Священник вселенский

Лев Алабин
Памяти отца Дмитрия Дудко
(4 февраля 1922, дер. Зарюховская Буда, Стародубский уезд, Гомельская губерния — 28 июня 2004, Москва)

Даже не знаю, почему я вспоминаю это. Соскучился по общинам, домашним общинам в которых изучалось Евангелие. В 70-е годы такие общины и были живой церковной жизнью.   
Гонения прошли и однажды у отца Дмитрия Дудко в ЦДЛ состоялся творческий вечер. Совершенно не подпольный. О вечере возвещали афиши. Он читал свои рассказы, поздние рассказы, в которых многое обобщено, это уже не просто случаи из жизни, философские притчи. В Малом зале человек пятнадцать. Конец девяностых. Литература никому не интересна. Дефолт. Отец Дмитрий совсем не слышит выступающих с обсуждением. И хорошо, что не слышит. Его прозу уже никто не понимает. Когда было ничего нельзя, отец Дмитрий был всем нужен. На его собраниях не протолкнуться. И говорили о них шепотом, передавали из уст в уста. Когда стало все можно, все стало не нужно.  Странно и необъяснимо.
Мне выступить не пришлось. Когда я проходил мимо портретов советских писателей, что вывешены вдоль главной лестницы, подумал, что, пожалуй, никто из них не сравнится с отцом Дмитрием.  Он то и есть настоящий русский писатель. И ему надо тут висеть во главе.  Посмеялся я над самим собой. Да и только. Совсем недавно, в эпоху государственного атеизма, отец Дмитрий был Центром культурной и христианской жизни. И не только Московской.
Познакомился я с отцом Дмитрием в 1977 году. Меня привел к нему домой, на Речной Вокзал, его духовное чадо - Амалдан Куккулу, писатель.  Автор книги сказок народов Кавказа «Волшебный сундук», по национальности – тат. То есть горный еврей. Отец Дмитрий крестил его и подобрал подходящее имя – Иоанн, а при всех звал Ваней.
Квартира полна молодежи, негде встать и я сразу влился в это море незнакомых лиц и быстро стал своим.
Длинный стол. Чаепитие. Отец Дмитрий отвечает на вопросы. Потом высказывает своем мнение о прочитанных стихах и прозе присутствующих. Это были литературно-религиозные посиделки.  Кто-то читал стихи, кто-то задавал вопросы веры, кто-то просто что-то рассказывал. Много рассказывал и сам отец Дмитрий. Это были случаи из жизни его приходов.  Случаи из его христианской жизни.
Видя, что тут обычное ЛИТО, и люди сдают тетрадки своих стихотворений отцу Дмитрию, а потом он возвращает их со словами, а иногда письменной рецензией, и я улучил момент и сунул в папочку отцу Дмитрию свои произведения.
 В конце собрания он попросил прийти в какой-то день, помочь принести почту. Я удивился, и совершенно не понял, о чем он просит. Почему почту ему не опускают в почтовый ящик, почему в конце концов, он не может сам прийти и забрать. Но подумал, что это очередные происки КГБ, это оно утаивает корреспонденцию священника. Перлюстрирует, читает тайно и не отдает. И нам придется брать это КГБ штурмом и отбивать почту отца Дмитрия. И в условленный день и час, одетый в джинсы и гимнастерку, я был на месте. В отделении связи нам показали где забрать почту на имя Дудко. Это был внушительный объем посылок, бандеролей и конвертов, занимавший целый угол комнаты. Мы набили ими все сумки, мне достался большой ящик, никуда не влезавший и я нес его перед собой, упираясь взглядом в обратный адрес. Крупно и отчетливо на ящике было написано, что доставлен он из города Paris. Вся почта шла из заграницы. Отбивать ее не пришлось, наоборот, на почте были рады, что освободилось место, им теперь есть где ходить. И все это мы, растянувшись длинной цепочкой, отнесли отцу Дмитрию домой.
 Оказалось, что после выхода за рубежом перевода первой книги отца Дмитрия «О нашем уповании», на адрес издательства стали приходить письма. Потом Издательство отказалось от такого посредничества и предложило писать напрямую автору. Поток корреспонденции не иссякал. Еще больше стало писем, когда отца Дмитрия пригласили выступать по Голосу Америки. Он отвечал на вопросы и читал главы из своих книг.
Сначала почтальон, немолодая женщина, безропотно приносила ему корреспонденцию, ящики и бандероли, облитые сургучом.  Но вскоре взмолилась и упросила, чтобы отец Дмитрий сам приходил за ними на почту. И предложила открыть на почте Абонентский Ящик. Отец Дмитрий из сострадания, присущего некоторым христианам, согласился.
Почту перестали приносить. Но через неделю из Отделения поступил звонок и умоляющий голос попросил забрать из АБ, - так это официально сокращается, корреспонденцию.  Почты поступало столько, что негде было встать, негде пройти. И одному человеку унести это было невозможно. Создавались бригады. И я попал в одну из них. У кого-то из духовных чад была машина и, когда он забирал почту, обходились без помощников. Но если нести без машины, то требовалось человек пять.
Что же слали из-за границы?
Из писем прежде всего вытрясали сложенные мелкие купюры.  Их вкладывали прямо в конверты. Письма приходили на многих языках. Так что прочитать их все представлялось серьёзной задачей. Но если встречали в столбик написанные имена:
Fr;d;ric,
S;bastien,
Isabelle,
Consuello,
Hans.
Сомнений быть не могло. Просили молиться за этих людей.
И таких синодиков присылали множество. Иногда имена зачитывались вслух после молитвы. И никого не смущало, что это нерусские имена. Наоборот, мы старались помочь им. Каждое собрание у отца Дмитрия, где бы оно не происходило, начиналось и заканчивалось молитвой. Так возникала настоящая вселенская Церковь, объединяющая и Запад, и Восток, причем, без всяких экуменических споров. И священником этой Церкви, священником воистину по чину Мелхиседека, был отец Дмитрий Дудко. Он, кстати, до конца жизни носил белый серебряный крест. Крест новоначального священника. Самый низший чин. Московская патриархия не оценила его заслуг.
В бандеролях и ящиках присылали искусствоведческие книги. Это были толстые, красивые фолианты с иллюстрациями, изданные роскошно, на самой качественной, мелованной бумаге. Сначала я совсем не понимал, к чему священнику нужен том импрессионистов, весом в 10 килограмм, который я еле припер. Но мне объяснили, да и я сам вскоре понял, что это помощь.  Обычная, церковная помощь, которую оказывают друг другу все христиане. Книги по искусству сдавали в букинистические магазины. Так конвертировалась валюта.
Отец Дмитрий стал широко известен не только благодаря своему писательскому дару. Но и как правозащитник и как духовник всех невинно гонимых. Сначала гонимых от коммунистов, а потом гонимых от демократов. Я помню на стенах его приходского домика кнопками пришпиленные списки заключенных, сидевших за убеждения, за веру. Мы молились за них. Кстати, неплохо Московской патриархии вспомнить эти имена, имена, сидевших, страдавших за веру, не предавших Христа, вспомнить простых мирян, проповедовавших слово Божие, выступавших против закрытия церквей. А некоторые из них, позже назову их имена, осмеливались издавать и распространять печатное Слово Божие. Молитвословы, Добротолюбие.  И это в то самое время, когда РПЦ вынуждена была молчать. И молчала. И уверяла весь мир, что гонений не было, мучеников не было, и нет.
Отец Дмитрий стал записывать случаи из жизни своих духовных чад, записывать истории из жизни прихода. Это дневниковые записи невидимой, духовной жизни и составили книгу. Вот, например, что пишет отец Дмитрий в одном из предисловий: «Эти страницы будут посвящены тому, что делает Христос в наши дни в России. Сюда я записывал то, что видел сам, что слышал от других, виденное и пережитое, — все то, что мне показалось делом Христовым».
Многое из книг  запоминается сразу на всю жизнь.  Многие записи отрывочны, без начала и конца. И сначала странно читать такую книгу, в которой нет отточенности.  В которой все случайно.  Например, такая запись. Отец Дмитрий едет в трамвае, к нему подсаживается человек и спрашивает о Боге. Но на следующей остановке надо выходить, и отец Дмитрий выходит, не успев ответить на вопрос. Казалось бы, стоило такое записывать?  Но как раз наличие таких записей неожиданно восстанавливает целостную картину жизни. Таково свойство литературы.  И картина жизни восстанавливается подлинная, а не та, которую навязывает автор.  Вообще, такому стилю позавидовал бы и Розанов. Позавидовали бы и концептуалисты, и адепты постмодерна.  Я же причисляю писателя Отца Дмитрия Дудко к советским абсурдистам. Это религиозный абсурдизм. Герои его книг страдают, мучаются, иногда совершают немыслимые злодеяния, но к Богу не приходят. Одичание советских людей, впоследствии названных «совками» ужасно. Вот такой рассказ для примера.
Женщина по требованию сожителя утопила в проруби своего маленького ребенка, привязав на шею кирпич. Ребенок кричал: «Мама», но она все равно, бросила его в воду. Потом этот крик: «Мама» - женщина неотступно слышала. И когда на следствии ее избивали, хотя и так все было ясно, и когда приговорили к расстрелу, и когда привели приговор в исполнение. Она слышала только крик ребенка, а не выстрелы.  И она, и ее ребенок остались некрещеными. И никто не посочувствовал ей, кроме старой ее матери: «Погубила ты себя, девка» - сказала она.
Ужасы русской жизни. Монстры Мамлеева с его страшилками, тускнеют пред этими реальными историями.
Книги отца Димитрия о безбожных людях в безбожной стране. И том, как люди ищут и находят Бога. И до какого одичания доходят без веры, без Бога.
Я еще тогда, в начале 70-х, читал эти страницы и до сих пор живу многими рассказами, почерпнутыми оттуда. Например, как один школьник, по имени Коля, ученик 5 класса, ходил в церковь, а учительница по математике узнав об этом, стала ставить ему сплошные двойки. Но мальчик, знал математику очень хорошо, на пятерку. Он пришел к священнику и пожаловался. Отец Дмитрий служил тогда в Преображенской церкви, которую вскоре закрыли и взорвали. И они помолились Николаю Чудотворцу, чтобы была у мальчика пятерка. И наступает конец года. Учительница, она же классная руководительница, переводит оценки из журнала в табель. Табель – документ строгой отчетности, помарки недопустимы. Но она ошибается, вместо годовой двойки, ставит мальчику пятерку.  Придется все переписывать заново. Но бланки закончились. Чистых нет. Она идет к директору и просит у нее чистый Табель. Директор открывает сейф и оказывается, что ни одного запасного табеля не осталось. Они рассматривают ошибку внимательно… исправить никак нельзя. И приходится оставлять пятерку.
- Ну, он успевает по математике? – спрашивает директор. Математику-то он знает, - отвечает учительница.
 - Так почему бы пятерку не поставить?
- Та он же в Бога верит! – отвечает учительница.
 - Бог услышал, значит – неожиданно заключает директриса, секретарь парткома школы.
Действие книги производили мгновенное, совершенно неожиданное и уникальное. Об этом мало кто знает до сих пор. Книги были прочитаны западными христианами и произвели на них огромное впечатление. Западные христиане вдруг увидели за железным занавесом подобных себе людей, христиан, только которых мучают. И они откликнулись. Представляю, какой переворот в сознании они испытали.  И там, в холодной «Сибирии», и дикой «Тартарии», в этой ледяной стране, святой Николай совершает чудеса. Кстати, на западе Угодник Божий уже не совершал никаких чудес. По неверию их. И вдруг, в дикой, варварской стране, молятся Богу, и Бог слышит их. Их, а не цивилизованных и обеспеченных европейцев. Конечно, за такое, можно вложить в конверт свое сердце и список родных имен.
Угол Почтового отделения заполнялся до потолка. И тогда звонили, напоминали, просили забрать. Отец Дмитрий устраивал целые экспедиции по доставке посылок. Нанимались машины, привлекались прихожане. Не однажды и мне довелось тащить заграничные ящики. После экспедиции намечался литературный вечер, что меня больше интересовало. Но, помню, он сорвался, отца Дмитрия срочно вызвали к умирающей. Он никому не отказывал. Это редкость.
Литературные посиделки у отца Дмитрия свели меня со многими интересными людьми. Художник и поэт Анатолий Сенин, иконописец Саша Столяров.  Они стали моими друзьями. Теперь это можно сказать, назвать имена, род занятий. А тогда это было невозможно, и сам отец Дмитрий предупреждал, чтобы мы не говорили о себе лишнего. То есть – место работы. Поэтому знали друг друга только по именам.
Однажды мы возвращались из Виноградово в Москву с одним неприметным молодым парнем из общины отца Дмитрия. Дорога долгая, часа два, сидели вместе и о многом переговорили. Оказалось, что этот неприметный человек был врачом-психологом и работал на скорой психологической помощи.  8 лет подряд он поступал в Семинарию Свято-Троицкой Лавры. Других семинарий и не существовало. Для того, чтобы его документы приняли, он был вынужден каждый раз увольняться с работы на два летних месяца, а потом опять возвращаться. Трудно себе это представить, и так 8 лет подряд. Всегда экзамены сдавал на круглые пятерки, но в зачислении ему отказывали, ссылались на уполномоченного по делам религий. В те времена людей с высшим образованием в семинарию не принимали. Уполномоченный не разрешал. В начале двухтысячных я однажды зашел на службу в Рождественский монастырь и неожиданно увидел этого парня в священническом облачении перед открытыми царскими вратами. Значит, он все же добился своего.

Верным чадом отца Дмитрия был Валерий Бурдюг, многодетный отец. Его дети рисовали ангелов, которые копьями пронзают чертей. У чертей были черные крылья, и они неизменно носили буденовки со звездой. У некоторых были большие погоны с красными звездами.  У одного, самого большого и жирного на груди было 4 звезды. И его пронзали сразу два копья. А пятая была пририсована потом, совсем с боку (места не хватило) И мы с восторгом понимали, что это сам Генеральный секретарь, именно в тот год ему «расширили грудную клетку» чтобы прикрепить пятую звезду. Мама была художницей и пририсовывала к ангелам золотые нимбы.  В итоге получались просто шедевры. Рисунки дарили, рисунки висели на стенах приходских домиков отца Дмитрия.
Бурдюга и его друга Бударова вскоре посадили, за распространение молитвословов, которые они изготавливали кустарным способом, а потом достали офсетный станок. Но увы, воспользоваться им не пришлось… Я думаю, что эти люди должны быть отмечены церковно самыми высокими наградами. А они забыты.
Александр Огородников, один из первых участников семинара отцп Дмитрия, впоследствии организовал собственный семинар по изучению Евангелия, осужден на 7 лет. Петр Старчик, бард, исполнитель песен на стихи русских потов, на стихи поэтов диссидентов, получил - 4 года принудительного лечения в психиатрической больнице. Список можно продолжать...
 
Вспоминаю мать Валерию, создавшую подпольный монастырь. Монахини способом шелкографии печатали молитвословы. Но особенно хорошо и прибыльно у них получалось печатание поясов с 90-м псалмом. Их подпольный монастырь – это невероятная вещь, если бы сама мать Валерия не описала свою жизнь в книге (кстати, до сих пор не изданной) могло бы показаться, что этого и не было. У монахинь оказался неплохой доход, трудились они в подвальном помещении, а распространяли свою продукцию через приходы. У них были свои осведомители в КГБ. Да, да, в самом КГБ, которые предупреждали их условными знаками о готовящихся облавах.
Письма шли из-за границы. Мы собирали их в мешки и несли священнику. Вот так восстанавливалась Вселенская Церковь, а не распоряжениями епархиальной администрации. Восстанавливалось доверие людей друг к другу, вопреки воле политиков. Не думаю, что найдется у нас не только какой-нибудь советский писатель, а вообще, отечественный писатель, у которого были бы такие читатели.
Вокруг отца Дмитрия быстро образовался кружок, а вернее, целый круг творческой интеллигенции. Кто-то еще застал служение отца Дмитрия на Преображенском, а кто-то подключился только в Гребнево или Виноградово, куда его сослали. («Вышвырнули из Москвы» - скажет отец Дмитрий.) Я ездил с Павелецкого вокзала в Гребнево, а потом на автобусе и в Виноградово, в церковь при старинной помещичьей усадьбе.
Так вот, напомните, кому из писателей читатели их книг, со всего мира слали деньги в конвертах, или иным, описанным способом? Если не вспомните, а я не знаю такого, то надо бы повесить портрет писателя, священника Дмитрия Дудко на высокое, светлое место. Конечно, не в ЦДЛ, а лучше в сердце. Потому что он обращался к сердцам человеческим и сам народ присудил ему высшую премию.  Отец Дмитрий сумел показать, что русские люди не те дебилы и питекантропы, какими изображала их западная пропаганда и какими хотела их сделать советская безбожная власть. Он доказал, что и в нас есть душа. И она нуждается в Спасителе.

Года через два после моего знакомства с отцом Дмитрием, было это то ли в Гребнево, то ли в Виноградово, он, разбирая папочку со стихами, которые ему несли, возвращая подборки стихов с устными краткими рецензиями и наставлениями, вдруг назвал мое имя, и посмотрел на меня.
- Вы не знаете, такого-то? – спросил он меня. Он сам не знал меня по имени, только визуально.
 Я молчал. Ведь прошло года два, как я сунул ему свои произведения в папочку. Думал, он скажет, -  никуда не годится, то что этот имярек пишет и так далее.  Он отвел глаза и стал говорить, что вот этот Лев Алабин тоже прислал ему свои вещи и сначала он не стал читать их, не понравилось, а потом, опять они попались на глаза и тут он стал говорить этому имяреку множество лестных слов, комплиментов и в конце попросил познакомить его с ним. То есть, со мной. Я молчал, совсем перестав дышать.
В общем, мы так и не познакомились. И я его никому не выдам.