Последняя повесть

Человек сидел за письменным столом. Он смотрел, не мигая, на пустой лист бумаги, перекладывая из руки в руку карандаш. Казалось, время растворилось в его взгляде, но мозг его судорожно пытался поймать образ. Как странно, еще некоторое время назад, таких проблем не было. Теперь же, все чаще и чаще лист так и оставался нетронутым. Он тяжело вздыхал, откладывал карандаш в сторону и шел пить чай. Кстати, из окна открывался прекрасный вид, что немного отвлекало от осознания собственной бесполезности. Наверное, так выглядит старость. Но сегодня он твердо решил что-то создать. Не важно что, можно и нечто плохенькое, но все же создать. Он врал сам себе, пытался оправдаться, хотя в глубине души знал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Человек размышлял. Что если отправной точкой сделать кого-то из знакомых. Может с ним даже что-то произойдет. Может это будет консьержка, которая служит в его доме уже лет 30. Ее он видел почти каждый день. Но что он о ней знает? Ни-че-го. Хорошо. Тогда пусть будет бывший однокурсник, известный пьяница и балагур. Что бы с ним ни случилось, конец всегда один и тот же: бокал, драка, решетка или вытрезвитель. Персонаж этот слишком однобок и тоже не подойдёт. Тогда может его первая любовь? Когда-то он упивался ее красотой и неприступностью, посвятил ей сотни стихов, десятки рассказов, даже рисовал. Нет, ее он описал со всех сторон, да и еще придумал то, чего в ней отродясь не было, так, для красного словца. О ком писать? Дворник, молочник, судья, продавец, служащий метро, литератор, художник, цыган, попутчик… Все не то. И писать не о ком. Исписался, наверное. Песенка спета: ни слова, ни слога, ни полбуковки.

Раньше как бывало: увидел собаку, обычную такую, дворнягу. И вот, в голове уже целая повесть об этой собаке, как она была щенком, как трамваем ей передавило лапу, как пожалел ее станционный смотритель, как он умер, как ждала она его, хромая, как обозлилась, как умерла сама. И ведь слезливая повесть вышла, хорошая. Братья по писательскому цеху завистливо руки заламывали, губы поджимали. Не могли так же. Или была история про карусель, простенькая такая, светлая, с огоньками. Вот как крутится, сверкает, поет. Вроде бы ничего особенного, да как прочтешь, так и представишь. И радостно становилось на душе, легче что ли. Про эту карусель какой-то режиссер даже кино хотел снять, да передумал, говорит, не смогу так показать хорошо, как написано. Вот такие времена были. А сейчас что? Слепой лист бумаги, острый как иголка карандаш – и в таком состоянии уже столько времени. Жутко становится. Рука просит движения, пальцы готовы вести графитовый след по белоснежной поверхности. Только вот голова пуста. Готов к работе, а работы-то и нет.

Так и сидел человек. И перекладывал из руки в руку карандаш. Нет, сегодня он точно не выйдет из-за стола, и завтра не выйдет, и найдут его окоченевшим через несколько суток, и будет он сжимать свой карандаш, и лист бумаги будет по-прежнему чист.