Костыря, Неверовы в Балахте и Уручье

Неверовы и Костыря в Балахте и в Уручье

Рассказы о прошлом нашей семьи
Нам захотелось оставить воспоминания о дорогих нам людях. А про тех, кого любишь, можно вспоминать без конца и каждый раз по-разному.
Какими же были наши предки? Хорошими? Сложными? Добрыми? Раздражительными? Не знаем. Ведь с большинством из них мы знакомы только по письмам и рассказам родителей.
В этих рассказах наши деды-прадеды любили жизнь! Не боялись трудностей и тяжёлой работы. В поисках лучшей доли преодолевали тысячи километров и никогда не сдавались!
Мужчины нашей семьи верно служили Отечеству, участвовали во всех выпавших на их долю войнах и некоторые из них навсегда остались лежать на полях сражений.
Наши предки любили родную землю, много и тяжело работали, создавали семьи и делали всё, чтобы их дети выросли счастливее и образованнее своих родителей.
Среди них были люди весёлые и горячие, предприимчивые и романтичные, склонные к путешествиям, техническим наукам и творческим профессиям.
Вместе со всем народом наши предки пережили тяжелые испытания, которые преподнесла им история нашей страны, смогли сохранить свою честь и достоинство и остались неисправимыми оптимистами!
Ещё наши предки очень дорожили своей роднёй, всегда помогали друг другу, не забывали про тех, кому пришлось уехать далеко от родных мест.
Такими представили нам нашу родню родители. Такими же мы и хотим передать их следующим поколениям  семьи – ведь люди живут, пока их помнят. И мы надеемся, что когда-нибудь наши дети и внуки захотят больше узнать о своих корнях, прочитают эти воспоминания и даже продолжат их уже своими рассказами о времени и о нас.
Оля Неверова (Кухаренко), 02.10.1948г.
Таня Неверова (Залуцкая), 22.08.1952 г.
Ноябрь 2018 г.
г. Минск
 
Неверов Стефан Антониевич
23.03.1868 – 1930

     Неверов Стефан Антониевич родился 23 марта 1868 г. в г. Чита. По национальности – русский, социальное положение – служащий. Больше о его происхождении ничего не известно. Из документов сохранились «Трудовой список» и свидетельство о смерти.
     В «Трудовом списке» подробно отражена богатая трудовая биография Неверова Степана Антоновича – так звали в семье нашего деда.
    Из записей в «Трудовом списке» видно, что Степан был склонен к путешествиям, переменам мест и к технике. В 18 лет он оказался в далеком от Забайкалья Перми, где начал трудиться на Уральской железной дороге. С 1886 по 1899 годы перепробовал несколько профессий: работал копировальщиком, монтёром, инструментальщиком, машинистом депо Чусовая, электриком и даже осветителем сцены в театре, закончил Пермское железнодорожное училище по специальности электротехник, о чем имел аттестат №9 от 09.09.1891 г.  С 1899 по 1906 годы Степан жил в Иркутске. Там он тоже сменил несколько мест работы. Все они были в области электротехники и, видимо, стали ступеньками вверх по служебной лестнице, т.к. с 1904 по 1906 года он уже становиться заведующим электрическим магазином и электростанцией Н.П.Полякова в Иркутске.
В июле 1906г. Степан возвращается на родину в Читу и устраивается на строящуюся там электростанцию, а с1906 по ноябрь 1919 года работает заведующим Читинской электростанцией
     Что делал Степан Неверов в лихие годы Гражданской войны неизвестно. С 1919 по 1925 годы никаких записей в трудовой книжке нет. Точно известно, что он остался беспартийным и с 1925 по 1928 годы работал инженером – электриком на Забайкальской железной дороге, где вступил в профсоюз транспортников.
С 1928 по 1930 г. Неверов Степан Антонович работал в Читинском приисковом Управлении «Союззолото» заведующим отделом технического снабжения.     Всё вышеизложенное взято из трудовой книжки моего деда и является точными фактами. Все дальнейшее я знаю из рассказов моего отца и его сестер, моих тёток.
     Чита в начале 20 века не была крупным городом, поэтому заведующий новой электростанцией сразу занял видное положение в местном обществе. К тому же Степан был образован, хорош собой и всё ещё оставался холостым. И только лет через пять после приезда в Читу, в 1910 или 1911 г. Неверов женился на молодой красавице Александре Гарлевской.


Гарлевская Александра
1892(93) – 1944

     Предки Александры были дворянского или шляхетского сословия. Жили они то ли в Польше, то ли в Литве, то ли в Беларуси. Национальности их мы не знаем. Известно только, что они участвовали в восстании Костюшко, за что и были сосланы царским правительством в Сибирь.
     У Александры были, как минимум, две сестры – Агния и Елена. Где и когда все трое родились – не знаю. Про Агнию известно только имя. А Елена или тётка Елена (так её звали в нашей семье) в 30-х годах прошлого века жила в с.Балахта Красноярского края. Она и её место жительства сыграли свою роль в рождении семьи моих родителей.
Вероятно, Александра познакомилась со Степаном Неверовым в Иркутске, где она жила со своими родителями. Свадьба их состоялась лишь через несколько лет в Чите. Ему в ту пору было года 42 или 43, а ей – 18 или 19. Вскоре в семье родилось трое детей:
     Неверова Галина Степановна, 1912 г. рождения,
     Неверова Лидия Степановна, 1914 г. рождения,
     Неверов Георгий Степанович, 26.09.1916 г. рождения – это наш отец.
     Еще в семье постоянно жил их двоюродный брат Мишка. Он был старше лет на пять, считался хулиганом и заводилой всех детских шалостей. Почему он у них появился, когда и куда исчез, не знаю. Но в рассказах отца и тети Лиды о своем детстве Мишка упоминался часто и весело.
     Хоть и грянула в 1917 году в Российской Империи революция, до Читы её кровавые волны добирались достаточно долго. Семья Неверовых по-прежнему жила в собственном деревянном доме в относительном благополучии и на дворянский манер. Мать Александра не работала, занималась хозяйством и воспитанием детей. Девочек Галю и Лиду учили рисованию, игре на фортепиано, которое имелось в доме, рукоделию, литературе. Сына Гошу тоже учили играть на скрипочке, рисовать и читать стихи. Пилить на скрипочке Гоше не очень-то хотелось, и однажды он как-бы случайно разбил скрипку об угол печки. Так с музыкальными занятиями было покончено, но интерес к классической музыке остался и потом передался нам с сестрой.
     Гоша рос любознательным мальчиком, рано научился читать, играл в шахматы, любил решать ребусы и математические задачки, за что ещё в раннем детстве получил прозвище «Ученый». Наши тети Лида и Галя так и звали своего брата Гошу всегда, аж до самой смерти.
     В семье имелись устоявшиеся и бережно поддерживаемые традиции. На новый годв доме наряжалась настоящая ёлка с конфетами, подарками, маскарадными костюмами, хороводами и стихами. Эта традиция потом свято соблюдалась уже в нашей семье. Не знаю, какие стихи читали Галя, Лида и Гоша в своем далеком детстве. Но одно из них Гоша запомнил навсегда. Оно казалось ему смешным, и папа часто рассказывал его нам, своим дочерям, а потом и своим внукам. Думаю, что известным оно было только на Дальнем Востоке. Вот оно:
     Жили-были три японца: Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрони,
     Жили- были три японки: Ципи, Ципи-Дрипи, Ципи-Дрипи-Лимпампони,
     Вот женились: Як на Ципе, Як-Цидрак на Ципе-Дрипе,
     Як-Цидрак-Цидрони на Ципе-Дрипе-Лимпампоне.
     В этой незатейливой скороговорке, которую 100 лет назад выучил со своей мамой маленький Гоша, с нами до сих пор живет частичка папиного детства.
     Под руководством хулигана Мишки дети часто шалили. Однажды их шалость чуть не закончилась бедой: зимой Гоша, Мишка и Лида выбивали на снегу ковер. Маленького роста Лида случайно упала на него. Мальчишкам стало весело, со смехом они закатали Лиду в большущий ковер, взвалили на плечи и понесли в дом. А она в этой трубе чуть не задохнулась. К счастью, в доме её сразу развернули, и всё закончилось хорошо.
     В те годы в Чите жило много китайцев. Не знаю, были в семье Неверовых свои домашние животные и огород или нет. Но китайцы уже тогда завалили свежей зеленью весь Дальний Восток. От папы мы узнали слово «зеленщик» - это китаец, торгующий по утрам свежей зеленью и овощами. Он был одет с синие штаны и рубаху, на голове носил плоскую соломенную шляпу и свой товар разносили на коромыслах, к которым были приделаны плетеные корзины. И если у местных жителей часто бывали засухи и не урожаи, то с соседними китайскими огородами этого не случалось никогда! Необычайное трудолюбие китайцев – это тоже одно из впечатлений папиного детства, о котором он нам рассказывал.
     В семье Неверовых детей учили быть честными, порядочными, великодушными, оберегали от житейских невзгод и суровой реальности окружающей жизни. Все трое были романтичны, сентиментальны, имели совестливое мировоззрение. Такими они остались до конца жизни. К борьбе за кусок хлеба Лида, Галя и Гоша были не очень приспособлены.
     И вдруг случилась беда. В 1930 году после тяжелой болезни умер Неверов Степан Антонович. Семья осталась без средств к существованию. Александра профессии не имела и никогда не работала, Галя с Лидой тоже. Вот так единственным кормильцем и опорой семьи стал Георгий. Было ему в ту пору 14 лет. Он заканчивал семилетнюю школу, хотел учиться дальше, поступить в университет и стать математиком. Но эту мечту пришлось отложить. С учебой на время было покончено. Друзья отца не оставили семью в беде и устроили Георгия столяром в механические мастерские Забайкальской железной дороги. К сожалению, Георгий не был рукастым человеком, столярные навыки осваивал с трудом, но других вариантов кормить семью, состоящую из трех растерявшихся женщин, у него не было.
     Жили очень бедно. Два года Георгий содержал семью один, пока его сестры смогли вписаться в нелегкую для всей страны жизнь начала 30-х годов. Примерно в 1932-33 году Александра второй раз вышла замуж и уехала куда-то очень далеко – в Монголию или Китай. В этом замужестве вышла какая-то темная история: то ли этот муж оказался шпионом, то ли саму Александру склоняли к разведывательной деятельности. Про это рассказывала тетя Лида, но я по малолетству не сильно интересовалась, о чем сейчас жалею.
     Долго Александра замужем не пробыла и вернулась. В 1935 году вся семья перебралась в Томск. Почему? Не знаю. В Томске Георгий устроился инструктором столярного дела в учебно-производственный комбинат глухонемых. Работал он там всего год, но вспоминал об этом всю жизнь: такое сильное впечатление произвело на него общение с глухонемыми людьми.
     В 1936 году Александра, Лидия и Георгий переезжают на Волгу в город Саратов. Галина к этому времени вышла замуж и осталась в Томске.

Неверова Галина Степановна
1912 – 200?
     Какое образование было у Галины, мне не известно. Знаю только, что всю жизнь она занималась художественно-оформительской деятельностью. Там-то в «богемных кругах» Томска она и познакомилась с актёром местного театра Михаилом Шадриным, который был лет на 10 старше неё.
 У них родилось два сына, но семейная жизнь не задалась по причине пьянства Михаила. Поэтому даже фамилии у сыновей оказались разными: Неверов Юрий – старший и Шадрин Владимир – младший.
     Регистрировать детей Галина и Михаил ходили порознь, и каждый дал ребенку свою фамилию. Через какое-то время Галина с Михаилом разошлась, но в Саратов к родне  не поехала. Решив, что прокормиться в деревне ей будет легче, Галина с детьми прибыла к своей тетке Елене в село Балахта Красноярского края. Устроилась работать она в местную школу учителем рисования. Началась Великая Отечественная Война. Жить стало совсем трудно. Все отдавалось фронту. Сибиряки жили голодно и холодно. В 1942 году в школу пришла новая учительница русского языка Марина Костыря.
     Женщины подружились, не подозревая о том, что в будущем им предстоит породниться. В военные годы балахтинские учительницы были обязаны работать еще и в колхозе, заменив ушедших на фронт мужиков. Марина помогала Гале освоить нелегкий крестьянский труд. Вместе они косили сено, работали в коровнике, вязали шерстяные носки для фронта. Мать Марины, Анна Никитична Костыря, как могла, подкармливала вечно голодных Галиных мальчишек. Тогда она и подумать не могла, что эти Юрка и Вовка станут двоюродными братьями ее будущим внучкам. Потом наша бабушка рассказывала, что обычно в дом приходил более бойкий Вовка и, если Анна давала ему кусочек хлеба, он никогда его сразу не ел, прятал этот кусочек за пазуху, чтобы дома поделиться с братом.
Не знаю, где в войну был муж Галины Михаил. Контакты с семьей он поддерживал. В начале 50-х годов Галина уже с взрослыми детьми вернулась в Томск и прожила с Михаилом до его смерти. Думаю, что на решение о переезде повлияло еще и то, что в Томске был и до сих пор существует один из старейших ВУЗов Сибири – Томский университет. Туда на математический факультет и поступил старший сын Галины – Юрий Неверов.
Тётя Галя один раз побывала в Минске, причем сюрпризом, не предупредив нас о приезде. Было это летом 1963-1965 года. Наша бабушка Анна отправилась в очередной вояж по Сибири. В в/г Уручье входную дверь в квартиру мы днём не закрывали на замок. Я была дома одна и что-то делала на кухне. Услышав странные звуки, я вышла в коридор и увидела маленькую незнакомую женщину с чемоданом, которая со словами «Здравствуйте, я ваша тётя!», бросилась меня обнимать. Конечно, я сразу поверила, хоть никогда не видела даже её фото, пустила в квартиру и до прихода родителей с работы мы с ней подружились. Тетя Галя оказалась веселой оптимисткой с румяными щеками, которую не согнули семейные невзгоды. Разговорам на кухне не было конца. Галя с Гошей вспоминали родителей, своё детство. С Мариной обсуждали балахтинские новости и общих знакомых. Мама любила Галю, с которой они вместе пережили трудные годы войны. И она решила сделать ей по тем временам щедрый подарок. Она купила отрез красивой материи малахитового цвета и сшила нарядное платье. Платье вышло замечательное, оно очень шло краснощекой фигуристой Гале. Но когда мама его отглаживала, то сбоку сожгла утюгом: образовалось небольшое темное пятно. Нашему всеобщему горю не было предела. Все, как могли, утешали маму, особенно Галина. Конечно, платье поехало в Томск, и тётя Галя долго его носила. Но картину маминого огорчения, всеобщих уговоров, цвет, фасон платья и это злосчастное пятно от утюга я помню до сих пор. Неверовой Галины Степановны не стало в начале 2000-х годов.

Неверов Юрий Михайлович
1936 – 1986?
     Учился он отлично и после окончания университета остался работать на кафедре преподавателем. Параллельно он занимался научной работой, писал статьи, печатал их в журналах, которые присылал нашему папе (своему дяде Гоше) для обсуждения.
     Но со здоровьем у Юрия были проблемы: случались нервные срывы, которые участились в зрелом возрасте. Думаю, что разгульная жизнь его отца Михаила так жестоко напомнила о себе. Семьи у Юрия не было. Он всегда жил с матерью Галиной и умер в возрасте примерно 50-ти лет.

Шадрин Владимир Михайлович
1938 - 

     Какое у него образование мне не известно. На жизнь он зарабатывал рисованием. Владимир занимался художественным оформлением города Томска. Это были витрины магазинов, плакаты и транспаранты к праздникам, Доски Почета, т.е. все то, что украшало улицы советских городов. Там же работала его мать Галина. В какой организации это делалось, не знаю, но много денег им не платили. По этой причине, но думаю, что больше для души, Владимир рисовал картины. Центр Томска является памятником древнего зодчества Сибири. Про его деревянные кружева, ажурные балконы, заснеженные парки выпущены открытки, фотоальбомы и даже снят телевизионный фильм, который мне посчастливилось посмотреть. Эти городские пейзажи и окружающую Томск природу Владимир рисовал и продавал.
     Наша общая тетя Лида, когда характеризовала человека, всегда употребляла слово «натура». Цитируя ее, скажу, что Владимир – тонкая, ранимая и романтическая «натура», которой трудно пробиться в жизни. Женился он на Алле, из рабочей среды. Ни о какой утонченности там не было и речи, что не очень нравилось моим обеим теткам. В их письмах к нам ей часто доставалось за прямоту и грубость. Но Алла крепко держала семью в руках, уберегла мужа от главного порока многих творческих людей – пьянства, родила и воспитала двоих детей: Ольгу и Андрея. Они давно уже выросли, завели свои семьи, но где и как живут, не знаю.
     Когда состарились Лида и Галя, сильно заболел Юра, Алла помогала им, как могла. Она и сообщила нам о смерти последней из наших тетушек.
     Владимир однажды приезжал в Минск. Я его запомнила симпатичным, русым, интеллигентным и скромным человеком.

Неверов Георгий Степанович
26.10.1916 – 14.12.1994
     Сохранилась трудовая книжка, Военный билет красноармейца, справки о ранениях, дипломы об ученых званиях и т.д., откуда и взяты главные вехи трудовой биографии Неверова Георгия Степановича.
В 1936 году Георгий с матерью и сестрой Лидией приезжает в Саратов и устраивается на завод №180 столяром. Желание стать математиком не покидает его и вечерами он учится на рабфаке, готовясь к поступлению в ВУЗ. Завод №180 не хотел терять способного молодого человека и дал Георгию направление в Политехнический институт на специальность своего профиля. Но Георгий не сдавался. Он как-то исхитрился одновременно подать заявления в два ВУЗа: в Политех и в Саратовский университет на механико-математический факультет. И надо же было такому случиться, что экзамены в Политех он завалил, а в Университет все сдал на «отлично» и 1938 году стал студентом мехмата! Казалось, вот она, мечта рядом. Но наступил 1941 год. 18 июля 1941 года Неверов Георгий Степанович был призван в Красную Армию рядовым.
Существует следующий рассказ о его призыве на фронт. Студентов мехмата Саратовского университета в начале войны мобилизовали и повезли куда-то под Москву в секретное КБ разрабатывать оружие. В их числе должен был ехать и Георгий. Об отъезде объявили неожиданно, родным сообщать ничего не разрешили, но Георгий всё-таки сбежал попрощаться с матерью и сестрой – могло быть, что и навсегда. Пока бегал туда-сюда, поезд ушел. Георгий не стал его догонять, прямо с вокзала пошел в военкомат, записался добровольцем и провоевал на передовой с 1941 по 1945 год. Имеет два ранения (одно сквозное через брюшную полость) и боевые награды, причем одна медаль «За отвагу» нашла его спустя много лет после Победы. А на базе того КБ, где в войну трудились папины однокурсники, был создан так называемый ЦУП, который занимался разработкой космической техники. Двое из одногруппников Георгия, Доступов и Тархов, в 1965-1970 годах приезжали в Минск. Доступов стал доктором наук, работал в Москве в Академии и приезжал к Георгию на защиту диссертации. Кем стал Тархов, не знаю. Но жил и работал он в Звездном городке и даже был соседом по лестничной клетке с тем летчиком, который погиб вместе с Гагариным. Тархов не раз приезжал к нам в гости с женой. Папа тоже заезжал к нему в Звёздный городок. Но для этого надо было выжить на войне.
После призыва Георгия направили на краткосрочные курсы в артиллерийское училище и с ноября 1941 г. он – командир орудия на Ленинградском фронте. О войне отец рассказывал мало, но кое-что я запомнила.

Начинал воевать Георгий командиром пехотной пушки 45-го калибра. Она палила по врагам, помогая идущей вперед пехоте. Потери на батареях была огромные. В начале войны пушки и снаряды к ним перевозили на лошадях, которые часто гибли и тонули в ленинградских болотах. Поэтому бойцы впрягались и тащили всё на себе. От холода, грязи и сырости тела бойцов покрывались нарывами, адски болевшими под ящиками со снарядами, которые бойцы несли на спинах. И ещё голод, страшный голод днем и ночью, забиравший у людей последние силы. От огромных тяжестей и усилий у Георгия получилось опущение всех внутренних органов, особенно желудка, который его мучил болями всю жизнь. Я помню, как временами отцу приходилось носить поддерживающий бандаж. Но это потом. А пока все силы отдавались будущей победе.
В августе 1942 года на ленинградском фронте Георгий вступил в ряды ВКП(б). Большинство людей его поколения не имели ничего общего с ленинскими революционерами – ниспровергателями, замышлявшими мировую революцию. Как обычные русские люди, Георгий связывал коммунистические идеалы с желанием созидать на родной земле, быть верными семье и Отечеству, трудиться не за страх, а за совесть. Он гордился, что вступил в партию на фронте, в самые трудные годы войны и в перестройку не отказался от партбилета.

В звании старшего сержанта Георгий провоевал на ленинградском фронте год, был ранен. С 8 сентября по 3 ноября 1942 года лечился в г. Рыбинске. Потом опять был фронт и второе ранение, после которого его посылают в Горьковское училище зенитной артиллерии. Подучившись там с июля по сентябрь 1943 года и, получив офицерское звание, Георгий вновь отправляется на фронт, где командует зенитками, которые охраняли дорогу жизни через Ладогу.
Когда война пошла на запад, его зенитки защищали переправы через реки, которых было много на пути нашей армии. Переправы постоянно бомбили и зенитчики часто погибали.

За свою землю немцы бились отчаянно. Особенно страшно было на Дунае при их контрнаступлении у озера Балатон. В 70-е годы была популярна песня «Венок Дуная», там были слова «Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок…», так вот, когда отец впервые услышал эту песню, у него на глазах выступили слезы, и он рассказал нам, что видел эту реку, красную от крови и полную плывущих по ней человеческих тел. В том бою от его батареи в живых осталось мало бойцов. Много лет спустя, в 70-е годы однополчане каким-то образом нашли отца, и с фронтовичкой Ольгой, после войны жившей с семьей в Кронштадте, он был в переписке.
Закончил войну Неверов Георгий Степанович в звании лейтенанта в городе Будапеште. Ему сказочно повезло: провоевав на передовой с 1941 по 1945 год, получив два ранения, Георгий остался жив и даже не стал инвалидом. Но фронтовые тяготы сказывались на его здоровье всю жизнь.
 
А День Победы был и остается главным праздником в нашей семье.
Будапешт поразил Георгия своей красотой, и он часто нам об этом рассказывал. Там он сделал себе фотографию, которую мы с сестрой очень любим и бережём, 16-07-45 г.,  Будапешт – написано на обороте. После Победы Георгия оставили служить в Венгрии. Но связывать жизнь с армией он не хотел и мечтал вернуться в мир формул и уравнений. Демобилизоваться ему почему-то долго не удавалось. Помог товарищ, служивший в штабе части. В марте 1946 года Неверов Г.С. отбыл из Будапешта в Саратов, где в войну жили его мать Александра и сестра Лидия. Как они жили все эти годы, тётя Лида никогда не рассказывала. Думаю, что это было страшно.
Неверова Александра умерла в 1944 году от голода в городе Саратове. Её единственный сохранившийся документ – это свидетельство о смерти, где так и написано: причина смерти – дистрофия. Так что в Саратове Георгия ждала только сестра Лидия. Георгий сразу восстановился в Универе и продолжил учебу. Но получить диплом опять не удалось. После войны в Саратове по-прежнему свирепствовал голод. От недоедания у Георгия обострились раны и болячки, полученные на фронте, стали выпадать зубы, от которых к 45 годам не осталось ни одного. Он уже голодал во время блокады на ленинградском фронте, поэтому врачи сказали, что его организм такого не выдержит и посоветовали перебраться в деревню, где прокормиться легче.

     Уцелев на такой страшной войне, умирать совсем не хотелось. Георгий вспомнил о тетке Елене, жившей в селе Балахта Красноярского края. Он не испугался холодной Сибири, тут же перевелся на заочное отделение Красноярского пединститута, приехал в Балахту и с 23. 04.1947г. устроился работать учителем математики в Балахтинскую среднюю школу. Там и встретились Неверов Георгий Степанович и учительница русского языка Костыря Марина Сергеевна – наши будущие мама и папа. Ему был 31 год, ей 28 лет. 2 октября 1948 года родилась я – их первая дочь. Родители мечтали о девочке и даже имя придумали заранее – Ольга.
 
Папина тетка Елена еще до моего рождения приготовила нарядную пеленку с вышитыми «ришелье» инициалами О.Н. В ней-то меня и забрали из Балахтинского роддома. Мама часто вспоминала, как в роддом пришел заляпанный с головы до ног октябрьской грязью, но абсолютно счастливый папа и принес самый дорогой в её жизни подарок – целую буханку свежего хлеба. В 1948 году люди не ели досыта, поэтому вкус и запах этого хлеба она запомнила навсегда.
 
Много лет спустя, в сытые годы, мама не уставала повторять, что самая вкусная еда – это хлеб, пересказывала эту историю и на глазах у неё выступали слёзы. А пелёнку и платье с анютиными глазками, которое вышивала для меня её подруга Валя, мама сберегла, и оно до сих пор у нас храниться.

Учителем Георгий проработал всего два года и 15.05.1949г. был переведен на должность заведующего Балахтинским РОНО. Жизнь стала налаживаться, в семье ожидали второго ребенка. Но империалисты не дремали, международная обстановка накалялась. В государстве решили увеличить численность армии, и Георгий попал в этот призыв. Офицеры, не уволившиеся после войны в запас, за прошедшие годы успели стать майорами и подполковниками. Он же начинал новый этап военной службы в звании лейтенанта.

Оставив беременную жену и малолетнюю дочь, 12 апреля 1952 года Неверов Георгий Степанович отбыл в город Комсомольск-на-Амуре служить в артиллерийском полку.
22 августа 1952 года родилась вторая дочь Татьяна. Отец узнал об этом через несколько недель из писем. Другой связи с частью, где служил Георгий, не было, и это сильно затрудняло обсуждение планов родителей на дальнейшую жизнь. Думаю, что 1952-1953 годы были непростыми для нашей семьи. Марине и её матери Анне предстояло решиться на переезд и навсегда оставить родные места, многочисленных родственников, могилу маминого отца Сергея, которого обе очень любили, оставить подруг, работу, с трудом нажитое имущество, жильё и пускаться в неизвестность. Но куда? Ведь Георгий с судьбой не смирился и без конца строчил рапорты с просьбой об увольнении. Посылал их далеко, чуть ли не в Москву, но ответов не получал. Примерно через год, в апреле или мае 1953 года Георгию дали отпуск. Он приехал в Балахту и впервые увидел свою вторую дочь Татьяну, которой был уже почти годик. После окончания отпуска родители решили всем табором отбыть к месту службы Георгия в Комсомольск-на-Амуре.
 
     Стали потихоньку собирать вещи. Когда до отъезда оставалось несколько дней, отцу пришла телеграмма из Москвы, чуть ли не от самого Калинина (но я в это не верю). В ней говорилось, что из армии его не уволят, но предоставляют работу по специальности. В Белорусском городе Гомеле открывалось военное училище, Неверов Г.С. направлялся туда преподавателем математики. Думаю, что радости его не было предела. Наш общий отъезд пришлось отложить. Отец поехал в Гомель устроиться и снять квартиру. Через пару месяцев, примерно в июле 1953 года, наша семья вместо дальневосточного Комсомольска-на-Амуре прибыла в белорусский городок Новобелицу, где тогда находилось училище – будущее МВИРТУ.

Переезжать помогал мамин брат Иван. Страна все ещё пребывала в послевоенной разрухе. Поезд тащился медленно, удобств не было никаких. Постель, посуду, подушки, одеяла пассажиры использовали свои. Воду набирали в чайники, стоя на станциях в очереди к титанам. Однажды, пока бабушка наливала кипяток, я чуть не потерялась, о чем мне назидательно припоминали многие годы. В набитом до отказа людьми плацкартном вагоне было душно и грязно, а моей маленькой сестренке приспичило учиться ходить. Если её не спускали на пол, Таня громко кричала, присоединяя свой голос к шумящему вагону. Уложить спать, вымыть и накормить в дороге годовалого ребёнка было очень сложно, ведь про влажные салфетки, подгузники и детское питание в баночках никто даже не слышал! Так и тряслись мы по рельсам, преодолевая тысячи километров огромной страны. Наконец дней через 7 или 8 прибыли в Новобелицу.

 На станции поезд стоял 3 минуты, и за это время надо было успеть выгрузить вещи, самим спуститься и нас с Таней не забыть. Мне в ту пору исполнилось 4 года и 10 месяцев, и я отчетливо помню, как стою у выхода из вагона, поезд замедляет ход и вдоль него бежит мужчина, которому дядя Ваня сбрасывает узлы и чемоданы, а потом и нас с сестрой. Это был наш папа! Вот как мы прибыли в Беларусь, и, как оказалось, навсегда!

А потом мама с бабушкой часто вспоминали наш переезд, особенно, как я потерялась на станции Ужур, как Таня сделала в вагоне свои первые шаги, как добывали на станциях воду и пищу, ночевали в зале ожидания во время пересадки в Москве, как выкидывали детей папе на руки в Новобелице. Через год военное училище перевели в Минск, и оно стало называться МВИРТУ. В училище Неверов Г.С. смог реализовать свои самые смелые профессиональные мечты. Много лет он работал на кафедре высшей математики: читал лекции, вёл практические занятия, писал пособия, статьи, методички, был председателем приемной комиссии по математике на вступительных экзаменах.
 
Неверов Г.С. защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук, доцентом, профессором. Техника развивалась стремительно, появились первые вычислительные машины – ЭВМ. Они состояли из нескольких металлических шкафов, сверху донизу набитых приборами, выполненными на электронных лампах. Приборы и шкафы соединялись между собой многочисленными толстыми и тяжелыми кабелями. Конструкция была громоздкая и капризная: при малейшей тряске и перегреве техника выходила из строя. Но всё равно это было чудо. Георгию очень хотелось научиться использовать возможности ЭВМ, и он перешел с кафедры во вновь созданную лабораторию. Отец часто приносил домой бобины из бумажной ленты с дырочками – так называемые перфоленты - и вечерами перематывал их, отыскивая ошибки. Так что молодые пользователи айфонов даже близко не представляют, с чего начинались современные гаджеты каких-то 40 лет назад.

Новые области математики отец осваивал с интересом и Неверова Георгия Степановича можно смело назвать одним из первых программистов в Белоруссии, хотя такого слова ещё в обиходе не было.

На новом поприще Георгий быстро добился заметных успехов, ему присвоили ученое звание «старший научный сотрудник», которое в те времена присваивалось и утверждалось в Москве. Его программа компьютерного составления расписания занятий была признана лучшей и рекомендована Министерством Обороны для внедрения во всей военных ВУЗах страны. Поэтому в 70-е годы Георгий много ездил в командировки. Тогда-то он и навестил своих однополчан в Кронштадте и Звёздном городке, погостил у сестры Гали в Томске, посетил Красноярск и много других городов. Он всегда привозил из командировок подарки, обычно это были конфеты. Однажды из Красноярска вместо ожидаемых конфет он привез большую коробку с настольной игрой «Футбол». Мы с сестрой с кислыми минами открыли коробку, а там оказались 11 шоколадных шаров диаметром сантиметров 10 с разными начинками внутри. Этот подарок я помню до сих пор, ведь таких огромных конфет я не видела больше никогда. А ещё в командировках с папой случались всякие курьёзные истории и мы всей семьёй ждали, что же смешного случилось с ним в этот раз.

     Годы летят быстро, всё когда-нибудь заканчивается. Потихоньку закончилась и папина активная научная деятельность. В 1992 году отец решил уйти на пенсию. Трудовой стаж Неверова Г.С. составлял 64 года! Но не работать он не мог. Дома он написал пособие для решения задач по матанализу и послал его на конкурс в издательство «Вышэйшая школа». Где-то месяц спустя после смерти Неверова Г.С. нам сообщили, что принято решение издать его пособие, но сотрудничать с издательством было уже некому. Так закончилась его трудовая жизнь.

Неверов Георгий Степанович умер 14 декабря 1994 года в военном госпитале от инсульта. Училище, в котором отец прослужил с 1953 по 1992 год, похоронило его со всеми почестями, которые только возможно было оказать ветерану Великой Отечественной Войны, своему старейшему сотруднику и просто доброму и хорошему человеку. Из троих детей Степана и Александры Неверовых Георгий прожил самую счастливую жизнь. Он занимался любимым делом и достиг в нём определенных успехов. Он создал крепкую семью, был счастлив с женой, тещу считал своей мамой. Он подружился с братом жены Иваном, сестёр Лидию и Галину поддерживал материально. Он просто обожал своих дочерей, зятьев и внуков. И мы все платили ему тем же!
 Совсем иначе сложилась судьба его второй сестры Лидии.

Неверова Лидия Степановна
1914-199?
После отъезда брата Георгия в Балахту Лидия осталась в Саратове одна. Своей семьи у неё не было и, к сожалению, она у Лиды не появилась никогда. Зато имелась двоюродная сестра Люба, по профессии врач. Она была замужем за военным, который после войны служил в городе Львове. У них росла дочка Ира. Детских садиков на Западной Украине тогда ещё не было, а Любе хотелось работать. Тут-то она и вспомнила об одинокой Лиде. Через ту же балахтинскую тётку Елену нашла её адрес и написала письмо, в котором пригласила Лиду к себе жить, а заодно и помочь подрастить дочку. Уставшая от одиночества и постоянной борьбы за выживание Лида согласилась.

Любина семья жила в центре Львова в коммунальной квартире. Они занимали две комнаты. Их соседкой была женщина еврейской национальности по имени Полина, которая одна воспитывала сына Серёжу. Они занимали третью комнату этой квартиры. Работала Полина проводницей на железной дороге. Вот сюда и приехала жить Лида в начале 50-х годов.

Старинный европейский город с великолепной архитектурой, знаменитым Оперным театром и комфортным климатом, город, поразивший продуктовым изобилием по сравнению с голодным Саратовом, очень понравился романтичной Лидии.
Первые несколько лет жизни в Львове она занималась Любиным хозяйством и воспитанием племянницы Ирочки, а заодно и соседского Серёжки, когда его мама Полина ездила на поезде проводницей. Лида полюбила детей и часто писала о них в письмах. Когда дети подросли, она устроилась на работу.

В первые годы жизни в Львове Лида совершила одну из главных ошибок: она не стала в очередь на квартиру. В СССР в каждом городе были такие очереди. Люди собирали документы о том, что они нуждаются в жилплощади, подавали их в горисполком или по месту работы и ждали получения заветных метров. На ожидание уходили годы, а чаще целые десятилетия. Пусть через 20 лет, но очередник получал государственную жилплощадь. Метраж и качество жилья, так же как и право постановки на очередь, регламентировались определенными правилами. Другого законного пути получения жилья в стране не было. Так вот, наша тётя Лида не стала в очередь на получение жилплощади в городе Львове. Почему? Не понятно. Может быть, она надеялась, что всё само по себе как-нибудь устроиться, а может быть думала всегда жить с Любиной семьёй. Но Люба так не думала.  Лет через 5 после приезда Лиды Любиного мужа переводят служить куда-то в Центральную Россию. Их дочь выросла, Лида стала не нужна, и Люба не пригласила её с собой. Служебную жилплощадь Любина семья освободила, и Лидия оказалась на улице в прямом смысле этого слова. Добрая душа соседки Полины не выдержала, и она пригласила её жить в комнату, которую они занимали вдвоем с сыном Серёжей. Мало того, когда Полина, наконец, дождалась и получила отдельную однокомнатную квартиру, она не смогла выкинуть Лиду на улицу и взяла её жить к себе.

Лидия всегда поддерживала связь с братом. Когда семья Георгия перебралась ближе к Львову, она приехала в Минск, познакомилась с новой родней и стала у нас частой гостьей.

Работала Лидия в Львовском Доме малютки художником-оформителем. Дом малютки – это место, где оставленные в роддомах дети, жили с рождения и до 3-4 лет. За это время они успевали привыкнуть к нянечкам и воспитателям, и когда малышей распределяли по детским домам, их горю и плачу не было предела. Помню, я с ужасом слушала душераздирающие тётины рассказы о бедных малютках, абсолютно не могла поверить, что есть мамы, которые бросают своих деток, и ещё больше любила родную семью, где нам с сестрой было так тепло и уютно.

Обычно тётя Лида копила отпуск за 3 года и приезжала в Минск на 3 месяца. Для нашей семьи это было всегда важным событием. Папа ехал на вокзал и привозил домой чемодан с вещами, сумку с подарками, уставшую за дорогу Лиду, и обязательно аккордеон в футляре и папку с нотами. Нас с Таней интересовала сумка с подарками. Обычно оттуда появлялись конфеты, игрушки, книжки, красивые одёжки. В Львове было больше всего заграничного, поэтому Лида могла нас с Таней порадовать шикарными нарядами. И это ей удавалось! Я до сих помню красно-белый свитер с орнаментом. Летом в прохладную погоду я надевала его на платье в клетку. На ноги обувала белые кеды с белыми капроновыми носками и, абсолютно неотразимая, выходила во двор играть в настольный теннис или в волейбол. Было мне тогда лет 12-14, я очень нравилась себе в этом наряде и мечтала привлечь внимание дворовых мальчишек.
 Во время своего визита тётя Лида располагалась на моем месте в комнате с бабушкой и Таней, а я перебиралась в комнату к маме и папе на раскладушку, что может быть и не совсем устраивало ещё не старых родителей. Но об этом никто не догадывался. Лиде всегда оказывался максимальный уход, почет и уважение.
На вид тётя Лида была маленькой худенькой женщиной, носившей всегда одинаковую прическу. Считалось, что у неё была мигрень и плохой аппетит. Обычно она спала до 11 часов утра, укрывшись с головой одеялом. Наша бабушка, Анна Никитична, готовила ей сытный завтрак: что-нибудь такое что и нам с Таней не всегда перепадало. Лида ела медленно, мало, давилась, не съедала до конца. Когда она уходила с кухни, бабушка говорила: «Тьфу! Дворянка!» и смачно плевала на пол. Это было страшнее ругательства. Но бабушка так жалела одинокую, слабую, не имеющую своего угла Лиду, что тут же замешивала для неё так называемую «поправку»: мёд, шоколад, сливочное масло, грецкие орехи и что-то ещё варилось в кастрюльке, и Лида ела это месиво по чайной ложечке для возбуждения аппетита. Из-за дороговизны и дефицитности продуктов «поправка» предназначалась только для Лиды, но я её обожала и наворачивала за обе щеки большими ложками, когда никто не видел. Бабушка и мама все время советовали Лиде стать в очередь на квартиру. «Очередь всё равно когда-нибудь придет. Тогда ты сможешь поменять квартиру на Минск и жить рядом с нами» - говорили они. Лида соглашалась, но до горисполкома так и не дошла.

Думаю, что Лида отдыхала у нас и телом и душой. Вечерами и по выходным вся семья собиралась за круглым столом, который свободно помещался в нашей 9-ти метровой кухне. Покончив с едой и быстро убрав посуду, взрослые сидели и разговаривали. Папа с тётей Лидой вспоминали жизнь в Чите вместе с родителями, свои детские шалости, вспоминали Балахту с многочисленными родственниками, войну с её горем и тяготами, вспоминали знакомство мамы с папой и наше путешествие через всю страну из Сибири в Беларусь. Мы с Таней любили эти разговоры и с интересом слушали. Тогда-то мы и узнали вышеизложенные сведения и много чего другого, о чём напишу ниже.

Лида часто рассказывала о жизни в Львове, особенно о знаменитом Оперном театре, где пересмотрела все спектакли. Помню, как я мечтала тоже увидеть и услышать эти оперы и балеты! А ещё она рассказывала о бандеровцах, которые почему-то не любили нашу бедную Лиду, хотели выжить её из Львова и даже иногда больно щипались. Я долго думала, что Бандеры – это новые Лидины соседи по коммунальной квартире, которые вселились вместо уехавшей Любы. А Лида любила всех! Она научилась намного говорить по-украински и восхищалась яркой украинской одеждой, которую можно было купить во львовских магазинах. И Лида купила!  В один из её приездов в нашем ГДО выступали «Песняры». Будучи «Лявонами», они служили в дивизии в Уручье и, став знаменитыми, приехали с концертом для однополчан. В зал Дома офицеров втиснулось всё население городка. Туда-то торжественно и вступила Лида в «вышиванке» и яркой клетчатой юбке с фартучком. Я шла вместе с ней и до сих пор помню ошарашенные взгляды знакомой и незнакомой публики, смотревшей то на Лиду в «вышиванке» то на одетых в такие же «вышиванки» «Песняров».

А ещё она каждый день подолгу играла на аккордеоне. Подозреваю, что этим она сильно доставала нашу бабушку. Остальные члены семьи разбегались в школу и на работу, а ей приходилось присутствовать на всех Лидиных репетициях. Склонив голову и изо всех сил растягивая большущий аккордеон, Лида по многу раз повторяла одну и ту же пьесу, добиваясь совершенства. Бывало и так, что только Лида заканчивала свои упражнения, как прибегала из школы я и начинала громко тренькать на пианино свои пьесы, а потом то же делала и Татьяна! Бедная наша бабушка Анна Никитична! Но все молчали, понимая, что Лида может музицировать только у нас в Минске, т.к. в Львове она живет, по выражению той же бабушки, «на птичьих правах».
 
Живя у нас, Лида много читала. Вообще в семье много читали все. Собственная библиотека у нас была небольшая, поэтому книги и журналы брали у друзей, соседей, из библиотек школы, МВИЗРУ и ГДО. Обязательно выписывались «Роман-газета», «Юность», «Наука и жизнь», «Вокруг света». И всё это читалось! Помню, как тётя Лида перечитывала «Войну и мир» Толстого и переживала первую любовь Наташи Ростовой, как свою собственную. А «Сага о Форсайтах»?! Чтобы лучше разобраться в хитросплетениях родственных связей этой семейки, Лида даже завела специальную тетрадку, куду записывала имена и степень родства книжных героев.

Вторым культурным центром нашей семьи была радиоточка. Внешний вид радио и место, где оно висело, я помню до сих пор. Ведь именно оттуда я услышала так много прекрасной музыки, поразившей меня до глубины души! Сидя в комнате на диване рядом с папой и тётей Лидой, я слушала по радио концерты по заявкам передачи «Театр у микрофона» и большие праздничные концерты. Их я особенно любила: ведь половина такого концерта всегда состояла из классических произведений в исполнении наших самых прославленных артистов. Помню, как я мечтала, чтобы в доме появился телевизор, и я, наконец-то, смогла бы увидеть всевозможных лебедей и загадочные па-де-де. Я очень благодарна папе и особенно тёте Лиде за то, что именно они познакомили меня с прекрасным миром классической музыки, которую я обожаю до сих пор.

Лида часто приезжала к нам зимой, чтобы участвовать в подготовке к Новому Году. В этом деле ей не было равных! В изготовлении самодельных игрушек участвовали мы с сестрой и наши подружки. Закупались разнообразная цветная бумага, вата, краски, кисти. Из крахмала варился клейстер. Детская компания во главе с тётей Лидой садилась за круглый стол – начиналось наше творчество! Я до сих пор помню, как сделать бумажные розы и китайские фонарики, как нанизывать на нитки разноцветные флажки и ватные снежинки и даже как украсить стеклянными бусинами корону для Снегурочки. Уроки тёти Лиды не прошли даром!

Ещё мы с подружками готовили новогодний концерт и показывали его рассевшийся на табуретах публике – нашим родителям. И это тоже затея тёти Лиды! Подруги тех лет до сих пор вспоминают её добрым словом.

В один из приездов тётя Лида сделала нам с сестрой маскарадные костюмы. Трудилась над ними долго – месяца полтора. У Тани был костюм эскимоски: голубое платье с капюшоном, богато украшенное разноцветным орнаментом.

 А из меня был сделан Кот в сапогах! Шикарная шляпа с причудливо изогнутыми полями клеилась из газет и сверху покрывалась красной краской. Страусиные перья были проволочно-бумажно-ватные с наклеенной мелко порезанной папиросной бумагой. Они высоко с красивым изгибом торчали над головой. К костюму прилагалась мушкетерская накидка, шпага и пояс – всё тоже самодельное. На бабушкины сапоги натягивались покрашенные в красный цвет чулки, а на них ещё и нарядные ботфорты-отвороты. Не забыла тётя Лида и о маске кота. Даже мышку смастерила, очень похожую на настоящую, и подвесила её мне на пояс. Вот в таком виде я пошла на школьный новогодний праздник. Было это в классе шестом или седьмом. Наивная тётя Лида думала, что все дети придут в новогодних костюмах и очень старалась, чтобы любимая племянница заняла первое место. Но нас, маскарадных, было не так уж много. Я тоже хотела быть как все, в школьной форме, чтобы не выделяться из толпы и даже немного стеснялась своего экзотического вида, но тётя Лида никогда об этом не узнала.

Первое место я, конечно, заняла, о чём с великой радостью сообщила дожидавшейся меня с ёлки Лиде. А шляпа и мышка были настолько хороши, что мы долго не могли их выбросить, несмотря на тесноту, мы хранили их в кладовке и расстались с ними только при переезде в новую квартиру в 1988 году.
 
     В Львове Лидия прожила до конца 70-х годов. За это время Полинин сын Сергей вырос, завёл себе невесту, и дальше злоупотреблять Полининой добротой стало совершенно невозможно. Полина её не выгоняла, но Лидия сама понимала, что надо съезжать. Но куда? В нашей семье жалели Лиду и даже обсуждали вариант её переезда в Минск. Первый – к нам. У нас в одной комнате жили мама с папой, во второй – двадцатилетние мы с сестрой и бабушка, которая уже сильно болела. А возможности получить большую жилплощадь пока не предвиделось. Второй вариант – снять квартиру. Но это было слишком дорого и сложно, т.к. народ жил очень тесно и пустого жилья для сдачи квартирантам почти не было. Лида всё это понимала и никогда не заводила разговор о переезде. Как она теперь жалела, что не имела в Львове своего угла, чтобы обменять его на Минск и жить рядом с нами. Но делать нечего – поезд ушёл! Оставалась сестра Галина. Ехать в вечно холодную и голодную Сибирь Лиде совсем не хотелось. К тому же ещё был жив ненавистный муж Галины Михаил, которого Лидия обвиняла во всех несчастьях своей сестры. Но Михаил был много старше них и как-то вовремя умер. Тогда-то Лидия и решилась отправиться в дальний путь. Галинина квартира располагалась в центре Томска в старом деревянном двухэтажном доме с печным отоплением и состояла из кухни и трёх малюсеньких комнаток. В одной комнате жила Галя, вторую занимал её сын Юрий, уже ставший инвалидом и нигде не работавший, а третья комната досталась приехавшей навсегда Лиде. Ванной дома не было, ходили в баню. Лиде было в ту пору лет 65, но она смогла устроиться художником-оформителем в детский садик и проработала там больше десяти лет.

Сёстры по отдельности писали нам письма. Письма были длинными и обстоятельными, причем тётя Лида всегда писала остро отточенным карандашом. Моего мужа, которого никогда не видела, она называла на украинский манер Микола и посылала ему отдельные приветы. В письмах сообщались семейные новости, успехи Галиных внуков, обсуждались новые кинофильмы, прочитанные книги, обязательно затрагивалась международная политика, порассуждать о которой они обе любили, сообщалась сибирская погода и городские новости Томска. Никогда в них не было нытья и жалоб на судьбу и здоровье и никогда сёстры не жаловались друг на друга, хотя притереться к совместной жизни было не просто. Мои тётки были неисправимыми оптимистками! И лишь однажды Лидия написала, что бабушка Анна Никитична была права, говоря о необходимости иметь свой угол, и попросила отнести на её могилу цветы.

Но наши родители и так понимали, что живётся сёстрам несладко, и помогали им, как могли. Георгий, хоть и был самым младшим, с 14 лет чувствовал ответственность за своих сестёр. И мама поддерживала его в этом. Знаю, что родители переводили существенные суммы денег на замену печного отопления, на покупку новых диванов, цветного телевизора, да и просто на питание. Когда в конце 80-х годов в сибирских магазинах окончательно исчезло всё, мама посылала им полотенца, ткани для постельного белья, нижний трикотаж и чулки. Посылала наши с сестрой вещи, которые мы забраковали и не носили. Тётя Лида была большая рукодельница. Она с удовольствием всё это перешивала, украшала и потом в письмах сообщала, какая вышла красота, и какие они с Галей ходят нарядные и довольные.
Сёстрам тоже хотелось порадовать минских родственников, и они посылали ответные посылки. Как я их ждала! Обычно посылка приходила поздней осенью. Папа приносил её с почты домой и вскрывал на кухонном круглом столе, вокруг которого толпилась вся наша семья. Внутри фанерного ящика лежал сшитый тётей Лидой мешок с кедровыми орехами и обязательно были вложены целые кедровые шишки. По квартире сразу распространялся вкусный запах смолы и сибирской тайги. Мама брала шишку, долго нюхала и улыбалась, ведь это был запах её родины. Разгрызть кедровый орешек так, чтобы ядрышко осталось целым – это искусство. Как и все сибиряки, мы с сестрой добились в этом деле совершенства. За несколько месяцев наша семья полностью уничтожала тётины гостинцы. И это было так вкусно!

Когда мы с сестрой повыходили замуж, у нас родились дети, увеличилась жилплощадь, тётя Лида уже жила в Сибири. Ей очень хотелось нас увидеть, но такая дальняя дорога стала ей не по силам. Мама подробно описывала в письмах все радостные семейные события и обязательно посылала фотографии. На праздники и дни рождения наших мальчишек тётя Лида присылала открытки. Сколько доброты, нерастраченной любви и заботы в них было.
И как я теперь жалею, что сохранилась лишь одна открытка.

 Однажды на день рождения моего сына Серёжи Лида прислала посылку. В ней лежала азбука, которую она сама нарисовала, чтобы Серёжа учился читать. Азбука на сына не произвела никакого впечатления. К этому времени он уже отлично читал и очень любил это дело. Ещё в посылке прибыла детская книга про Ленина, изданная к его 100-летнему юбилею. Книга была шикарная: большого формата, на отличной бумаге, со стихами советских поэтов о Вожде и революции, с репродукциями картин, фотографиями маленького Володи Ульянова и его героической биографией. Вот её-то и прислала Лида на 5-летний юбилей Серёжи как самый дорогой подарок. За книгу Серёжа ухватился сразу, прочел её не один раз, подолгу рассматривал картинки. В книге мой 5-летний сын прочитал, как Ленин бегал в валенках с кудрявой головой, как влезал на непонятный броневик, кричал и махал руками, указывая путь то направо, то налево, потом зачем-то скрылся в дремучем лесу и долго жил в шалаше на берегу страшного озера, а пищу ему приносили товарищи. Серёжа подолгу рассматривал ленинский броневик, больше похожий на бабы-ёжкину избушку, чем на знакомый автомобиль, и пытался понять значение слова Бонч-Бруевич. Хорошенько всё обдумав, он решил, что это Змей Горыныч и сказочная история про Соловья-Разбойника и его компанию. Но фраза «Ленин и теперь живее всех живых» не давала ему покоя. Он долго размышлял над этим, но как это – быть «живее всех живых», живее бабушки, мамы и его самого – так и осталось для Серёжи загадкой. Ох и посмеялись мы, когда 20-летний сын сам рассказал нам эту историю, ведь тогда, много лет назад, нам было невдомёк, что он себе нафантазировал. Когда Серёже было лет 10-12, он уже знал, что Ленин не сказочный герой. Дома мы играли в самодельную игру «Что? Где? Когда?» и Серёжа любил ошарашивать семью вопросами из ленинской биографии. Подозреваю, что материал он брал из Лидиной книги. Вот так и получилось, что именно тётя Лида познакомила Сергея с Вождем мирового пролетариата. Думаю, что она ожидала немного другой реакции от своего 5-летнего внука. Но время мчится вперёд, оставляя позади одних героев, а им на смену выдвигая других. А ещё она прислала подарок на свадьбу Тани и Володи: набор туесков из бересты и кухонный набор, куда входили две расписные разделочные доски, валик для раскатывания теста, пестик для превращения вареной картошки в пюре и ещё мешалка для варки варения. Всё это деревянное. За валик для раскатывания теста Таня боролась с её сыном Алёшей. Когда он женился и стал жить отдельно, то захотел забрать этот валик себе, а Таня хотела оставить его себе. Но Оля Бородина (Алёшина крёстная) мудро разрешила их спор, подарив Алёше другой валик. Туесками Таня до сих пользуется, она там хранит запас кружев и тесьмы.
В декабре 1994 года не стало нашего папы – Неверова Георгия Степановича. Мы отправили в Томск телеграмму, а чуть позже мама написала сёстрам письмо, где подробно описала, какое огромное количество народа, почётом и уважением проводило в последний путь их любимого брата Гошу, их Учёного.

 Тёткам было уже за 80. Возраст и болячки всё сильнее напоминали о себе. У тёти Гали стало быстро портиться зрение. Но она не сдавалась и по-прежнему писала нам письма, которые мы с сестрой и мамой подолгу разбирали, чтобы потом написать ответ. Помню, когда наступал 2000-й год, она на примере линейки нам рассказывала, почему 2000-й год является окончанием XX века, а не началом XXI. А потом однажды письмом сообщила нам о смерти тёти Лиды. Через пару лет пришло последнее письмо из Томска. В нём сообщалось, что и тёти Гали больше нет с нами.

Семья Ивашиных
Моя бабушка по материнской линии Ивашина Анна Никитична происходила из крестьянской семьи. Жизнь крепостного крестьянина во все времена была бесправным существованием, наполненным тяжким трудом и постоянным страхом за свою жизнь и за жизнь своих близких. Об этом много и подробно писали все русские писатели. А увидеть, как жили, во что одевались мои далёкие предки можно на полотнах великих русских живописцев – Рокотова, Васнецова, Маковского, Перова и многих, многих других художников, которые посвятили своё творчество бытоописанию крепостных крестьян. Поэтому можно сказать, что о жизни Ивашиных известно всё, а, с другой стороны, конкретных фактов мы знаем совсем немного.
Ивашин Макар (1841 – 1914) – самый старший из известных мне предков. Отец Макара был крепостным крестьянином в Орловской губернии. По рекрутскому набору его призвали на солдатскую службу, которая длилась тогда 25 лет! Вдоволь навоевавшись и, отслужив положенное, в возрасте 40-45 лет он вернулся на родину и женился на такой же крепостной крестьянке. В семье родились дети, в числе которых был и мой прапрадед Макар. По семейному преданию мать Макара кормила грудным молоком не только своих детей, а ещё и щенков помещика. Семьи в ту пору были большими.
 Считалось, что детей должно быть, сколько бог пошлёт. Такая семья появилась и у Макара Ивашина. Жили они в хатке-полуземлянке, зимой ходили в лаптях, испытали все тяготы крестьянской жизни в царской России и мечтали когда-нибудь работать на собственной земле во благо своей семьи. В надеждах на лучшее будущее в 1904 году семья Ивашиных в поисках счастливой доли решила двинуться в далёкую и незнакомую Сибирь. В 1904 году cтолыпинские реформы ещё не начались. Переселенцам льгот или подъёмных на новом месте не давали. Это было самовольное переселение. Крестьяне шли на свой страх и риск, не зная, что их ждёт впереди.
 
Для переселения семье Ивашиных был выдан документ, составленный в ноябре 1904 года. И он сохранился!
Документ называется «Посемейный список» Дудинского сельского общества Волконской волости Дмитровского уезда Орловской губернии. Это место рождения моей бабушки Анны Никитичны. У И.С.Тургенева есть произведение, которое называется «Охотничьи рассказы». В нём он пишет как раз о тех местах, о природе, о встречах и беседах с местными крестьянами. Быть может, среди собеседников великого писателя были и мои далёкие предки.
В те времена семейные связи не обрывались. Переезжали всей огромной роднёй, никого не оставляя жить в одиночестве. Как и кто принимал такие сложные и судьбоносные решения, неизвестно, но все остальные подчинялись. В это время Макару Ивашину исполнилось уже 63 года, и вряд ли он был инициатором переезда. Скорее ими стали его взрослые сыновья.
В Списке, выданном на имя Макара Ивашина, перечислены его сыновья Никита и Фёдор с жёнами и детьми и незамужняя дочь Макара Матрёна. Младший сын Макара Григорий тридцати двух лет находился на действительной военной службе с 1894 года, т.е. отслужил уже 10 лет! К моменту призыва он был женат. Жена его Марфа, так же как и ещё служивший Григорий, была записана в этом Списке и вместе со всеми покатила в Сибирь дожидаться из армии мужа. И дождалась.
Всего в Сибирь выехало 17 человек: 7 взрослых и 10 детей, старшему из которых было 13 лет, а младшей – 1 годик. Не значиться в Списке жена Макара. Видимо к этому времени она уже умерла.
Вряд ли Ивашины представляли, насколько долог и труден будет их путь за Урал. «Столыпинских вагонов», пригодных для перевозки людей и домашнего скота, в 1904 году ещё не придумали. Думаю, что ехали на подводах со всем своим нехитрым скарбом. Может быть, где-то удавалось проплыть на плотах или баржах. Отсутствие дорог, непривычный и суровый климат, непростые отношения с местным населением – всё это пережили мои предки. Дорога длилась не один месяц, а может быть даже год. Как они выбирали место, где остановиться, тоже неизвестно. Старожилы и местное население, осевшие на хороших местах, не хотели их терять и не всегда радовались вновь прибывшим. Поэтому переселенцы вынуждены были двигаться всё дальше, преодолевая бесконечные просторы Сибири.
Семья Ивашиных осела в Енисейской губернии, в её лесостепной части, вплотную прилегающей к бескрайней тайге. Сейчас это называется Красноярский край.
Ивашиным очень повезло: в пути никто не умер и все 17 человек прибыли на новое место обживать Сибирь! Это дело тоже было непростое. Каждый мечтал захватить земли столько, сколько мог обработать. Но для начала её надо было позаимствовать у туземного населения – чалдонов, или отвоевать у тайги. Ивашины пошли по второму пути и осели в таёжной деревеньке. До ближайшего большого села Балахта было километров 50 – совсем близко по сибирским меркам.
Трудную и небезопасную дорогу люди преодолевали большими группами, а потому и селились вместе, образуя общину. Такой общиной Макар Ивашин вместе со своими сыновьями стал обустраиваться на новом месте. Расчистить землю для постройки жилища было трудно. Мужики рубили деревья и из брёвен всем миром строили дом. Женщины мхом, который брали из тайги рядом, конопатили щели. Оставшиеся пни потом выжигали и на освободившейся земле разводили огороды. Деревню огораживали высоким частоколом (так наша бабушка называла заборы), таким образом защищая домашний скот от прожорливых таёжных соседей.
Труд этот был очень тяжелый и его, как и длинную дорогу, выдерживали не все. Часть крестьян возвращалась назад, в Европейскую часть России. Может быть, и моя родня с тоской вспоминала свою Орловскую губернию с её бескрайними полями, без тайги, со всех сторон наступающей на их огороды, без визитов диких зверей, без летней мошки и гнуса, без бесконечной снежной зимы с трескучими морозами? Кто теперь знает? Но они всё преодолевали и постепенно становились сибиряками. Они приобрели черты, порождённые сложностями жизни в этом суровом краю, который вырабатывал у них несгибаемый сибирский характер. Я уважаю своих предков и очень ими горжусь!

Ивашина Анна Никитична
1901 – 1977
Моя бабушка Анна Никитична родилась в семье Никиты Макаровича (1867-1914) и Настасьи Гавриловны (1867-1951) Ивашиных. У Анны было много братьев и сестёр:
Сергей (1891-1942)
Андрей (1895-1975)
Иван (1897-1944) погиб на фронте
Михаил (1902-?)
Анна (1901-1977)
Мария (1904-?)
Матрёна – родилась в Сибири
Во время переезда Анне было лет 5 или 6. Про дорогу в Сибирь она нам ничего не рассказывала, наверно не помнила. А про жизнь в таёжной деревне она говорила много и с удовольствием. Мы с сестрой любили её слушать. Дальнейшие сведения взяты из этих рассказов.

Прожили Ивашины на новом месте года три, и вдруг в деревню повадились медведи. Мужики их пугали, но они всё равно преодолевали забор, отгораживающий деревню от тайги, портили огороды, задирали собак и домашних животных. Медведи так обнаглели, что даже днём люди боялись выходить на улицу. Мужики посоветовались и решили всей общиной перебраться в Живоначиху. Эта таёжная деревня, основанная переселенцами разных национальностей, была значительно больше, и жизнь в ней протекала гораздо веселее. Ивашины опять всем миром расчистили себе кусок тайги, понастроили деревянных изб и надолго поселились в Живоначихе. А от их прежнего места жительства через пару лет не осталось и следа – всё поглотила тайга.
Братья Ивашины были людьми работящими, быстро завели себе крепкие хозяйства, в семьях появились новые дети, в том числе и младшая сестра Анны Матрёна. Жизнь стала потихоньку налаживаться.
 
Но тут подкрался 1914 год с Первой Мировой Войной и всеми последующими катастрофами.
В 1914 году не стало главы семейства – Макара Ивашина. Сыновьям Макара было уже под пятьдесят лет, и они не призывались в армию по возрасту. А старших братьев Анны Сергея и Андрея призвали повоевать за Царя и Отечество и отправили на германский фронт. Они оба вернулись домой через несколько лет, уже после Революции.

Несмотря на мобилизацию, в Живоначихе по-прежнему было много народу, и жизнь продолжалась. Бабушка Анна рассказывала, как они ездили в тайгу заготавливать кедровые орехи. Главными были 2-3 взрослых мужика, которых по каким-то причинам в армию не взяли, остальные – допризывная молодёжь. До места добирались лошадьми и разбивали лагерь, в котором жили несколько дней. Ночевали на сене в телегах или на земле, еду готовили на костре. Варили кулеш – это густая похлёбка из картошки и пшена, заправленная шкварками и луком. Много лет спустя бабушка Анна готовила нам такой таёжный супчик. Она добавляла туда мелко нарезанной варёной колбасы, вливала струйкой взбитое сырое яйцо и называла это варево – «суп Ш»- шикарный! Это было так вкусно! Я до сих пор варю иногда бабушкин «суп Ш».
Орехи заготавливались так. Парни половчее на приспособлениях, называемых «кошки», забирались высоко на кедры и палками сбивали шишки. Остальная молодёжь собирала их, складывала в мешки и доставляла в лагерь. Там шишки тонким слоем раскладывали на мешковины и катали по ним деревянными валиками, таким образом освобождая орешки. Потом весь этот состав просеивали через специальные сита, мусор выбрасывали, а орехами наполняли мешки. Вечерами разжигали большие костры, которые поддерживали и ночью, чтобы отпугивать таёжных гостей. Бывало, лошади, учуяв зверя, начинали ржать, подходили совсем близко к огню, «жались к людям» - так говорила моя бабушка Анна Никитична. Она каждую осень ездила в тайгу за орехами с братом Михаилом и сёстрами Марией и Матрёной и вспоминала эти поездки с удовольствием.

Совсем с другими эмоциями рассказывала она о начале таёжного лета. После долгой холодной зимы народ мечтал погреться на солнышке, да не тут-то было! На людей нападал гнус или мошка – так в Сибири называют кровососов. Бабушка рассказывала, что их было так много, «что света белого не видно». Мошка забивала рот и нос, мешая дышать. Места укусов нестерпимо чесались, опухали глаза и лицо. Люди мало выходили на улицу, боялись напустить мошку в избы. Так же сильно страдали и животные. Химических средств защиты тогда не было, и люди спасались, как могли. Длился кошмар дней 10, потом мошки становилось меньше, но она всё равно покусывала людей до самых морозов. Бабушка так страшно рассказывала нам про этот злой и таинственный гнус, что мы с сестрой даже побаивались его прибытия из Сибири к нам в Беларусь.
 
Люди в деревнях жили по особым традициям, соблюдая религиозные и моральные нормы. Быт, особенности житейского уклада создавались сотнями лет и передавались от родителей к детям. По таким традициям жили и в Живоначихе.
Бабушка рассказывала, что зимой собирались вместе в самой большой избе. Помещение освещалось лучинами, реже керосиновыми лампами. Мужики рассуждали об урожае, о деревенских новостях. Самыми важными событиями были письма с «германского фронта», которые месяцами доходили до родственников в Сибири. Женщины и девки пряли, вышивали, вязали.
 
С тех давних пор Анна сохранила деревянное веретено и даже привезла его с собой в Минск. И оно пригодилось! Сибирские родственники присылали нам в посылках так называемые кудели овечьей шерсти. Зимними вечерами, сидя в Уручье в нашей тёплой кухне, бабушка цепляла краешек кудели к веретену и как-то ловко, пальцами одной руки это веретено вертела, постепенно превращая комок шерсти в ровную тонкую нитку. Мы с сестрой сидели рядом с бабушкой, слушали её рассказы о житьё-бытьё в Сибири и по очереди сматывали эту нитку в клубок. Потом нитки опять перематывали, красили в разные цвета, сушили и снова мотали в клубки и только после этого вязали для всех тёплые шерстяные носки и кофты.
Мне тоже хотелось так же ловко, как бабушка, сделать из кудели нитку. Но сколько я не пыталась крутить веретено – всё было напрасно. Эту науку я так и не смогла освоить.

 На зимних посиделках девушки готовили себе приданое. Анна тоже связала крючком скатерть, которая потом долгие сто лет украшала все наши жилища. Полежала она и на моём столе в квартире, где я сейчас живу. Потом скатерть стала потихоньку рваться, и я её спрятала. Не скажу, что она уж очень красивая, но её связала моя бабушка и скатерть я не выкину никогда.

Бабушка рассказывала, что молодёжи в Живоначихе было много и жили они весело. На посиделках не только работали, но и пели, танцевали, играли в какие-то игры. На святках обязательно гадали. Молодые люди присматривались друг к другу, выбирая себе пару. На мой вопрос: «Самогонку пили?» - она ответила: «Нет».
Анна и её сёстры были настоящими красавицами. У Анны очень скоро появился кандидат в женихи, за которого семья хотела выдать её замуж. Но Анна к тому времени уже влюбилась в парня из этой же деревни – Костыря Сергея Ивановича.
Он был на три года старше. И эта любовь была взаимной! Потом бабушка нам рассказывала, что увидела его во сне, когда на святки гадала на женихов. Она поставила на ночь возле своей кровати миску с водой, положила на неё лучину, сказала: «Суженый, ряженый, переведи меня через быструю речку» и заснула. Приснился ей Сергей, который на руках и перенёс её через речку. Конечно, к этому времени Анна его знала и выделяла среди других деревенских парней. Но всё равно, она так поверила в это гаданье, что, когда мы с сестрой были уже «девушки на выданье», бабушка не забывала на святки каждой из нас поставить возле кровати по табуретке, на них поставить по миске с водой, на миски, за неимением лучин, она клала логарифмическую линейку, которую разбирала на две части: узкую серединку одной внучке, остальное – другой. Такие линейки были у каждого школьника. На них мы учились делать множество математических действий, которые сейчас делают компьютеры.

Потом бабушка выключала свет, ложилась на свою кровать и ждала, когда же мы с сестрой вернёмся с прогулки и придём спать. Мы с Таней тихонько крались в темноте, чтобы не разбудить бабушку, а она вдруг говорила: «Девочки! Повторяйте за мной: Суженый-ряженый, переведи через быструю речку». После этих слов надо было обязательно молчать, чтобы «Прынц» приснился. Но нам с Таней сразу становилось весело, мы громко смеялись, обсуждая и загадывая женихов, и бабушка смеялась вместе с нами. Потом всё не раз повторялось по-новой, пока мы все не засыпали.
 
Бабушка была счастлива в браке и очень желала того же нам с сестрой. К сожалению, она умерла, так и не увидев наших женихов. Мы с Таней всегда приходим на её могилу вчетвером - вместе с нашими мужьями. Надеюсь, что она смотрит на нас сверху и видит, что не обманулась в своих ожиданиях счастья для своих любимых внучек.
Но это всё в далёком будущем. А пока Анне ещё 17 лет и она влюблена в Сергея Костыря.

Костыря Иван Кузьмич
Мой прадед по материнской линии Иван Кузьмич Костыря был крестьянином. По национальности украинец. Жил в деревне то ли Лосевка, то ли Ахтырка Харьковской губернии. Служил кучером у богатого помещика, поэтому занимал довольно высокое положение среди остальных помещичьих крестьян. У Ивана Костыря и у его жены Настасьи росли два сына – Сергей и Трофим. Семья считалась зажиточной.
В 1906 году в России объявили земельные реформы. Льготные переселения на восток с выделением денежных средств на дорогу и обустройство на новом месте началось именно с Полтавской и Харьковской губерний. Семья Костырей решила воспользоваться выгодным моментом. Что заставило их оставить украинский чернозём и мягкий климат, мне не известно. Может быть, это было незнание реалий жизни в суровой Сибири и умелая пропаганда СМИ тех лет. Может быть, эта была жажда приключений, стремление к свободной и счастливой жизни. Скорее всего, всё это вместе и двинуло относительно благополучную семью Костырей с насиженного места в неизвестную Сибирь.

Такого, как у Ивашиных, Посемейного списка переселенцев, у Костырей не сохранилось, поэтому большинство имён своих предков – Костырей мы не знаем. Но точно известно, что кроме Ивана Кузьмича Костыря с женой и детьми, до Сибири доехали его родители, братья с семьями и даже его бабушка (прабабушка моей мамы – Анфиса Денисовна), всего человек двадцать. Погрузив нажитое имущество на подводы, семья двинулась в путь, который длился около года.
 
Мой прадед Иван Кузьмич был человек предприимчивый. В начале пути часть добра он продал. На вырученные деньги купил молотилку, которая работала на конной тяге. В передвигающемся хозяйстве Ивана Кузьмича коней хватало. По дороге он за деньги сдавал коней и молотилку в аренду и даже сумел сколотить небольшой капиталец, который помог им обустроиться в Сибири. Осели они в таёжной деревне Живоначиха, расположенной недалеко от большого села Балахта Енисейской губернии.
Отвоевав у тайги землицы, Костыри поставили себе бревенчатые избы, завели домашний скот, огороды и стали обживаться в Сибири.
 
Ивана Кузьмича опять выручала молотилка: платой за её использование была часть урожая. Сыновья Ивана, Сергей и Трофим, уже подросли и хорошо помогали отцу по хозяйству.
Семья Ивана Кузьмича вскоре и здесь стала считаться зажиточной. Поэтому, когда Сергей решил жениться на недостаточно богатой Анне Ивашиной, отец воспротивился и даже называл нежелательную родню «голытьбой» - (так рассказывала нам бабушка Анна).

Иван Костыря славился в деревне крутым характером, и порядки в его семье были строгими. В те времена молодая жена обычно шла жить в семью мужа и должна была соблюдать правила, установленные в доме её свёкра. Если же случалось наоборот, про жениха говорили: «пошёл в примаки». Быть «примаком» считалось унизительным.
Родители Анны Ивашиной тоже не хотели отдавать дочку в дом заносчивому и крутому на расправу Ивану Кузьмичу и присмотрели ей другого жениха. Но молодые оба проявляли характеры и стояли на своём. Бабушка потом нам рассказывала, что из-за несогласия родителей вышла какая-то история с её подвенечным платьем, что покупала ткань и шила его не та сторона, что положено по обычаям. Подробности я не запомнила.
Как бы то ни было, свадьба состоялась и Анна стала называться Костыря Анна Никитична. Было ей в ту пору 17 лет, её мужу Сергею Ивановичу - 20.

Костыря Сергей Иванович
1898 – 1944
В марте 1919 года у Анны и Сергея Костыря родилась дочь. Случилось это в деревне Живоначиха. Имена детям давали по церковным книгам и молодые родители выбирали между Мариной и Христиньей. Назвали Маринкой. Моря – так звали её в семье. Мама не очень любила своё имя, но при этом всегда радовалась, что она не стала Христиньей или Христей – так бы звали её в детстве.
Живоначиха была деревней многонациональной. Со всех концов России в Сибирь ехали русские, украинцы, немцы, татары. Селившись вместе, они всё равно сохраняли свою культуру, быт, обычаи, родной язык. Семья Сергея была украинской. Поэтому свои первые слова Маринка сказала по-украински. Этот язык она помнила всю жизнь. В рассказы о своём раннем детстве она всегда вставляла украинские слова и поговорки. Когда нашей маме было уже 90 лет, она частенько вдруг заявляла: «Няхай я хохол, няхай я мазница, но який же я квач?!». При этом она загадочно улыбалась, и мы рассуждали, что бы это значило? А хлёсткое слово «Гэть!» мы с сестрой узнали лет за пятьдесят до Кучмы и Майдана.

До 1913 года в Российскую армию призывали мужчин в возрасте 20 лет и выше. Но с началом Первой Мировой войны стали брать и 19-летних юношей. В их число попал Сергей Костыря.В боевых действиях на фронтах мировой войны Сергей вряд ли успел поучаствовать. Но гражданская не обошла его стороной. Каким образом братоубийственные разборки происходили в таёжной Живоначихе, мы не знаем. Из разговоров мамы с бабушкой я даже не совсем поняла, на чьей стороне Сергей и его брат Трофим «начали воевать с Колчаком» - так говорили у нас в семье. Но закончили войну братья Костыри в рядах Красной Армии.
 
Сергей был храбрым и умным человеком, закончил сельскую школу. Новая власть Сергея заметила и решила отправить учиться в интендантское военное училище прямо в саму Москву! Но Сергей, видно, уже что-то понял «про Советы». Он отказался от военной карьеры, сославшись на тяжелое ранение, которое у него было. Воевал Сергей в Сибири, где-то  далеко от Живоначихи. Но к 1923 году он уже был дома, т.к.16.01.1924 года в семье Сергея и Анны родился второй ребёнок – сыночек Ванечка – так всегда его звала наша бабушка Анна.

В Живоначихе больницы не было, женщины рожали дома. Вторые роды у Анны оказались сложными, мать и ребёнок выжили чудом. Анна потом долго лечилась и даже не раз лежала в больнице в районном центре.
Молодая семья по-прежнему жила в доме у Ивана Кузьмича. Детей Сергея все очень любили. Особенно Марина запомнила свою старенькую прабабушку Анфису Денисовну, которая была долгожительницей- прожила 103 года! Она играла с внучкой, рассказывала ей сказки, подкармливала чем-нибудь вкусненьким, брала с собой с лес за ягодами. Мама вспоминала, как однажды в малиннике они наткнулись на спящего после вкусной трапезы медведя. Бабушка с внучкой не испугались и собирали малину до тех пор, пока медведь не зашевелился. Мы с сестрой не раз с замиранием сердца слушали эту историю.
 
Где-то примерно в это время в семье Костырей произошёл страшный случай. Иван Кузьмич был крут и горяч. Однажды, когда он работал всё на той же молотилке, к нему с сарай зашла жена и стала что-то требовать. Он рассвирепел, закричал, схватил металлические цепы и ударил её несколько раз. Она упала. Конь, который крутил молотилку, испугался, дёрнулся и что-то свалил на лежавшую на земле женщину. Её сильно придавило. Иван опомнился, подхватил жену на руки, принёс домой, уложил на кровать. Три дня она пролежала без сознания. Иван дни и ночи стоял рядом на коленях, плакал и молился. Приходили местные лекари, но ничего не помогло. Она умерла. Марине в ту пору было лет шесть. Она всё это видела, запомнила и впоследствии мама с бабушкой вспоминали эту печальную историю.
Мой прадед был красивым и крепким мужчиной. Несмотря на возраст и имеющихся внуков, через какое-то время он женился на местной красотке Анастасии. В Живоначихе о её весёлом и свободном нраве ходила недобрая слава. Но Ивана это не остановило. Вскоре у них родился сын Алексей – Лёнька -  так звали его в семье. У Марины появился дядя, который был лет на 7 её младше. Через много–много лет мы с сестрой с ним познакомились и вместе провели незабываемый день в славном городе Сочи, о чём я собираюсь написать позже. В конце 20-х годов Костыри переехали из Живоначихи в село Балахта – районный центр большого куска Красноярского края.
Наша малая родина Балахта.
(краткая историческая справка)
Посёлок городского типа Балахта расположен в Красноярском крае на реке Чулым (приток Оби) в 180 км от города Красноярска. Ближайшая железнодорожная станция, Ужур, находиться на расстоянии 124 км, река Енисей протекает в 27 км восточнее. Климат резко континентальный.
Многочисленные курганы, обнаруженные на территории Балахтинского района, свидетельствуют о том, что люди здесь начали селиться ещё во времена палеолита. При раскопках курганов были обнаружены жилища из бивней мамонтов, предметы охоты, быта, музыкальные инструменты.
Название «Балахта» произошло от древнетюркского слова «Балыкты». Слово «Балыкты» состоит из  корня «балык», что со всех тюркских языков переводиться как «рыба», а словообразующий суффикс «ты» означает изобилие чего-либо.
В 1735 г. Г.Ф. Миллер, путешествующий по Сибири, писал, что «речка Балыкта никогда не замерзает и позволяет ловить рыбу даже зимой». Это и послужило причиной возникновения здесь улусных поселений и позволило татарским народам иметь комфортное и удобное место для жизни.
Русские стали осваивать эту территорию с начала XVII века, после ухода части енисейских кыргызов на территории современных Киргизии и Казахстана. На южных землях Восточной Сибири стали обживаться казаки, которые до 1760-х годов играли ведущую роль в формировании постоянного населения Сибири.
Русские пришли на берега Балыкты не на пустое место, они пришли в хорошо обжитую аборигенами местность.
По существующим тогда в Российской империи правилам русским не разрешалось занимать угодья ясашных людей в целях обеспечения сбора ясака, (ясак – натуральная подать пушниной, взымаемая с нерусского населения). Поэтому русские селились, причём с согласия ясошных людей, невдалеке от них по реке Июсу – так тогда называлась река Чулым.
Русские достаточно долго жили по Июсу, не нарушая договорённостей не селиться по речке Балыкта. Этому способствовала преимущественная занятость русского населения землепашеством, для чего в окрестностях Балахты были и остаются прекрасные условия.
Так что «первый колышек» был забит русскими переселенцами в отдалении от тех мест, где сегодня  раскинулся современный посёлок Балахта, который сейчас расположен ровно в том месте, где давным-давно располагались жилища аборигенных нерусских жителей.
К сожалению, точной даты возникновения русской деревни история не сохранила. Первое документальное подтверждение о существовании посёлка Балахта датируется 1735 годом. Получается, что в 2015 году балахтинцы отмечали своё 280-летие.
К началу XIX века река Балыкта превратилась в Балахтинку. Население села увеличивалось быстрыми темпами. В 1859 году в Балахте проживало уже 1469 человек и она становилась центральным селом в округе.
В хозяйстве преобладало землепашество. В Балахте с 1830 года действовала Никольская ярмарка, несколько маслобоен и сыроварен. Была построена церковь.
В Балахтинском районе жила семья библиофила Г.В.Юдина. В 1881 г. он построил винокуренный завод и на средства, вырученные от предпринимательства, он построил в Балахте начальную школу и народную библиотеку, заложил знаменитый теперь Юдинский бор.
В годы Первой Русской революции по сёлам Балахтинской волости прокатилась волна крестьянских выступлений, а столыпинские реформы ещё больше обострили противоречия в деревне, т.к. сибирские крестьяне видели в увеличившемся потоке переселенцев угрозу своим земельным интересам.
После Февральской революции балахтинские крестьяне, не дожидаясь решения властей, стали распределять землю. Уже к осени 1917 года в сёлах стали возникать советы, превратившиеся вскоре в полновластные органы.
В годы гражданской войны население Балахтинского района, как и по всей России, поделилось на красных и белых. Красные развернули партизанское движение, а белогвардейские части колчаковцев совершали налёты на сёла, расправлялись с активистами.
После окончания гражданской войны, в 1924 году был образован Балахтинский район, и село Балахта официально стало районным центром.
В годы Великой Отечественной Войны из Балахтинского района ушли на фронт 8100 балахтинцев. Не вернулось 3900 человек.
В 2017 году в Балахте проживало 6490 человек. Балахта имеет статус посёлка городского типа и является центром Балахтинского района, который богат природными ресурсами. Здесь добывают рассыпное золото, глины и суглинки, строительные пески и камни.
Добываемый на Большесырском месторождении бурый уголь по своим качествам является лучшим среди известных бурых углей.
На месторождении целебных минеральных вод ещё в XIX веке была построена лечебница «Красноярское Загорье», которая со временем стала крупнейшим курортом Восточной Сибири.
Район обладает большими лесными ресурсами. Его территория очень благоприятна для туризма, зимней и летней рыбалки.
В настоящее время в Балахтинском районе сельское хозяйство остаётся основной отраслью. Балахтинцы обеспечивают Красноярский край молоком, маслом и издавна знаменитым сыром, мукомольной продукцией.В Балахте работают детские сады и школы, аграрный техникум, детская музыкальная школа. В 2013 году открыт современный спортивный комплекс «Олимп», работают дом культуры, библиотека, краеведческий музей.

В Балахте Костыри расселились и стали жить отдельно: Иван Кузьмич с молодой женой и младшим сыном Алексеем; Сергей Иванович с Анной и детьми Мариной и Иваном; Трофим Иванович с женой Марией и детьми Дмитрием, Иваном и Ульяной.
На гражданской войне Сергея Костыря ранили в правую руку. К сожалению, была задета кость. Через несколько лет «рука стала сохнуть» - так нам говорила наша бабушка Анна, и он носил руку на повязке

Сергей был честным, авторитетным и образованным для тех мест человеком.
Очень скоро он стал занимать руководящие должности в Балахтинской артели инвалидов, но при этом остался беспартийным. У нас до сих пор храниться его трудовая книжка, где всё это подробно записано.
Костыря Сергей Иванович был заведующим колбасного цеха, заведующим транспортного отдела, председателем артели инвалидов, заведующим столовой и даже заведующим Балахтинским райздравом!
Награждался Грамотами Ударника, костюмом, деньгами в размере 350 руб., благодарностями. Однажды ему выделили путёвку в южный санаторий подлечить раненую руку. У нас сохранилась открытка, которую он оттуда прислал жене Анне и фотография деда Сергея на берегу Чёрного моря.

В Балахте семья Сергея Костыря жила в маленьком служебном доме. Анна часто «пилила» мужа и мечтала построить свою избу, попросторнее. Но дед оказался прозорливым и новой власти не очень верил. «Сейчас лучше ничего своего не иметь. Хорошие дома отберут, а на нашу избёнку никто не позарится» - говорил он. Так и вышло, когда по Балахте прокатилась волна раскулачивания. Семья Костырей этой участи избежала и прожила в том доме до отъезда в Беларусь. Успели в нём пожить и мы с сестрой.

А жертва Сталинских репрессий в семье всё-таки имеется. Ею оказалась моя бабушка Анна – жена Сергея. Она рассказывала эту историю так.
В Живоначихе у Костырей остались родственники и знакомые. Приезжая в Балахту по делам, они останавливались у Сергея. Однажды осенью кто-то собрал на колхозном поле оставшиеся после уборки урожая колоски, привёз в дом Сергея и поставил мешок с колосками в сенях, ничего не сказав хозяевам. Другой человек это заметил и донёс властям, что в доме стоит мешок с колхозным урожаем. Пришла милиция, обвинила ничего не подозревающую Анну в воровстве, арестовала её и увезла в тюрьму в Красноярск. Детей, Марину и Ивана, забрали родственники. Сергей, который был в отъезде по делам, вернулся в пустой дом. Он сразу поехал в Красноярск выручать жену. Анну оправдали, суда не было. Но на разбирательство ушло полгода, которые она провела в тюрьме и о которых бабушка не любила вспоминать. Боязнь оговоров и доносов, страх перед властями сохранился у Анны на всю жизнь.

Костыря Марина Сергеевна
1919 – 2014
Быт у людей оставался тяжёлый, особенно в Сибири с её бесконечно длинной зимой. Физическую работу, которой в деревне много до сих пор, у Костырей делать было некому. У Сергея не работала рука, здоровье Анны тоже оставляло желать лучшего. Так и вышло, что мужские заботы по хозяйству Сергей делил с дочкой. Марина оказалась ловким и трудолюбивым человеком, и вскоре она уже могла заточить и отремонтировать рабочие инструменты, запрячь лошадь, «залудить кастрюли, отбить косу» - так она нам говорила. Марина косила траву, ездила с мужиками в тайгу заготавливать дрова, которых нужно было на зиму несметное количество.
Колодцев во дворах у людей не было, поэтому за водой круглый год ездили на речку Балахтинку на конях и наполняли ею бочки и вёдра, стоящие в телеге. Там же на речке и бельё полоскали. Это делалось даже в лютые сибирские морозы! За ночь проруби наглухо замерзали, поэтому утром кто-нибудь обязательно прорубал их топором, очищая их ото льда и обледеневших конских какашек, которые скатывались в прорубь и плавали там, как мячики, мешая людям набирать воду. Мама рассказывала, что без ежедневной чистки прорубь могла промерзнуть до дна и люди остались бы без воды.

Сергей был добрым и заботливым отцом. Он жалел свою дочку, которой пришлось так рано повзрослеть. Совместный труд очень сблизил их с Мариной. Между ними установилось необыкновенное доверие, душевная близость, уважение, восхищение друг другом и любовь. Эти чувства к отцу Марина хранила в сердце всю свою длинную жизнь.

Конечно, дети Сергея и Анны не только работали. Дочь и сын хорошо учились в школе, играли и развлекались с друзьями. Зимой все катались по реке на коньках. Счастливчики имели металлические коньки, выкованные в местной кузнице, остальным выпиливали деревянные. Их привязывали к валенкам, становились на лёд и неслись по реке, аж дух захватывало! В Балахте часто дул ветер, освобождая замёрзшую реку от снега. Получался гладкий бесконечный каток. Если ещё и ветер дул в спину, то можно было пролететь по реке несколько километров. Мама так красочно про это рассказывала, что мне иногда казалось, что это не она, а я лечу вперёд по сибирской реке.

В окрестностях Балахты много гор, поэтому такие зимние забавы, как катание на санях или самодельных лыжах тоже были. Это считалось опасным занятием из-за крутизны склонов, на которых регулярно случались несчастья и детей туда не пускали. Но Марина с Иваном всё равно бегали кататься на горы тайком от родителей.

Река Чулым глубокая, широкая, быстрая и вода в ней даже летом ледяная.  Балахтинка – река поменьше, но тоже с характером. Мама с бабушкой рассказывали, что люди ждали весны с тревогой, прислушивались, трещит ли лёд, извещая о скором ледоходе. Мощные льдины постоянно сносили деревянный мост через Балахтинку, который потом долго и трудно восстанавливали.
 
Зато лето было хоть и коротким, но жарким. Дети бегали босиком, успевали загореть до черноты, рыбачили, пробовали купаться, но вскоре пулей вылетали из воды – глубокая и быстрая река не успевала прогреться на солнце.
 Однажды летом на берегу Балахтинки с Мариной произошёл, наверное, самый загадочный случай в жизни. С её слов дело обстояло так.
Исполнилось Маринке в ту пору лет 14 или 15. Вместе с подружкой Наташей они пришли на речку, быстро окунулись, стали греться на солнышке и вдруг заметили сидящего рядом на коряге незнакомого старика с длинной седой бородой, одетого в белые холщовые штаны и рубаху. Как он оказался рядом – они не заметили. Старик побеседовал с девчонками и перед уходом подошёл к Наташе, положил ей ладонь на голову и сказал: «Жалко мне тебя, девка. Умрёшь ты, не прожив и 22 годочков». Потом посмотрел на Марину и сказал: «А тебе предстоит жизнь долгая, умрёшь ты в 96 лет, очень далеко отсюда» и пошёл вдоль берега. Больше они не видели этого деда никогда. Девчонки были молодые, здоровые, очень быстро забыли деда и его слова. Они об этом и никогда бы и не вспомнили, если бы не беда, которая случилась с Наташей. Она заболела туберкулёзом и умерла в возрасте 21 года. Тут-то Марина и вспомнила загадочного незнакомца со своими пророчествами. Забыть его она уже не смогла и время от времени рассказывала нам об этом на протяжении всей жизни. Но самое замечательное в этой таинственной истории то, что и второе предсказание старца сбылось! Марина – наша мама прожила длинную жизнь и умерла в возрасте 95 лет очень далеко от сибирской реки Балахтинки – в Белоруссии. Но это будет не скоро. Пока Марина учиться в школе.

Нелёгкая жизнь людей осложнялась суровым сибирским климатом. Сено, дрова, овощи, картофель для себя и для домашних животных надо было запасать на долгие 8-9 месяцев, причём в свободное от основной работы время. Это и для здорового мужчины трудно, а для человека с одной рабочей рукой, задача почти невыполнимая. Но всё равно в хозяйстве Сергея и Анны были корова, свинка, куры. Сергей, хоть и занимал руководящие должности в артели инвалидов, зарплату получал маленькую для семьи из 4-х человек. Анна работала с длинными перерывами на лечение от женских болезней после трудных родов. Семья Костырей жила бедно даже по тем временам.
Была у них собака Снайпер – всеобщая любимица. Но её пришлось отдать в другой дом, т.к. семья не смогла прокормить ещё и собаку. Со слезами на глазах мама рассказывала нам, как, услышав её звонкий голос, Снайпер со всей ног мчался с дальнего конца деревни поиграть с Мариной и Иваном.

Как-то зимой Сергей отморозил раненую руку и после этого у него развился туберкулёз кости. Рука стала гнить, требовалось лечение антибиотиками, которых тогда мало было в сибирской глубинке. Но Сергей не унывал. Его дом по-прежнему был в центре внимания Балахтинских событий. Сергей был грамотным, авторитетным человеком и у него собирались родня и знакомые, обсуждали местные новости, читали газеты, слушали появившееся в доме радио, где всё чаще речь шла о фашистской Германии. Мужики понимали - надвигается война.
Друзья Сергея уважали Марину за её умелость, ловкость, трудолюбие и она тоже удостаивалась чести участвовать в мужских посиделках. А радиоточку в том доме даже я запомнила: это чёрный круглый репродуктор, висевший на стенке между окнами.
Для понимания дальнейших путешествий Марины по стране надо написать о её дяде Трофиме.

Костыря Трофим Иванович и его семья
Родной брат Сергея Трофим Иванович Костыря был женат на такой же переселенке с Украины Марии. У них было трое детей: Дмитрий, Иван и Ульяна (Юлька). В семье Ульяну звали на украинский лад «доню» (дочь), постепенно превратившееся в «доня». Имя Доня приклеилось к ней на всю жизнь. Семьи Трофима, Сергея и их отца Ивана в Балахте жили по-соседству, и все дети дружили между собой. Особенно Марина сблизилась с сестрой Юлькой. И потом, во взрослой жизни их многое связывало.
В те годы люди, собираясь за праздничным столом, выпив чарку-другую и вкусно отобедав, обязательно пели. Трофим и Мария вместе с остальной украинской роднёй славились своими голосами. Однажды летом, отметив какой-то праздник, семья грянула песни на всю Балахту, но всех затмевал мощный, красивый бас Трофима, который долетал до самых дальних улиц села. И надо же было такому случиться, что в этот день в Балахту приехали люди, которые искали талантливых певцов для создаваемого хора Новосибирского радио. Услышав великолепный голос, они пошли на звук, нашли Трофима и сразу же пригласили его в Новосибирск петь в хоре. Но, к всеобщему огорчению семьи и продюсеров, Трофим категорически отказался, заявив, что «он из родного села ни ногой». При этом он, мягко говоря, сильно слукавил. Дело в том, что у Трофима была непреодолимая тяга к путешествиям, и к тому времени он уже лелеял мечту двинуться дальше на Восток. Трофим подбивал и Сергея «двинуть дальше», но в путь отправилась только семья Трофима. Было это в конце 30-х годов. Преодолев уже на поезде оставшиеся полстраны, семья к осени добралась до притока Амура – реки Зеи. Их первая зима на новом месте оказалась очень снежной, весна быстрой, что и вызвало небывалое по силе наводнение. Амур и Зея вышли из берегов, сокрушая всё на своем пути, затопив леса, поля, огороды, дома. Вода уносила за собой заборы, постройки, домашних птиц, животных, людей, не успевших забраться на крыши. Дом и хозяйство Трофима тоже попало в водоворот. Трофим потом писал брату, что хоть и видел он разлив Чулыма и Балахтинки, но такого ужаса не испытывал никогда. Их дом на холме устоял. Голодная и мокрая семья несколько дней прожила на чердаке, пока вода не начала спадать. В 2012 году на Амуре и Зее было наводнение, борьбу с которым мы наблюдали по телевизору. Тогда и сказали, что последний раз такой сильный паводок был в конце 30-х годов. Его-то и пережил мой дед Трофим со своей семьёй. В 2012 году людей спасали МЧС и армия со множеством техники. А в 30-е годы люди были один на один со стихией: осушать и ремонтировать дома, снабжать сухой одеждой и одеялами государство не спешило. Помёрзнув в мокром доме, Трофим понял, что за короткое лето жильё не просохнет, хозяйство не восстановиться и решил двинуть в обратном направлении, но уже не в холодную Сибирь, экзотики которой ему хватило с лихвой, а куда-нибудь, где потеплее. Благо, что Россия страна огромная, разнообразия полно! Трофим остановил свой выбор на благодатном Краснодарском крае. Где сразу они обосновались, я не знаю, но война застала семью Трофима в Чечне, в городе Грозном.

Костыря Марина Сергеевна
(продолжение)
Учёба Марине и Ивану давалась легко, особенно способным к наукам оказался Иван.
Марина заканчивала школу, и пора было задуматься о будущей профессии.
В те годы страна уже начала готовиться к войне. Молодёжь призывали идти в авиацию, девушки садились на тракторы. Вряд ли молодые люди сильно задумывались о грядущих испытаниях, но романтика первых пятилеток захватила многих. Не устояла и Марина. Она была ловкая, решительная, изобретательная, ответственная, мужской работы и техники не боялась. И зародилась у неё мечта стать лётчицей! Она даже татуировку самолётика сделала себе на ноге чуть выше колена, которой потом стеснялась и пыталась её свести. Но не тут-то было: самолётик навсегда приземлился на её коленке. Родители Марины были категорически против затеи с полётами. Да и сестра Юлька, с которой они были ровесницы и переписывались, звала её приехать в тёплый Краснодарский край. Марина прислушалась к уговорам родителей, круто сменила профориентацию и поехала поступать вместе с Юлькой в Краснодарский институт виноградарства и виноделия. Вступительные экзамены девчонки сдали хорошо, но виноделами желали многие и нужных баллов для поступления они не набрали. Зато в Новороссийском педагогическом институте случился недобор и туда приглашали учиться из других ВУЗов с уже набранными баллами. Разъезжаться по домам сёстрам Костыря не хотелось. Они подали заявления на филфак. Стать педагогами тоже стремились многие. Сёстры волновались о своей дальнейшей судьбе, но всё равно решили сфотографироваться. Но страдали девчонки напрасно, т.к. обе поступили, и впереди замаячила весёлая студенческая жизнь. Вот такой у Марины вышел кульбит: из лётчиков в виноделы, из виноделов в учителя.
Впоследствии про авиацию мама вспоминала с сожалением. Когда по телевизору показывали фильмы про Раскову, Гризодубову и других военных лётчиц, мама говорила, что она тоже хотела быть среди них, но не смогла огорчить отца, которого горячо любила.
 
Летом 1939 года двоюродные сёстры Костыря оказались в черноморском городе Новороссийске. Жили в общежитии на стипендию и с нетерпением ожидали редкие денежные переводы от Юлькиных родителей, которые вместе потом проедали. Родители Марины помочь дочери деньгами не могли. Чтобы хорошо учиться на филфаке, надо очень много читать, что девчонки и делали: «Проглатывали горы книг» - так говорила нам мама.

Сёстры с удовольствием окунулись в студенческую жизнь, бегали на танцы, знакомились с моряками, которых было полно в приморском городе, плавали с ними на лодках, купались в море. Обе девчонки были симпатичные, особенно кудрявая блондинка Юля. Вскоре у обеих появились парни-ухажёры – так называла их мама. В те годы было принято дарить фотографии надписями типа: «Люби меня, как я тебя». Причём дарили не только юноши девушкам, но и девчонки друг другу. Огромное количество таких снимков сохранилось у нашей мамы.
       Григорий Кобяков впоследствии стал писателем.
Фотографии дарили друг другу и люди на фронтах отечественной войны. У нашего отца такие снимки тоже имеются. Почти все лица на старых снимках мне незнакомы, но и выбросить я их не могу: ведь эти люди составляли частичку жизни наших родителей. Изредка я их перебираю, читаю трогательные надписи и, мне кажется, что в те годы простые люди были чище, честнее и наивнее нас, были доверчивыми и откровенными, больше дорожили родными и друзьями. И ещё я вижу, как сильно это отличается от выкладываемых фото в интернете: на старых родительских снимках надписи посвящены человеку, которому фотографию дарят, а интернете всё больше о себе, любимом. Но это так, грустное отступление.
Выйдя на пенсию, мама оформила несколько фотоальбомов. В нём нашлось место и её ухажёрам. Время от времени она вместе с нами рассматривала их, рассказывала какие-то истории и тяжело вздыхала, т.к. большинство парней погибло в страшной войне, «Остались в земле сырой» - говорила она. Но эти люди продолжали жить в её памяти.
 
В мае 1941 года Марина и Юля, закончив 2 курса института, сдавали летнюю сессию и мечтали провести летние каникулы у моря. Однажды, гуляя по набережной Новороссийска, они встретили знакомого из Балахты, которого недавно призвали в армию. Он-то и рассказал им, что вся страна пришла в движение, идёт мобилизация, эшелоны с военными движутся на запад днём и ночью. Он сказал, что война неизбежна, она вот-вот начнется и посоветовал им как можно скорее уезжать домой, т.к. вместе с семьёй будет легче пережить все беды.
 
Девчонки и сами чувствовали тревогу, но в плохое верить не хотелось, и они оттягивали отъезд до окончания сессии. Однако после разговора с земляком на следующий же день, забрав из института документы, они разъехались по домам: Юля к родителям в Грозный, а Марина в Балахту. Как видно из сохранившихся документов, было это 2 июня 1941 года. Марина пришла в Новороссийске на железнодорожный вокзал и ужасом увидела огромную массу желающих уехать. Море людей колыхалось у входа, стараясь попасть к заветным кассам. Люди молча толкались, пытаясь выдавить друг друга из очереди. Марина присоединилась к толпе. Вскоре она стала приходить в отчаяние от своего бессилия и вдруг из разговоров толкавшихся рядом взрослых мужчин, она поняла, что они тоже едут до сибирской станции Ужур. Осмелев, Марина сказала им об этом. Сильные мужики взяли под опеку молоденькую землячку и поставили Марину между собой, не позволив толпе выдавить её из очереди. Через несколько часов отчаяния и давки Марина держала в руках заветный билет!
Билет был даже не в общий вагон, а в так называемую теплушку: перед войной вагоны для перевозки скота наскоро приспосабливали для людей. Теплушки были без полок, без воды и света, но люди радовались и такому. Эти же мужики помогли Марине забраться в вагон, занять место получше и потом на станциях помогали добывать еду и воду. Поезд тянулся медленно, останавливался на всей полустанках, пропуская военные эшелоны, спешившие на запад. Через 10 долгих и тревожных дней они добрались до Ужура, где Марина распрощалась со своими спасителями.
Сколько раз мама рассказывала нам эту историю про сибирских мужиков, которые увезли её от войны!
Без их помощи она не смогла бы выбраться из Новороссийска, который очень скоро оказался в зоне боевых действий.
Не имея родных и друзей, не зная города и его окрестностей, не имея работы и крыши над головой, ей очень трудно было бы выжить в той кровавой бойне, которую потом назовут «Малая земля».
 
В середине июня 1941 года к великой радости семьи Марина прибыла домой. Через несколько дней началась война. Ещё через несколько дней в Балахте развернулись военкоматы: сибиряков призывали на фронт воевать с фашистами. Мужчины семей Ивашиных и Костыря тоже пополнили ряды защитников Отечества.
Старшие братья моей бабушки Ивашин Сергей Никитич (1891 – 1942) и Ивашин Андрей Никитич (1895 – 1975), отвоевав на фронте в Первую Мировую войну, вернулись в свою деревню Живоначиху. На вторую «войну с германцами» они не попали по возрасту.
Два младших брата Ивашиных пошли воевать.
Ивашин Иван Никитич (1897 – 1944) погиб на фронте, где и как, к сожалению, не знаю.
Ивашин Михаил Никитич (1902 - ?) попал на фронт в начале войны, в 1944 году был тяжело ранен, ему ампутировали левую руку выше локтя и после госпиталя он вернулся к семье в Живоначиху.
Костыря Сергей Иванович(1898 – 1944) в 1941 году был уже совсем больным человеком и не призывался по инвалидности.
Костыря Иван Сергеевич (1924 – 2001) призван на фронт в 1943 году. Победу встретил в Вене, но этом его война не закончилась. Из Австрии их авиационную часть перебросили на Сахалин воевать с японцами. О своём дяде Ване я напишу дальше.
Костыря Трофим Иванович (18… - 19…) участвовал в боевых действиях на Северном Кавказе, был ранен, потерял ногу выше колена, являлся инвалидом ВОВ.
Его сыновья сражались на фронтах.
Костыря Иван Трофимович погиб, сгорел в танке. Наша мама (его двоюродная сестра) вспоминала о нём, как о самом жизнерадостном человеке в её жизни. Она говорила, что как только он где-либо появлялся, сразу начинались шутки, веселье, смех. Она очень его любила и горевала о гибели Ивана всю жизнь.
Костыря Дмитрий Трофимович на фронте тоже был танкистом. Но ему удалось выжить, он вернулся к родителям в Грозный и потом со своей семьёй жил в Краснодаре.
Мой отец Неверов Георгий Степанович был призван в Красную Армию 7 июля 1941 года, воевать начал с сентября 1941 года на Ленинградском фронте, закончил войну в 1945 г. в Будапеште. Дважды ранен.
Такие сведения об участии наших родственников в ВОВ я знаю. Все они имеют боевые награды.
Ещё в нашей семье хранится серебряный Георгиевский крест за №106432. Такие награды давали за храбрость и доблесть в бою рядовым солдатом. Судя по номеру, им наградили человека в 1854 – 1856 г.г. скорее всего за участие в Крымской войне. Думаем, что это был отец Ивана Кузьмича Костыря – наш прадед. Но уточнить предположения пока не удаётся.
В далёкой от фронта Сибири в начале войны жизнь менялась медленно. ВУЗы и школы работали по-прежнему. Ивану Костыря исполнилось 17 лет и готовился идти в 10 класс. Его родители Сергей и Анна, как и огромное множество советских людей, надеялись, что «война закончиться, не успев начаться». И всё это будет раньше, чем их «родной сыночек Ванечка» достигнет призывного возраста. Марина собралась идти работать в колхоз, но её отец Сергей и тут проявил прозорливость. Он посоветовал дочери ехать доучиваться в Красноярский учительский институт, что она и сделала.
В связи с войной учителей стали готовить по ускоренной программе. Поэтому ранней весной 1942 года, получив Диплом о высшем образовании, Марина распределилась в Дубенскую среднюю школу. К этому времени её отец Костыря С.И. почти совсем слёг, и Марина всей душой рвалась домой, чтобы помочь матери и провести с отцом последние месяцы его жизни. Сохранилась фотография Дубенска с надписью на обороте, полной тоски и отчаяния перед надвигающейся бедой. Хоть и не очень быстро, но Марина добилась перевода в Балахтинскую среднюю школу. Наконец-то семья Костырей на короткое время собралась вместе. Как оказалась в последний раз.
Шли самые тяжелые месяцы войны. Люди в тылу и на фронте напрягались из последних сил и верили в Победу! Балахтинские учительницы после уроков обязательно работали в колхозе, заменяя ушедших на фронт мужчин. После этого надо было ещё потрудиться для себя: носить воду с реки, пилить и колоть дрова, заготавливать сено, делать много другой работы полегче. А Марине приходилось ещё проверять тетради учеников, выискивая ошибки в упражнениях и диктантах.
Мама рассказывала, что это было очень голодное время.
Большую часть молока от своей коровы, всех родившихся телят и поросят люди обязаны были сдавать государству. Колхозные урожаи и надои шли туда же. Хлеба, муки, крупы в продаже почти не было. О мясе вообще никто не вспоминал, ели сало, растягивая его запасы на возможно долгий срок. Основной пищей служили овощи, которые вызревали на огородах за короткое сибирское лето. Их надо было вырастить и сохранить морозной зимой для себя и домашних животных. Главной ценностью в хозяйстве считалась корова. Луга, на которых разрешалось косить траву для личного скота, выделяли чуть ли не за 10 километров от Балахты. Лошадей в колхозе было мало, в начале войны их тоже отправили на фронт. Доставка сена домой превращалась в неразрешимую проблему. От безысходности люди впрягали в телегу ту же спасительницу корову. Говорят, что не каждому мужчине по силам приспособить конскую упряжь под бодающуюся, лягающуюся и мычащую корову. Но наша мама Костыря Марина Сергеевна это смогла! Они с бабушкой Анной рассказывали нам об этом так.
Очень трудно было раздобыть хомут. И они решили украсть его на колхозной конюшне. Хомут был старый, давно висел без дела. Но всё равно, чтобы его не узнал колхозный сторож, Анна обшила хомут чёрной тряпкой. Сторож с подозрением рассматривал его при встречах, но ничего и не сказал.
Марина в очередной раз проявила ловкость и настойчивость, корова смирилась с неизбежностью хомута и телеги, и женщины Костыря смогли заготовить на зиму столь необходимое сено.

Осенью 1942 года Ивана Костыря призвали в армию,и отправили на учёбу в военное училище в г. Иркутск. Семья осталась втроём. Здоровье Сергея быстро ухудшалось. Гниющую руку нечем было перевязывать. В воюющей стране мазей, лекарств, перевязочных материалов достать было невозможно. Анна и Марина порвали на бинты всё своё немногочисленное постельное и нижнее бельё и потом без конца их стирали и сушили. Мама с бабушкой вспоминали, как сильно они мёрзли холодной зимой без «нательной рубахи».
На Рождество, 7 января 1944 года умер Костыря Сергей Иванович – наш дед. Ему было 46 лет.
Семья так бедно жила, что надеть на тело Сергея для его погребения было нечего, и односельчане помогли им, чем смогли.
      Особенно мама вспоминала, что кто-то принёс огромную ценность: новые вязанные шерстяные носки и кусок белой хлопчатобумажной ткани, и всегда при этом плакала. Мало кого в жизни Марина любила так сильно, как своего отца. Его смерть стала для неё невосполнимой утратой.
    Марина говорила о нём почти каждый день на протяжении всей своей длинной жизни.
    Обычно это начиналось так: «Какой хороший человек был мой папа!» И дальше следовал рассказ об их житье-бытье в Балахте и Живоначихе. Воспоминания получались светлыми, доставляли ей удовольствие и радость, потому что в них были любовь и забота отца, который сделал их с братом детство счастливым.
На судьбу и тяжёлую жизнь мама и бабушка не жаловались никогда!

     Костыря Анна Никитична осталась вдовой в 43 года. Была она красавицей с трудным характером. Несмотря на это, у неё появилось несколько кавалеров. Один из них настойчиво звал Анну замуж. И это после войны, когда у немногих уцелевших в боях сибирских мужиков был огромный выбор невест разного вида и возраста! Замуж Анна больше не выходила, осталась верной своему Сергею.
Война продолжалась. Балахтинские учительницы вместе оплакивали похоронки, учили детей, работали в колхозе. Но даже на этом фоне всеобщего напряжения Марина выделялась усердием самоотдачей. Поэтому её единственную в Балахтинском РОНО представили к награждению медалью «За доблестный труд в Великую Отечественную Войну». Историю про войну мама рассказывала так: Когда ей стало известно о представлении к награде, она стала отказываться, считая, что вокруг много более достойных людей, не хотела идти её получать, да и вообще, зачем ей какая-то медаль. Но председатель сельсовета был мужик мудрый, он ей сказал: «Не глупи, девка. Жизнь длинная, неизвестно, что ждёт впереди, возможно, когда-нибудь эта медаль тебе пригодиться».
Так потом и случилось. В 70-е годы, когда живых участников боёв на фронте стало значительно меньше, «в верхах» вспомнили о тружениках тыла и на тех из них, кто был награждён в годы войны медалью за труд, распространились часть льгот и весь почёт ветеранов ВОВ.
Маме это было приятно. Обычно она заранее закупала гору конфет и в День Победы ждала учеников из 184 школы. Они приносили ей гвоздики и открытки, а мама одаривала детей сладостями, и это доставляло ей удовольствие.

Об окончании войны Марина узнала на работе. Она рассказывала нам, что в учительской вместо веселья начался жуткий рёв: учительницы оплакивали погибших и покалеченных родных, оставшихся в «земле сырой» женихов, пропавшую из-за войны молодость. Уроки отменили, вся школа высыпала на улицу, где население Балахты радостно кричало «Победа!».
Послевоенная жизнь оставалась трудной, но более спокойной: перестали приходить похоронки, и это было счастьем.

Марине исполнилось 26 лет. Как и все, она мечтала о любви, о семье и детях. Но в Сибирь вернулось мало мужчин. Все Маринины довоенные ухажеры остались на полях сражений. Виды на счастливую личную жизнь были призрачными.
И вдруг весной 1947 года в Балахтинской школе появился новый математик фронтовик Неверов Георгий Степанович – её судьба! Но Марина это поняла не сразу. Впоследствии мама с папой любили вспоминать свою романтическую историю, при этом всегда подшучивали друг над другом.

Мама рассказывала, что Георгий с первых дней сразу стал объектом пристального внимания всего женского коллектива. Марина считала, что в школе работает много женщин симпатичнее неё и не очень рассчитывала, что новый учитель её заметит.
Мама говорила, что Георгий ей сразу не приглянулся, был застенчивым, к деревенской жизни не приспособленным. Марина долго не понимала, что он уделяет ей особое внимание. Но постепенно стала замечать, что Георгий слишком часто ходит мимо её дома. Тут-то Марина поняла, что он за ней ухаживает и это ей нравиться. Наступила пора сенокоса и Георгий вызвался помочь Марине и её матери заготовить сено. До этого он, городской житель, косу в руках не держал, но очень старался быть полезным и не сломать косу, но всё равно постоянно вгонял её в землю. Конечно, его усердие не осталось незамеченным, да и косить он вскоре научился.
Как-то раз Марина и Георгий стояли на деревянном мосту через Балахтинку и смотрели на водоворот вокруг его опор. «Смотри, какая турбулентность!» - сказал Георгий. Это мудрёное слово поразило Марину до глубины души. «Какой ученый! Профессором будет» - подумала она и окончательно решила: «Надо брать!». Папа в ответ рассказывал, что Марина ему понравилась своей красотой, необыкновенной ловкостью в любой работе, а главное – замечательным характером.
 
     Однажды, проходя мимо её дома, Георгий увидел, как Марина, сидя на крыльце, плетёт рыболовную сеть. Восхищение Мариной сразу возросло многократно. Он понял, что попался в эту сеть навсегда. А приспособление для плетения рыболовных сетей мы привезли из Сибири в Минск. Оно долго валялось в шуфлятке кухонного стола, несмотря на то, что ни реки в Уручье, ни рыболова в семье у нас не было. За лето молодые люди разобрались в своих чувствах, и Георгий перебрался к Марине в небольшую избу, где она жила со своей матерью Анной. Свадьбы не делали, просто расписались в сельсовете. Вот так осенью 1947 года образовалась наша семья. Марина стала называться Неверова Марина Сергеевна. Маме было 28 лет, папе – 31 год.

Жизнь потихоньку стала налаживаться. 2 октября 1948 года родилась я – их первая дочь Неверова Ольга Георгиевна. В то время декретный отпуск был всего лишь 56 дней. По истечении этого срока Марина вышла на работу в школу, а с дочкой в это время оставалась её мать Анна.
 
Весной 1952 года, когда семья ждала второго ребёнка, Георгия вдруг опять призвали в армию. К этому времени он работал заведующим Балахтинским РОНО и не видел себя военным. Через районное начальство он как-то пытался избежать призыва, но сделать ничего не удалось. Георгию пришлось оставить беременную жену с малолетней дочерью и ехать на новое место службы в Комсомольск-на-Амуре.22 августа в семье родилась вторая дочь. Георгий в это время был далеко, поэтому Свидетельство о рождении мы ходили  выписывать  вдвоём  с  мамой. Марина хотела назвать дочку Аллочкой. Но я заупрямилась и всю дорогу до сельсовета хныкала: «Хочу Таню, хочу Таню!» Подозреваю, что это из-за стишка: «Наша Таня громко плачет…», которое я только что выучила. Мама уступила и у меня появилась лучшая в мире сестричка Танечка, которую я очень люблю.

     Когда Марина лежала в роддоме, произошло тяжёлое событие: умерла роженица, за ребенком никто не пришёл, и Марина надумала его усыновить. Но для этого требовалось письменное согласие мужа, которое быстро получить из в/ч на Дальнем Востоке было невозможно. Да и всю нашу семью впереди ждала неопределенность из-за предстоящего отъезда. Поэтому в усыновлении Марине отказали, а настаивать она не решилась. В течение жизни мама время от времени вспоминала об этом мальчике, тяжело вздыхала и говорила: «Усыновил его кто-нибудь или в детдоме вырос?».
Сейчас, зная какую щедрую жизнь прожили наши родители, скольких людей согрели душевной теплотой, помогли и словом и делом, мы с сестрой уверены, что если бы папа в это время был в Балахте, они с мамой обязательно взяли бы этого ребёнка в нашу семью.

В мае 1953 года Георгий приехал в отпуск в Балахту. Возвращаться в Комсомольск-на-Амуре он собирался вместе с семьёй. Но судьба распорядилась иначе. Прямо перед отъездом из части пришла телеграмма о том, что Георгия переводят преподавать математику в военное училище, расположенное в белорусском городе Гомеле. К новому месту службы Георгий поехал один, а месяца через полтора наступил и наш черёд уезжать из Сибири.
Анна не размышляла, ехать ей с семьёй дочери или остаться в Балахте. Конечно, ехать! Она так любила своих внучек, дочь и зятя, что жизнь вдали от них не представляла.

Иван Костыря в это время учился в Казани и планировал остаться там навсегда, что позволяло видеться Анне с сыном чаще.
И всё равно было пролито море слёз. Анна и Марина тяжело переживала расставание с Балахтой, где так много всего было пережито, где оставались близкие люди, многочисленная родня, дорогая сердцу могила Сергея. Ухаживать за ней обещали Маринины подруги и родственники. Слово своё они сдержали, в чём впоследствии убеждалась Анна, когда приезжала из Минска в Балахту с визитами.

До ближайшей железнодорожной станции добирались на грузовике.Стоял жаркий летний день. ПровожатьАнну и Марину пришло пол Балахты. Учительница Мария Григорьевна Бендаржевская подарила Марине на память серебряную ложку с гравировкой МГБ, которая так и осталась единственным изделием из драгоценного металла у Марины. Она лет 30 занимала почётное место в нашей сахарнице, поэтому я её так хорошо запомнила. Ложка существует до сих пор. А покупать для себя золотые или серебряные украшения нашей маме в голову не приходило даже тогда, когда в семье появились деньги. Распрощавшись с Балахтой, семья Неверовых двинулась в неизвестность. Через неделю трудного пути мы прибыли в Новобелицу, где тогда было военное училище. К приезду семьи Георгий снял комнату в частном доме, вокруг которого был разбит сад, росли цветы на клумбах и кусты сирени. Фруктово-цветочное изобилие так восхищало Анну и Марину, привыкших к аскетизму сибирских огородов, обусловленных суровым климатом, что нас с сестрой даже сфотографировали в зарослях сирени. Хозяйка оказалась доброй одинокой женщиной. Я помню, как она читала нам сказки и разрешала есть ягоды в саду.
Марина устроилась работать учительницей, у неё появились подруги. Жизнь опять стала налаживаться - и вдруг новый переезд: так часто бывает у военных. Летом 1954 года училище перевели в в/г городок Уручье, который располагался в 8 км от Минска. В то время жилой фонд состоял из восьми 4-х этажных домов, так называемых ДОСов, нескольких бараков и финских домиков, в каждом из которых жили несколько офицерских семей. Для стоявшей в Уручье Рогачёвской дивизии жилья и так катастрофически не хватало, а тут ещё училище на голову свалилось.
Офицеры ютились в коммунальных квартирах – по семье в каждой комнате. Многие снимали жильё в соседних деревнях Озерище, Сухорукие, Копище. Мы сняли комнату в деревне Уручье. Домик стоял близко к Московскому шоссе, на том месте, где сейчас выход из метро и магазин «Баден». В нём мы прожили меньше полугода. Дело в том, что училище, которое стало называться МВИРТУ, строило для своих преподавателей новый кирпичный дом – ДОС 9, да ещё и с продовольственным магазином внизу. И тут нам сказочно повезло: на четвёртом этаже этого чудесного дома отцу выделили квартиру №43!
Она состояла из двух комнат с балконами, выходящими на разные стороны квартиры. 9-ти метровой кухни с кирпичной плитой для готовки пищи, кладовки, коридоров. В квартире было центральное отопление, туалет и ванная с титаном для нагрева воды. Титан и кухонную плиту нужно было топить дровами, для хранения которых в подвале дома был предусмотрен сарай.
В 1954 году для большинства советских семей такая квартира на многие годы вперёд оставалась несбыточной мечтой. А для нас мечта сбылась, и это было огромное счастье: ведь так шикарно, со всеми удобствами члены нашей семьи не жили никогда! Жилая площадь квартиры была 30,5 кв. м. Вот эти-то 0,5 кв. м. и сыграли злую шутку: из-за них по существовавшим тогда законам нас не ставили в очередь на расширение. А жить не по законам родители не умели и не хотели. Но это будет ещё очень нескоро.
Пока же семья Неверовых наслаждалась жизнью в новой квартире.
Георгий в звании старшего лейтенанта служил простым преподавателем математики. Прожить семье из 5-ти человек на одну его зарплату было сложно.
Но с трудоустройством  женщин  в военном городке были  большие проблемы. Дело в том, что  жители Уручья имели сельскую прописку, поэтому на работу в Минске их не принимали, а в городке гражданских рабочих мест было мало. Ещё меньше было мест в гарнизонном детском садике. Поэтому большинство офицерских жён растили детей и занимались домашним хозяйством, что по тем временам было делом совсем не лёгким.
В семье Неверовых проблема детского садика не стояла, потому что с нами всегда жила бабушка Анна. И Марина сразу пошла в РОНО устраиваться на работу. Но в Уручской средней школе свободного места учителя русского языка не оказалось и ей предложили места ЗАВУЧа в школе деревни Королёв Стан. В 1954 году транспортное сообщение военного городка даже с Минском было очень плохое, а до Королёв Стана доехать было вообще не на чем. Поэтому хоть и нравилось Марине работать с детьми и это у неё хорошо получалось, от школы в Королёв Стане ей пришлось отказаться. Больше учителем Марина не работала никогда.
И всё-таки диплом филолога, полученный в Красноярском учительском институте, ей помог с трудоустройством. В начале 1955 года Марину приняли корректором в типографию МВИРТУ. Примерно через год она перешла в секретную библиотеку училища, где и проработала в должности старшего библиотекаря до выхода на пенсию в 1975 году.

Какое счастье, когда у маленького человека есть бабушка, причем не где-то там, за лесами, за долами, а здесь, рядом и всегда!
Ведь это ей, бабушке, первой рассказываются все интереснейшие события, которыми так наполнен каждый день ребячьей жизни. Это бабушка подует на сбитые в кровь коленки – и боль моментально утихнет. Это к её теплому животу прижимались мы, нас кто-нибудь обижал. Бабушка вытирала прозрачные слёзки своей шершавой ладошкой, шептала на ушко ласковые слова, гладила по головке, и все наши детские беды куда-то исчезали, улетучивались, и жизнь снова становилась прекрасной!
Вечерами мы уходили в свою комнату, и бабушка, лёжа на кровати, читала нам вслух детские книжки. Бабушка была малограмотная, читала медленно, по слогам. Постепенно сон смаривал её, книга вываливалась из рук и падала на грудь. И вот она уже блаженно всхрапывала, но тут же раздавался дрожащий Танин голосок: «Ба, я боюсь! Ты храпишь, как медведь. Читай!» И бабушка продолжала читать про Мишкину кашу и живую шляпу, про то, как Бобик гостил у Барбоса и ещё много-много замечательных детских историй. Так под её неторопливое чтение мы засыпали в счастливом ожидании следующего дня.
Нам с сестрой в жизни повезло. Мы выросли в семье, где царили мир и покой, уважение взрослых друг к другу и к детям, в семье, где нас очень любили Всё равно то, что нас дома всегда ждала бабушка, такая тёплая и родная, добрая и строгая одновременно (и как это ей удавалось?), сделало наше детство ещё более солнечным, счастливым и беззаботным.

Итак, наша бабушка
Костыря Анна Никитична
(1901 – 1977)(продолжение)

Приехав с семьей дочери Марины в Беларусь, Анна поначалу сильно скучала о своей многочисленной родне, оставшейся в Сибири. Не последнюю роль здесь играл и белорусский климат. Нависшие над головой черные тучи, из которых летом сыпал мелкий дождь («мыгычка» - так она его называла), затяжная осень, переходившая в слякотную зиму с грязным, без конца таявшим и вновь выпадающим мокрым снегом, серое небо, на котором неделями не появлялись ни луна, ни солнце, и из-за этого короткие зимние дни становились ещё короче… Всё это так не походило на родную Балахту, где 160 солнечных дней в году, летний зной раскаляет воздух и землю, а зимой всё вокруг сияет, переливается бриллиантами от каждого лучика солнца, где синее ночное небо усыпано миллионами мерцающих звёзд и от света огромной луны ночь превращается в день, делая мир вокруг волшебным! Всего этого так не хватало Анне. Я помню, как она даже иногда плакала, вспоминая Балахту и её обитателей. Родные и друзья очень поддерживали нашу семью, «оказавшуюся на чужбине», своими письмами. Письма шли нескончаемым потоком в Красноярский край и обратно, задавая немалую работу советской почте.

Вскоре по-приезду в в/г Уручье наша мама вышла на работу, и Анна осталась на хозяйстве. Домашние заботы, воспитание внучек, замечательные соседи Колышкины и Кузины, заменившие нам родственников, да и быстро текущее время сделали своё дело. Грусть-тоска отступили, и жизнь опять заиграла для Анны яркими красками.
Наличие в семье бабушки сделало нашу квартиру центром общения детей и взрослых. К нам приходили соседки посудачить о дворовых новостях, о товарах в магазине и ценах на местном базарчике.
 
Приехавшая к Кузиным сестра Зина доверяла Анне все сердечные тайны.
Военные – это люди, живущие вдали от своей малой родины. А так хочется о тех, кого любишь, рассказать всем! Поэтому и велись на нашей кухне бесконечные беседы, в результате которых всю родню соседей мы знали по именам и фактам биографий.
Часто говорили о недавней войне, во время которой всем пришлось пережить немало. Семья А.Колышкиной оказалась в блокадном Ленинграде, а родное село М.Кузиной попало в самый центр танкового сражения на Курской дуге. Я часто крутилась на кухне во время бабушкиных разговорах с соседками, поэтому и получилось, что я знаю об истории трёх наших семей, живших на четвёртом этаже четвёртого подъезда ДОСа 9, так много.

Анна была общительным человеком, да ещё приехавшим из сельской местности, где все друг другу «сват иль брат». Поэтому она легко познакомилась с другими обитателями нашего двора и с женщинами, торговавшими возле магазина урожаем со своих огородов. Последних она называла «знакомками» и разговоры с ними особенно ценила.
Я долго считала бабушку главной в семье: ведь она владела семейным кошельком и могла приносить из магазина разные вкусности. Деньги в нашей семье делились так: небольшую часть от двух родительских зарплат мама откладывала на покупку одежды и поездку в отпуск, а остальные, так называемые «едовые деньги», поступали в полное распоряжение бабушки. На них она покупала продукты, из которых готовила на керогазе пищу для всей семьи. Так что от бабушки во многом зависело, удасться ли «дотянуть до зарплаты». Экономить Анну жизнь научила. Поэтому деньги в долг не занимали никогда. Для этого бабушка придумывала разные хитрости. Например, она прятала металлические копейки под клеёнку на кухонном столе или под газету в шуфлядках. Перед получкой, когда все денежки уже проедены, бабушка звала нас с сестрой искать отложенные на «чёрный день» копеечки. На них Ба (так мы звали нашу бабушку) покупала 3 литра разливного молока и так называемый «большой батон» за два девяносто. Ба кипятила молоко в специальной кастрюльке, отрезала нам по куску свежего хлеба, и он почему-то оказывался гораздо вкуснее предыдущего! Иногда дело доходило до тюри. Чёрный хлеб крошили в тарелку, поливали подсолнечным маслом и посыпали солью. Тюрю я не любила, да и делалась она редко, в основном для взрослых членов семьи. В «денежные дни» мы с сестрой заказывали бабушке купить в магазине конфет. С нетерпением дождавшись её возвращения, сразу же лезли к ней в сумку проверять, что же в ней лежит.
 
По старым фотографиям многое можно узнать о жизни конца 50-х годов. Личные автомобили для многих были только мечтой, и их счастливые обладатели лелеяли своё сокровище, как могли, и даже укрывали от непогоды одеяльцем.
С холодильниками тоже была беда, поэтому зимой их с успехом заменяли форточки. На 1 и 2 этажах в авоськах вывешены продукты. За авоськами следили, чтобы синицы раньше хозяев не склевали запасы. От посторонних глаз окна скрывали занавесками, нанизанными на верёвочки. Хозяйки украшали занавески вышивками, кружевом, мережками.

Многие в нашем доме имели деревенские корни. Землю под дачи военным не давали. А красоты хотелось! Вот мужчины и сколачивали для балкона деревянные ящики, в которые весной их жёны высаживали цветы. Летом, стоя на балконах, жильцы обсуждали, кому же в этом году удалось украсить свой балкон лучше других. У нас тоже были и занавески и ящики на балконе.
Чаще всего там лежало 100 гр. «Золотого ключика» или «Морских камушков». Я была старшая и более прожорливая, поэтому бабушке приходилось соблюдать справедливость: втроём мы садились за круглый стол, стоявший на кухне, и Ба делила конфеты поровну. Особенно тщательно делились «Морские камушки». Они были разноцветные, и каждый цвет делился отдельно! Свою порцию сладостей я уничтожала быстро и потом тайком от бабушки выманивала у Тани её долю, что мне часто и удавалось.

Ещё Ба покупала по сдобной булке с повидлом или сделанной в виде лебедя. Лебедь был щедро посыпан сахарной пудрой и имел глаз из изюмины. Расправившись со своей «птицей», я старалась открутить голову у Таниного лебедя и засунуть её себе в рот. Какие вкусные были это булки! Мне кажется, что их рецепт потерян безвозвратно и сейчас даже подобия в магазинах не найти!
Но у Анны и своя стряпня получалась отлично! Поэтому семья с нетерпением ожидала, когда же бабушка «затеет пироги». Тесто она ставила с вечера и ночью несколько раз вставала его «подбивать». Утром мы с Таней усаживались за стол и наблюдали, как бабушка уминала тесто в кастрюле, потом доставала его, высоко поднимала над головой и сильно шлёпала о стол, поднимая вверх облако муки. И так много раз подряд! Наконец, тесту давали подняться в последний раз и только после всех трюков делались пирожки с разными начинками. Нас с сестрой к лепке допускали, и мы очень старались сделать пирожки такими, как у бабушки: ровными, красивыми, без вываливающейся со всех сторон начинки. Она же любила слепить пирожок побольше, размером «с ладонь», считая, что так будет вкуснее.

Летом бабушка варила квас! Причём он был двух видов: один для питья – сладкий и вкусный, а второй, без сахара, для окрошки. Окрошка была любимым летним блюдом нашей семьи, и бабушкина квасоварня работала постоянно. С магазинным же квасом окрошка получалась противной, поэтому все хозяйки из нашего подъезда позаимствовали у Анны рецепт «окрошечного кваса».
А она у своих знакомок однажды раздобыла рецепт самогона из пшена, втихаря настояла крупу на дрожжах, пока та не забродила, потом нагрела эту муть на керогазе, при этом из трубочки в тазик капала вожделенная жидкость. Какая вонь стояла в подъезде прямо до первого этажа! Затыкая нос, мы поднимались на свой четвёртый, не догадываясь, что вонь-то идёт из нашей родной квартиры. Не помню, какие были у мамы разборки с самогонщиками (ведь собрать устройство для перегона «мути» в крепкий напиток бабушке помогал папа!), но самогоноварением эта парочка больше не занималась никогда!

Послевоенный быт, хоть и медленно, но налаживался. Появились хорошие керогазы, электроплитки, и кирпичные плиты, занимавшие половину кухни, стали не нужны.
Многие жильцы нашего дома их разобрали и по кирпичику вынесли на помойку. Работа эта сопровождалась шумом, пылью, требовала много времени и физических усилий. Бабушка тоже очень хотела избавиться от надоевшей плиты и часто заводила разговоры на эту тему. Родители соглашались, но почему-то всё «откладывали в долгий ящик» - так у нас говорили. Бабушке это надоело, и однажды она устроила всем сюрприз. Не успели родители закрыть за собой дверь, уходя на работу, как она ухватилась за топор с молотком и раскурочила плиту до основания. К возвращению родителей вместо плиты в квартире валялись груды мусора, окутанные облаком пыли. Ворча, вся семья несколько дней сносила с 4 этажа тяжёлые кирпичи с прилипшим цементом на помойку. Потом папа долго выравнивал место под бывшей плитой, закладывая дырку досками, красил пол на всей кухне, а мама с бабушкой отмывали квартиру от пыли. Но дело было сделано, и в итоге все остались довольны!
Вообще, всевозможных хозяйственных подвигов, улучшающих нашу жизнь, на счету Анны было немало. Один из главных – покупка холодильника. В начале 60-х годов они имелись далеко не в каждой семье. Зимой продукты хранили на балконах или вывешивали в сетках в форточки за окно. А летом?! Поэтому раздобыть чудо-технику хотели все. В в/г Уручье холодильники вообще не продавали, а в городе имелось несколько магазинов, в которых сами покупатели вели запись на покупку бытовой техники. Очередникам присваивали порядковые номера, и активисты устраивали по утрам переклички, причём, чем ближе подходила очередь, тем чаще надо было ездить отмечаться. «Саратовов», «Днепров», и «ЗИЛов» выпускалось мало, дело продвигалось медленно. Отмечались в течение года или даже дольше, и последний месяц надо было откликаться на свой номер каждый день. Пропустившего перекличку тут же безжалостно вычеркивали из списков.

Работающая в военном училище со строгой дисциплиной мама купить холодильник не смогла бы никогда! Но за дело взялась бабушка. Вместе с мамой они съездили в магазин записаться в заветную тетрадку и разведать транспортный маршрут. Он был с двумя пересадками и отнимал много времени и сил, особенно в утренний час пик. Но бывшая таёжница и сибирячка Анна, никогда прежде не давившаяся в городском транспорте, не спасовала перед трудностями, продержалась в списке весь долгий срок и, наконец-то, получила долгожданную открытку на покупку. И надо же было такому случиться, что явиться за холодильником ей выпало 12 апреля 1961 года! Анна проехала уже половину Ленинского проспекта, когда на Круглой площади в троллейбус зашёл мужчина и радостно заорал: «Человек в космосе! Наш! Гагарин!». Пассажиры ликовали, кричали «Ура» и Анна вместе с ними. Эту историю про Гагарина и холодильник бабушка любила рассказывать! Купили мы холодильник «Днепр». Может быть из-за того, что бытовую технику часто делали на военных заводах, а может быть и из-за счастливого совпадения начала космической эры  человечества и «холодильниковой эры» Неверовской семьи, наш холодильник не испортился никогда! Он пережил бабушку, познакомился с мужьями её внучек, берёг продукты для её правнука Серёжи и только при переезде нашей семьи на новые квартиры мы его заменили. Но не выкинули! Танин муж отдал его кому-то на дачу и, предполагаю, что «Днепру» по силам морозить до сих пор.

Как хорошо нам жилось с бабушкой! Зимой, набегавшись по сугробам, краснощёкие, мы приходили домой, раздевались и развешивали сушиться на батареях штаны и рукавицы. Растаявшие комья снега тут же делали на полу лужицы, но нас за это не ругали. Бабушка уже ждала своих любимых девчонок на кухне с налитыми до краев тарелками горячего, душистого борща, который мы ели со сметаной и чёрным хлебом, с чесноком или луком вприкуску. Мне кажется, что ничего вкуснее бабушкиного борща я в своей жизни не ела! А ещё вкуснее её пирогов, блинов, сибирских «пельменей из трёх мяс», которые мы сами лепили. Обычно это делалось по воскресеньям. Вся семья, включая папу, усаживалась на кухне за круглый стол, и работа закипала: мама раскатывала из теста маленькие кружочки, бабушка чайной ложкой раскладывала на них фарш, а мы втроём лепили, при этом очень старались делать их красиво и покрепче сдавливать края теста, чтобы пельмени не разваривались. Готовые варёные пельмени раскладывали по глубоким тарелкам и обязательно заливали горячим мясным бульоном, в котором они варились. Желающие щедро посыпали пельмени чёрным перцем, и семейный обед начинался. Весь этот процесс обычно сопровождался душевными разговорами о Балахте и о людях, таких дорогих для наших родителей.
Летом, вволю наигравшись, мы с сестрой и подружками становились под наш балкон и хором на весь двор кричали: «Бабушка! Бабушка!» до тех пор, пока она на нём не появлялась. После этого ей следовало указание: «Намажь белый хлеб маслом, посыпь сахаром и сбрось нам!» Она считала детские головки, резала, мазала, посыпала, завёртывала в бумагу, потом в газету (полиэтиленовых пакетов тогда ещё не было) и кидала всё это на асфальт с балкона 4 этажа! Мы разбирали свои кусочки, и какой этот «ударенный» хлебушек был вкусный. Частенько вместе с хлебом с балкона летели яблоки,и эти паданки тоже оказывались съедобными и вкусными, несмотря на полученные трещины и забившийся в них песок.

Так сложилось, что на шестерых детей нашей площадки бабушка была всего одна. И у младших за неё всегда была настоящая борьба. Помню, как Лена Колышкина и Вовка Кузин на полном серьёзе толкались, кричали «Моя бабушка», «Нет, моя», пытаясь сесть к ней на колени. Родная внучка Танечка стояла в сторонке, сдерживая слёзы и намереваясь вступить в борьбу. Мудрая бабушка усаживала на одну ногу Вовку, на другую Лену, обнимала Танечку, и мир восстанавливался.
Когда у Тани появились школьные подруги, они тоже считали бабушку своей. В это время большинство девочек носили косы, и я помню очередь из Таниных одноклассниц, сидевших у нас на кухне в ожидании, когда же бабушка заплетёт им мудрёные косы из многих прядей, а не из трёх, как мы сами умели. Девчонки косы берегли и дней по пять их не расплетали, чтобы все могли полюбоваться их красотой.
Я уверена, что наши, что наши повзрослевшие подружки, услышав слово «бабушка», вспоминают именно её, нашу бабушку Костыря Анну Никитичну. Она не делила детей на своих и чужих, находила для всех ласковое слово и конфетку, и пирожок гостям подсовывала побольше да порумянистее, но называть её «Ба» могли только мы, её родные внучки. В семье считалось, что младшенькая Танечка (как и сыночек Ванечка) – её любимица. Но это было что-то вроде семейной шутки. За всю жизнь я никогда не почувствовала разного отношения к нам с сестрой от взрослых членов нашей семьи.
Была у Анны ещё одна очень важная обязанность: она следила за нашей учебой, хотя сама и была малограмотной. В семье было заведено правило: придя из школы, пообедай и сразу берись за уроки. К возвращению мамы с работы всё должно быть сделано. Мама, проработавшая в школе учителем больше десяти лет, обязательно спрашивала нас про полученные оценки, дневники проверяла, но в тетради заглядывала редко и переписывать-переделывать задания для получения более высокой оценки не заставляла никогда. Так что учились мы с сестрой самостоятельно. Но я тайком от мамы всё-таки вступила с бабушкой в сговор. Мне страшно не нравились уроки домоводства, не получалось у меня красиво шить, вязать, вышивать. И я упросила бабушку делать вместо меня эти так называемые «образцы». Занимались мы этим подлогом вечерами, когда мама работала во вторую смену, Но она всё равно догадалась о наших тёмных делишках, и вскоре над обеденным столом появились написанные крупными печатными буквами два лозунга. Вот они: «Не затрудняй другого тем, что можешь сделать сам» и «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». Лозунги несколько лет украшали кухню, и мама частенько многозначительно на них поглядывала. Но бабушка всё равно нас с Таней жалела и, бывало, сама делала наши и без того небольшие хозяйственные обязанности, ведь бабушки для того и существуют, чтобы баловать своих внучат!
А лозунги висели на кухне не зря! Они навсегда засели в памяти и в жизни сильно пригодились. Ведь чем больше человек умеет делать сам, тем меньше он зависит от других людей. А если быстро сделать то, что должен сделать, остаётся много времени делать то, что любишь, и жизнь не превращается в сплошную обязаловку и нудную работу. Но до осознания лозунгов ещё далеко и сестрёнки Неверовы активно сопротивляются их выполнению.

Уроки мы с Таней делали за одним столом, сидя лицами друг к другу и вместо учёбы часто баловались: выдёргивали друг у друга книжки и тетради, прятали чернильницу, толкались, делили стол и проделывали ещё много подобных штучек, при этом ещё и громко кричали и смеялись. Услышав шум, бабушка приходила нас утихомиривать, применяя при этом сибирские слова и выражения, смысл которых мы, выросшие в Беларуси, не всегда понимали. Самым страшным было услышать: «Ах, вы, варначки!» Кто такие варнаки и варначки мы с Таней не знали, и от этого было ещё страшнее. А если в пылу борьбы мы замазывались чернилами, бабушка называла нас отымалками. Повзрослев, я полезла в словарь прояснить ситуацию.
Варнак – каторжник, арестант, разбойник, ссыльный, бродяга. В Сибири употребляется, как ругательное слово.
Отымалка – тряпка, которой берут горшок из горячей печи. Обычно сальная и грязная.
Если же «варначками» да «отымалками» дисциплину установить не удавалось, то бабушка пускала в ход свой главный козырь. Демонстративно выглянув в окно, она говорила: «Мать идёт!», хотя до её прихода оставалось ещё часа два. Огорчать маму было никак нельзя. Мы тут же умолкали и начинали сопеть над уроками.
 Для мотивации хорошей учёбы у бабушки было несколько весомых аргументов. «Если будете плохо учиться, придётся всю жизнь свиньям да коровам хвосты крутить» - говорила она. Этих животных мы видели и боялись, когда недолго жили в деревне Уручье. Мыть их грязные хвосты девчонкам совсем не хотелось, и мы с Таней дружно налегали на учёбу.

А второй аргумент мне сразу даже понравился: «Будете плохо учиться, станете золотарями!» Золотарь – звучит красиво, видится богато. О ценности золота у меня понятие уже имелось, и я была совсем не против повозиться с золотишком, но бабушка тут же опускала меня с небес на землю. «Хочешь всю жизнь говно возить?» - спросила она, объяснив, что золотари – это люди, которые занимаются чисткой выгребных ям. Они ездили по Балахте на обозах, запряженных лошадьми. На телегах были установлены бочки, которые с помощью большого ковша и заполнялись содержимым «туалетов с дырками». У нас по Уручью тоже изредка ездила грязная и вонючая машина с гофрированным шлангом сзади чистить отхожие места в финских домиках. Детвора называла эту машину говновозом, и уж точно никто из девчонок не мечтал о такой «золотой» работе. Поэтому бабушкина наглядная агитация оказывалась гораздо действеннее призывов учителей учиться, и мы приносили домой только 4 и 5!
Уверена, что Анна ни разу не пожалела, что уехала из Балахты и остаток жизни провела в семье дочери, где её уважали и любили.
 
Мама не взваливала на бабушку все хозяйственные хлопоты, очень много по дому делала сама и нас наделяла обязанностями. Да и жизнь в городской квартире с удобствами, без домашнего скота и огорода, очень выгодно отличалась от тяжёлого Балахтинского быта. У Анны появилось больше свободного времени, которое она проводила в разговорах со своими знакомками, сидя во дворе на лавочке. Ещё она любила писать письма родне в Сибирь и делала это почти ежедневно. Но самым любимым развлечением для неё стало кино. В ГДО, который находился рядом с нашим домом, ежедневно «крутили фильмы», и всё население городка с удовольствием туда ходило. Бабушка умудрялась посмотреть детские фильмы с нами, взрослые –
с родителями, потом любила всё это нам ещё и пересказывать, причём неоднократно. А когда дома появился телевизор, её радости не было предела. Смотрелось всё: КВНы и «Огоньки», фигурное катание и бокс, новости и кинофильмы, Очень любила цирк – смеялась над проделками клоунов, громко переживала за воздушных гимнастов, восхищалась ловкостью жонглёров, считая при этом, что шарики-тарелки привязаны к ним невидимыми нитями, поэтому и не падают. И никогда не верила дрессировщикам медведей! Бабушке, встречавшейся с этим грозным зверем в живой природе, казалось невероятным настолько приручить мишку, чтобы он стал плясать на задних лапах под дудочку. «Не верьте, девки! Это мужик! Переодетый мужик» - говорила она, тыча пальцем в экран. Став постарше, бабушка частенько засыпала, сидя на диване перед телевизором. Проснувшись от собственного храпа, она встряхивалась, как птица, зорко поглядывала по сторонам, не заметил ли кто её конфуза, и активно начинала комментировать происходящее на экране, делая вид, что и не дремала она вовсе. Мы с Таней по-доброму посмеивались над ней, думая при этом, что уж с нами-то такого не произойдёт никогда! Но теперь, сама всхрапнув у телевизора, я так часто вспоминаю свою любимую бабушку Анну!

В детстве мы с Таней часто простуживались, и врачи посоветовали маме свозить нас на Чёрное море. Мама долго копила деньги на поездку и, наконец, она состоялась. В 1957 году мы впервые поехали в Сочи, все пять человек!
Мне было в ту пору уже 9 лет, и я многое помню из того путешествия, но буду писать только о бабушке. А она, что называется, «дорвалась» до тёплого моря и солнца. Море было не таким уж и тёплым в начале июня, но для бабушки, окунавшейся ранее только в холодные сибирские реки, оно казалось горячим. Я так и вижу, как она смеётся, переваливаясь в черноморской волне, и белая пена ласкает её незагорелое тело. Вдоволь «набултыхавшись» бабушка выбирается на берег и ложиться погреться на раскалённую гальку, подставляя себя горячему южному солнцу. «Мама, спрячьтесь, идите в тень» - звала бабушку наша мама. Но куда там! Разве она кого-нибудь слушалась? И Анна продолжала загорать и плескаться. Но вечером солнечно-морские излишества громко заявили о себе. Бабушка «сгорела», да ещё как! Её спина и плечи покраснели, покрылись волдырями и жгли неимоверно! Всей семьёй мы дули, махали газетой, мазали её одеколоном, сметаной, кефиром, чтобы как-то облегчить страдания.
Когда лопнули пузыри, и боль утихла, бабушка разрешила нам с Таней сдирать с неё облупившуюся кожу, что мы и делали почему-то даже с удовольствием. «Содрав с себя семь шкур», Анна образумилась и остаток отдыха в Сочи загорала с осторожностью. Я же так запомнила бабушкины страдания и волдыри, что за все свои многочисленные поездки на юг не обгорела ни разу.
Больше на юг Анна с нами не ездила, предпочитая проводить летние месяцы в Сибири. Но мы, плескаясь в море, о бабушке не забывали и посылали ей открытки, в изобилии продававшиеся во всех курортных городах.
Но широту русской души никуда не спрячешь! Анна всё делала с размахом и «на всю катушку». Почему-то она любила мыться в очень горячей воде, чтобы «пропотеть, как следует». Когда я или Таня заходили в ванную потереть ей спинку вехоткой (так на сибирский манер в семье называли мочалку), то видели потную, красную, как «маков цвет», но довольную бабушку. Нам даже руку засунуть в воду было невмоготу, но она говорила, что только так и надо мыться. Тереться мыльной вехоткой надо было тоже, не жалея собственной шкуры, добиваясь, чтобы «кожа рыпела», что мы с сестрой исправно и делали. Но заставить нас сидеть в ванне с горячей водой бабушке так и не удалось, хоть она и прилагала усилия, чтобы мы «мылись правильно». Я же всевозможные виды парилок и саун так и не полюбила, хотя, будучи взрослой, этот вид развлечений пробовала.
Анна была женщиной невысокой, но полной и, со временем, у неё стали сильно болеть колени, а жили мы на четвёртом этаже! Врачи что-то ей советовали, но по-настоящему излечить человека от артритов медицина не может до сих пор. Бабушка с этим мириться не хотела, поэтому решила извести «болячку» самостоятельно, народными средствами. Называла она это дело «пекарчить коленки» и, как всегда, «пекарчила» от души, Кто из знакомок дал Анне этот рецепт, я не знаю. Но, думаю, что даже ей он показался слишком экстремальным, потому что делалось всё тайком от мамы. Рецепт я помню до сих пор.
Вот он!
100 железных булавок для шитья (это иголки с большими ушками) опустить в 99% уксусную эссенцию, которая продавалась в маленьких треугольных стеклянных бутылочках. Дождаться, пока булавки полностью растворятся в кислоте, и эту поистине «адскую смесь» втирать в больные колени. Бабушка так и сделала, причём, дождавшись, когда мы вчетвером уйдём в кино, и она останется одна. Возвратившись домой, мы застали страшную картину. На кухне сидела бабушка с облезлыми чуть не до костей коленями, раскачиваясь и стоная от боли. Рядом стояла бутылочка с натиркой «от всех болезней», содержание которой тут же оказалось в канализации. Не помню чем и как долго залечивались раны, но и после этого бабушка не отступилась. Где-то, опять же у знакомок, она
добыла очередной рецепт, который осуществить в нашей городской квартире  не было возможности. Поэтому к делу, опять же тайком от мамы, был привлечён бабушкин брат Михаил, проживающий в деревне Трясучая Красноярского края. Готовность родственников исполнить Аннину просьбу меня поразила, поэтому этот рецепт я тоже запомнила.
Большую зелёную бутылку, называемую в народе «фугас», туго набить красными мухоморами, залить водкой, плотно заткнуть пробкой и закопать в землю в углу огорода на целый год! Потом достать, сильно потрясти, перемешивая образовавшееся месиво –  лекарство готово.
Михаил всё так и сделал. Я помню, как, получив очередную посылку из Сибири, семья замерла в изумлении, увидев там загадочную бутылку, засыпанную кедровыми орехами, оберегавшем её при многодневном болтании по железной дороге. Но для бабушки никакой загадки не было, и она тут же приступила к лечению. По сравнению с концентрированной уксусной кислотой, все последующие примочки, включая горячий парафин, обматывание коленей капустными листьями, битьё больных мест крапивным веником, после которого у неё поднялась высокая температура, казалось нам детским лепетом.
Но бабушкино «пекарченье» настанет ещё не скоро. Пока же Анна здорова, полна энергии и сил и готовится к своему первому путешествию в Сибирь. Ехать одной через всю страну ей было страшновато, но на то и существует несгибаемый сибирский характер, чтобы преодолевать трудности. И она решилась! В первый раз Анна отправилась в Сибирь на поезде с пересадкой в Москве. Именно рассказы о её столичных приключениях остались у меня в памяти.
Провожая Анну в дорогу, родители строго-настрого наказали ей «не плутать по Москве» самостоятельно, а ехать на такси, что она и сделала, но вскоре поездка показалась ей слишком затянувшейся. Каким-то чудом бабушка раскусила, что таксист, перевозивший её с вокзала на вокзал, ездит по кругу. «Дома запомнила» - горделиво говорила она. И когда хапуга-водитель запросил за поездку «25 рубликов», она дала лишь трёшку, уличив его в обмане. Не ожидавшему такой наблюдательности и отпора
водителю пришлось согласиться, и наша бабушка в «борьбе за правду» вышла победительницей. На обратной дороге Анна решила не связываться с таксистами и добираться с Казанского вокзала на Белорусский вокзал на метро. Как малограмотная бабушка смогла разобраться в хитроумных подземных переходах, заполненных спешащими москвичами, не представляю! Видно, и правда, мир не без добрых людей. Да и удача была на её стороне, потому что дальше случилось вот что.
Кое-как заскочив на движущийся вниз эскалатор, и крепко ухватившись за ехавший рядом поручень, Анна с опаской смотрела вниз, пытаясь разглядеть конец движущейся лестницы, но видела лишь мельканье фонарей да уплывающие в никуда людские головы. Заметила она и стоявших чуть ниже таких же приезжих тёток, прижавшихся к правому боку эскалатора. Их котомки, узлы и тазики мешали коренным москвичам, со словами «понаехали тут», бежавшим вниз по левой стороне лестницы. Кто-то из них и подбил стоявшую недалеко от бабушки тётку. Та рухнула и угодила прямо в тазик, на котором и поскакала вниз, сбивая по пути других людей. Хорошо, что они уже почти съехали, и «куча мала» оказалась, в самом деле, мала. И уж совсем хорошо, что наша бабушка оказалась не участницей, а лишь свидетельницей столь занимательного события. Помню, как нам с Таней нравился рассказ про тётку в тазике, и мы просили бабушку рассказывать эту историю ещё и ещё.
Когда через парочку лет Анна опять собралась провести предстоящее лето в Сибири, она решила «дунуть туда» на самолёте. Прямой рейс Минск-Красноярск уже был, и она полетела! В не таком уж далёком будущем её правнуки по воздуху пересекут материки и океаны, побывают на Камчатке и в Америке и даже на далёких островах в загадочном городе Гонолулу, но всё равно нашим «семейным Гагариным» навсегда останется она, наша бабушка Костыря Анна Никитична!
В Красноярске к тому времени жили её сёстры Матрёна и Мария с семьями, поэтому на все «гостевания» и визиты ушло много времени. Но пришла пора двигаться дальше. Вдохновлённая комфортным перелётом, Анна решила в Балахту тоже «дунуть самолётом», но в дороге её ждали впечатления не из приятных. Оказалось, что полёт на «кукурузнике» сильно отличается от полёта в «воздушном лайнере ТУ-104». Но самолёт не остановишь и на ходу не выскочишь! Приходиться терпеть. Весело напрыгавшись по воздушным ямам, кукурузник, наконец-то, приземлился на травяной аэродром. Пошатываясь от воздушной качки и пережитых волнений, бабушка медленно побрела по полю к деревянному сарайчику, изображавшему аэропорт. Радуясь, что полёт закончился благополучно, она не заметила, что на поле пасётся бык. Но бык не только её заметил, но почуял в ней конкурента и решил выгнать непрошенную гостью с богатой кормушки. Услышав рёв и увидев бежавшие не неё рога, бабушка побросала узлы и чемоданы и, что есть силы, припустила к спасительному сарайчику. Разъяренный бык догнал Анну, когда она каким-то чудом уже заскочила на большую железную бочку с керосином, стоявшую возле строения.
Видно верно говорят, что в минуты опасности у человека удесятеряются силы! Прибежавшие на бабушкин крик мужики с трудом укротили быка, отчаянно пытавшегося боднуть Анну острыми рогами. Всё! Коррида закончилась. Ничья!
Помню, с каким ужасом слушали это родители, понимавшие последствия встречи человека с обозлённым животным. Но как же нам с Таней было смешно, когда мы представляли строгую, одетую в длинное платье, степенно ходившую бабушку бегущей да ещё и запрыгивающей на высокую бочку! «Хоть бы одном глазком посмотреть, как же она это сделала!» - думала я, давая волю своему воображению.
В Балахте Анна первым делом шла на могилу мужа Сергея. Из её рассказов я знаю, что кладбище расположено на горе и с того места, где похоронен наш дед, открывается красивый вид на село и его окрестности. Мама с бабушкой так часто об этом говорили, что мне кажется, что я тоже там побывала, хотя это не так.
Нагостившись в Балахте, Анна с радостью ехала к любимому брату Михаилу в деревню Трясучая. Между ними была маленькая разница в возрасте. В детстве и юности они много времени проводили вместе. Поэтому отношения у Анны с Михаилом были особенно тёплыми. Вдоволь навспоминавшись о стремительно убегающей молодости, рассказав о дорожных приключениях, поделившись последними новостями из Минска, Красноярска и Балахты, бабушка перебиралась в деревню Черёмушки к старшему брату Андрею и его домочадцам.
И все рассказы повторялись по-новой. Трёх месяцев наших каникул Анне едва хватило для столь приятных и желанных визитов. Но всё-таки к 1 сентября, полная новостей и впечатлений, бабушка возвращалась домой. Обсуждение дорожных приключений, ахи-охи, вопросы-ответы, рассказы-беседы длились не один месяц. Я тоже слушала бабушкины разговоры, часто читала ей письма из Сибири, обмен которыми не затихал ни на неделю, и постепенно незнакомые, но часто упоминаемые балахтинцы, оживали, наполнялись характерами, становились близкими и родными. Мне и сейчас кажется, что Сибирь сплошь заселена нашими родственниками и знакомыми, хотя Балахту я так ни разу и не посетила.
Возвращения Анны домой семья ждала с нетерпением, особенно мы с сестрой: ведь всё лето нам приходилось хозяйничать самостоятельно, пока мама была на работе. Да и гречка, которую присылали в посылках всё те же сибирские родственники, уже давно была съедена. А маленькая Танечка соглашалась оставаться дома без взрослых. Только если варилась её любимая гречневая каша. Но с приездом бабушки детская жизнь снова становилась лёгкой и беззаботной.
У нас в семье все относились друг к другу с любовью и уважением. Папа называл Анну мамой, и я долго считала, что она – общая мама моих родителей. Я не помню ни одной ссоры между папой и бабушкой. Так что истории на тему «зять – тёща» - точно не про нас. А вот со своей дочкой Мариной у них столкновения случались, причём разборки на бытовые, финансовые темы или про нашу учёбу и воспитание у них не возникали. Но в «сибирских вопросах» могли разгораться затяжные споры. Выглядело это примерно так: «Ехать из Балахты в Гладкий Мыс лучше через Еловку» - говорила бабушка. «Нет, через Сыры» - перечила ей мама. «Мне, конечно, всё равно, но я всё-таки скажу, что через Еловку короче» - не уступала бабушка. Их дебаты о расположении деревень, отдалённых пятью тысячами километров от нашей кухни, могли продолжаться не одну минуту, но обычно заканчивались приятными для обеих воспоминаниями о Балахте и её обитателях. Много разговаривали об Иване и его судьбе.

Как я писала ранее, после рождения сына Анна несколько лет восстанавливала здоровье, что ей в итоге и удалось. Мы с сестрой считали бабушку молодой и сильной, и искренне верили, что она будет жить вечно! Я помню, как маленькая Танечка, зайдя в подъезд, иногда заявляла: «Ба, у меня ножки болят. Неси!» Бабушка на втором этаже с низкого подоконника усаживала внучку на спину («взваливала на закорки») и поднимала её на один пролёт лестницы. Но годы подтачивают даже сибирское здоровье и к 60-ти годам у Анны стали болеть колени, которые она пыталась излечить всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Мама освободила бабушку от закупки продуктов и ходила в наш единственный магазин после работы, когда «уже всё расхватали» неработающие офицерские жёны. Но и работающим что-то перепадало, поэтому наше семейное меню сильно не оскудело. Бабушка по-прежнему выходила во двор погулять, но делала это тогда, когда не «ломило коленки» и сумки с провизией уже наверх не таскала. Потом незаметно «подкралось давление». Тонометров тогда в свободной продаже не было, и о том, «подскочило давление», мы могли только догадываться.
Тогда-то я впервые и осознала, что бабушки может не стать. Помню, с
каким ужасом и надеждой мы понижали ей давление: пихали прописанные врачом капли и таблетки, натирали скипидаром шею и затылок, чтобы «кровь оттянуть». В самых критических ситуациях мама ставила бабушке на плечи и спину банки. Занятие это не для слабонервных и выглядело так. В предварительно смазанные спиртом медицинские банки мама засовывала горящий факел. Пары спирта вспыхивали, и в этот момент мама лепила их на бабушкину спину, предварительно смазанную вазелином. Удачно посаженная банка намертво присасывалась к телу, образуя на ней круглый багровый синяк. Отдирать её потом от тела приходилось с усилием. И вот однажды второпях спирт капнул бабушке на спину, и на её навазелинином теле вспыхнул факелом. Все застыли в ужасе. Но надо знать нашу маму! Она не растерялась, тут же набросила на бабушку какие-то тряпки. Костёр погас, не перекинувшись на волосы, и даже волдыри не вскочили. Почему же были такие сложности? Дело в том, что жители городка не имели минской прописки и домашних телефонов, и вызвать «скорую помощь» не было возможности. Вот и приходилось проделывать вышеописанные процедуры. К счастью, бабушке это помогало, да и приступы были у неё не очень часто.
Но боли в ногах всё-таки засадили Анну в квартире на четвёртом этаже, и примерно с 70-летнего возраста погулять во двор она уже не спускалась. Зимой «сидела сиднем дома», а летом «выходила подышать» на балконе и сверху переговаривалась со «знакомками» ходившими по земле. Может, вынужденное затворничество и угнетало Анну, но вида она не показывала. Бабушка по-прежнему участвовала в общественной жизни нашей площадки, с удовольствием смотрела телевизор и, конечно же, без конца читала и писала письма, снующие в Сибирь и обратно. Самое же главное, что мама поручала ей посильные дела по хозяйству, и Анна чувствовала себя не только любимой, но полезной и нужной в нашей семье. Это бодрило её и не давало впадать в уныние.

К сожалению, была у Анны и серьёзная болезнь. Сначала она себя никак не проявляет и жизнь особо не усложняет, но постепенно разрушает весь организм. Это сахарный диабет. Как и когда он у неё обнаружился, я не помню, но, думаю, ей к тому моменту было лет 60-65.Делать анализы, подбирать необходимые дозы лекарства (название помню до сих пор – букарбан) и получать его бесплатно бабушка сначала ездила сама в 1-ю городскую клиническую больницу г. Минска, где тоже завела себе «знакомок», из разговоров с которыми привозила для нас забавные истории. Там же ей выдавали талоны в специальные магазины. По ним кто-либо из членов семьи получал гречку, белковый хлеб, конфеты с ксилитом. Получали под роспись раз в месяц. Диету бабушка держала трудно. Она так и норовила съесть картофельное пюре, макароны или даже булку-лебедя из магазина, хотя раньше их не сильно жаловала. Из-за этого у мамы с бабушкой происходили стычки. И хотя доза таблеток постепенно увеличивалась, но на них Анна продержалась достаточно долго. Но после семидесяти ей пришлось перейти на уколы инсулина. Это было трудно. Одноразовых шприцов ещё в природе не было. Был куплен обычный шприц со сделанной из нержавейки ёмкостью для кипячения. Где-то, подозреваю, что в Мусиной аптеке, достали трёхлитровую банку спирта, у неё же мама научилась делать уколы – и семья к бою стала готова.
Бабушка стойко сносила выпавшие на неё испытания, но иногда усталость от болезней давала  о себе знать, ей казалась, что мама делает уколы больно. Тогда в дело подключилась, научившаяся делась уколы, Таня. Да и сама бабушка могла уколоть инсулин себе в ногу. К сожалению, время продолжало подтачивать её здоровье. Мама даже уволилась с работы, чтобы Анна не чувствовала себя заброшенной и одинокой, сидя одна дома.
 
Весной 1975 года у Анны случился тяжёлый приступ. Телефон в доме уже был, и приехавшая «Скорая помощь» забрала бабушку в больницу, где её «откачали» и хорошо подлечили. После этого она прожила ещё почти два года, но в сентябре 1977 года стала быстро слабеть. Врачи в этот раз оказались бессильны.
Костыря Анна Никитична умерла 2 октября 1977 года – в мой день рождения. Похоронена на кладбище в Королёв Стане.
Но родные не умирают! И бабушка продолжает жить с нами. В семье мы говорим о ней почти ежедневно, и наши мужья и дети тоже знают её, нашу любимую Ба, нашу бабушку Анну. Надеюсь, что благодаря этим воспоминаниям о ней прочитают следующие поколения, и она будет жить вечно!
Ба! Спасибо тебе за всё! Ведь рассказ о тебе – это рассказ о нашем счастливом детстве!

Костыря Иван Сергеевич
(продолжение)
Иван появился на свет 23 января 1924 г. Роды оказались трудными. Мать с ребёнком «чуть не отправились на тот свет» - так вспоминала об этом Анна, которой пришлось несколько лет восстанавливать своё здоровье. А ребёнок родился крепким, все трудности первых дней жизни преодолел и стал быстро развиваться на радость родителям.
Нарекли его Иваном – в честь деда по отцовской линии Ивана Кузьмича. Так у Сергея Ивановича Костыря появился сын Иван Сергеевич.
Разница в возрасте у брата с сестрой была почти пять лет – в детские годы это много. Из-за болезней матери Марине часто приходилось нянчиться с маленьким братом, а когда он подрос – брать его с собой на молодёжные игрища. Отправляя детей гулять, Анна строго наказывала Марине приглядывать за братом, и как-то так получилось, что ответственность за судьбу Ивана она чувствовала всю жизнь.
Друзей, двоюродных братьев и сестёр у Марины с Иваном было много. Дети всё свободное время и зимой и летом проводили на улице. Мама и дядя Ваня с удовольствием вспоминали своё балахтинское детство. Вспоминали Снайпера – свою любимую собаку. Вспоминали, как тайком от родителей бегали кататься на самодельных лыжах с высоких горок, как летом ходили купаться на Балахтинку, расставляли на реке сети и загоняли туда рыбу, вспоминали, как прикрывали друг друга, чтобы не досталось от родителей за проступки. Марина была рослой девочкой и быстро достигла своих 165 см – по тем временам она считалась высокой. «Дылда» - так дразнил её брат, который долго оставался ниже её, и от обиды частенько её поколачивал, о чём они оба со смехом нам рассказывали. Но после восьмого класса Иван «дёрнул вверх» и за лето из маленького мальчика превратился в высокого красавца.
В школе дети Сергея и Анны Костыря учились хорошо, но у Ивана успехи были лучше и, конечно, родители гордились его пятёрками по всем предметам. В своих мечтах они рисовали блестящее будущее «любимому сыночку Ванечке».

Но 1941 г. внес кровавые коррективы в судьбы всего Советского народа. К началу Отечественной войны Марина уже училась в пединституте, а Ивану было 17 лет, и он перешёл в десятый класс Балахтинской средней школы. Летом 1941 года 17-летних школьников на фронт не призывали, и Иван пошёл заканчивать школу. Поначалу Сергей и Анна, как и многие люди в СССР, надеялись, что война к следующему лету закончится, и «сыночек Ванечка» будет учиться в институте, а не воевать. Но за страшную зиму 41/42 годов стало ясно: война надолго.
В мае 1942 года Иван окончил школу с отличием. Не знаю, вручался ли в то время вместе с Аттестатом зрелости, в котором стоят одни пятёрки, ещё и металлический кругляшок – Золотая медаль. А вот самое ценное для советского человека (по мнению правящей партии) Ивану вручили. Это барельеф И.В.Сталина! Размером он был, как А4 формат, толщиной 2-3 см, цвет имел серый, переливчатый выглядел очень тяжелым. Шедевр приехал с нами в Беларусь и висел над изголовьем моей кровати. Много лет перед сном я его рассматривала, поэтому и запомнила его так хорошо. Во всех подробностях я изучила и лик Вождя, но вскоре, из-за того, что Вождь оказался не тот, у барельефа и бабушки начались проблемы. Дело в том, что Анна воспринимала его не как изображение Сталина, а как награду «любимого сыночка Ванечки» и, глядя на стенку, видела не усатого дядьку, а его, сыночка, по которому так скучала. Но после XX съезда партии держать такие вещи на самом видном месте в доме стало опасно. И хоть Анна привезла этот барельеф из Сибири, как самую большую ценность, она понимала, что с ним придется расстаться. «Сталина» сняли, но не выкинули. Помню, как бабушка постоянно его перепрятывала по всей квартире, боясь при этом, что «придут, найдут и Гошу (папу) заберут». Через какое-то время барельеф перекочевал в наш подвал, в котором, возможно, он лежит до сих пор. А бабушкины беспокойства на этом закончились. Но всё это будет не скоро. Пока же Ивану исполнилось 18 лет, и семья с тревогой ожидала дальнейших изменений в его судьбе.
И вот поздней осенью 1942 года Ивана призвали в армию. Невозможно представить, с какими чувствами матери провожали своих 18-летних детей на войну. Может ещё и поэтому наша бабушка всю жизнь любила «дорогого сыночка Ванечку» так сильно. Но у Анны хоть была надежда, что сын вернётся с фронта живым, и она обнимет «свою кровиночку». Сергей же к 1943 году был совсем плох и понимал, что своего сына он, скорее всего, больше не увидит. Про эти тяжёлые дни бабушка и мама не говорили никогда, и о переживаниях в семье можно только догадываться.
Ивана призвали на фронт, когда Сталинградская битва была в самом разгаре. Красная армия стояла насмерть, бойцов не хватало, и большинство призывников из Сибири почти сразу бросали в бой.
Но Ивану повезло: на призывном пункте его направили в авиационное училище, расположенное в городе Иркутске. Отобрали его не в лётный состав, а в технический – учили ремонтировать подбитые самолёты. В нашей семье считалось, что так получилось из-за его отличной учёбы в школе. Якобы, золотому медалисту было легче разобраться в технических премудростях самолётов. Может, так оно и было. Во всяком случае, шансов остаться в живых у Ивана стало больше, т.к. учёба оказалась длительной, и в зону боевых действий он попал только летом 1943 года, когда война потихоньку двинула на запад. Служил Иван на прифронтовых аэродромах. Конечно, попадал он и под артиллерийские обстрелы, и под бомбёжки, да и от немцев, прорывавшихся на лётное поле, приходилось отстреливаться. Наверное, некоторая удалённость аэродромов от линии фронта давала Ивану больше шансов уцелеть на войне. Но солдат свою судьбу не выбирает: воюет, где прикажут. Не знаю, были ли у Ивана ранения, а боевые награды точно были.
Победу Иван встретил в Вене, но какими фронтовыми дорогами он туда добирался, тоже не знаю. Смутно помню, как он рассказывал о встречах с американскими союзниками и их совместных посещений венских кафе, которые, как и сам прекрасный город, произвели на него незабываемое впечатление.
Когда отгремели победные салюты, советские солдаты стали потихоньку возвращаться домой. Но для Ивана война не закончилась. Его лётную часть перебросили на Дальний Восток «добивать японцев». Мне кажется, что перебрасывали их по железной дороге, потому что бабушка, вспоминая «сыночка», бывало, сетовала: «Ехал мимо – и не заехал». Аэродром, на котором предстояло служить Ивану, располагался на острове Сахалин, где он и провел следующие пять лет своей жизни. Война с японцами закончилась достаточно быстро, и тревога Анны о судьбе сына сменилась ожиданием скорой встречи. Но она состоялась лишь в 1950 году – через восемь лет долгой разлуки, наполненной тревогами, горем и надеждами, потерями и верой, что с «сыночком Ванечкой» всё будет хорошо.
Все эти годы Иван слал в Балахту письма, в которые вкладывал фотографии, часть которых хранится у нас до сих пор. На них видно, что провожала Анна на фронт 18-летнего юношу, ни разу не покидавшего пределы родного села, а домой вернулся много переживший мужчина, прошедший через страшны огонь войны.
За прошедшее время у Костырей произошло много изменений. Умер глава семьи Сергей Иванович. Сестра Марина, которую Иван всегда называл «Моря», вышла замуж за Георгия Неверова и у них родилась дочь Ольга, его племянница. Многие друзья Ивана, одноклассники, двоюродные братья остались на полях сражений. Но встреча всё равно была радостной – ведь впереди была целая жизнь!
О высшем образовании для обоих детей в семье Костырей мечтали всегда. В то время в Советском Союзе существовало правило, по которому человек, окончивший школу с золотой медалью, имел право поступать без экзаменов в любой ВУЗ страны. Не знаю, о какой специальности мечтал восемнадцатилетний отличник Ваня, упорной учёбой заработавший себе такое право. Скорее всего, он бы учился где-нибудь в Красноярске, и Анна ожидала, что так оно будет и теперь. Но и тут война внесла свои коррективы. За фронтовые годы Иван подружился с самолётами и решил навсегда связать свою жизнь с ними. Его выбор пал на Казанский авиационный институт – КАИ, который и до сих пор является одним из ведущих ВУЗов России.
Конечно, отличника, фронтовика, волею судьбы изучившего конструкции самолётов до последнего винтика, в КАИ взяли с удовольствием. И, конечно, учился он там только на «отлично».Распределился Иван в научно-исследовательский институт, в котором всю жизнь и проработал, занимаясь проектированием приборов, измеряющих высоту полёта. Такое устройство обязательно есть в каждом летательном аппарате военного и гражданского назначения. В СССР высотомер разрабатывали только Казанском НИИ, что Иван и делал сначала молодым специалистом, а потом начальником отдела и Главным конструктором. В его работе было много секретности и частых командировок в Москву. Помню, как однажды у нас на кухне он выдал страшную тайну, рассказав, что держал в руках снимки Земли из космоса, на котором «были видны все кирпичики на Красной Площади». Мы изумлялись, говорили «не может быть», а теперь аналогичными изображениями любой точки Земли забит весь интернет.
Уверена, что дядя Ваня любил свою работу, и когда мы с сестрой после окончания Минского радиотехнического института тоже стали конструкторами приборов, он с удовольствием называл нас «коллеги», хотя мы-то понимали, что дотянуться до его уровня может далеко не каждый мужчина.

В 60 лет Костыря Иван Сергеевич вышел на заслуженный отдых, но его приборы, установленные на советских АНах и ТУшках, работают до сих пор!
Иногда, глядя, как по небу беззвучно плывет самолет, оставляя на небе белый след, я вспоминаю дядю Ваню, который установил в эту удивительную машину всего лишь маленький приборчик, но без которого этот полёт был бы невозможен.
Самое удивительное в истории «про Ивана и самолёты» то, что в «подъёмные силы Жуковского» дядя Ваня не верил и на самолётах не летал, предпочитая передвигаться по железной дороге.

Многолетний труд Костыря Ивана Сергеевича на конструкторском поприще был отмечен государственными наградами и уважением коллег. Его карьеру смело можно назвать успешной, что важно для любой особи мужского пола.
Но его личная жизнь протекала не так гладко. Иван был высоким, красивым, молодым мужчиной с шикарной шевелюрой и замечательным чувством юмора. К тому же он был умным, добрым и интеллигентным человеком, и война не ожесточила его. Ивану трудно было спрятаться от женских глаз даже в толпе таких же фронтовиков, учившихся в традиционно «мужском» институте. Он всегда был баловнем женщин, но особенно настойчивой оказалась Денисова Любовь Николаевна, на которой он и
женился. Люба – так её называли в нашей семье – преподавала в КАИ основы электротехники и была немного старше Ивана. Как развивался роман, когда и где состоялась свадьба – история умалчивает, так как Анна и Марина пару лет даже не догадывались о смене семейного статуса Ивана. А рассекречивание случилось так. Когда мы переехали из Балахты в Беларусь, Ивану стало проще видеться с сестрой и матерью. Заезжал он, обычно, на 2-3дня и, уходя «в город погулять», на свои вещи не обращал внимание. Но в очередной приезд женщины заметили, что он запирает чемодан на ключ, который прячет в карман и уносит с собой. Не такая была наша мама Марина, чтобы не вскрыть булавкой какой-то чемоданчик! «Вскрыли! Схватились за паспорт, глядь, а там штамп стоит» - с горечью вспоминала наша бабушка. Оказалось, что «любимый сыночек Ванечка» уже несколько лет, как женат, а ей «не обмолвился ни словечком». Почему он так сделал? - остаётся только догадываться.
Характер у Любы оказался трудным, скорее даже склочным и склонным к истерикам. Она состояла в постоянных дрязгах со всеми: с родной сестрой Славой и её семьёй, с коллегами, с соседями, с собственной матерью, вместе с которой они с Иваном несколько лет жили. Люба заочно «взненавидела» всю родню мужа, хотя долго она никого из нас и «в глаза не видывала!»

Я тётю Любу почти не знаю, а Таня примерно в 30-летнем возрасте съездила вместе с Любой в Ригу по её настойчивому приглашению. С Таниных слов, Люба была очень авторитарным человеком, признавала только собственное мнение, шумно и постоянно всех поучала и наставляла, заполняя собственной персоной всё пространство и время. Я думаю, что умный дядя Ваня достаточно быстро разглядел свою жену и всё про неё понял. Понял, оценил, взвесил - и остался. Разводиться было лень, да и общее горе их крепко связало. Дело в том, что примерно в 1957 году у Любы и Ивана родилась девочка, но у неё оказалась патология, и она через два дня умерла. Молодая семья тяжело переживала свалившуюся беду. Иван жалел жену и делал всё, что она хотела. И не потому, что был слабохарактерным, а потому что чувство долга превышало всё.
И всё равно постоянно находиться с такой женой было трудновато, и постепенно он стал искать тепло и ласку, а, главное, покой в других местах.
Общего семейного бюджета у Ивана с Любой не было: каждый жил «на свои». Наряжаться дядя Ваня любил, и для этого у него были все возможности. «Шмотки и корочки» - так он называл одежду и обувь – Иван покупал в Москве во время частых командировок. Дефицитные продукты возил в Казань оттуда же. Обаяния у дяди Вани было достаточно, чтобы растопить сердце любой продавщицы! Подтверждение этому мы получили однажды в Минске. Как-то летом дядя Ваня заглянул к нам на пару деньков. В это время у меня начался отпуск, но все до единой подруги трудились, и ехать на море мне было не с кем, а одной не хотелось. Но дяде Ване, всегда отдыхавший в одиночку и искренно считавший, что так гораздо лучше, мои доводы показались смехотворными. Он быстренько «поехал в город» и через пару часов вернулся с билетами «туда-обратно» в славный город Сочи! Причём вылетать надо было на следующий день, и никаких отказов дядя Ваня не принимал. Хорошо, что в Сочи жила бывшая мамина коллега. Вот к ней, «как снег на голову» я и свалилась поздним вечером с письмом от мамы. Приняли меня хорошо, в каком- то летнем сарайчике выделили койку, и месяц в Сочи прошёл отлично! А в семье потом долго изумлялись, как удалось Ивану при невозможности «достать билеты даже за 40 суток» проделать это в течение часа?! Вот такое оно, мужское обаяние, да ещё подкрепленное финансовыми возможностями.
Так что Люба не без основания ревновала мужа, но обуздать свой характер дано не каждому.
В начале 60-х Любины истерики так достали Ивана, что, приехав в Минск, он ходил на завод ЭВМ устраиваться на работу, куда его с радостью взяли, предложив какую-то руководящую должность. Бабушка возрадовалась, но её надеждам, что сын будет жить рядом, не суждено было сбыться. Видно, Люба, испугавшись остаться одной, присмирела. Да и возраст приглушил бушующие страсти, и личная жизнь Ивана постепенно вошла в спокойное русло. Люба смирилась, что у Ивана, кроме неё есть мать, сестра, племянницы. Мы всей семьёй съездили в Казань и, наконец-то, познакомились очно! Мне было лет 13, и поездку я запомнила. К этому времени, Иван и Люба приобрели дачу недалеко от Волги, на которой мы и жили. И хотя ежедневно совершали походы по окрестностям, купались, ловили раков, которых я сильно боялась, большую часть времени мы топтались на 6 сотках, чем-то засаженных и огороженных сетчатым забором, что мне не сильно  нравилось и навсегда отбило охоту иметь собственную дачу.

Материальных проблем у наших казанцев не было: они приобрели кооперативную квартиру, дачу и «Жигулёнок», горячо любимый дядей Ваней. Люба красиво одевалась, активно скупала хрусталь, сервизы, шубы, золотые украшения и прочую дребедень, которые любят озабоченные своим социальным статусом дамы. Отдыхали они порознь, и Люба даже съездила в круиз вокруг Европы: отчалила из Риги – причалила в Одессе. Сейчас таким заплывом никого не удивишь, а в 70-е это было неслыханной роскошью. А дядя Ваня любил ездить на курорты по путёвкам, особенно «в Минводы водички попить».

Здоровье позволяло Любе иметь детей, но после случившейся беды рожать ещё раз она не захотела. Анне же хотелось, чтобы в семье сына появился ребёнок. И она часто заговаривала об этом с Мариной, принуждая дочь повлиять на семью Ивана. Но Марина держалась стойко, в личную жизнь брата не вмешивалась, и это вносило некоторое напряжение в отношениях с матерью. Анна же пару раз одна съездила к Ивану погостить, но где-то близко замаячило 70-летие и столь любимые ею поездки в Балахту и в Казань постепенно «сошли на нет».
Начало 1983 года оказалось тревожным для нашей семьи. Тяжело заболел наш папа  - Неверов Георгий Степанович. В феврале в военном госпитале ему успешно сделали операцию, но восстановительный период проходил долго и мучительно, т.к. был осложнен хроническими болезнями желудка и диабетом. Мама каждый день «моталась в госпиталь», а я с грудным ребёнком на руках и с надеждами, подкреплёнными молитвами, ждала её возвращения с хорошими новостями. Наконец, они появились, папа стал выздоравливать и в конце февраля вернулся домой бодрым и поздоровевшим. Казалось бы, можно вздохнуть с облегчением. Но в начале марта мы получили письмо из Казани, в котором Люба сообщала о тяжёлой болезни Ивана, а вскоре пришло письмо и от него самого. Написали они о случившимся, когда самое страшное было позади. И это оказалось кстати, т.к. вынести тревогу за жизнь мужа и брата одновременно Марине было бы невероятно сложно. Из писем мы узнали следующее. В начале 1983 года у Ивана диагностировали рак желудка и предложили его оперировать. Конечно, он согласился, и Люба приложила все силы, чтобы лечение мужа было максимально успешным. За долгие годы работы в Казани в престижном ВУЗе, она обросла многими полезными знакомствами, которые сильно пригодились в столь критической ситуации. Через эти связи Люба и вышла на казанское медицинское светило – профессора Сигала. Профессор к этому времени был уже пожилым человеком и сам не оперировал, но согласился присутствовать на операции в качестве консультанта. Иван и Люба считали, что их последующая долгая совместная жизнь – во многом его заслуга. Операция длилась более пяти часов! Болезнь успела пролезть в другие органы и, кроме желудка, удалили много всего вокруг. Но оно того стоило! Восстановительный период прошёл, на удивление, быстро. Через пару недель Иван был уже дома, но с работой пришлось распрощаться. Благо, впереди маячило 60-летие вместе с прилагающейся к юбилею пенсией.За весну любимые Маринины мужчины окрепли, и в июле мама с папой поехали в Казань «повидаться». Дядя Ваня уже во всю водил «Жигулёнка», которого, как все автомобилисты, любил и лелеял. Он показал гостям достопримечательности Казани, повозил их на Волгу, на дачу, познакомил с друзьями. Марина вернулась домой в отличном настроении и с уверенностью, что с Иваном всё будет хорошо. Помню, что с особенным удовольствием она рассказывала, как знакомые Ивана, соседи по даче, говорили Марине, какой добрый, умный, порядочный и замечательный у неё брат. При этом она прямо светилась от удовольствия и гордости за него.
К послеоперационной жизни Ивану пришлось приспосабливаться: часто и калорийно питаться, ежегодно «ложиться прокапаться в больничку» на пару недель. Да и, столь любимые прежде, санатории он не забывал, но ездил теперь не «на юга», а куда-нибудь на Волгу, поближе к Казани. Дядя Ваня приноровился к такому режиму, и жизнь наших казанцев постепенно вошла в обычное русло.
Повторюсь, что Иван был очень добрым и порядочным человеком. Но уделять много внимания сестре и матери у него не всегда получалось. Бабушка на сына обижалась, и я помню, как сильно я сопереживала вместе с нею, как жалела и ещё больше любили свою Ба. Став постарше и поразмыслив над этим делом, я всё-таки нашла оправдание для своего дяди, которого люблю и сильно уважаю.
В свои 19 лет Иван уже воевал на фронте и заботился только боеспособности самолётов да о сохранении собственной жизни. Люба тоже оказалась самодостаточным и не очень ласковым человеком. Детей в семье не было. Вот и получалось, что заботиться о ком-то Иван не научился. А бабушка ждала! Ждала и обижалась за редкие и малюсенькие письма, за короткие визиты, большую часть которых он проводил, гуляя по Минску. Но с возрастом Иван понял, что надо сильнее заботиться о матери и проводить больше времени рядом с нею. И хотя он заезжал к нам по-прежнему на 2-3 дня, «в город» стал убегать реже. Его приезд для нашей семьи всегда был самым главным праздником, даже главнее, чем 7 Ноября! Бабушка с мамой заранее «доставали» продукты, готовили вкусную еду, пекли пироги. Вечерами вся семья собиралась на кухне за круглым столом и под рюмочку папа с дядей Ваней вспоминали свои фронтовые дороги, вспоминали Балахту, отца Сергея Костыря, детские проказы, друзей и родню. Слушать «взрослые» разговоры мне было интересно, а бабушка просто светилась от счастья.
Письма Ивана удлинились и для Анны даже стали приходить денежные переводы на Новый год и её день рождения, которыми, не получавшая пенсию, бабушка сильно хвасталась соседкам.
Ну, а после выхода на пенсию, дяди Ванины письма стали еле помещаться в конверт из-за своей толщины. Событий в жизни казанцев было не так уж и много, поэтому подробнейшим образом описывалось всё: что и сколько посажено на даче, погода и виды на урожай, цены на базаре и ассортимент в магазинах. Казанские новости доставлялись нам в виде вырезок из местных газет. Частенько в письмах доставалось то Горбачёву с Ельциным, то коммунистам, то бестолковой Любиной племяннице Тане. Через пару лет возобновились и его ежегодные визиты в Минск. Обычно Иван приезжал осенью, проведя всё лето на даче, или приурочивал поездку к важным событиям в нашей семье: на Танину свадьбу, на мои юбилеи. «Гостить» стал по месяцу, а то и дольше.
Марина и Иван были дружны на протяжении всей жизни и в зрелом возрасте с удовольствием проводили время вместе: ходили на уручский базарчик и в магазины, хлопотали на кухне.
Дядя Ваня уже давно был знаком с нашими мужьями. Очень ценил и уважал моего Николая, вёл с ним разговоры на инженерные темы, переживал за Колино трудное директорство в «лихие девяностые». С большим любопытством он слушал истории непревзойденного рассказчика – Таниного мужа Володю о его работе в геологических отрядах и о полных приключений маршрутах по Дальнему Востоку. У Володи с дядей Ваней неожиданно оказалось много общего. В разговоре выяснилось, что Володя проходил срочную службу в армии на Сахалине на том же аэродроме, что и Иван во время войны с Японией. Воспоминания на тему: «А помнишь? А знаешь?» длились не один вечер.
Особенное любопытство вызывали у Ивана внуки сестры – Серёжа и Алёша. Он с удовольствием наблюдал за их весёлой вознёй и играми, беседовал на различные темы, привозил им подарки. Но с подарками у Ивана, редко общавшимся с маленькими детьми, получались «осечки». В один из приездов он привёз мальчишкам «подарки на долгую память» о себе: старшему Серёже – большой хрустальный рог для вина, а младшему Алёше – маленькую хрустальную пепельницу с выемками для папирос. Вручив подарки и таким образом «увековечив память», семья приступила к торжественному обеду, который вскоре был прерван тоненьким звуком «И-И-И-И», доносившийся из соседней комнаты. Все бросились туда и узрели следующую картину: посреди большущей кровати сидел пятилетний Алёша и, глядя на разложенный перед ним хрусталь, жалобно плакал. На вопрос «почему?» ответил: «Серёже привезли ВОН ЧТО, а мне тарелку с дырками». Рог, вино, сигареты, пепельница – всё это было так далеко от интересов маленьких мальчишек. Но «увековечить память» дяде Ване удалось! Эту историю мы часто и с удовольствием вспоминаем. Рог лежит на видном месте, переливается на солнце хрустальным блеском, как бы подмигивая и посылая нам приветы из счастливого прошлого.
С целью «увековечивания памяти» из Казани в Минск перекочевало много добра из Любиных закромов.
Столовый набор из мельхиора велено было подарить тому из мальчишек, кто первый жениться. Наказ дяди Вани выполнили – «вилки-ложки» вручили Серёже на свадьбе. (Но, думаю, что Алёша дорожил бы подарком больше). Шикарный в 90-е годы мохеровый плед до сих пор греет нас в Удранке. Ну, а в «шелках от тёти Любы» я хожу «и в пир и в мир» и на работу почти 20 лет, но всё равно выгляжу в них неотразимо!
Уверена, что дядя Ваня с большим удовольствием приезжал к нам «повидаться», порадоваться за сестру и племянниц, в семьях которых всегда видел мир и покой, уважение и любовь друг к другу. Да и своей жизнью он был доволен: жил, как хотел и получал от этого удовольствие.
Своих детей у казанцев не было и, когда подрос мой сын Серёжа, дядя Ваня так восхищался его способностями к точным наукам, что даже размечтался, как, окончив школу, Сергей приедет в Казань, поступит в КАИ и унаследует их «добро» и квартиру. Но это осталось в его мечтах.
Одинокими Иван и Люба в Казани себя не чувствовали. В городе жила Любина сестра Слава с семьёй. Она работала врачом и имела двух дочерей Таню и Риту. И, хотя сёстры Денисовы были в постоянных дрязгах и разборках, родственные отношения поддерживали. У Любиных племянниц в жизни тоже были проблемы: Рите не сильно повезло с мужем, а Таня вообще «пустилась во все тяжкие». Переживаниями об их судьбе Иван делился с сестрой в своих письмах.
Ещё у Любы и Ивана, всю жизнь проработавших в одних организациях, имелось много друзей. Среди них был Гриша Депутат. Депутат – это фамилия! Вот из-за этого с Гришкой случалось много курьёзных случаев, о которых с юмором нам дядя Ваня рассказывал. Были у него и друзья-татары. Поэтому анекдоты, прибаутки на национальные темы до нас тоже доходили, так же как и татарская национальная сладость «чак-чак». (Маленькие пончики из особного теста обжаривают в кипящем масле и обмакивают в мёд, который склеивает их друг с другом). В перестроечные годы «чак-чак» стали продавать в магазинах, и дядя Ваня привозил нам целую упаковку! Вкусно так, что оторваться невозможно. Съедали за неделю!
Но, как впоследствии оказалось, самыми важными в жизни Любы и Ивана были друзья, семье которых росла дочка по имени Наташа, примерно 1952 года рождения. Про эту семью я знаю не очень много. Кажется, это были Любины студенческие друзья. Девочку Наташу Иван и Люба знали с самого рождения. Она росла на их глазах и, из-за отсутствия собственного ребёнка, уделяли ей много внимания. Но потом случилось горе. Когда Наташе было лет 18-20, как-то очень быстро, один за другим, умерли её родители. Она осталась одна. Иван и Люба не бросили Наташу не произвол судьбы и продолжали участвовать в её жизни. А жизнь у Наташи складывалась благополучно. Она закончила институт, устроилась на работу, удачно вышла замуж, родила детей, у которых, в свою очередь, тоже всё складывалось замечательно.
Несмотря на их всеобщую занятость, разницу в возрасте и в жизненных интересах, общение Любы и Ивана с Наташей не прекращалось. И, если раньше это были, по большей части, совместные торжества и праздники, то с возрастом и ухудшением здоровья наших казанцев, Наташа стала для них самым близким человеком, главным помощником и опорой в жизни.

Когда дяде Ване перевалило за семьдесят, здоровье стало всё больше напоминать о себе. Люба тоже нажила много болячек, главной из которых была стенокардия в тяжёлой форме. И в их головы всё чаще стала приходить мысль, кому же оставить всё нажитое добро, которого по тем временам имелось немало.
Любины племянницы «были непутёвые», склонные к пьянкам-гулянкам, и о существовании тётки не вспоминали, хоть и жили с ней в одном городе. Мы были далеко и поддерживали казанцев только письмами. А Наташа всю жизнь была рядом, «и в горе и в радости» поддерживая их и словом и делом. И хотя с нажитым добром у Наташи было всё в порядке (имелись квартиры, автомобили, дача). Иван и Люба написали завещание ей. Помню, как в один из приездов Иван обсуждал эту тему с мамой, как потом продолжал это в письмах. Мы все очень горячо одобрили их решение и устно и письменно. Честно говоря, мы были очень благодарны Наташе за то, что она не оставила Любу и Ивана в самую трудную пору человеческой жизни – ведь помочь им чем-то из Минска мы не могли.
 
Незадолго до смерти дяди Вани Таня съездила в Казань попрощаться. Там она и познакомилась с Наташей, которая ей очень понравилась. Несмотря на грустное настроение, они вместе погуляли по городу, поговорили о жизни. Таня рассказала ей о нашей бабушке – матери Ивана, благодарила за доброту, внимание и поддержку наших казанских родственников.

Костыря Иван Сергеевич умер в августе 2002 года.
Денисова Любовь Николаевна пережила мужа на восемь месяцев и скончалась в апреле 2003 года от сердечного приступа. Об этом письмом нам сообщила всё та же Наташа. Через год пришло последнее письмо из Казани. В него была вложена фотография красивого памятника, который Наташа установила на могиле Ивана и Любы.
Дядя Ваня так хотел, чтобы его вспоминали! И, конечно же, он с нами. Я помню его походку, его смех и улыбку, его голос и его раскатистое «ха-ха-ха». Помню факты его биографии, забавные истории, его иронию и юмор. Для меня наша семья всегда состоит из семи человек: мамы с папой, бабушки, нас с сестрой,  и дяди Вани с тётей Лидой (папиной сестрой).
И, конечно же, частички дяди и тёти живут в нас: ведь без общения с ними мы с сестрой выросли бы чуточку другими!

УРУЧЬЕ  НЕВЕРОВЫ
Так получилось, что лидером в семье стала мама – Неверова Марина Сергеевна. Хозяйственные заботы она делила с бабушкой.
Папе – Неверову Георгию Степановичу – доставалась «мужская работа», которой в городской квартире с проживающими в ней 4-мя женщинами, было немного. Поэтому свободными вечерами папа «решал задачки»: составлял пособия для курсантов училища, готовился к лекциям, писал кандидатскую диссертацию, осваивал программирование – «Двигал науку» - так называлось это в семье. Почему-то «делать карьеру», «выбиваться в начальство» папа считал предосудительным. А «двигать науку» - это да! Это считалось достойным занятием. Тем более, что детское прозвище «Учёный» обязывало. Но трудовые подвиги на хозяйственном поприще у папы все-таки имелись. В 50-е годы товаров в магазинах было мало, да и денег в нашей семье хватало только «дотянуть до получки». Поэтому папе пришлось вспомнить своё столярное прошлое и смастерить стол, за которым я писала первые буквы. Потом ко мне присоединилась Таня, и несколько лет он служил нам верой и правдой. После покупки настоящего письменного стола папин стол «на всякий случай» перекочевал в подвал. И впоследствии он пригодился! После свадьбы мы с мужем четыре года жили на съёмной квартире. Хозяин выделил нам малюсенькую комнатку – две просторные пустовали. В нашей же помещались тахта, стул и оставалось немного свободного места. Тут-то мы и вспомнили про «папин» стол, в очередной раз покрасили его коричневой краской и кое-как втиснули в наши хоромы. За этим столом Коля оформлял свои изобретения и рацпредложения, которые впоследствии были удостоены Золотых медалей на ВДНХ – в советское время это считалось высоким признанием труда инженера.

Были ещё две вещи, которые папа сделал своими руками, точнее, выпилил лобзиком. Это полочка на кухню и ящик для нот. Вещи долго украшали нашу квартиру, и я до сих пор помню, как они выглядели, где висели. К сожалению, обе полки в новые квартиры не переехали, остались всё в том же подвале. Ещё одну вещь он сделал с помощью пилы, гвоздей и молотка. Это большая подставка с ячейками для обуви высотой со стол. Она стояла в коридоре, покрытая скатертью. На ней стоял телефон, лежали наши сумки и всякие прочие мелочи. Она была очень вместительная и удобная. У неё  были даже две шуфлядки для инструментов. С ней пришлось тоже расстаться после переезда на новые квартиры.

Была в доме и «мужская работа», которую папа безоговорочно выполнял: приносил из подвала картошку, торф и дрова для ванны, сносил-заносил на 4 этаж выстиранное бельё. Ещё он, на удивление, любил делать то, что ненавидят все мужчины на свете: собирать и перебирать ягоды, чистить грибы, лепить пельмени. Но хозяйственным, мастеровым, рукастым человеком наш папа не был. Пресловутый «гвоздь в стену» всегда забивала мама. Наша мама умела всё! Действительно всё: побелить потолки, покрасить пол и переклеить обои, из «ничего» приготовить обед, починить бытовую технику, сшить юбку из папиного галифе. Короче, «сделать из говна пулю» - так грубо, но метко называлось это в семье.

По образованию мама была педагогом, в школе проработала почти пятнадцать лет и всегда вспоминала эти годы с удовольствием. Но она могла бы стать отличным инженером – технической смекалки ей было не занимать. Однажды, придя с работы, мы застыли в изумлении, увидев, что мама зачем-то засовывает в холодильник горячий утюг. Оказалась, что она использовала его вместо паяльника. Утюгом мама запаяла оторвавшийся провод, и холодильник заработал!
Когда у бабушки обнаружился сахарный диабет, ей назначили уколы инсулина, и мама освоила эту процедуру! В трудных ситуациях она никогда не теряла самообладания и потом говорила: «Каким хорошим врачом я могла бы быть!».
Нет таких преград, которые не преодолела бы наша мама!
 
В те времена одежды в военторге на всех не хватало, а в семье были четыре особы женского пола. Поэтому, когда в ГДО открылись курсы кройки и шитья, мама первая туда записалась. Помню, как старательно делала она «образцы» и подшивала их в альбом. Впоследствии, лет через двадцать, в том же ГДО я шила те же «образцы». Как тяжело я вздыхала, сравнивая своё и мамино – ведь к её аккуратности и мастерству мне не удалось даже приблизиться.

В любом рукоделии ей не было равных! Журналов мод тогда не существовало. В ходу были книги с поучительным названием «Шейте сами», в которых давались методики построения выкроек фасончиков на все времена и размеры. По ним мама и строчила нам наряды, обычно, из одинаковой «материи» для всех четырёх дам. Если ткани не хватало, мама умудрялась «собрать рукавчик» из 3-4 кусочков! Готового постельного белья, полотенец в ту пору не продавали, поэтому их тоже приходилось «строчить» на всю семью из пяти человек.

В журнале «Работница», который мы выписывали, иногда печатали выкройки модной на тот момент одежды. Помню, как однажды мама сшила мне, уже инженеру-конструктору, юбку буквально за пару часов. В дело пошёл завалявшийся кусок ситца яркой расцветки, поэтому юбка получилась похожей на цыганскую и была настолько хороша, что ни одна модница на Ленинском проспекте г.Минска завистливо спрашивала, где я такую достала.

Когда в моду вошли брючные костюмы, мама сшила мне сразу два! В одном из них меня однажды не пустил вахтёр в родной институт МРТИ, якобы за слишком вызывающий внешний вид. Бедняга! Ему и в страшных снах не снились девчонки в лосинах, вообще забывшие надеть юбку и так разгуливающие по городу.

Но джинсы, как девичью одежду, мама долго принять не могла. А мне так хотелось засунуть свою стройную фигуру в ковбойские штаны. «Лучше купи себе шерстяную юбочку!» - отвечала мама на просьбы выделить 100 рэ на модную покупку. «Обтягивающие зад штаны» появились в гардеробе приличной девочки лишь тогда, когда в джинсах ходили уже все поголовно.

При этом мама старалась одевать нас модно и даже мини-юбку не удлиняла, хотя сильно обтягивающую фигуру одежду не поощряла – блюла нашу нравственность.
Когда в продаже появились вязальные машины, мама тут же её приобрела и без труда освоила, с интересом вывязывая различные ажуры и косы. Вязала всем и всё! – платья, юбки, свитера. Как-то Коле связала белую шапку под названием «петушок», только вошедшую в мужскую моду. Я украсила её красно-синим орнаментом, и получился такой шедевр, что Колин друг даже брал «петушка» на прокат, чтобы покрасоваться в нём на горнолыжном курорте в Домбае! Сам Коля носил шапку до тех пор, пока ни стал директором, и ходить в «петушке» министерство стало не совсем прилично.

Когда Коля увлёкся зимней рыбалкой, на ставки надо было прикрепить лёгкие и яркие флажки-метки. И мама сшила ему 20 флажков, не пожалев для этого своего крепдышинового платья!

Мамино мастерство, азарт, с которым она бралась за дело, стремление освоить новое ремесло, положительное восприятие последних веяний в моде всегда восхищали меня!
В 60-е годы всё в том же ГДО мама окончила курсы по вышиванию на швейной машине. И сразу сколько замечательных изделий украсило наш дом! Были вышиты скатерти, шторы на комнатную дверь, салфетки, дорожки на пианино и даже подолы нарядных платьев. Часть этих дорогих сердцу работ хранятся до сих пор!

Переехав в Уручье, мама устроилась работать в секретную библиотеку военного училища МВИРТУ и там сразу же подружилась со своими коллегами. Она была добрым, общительным и позитивным человеком, к тому же умным и очень порядочным.
Несмотря на отсутствие кокетства, жеманства, желания нравиться, в военном училище, напичканном полковниками, у неё появилось множество кавалеров, об ухаживаниях которых она с юмором дома рассказывала. В те года в училище на праздники проводились вечера с концертами, буфетными застольями и танцами под духовой оркестр. За офицерскими женами во двор приезжал училищный автобус и, нарядившиеся в приобретённые по этому поводу наряды, женщины в него погружались. Остальные жители дома глазели в окна, определяя, чьё платье и чья причёска лучше. Наша мама в конкурсе красоты не участвовала – выходных платьев не было, одевала то, в чём ходила на работу. Но на танцах от орденоносных кавалеров отбоя не было – о чём потом с удивлением судачили дамы.

Подтверждение её популярности однажды я испытала на себе. Когда в Минске появились прачечные самообслуживания, родители сразу же стали туда ездить стирать постельное бельё. Но минчане поначалу не очень охотно пользовались этой, облегчающей жизнь, услугой. Столичное телевидение решило дело исправить и снять на эту тему рекламный ролик. Телевизионщики пришли как раз в то время, когда своё бельё стирали наши родители и из всех стирающих в «артисты» попали наши родители, на всю страну расхвалив нововведения. По телевизору фильм показали дней через десять – родители к тому времени уже уехали в отпуск. Голос у мамы всегда был очень молодой, звонкий, энергичный и не узнать его было невозможно. Сколько «полковников» позвонили мне после этой передачи! Дня три я не отходила от телефона, выслушивая их похвалы и объясняя, когда они смогут лично ей высказать свои впечатления. Так что в нашей семье есть не только свой «Гагарин» - бабушка, но и «кинозвезда Орлова» - мама.

С детских лет я поняла, что семья – это когда всё общее. Общие беседы и смех, досуг и работа, мечты и победы. Но и поражения и неблаговидные поступки тоже общие. Короче, один за всех и все за одного! Поэтому огорчить родных плохой учёбой или навлечь позор на всю семью плохим поступком было делом немыслимым!
Вся наша детская жизнь регламентировалась мамиными «нельзя» и «можно», причём «нельзя» было навсегда, а не так: сегодня «нельзя», а завтра «можно».
Нельзя было врать, ловчить, лениться, развлекаться, если не выучены уроки, не уважать взрослых – своих и чужих, отходить далеко от дома, не предупредив бабушку, не выполнять хозяйственных поручений. Зато всегда можно было прийти домой с подружками и затевать с ними любые игры, конечно, если уроки у всех уже сделаны.

Лазать через заборы, порвав при этом подол платья сверху до низу или упасть в лужу в новеньком сарафанчике и продолжать в ней купаться, раз уж такое случилось, а потом явиться к маме в грязи с головы до ног – это считалось «можно». Зимой можно было так наваляться в сугробах, что сосульки на одежде оттаивали не один час, образовывая на полу лужи, но мама только радовалась, что у нас такое весёлое и активное детство.

Тех же правил мама придерживалась и в воспитании внуков. Помню, как я обнаружила в кармане у 5-летнего Серёжи складной ножичек. На мои ахи мама ответила: «Каждый настоящий мужчина должен носить в кармане нож! А Серёженьке он нужен для игры в «ножички» с мальчишками». Мне «крыть было нечем» - так выражались у нас в семье, когда для возражений не хватало аргументов.

Как-то перед Новым Годом я вернулась с работы домой, и Серёжа с гордостью повёл меня посмотреть на его достижения. Я вошла в комнату и обомлела: вся стена была утыкана гвоздями, на которых висели стеклянные ёлочные игрушки, «невезучие», в виде осколков, лежали на полу. Сияющие бабушка с внуком с гордостью рассказывали и показывали, как они учились забивать гвозди. Об испорченной стене и разбитых шариках никто не вспоминал – ведь умение, мастерство куда важнее.
Как во всех нормальных семьях, родители занимались нашим образованием. Следили за учёбой, совали под нос книги, отправляли в кино, на утренники, в театры. Учили думать, учили работать и быть самостоятельными
.
До сих пор помню свой первый поход в Оперный театр. Подозреваю, что у мамы он тоже был первым – откуда в сибирской тайге взяться опере? Конечно же, это было «Лебединое озеро». Впечатления от театра, музыки, спектакля стёрлись в памяти. Запомнился именно «поход». В те далёкие времена автобусы из в/г Уручье ходили редко, и весь путь из от остановки «Вторые ворота» до кольца первого троллейбуса (где сейчас расположен НИИСА) мама, папа, и я прошли по обочине шоссе пешком! Вот это-то и запомнилось больше всего, напрочь затмив балерин с балерунами. Сколько потом было «Лебединых» и прочих спектаклей, концертов и зрелищ. Но не было бы того, первого, с мамой и папой, не было бы и всего остального.
У нас считалось, что хорошая учёба – это главная задача подрастающего человека. Хорошими отметками были четвёрки и пятёрки. Тройка – отметка для лентяев. Двойки мы не получали никогда!

Для нас было заведено такое правило: придя из школы, пообедай – и сразу за уроки! Только выучив всё, можно было идти гулять на улицу. За соблюдением порядка следила бабушка. Мама ежедневно спрашивала нас о полученных отметках, по субботам подписывала дневники, но в тетрадки заглядывала редко. Помню, как сильно мне хотелось, чтобы мама забыла спросить про оценки, когда ненароком я хватала тройку. Ведь, если она не спросила, а я сама не сказала – это враньём не считалось. К счастью, ловчить и изворачиваться по поводу трояков мне приходилось редко.

Будучи учителем русского языка, мама ни разу не проверила мои домашние сочинения по своему предмету! Учиться ответственно, самостоятельно считалось для неё важнее пятёрок. Почти то же было и с папой – учителем математики. Мы обращались к нему за помощью, когда не получалось совсем уж заковыристая задачка. Математик в школе был хороший, поэтому к папиной помощи прибегали не часто.
Хорошими учениками в нашей школе считались те, кто имел пятёрки по математике, физике, химии. Я была «хорошисткой», почти отличницей – редкие четвёрки проскакивали биологии, физкультуре, обществоведению. Но задачи стать медалисткой мама не ставила никогда.

Как-то само собой считалось, что после окончания школы надо поступать в ВУЗ, но в какой – решать нам самим. Обычно, хорошие ученики в те времена выбирали технические специальности, и пятёрки по биологии или физкультуре были не так важны. «Надрывать» здоровье ради медали, бежать наперегонки с самим собой, стремиться объять необъятное – всё это было чуждо нашим родителям. Нас с сестрой никогда ни с кем не сравнивали, не ставали в пример других детей. Нас любили не за успехи и достижения, а просто так. За то, что мы их дети!
А вот нашим нравственным воспитанием мама была озабочена едва ли не больше, чем хорошей учёбой. Понятия о нравственности во времена нашего детства были иными, чем сегодня. Люди стремились избегать осуждения своих поступков со стороны соседей, не выносили личную жизнь напоказ. Друзей ценили за ум, доброту, порядочность. Приличные девушки не курят, не пьют, не пользуются косметикой, не носят вызывающую одежду, приковывая мужские взгляды, очень осмотрительно ведут себя с парнями. Короче, Ромео год должен петь серенады, чтобы Джульетта всего лишь вышла на балкон. Не дай Бог самой проявить инициативу в отношениях с парнями! «Мальчишница!» - про таких девочек с презрением говорила бабушка. Примерно так воспитывали всех наших подруг. Может, это и было правильно в городке, где на одну девчонку по статистике десять солдат.
 
Но и моих институтских подруг, живших далеко от военных частей, воспитывали примерно так же. Был такой случай. В группе училось шесть девочек: три, минчанки, жили дома с родителями, а три – в общежитии, и одна из них решила отпраздновать свой день рождения в ресторане. Уйти на вечер из дома, не сказав родителям куда, было невозможно. И троим минчанкам мамы идти в ресторан, мягко говоря, не советовали. Мы всё равно встретились возле входа, но, вшестером, обсудив ситуацию, решили не ходить в «рассадник разврата». Вместо этого мы купили 6! бутылок вина (по бутылки на брата, вернее на сестру) и пошли к Аллочке Молчановой, где благополучно их распили. И, почему-то из всех мероприятий это мы вспоминаем чаще всего.

Самое дорогое у человека – это время. Как оно быстро летит! И на что человек его тратит, многое о нём говорит. Особенно это касается досуга, т.е. времени, свободного от работы и хозяйственных дел.
Наши родители старались, чтобы этого времени у них было больше и, обычно, проводили его со своими детьми. Часто к нам присоединялись подруги – ходить в гости в те годы было принято. Зимой делали ёлочные игрушки, рисовали бумажные куклы, приклеивали их на картон и устраивали кукольный театр. «Ставили», конечно, «Золушку». Закатывали грандиозные концерты с игрой на пианино, пением и танцами. У родителей и у наших соседей, Колышкиных и Кузиных, хватало терпения быть зрителями до тех пор, пока не выступят все, желающие показать свои таланты. Играли в шашки, домино, лото, но карточные игры не поощрялись. Освоили их уже студентами на картошке.
 
В семье было заведено так: в будние дни завтракали и обедали каждый по своему расписанию. Но за ужином и в выходные дни вся семья за обеденным столом собиралась вместе. Еда подавалась обычная. Главное – были разговоры! Рассказывали, что интересного у каждого случилось за день, обсуждали прочитанное и увиденное по телевизору, строили планы на летний отпуск. Частенько зачитывали вслух письма, полученные из Сибири и других мест, которые дополнялись воспоминаниями из балахтинской жизни. И никогда не было так, что кто-то главный, работает и знает больше всех, а значит и говорит больше. За столом бабушкин рассказ о покупке у «знакомок» пучка петрушки выслушивался с таким же вниманием, как и папин рассказ о заседании на кафедре математики МВИЗРУ. И нашим детским достижениям и заботам придавалось такое же значение, как и «взрослым» делам.
Традиция совместного воскресного чаепития просуществовала в семье Неверовых до маминой смерти. Редкие выходные мы были одни, обычно к нам присоединялись друзья. Мамино тепло, умение слушать, заинтересованность в собеседнике очень притягивали к ней людей. С ней можно было вспомнить о своих родителях, принести и показать их фотографии, рассказать о своём детстве, поделиться тревогами, радостями, попросить совета, Бывало, что засидевшиеся гости оставались ночевать. Угощение было простым. Пили чай с магазинным печеньем и конфетами, которые часто приносили гости, доставали варенье. Про алкоголь не вспоминали. Может быть, поэтому застольное меню так и не стало для меня главным составляющим праздника. Главным навсегда осталось общение с дорогими людьми.

Военный городок Уручье, окружённый большими лесами, был расположен в нескольких километрах от Минска. Эта счастливая случайность оказалась настоящим подарком для нашей семьи и наложила огромный отпечаток на формирование жизненных ценностей у нас с сестрой. Конечно, здесь не обошлось без родителей. Они с раннего детства привили нам любовь к природе и пешей ходьбе, к которой привыкли в Сибири – ведь в Балахте коня с телегой или велосипеда в семье не имелось. Ходили пешком. Расстояние в 8-10 км большим не считалось. В Уручье же до леса «рукой подать» - 1,5-2 км. Вот и ходили мы туда всей семьёй каждые выходные, когда позволяла погода.

Помню, как в конце марта папа приносил домой веточки распустившейся вербы, которые он наломал по дороге домой. «Весна пришла!» - с радостью думали мы, ставили вербу в банку с водой, и в воскресенье уже все вместе «ходили за вербой», потом «за снами, потом за белыми подснежниками. Потом приходила очередь идти за земляникой, черникой, малиной. И, наконец, за грибами. Сначала за боровиками,
подосиновиками, маслятами, потом за рыжиками и волнушками. Всего этого много было в уручских лесах. На удивление, их богатства не оскудели до сих пор!
Тогда же ягоды и грибы мы приносили домой вёдрами. Однажды какая-то тётка уговаривала маму продать её большое ведро земляники, которое мы гордо несли по городку. Но всё собранное было нужно нашей семье в виде варений, солений, компотов: ведь, землю под дачи военным ещё не давали, и каждый огурчик или яблоко надо было купить.
И, всё равно, несмотря на кропотливый «собирательский труд», ходить в лес было удовольствием. Родители рассказывали нам про окружающий мир, обращали внимание на необычные растения или явления природы.

Помню, как папа обнаружил «муравьиные тропы» - глубокие канавки, протоптанные тысячами трудолюбивых насекомых. Наблюдать за их работой на «муравьиной тропе» папа много лет водил своих дочек, а потом и внука Серёжу.
Почти всегда к нам присоединялись друзья. Обычно, брали с собой перекус – чёрный хлеб с колбасой и луком вприкуску, но чаще – батон с маслом, посыпанный сахаром да бутылочку воды из-под крана. Но как в лесу всё было вкусно!

Иногда и блудили. Как-то раз в будний день папа, я, Таня и Лена Колышкина пошли в знакомые места за земляникой. Набрав бидончики, вышли на дорогу и двинули домой – так нам казалось! Но на самом деле перепутали сторону и аж к вечеру вышли очень далеко от дома, у Кургана Славы. Так как мы планировали собирать ягоды всего пару часов, еду в лес не брали. Только тётя Аня дала Лене крючковатый маленький огурчик да кусочек чёрного хлеба. Вот их-то мы и разделили на всю компанию, остальное добирали ягодами. Явились домой часам к семи вечера, когда домашние уже организовывали поиск пропавшей экспедиции. С каким удовольствием мы теперь наши блуждания по лесу (а их было немало), ведь подобные приключения придают остроту ощущений, вносят некоторую перчинку в повседневную жизнь.

Со временем, необходимость собирать дары леса на пропитание отпала, но желания тесного общения с природой не убавилась, даже когда мы переехали «в город», ведь микрорайон Уручье расположен рядом с тем же лесом, и жизнь в загазованных каменных джунглях нам не грозит. Да и походная компания с годами увеличивалась. Кроме друзей к ней прибавились наши мужья, потом наши дети уже со своим друзьями. Часто ходили в лес обедать. Брали курицу, овощи, хлеб. Но чаще обходились сосиской, которую каждый жарил себе на прутике. Потом обязательно кипятили чай в котелке, найденный когда-то мамой на такой же лесной прогулке. Она любила поднимать в лесу всякий хлам и потом его приспосабливать в домашнем хозяйстве. А тем котелком мы пользуемся до сих пор! К чаю были конфеты, «печенюшки» - так папа называл печенье. С шашлыками не заморачивались – интересна не еда, а поход, компания, разговоры, костёр, прутик с кусочком сала на конце, который каждый держал в своей руке. Родители, уже «перевалившие за семьдесят», ходили с нами обязательно! Любимым местом пикников стала берёзовая роща, красивая, как на знаменитой картине художника А.И.Куинджи. Сколько смешных приключений случалось с нами! Серёжа, наверняка, вспомнит, как они с Данилой километра три тащили на плечах толстенное бревно или как однажды пёс из соседней компании спёр из-под носа у Коли нанизанную на шампуры курицу. Хорошо, что бдительная мама узрела опасность, и в результате погони мы сумели отбить наш обед у хитрого пса.
А ещё Серёжа вспомнит, как однажды на 23 февраля мы всей семьёй устроили в лесу спуск на санках с горы. Дед Гоша в соревнованиях участвовал, а мама была судьёй – по секундомеру засекала время. Соревнования были названы «Фристайл». Гора была трудная для спуска, поэтому редкий участник соревнования благополучно добирался до подножия горы. Неопытные саночники позорно сходили с дистанции, угодив в кусты. Выявив победителя, пошли отмечать «праздник мужчин» за обеденным столом. А их постепенно  в семье стало больше, чем женщин.

Отпуска мы, обычно, проводили вчетвером «дикарями» на юге, куда ежегодно стали ездить по настоянию врачей из-за наших с сестрой частых простуд. Материально, это было накладно, и мама всю зиму «копила на отпуск», Выкраивая рублики из семейного бюджета. Пару раз ездили на поезде, а потом освоили самолёты. Обычно выбирали Крым, но много раз побывали и на Кавказе. На юге проводили весь отпуск – четыре недели, совершая экскурсии по окрестностям. В Крыму плавали вдоль побережья на небольших катерах, посетив все прибрежные городки от Феодосии до Севастополя. Кавказ разглядывали, передвигаясь на экскурсионных автобусах с открытым верхом. На серпантинах укачивало. Но Агурские водопады, озеро Рица, Гагры, Новоафонские пещеры мы посетили. И всё-таки основное время мы проводили у моря: купались, загорали, и папа резвился с нами, как третий ребёнок. Помню, как однажды в Алуште мы почти час ныряли с волнореза в море вниз головой. Встревоженная мама никак не могла остановить «это безобразие» и громко кричала: «Дети, сейчас же выходите из воды!» Но кто же её послушал?!

Через много лет мы с Таней так же баловались с нашими мальчишками на берегу Волги: брызгались, кидались «песочными бомбочками», обливались водой из пакетов, лепили из глины кукиши, «клендеры» и бюсты отсутствующих пап. Однажды даже оказались на маленьком песчаном острове посреди Волги, откуда нас чуть не забыли забрать обратно на берег.
Мамину общительность, умение заинтересовать и расположить к себе собеседника я часто наблюдала во время отдыха на юге. С присевшими рядом на лавочку «отдыхающими» или с соседями по пляжу она тут же «заводила беседы». Однажды разговор с двумя мужчинами помог нам вовремя «смыться» из Феодосии во время эпидемии холеры. Повремени мы ещё один день – и тогда бы застряли в Крыму на сорокодневный карантин вдали от моря и развлечений.
На Кавказе маму часто принимали «за свою». Бывало, продавцы-мужчины заговаривали с ней на армянском языке, доставали из-под прилавка припрятанный товар, но, поняв, что ошиблись, дефицит назад не отбирали.

В Одессе у нас жила родня. Однажды мама поддалась на уговоры, и мы поехали отдыхать в этот знаменитый город с условием, что жить будем на съёмной квартире, а не Гришки – так мама называла родственника. В ту пору я училась уже в девятом или десятом классе, и, почему-то, Одесса мне не понравилась: то ли море было слишком холодным, то ли песчаные пляжи показались грязными. Скорее всего, я вообще не люблю городскую среду, особенно жарким летом, хотя в Одессе жили мы на окраине, недалеко от летней резиденции Московского Патриарха. Вот посещение церкви на её территории мне и запомнилось больше всего – так как в храм я попала впервые в жизни.
Ещё раз навестить этот город мне так и не захотелось. А в Крым и на Кавказ ездила с удовольствием уже самостоятельно.

Хозяйство в нашей семье велось экономно, на еду и одежду денег хватало. Взрослые, пережившие в войну голод и холод, считали, что мы живём очень хорошо, да ещё в отдельной квартире. Приоритеты у мамы были такими: оставшиеся от покупок продуктов и одёжек деньги откладывались на отпуск, а оставшиеся от отпуска – копились на покупку крупных вещей, облегчающих домашний быт. Так, мы в числе первых купили стиральную машину, которые сразу почему-то «не расхватывали», предпочитая стирать на доске. Купили швейную машинку. Двухконфорочная электроплитка с «блинами» вместо открытых спиралей тоже считалась чудом техники по сравнению с постоянно вспыхивающим керогазом. А вот желаемый мною телевизор или радиоприёмник с проигрывателем уже считался роскошью, и с их покупками мама не спешила, справедливо полагая, что пока можно обойтись книгами и висевшей на стене «радиоточкой». Но на кожаные волейбольные мячи, коньки и лыжи с ботинками, ракетки и сетку для настольного тенниса, на книги и ноты мама деньги находила всегда. Хотя уговорить её отдать меня «на музыку» мне стоило больших усилий. В ГДО работала музыкальная школа, и девочки с нашего двора туда ходили. Все!, кроме меня. А мне так хотелось, особенно на хор, чтобы вместе с подружками петь про партию и «Кустракиты над рекой». Мама же считала это пустым занятием, для осуществления которого требовалось купить пианино за 500! рублей, которых у нас «отродясь не водилось». И всё-таки я маму уломала, но с одним условием: первый год обязательно прозанимаюсь от начала до конца! Играть буду на пианино соседей Колышкиных, и, если за этот год «не расхочу», то мне купят собственное.
«Расхотела» очень быстро. Дело в том, что я подавала «большие надежды» и лучшая учительница в школе взялась готовить из меня «пианистку». Через месяц гаммы, упражнения, постановку рук я возненавидела так же сильно, как прежде хотела «на музыку». «Ходить не буду» - заявила я маме. «Будешь! Любое начатое дело надо доводить до конца. Учебный год закончишь, как договаривались». Она умела быть строгой и непреклонной, наша мама. И в детстве мы её побаивались.
Вот так из моей жизни исчезло счастье, а остался только труд, не приносящий ни удовольствия, ни радости.

На помощь пришли подруги. Они сказали, что есть добрая учительница, которая гаммы играть не заставляет, и показали, где она живёт. И я самостоятельно пошла к ней домой со своим горем. К счастью, Сусанна Петровна всё поняла и перевела меня к себе в ученицы. Жизнь опять наполнилась красками, а, главное, музыкой, которую я полюбила.
Сусанну Петровну, её дом и квартиру в городке помню до сих пор. Мама про мои метания между «лучшей» и «доброй» так и не узнала. Я закончила учебный год с горячим желанием продолжить занятия дальше. Пианино было куплено! Для этого мама даже одолжила деньги, чего раньше никогда не делала. Все последующие педагоги и главный дирижёр оркестра МВИЗРУ, живший в нашем доме и регулярно слышавший мою игру из открытого балкона, отмечали мои способности и советовали поступать учиться дальше. Я же рассматривала музыкальные занятия только как любимый вид досуга и никогда не пожалела, что стала инженером, а не музработником.

Домашнее хозяйство в те годы занимало очень много времени. Но с нами постоянно жила бабушка, взявшая на себя основную заботу о кормёжке семьи. Поэтому у родителей были  время и возможности подработать за деньги. Но они считали, что деньги на всё необходимое у нас есть, а «в погоне за богатством жизнь промелькнёт - не заметишь». Работа для них была важной, но не доминирующей составляющей жизни. «Не стремись быть успешным, стремись быть полезным» - примерно так говорили они.

Маму часто просили сшить одежду за деньги, но она не соглашалась, и если бралась, то только друзьям «за спасибо». Один только раз она что-то сшила в обмен на возможность купить для меня «шпильки» на выпускной вечер. А могла бы шитьём да вязанием «состояние сколотить».
Папа мог бы заниматься репетиторством. Тогда этого слова и массового явления в обиходе не было. Говорили: «Помочь подтянуться по математике». У папы был настоящий талант педагога: он настолько доходчиво объяснял любой материал, что он «доходил» до тупого! И к нему часто обращались за помощью. В то время в МВИЗРУ существовал факультет, окончание которого приравнивалось к учёбе в военных академиях и офицеры со всего СССР туда поступали. Большинство из них были папины ровесники-фронтовики, оставшиеся служить Родине после войны. И многие из них были, мягко говоря, с высшей математикой «не в ладах». Бывало, папа занимался с ними дополнительно, и, конечно, бесплатно. Разве можно брать деньги за доброе дело, да ещё и с брата-фронтовика. С некоторыми из офицеров папа подружился, и они приходили к нам в дом. Мне запомнился Гришка Осмачко – так его называли родители. Он был симпатичным курносым блондином и очень замечательно пел арии у нас на кухне, когда они с папой чего-нибудь отмечали. Человеком он был честолюбивым и сильно метался между оперной и военной карьерой. Победила вторая. Гришка стал генералом и очень быстро прикреплял на погоны уже генеральские звёзды, но «подстрелила» его третья страсть – любовь к женскому полу. Генерал Осмачко оказался благодарным человеком, находил время для переписки и визитов «в лампасах» к нам на ту же кухню, когда же приезжал в Минск. Поэтому я его так хорошо запомнила.

«Подтягивал математику» папа и школьникам-абитуриентам. Сын его сослуживца целый месяц к нам ходил заниматься перед поступлением в ВУЗ. И его родители решили заплатить папе за работу, но он категорически отказался от денег. У той семьи была редкая, по тем временам, дача. И вместо денег они, всё-таки, принесли нам большое ведро клубники прямо с грядки. От неё-то мама отказаться не смогла и, мне кажется, что вкуснее той ягоды я в жизни не ела.
Со старшей сестрой моей одноклассницы папа занимался целый год – ведь она замахнулась на факультет ядерной физики самого МГУ! И поступила! Родители Милы тоже хотели заплатить папе за год работы, но, зная, что он откажется, положили деньги в задачник. Помню, как обнаруживший их папа сердился и понёс их на работу возвращать. В чьём кармане, в итоге, они остались, мне неизвестно. Денежные дела обсуждались на кухне, поэтому я это знаю.
 Папа помогал подготовиться к вступительным экзаменам по математике и нам с сестрой. Он приносил нам билеты вступительных экзаменов в МВИЗРУ прошлых лет. Мы решали их на время – за четыре часа. Если ответы сходились, к папе не обращались. По таким же билетам готовились и к устному экзамену. Обе поступили в МРТИ с первого раза, видно, гены помогли.

Имелась у папы и возможность брать взятки. В течение многих лет он был членом и даже председателем приёмной комиссии по математике. Поступить в МВИЗРУ в 60-ые годы считалось престижным, особенно высоко оно котировалось у военных «чинов» из Москвы. Поэтому конкурсы в училище были большие и находились желающие их обойти. Но папа в «грязных делах» не участвовал. Помню, как на него оказывали давление «сверху», чтобы он завысил оценку поступающему спортсмену, который мог поднять спортивные показатели училища. «Подумаешь, футболист!» - в запале шумел не знавший названия ни одной футбольной команды, не поддавшийся начальству папа.
Так же строго он обошёлся и с уже учившимся курсантом. Но тут дело было посерьёзней, потому что на стороне двоечника неожиданно выступила мама. Двоечник оказался сыном генерала по фамилии Гук, распределявшего жилплощадь в Белорусском военном округе. Поэтому сын «не упирался», считая, что его папа и так всё устроит. Но наш папа упорно не ставил ему желанной тройки на всех пересдачах. Дело дошло до комиссии по отчислению. Гук-папа через людей решил задобрить нашего папу квартирой, тем более наша маленькая жилплощадь на пять человек позволяла сделать это на законных основаниях. Но папа наш отказывался. Тогда решили действовать через маму. Помню, как у нас на кухне она вместе с соседками тётей Аней и тётей Мусей хором кричали: «Поставь Гуку три!». «Не поставлю – так же громко кричал папа – он не берёт производную!». «Тройку с жильём» поставил кто-то другой, Гук-сын остался в училище, а мы всё в той же квартире. Но никто ни о чём не жалел, и я не слышала, чтобы мама когда-либо упрекала его за это.

Со стороны казалось, что папа у мамы «под каблуком». Но это только казалось. Папа был принципиальным и прямолинейным человеком: рубил правду-матку в глаза, невзирая на чины и должности. Помню такой случай. На генеральскую должность главного по науке в училище назначили полковника Грязева, который был сильно далёк от науки, да ещё «солдафоном» с непомерным гонором.
Грязев был  давнишним знакомым нашего соседа Кузина Владимира Степановича и явился к нему на банкет по поводу защиты диссертации, который проходил в Кузинской квартире. Когда много было выпито и съедено, наш папа встал и сказал: «Здесь, Грязев, ты мужик, как мужик. А когда идёшь по училищу – так и дал бы тебе в морду!» Гости затихли, ожидая реакции Грязева и хозяина банкета Кузина, который характером был покруче нашего папы раз в десять. И Кузин не подкачал! «Я тебя, Грязев, в гости не звал. Сам напросился».
Прошёлся Владимир Степанович и по другим гостям и начальникам, сидевшими за столом. Помню, с каким ужасом прибежали с «банкета» к нам на кухню тётя Муся Кузина и наша мама, как ругали они своих «непутёвых», не сдержанных на язык мужей и с тревогой ожидали неминуемой расправы. Ведь в армии с этим делом было просто: от ссылки со всеми домочадцами в забытые Богом гарнизоны до демобилизации без выслуги лет для положенной пенсии. Грязев, видимо, и правда не соответствовал занимаемой должности и вскоре его куда-то перевели. Расправа миновала.
Таким смелым папа бывал не только на банкетах. Он и на партсобраниях выступал «не в тему» и на учёных советах мог раскритиковать научные работы своих коллег. Называлось это «толкать речь». Дома мама постоянно призывала папу быть полегче, поаккуратнее с «толканием». Но, видимо, папина критика была справедливой – в далёкие гарнизоны нас не сослали.
Папа всю жизнь проработал в МВИЗРУ, научная карьера у него сложилась удачно, а к должностям он не стремился никогда.
В быту папа был не требователен, ел с аппетитом любую стряпню и всю получку отдавал семейному казначею – бабушке.
«Оставь часть денег себе. Мне стыдно, что ты «бегаешь к жене за каждой копейкой» - пилила его мама, работавшая там же. Но он упорно сдавал всё, потому что так ему было удобнее. Не было в папе и военной выправки, статной осанки. Форма, которую он не любил, сидела на нём мешковато. Увлёкшись лекцией, он мел с доски вытирал рукавом, а потом так и ходил по училищу, за что папе тоже доставалось от мамы. Зато, как его любили курсанты за ясность изложения, справедливость и честность.
В трудных ситуациях папа был решителен, всю ответственность брал на себя. Помню такой случай. После Нового года Таня каталась на залитой водой деревянной горке, и ствол выброшенной ёлки попал ей в лицо. Папа, бабушка и я были вечером дома, когда пришла ревущая Таня, у которой вместо глаза было кровавое месиво. Увидев этот ужас, у нас с бабушкой «подкосились» ноги, и мы тоже «ударились в рёв». «Тихо!» - прекратил панику папа, и это был единственный случай, когда он крикнул на свою тёщу. Пальцами папа раздвинул рану, увидел, что глаз всё-таки на месте, успокоил нас с бабушкой, схватил Таню на руки и понёс в расположенный рядом дивизионный госпиталь, где ей оказали помощь. К возвращению мамы со второй смены страхи-страсти улеглись. К счастью, ствол ёлки был достаточно толстым и сильно повредил лишь мягкие ткани вокруг глаза. Большая беда обошла нашу семью стороной. Таня же, на радость одноклассникам, долго ходила в школу с половиной лица, разукрашенной всеми цветами радуги.
 
В командировках, в санаториях с папой всегда случались какие-нибудь истории. То он опаздывал на поезд, во всю прыть бежал по перрону и на ходу запрыгивал в последний вагон, то перепутывал висевшие рядом пальто и надевал на себя чужое, достающее до земли, но такого же цвета. Однажды в командировке его поселили в студенческом общежитии. Стояло лето, было жарко. Папа решил сходить в душ. Услышав шум в соседней кабинке, он направился туда, в расчёте, что
парень потрёт ему спину, но увидел голую девушку. Да не просто девушку, а негритянку! Отпрыгнули и закричали оба! Оказалось, что папа не разобрался и зашёл в женскую половину – студенты на каникулы разъехались, и в душе было пусто. С каким юмором он нам это рассказывал, и как весело все смеялись, сидя на кухне. «Растяпа, ты, растяпа. И как только тебя на фронте не убили?» - говорила в таких случаях мама. И как сильно все мы любили нашего папу!
Несмотря на подстерегающие на каждом шагу трудности, родители жили легко, без надрыва, без жалоб на судьбу и тяжёлую работу. И они не боялись быть смешными. Юмор, самоирония всегда присутствовала в нашей семье. Мы могли посмеяться и над собой и друг над другом. Но при этом никто никого не обижал – ведь главное, чтоб от шутки было весело всем, а не только шутящему!

С появлением у папы учёных степеней и больших звёзд на погонах, денег в семье стало больше, и мы уже не «тянули до получки», выискивая под газеткой припрятанные копеечки. Родители приобрели более удобную мебель, сменили радиоточку на радиоприёмник и телевизор, короче, жизнь становилась легче и приятнее во всех отношениях. Но скупать сервизы, хрусталь да шубы с платьями мама не стала. Правильнее считалось помогать родственникам, которые в этом нуждались. Мама и раньше посылала денежные добавки к студенческим стипендиям брату Ивану и Лёньке (дяде, который был лет на пять её младше), выкраивая их из скудного семейного бюджета.
А «разбогатев», родители взяли под опеку папиных сестёр Галю и Лиду, которые сильно в этом нуждались. Мама посылала им деньги на ремонт дома и на замену печного отопления, на покупку телевизора и недостающей мебели. Шли в Томск и посылки с дефицитом: ткани, бельё, чулки-носки.
Примерно в это время началась мамина эпопея с «двоюродными детьми», - так она сама их называла. Длилась она более десяти лет, да и потом не закончилась, найдя продолжение с новыми родственниками и даже с друзьями внуков, которых мама тоже окружила заботой.

А началось всё с Валерки Аверьянова – сына маминой двоюродной сестры Юли, которая видела его только военным и поэтому заставила поступать в МВИЗРУ, в надежде, что «в случае чего – Гоша поможет». Но папина помощь не понадобилась – Валерка был отличником и поступил самостоятельно. В Грозном, где жили Аверьяновы, к Валере «прицепился» Борька Дунаев, который тоже поступал в училище. Так у мамы появились первые два сыночка. Валера оказался умным и застенчивым юношей, к военным порядкам привыкал трудно и при каждой возможности стремился попасть в семью, т.е. к нам. Поев «домашнего» Валерка любил поваляться в ванне, послушать пластинки, почитать журналы «Наука и жизнь». Часто за ним увязывался Дунаев, и по выходным наша семья могла состоять из семи человек! Но это никого не тяготило. Мама с бабушкой жалели бедного Валерку, который абсолютно не хотел носить погоны, и старались приготовить что-нибудь вкусненькое к воскресному обеду. Мама даже освоила жарку блинов на четырёх сковородах – на трёх-то она жарила всегда.
Валера проучился в МВИЗРУ всего два года, и с огромными усилиями и потерями времени и здоровья ему удалось комиссоваться. О его непростой судьбе я напишу позже. А Борис Дунаев на правах якобы родни продолжал ходить к нам до окончания училища: отдохнуть от казармы, вкусно поесть, а иногда и попросить маму посодействовать с зачётами.
Через много лет родители навестили Аверьяновых в Грозном, и Валера сказал им при встрече: «Как жаль, что моя мама так мало похожа на вас. Жизнь сложилась бы совсем иначе».
Не успел Борьку Дунаев доехать до своих гарнизонов, как папа из командировки «привёз» следующего «сыночка» - Игоря. Помогать, опекать, заботиться, подставлять плечо – всё это было в крови у наших родителей. И привозя домой незнакомца, не поставив маму в известность, папа был уверен, что она примет «ребёнка с трудной судьбой», как своего родственника.
А судьба у парня и впрямь оказалась «не сахар». Когда Игорю было лет пятнадцать, у него умерла мама. Отец, служивший лётчиком на авианосце на Тихом океане, отправил Игоря к родителям умершей жены в Москву. Игорь тосковал, замкнулся в себе, забросил учёбу. Тут в организацию, где работала его тётя, приехал наш папа, которому она поведала эту печальную историю. Разве мог наш папа бросить кого-то в беде?! Так через пару дней со словами: «Вот
тебе, Моря, сынок на пять лет!» - он и представил нам Игоря. Папа продолжал опекать поступившего в училище сиротку, приглашал к нам домой в дни увольнений и вскоре его визиты стали само собой разумеющимися. За это время отца Игоря перевели служить в Винницу, где он женился на женщине с ребёнком. Так у Игоря появился сводный брат Гена Яцино, а у нашей мамы – новый «сынок». Ведь расторопная мама Гены решила отправить своего сына по Игоревым стопам.
Третьего «сыночка»  мама выбрала сама, когда ходила на присягу к Гене. Звали его Исмаил Алиев – Исик. Один раз он был у нас дома у папы на консультации, где и познакомился с нашей мамой. Поступившие курсанты месяц проходили курс молодого бойца, потом принимали присягу и их отпускали в первое увольнение. Но только тех к кому приехали родители! К Исику не приехал никто, а на свободу так хочется. Вдруг в толпе он замечает нашу маму и уже не сводит с неё умоляющих глаз. Мама сразу всё поняла, подошла к командиру (в училище её знали все) и отпросила Исика к себе в гости. Возвращаясь в казарму, Исик спросил разрешения заходить к нам ещё. Теперь уже мама не смогла отказать ребёнку. И никого более благодарного за доброту и домашний очаг, чем Исмаил Алиев, среди маминых «новых детей» не было.
Праздники мы всегда отмечали с соседями Колышкиными и Кузиными. Часто к нам присоединялись подруги. И почти всегда приходили «сынки» - курсанты. Вкусно выпив – закусив, молодёжь уходила в соседнюю квартиру и устраивала там дебош! Заводилой, обычно, выступал Исик, и более весёлого времяпровождения я не припомню: танцы, игры, какие-то сценарии, придуманные Исиком, не давали замолкнуть смеху ни на минуту. При этом будущих офицеров, с которыми «придётся мотаться по точкам», в качестве возможных мужей, мы с сестрой не рассматривали, а уж родители и подавно – ведь жизнь вдали от своих дочерей и будущих внуков они не представляли! Тем более, что жених у меня уже был – Коля. Помню, с каким изумлением на нашей свадьбе в Синявке я увидела грязных с головы до ног Гену с Игорем и с электросамоваром в качестве подарка. В темноте хорошей дороги они не нашли, «пёрли» по грязи, перелазили через заборы, уронили и погнули самовар, но на «банкет» попали. Самоваром пользовались, и даже Серёжа помнит его на нашей кухне. Исик же, как истинно кавказский мужчина, с уважением и заботой относился к нашей маме, распространив это и на других женщин её семьи. Помню, как после знакомства с Колей, он мне сказал: «Коля – человек!» и велел на свидания с ним надевать модную и редкую, по тем временам, джинсовую куртку, которую хранил у нас в шкафу. И надевала! Родители Исика по очереди наведались в Минск. Гостиниц тогда почти не было, и незнакомые доселе «гости дорогие» ночевали на раскладном кресле рядом с родителями – для них это считалось нормой. Когда Исик перешёл на третий курс, часть его факультета перевели в Житомирское училище. В Минск он приехал ещё раз – за рекомендациями в партию и, конечно, зашёл к нам. Его рассказ о пухленьких хохлушках, обожающих сало с чесноком и борщ с пампушками забыть невозможно. Так смеяться, до колик в животе, мне приходилось нечасто.
Игорь с Исмаилом нас не сильно напрягали, а с Геной было посложнее. Он любил щеголять по городу в гражданской одежде, для чего хранил её у нас дома, да ещё своих дружков пристроил. Случалось, переодеваться в форму они приходили уже заполночь, и мама оставляла для них дверь незамкнутую или клала ключ под коврик. Эта ситуация стала всем недоедать. Но Гена был уже на пятом курсе, и родители решили его «от дома не отлучать», попросив лишь вести себя поскромнее.
Наконец-то все «сынки» разъехались, и можно было отдохнуть от визитёров. Но одни мы оставались не надолго. Из очередной командировки папа привёз трёх «дочек», студенток Краснодарского университета, у которых он был руководителем практики и дипломов. Папа привёл домой знакомиться – а как же без этого? Двоих звали Виками (Виконьки – по папиному), а у третьей помню только фамилию – Наюк. Мама опять не удержалась и пригласила их заходить ещё. Девчонки визитами сильно не докучали, но всё же иногда мы проводили время вместе. Как-то раз они пошли с нами в лес. Грибов собрали много, и потом все чистили их у нас кухне, а мама успевала их одна! меленько нарезать и кидать на сковородку. Ловкость её рук изумила казачек, но не нас – мы-то маму давно знали!

Жили девчонки в общежитии. Яркие, весёлые южанки не остались «незамеченными» и быстро «обросли» кавалерами. Вот они-то и шныряли туда-сюда между общагой и нашей квартирой, одалживая у мамы то кастрюли, то сковородки. С ресторанами и деньгами на их посещение было туго, и банкет по поводу защиты дипломов девчонки попросили устроить в нашей квартире. Мама не возражала.
Примерно через год на юг уехала только Наюк, а Виконьки распределились работать в училище и вскоре вышли замуж. Мама с папой были самыми почётными гостями на обеих свадьбах. Девчонки не забывали доброту наших родителей, приходили и одни и с мужьями поздравлять их с праздниками, приносили цветы, конфеты. Помню, с каким удовольствием папа прогуливался по Уручью на День Победы с двумя Виконьками под ручку. И так продолжалось не один год! На папиных похоронах девочек не было: одна жила в другом городе, другая была в отъезде. Приехав и узнав о случившемся, она пришла к маме с огромным букетом роз, которые попросила положить ему на могилу.
Родители давно хотели обзавестись зятьями – и. наконец, это случилось! И сразу наши мужья со всеми их родственниками стали для них «роднее родного» - так у на говорили. Первое знакомство Коли с родителями было забавным. Февральским вечером мы возвращались со свадьбы друзей. Было поздно и очень холодно. Таксист ждать Колю у ворот проходной отказался, и ему пришлось впервые зайти ко мне домой. Мама, услышав скрип открывающейся двери, захотела расспросить дочку о свадьбе, и в одной ночной рубашке, с косицей, заплетённой на ночь, вышла в коридор, зажгла свет и обомлела, увидев рядом со мной усатого красавца. Мама тут же ретировалась, а мы с Таней достали из кладовки раскладушку, в нашей комнате уложили на неё Колю и ещё долго болтали и хихикали, вспоминая свадьбу и внезапное появление «нарядной» мамы. Утром Коля свернул свою постель, влез на табурет и стал запихивать свёрток на антресоль возле туалета. Туда-то и направлялся наш папа в трусах и майке. Бывший артиллерист не отличался «хорошим слухом» и о «ночном госте» понятия не имел. Так впервые мои родители встретились с будущим зятем, которого полюбили всей душой.

С нашей свадьбой, состоявшейся в ноябре 1978 года, связано много забавных историй, о который я, может быть, и напишу.
Новый 1979 год начался с затяжных и небывалых для Минска морозов. Колин младший брат Вася, учившийся в БПИ, жил в старом общежитии, где от морозов лопнули батареи. Вася простыл, заболел ангиной, давшей осложнение на почки. Еле-еле он смог дозвониться до Коли, и мы вдвоём поехали спасать «младшенького». Вид, лежащего на продавленной кровати и дрожащего от холода под тонким одеялом, Васи был так ужасен, что мы тут же решили забрать «несчастного» из студёной общаги. Помню, как сами дрожали на морозе в долгой очереди за такси, но где-то через час, всё-таки погрузили Васю и повезли. Но куда?! Комната в съемной квартире была малюсенькой – раскладушка не поместится. «К маме» - на ходу решила я. Вот так очередным «сюрпризом» в доме Неверовых появился Васечка – так мама стала звать своего любимчика. И только, появившийся через 3,5 года, Серёжа смог вытеснить Васечку с первого места. Чувствовавший конкурента, рано заговоривший Серёжа, прозвал своего дядю Васюкин. С этими двумя именами, Васечка-Васюкин, он стал полноправным членом семьи Неверовых-Кухаренко. Когда мы жили на квартире, Вася к нам, бывало, и не заходил – прямиком шёл к Неверовым. Часто оставался ночевать, по-хозяйски шуровал в кладовке в поисках любимого сорта варенья или компота. Когда мне с Колей и только что родившимся Серёжей пришлось вернутся в неверовскую 2-х комнатную квартиру, для Васечки, по-прежнему, находилось место. Со всеми печалями, болезнями, тревогами, сомнениями он приходил в наш дом. Помню, как мы обсуждали его проблемы с желудком, рассматривали медицинские анализы, лечили его от тяжёлого гриппа, хотя в квартире жил годовалый Серёжа. Время наступило мутное, перестроечное, на «Интеграле», где Вася работал, не платили зарплату, начались сокращения. Отдохнуть от житейских бурь Вася тоже приходил к нам. У нас же он хранил шубы и другие товары, привозимые им из Китая, когда Василий решил «почелночить». Но и радость, успехи, рассказы о походный приключениях, тоже приходили к нам в дом вместе с Васечкой. Помню, как после путешествия по Алтаю, он отмокал в нашей ванне, и мама даже вымыла ему спинку. Пережитые опасности так переполняли его, что Васечка открыл дверь и, лёжа в горячей воде, на всю квартиру вёл своё повествование, в котором он был, конечно, главным героем. С тех пор у нас появилось выражение «настрадался, как Васька на Алтае», которым мы пользуемся до сих пор.
 По свои романтические увлечения Василий тоже рассказывал маме и даже будущую жену Лену привёл к ней знакомиться. Позже мама не раз ходила к ним в гости, подружилась с Васиной тёщей, увидела его сына Андрея. И даже их проводы в Америку проходили в нашей квартире. Передать маме привет из далёкого Питтсбурга Вася не забывал никогда.

С Колиным братом Сашей мы познакомились через год после нашей свадьбы из-за его службы в армии. И, конечно, он тоже попал под «мамино крыло», хотя и виделись мы редко. Саша жил в Гродно и был отчаянным путешественником – облазил все горы Кавказа, обычно летая самолётом Минск – Минводы. Приехав без предупреждения из Гродно, Саша прямиком шёл к Неверовым, бывало, и с товарищами. Мама их поила, кормила, расспрашивала о семье, ругала Сашу за неряшливость, раздевала, стирала рубаху и штаны. Если ехали обратно, охала-ахала от их рассказов, снова ругала, но уже за безрассудство и пренебрежение опасностями в горах.
Рейс Минск – Минводы был дневной, и почти всегда о Сашиных приездах и приключениях мы узнавали только от мамы, так как к нашему возвращению с работы его «и след простыл». «Вот бы мне такую тёщу» - с завистью говорил Саша своему брату. Не раз бывала у Неверовых и Сашина жена Лариса, с которой мы до сих пор поддерживаем связь.

Внуков наши родители ждали почти на четыре года дольше, чем зятьёв. И когда родился Серёжа, то более счастливых бабушки и деда не было на свете. И более любимых тоже! Шесть лет мы жили одной семьёй с родителями. Не поругались ни разу!
Несмотря на явный дефицит квадратных метров, к нам по-прежнему приходили подруги, к ним присоединились Колины друзья, приезжали и ночевали его родители и братья. Тесноты никто не замечал. И даже Колино тридцатилетие мы отмечали в той квартире, вместившей весь отдел (50 человек), начальником которого уже был Коля. За столом гости сидели по очереди, но еды, наготовленной мной и мамой, хватило всем.
В в/г Уручье был единственный детский сад. Работающие женщины возили детей в городские садики в переполненных автобусах. И чтобы успеть на службу к 8 утра, в 6 часов уже стояли с малышами на автобусной остановке. В любую погоду! Такого кошмара для своих дочери и внука мама допустить не могла. Она вообще считала, что «отдавать ребёнка на воспитание чужим людям» не правильно. Вот так и случилось, что Серёжа рос «домашним ребёнком». Долгое время он называл нас Оля и Коля, а бабушку с дедом – мама и папа. Потом я превратилась в «маму большую», т.е. настоящую, а бабушка – в «маму маленькую». Годам к шести всё стало на свои места и только Таня, Володя и Васюкин остались таковыми навсегда, без дядь и тёть.
Серёжа с бабушкой стали самыми большими друзьями, и эту неразлучную парочку можно было встретить во всех конца Уручья в любую погоду. Наша мама была общительным человеком, легко находила общий язык с детьми, поэтому вокруг них с Серёжей сразу собиралась компания малышни. Однажды зимой к ним «приклеился Ванечка» Он был чуть постарше Серёжи, гулял и катался на горке один. Мама тут же взяла его под свою опеку, приводила его к нам домой греться, сушиться, пить-есть и даже переписывалась с его работающей мамой записочками. Когда через несколько лет с криком «Бабушка» к ней бросился ребёнок, мама не сразу узнала в нём повзрослевшего Ванечку. А он её вспомнил, и маме это было очень приятно.
Мама воспитывала внуков так же, как нас. Главное – вырастить честных, порядочных, самостоятельных людей, ответственных за свои поступки. Она не давила своим авторитетом, поддерживала любые детские фантазии. Помню, как однажды, ещё на лестнице, я услышала грохот, раздающийся из нашей квартиры. Оказалось, это Серёжа играл на «ударной установке». Все кастрюли он разложил на кухонном полу и с энтузиазмом колотил по ним металлическими ложками. И мама слушала этот концерт ни одну минуту!

Наказание за проступки у мамы тоже было предусмотрено – позорное письмо! Как-то мы прочитали стихотворение, в котором почтальон приносил детям-хулиганам позорное письмо. Вот его-то очень не хотел получить маленький Серёжа. Коля в те годы часто ездил по делам в Москву. Там, по версии мамы, на Красной Площади были врыты два столба: на один наклеивали позорные письма про нерях и лентяев, а на другой столб – почётные – про умных и воспитанных детей. Письма про Серёжу висели только на втором – об этом нам рассказывал, «читавший» их в Москве, папа Коля. А ещё у нас над кухонной дверью висел прут. Его ходили добывать в лес бабушка с внуком. И Серёжа собственноручно выломал прут после тщательного выбора. В нужную минуту маме хватало только одного взгляда на прут – и сразу все капризы прекращались. Бывало, и при «разборках» со взрослыми членами семьи, мама многозначительно поглядывала на прут – и тоже действовало.

А уж как баловал своих внуков дед Гоша – не передать словами. Они могли из него «верёвки вить» - по выражению нашей мамы. Только ему хватало терпения выдумывать бесконечные рассказы о приключениях зайца Лакина, которые любил слушать маленький Серёжа. Как часто я папу с Лакиным вспоминала, когда днями напролёт «спрашивала» своего внука Кирилла про «мой шаролёт», «мой банк», «мой поезд» и т.д.
Вечерами семья собиралась дома, и для Серёжи это было раздолье, так как все по очереди читали ему книжки. Буквы Серёжа знал уже в два года, и, читая, мама водила пальцем по строчкам. Серёжа внимательно смотрел и слушал, вот так и научился читать.
К концу 80-х жизнь стремительно неслась к талонам на всё! Только в Москве можно было купить книжные новинки для детей. Оттуда и привёз дед Гоша книгу «Мир и человек», которая так поразила воображение 4-летнего внука, что была зачитана до дыр. С тех пор научно-популярная литература стала у Серёжи самой любимой. Читалось всё: физика, история, авиация, метеорология, география, астрономия…
Разговоры о дальних краях, о походах и приключениях всегда велись в нашей семье. Мама с папой рассказывали про Сибирь и её природу, Коля – про поездки на Камчатку и «севера». Да, и сами мы не раз ходили в многодневные водные походы. Но с появлением в семье Таниного мужа Володи тема природы вышла на первое место. Геолог, исходивший пешком Дальневосточную тайгу и Магаданский край, Володя оказался весельчаком и непревзойдённым рассказчиком. Мы слушали его, разинув рты. Второго человека, умеющего обычную историю превратить в спектакль, я не знаю. А книги великих путешественников о дальних странах, о природе, о Земле быстро заняли главное место в нашей библиотеке. Ещё у Володи оказался настоящий талант общения с детьми. Они его просто обожают: все от мала до велика! Поэтому с приездом Володи наши лесные прогулки стали ещё интереснее. Походы в любую погоду, разжигание костра и в снег и в дождь, жарка сала на прутике всегда сопровождались весёлыми и познавательными рассказами, баловством и смехом.
В нашей семье считалось, что важнее общения с ребёнком нет ничего на свете. Мы бросали любое занятие, чтобы ответить «почему?» и каждый взрослый обогащал жизнь маленького человека своими знаниями из разных сфер человеческой деятельности.
Поэтому, когда я повела Серёжу в школу, его сразу определили во второй класс! Но мы от такой авантюры категорически отказались, и в 1988 году Серёжа стал первоклассником 94 школы в военном городке Уручье. Как раз в это время мы разъехались с родителями.

Жилищный вопрос в рамках Советских законов для нашей семьи решался туго – мешали лишние 0,5 кв. м. площади. Но в конце 80-х законы «ослабели», и родители смогли быстро построить 3-х комнатную кооперативную квартиру в микрорайоне Уручье. Начинали строить для троих, но в августе 1988 года заехали уже вчетвером – за это время Таня вышла замуж за Володю Залуцкого. Семья Кухаренко осталась ждать выселения из военного городка. И оно последовало незамедлительно! Нам предложили срочно переселиться в Малиновку. Квартиру дали хорошую: комнаты на две стороны, кладовка, кухня 9 кв. м. Но как же я плакала, приехав из пыльного и шумного города в тихое, затерявшееся в лесах, родное Уручье! Коля сказал: «Квартира хорошая. Надо соглашаться и менять на Уручье». Так мы и сделали. Про риэлтеров в 1988 году никто не слышал. Желающие меняться искали варианты сами через объявления, вывешивающиеся в бюро по обмену при исполкомах каждого района города. Потом обмен в том же исполкоме утверждался, чтобы, не дай Бог, жильцы не завладели большими метрами, чем им положено. Государство зорко следило, чтобы народ не обогатился и не обуржуазился. Ещё обменщики развешивали объявления в желаемых для переселения местах. Мы тоже напечатали пачку объявлений и заклеили ими весь микрорайон Уручье. Особенно усердствовал папа. Даже мысль о том, что мы будем жить так далеко друг от друга, была для него невыносима. Поэтому папа клеил объявления на все подъезды подряд. На одно из них и «клюнул» наш обменщик. На переезд обе стороны согласились сразу. А когда мы пришли смотреть будущее жильё и увидели из своих окон окна родителей, всеобщему ликованию не было предела. Вот так, благодаря папе, наша большая семья вновь оказалась вместе!

К началу учебного года родители уже жили в новой квартире, расположенной примерно в двух километрах от старой, где пока ещё жили мы. «Мой внук торчать целыми днями в продлёнке не будет!» - категорически заявила мама и стала каждый день забирать Серёжу из школы. Транспорт в городок по-прежнему не ходил, поэтому мама пешком шла до школы, потом до старой квартиры, где бабушку с внуком ждал приготовленный мною обед. А оттуда уже тёмным вечером она возвращалась домой! От ежедневной суеты мама даже похудела, чему была очень рада и потом старалась лишний вес не набирать.
Так прошла первая четверть, а с середины второй Серёжа уже учился в      1 «Ж» классе 184 школы, расположенной рядом с нашими домами. Бабушка по-прежнему забирала Серёжу после уроков. Случалось, что за бабушкой увязывались ещё первоклашки, и она забирала их из школы под свою ответственность, Компания приходила в нашу квартиру и быстренько съедала весь обед, который я с вечера готовила для семьи. Когда желающих стать бабушкины внуками оказывалось слишком много, она объявляла: «Так! Поднимите руку, у кого мама на работе!» Вот они и ходили к нам на обед. Но продолжалось это не долго. Во втором классе детям разрешалось идти домой самостоятельно, и Серёжа прямиком шёл к Неверовым. Я каждый месяц давала маме деньги на Серёжину кормёжку. Как она сначала возмущалась, сердилась, отнекивалась! Но я её всё-таки убедила, что так будет правильно.

В 1988 году уже был закон, по которому мамы школьников до 14 лет могли сокращать рабочий день на два часа, в нужное для них время. Я тут же им воспользовалась: во-первых, чтобы меньше утруждать маму, во-вторых, и это главное, чтобы больше общаться с сыном – ведь дети так быстро растут. И всё равно, несмотря на мой короткий рабочий день, бабушка знала о Серёже больше. За обедом он вываливал на неё кучу важных новостей про школу, друзей, отметки. К моему же возвращению  случалось ещё много интересного, и про школьные дела сын говорил: «Не помню». Верно говорят: «Мама знает много, но бабушка знает всё».
Уроки Серёжа делал дома. Его тетради мы не проверяли и переделывать задания для получения лучших оценок не заставляли. В семье трудиться с полной отдачей считалось нормой, этим никто не «козырял». И детям полагалось учиться так же. Вот Серёжа и учился самостоятельно и на «отлично». Но по математике у него иногда проскакивали четвёрки. Деда Гошу это огорчало, и он взялся «подтянуть» внука. На этой почве у них случались недопонимания. Дело в том, что появились новые учебники с новыми формулировками и правилами записи решения задач в тетрадях. Дед действовал по старинке, где главное было понять и решить, а не записать. Но занятия явно пошли на пользу, и четвёрки постепенно исчезли.
К сожалению, деда Гоши не стало, когда и математика-то настоящая не началась – внук учился в шестом классе. Дед так и не узнал, что Серёжа стал одним из лучших учеников знаменитого в Минске математика Фельдмана Александра Марковича. Как бы он этим гордился и хвастался перед знакомыми – ведь умней и краше его внуков не было детей на свете!
 
А дедовы гены передались Серёже, математику он полюбил и даже выбрал себе профессию программиста.
Но этого ещё далеко! Годам к десяти Серёжа уже полностью справлялся с домашним хозяйством. Поэтому после школы сразу шёл домой, обедал, делал уроки и только после этого отправлялся «на базу» - так мы стали называть родительскую квартиру. Там его поджидал подросший двоюродный брат Алёша, с которым можно было поиграть и слегка им покомандовать.
Примерно в это время бабушка «подсадила» внука на модели. Она купила Серёже пластмассовый набор военного корабля с множеством малюсеньких деталей, и эту первую модель они склеили вместе. Невозможно представить, какой внимательности и усидчивости, аккуратности и кропотливости требует эта работа! Но Серёже понравилось, и на несколько лет клеить и раскрашивать модели самолётов стало его любимым занятием. А вышеперечисленные качества важны и в профессии программиста. Так что в жизни ничего не бывает напрасно.

Когда у нашей мамы появился второй внук, она с радостью бросилась помогать Тане во всём. К этому времени отпуск по уходу за ребёнком продлили до 3-х лет, и когда пришла пора вести Алёшу в садик, маме было уже 73 года. Но она опять не захотела «отдавать мальчика чужим людям». Конечно, силы стали уже не те и одной ей было трудно справляться. Но к этому времени дед Гоша уже не работал и очень помогал маме: играл с внуком, ходил с ним гулять, читал книжки, да и в хозяйственных делах участвовал. В трудных, но и приятных хлопотах прошёл год, и Алёшу отдали в садик.

В декабре 1994 года не стало нашего папы Неверова Георгия Степановича. Не знаю, как бы мама пережила потерю, если бы осталась одна. Возможность поменять квартиру на две в том же доме у Неверовых была, но родители жить отдельно от Таниной семьи не захотели, и всё осталось по-прежнему. Поэтому мама продолжала быть в гуще событий с ощущением своей полезности и незаменимости. И хотя Таня старалась взять на себя как можно больше хозяйственных забот, за нашей мамой угнаться не мог никто. До прихода дочки она успевала и в магазин сходить и обед приготовить, а потом спросить: «Чего мне, девчонки, ещё сделать? А то скучновато на диване сидеть».
 
Активно бабушка участвовала и в Алёшиной щкольной жизни. Всех его дружков знала по именам и любила «перетрахивать» у них портфели, проверяя, всё ли там в порядке. Ромочка и Шурик – так она их называла, покорно показывали ей дневники и тетрадки.Алёше тоже доставалось, когда он раскидывал свои учебники по всей комнате. Тут уж бабушка не выдерживала и ставила ему в пример Серёжино прилежание и аккуратность.
В школе с русским, а особенно с белорусским, языками, Алёша не дружил, и бабушка взялась помогать ему. О белорусской грамматике наша сибирячка понятия не имела. Поэтому сначала она осваивала правила по учебнику сама,  а уж потом «дыктавала дыктоуки» внуку. И у них получилось! Алёша имел по «мове» твёрдую четвёрку.
Вообще Алёше бабушкиного внимания досталось в избытке. Вести домашнее хозяйство стало гораздо легче, и у мамы появилось много свободного времени и нерастраченной энергии, которую она направила на внука. Иногда это было чрезмерно, но у Алёши золотой характер, и на бабушку он не обижался. А та активно следила даже за романтическими отношениями внука. Когда у Алёши появилась невеста Настя, бабушка первая её разглядела и потом с видом заговорщицы нам рассказывала: «Видела! Алёшину барышню видела. Красивая. И ростом с него!» И через минуту опять: «Видела! И т.д.
Находиться в зоне повышенного внимания очень пожилого человека непросто: мама могла по нескольку раз повторять какую-нибудь историю  или навязчиво приставать с расспросами. Но Алёшиной любви к бабушке, его терпения, ума и такта хватало, чтобы её выслушивать. Они остались близкими друзьями до самой её кончины, за что я безмерно благодарна своему племяннику Алексею Залуцкому.

Из написанного выше можно сделать вывод, что наша мама ничего в жизни не видела, кроме работы. Но это не так. Она успевала и почитать, и телевизор посмотреть, и с соседками посудачить. Походы в лес со сбором грибов и ягод за работу тоже не считались. А поездки в город схождением по магазинам или по Комаровке мама не любила и делала это только в случае крайней необходимости. Заядлой путешественницей она тоже не была и на юг ездила, чтобы «девочкам горло подлечить». Но в тёплом море плескалась с удовольствием и очень быстро покрывалась красивым бронзовым загаром.
У папы жажды приключений было больше. Поэтому, когда мы с сестрой стали отдыхать с друзьями, папа не давал маме засидеться. Они съездили к родственникам в Казань и на Северный Кавказ, побывали с экскурсиями в Москве, на Западной Украине, посетили Ленинград. Несколько раз ездили в санатории. И хотя родители работали в одной организации, семейную путёвку им ни разу не дали. Мама отдыхала в Лепеле, в Прибалтике, в Крыму.
Папа нуждался в лечении гораздо больше мамы, и училищные медики очень поддержали его здоровье, выделяя путёвки в санатории желудочного профиля. Чаще это был осенью или зимой, но для лечения время года не имеет значения. Папа ездил несколько лет подряд в Феодосию, Кисловодск, и это позволило ему сохранить работоспособность на долгие годы. Заканчивал трудовую деятельность папа постепенно: переходил на полставки, на неполную рабочую неделю. И окончательно стал пенсионером в семьдесят четыре года.
А маме пришлось уйти с работы в пятьдесят восемь лет. Помню, что она переживала по этому поводу, хотя её работу в библиотеке МВИЗРУ лёгкой не назовёшь: мама выдавала тяжёлые чемоданы с секретными схемами и конспектами курсантам и преподавателям. В библиотеке ещё хранились подробные карты местности, имеющие гриф «Совершенно секретно». Сейчас из космоса «иголку в стоге найдёшь». А в те годы потеря такой карты могла закончиться тюремным сроком, и когда тоненький листочек случайно оказывался не на той полке, где положено, наша семья с тревогой ожидала, когда же мама найдёт злополучный «секрет». Мама была старшим библиотекарем, и вся ответственность за «военные тайны» лежала на ней. К счастью, пропажи случались редко, и документы всегда находились.
Интенсивность работы библиотеки зависела от расписания занятий, поэтому иногда можно было и почитать, и поболтать с коллегами. А коллектив подобрался хороший, и оказаться в пятьдесят восемь лет вне общественной жизни маме было страшновато: ведь самое сложное на пенсии – это не погрязнуть в быту, в нытье и жалобах на жизнь, а найти себе множество интересных занятий. Наша мама блестяще справилась с этой задачей, и последующие тридцать семь лет стали самыми спокойными и счастливыми в её жизни – так она сама говорила. Мама с удовольствием занималась домашним хозяйством, рукодельничала, много гуляла и общалась с подругами.
В это время она сделала очень важное для потомков дело – навела порядок в домашнем архиве, оформила фотоальбомы, и именно благодаря этим фотографиям, мы знаем своих предков в лицо. Когда мы рассматривали старые снимки вместе с мамой, она тут же «пускалась в воспоминания», и в этих разговорах мы больше узнавали о своём происхождении, об истоках нашего рода, о своих предках, о том, кем они были и чем занимались, как жили. Узнавали, кто мы, почему такие, на кого похожи внешне и по характеру. В семье даже было выражение «Костыринская родова» и «Неверовская родова». «Костыринские» - это практики, твёрдо стоящие на земле, умелые, ловкие в любой работе, с технической и деловой наклонностью. «Неверовские» - скорее теоретики, мечтатели, «витающие в облаках», более склонные к наукам и искусствам. Нас с сестрой периодически причисляли к той или иной «родове», в зависимости от обстоятельств, и черты из этих двух фамилий есть в характере каждой из нас.
Я очень благодарна своей семье за разговоры о наших родственниках, ибо, как заметил великий А.С.Пушкин, «неуважение к предкам есть первый признак безнравственности».

Храним мы и немногие документы, оставшиеся от предков, письма и открытки, сохранившие подчерк родителей и родни, подарки «на память» от дяди Вани, вещи, сделанные мамиными руками и, конечно, её фотоальбомы, снимки из которых использованы в этих воспоминаниях.
Переехав в новую квартиру, мама не замкнулась только на семью. Она завела себе новых подруг, с которыми ежедневно «нарезала круги» по Уручью. Летом, бывало, сидела на лавочке возле подъезда, и возвращающиеся с дач соседи делились с ней урожаем. Несмотря на мамины протесты, она всё равно приносила в дом яблоки, зелень, кабачки.

Помню, как в начале 90-х вдруг неожиданно запахло еврейскими погромами, и мама с папой стали разрабатывать план спасения соседки, жившей напротив. Всегда готовы поддержать, помочь, поделиться – такими они были, наши родители.
Вообще, поговорить о политике, обсудить международные дела, поклеймить «американских ястребов» папа любил всегда. Бывало, он даже прикладывался ухом к телевизору, чтобы лучше расслышать страшные планы НАТО в изложении международных обозревателей. Остальным членам семьи приходилось тут же замолкать, чтобы он не пропустил ни слова. Несмотря на трудную жизнь, он искренне верил в правильный курс партии, в идеи коммунизма и совсем не понимал, почему же зять Коля не вступает в её славные ряды. «Я пять фронтовиков найду, чтобы дать тебе рекомендации» - зазывно агитировал папа. Но Коля деликатно отнекивался, придумывал какие-то несуществующие причины, не желая обидеть тестя.
«Начальство» папа не любил, почему-то отделяя его от партии, и к должностям не стремился. Но когда Коля стал директором МНИПИ, радовался, гордился и хвастался зятем – хвастануть успехами своей родни папа тоже любил.
Горбачёвскую гласность, перестройку и все последующие события в семье, конечно, обсуждали. Но я почему-то не помню, сильно ли папа переживал по поводу этих, неоднозначных для его поколения, изменений. Трудности, пришедшие вместе с ними, семья перенесла стойко, без жалоб. «Затягивать пояса» родителям приходилось не раз. И всё сравнивалось с войной – а в 90-х было гораздо легче.
Талоны на вещи и продукты тоже восприняли адекватно, но все карточки не «отоваривали», впрок ничего не закупали и дом барахлом и червивыми крупами не захламляли. Зато водку выкупали всю и даже всю выпивали, хотя «горьких пьяниц» в семье никогда не было. Помню, как однажды я и папа полдня протолкались в вино-водочном отделе «Первомайского» гастронома. Когда подошла наша очередь, остались только маленькие бутылочки – «чекушки», - которыми мы и отварили талоны на шесть человек. Добычу еле донесли, т.к. вес стеклянной тары сильно превосходил вес «горячительного» содержимого.

 В годы перестройки на телеэкраны лавиной хлынули мексиканские сериалы, на которые тут же подсел наш папа. По натуре он всегда был сентиментальным и романтичным человеком, любителем душещипательных передач, типа «От всей души». Поэтому историю про тяжёлую жизнь рабыни Изауры на далёкой фазенде и её любовные отношения с коварным хозяином Леонсио папа с волнением посмотрел от начала до конца.

Попробовали мы и сами стать хозяевами фазенды. В годы перестройки ветеранам войны давали землю под огороды. Мама решила не отказываться, и родители вместе с Таниной семьёй стали «возделывать землю» недалеко от Уручья. Несмотря на трудности с поливом, первый урожай получили отменный: кабачками и укропом завалили обе квартиры и даже не смогли всё съесть. Прозанимались земледелием пару лет и решили, что выращенный урожай не стоит затраченных усилий и заготовки из него не съедаются до конца. На этом история Неверовской фазенды закончилась, хотя землю никто не отбирал и многие продолжали «огородничать»  чуть ли не десять лет.
Мы же покупали свежие овощи в нужном количестве на Уручском базарчике, куда их стали привозить фермеры с личных участков и радовались, что не завели дачу и можем распоряжаться свободным временем совсем по-другому.
Мама тоже увлеклась сериалами, но гораздо позже, когда подросли внуки, и у неё появилась «уйма свободного времени». Тут-то и подоспела «Санта-Бабара» с красавчиками Сиси и Мейсоном. Ей так хотелось с кем-нибудь обсуждать их интриги, что незаметно для себя и я стала следить за событиями в этом славном городке. Когда я уехала в отпуск, мама кратко записывала в тетрадку содержание каждой серии и связно пересказала мне все санта-барбаровские события. И получила от этого удовольствие!

Ещё мама много читала, но с возрастом перешла с художественной литературы на научно-популярную. В начале 2000-х стали выпускать журналы с биографиями людей, оставивших заметный след в истории человечества, которые я покупаю до сих пор. Мама читала всё! Восхищалась трудолюбием, умом и упорством этих незаурядных личностей и с азартом нам всё пересказывала, не забывая добавить при этом: «Как жаль, что не запоминаю надолго – в одно ухо влетает, из другого вылетает».
Прочитала она и шестьдесят книг про великих художников, большинство из которых прошли тернистый путь к вершинам славы. Мама искренне горевала над их судьбами, подолгу рассматривала картины, но «творения» принимала далеко не все. Однажды мне сказала: «Какой хороший мужик, этот Кандинский. Но жалко мне его – ведь рисовать-то он так и не научился!»
Сама же мама всегда находила, чем заняться, и элементы творчества, фантазии включала в любую работу.
В девяносто лет она сшила Володе и Алёше из «завалявшейся материи» в чёрно-белую клетку по брюкам и по чёрному жилету к ним. Обновки получились такими удачными, что Володя даже сходил в них на новогодний корпоратив, а Алёша на студенческую вечеринку. Алёша получил ещё длинный шарф, только вошедший в моду. Связанный крючком чёрно-жёлтый полосатый шарф очень походил на пчёлку, и был в Минске единственным!

Летом Залуцкие мужики получили по паре лёгких шорт, в которых с удовольствием гарцевали по Уручью.
Мама не обошла своим вниманием и старшего зятя. Коле она сшила фартук, который он надевал, когда приезжал домой обедать. Но мама не была бы нашей мамой, если бы это был просто фартук! Для Коли-рыбака она украсила его рыбкой из ткани с серебряным, как чешуя, люрексом. Фартуками, как и вязаными носками, она регулярно обеспечивала всю родню и знакомых. И всегда делала их с какими-то украшениями.
После девяносто лет нам и нашим подружкам крючком связала кружевные воротнички – на память.
 
Потом взялась за более масштабные работы: Тане связала скатерть, а мне занавеску. И она будет висеть в моём доме всегда!
Трудолюбием, смекалкой, упорством мама восхищала нас до конца жизни. Был такой случай. На свой пятидесятилетний юбилей Танин муж Володя открыл бутылку коньяка – подарок друзей детства из Светлого Яра. Коньяк перелили в хрустальный графин, но выпить успели совсем мало, так как Таня при закрывании графина хрустальной пробкой крутанула пробку в горлышке графина, чтобы не выдыхался. Но силу не рассчитала – вытащить пробку и допить коньяк мы не могли несколько лет. Пробовали всё! Это даже стало семейным развлечением и тестом на сообразительность. Но прошла его только мама. Однажды, вернувшись с воскресной прогулки, мы увидели загадочно улыбающуюся, хитрющую, довольную маму. «У меня сюрприз! – заявила она – будем пить коньяк. Графин открыла». Как она это сделала при помощи палки, так и осталось секретом.

Есть три ловушки, которые воруют у человека радость бытия. Это сожаление о прошлом, тревога за будущее и неблагодарность за настоящее. Наши родители избежали всех трёх. Единственным страшным событием в жизни они считали Отечественную войну, которую папа провёл на фронте от начала и до конца. Мама тоже с горечью вспоминала голод, холод, слёзы, пролитые над похоронками родственников и друзей, тяжёлую работу на грани человеческих возможностей. И при этом всегда добавляла: «Здесь было хуже – над нами пули не летали, как над белорусами». «Лишь бы не было войны, а остальное не важно» - это было девизом наших родителей. Тост «За мир во всём мире» обязательно провозглашался на всех застольях по любому поводу. А мама ещё добавляла: «За пленных и нас военных». Мы тоже это повторяем, с любовью вспоминаем нашу маму, хотя «глубокий смысл» этих слов так и не постигли.
 
Для себя родители никогда ничего не хотели. Их счастье – это «сносное» (по выражению мамы) здоровье, хорошие мужья для дочек, возможность быть полезными семье и близким. Они оба считали, что счастье не обошло их стороной.
Папа прошёл всю войну, был тяжело ранен, но остался жив, и даже «руки-ноги уцелели». Он смог осуществить свою мечту – стать математиком, и всю жизнь занимался любимым делом.

А мама часто говорила: «Как хорошо, что из всех балахтинских женщин Георгий выбрал именно меня – иначе не было бы моих любимых девочек – Оленьки и Танечки». И уже будучи совсем старенькой, она блаженно улыбалась, щурила глаза и заявляла: «Счастливый я человек! Мои дети и внуки живут рядом».

Характер у мамы был замечательный и с годами не ухудшился. Она никогда не говорила о людях плохо. Осуждать учителей, соседей, родственников в присутствии детей было делом немыслимым. Это не соответсвовало статусу порядочного человека и не делалось ни-ког-да! Зато хвалить – сколько угодно. Мама любила всех! Помню, с какой радостью она ходила на Уручский базарчик выбирать подарок Коле или Володе на день рождения. Она останавливалась возле каждого продавца, хвасталась, какой у неё хороший зять и обязательно добавляла: «Второй зять у меня тоже хороший!» В наши семейные дела с бесконечными советами, замечаниями, наставлениями не влазила. Зятьёв полюбила, как сыновей, с радостью и огромным уважением принимала в гостях Колиных и Володиных родителей и строго следила, чтобы мы с Таней, не дай Бог, не допустили в отношениях со свекровью неуважение или бестактность. «Мне повезло, у меня дочки. А они отдали вам своих сыновей» - говорила она. Мамины слова помним. Бабы Юли с бабой Галей - наших свекровей – давно нет на свете, но до сих пор мы не сказали о них не единого плохого слова.

Мама всегда верила людям, верила в их добрые намерения, и с годами её доверчивость только увеличивалась. Когда в 90-х годах появилось много «лихих людей», Таня просила маму быть поосторожнее, не открывать дверь чужим людям, не пускать в квартиру посторонних людей. Та обещала, но природная доброта всё равно брала верх. Однажды мама с радостью рассказала нам такой случай. Позвонили в дверь. «Кто там?» - спросила мама. «Я» - ответил мужской голос. «Заходите, - сказала мама, - раздевайтесь, проходите на кухню». Молодой незнакомец всё так и сделал. И только когда они оба уселись за стол, мама наконец-то спросила: «Вы кто?». Оказалось, что это врач, который делал домашний обход 80-летних ветеранов.
Прожив 95 лет, наша мама не превратилась в старушку! Её глаза всегда светились радостью и любопытством, а голос звенел весело и задорно. До самого преклонного возраста у неё сохранились пышные волнистые волосы. Поседели, конечно, но мама на это не сетовала. И косметикой не пользовалась никогда. Халаты тоже не носила, имела домашнюю одежду, которую и надевала с самого утра. Днём не спала, но после восьмидесяти пяти лет любила после обеда почитать или посмотреть телевизор, лёжа на заправленной кровати. Любила полежать в ванне. Напускала себе «тёпленькой водички» и отмокала там минут двадцать. Могла при этом напевать. Вылезала из ванны красная, но довольная и шла на кухню «чаи гонять». Мы с Таней осторожничали, запрещали, но она «лежала в тёпленькой водичке» лет до восьмидесяти пяти.Очень хотела быть полезной. Любила «сходить на базарчик», готовила обеды, участвовала в уборке квартиры, что-то шила, чинила и до последнего просила поручать ей посильные хозяйственные дела.
 
 «Вредных привычек» не имела: никогда не курила, ела мало, магазинных солёностей-копчёностей не покупала даже когда появилась такая возможность – готовили дома. И самой вкусной едой считала хлеб. Сладости ограничивала. Спиртное за праздничным столом употребляла до самого преклонного возраста, но в таких количествах, что мы не видели маму даже слегка охмелевшей ни разу в жизни. Она была весёлым, позитивным человеком без всякого допинга.

Зато у папы были вредные привычки, причём все три. Курить он начал в лет четырнадцать, когда вынужден был оставить учёбу в школе и идти работать. Да и на войне без «фронтовых 100 граммов» и самокрутки не обходилось. Так что курильщиком он был со стажем и признавал только папиросы «Беломорканал», рисунок на пачке которых я помню до сих пор. Папа старался дома не курить, в крайнем случае, на балконе или на лестнице, но всё равно «беломорский» запах проникал в квартиру вместе с папой. Курение сильно добавляло проблем папиному больному желудку, и мама вела непримиримую войну с нашим курильщиком. Папа пробовал переходить на более лёгкие сигареты, на меньшее количество выкуриваемой отравы, но надолго его не хватало. И только когда желудок категорически перестал мириться с табаком, папа как-то смог победить свою вредную привычку. Было это в начале 70-х годов.
С алкоголем у папы отношения тоже не сложились, хотя пьяницей он не был. Выпивал на праздниках, но хмелел уже после двух рюмок и на третьей не останавливался. Эта особенность организма передалась и мне – выпью рюмку, а язык заплетается, как у других после бутылки.
 
И уж совсем тяжело папа соблюдал диеты, а ограничений у него было много из-за больного желудка. Когда стараниями училищных врачей его подлечили, подкрался диабет с «табу» на так любимые папой макароны и булки с вареньем. Папа постоянно срывался, втихаря ел конфетки, и на этой почве у них с мамой случались стычки. Несмотря на нарушения диеты, папе всё же удалось удержать диабет «в узде» и до уколов дело не дошло.
 Не особо он дружил со спортом. А мама «физкультурила»! И даже после девяноста лет делала посильные упражнения, пользовалась деревянным самомассажёром, поколачивала себя палкой и призывала остальных членов семьи делать то же самое.
Так получилось, что последние лет 7-8 мама на улицу не выходила, хотя прогулки ей были по силам. Летом она подолгу стояла на открытой лоджии, зимой выглядывала в окно. Была очень наблюдательна: знала, кто что вывешивает на балконах в соседнем доме, какие цветы выращивает, когда и чем кормят дворовых котов и любили всё это докладывать членам семьи. Мы слушали и даже задавали уточняющие вопросы, чтобы доставить ей удовольствие. «Бабушка, ты всех уручских алкашей в лицо знаешь!» - изумлялся внук Алёша. Та только посмеивалась в ответ. А вести телефонные разговоры со мной или с подругами мама почему-то не любила, звонила только по делу.

В нашей большой стране у каждого человека есть свой любимый уголок – город, деревня, улица, дом, где он родился и вырос – это его малая родина, которая всю жизнь напоминает о себе, появляется в воспоминаниях о детстве, о родителях и друзьях.
Для папы это была Чита, и без рассказов папы и тёти Лиды мы вряд ли заинтересовались этим далёким городом.
Мама родилась в глухой таёжной деревне Живоначиха, из которой они вскоре переехали в большое село Балахта. И именно Балахта стала для мамы, а потом и для папы, стало каким-то огромным родным, дышащим существом, постоянно жившим рядом с нами. Балахту мама не забывала никогда, была в курсе всех происходивших там событий. Этому способствовал непрерывный поток писем от многочисленной родни  и подруг, в которые частенько вкладывались вырезки из газет, издававшихся в Балахте и Красноярске.

Наша семья уехала из Сибири не по своей воле – так в далёком 1953 году решил военкомат. К Беларуси привыкли не сразу, особенно бабушка Анна Никитична, но со временем прижились, полюбили добрых и щедрых белорусов, завели друзей. Я думаю, что поговорка «Всё, что ни делается – делается к лучшему» подходит к нашей ситуации, особенно папе, который не смог бы заниматься наукой в сибирской глубинке. Да и сельский быт и наши с сестрой перспективы сильно отличались бы от жизни в военном городке рядом со столичным городом и его ВУЗами, музеями, театрами.  Но родина всё равно не отпускала, напоминала о себе сибирскими словами и поговорками, присутствующими в бесконечных разговорах о Сибири, звала, жила в мечтах. Помню, как часто за семейным столом мы обсуждали планы поездки в Балахту всей семьёй, и даже появившийся муж Коля участвовал в их разработках. Но в Балахте неоднократно побывала только бабушка, а для мамы это так и осталось мечтой – сначала денег было маловато, потом неумолимое время стало стало забирать друзей и родных.

Но всё равно даже в девяносто лет мама вдруг мечтательно улыбалась и предлагала: «А поехали, девчонки, в Балахту! Прилетим, возьмёмся под ручки и пройдёмся по Советской улице втроём. Все будут смотреть и говорить – это Марина Неверова идёт со своими дочками!» Потом «опускалась с небес на землю» и говорила: «Тьфу! Да кто нас там узнает?! Поди, поумирали все давно. Это я одна такая долгожительница».
Но Балахту мы маме всё-таки показали! Когда в интернете появились снимки из космоса населённых пунктов России, её внук Алёша первым делом нашёл Балахту. Помню, как после традиционного воскресного чаепития, мы перебрались в Лёшину комнату, усадили маму перед экраном монитора и увидели место, о котором так много слышали, и где мы с сестрой появились на свет. И, как обычно, маминым воспоминаниям не было конца.
Своей малой родиной я считаю военный городок Уручье – ведь там живёт моё счастливое детство, наполненное любовью и заботой родителей и бабушки, весёлыми играми с друзьями, волнениями юности и взросления.
Есть у меня и «родны кут, як ты мне мiлы, забыць цябе не маю сiлы» - это деревня Удранка возле Радошковичей.

Минск люблю, но «странною любовью». Толкотня мегаполиса, городская среда привлекает меня только изредка, и я очень радуюсь, когда из центра возвращаюсь в тихое Уручье, окружённое бескрайними лесами. По-настоящему городским жителем я так и не стала.
Мы с сестрой уехали из Сибири в очень раннем возрасте, и собственных воспоминаний о Балахте не имеем, но, к удивлению, Балахта не отпускает и с уходом родителей как бы переселилась в нас.
Наши энергичные земляки-балахтинцы завели сайт в интернете. Там можно узнать историю этого края, увидеть старые и новые фотографии Балахты и её окрестностей и даже послушать песни, которые жители написали о своём посёлке. Очень жаль, что этого не существовало при маминой жизни.

Папину малую родину – Читу – мы тоже нашли в интернете. В городе сохранилось немало зданий дореволюционной постройки, мимо которых могли проходить наши предки. Сохранилось и здание первой электростанции, директором которой более десяти лет являлся наш дед Неверов Степан Антонович, о чём свидетельствуют архивные документы, тоже выставленные в интернете.
С интересом смотрю по ТV репортажи о Красноярске и Чите, о таёжной природе, знаменитых сибиряках, радуюсь, что хоть как-то причастна к этому суровому краю.

В жизни и успехе любого человека огромную роль играют родители, и, в большинстве случаев, они становятся самым ценным подарком судьбы для каждого из нас.
В родительской роли есть две составляющих. С одной стороны родитель должен любить, опекать, защищать, заботиться. С другой – руководить, обучать, направлять, устанавливать границы дозволенного.
Мама сочетала в себе все эти качества, хоть и была очень строгой. Причём нотации, крики, ругань, наказания отсутствовали в нашей жизни – для наведения порядка хватало лишь маминого строгого взгляда. Главным для нас было – не огорчить маму: поведением, тройками, плохими поступками. И если «круглыми отличницами» быть не обязательно, то поведение отличным должно быть всегда!
Порядочность, честность и скромность во всём! Эти качества мама считала самыми главными и продолжала воспитывать в детях и внуках до последнего! Особенно доставалось Тане и Лёше, жившим с мамой в одной квартире. Мы с Серёжей «укрывались» на другой территории и под её «горячую руку» попадали не часто.
Но однажды влетело и мне. Как-то мы с Таней собрались идти в театр, и я зашла за ней в квартиру. «Дуры, вы дуры! – воспитывала 90-летняя мама своих нарядившихся для выхода дочерей. - Разве приличные девочки уходят из дома на ночь глядя?»
На своём 95-летии мама посидела с нами за столом, выпила коньячку и даже тост провозгласила, но было видно, что этот праздник для неё последний: 15 апреля 2014 года нашей мамы не стало. О смерти, о болезнях мама говорить не любила. Но одну фразу иногда повторяла: «Девочки, когда умру, не плачьте. Я прожила долгую и счастливую жизнь. Траур по мне не устраивайте». Похоронить себя завещала в платье, которое специально «для этого дела сама сшила от нечего делать» в юном 85-летнем возрасте. Мы с Таней всё так и сделали.
Мамы нет в живых  уже семь лет, но она постоянно рядом. И определяя разницу между положительным и отрицательным, между порядочностью и непорядочностью своих или чужих поступков, я всегда спрашиваю себя: «Чтобы я почувствовала, если бы мама узнала об этом?»

Разные моменты бывают в нашей жизни. Вот и в семье Неверовых хватало всякого: были материальные и бытовые трудности, в нашем воспитании мама иногда «перегибала палку», да и ссоры между взрослыми тоже случались. Но свидетелями этих ссор мы с сестрой бывали крайне редко. Родители сделали всё, чтобы наше детство прошло в атмосфере взаимного уважения, покоя и гармонии с окружающим миром, чтобы семья стала лучшим местом на свете – местом, где нас всегда любят, ждут, понимают и прощают, чтобы ни происходило. Очень трудно выразить словами всю благодарность, восхищение и любовь к нашим родителям – Неверову Георгию Степановичу и Неверовой Марине Сергеевне.
Они были очень порядочными, совестливыми и честными, терпимо относились к окружающему миру и к людям, были скромными и хотели обогреть-накормить всех вокруг.

Они были неисправимыми оптимистами и настоящими интеллигентами – образованными, воспитанными, всегда готовых к освоению новых знаний и видов деятельности.
Они не боялись казаться несовременными, чего-то не достигнуть, не заработать, не успеть. Они всегда оставались самими собой и были благодарны каждому новому дню своей жизни.

Для нас, своих детей и внуков, они сделали всё, что могли!
Они навсегда привили нам иммунитет к чрезмерному потреблению всего! Ведь богатство – это не то, в чём ты ходишь, на какой машине ездишь и какой телефон у тебя в руке. Богатство – это живые родители, здоровые дети, искренние и тёплые отношения с родственниками, надёжные друзья и крепкое плечо любимого человека. А ещё родители научили нас любить Родину и свою землю, научили радоваться солнцу, дождю и ветру, синим небесам, снегам и морозам! Научили думать, делать выводы, сомневаться и в любой ситуации сохранять достоинство. До самого конца! Не жаловаться! На здоровье, соседей, на правительство и даже не судьбу. Ничего не просить, не жалеть о прожитом. А просто наслаждаться жизнью здесь и сейчас!
Каждый человек жив, пока живёт о нём память. Сохранив память о своих предках, мы выражаем им свою признательность.

Я очень рада, что от наших родителей на свете останется не только камень с именами и датами, но и эти воспоминания, и все дорогие для нас люди будут жить не только в наших сердцах, но и на просторах интернета.

О.Неверова-Кухаренко
Минск
10 апреля 2021г.