Письма одного дня

Эту пачку писем я храню с детства. Прошли десятки лет. За это время я узнал все о деде. От него у меня остались только письма. Письма моего деда с фронта.
Я прошел по местам боев его дивизии... Я знаю все...

Когда в вое снарядов наступила передышка, ефрейтор Бытко подполз к рядовому Косинову и они скрутили цигарку. Докурили только до половины - и артобстрел возобновился.
Наши пушкари долбили немецкую оборону. После артподготовки они - Бытко, Косинов и еще полторы тысячи таких же воинов - встанут в атаку. А сейчас, в последние минуты перед броском, они вжимались в мокрую, холодную землю окопов, которые еще вчера были вражескими.
- Готовсь! - пронеслось по окопам. Все пружинно сжались. Атака - всегда страшно, страшно встать и оказаться на открытом поле. Ты становишься идеальной мишенью. И тот, что у гашетки пулемета, может выбрать именно тебя.
- Пошли, Илья, - глухо произносит Бытко и первый встает из окопа. Косинов боится отстать, краем глаза видит, что поднялась вся цепь. Намокшая от дождя шинель тянула к земле. Косинов семенил за ефрейтором, стрелял на бегу из винтовки.
Застучал вражеский пулемет, цепь залегла. Бытко упал в воронку от снаряда, наполовину заполненную осенней водой.
- Илья, ко мне! - кричит он. Косинов перекатывается в воронку.
Они тяжело дышат, оглядываются назад, к раненым из окопа поползла санитарка Вера. По ней сразу же ударил немецкий пулемет. Пули роем впились в фуфайку, сбили белую косынку.
- Гады! - зло прошептал Бытко. И закричал:
- За мной!..
На вздохе бойцы добежали до окопов врага. Немцы не побежали, с упорством обреченных они приняли рукопашный бой. Бились молча, только стоны раненых рвали тишину. Кололи штыками, били прикладами, хватали друг друга зубами, бились насмерть.
К ночи, когда все было кончено, пришла команда отдыхать. Ефрейтор Бытко затащил Косинова в захваченный блиндаж, куда уже набился стрелковый взвод.
- Охрану выставить, остальным спать! - звонко приказал ротный, совсем мальчишка.
Усталость сбила с ног, и через секунду воины спали.
Кто храпел во сне, кто разговаривал или вскрикивал. Запах солдатского пота плотно стоял в блиндаже.
Бытко вздрогнул и проснулся - рядом не было Косинова. Приглядевшись, ефрейтор увидел в углу его согнутую фигуру.
- Ты что не спишь?
- Письма пишу.
- Завтра напишешь.
-  Завтра бой.
- И то верно, - вздохнул Бытко. Он раскурил самокрутку, подсел к Косинову.
- Куда столько? Решил всем родственникам сразу написать?
- Нет, одной жене. В положении она у меня, ребенка ждем.
- Ну и что, - Бытко прислонился к стенке блиндажа, снова стал уходить в сон.
- Погоди минуту, - растормошил его Косинов. - Просьба у меня к тебе.
- Да, Илья, - не открывая глаз, ответил ефрейтор.
- Видишь, какие бои. Больше трех раз одним составом в бой не ходим, косит проклятая, что траву на лугу. Скоро и мой черед, а жена на третьем месяце. Сердце у нее больное, придет на меня похоронка - не выдержит. В штабе я сказал, ежели что, чтоб похоронку не слали.
- Брось панихиду петь, - рассердился Бытко.
- Я не пою. И не о себе пекусь - о сыне, о будущем моем сыне. Любаша и врачам сказала: хоть и нельзя, а сына все равно рожу! Они ей говорят: сердце не выдержит.
Бытко пристально смотрел на солдата, в слабых бликах коптилки лицо Косинова было бледное, уставшее, но глаза горели, горели надеждой, которой он жил.
- Сын нам нужен, понимаешь. Не дойдем мы с тобой, они дойдут - дети наши, сыновья. Вот письма написал на все месяцы, хочу просить тебя отсылать...
- А сам?
- Ты отсылать будешь, ежели со мной что?!
- Ежели с тобой что, Косинов. Сколько сегодня полегло. И потом, ты думаешь, жена не догадается. Она же будет о чем-то спрашивать в своих письмах, а надо отвечать.
- О чем можно спрашивать - о службе, о земле? Делиться заботами о будущем маленьком. Все, кажется, учел и написал по-разному в каждом письме. Придет от нее письмо, подберешь из моих подходящее и отошлешь.
- Говорю тебе, надо найти кого понадежнее, кто, может, и останется живой.
Ефрейтор тянется к огоньку, раскуривая новую самокрутку, и вдруг смеется:
- А мой пострелыш, жена пишет, уже козу оседлал. Конь это у него, саблей размахивает, фашистов в крапиве бьет. Бабка его лозиной гоняет, чтоб козу не трогал.
Полог блиндажа приоткрылся, заглянул ротный.
- Почему не спите?
 Бытко и Косинов встают:
- О детях говорим, - докладывает Бытко. - Так что и спать перехотелось.
Ротный прошел к наспех сбитому столику, присел рядом.
- О детях, это хорошо. У меня мечта после войны иметь своих. А так пока и семьи нет.
- Просьба у нас, товарищ лейтенант, - Бытко смущенно покашливает, – вот рядовой Косинов письма написал…

Я беру в руки письмо: «... у нас цветет сирень, боев нет. Ты не думай, Любаша, я берегу себя, вот вчера рыбу с ефрейтором Бытко в пруду ловили, наш командир, совсем мальчишка, говорит - до осени нас с позиций не снимут. А фронт далеко...».
Фронт далеко... Когда цвела сирень, их уже не было в живых, я узнал это у братской могилы в местечке Березино. Не было ни моего деда, ни ефрейтора Бытко, ни мальчишки-командира, не было всего батальона. А письма шли, они были бальзамом на сердце моей бабушки, их посылал кто-то оставшийся в живых, регулярно каждый месяц... До рождения моего отца.
В День Победы я приезжаю в Березино, сюда приезжают дети и внуки ефрейтора Бытко - Михаил и Вера уже со своими детьми, сюда приезжает Полина Аркадьевна, так и не дождавшаяся своего жениха - двадцатилетнего ротного Сергея Костылева, сюда приезжают сыновья и дочери, внуки и внучки, чтобы почтить память шагнувших в бессмертие.
Спасибо деду за Победу!