Не романтический роман главы 6-7

Глава 6
Дочитав последние строки второй главы, Олеся отложила папку и, взяв мобильник в руки, принялась дрожащими пальцами набирать мамин номер. Она, практически, на одном дыхании прочла обе главы, но если после прочтения первой главы ей показалось, что мама писала о себе, то теперь, прочитав, вторую главу, Олеся уже не сомневалась, что роман не плод фантазии гениальной писательницы, а её автобиография. Как же Олесе хотелось ошибиться! Она готова была услышать от мамы любую ложь, любое оправдание всё что угодно, с единственной целью: убедиться   в своей ошибке! Сердце молодой женщины бешено колотилось, руки дрожали, а мамин телефон не отвечал - Спит, наверное - подумала девушка. Ничего не оставалось, кроме, как немедленно ехать к ней. Олеся схватила большую мешковатую сумку с круглыми ручками и сунула в неё папку с романом, затем, почти полностью пересыпала туда же содержание вчерашней сумки и пошла, переодеваться в другую комнату. Вскоре она вышла, застёгивая на ходу ремень на джинсах и одновременно вызывая такси. Зажав телефон между плечом и щекой, оживлённо разговаривая, молодая женщина никак не могла вставить язычок пряжки в отверстие ременного полотна. Изрядно намучавшись, она подошла к зеркалу и, глядя в него, уже без труда застегнула ремень. Облегчённо вздохнув   и заправив конец ремня в шлёвку, она внимательно посмотрела на себя, в зеркало и поправила волосы.  Разговор с диспетчером, к тому времени, был окончен. Олеся, оглядев по привычке, перед уходом, квартиру, выключила в прихожей свет и вышла из дома. Всю дорогу в такси она мучилась вопросами, на которые никто, кроме её мамы ответа знать не мог.  Девушка представляла себе, как будет задавать эти вопросы.  Её воображение легко рисовало мамино лицо то удивлённое, то хитро улыбающееся, а то строгое и даже надменное.
Выражение лица мамы, в воображении Олеси, полностью зависело от заданного ей вопроса, поэтому девушке пришлось задуматься над порядком задаваемых вопросов. Это оказалось не так просто, как ей представлялось. Прежде всего, ей хотелось знать, что сподвигло маму сочинить этот роман?  Почему, не спросив её, Олесю, она написала о ней, о её отношениях с, покойным ныне, супругом? Кто такой этот дядя Вова и чем он ей так интересен? Когда она начала писать этот роман? Количество вопросов росло в голове девушки, подобно грибам в лесу, после дождя. Она пыталась их переформулировать, менять местами, определяя их очерёдность по важности, но все эти мысленные действия только путали её. На самом же деле, все эти душевные и умственные метания девушки сводились к незамысловатому обстоятельству: она просто не понимала маму, впервые в жизни Олеся не могла объяснить себе её мотивацию. Расплатившись с таксистом, она вылетела из машины и, одним кивком головы поздоровавшись, с уже знакомыми ей охранниками, через секунду, оказалась на аллее, ведущей к сияющему в лучах осеннего солнца, зданию. Олеся стремительно промчалась мимо причудливых клумб с яркими цветами сентябрины, мимо уже начинающих краснеть каштанов и подёрнутых лёгкой патиной позолоты, берёз. Она спешила и совершенно не смотрела по сторонам. На этот раз она сама могла найти комнату мамы, но медсестра её задержала:
- Добрый день, Олеся … Вы к маме?
- Добрый – буркнула Олеся – а кому ж ещё?
-Дело в том, что ночью состояние вашей мамы ухудшилось и сейчас она без сознания.
Олеся остановилась, и ошарашенная известием возмущённо спросила:
- Почему мне не сообщили? – возмутилась Олеся
- Вот почему – ответила, явно ожидавшая такой реакции, медсестра и протянула ей листок.
На листке была зафиксирована мамина воля, согласно, которой персоналу дома престарелых   запрещалось извещать её дочь об ухудшении состояния матери вплоть до её кончины.
Олеся несколько раз пробежала глазами текст, написанный маминой рукой и, молча продолжила путь к её комнате, понимая, что никакого разговора уже не будет.
Увидев маму, недвижно лежащую на кровати, сердце Олеси сжалось от боли и на глазах выступили слёзы.
- Здравствуй, мамочка! – прошептала она сквозь слёзы , садясь в кресло, стоящее возле диванчика.
В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, медсестра, заглянув, поинтересовалась у Олеси, не надо ли ей чего-нибудь.  Девушка отказалась и, медсестра с обещанием заглянуть попозже исчезла за дверью. Олеся пересела на диванчик поближе к маме и приглушила свет в комнате. Мама лежала, точно спала. Мышцы лица её были расслаблены, и даже смежённые веки не дрожали. Девушка пригляделась, и ей показалось, что нос и подбородок мамы заострились чуть больше прежнего. Она дышала слабо, почти не заметно. Тишина, воцарившаяся вокруг, медленно заполняла собою пространство комнаты, незаметно выползая из тёмных или плохо освещённых углов и из-под тяжёлых кремовых штор, наглухо закрывающих окно. Олеся, внезапно почувствовала, дикое, ни с чем несравнимое чувство одиночества. Весь мир исчез, оставив ей только эту комнату с приглушённым светом, немую и глухую. Она смотрела на маму и отказывалась верить глазам. Мысль, что это немота и глухота никогда не закончится, сводила её с ума. Внезапно Олеся вспомнила о романе, схватила сумку, подобно тому, как хватается утопающий за спасательный круг, и вытащила папку. Она забыла все вопросы, которые хотела задать. Сейчас ей казалось, что, начав читать роман, она вновь услышит мамин голос, а это было ей необходимо, как воздух. Раскрыв рукопись на заложенной, бумажным листком, странице, Олеся некоторое время старательно вглядывалась в лицо мамы, точно пытаясь что-то разглядеть в её чертах, но ничего, кроме загадочного спокойствия и умиротворения, которыми та никогда не обладала, ею замечено не было. Губы мамы были так плотно сжаты, что на миг, Олесе показалось, что они уже никогда не разомкнуться. Эта догадка, коварно вползшая в мысли девушки откуда-то из вне, напугала её, и она, отложив роман в сторону, взяла прохладную безвольную руку мамы в свои ладони и поднеся к своему лицу, прижалась к ней губами.
- Мамочка, не покидай меня, пожалуйста – прошептала Олеся и посмотрела в её лицо глазами полными надежды и слёз. Мама лежала безучастно, закрыв глаза и, как казалось её дочери, сознанием была очень далека от происходящего в комнате.
Олеся нагнулась и опустив голову прикоснулась лбом к маминой руке. Внезапно ей вспомнилось, как в детстве мама ей закрывала глаза, всякий раз, как её что-то пугало. Ей даже почудилось, что она слышит смеющийся голос мамы, долетающий до неё откуда-то сверху:
- Не бойся, доченька! Ну, разве можно быть такой трусишкой?
Мама, молодая, весёлая в белой широкополой шляпе из-под которой густыми волнами на плечи спускались тёмные каскады волос, беззаботно смеялась …
- Как я вижу её – мелькнуло у Олеси в голове -  ведь она закрыла мне глаза.?
Вопрос девушки остался без ответа, потому, что теперь она видела и себя тоже. Она сидела, на большом светлом покрывале для пикника, прижавшись к маме спиной и прижимая её ладони к своим глазам, только в этом видении, она была совсем маленькая:
- Я не трусишка, я просто боюсь! – отвечала маленькая Олеся, прижавшись к маме.
- Игорь, полюбуйся на свою отважную дочь?
- Папа – изумлённо подумала Олеся – увидев высокого худощавого мужчину в спортивном костюме.
- Это кто тут боится? -  смеясь спросил он и вдруг подхватил маленькую Олесю и поднял так высоко, что у той от восторга захватило дух.
- Ну, что, страшно ещё? – смеялся отец, кружа её над своей головой
- Нееет -  отвечала маленькая Олеся – Только не опускай, а то в траве меня жук укусит.
Отец смеясь подкинул её в воздух и поймав, ловко развернул к себе лицом:
- Молодец, Олеська! Никогда не опускайся, всегда будь на высоте и тебя никто никогда не укусит – не достанут.
- А тебя никогда не кусают?
-Никогда! – рассмеялся отец
- А маму?
- И маму! Потому, что мы всегда на высоте!
 От испуга, вызванного внезапным видением Олеся резко выпрямилась и видение исчезло. Мама лежала так же неподвижно с неизменным выражением безучастия на лице.
- Как же давно я не вспоминала этот пикник?! – подумала девушка и, достав из кармана платок, промокнула проступившие слёзы.
- Нет, нельзя раскисать – подумала она – я буду на высоте.
Она вновь положила на колени рукопись и устроилась поудобнее на диване.
Олеся принялась за чтение, то и дело, поглядывая в сторону кровати. Но там не происходило никаких изменений и, вскоре она уже окончательно погрузилась в чтение маминого произведения и глаз от неё не отрывала:
Город N по меркам Москвы был маленьким и ничем не примечательным. Впрочем, какой из городов матушки-России по этим самым меркам не деревня? Только была бы Россия Россией, если бы не эти маленькие города и посёлки, раскинутые россыпью по всем необъятным её просторам? Они, точно, кровеносная система всегда питали сердце страны новой живой кровью, заряжали энергией, снабжали его свежим воздухом, и награждали самой жизнью, доставляя всё это, необходимое богатство, магистралями, железнодорожными путями, морскими и речными судами, а также просёлочными и шоссейными дорогами, к месту назначения. В каждом таком городке, бережно хранятся, как в старинном бабушкином сундуке тайны патриархальных традиций, особенности говоров и неповторимость индивидуальности характеров. Они, эти самые городки - скромные свидетели, а то и ярые участники   истории России, которая не один век уже, ставит в тупик самых именитых учёных. Это их тихие, незамысловатые улочки, которые, зачастую, недооценены местным населением, в силу обыденности, но приводящие в восторг жителей больших городов своей подлинностью, способны исцелять душу и очищать сердца от накипи цивилизации. Архитектура маленьких городков, простая, невычурная, созданная, когда-то на века, с тайным желанием хозяев оставить после себя след в истории родного города, располагает к задушевной беседе, неторопливым раздумьям о вечном   или об этих самых хозяевах и к старомодному, но такому милому, романтизму. Жители таких городков, не развращённые мантрами о больших возможностях, живут основательно и искренне, сердцем, не потому, что не умеют хитрить и подличать, а потому, что в этой атмосфере невозможно дышать ложью. Всё в этих городах наивно, искренне и просто. Разве возможно это в мегаполисе?  Искать в нём душевность   сравнимо с поисками невинности в публичном доме. Сколько бы ни пытались дизайнеры и архитекторы, передать своими творениями душу большого города, все попытки будут тщетны. В самых изысканных, созданных ими строениях, с использованием новейших технологий, в зеркалах и стёклах цвета неба, будут отражаться только деньги, разврат, цинизм и пошлость. Вся эта имитация присутствия души в мегаполисе обращена самой идеей в прах.   Душа уже давно ушла из крупных городов и спасается в маленьких, никем не воспетых и незаслуженно забытых. Жаль, что жители российской глубинки не подозревают об этом и с завистью смотрят в сторону столицы. Город N был одним из таких городков. Он находился значительно севернее столицы и совсем не походил на маленькие города Юга, уютно примостившиеся между гор, утопающих в зелени широколиственных лесов или вальяжно раскинувшихся на просторах бескрайних степей под бесконечно высоким южным небом. Само положение города N могло многое рассказать о характере людей, населявших его. Город располагался на широкой равнине, по обеим сторонам которой возвышались невысокие сопки с редкими деревцами на пологих склонах. Впрочем, были и дальние сопки, находящиеся сразу за ближайшими в некотором отдалении от города. Они были покрыты лесом, состоящим в основном из хвойных пород и горожане, с начала лета до первых морозов, которые не редко бывали уже в конце сентября, ходили в эти леса за грибами и ягодами. Рассказы местных охотников о встречах с медведями и волками на горожан впечатления не производили и воспринимались по большей части, как байки. Между лесистыми сопками безмятежно покоились озёра с чистейшей, но всегда холодной прозрачной водой. Они, как и леса, были окружены городскими легендами и бабушкиными преданиями, которые не только не отвращали горожан от посещения этих мест, а напротив манили вероятностью встречи с чем-то необычным. Летом озёра пользовались у местных жителей особой популярностью. Невзирая на прохладную воду, сюда привозили детей, молодёжь чуть поодаль от воды находила укромные места для уединений, на многочисленных пустынных пляжах отмечали семейные праздники, встречи друзей и просто проводили выходные.  Суровой зимой озёра покрывались толстой коркой льда, на которую по выходным высыпало практически всё мужское население города, отдавая дань старинной традиции подлёдного лова. В тёплое время года город   был зелен. Широкие улицы, в старой его части были застроены двух и пятиэтажными домами с квадратными балконами и высокими окнами. Не смотря на лепку, арки и скульптуры служащие украшениями этих домов и делающих их интересными, ощущение тяжести этот стиль не вызывал, плавно перетекая в продолжение улицы с пятиэтажками без изысков и одинаковых в своих скромных отделках. В новых же районах дома по большей части были девятиэтажные, без орнаментов и сложенные из белого кирпича. Большой парк с фонтаном, роскошными клумбами и качелями для детей – был настоящей гордостью горожан. Была в городе белокаменная церковь с синими куполами не пустовавшая никогда, даже в самый разгар гонений на религию. Вторым храмом в городе был театр. Красивое, массивное здание, построенное в римском стиле, с широкими помпезными колоннами и круглыми фонарями, стоящими непосредственно перед самим зданием и намекающими каждому потенциальному зрителю о древности и ценности строения. Были в центре города одноэтажные здания, которые сами горожане называли купеческими, старинные с закруглёнными к верху окнами, маленькими, аккуратными мансардами и балкончиками, ограждёнными белёными балюстрадами. Город был очень чистым и ухоженным, не смотря на наличие нескольких заводов, чьи трубы дымили, нарушая гармонию человека и природы. Сами горожане   не ощущали никакого дискомфорта, традиционно умело приспособившись к тем условиям, которые диктовала сама жизнь. В этом самом городе родилась и выросла Вероника Павловна, хотя, справедливее её было бы назвать Вероникой или Никой, как звали её бабушка и друзья, ведь она покинула город, когда отчество, в обращении к ней, ещё не требовалось.
Глава 7
Если бы кто-то имел возможность заглянуть в город N, в период юности Вероники Павловны, то ни за что не узнал бы в худенькой, девчушке, с огромными серыми глазами и трогательной чёлкой, над приподнятыми, словно в удивлении, бровями, нашу героиню. Пожалуй, она бы, и сама не узнала бы себя. В то время ей нравилось представляться Никой, потому, что это имя ей шло куда больше, чем полное. Во всяком случае, тогда, ей так казалось. Своё детство Ника   делила на два периода. Первый – длился от рождения до восьми лет, а сколько длился второй, да и был ли он вообще -  она точно не знала. Когда Веронике было восемь лет, она с родителями возвращалась из лагеря домой. Дорога была длинная и скучная. Вскоре день, жарко отпылав закатом, превратился в вечер, который густым мраком скрыл от неё заоконные пейзажи. Родители слушали радио и о чём - то чуть слышно говорили. Под этот шепот, вкрадывающийся в тихую нежную музыку, она и уснула, свернувшись калачиком на заднем сидении машины. Очнулась Ника на обочине, очень болела нога, а рядом, вместо мамы сидела чужая женщина и плакала. Увидев, что девочка открыла глаза, женщина заулыбалась, протянула к ней руки и   сквозь слёзы стала что- то говорить, но Ника ничего не слышала, она хотела позвать маму и даже шевелила губами, но голос её не слушался и, вскоре, она опять провалилась в забытье. Следующий раз Ника очнулась уже в больнице. Вокруг неё суетились люди в белых одеждах, но ей было трудно смотреть на них и она, закрыв глаза, снова забылась сном. Когда же она в третий раз открыла глаза, то увидела рядом со своей постелью женщину, сидевшую на стуле, с серым осунувшимся лицом, в чёрном бесформенном платье и чёрном шифоновом платке, скрывающем редко поседевшие волосы. Женщина, ласково знакомо, улыбнулась и наклонившись к лицу Ники поцеловала её, тёплыми губами, в лоб. Девочка тогда не узнала в ней бабушку и, не имея сил для разговора, просто закрыла глаза. О том, что она   осталась сиротой, и теперь будет жить с бабушкой, которая специально для этого переехала в их город, Ника узнала позже, в больнице.  Но совершенно не помнила, кто именно ей сообщил об этом, и было ли это до приезда бабушки или после её появления в палате, она тоже не могла вспомнить. Вообще больницу и всё, что происходило с ней в этот период, Ника помнила плохо. Бабушка забрала её   домой через две недели, так что на похоронах родителей Веронике присутствовать не довелось. Вероятно, потому, что она не видела своих родителей мёртвыми, девочка совсем не плакала. Она, конечно же, слышала все эти разговоры об аварии, смерти, но ощутить себя частью обсуждаемой трагедии, она не могла. Всё её маленькое существо восставало против этого. Постепенно ей стало казаться, что родители просто уехали на время, но всё равно вернуться. Она никому не говорила о своих догадках, убедив себя, что это тайна и рассказывать о ней – значит больше никогда не увидеть ни маму, ни папу. Сама же Ника продолжала с ними общаться мысленно. Например, ложась спать, она мысленно желала им доброй ночи, а просыпаясь так же мысленно - доброго утра. Она не плакала, потому, что в её сознании они были всё ещё живы. Даже, когда бабушка собрала вещи родителей и отнесла в церковь, Ника не заплакала. Когда же она смогла обходиться уже без костылей, бабушка взяла её на кладбище. Погода была тёплая. Шли они молча. Бабушка в одной руке крепко сжимала Никину ладошку, а в другой, так же крепко дерматиновую сумку, из которой торчал букет цветов. На кладбище было тихо и ветрено. Ника шла, вертя головой во все стороны, ей нравилось множество деревьев, приветственно машущих ей на встречу блестящими зелёными листьями, пение птиц, уносящееся в синюю высь неба, и даже то, что отовсюду на неё смотрели с чёрно-белых фотографий совершенно разные, но одинаково внимательные глаза. Она никогда не была на кладбище, и ей всё здесь нравилось, возможно, от того, что она шла к папе и маме?  Дома, перед тем, как выйти, бабушка рассказала Нике, что идут они туда, где похоронены её родители, но прежде им надо будет купить цветы, потому, что всем похороненным обязательно надо приносить цветы, что бы они не обиделись. Слово «похороненные» не было понятно Нике, поэтому главным для неё было в этом монологе, что идут они туда, где родители.  Теперь же, глядя на деревянный крест, возвышающийся над холмом чёрной земли и небольшую фотографию под ним, родителей, она не могла понять, как они связаны друг с другом: этот крест, холм, под ним и её, Никины, родители. Бабушка, отпустив её руку, наклонилась к холмику, положила принесённые цветы, взяла фотографию и, поднеся её к своему лицу, вдруг зарыдала горько, в голос, бережно целуя фото
- Доченька моя, да на кого ж ты меня покинула.
Облик, мгновенно состарившейся бабушки, её горький, совершенно безутешный плач, потряс и испугал Нику, она вдруг поняла, что это именно этот чёрный холм с большим тяжёлым крестом навсегда отделил её от папы и мамы, спрятав их в какой- то другой подземный мир, о котором   она понятия не имела. Ей вдруг стало, ужасно жаль родителей, которым там, под землёй темно и холодно, она представила их блуждающих в тёмных   лабиринтах с низкими сводами, не в состоянии найти выход. Ей стало страшно так, как не было страшно никогда.  И Ника, обхватив бабушку руками и крепко накрепко прижавшись к ней, заплакала громко и горько. Только сейчас она поняла, что родителей у неё больше нет и бабушка – единственный родной ей человек на всём белом свете. Они долго стояли, обнявшись и плача, потом бабушка, погладив её по голове своей большой тяжёлой рукой, достала из сумки бутылку минералки и два стеклянных стакана, завёрнутых в белые бумажные салфетки. Допив минералку, они заметно успокоились, вытерли слёзы сатиновыми платочками, извлечёнными из той же бабушкиной сумки, и побрели обратно, домой. С тех пор бабушка больше не плакала, во всяком случае, при ней, а ещё с того дня они стали очень близки, возможно потому, что именно в тот день они обе осознали, что осиротели. Несмотря на это, бабушка никогда не сюсюкалась с Никой и не жалела её, как обычно жалеют рано осиротевших детей. Словно опасаясь, что девочка может привыкнуть к людской жалости, она обращалась с ней как со взрослой, приучая принимать самостоятельные решения и отстаивать собственное мнение. Эти качества, позже, не раз помогали повзрослевшей Нике в жизни.
Бабушка Вероники, Алевтина Николаевна, после смерти единственной дочери, полностью посвятила свою жизнь внучке. Неразговорчивая и даже немного угрюмая, она не имела подруг ни в деревне, где жила раньше, ни в городе, куда переехала теперь. Пустословить она не любила, но, встречая на улице   знакомых, всегда здоровалась, справлялась о делах, не проявляя особого интереса и спешила уйти. Когда же спрашивали   её о делах или о здоровье, она отвечала всегда одинаково, со вздохом: Слава Богу и спешно трижды крестилась. Одни люди её считали хитрой, ведь такой ответ не давал никакой информации и повода для сплетен, другие же полагали, что она слишком религиозна и сторонились её. Алевтина Николаевна не чуралась никакой работы, денег не копила, но и не тратила их понапрасну, одежду любила добротную и расставалась с ней только, когда та из шифоньера перекочёвывала в тряпки. После смерти дочери, внучка для неё стала единственным смыслом жизни. Надо сказать, что Ника это ценила и, стремясь не разочаровывать бабушку, училась хорошо. Учёба давалась ей легко. Бабушка старалась всегда поощрять внучку, но денег катастрофически не хватало.  Спустя пару лет, после окончательного переезда Алевтина Николаевны, к ним в квартиру стали приходить какие- то женщины, которые называли бабушку не Алевтиной, а бабой Алей. Баба Аля принимала их обычно на кухне, плотно прикрыв двери и строго наказывая Нике не подслушивать, или отсылала её гулять. Никино любопытство, подогреваемое расспросами сверстниц, было вознаграждено, когда бабушка, однажды вечером достала потрёпанную колоду карт и дала ей подержать их в руке. Ника, облокотившись на кухонный стол, принялась рассматривать видавшие виды края карт, но тут Алевтина Николаевна   принесла свечку в подсвечнике и, поставив её на стол, застеленный зелёной клетчатой клеёнкой, посмотрела нежно на Нику и спросила:
-Что, интересно тебе, зачем ко мне все эти бабы ходят?
- Интересно -  по - взрослому ответила Ника.
- Гадать ходят, мужей возвращать, парней привораживать.
Ника не всё поняла, но слово «привораживать» её заинтересовало.
- А привораживать это что?
Бабушка ухмыльнулась и, чиркнув спичкой, зажгла свечку.
- Тебе не понадобится, ты девчонка у меня красивая. Тут не привораживать, а отбиваться от женихов надо будет. - Сказала бабушка, как показалось Нике, с улыбкой и выключила свет.
- А карты, зачем держать?
- Что б правду говорили.
- Бабуль, а меня научишь?
- И не знаю – задумчиво, со вздохом ответила бабушка, садясь на табурет напротив Ники – вот маму твою научила и, что вышло то.
- А что вышло? – не унималась Ника
- Что вышло, то вышло – ответила бабушка, забирая у внучки карты. -  Принеси-ка газету, только старую, новую я ещё не глядела
Ника принесла газету и, протягивая её бабушке спросила:
-А газета зачем?
- Гадать тебе буду, а на столе, за которым едят гадать нельзя, хоть газетку простелить надо.
- А почему нельзя?
- Карты врать будут. А теперь помолчи. Мне думать надо.
Для Ники всё было, как в сказке. В тёмной кухне свеча слабо освещала стены, которые приобрели совершенно необычный вид и дрожащие от мерцания огня тени, медленно передвигаясь по ним, меняя свои очертания, становясь то таинственными, то зловещими.  В отсутствии привычного освещения, подсвеченное лишь свечой, лицо бабушки казалось Нике тоже таинственным. Морщинки на её лице превратились в глубокие борозды, от чего она стала похожа на сказочную колдунью. Ника к тому времени уже выросла из возраста сказок, но новый образ бабушки воскресил в ней прежние переживания. После бабушка гадала ей часто, но это, первое гадание она запомнила навсегда. Разложив карты, Алевтина Николаевна долго смотрела на них, перекладывала, отбрасывала некоторые из них в сторону, наконец, она подняла на Нику глаза, которые при таком освещении казались провалами и сказала:
- Ох и любовь у тебя будет, доченька – она частенько так называла Нику – только лучше б тебе не знать её.
- Как это?
- Любить будешь, как слепая и он тоже, нельзя так любить, бедой всё может обернуться – нахмурившись, сказала бабушка, указывая пальцем на пиковый туз.
 Прошло несколько лет, но ничего того, о чём говорилось в гадании, с Никой не происходило. К бабушке, как прежде приходили женщины, изредка мужчины, многие её благодарили, но Ника в её гадания уже не верила.  Молодые люди, действительно, не обделяли её своим вниманием, что вызывало зависть у женской половины её знакомых. Одноклассники признавались ей в любви, подкидывая записки с объяснениями в карманы её пальто, на танцевальных вечерах студенты, на перебой приглашали её на медленные танцы с надеждой на возможность проводить её до дома, но она, быстро привыкшая к такому вниманию, воспринимала всё происходящее, как должное и равнодушно принимала ухаживания молодых людей, которые не могли не льстить её самолюбию. Начитавшись романтической литературы, она, всей душой, ждала Его. Сначала Ника чувствовала себя, как Асоль, в ожидании, когда же на горизонте появятся алые паруса, потом, прочитав «Суламифь» девушка окончательно убедилась, что именно о такой любви страстной, дикой, тайной, какой была любовь царя Соломона к Суламифи, она и мечтала всю жизнь. Книгу Куприна Ника зачитала буквально до дыр. Никто из знакомых не соответствовал образу её воображаемого избранника и ей оставалось только ждать, а в том, что он непременно появится, Ника не сомневалась.
Школу она закончила хорошо и поступила сразу на филологический факультет педагогического института, но не на дневное отделение, как ожидали многие, а на вечернее. Ника очень хотела сама зарабатывать, к тому же, одна из бабушкиных клиенток нашла для Ники прекрасную вакансию личного секретаря Председателя Обкома. К работе Ника должна была приступить третьего сентября, потому, что именно с этого числа Галина Петровна, старая секретарь выходила на пенсию. Что бы научиться ведению дел Ника три недели подряд приходила на своё будущее место работы и училась, училась, училась. Наконец, в пятницу, Галина Петровна обняла её, написала на листке бумаги свой домашний телефон со словами: в случае чего - звони, не стесняйся- и ушла. Рабочий день был окончен и, Ника впервые сама, заперла приёмную. В понедельник был её первый самостоятельный рабочий день.