верой в то, что там они будут всегда вместе и никто, и никогда не сможет их разлучить.