Дороги, которые мы не выбираем. Повесть

 
== Предисловие
Говорят основные вехи жизни можно прочитать по ладони человека. Вранье. На моей ладони складки кожи, отображающие «линии жизни», четкие, незамысловатые и для оценки «знатоков» нет повода для сложных импровизаций. Реальная жизнь сложилась не из линий, а из зигзагов, которые, ломая привычные устои, преподносила все новые и новые испытания.
Медвежьи озера в Подмосковье (авиационный поселок Чкаловская)– место летних купаний. Малое озеро – торфяное, как известно, торф обладает бактерицидными свойствами. Одна из причин, выбора этого заменителя плавательного бассейна.
Плыву, как обычно, по направлению к торфяному островку. Через некоторое время мой заплыв нарушают атаки назойливой чайки. Подобное случалось, островок – место гнездовья чаек. При приближении кого-либо к нему, чайки начинают нервничать – кружить и кричать, предупреждая о том, что дальше их территория и не следует туда соваться.
На этот раз это не просто чайка, а какая-то спятившая птица, похожая на черноморского баклана размером с гуся. После войны, когда я был еще пацаном, родители держали гусей, и я помню, как больно может долбануть гусь, если его разозлить. Сумасшедшая птица пикировала так нагло, что я быстро поверил в серьезность ее намерений и слегка сдрейфил.
К тому же, сегодня у меня весь день прижимало сердечко. Почувствовав его сбои, повернул к берегу. Через некоторое время птица-гусь отстала, а я замер посреди озера – боялся пошевелиться. Когда отлегло, осторожно погреб к берегу. Гусь по виду не был зловещим – весь белый и красивый. Сегодня я от него ускользнул.

  ==Первые зигзаги жизни

Эпизод 1.1. Город Нытва
Уральский городок под названием Нытва – место моего рождения, которое записано в паспорте. Городок стоит на реке Кама в Пермской губернии. Только я его никогда не видел, кроме как в глубоком младенчестве. В этой местности сохранились названия, не характерные для современного русского языка: Нытва, Оханск, Оса, та же Пермь. Жить в сознательном возрасте в родных местах не пришлось. Война забросила семью совсем в другие края. Связь с родственниками по линии родителей давно утеряна. Судьба базировалась на своих веских основаниях – война, потом под личиной реформаторов снова пришли враги и довершили черное дело. Война убивала наших родителей, заодно и нас. Второе пришествие врагов - еще раз нас, заодно и наших детей.

Эпизод 1.2 Свердловск. Война
Двор. Отец в военной форме. За ним приезжает легковая машина. Отец садится на переднее сиденье, я взбираюсь на заднее. Доезжаем до ворот, остановка. Я, радостный, выскакиваю – утренний ритуал закончен. Самый первый, запомнившийся эпизод моей жизни. Это было в Свердловске перед войной.
Двенадцатиэтажный дом подковой – шедевр советского конструктивизма в городке чекиста. Его я помню хорошо. Наша квартира на втором этаже выходит на широкий балкон, который охватывает весь фасад дома. Квартира на 4-х человек скромная. Две комнатки. Первая проходная, она же кухня– в нише газовая плита и маленький шкаф-столик.
В начале войны к нам подселяют семью эвакуированных москвичей. Отец ушел на фронт в 42 году. Тогда на углах проспекта Свердлова стояли зенитки. Объявлялись учебные тревоги. Однажды мать испекла оладьи из картофельных очисток. Кто-то надоумил, что их можно доставать в столовой задешево. После обеда мать сказала: «Лучше будем голодать».
Когда зенитки убрали, появились пленные немцы. Напротив нашего городка они из красного кирпича строили большой дом. Пацаны бегали смотреть на этих странных людей, которые хотели захватить наш город и всех убить из винтовок. Они оказались совсем не страшными, внешне такие же люди, как и мы. Только нельзя было понять, о чем они говорят.

Эпизод 1.3. На родной стороне
Мы с Володей расположились на скамеечке перед его домом. О чем бы мы не говорили, все наши темы скатываются к одной: «А у нас… А как у вас?» Володя – это мой двоюродный брат, он старше меня на пять лет. Его мать тетя Арина – родная сестра моей мамы. А я – гость, приехал из далекого Аккермана, что под Одессой. Местные мальчишки меня называют одесситом. Хотя, какой же я одессит? Моя мама родом из этой деревни, которая расположилась в глубинке Пермского края. Сам же я здесь впервые, хотя по рождению натуральный пермяк. Свое место рождения – г. Нытву видел лишь в младенчестве. Город же Аккерман мне родней всех. О нем и хочется начать свой рассказ.
В Половинках я и провел оставшуюся часть лета - единственного в жизни периода на земле моих предков. Подружился со своим двоюродным братом Володей. Он был старше и всячески меня опекал. Ходили на речку, ловили хариусов. Водил меня и в настоящий лес. Показал место, где когда-то стоял дом моего деда (отца моей матери), недалеко был и дом прадеда. Теперь здесь все заросло лесом.
К сожалению, нашу дружбу с Володей продолжить не получилось. В конце лета я получил письмо от мамы, она мне сообщила, что они с отцом переехали в поселок Фонтанка Пригородного района г. Одессы. Так, что возвращаться мне нужно было на новое место. Прощай Аккерман. Брат в это же лето уехал в училище в Петродворец.



 == Глава 1. Город Аккерман
 
Осенью 1944 года после освобождения нашими войсками Бессарабии отца из действующей армии направили служить в Измаил, где мы и встретили День Победы. Летом 1945 отца перевели в город Белгород-Днестровский (бывший Аккерман). Мы загрузили свой скарб на открытую железнодорожную платформу, и всей семьей направились в Аккерман. От Измаила это порядка 200 км, которые мы, не спеша, преодолели менее, чем за двое суток. Над платформой, сопровождая нас, летела пара домашних голубей моего брата. Аккерман (переименованный после войны в Белгород-Днестровский) располагался на берегу Днестровского лимана. Лиман был важным источником экономической жизни города. Здесь промышляли рыболовецкие бригады, в городе работал рыбоконсервный завод, функционировал рыбный техникум. Жителям города лиман служил не только для купания и ловли бычков, но и являлся местом отдыха: летом работал городской пляж, лодочная станция и яхт клуб.
Как известно, Аккерман был освобожден после взятия Одессы, которая считалась важным транспортным пунктом. Освобождение города проводилось в ходе крупной наступательной операции 3-го Украинского фронта и сил Черноморского флота. Немцы пытались создать вокруг Одессы мощную многоярусную оборону, однако, Советская Армия последовательно ее опрокидывая, целенаправленно продвигалась к городу. С востока – через Николаев и Херсон с выходом в район Пересыпи и порта. С севера – через Котовск, Вознесенск, Раздельная, Кучурган с ориентиром на выход к одесскому железнодорожному узлу. Вечером 9 апреля 1944 года советские войска захватили северные кварталы Одессы. К утру 10 апреля немцы вместе с румынами сбежали из города.

После Одессы основной удар советских войск был пере нацелен на северо-запад, к государственной границе. Лишь к августу созрели условия для форсирования Днестровского лимана и освобождения Аккермана..
В ночь с 21 на 22 августа 1944 года десантные отряды форсировали Днестровский лиман и ворвались в Аккерман. 23 августа бои шли у пристани и под стенами крепости. К вечеру на здании школы №1, расположенной вблизи крепости (здесь позднее я учился в пятом и шестом классе), взвился красный флаг. Разгром фашистов завершился их бегством на Юго-запад. Вместе с ними бежали и некоторые жители, сотрудничающие с румынской оккупационной властью. Многие дома оказались разрушенными. Улица Николаевская (после освобождения – Дзержинская), проходившая параллельно лиману от крепости до городского рынка оказалась практически не подверженной разрушению. На этой улице в бывшем здании жандармерии расположилось управление НКВД. Пустующие дома вблизи управления также перешли в распоряжение НКВД. Один из таких домов (Дзержинского 20) и был отведен нашей семье. Дом был большой – шесть комнат, имел два входа, один со двора, второй – с улицы. Комната, имеющая выход на улицу, была отведена в распоряжение моего старшего брата. Он был на шесть лет старше меня, у него часто собирались школьные друзья, которые мне представлялись совершенно взрослыми. Дом наш был всем хорош, но, больше всего, мне нравился двор. Прежними жителями в нем был разбит декоративный сад с клумбами и цветами. Росли розы, было много кустов смородины и сирени различных сортов.

Такого роскошного дома в нашей семье больше не было никогда.
Аккерман - древнейший город Европы, основанный в VI веке до н. э. колонистами из греческого Милета. Как место поселения, город существует более тысячи лет и пережил 16 названий. Древнее название города греческое – Тира, его раскопали под 10-и метровым слоем земли. Самая интересная достопримечательность современного города – турецкая крепость, построенная на месте древних греческих оборонительных сооружений. История создания крепости начинается в XIII веке. Первоначально крепость арендовали предприимчивые генуэзцы, использовавшие ее в качестве защищенного торгового центра. Однако вскоре Бессарабия перешла под контроль находившегося на пике развития Молдавского княжества. И генуэзцы, и молдаване укрепляли оборонительные сооружения. В этот период была сооружена наиболее мощная часть крепости – Цитадель, которая трижды выдерживала осаду могущественной Османской империи. В 1484 году Аккерман перешел в подчинение турок. Для Османской империи аккерманская крепость стала важнейшим опорным пунктом. Ее неоднократно осаждали казаки, поляки, молдаване. В XVIII веке, в период трех русско-турецких войн, ситуация изменилась. Растерявшие былое величие Османы встретили в лице Российской империи серьезного противника. В 1770 г. впервые за 328 лет Цитадель пала под напором войск генерала О. А. Игельстрома. Окончательно территория Бессарабии перешла к России после победы над Наполеоном в 1812 году.

Внешний периметр стен крепости протянулся на 2,5 км. и огораживает территорию площадью около 9 гектар. На важнейших участках установлены башни. Сегодня наиболее известные их них называются: Девичья (Овидия), Сторожевая, А.С. Пушкина Цитадель возвышается в самой дальней части крепости, примыкая к берегу Днестровского лимана. Некогда Цитадель венчали четыре высокие башни: Сокровищница, Придворная, Комендантская, Темница.
 Из 34 башен до настоящего времени сохранилось 26. Высота крепостных сооружений в ряде мест доходит до 15 метров, их толщина – 1,5 – 5 метров. Часть крепостной стены опускается непосредственно к лиману, который представляет собой дополнительную естественную преграду. С суши стены окружает внушительный ров. Даже по прошествии столетий его глубина достигает 14 метров. После 1945 года в Аккермане располагались воинские части Красной Армии (с 46 г. Советской Армии).
В городе – много мужиков в военной форме, некоторые уже без погон. За то те, кто в погонах, да при орденах, были самыми почитаемыми людьми! Они и были нашими кумирами. Половина мальчишек мечтала стать моряками, а другая – летчиками и, конечно, военными.

Лиман соединялся с морем достаточно узким, метров 100, «горлом». Это место весьма привлекательное: левый берег при переходе к «горлу»  образует длинную – порядка двух километров, узкую песчаную косу, с одной стороны которой – лиман, с другой – море. Сейчас это известная пляжная территория  Каролино-Бугаз. В годы нашей молодости песчаная коса Каролино-Бугаз была практически безлюдна и здесь можно было находить интересные ракушки. Успешно работали здесь и рыболовецкие артели. Самые известными по своим вкусовым качествам являлись: хамса, сардина, скумбрия, камбала и, конечно, кефаль.
Кефаль преимущественно водится в северо-западной части Черного моря, включая Азовское море. Что касается района Одессы, то здесь преимущественно обитает кефаль-сингиль: вес его иногда доходит до 1 килограмма, а длина – 25-35 см. Питание и поведение у всех черноморских кефалевых очень схожи, но сингиль совершает более продолжительные миграции вдоль берега и любит заходить в прибрежные лиманы. Вблизи Одессы чаще всего сингиль можно встретить в лиманах – Днестровском, Тилигульском, в Тузловской группе лиманов. Ловят кефаль и на известной рыбакам Днестровской банке в Чёрном море. Так называют отмель напротив Днестровского лимана, расположенную около 12 км от берега, глубиной до 10 метров. За счёт смешения морской и пресной лиманской воды богатой органикой, на банке обильно разрослись морские водоросли и моллюски, что привлекает огромное количество рыб, крабов, креветок, дельфинов и даже катранов.

На противоположном  берегу Каролина-Бугаза располагается поселок Затока, который славится большим – широким и длинным пляжем. На берегу Затоки до войны располагался туберкулезный санаторий. После войны от него остались только стены, которые лет через десять были восстановлены и здесь открылся пансионат для отдыхающих. До войны берега «горла» соединялись железнодорожным мостом. Во время войны он был разрушен. Поэтому вначале поезда от Аккермана ходили только до Затоки (около 20 км). После того, как мост был восстановлен, поезда стали ходить по маршруту: Одесса – Каролина-Бугаз, Затока – Аккерман (Б. – Днестровский) – Арцыз – Измаил.
Я очень любил ездить на Бугаз (так в быту называли Затоку). По сравнению с лиманом купаться в море – это совершенно особое удовольствие. Лет в 12 я уже мог переплывать «горло». На это не многие взрослые решались. Течение было сильное, а «горло» глубокое. Тогда вся коса была совершенно дикой. Я собирал там большие, необычной формы, ракушки гребешков.

На Бугаз я, чаще всего, ездил на поезде зайцем – на ступеньках вагона. Однажды я нашел заброшенную железнодорожную ветку, ведущую от Затоки к зарослям маслин на берегу лимана. Там я обнаружил много больших гильз и целые горы странных бусинок цилиндрической формы. Это был артиллерийский порох. Во время войны здесь стояла батарея, судя по расположению – немецкая (или румынская). Из пороха можно было выкладывать дорожки, которые после поджога создавали эффект фейерверка.
Летом по выходным организовывался массовый выезд трудящихся города на Бугаз с использованием всех имеющихся плавсредств: катеров и барж. Баржи были огромны – метров 60 в длину, с ровными деревянными палубами, на которых вмещалось более сотни людей. Многие ехали семьями. Всю дорогу на барже шло веселье – играла гармонь, люди плясали молдавский Жок, пели русские и украинские песни. Пьяных не было видно.

А еще по выходным в городе проходили футбольные матчи, большинство болело за армейскую команду «Звезда», которая была чемпионом района. В команде играли несколько хороших игроков, особенно выделялся нападающий, которого за его рост болельщики прозвали «Полтора Ивана». Многие ходили специально на него посмотреть. Полтора Ивана был настоящей грозой для вратарей – обладал, как тогда говорили, «пушечным ударом» с обеих ног, верховые мячи также были все его.
Наряду с прекрасными тротуарами и мощенной проезжей части, город не имел городской канализации и водопровода. Вместо водопровода по городу на интервалах метров по 500 располагались колонки с ручными насосами. На день хватало 5-6 ведер. Эта забота ложилась на нас с матерью.

Ниже нашей улицы (ул. Дзержинского, до войны – Николаевской), до самого лимана – сплошные развалины. Здесь перед высадкой десанта наши проводили артобстрел. Снаряды накрыли не прибережную часть, на которой и располагалась береговая оборона немецко-румынских войск, а городские кварталы. Здесь, кроме жилых домов ничего и не было. Понятно, почему многие местные жители в такой спешке бежали. Когда передовые части Красной Армии вошли в город, многие оставшиеся неразрушенными дома, оставались полностью обставленными мебелью, но жильцы отсутствовали.

        Чего только мы там не находили в развалках. И толовые шашки, и патроны, и артиллерийский порох. Однажды нашли большой ящик с немецкими сигаретами. Только они были сырые. Попытались использовать по назначению. Пачку сигарет высушили на костре, закурили… Какая же это гадость – немецкие сигареты! После этих сигарет первый раз я закурил, будучи уже взрослым.

         По воскресеньям многие люди шли в городской парк. Здесь был центр города. Играл военный духовой оркестр, продавали мороженое, рядом был кинотеатр. Если не было денег, я знал, как можно было пробраться в кино с тыльной стороны.
Мое раннее детство совпало с войной, и я никогда не имел игрушек, кроме тех, которые мастерил сам. Играя в войну, использовал подручные предметы. Гвозди были солдатиками, вместо пушек – болты и тому подобное. Вспоминается один случай. В начале войны мы жили в Свердловске. Когда Москва оказалась под угрозой ее захвата немцами, многие жители были эвакуированы. Часть из них приехала и в наш город. Поскольку у нас на троих (мама и мы с братом, отец уже ушел на фронт) было две комнаты, то в одну из них подселилась семья москвичей. В этой семье был мальчик моего возраста, и у него было много невиданных фирменных игрушек. В особенности меня поразил мотоцикл с коляской, за рулем которого располагался мотоциклист в шлеме и в очках, как у танкистов. Мне очень хотелось поиграть этой игрушкой, но мальчик мне ее не давал. Однажды мне изменила выдержка, и я попытался эту игрушку взять силой.  Разразился страшный скандал с ревом и участием взрослых, после которого моя мама перестала разговаривать с жадными соседями.

В Аккермане пацаны моего возраста развлекались тем, что гоняли по улицам с помощью специально изогнутой проволоки колеса. Еще мы научились делать самокаты на подшипниках, которых на свалках можно было найти любых размеров. Кроме того, мне нравились птицы. Я часто подбирал птенцов, и они у меня жили до тех пор, пока не смогут летать. Однажды у меня долго жила галка, а после того, как она улетела, часто возвращалась к моему окну – заглядывала и даже залетала чего-нибудь поклевать.

Знакомство с Джеком
В этот же период жизни мне удалось познакомиться с городской собакой.
Собака весь город считала своей территорией, поэтому ее можно было встретить где угодно. Собака была очень крупная,  неизвестной породы, пацаны называли ее волкодавом. Никому она не досаждала, за исключением людей в форме, которых при встрече непременно облаивала. Видно, была обижена оккупантами. Ей никто не объяснил, что пришла другая власть. И в форме, видно, не очень разбиралась. К собакам я всегда был неравнодушен, в особенности – к большим. Собака, по-видимому, мне тоже симпатизировала. Один раз, когда я ее встретил, в руках у меня оказался кусок хлеба. Собака позволила себя погладить. Так мы познакомились. После этого при каждой новой встрече собака подходила ко мне здороваться.

В одну из наших встреч собака увязалась за мной и домой мы пришли вместе. По-видимому, она решила у меня поселиться, а может быть просто была голодна. Я назвал собаку Джеком, накормил и привязал к дереву. Решил ее дрессировать. Такая собака нам в экспедиции пригодится. Однако дрессироваться Джеку не понравилось. Когда я ему строгим голосом давал команды: «Сидеть!» или «Лежать!» он, виляя виновато хвостом, удивленно смотрел на меня. Потом подходил ближе ко мне и махал лапой, как бы говоря: «Да брось ты. Не занимайся этой ерундой». Один раз, школьный товарищ, присутствующий при дрессировке, сказал:
– Он у тебя бестолковый. Его надо дрессировать плеткой»,–я возмутился:
– Сам ты бестолковый. Это тебя надо плеткой поучить! Это же собака! Ты, что, думаешь, она не понимает, что я от нее хочу? Просто она свободолюбивая собака и не желает жить по командам. Знаешь что? Пошел бы ты отсюда. Ты не в собаках – ты в жизни ничего не соображаешь. Товарищ, обидевшись, вывалился с нашего двора, а Джек, предварительно облаяв обидчика, подошел ко мне и протянул лапу, всем видом показывая, что поступок мой вполне одобряет. Его преданный взгляд в мои глаза, как бы говорил:
«Знаю я все эти нехитрые штучки. Если уж тебе сильно потребуется, сделаем, хозяин». После этого я от Джека отстал. Но он все равно от меня сбежал. Нет, не сбежал. Он просто ушел. Перегрыз веревку и ушел. Верю, умел бы писать, оставил записку: «Извини друг, не по мне эта жизнь. Я волю люблю». Волю Джек предпочел сытой жизни. Я его понимаю.
Теперь, когда я встречал Джека в городе, он издали вилял мне хвостом–здоровался, иногда подходил, но держался независимо.

 == 2. Пора в школу

  В школу я пошел в год Победы. Учился легко, первые годы – на одни пятерки. За 6 классов сменил 3 школы, по математике всегда считался признанным лидером. Легкость в учебе не пошла на пользу. Начал выбирать, какие уроки делать дома, а какие быстренько выучивать на переменке. Чрезмерная самоуверенность по жизни потом часто вредила.
Первые послевоенные годы были сложными. Электричество в городе появилось только через год, когда была восстановлена электростанция. Кварталы разрушенных домов зарастали лебедой. В голодный 47 год многих спасала карточная система. Все это хорошо помнят те, кто воспринимал трудности жизни своим горбом, т.е. наши родители. А мы, мальчишки, жили в другом измерении. «Развалки» - это для игр. С вечера в очередь на «отоваривание» хлебных карточек – надо, так надо. Какие самые сильные впечатления от того времени, которые живы до сих пор? Это какая-то особая гордость за страну, за всех нас, за то, что именно мы победили. Слово «Победа» везде. Вспомните: автомобиль – «Победа», часы – «Победа», кинотеатр – «Победа», теплоход – «Победа». В Аккермане разбили новый парк – ну конечно же «Победа»! В яхт-клубе были две прогулочные яхты – одна из них «Слава», другая – «Победа»!

В 1946  году  к осенне-зимнему периоду в Одесской области наступил массовый голод.  Перед местным управлением НКВД была поставлена задача пресечь расхищение продовольствия и изыскать способы его дополнительных поставок. Борьба с расхищением, как это часто происходит в России, свелась к борьбе с населением. Государство сняло с продовольственного пайка сельских жителей, которые должны выживать за счёт собственного подсобного хозяйства. В сентябре 1946 года цены на хлеб в государственных магазинах (так называемые пайковые цены для продуктов, выдаваемых по карточкам) были повышены вдвое. Дело доходило до абсурдных решений. К примеру, преследовались люди, которые собирали утерянные транспортом колоски с зерном вдоль дорог.  я  вместе с другими пацанами тоже занимался этой запрещенной деятельностью. Мы уходили за город и отыскивали дороги, ведущие к колхозам.  За полдня в придорожной пыли удавалось найти 5-6  колосков. Потом мне мама запретила этим заниматься: пользы никакой, а неприятности можно нажить большие. В этот период отец попал под репрессии, которые рассматривались как обязательная составляющая борьбы против голода.

 == 3. Как мы пережили голодное время

Отец находился под служебным следствием с весны 1947-го года. Таким образом, зимой 1947-го он еще работал, поэтому у нас были карточки, и мы получали хлеб. По карточкам 1 кг хлеба стоил 3 руб. На рынке буханка хлеба доходила до 100 руб. Весной нам отвели участок под огород (8 км. от города). Умные люди посоветовали: «Садите кукурузу, будет корм для домашних животных и для всей семьи. Заведите кабанчика». Мои родители так и поступили. В углу двора пристроили свинарник с небольшим загоном. Кроме кабанчика у нас еще были два барана, для которых я добывал корм – рвал лебеду в ближайших развалках.  В магазинах номенклатура товаров была весьма скудной (соль, спички и прочая мелочь). Все продукты покупались на рынке. Нужно сказать, что деньги тоже нужно было добывать на том же рынке. После войны проводились принудительные подписки на облигации госзайма. Поэтому большая часть зарплаты отца уходила на облигации.


У мамы была ручная швейная машинка, она хорошо шила и этим зарабатывала на хлеб для всей семьи.
Кстати о хлебе. Когда была карточная система, очереди за хлебом занимали с вечера. Обычно мы с матерью подменяли друг друга. С матерью мы жили дружно. В отличие от других членов семьи. Отец всегда на службе, потом стал попивать, чем дальше, тем больше. Брат у нас всегда ходил в интеллигентах, со мной, практически, не общался. У него была своя комната и отдельный вход с улицы.
Жили за счет оборотистости матери. Всю одежду, которую я носил: брюки, рубашки, строченые валенки («бурки») и др. были маминого производства. Для продажи на рынке она всегда что-нибудь шила, обычно женские лифчики. Днем продавала их на базаре. Еще вязала сетки на голову – мода женская такая была. Я тоже научился, помогал матери. Мой доход она мне всегда отдавала, это были мои карманные деньги.
Были у меня и другие источники дохода. В соседях жила еврейская семья. Как известно, в рацион питания евреев в обязательном порядке входят куры. Покупают их они всегда живыми. А вот резать их приглашали меня и давали за это рубль. Сегодня мне об этом изуверстве вспоминать стыдно. А еще соседи приглашали меня чистить колодцы – они были почти в каждом дворе. Колодцы были глубокие, но я был пацаном без комплексов. За чистку колодца полагалось уже рубля два, а то и все три. Так что я всегда имел честно заработанные карманные деньги. Из них я и на свой первый фотоаппарат «Любитель» насобирал. Стоил он тогда 14 рублей.
Пристрастился к чтению, был завсегдатаем городской библиотеки. Тогда издательством «Огонек» выпускались не дорогие книжечки с рассказами или повестями хороших писателей (русская и советская классика). Я следил и покупал почти все подряд.

После школы я обычно бежал к маме на рынок и помогал ей, чем мог. Мы покупали что-нибудь поесть – ряженку и какие-нибудь фрукты. Занимались мы вместе с мамой и спекуляцией (сейчас это называется бизнесом). Для этого мама ездила (иногда приходилось идти пешком) в Одессу и привозила оттуда «товар»: конфеты, папиросы. Я продавал папиросы поштучно. Иногда маму забирали с товаром в милицию. Отпускали быстро, но товар не возвращали. Меня с папиросами не трогали. От тех лет у меня остались характерные для людей, переживших войну и голод, привычки: не могу выбросить кусок черствого хлеба, не могу быстро чистить картошку.
В этот же период к отцу приехала его сводная сестра с Урала с восьмилетним сыном Юркой Калиновым. Отец ее устроил на работу в воинскую часть. Какая у нее была работа, я не помню, знаю только, что без питания. К тому же, тетка была не очень разбитной. С нами она не общалась. У нее возникли проблемы с карточками – то ли потеряла, то ли украли. Вскоре она умерла от голода. Юрка некоторое время жил вместе с нами, но когда отец потерял работу, пришлось нашей маме передать его в детский дом. По выходным я часто к нему ходил пешком.  Детдом был расположен в селе Шабо, это в пяти километрах от Аккермана в сторону Затоки.

До увольнения отец работал в управлении НКВД в следственном изоляторе, то ли дознавателем, то ли надзирателем. Эта служба у него не сложилась. К тому же он стал частенько выпивать. В общем, отношения с начальством испортилось. И что здесь было первично, а что вторично – трудно сказать. До войны он практически не пил. Разве что выпивал рюмку по большим праздникам, да дома перед обедом – тогда такая мода была. Обычно в доме всегда стоял графин с водкой. После войны сначала выпивал по выходным, а после увольнения – и более часто. Иногда отец брал меня с собой гулять по городу. Часто он заходил в винный погребок с  не очень оригинальным названием «Метро», иногда в закусочную – отец брал кружку пива и полстакана водки.

После увольнения отца направили на должность заместителя директора местного винодельческого завода. Должность престижная и завидная для местной «знати», поскольку открывала богатые возможности для личного обогащения. Руководящий состав завода приход отца встретил без энтузиазма. Бывшего чекиста побаивались, и ему пришлось с этой должности уйти.
После этого он получил должность заместителя директора МТС в деревне за 60 км от Аккермана. Конечно, в деревне он жил без семьи, и скука там была неимоверная. Я часто на выходные к нему ездил. Мои поездки мама поощряла, чтобы он не отрывался от семьи. Но, по-видимому, это ему жизнь не скрашивало. Через пару месяцев он оттуда ушел и остался без работы.  Больше ему руководящих должностей райком не предлагал.

В поисках работы отец поехал в Одессу и там устроился в порту разнорабочим.
В период весенних каникул (тогда я учился в 6-м классе) мама попросила меня съездить к отцу. Тогда я впервые увидел Одессу. Город мне показался совсем не привлекательным. Старый вокзал был разрушен, новый еще не построен. Мой путь лежал в порт. Адрес: Хлебная гавань. От вокзала трамваем до Пересыпи, а далее пешком. К отцу добрался уже к вечеру. Нашел его в общежитии: условия обычные по тому времени - большая комната и в ней 10 или 12 кроватей, из мебели – тумбочки, посреди комнаты большой стол. В длинном коридоре располагались умывальник и кухня  для приготовления еды. Я привез отцу передачу от мамы с домашней едой. Отец был тронут и, в то же время, за свое скудное жилье передо мной ему было неловко. Утром мы с отцом попили чаю с мамиными пирожками, и я пошел смотреть на море. Раньше я видел море только в Затоке. Там оно выглядело изумительно: прозрачная изумрудного цвета вода и чистый золотистый песок. Здесь, в порту – ничего похожего. Стоял туман. Со стороны акватории раздавались судоходные гудки.  Берег и вода покрыты мазутом, грязно, сыро, неуютно. Нет, море в порту не выглядело привлекательным. Настоящее море я увидел, когда мы стали жить в Фонтанке. В тех местах обрывистый берег возвышается над уровнем моря метров на двадцать. С такой высоты глобальный размах вида на море впечатляет и завораживает.

 

 == 4. Мой друг Юрка Петров

С моим другом детства Юркой Петровым мы встретились в 51-ом году, когда мы оба оказались в 5-ом классе школы №1 г. Аккермана, которая располагалась в двухстах метрах от крепости. Я пришел в эту школу после окончания начальной школы, а Юрка вместе с семьей приехал к нам в город из Херсона. Наша дружба сложилась благодаря общим интересам.
Мы зачитывались Д. Лондоном,  Д. Купером,  Т. Майн Ридом и горячо болели за индейцев, а значит, за справедливость.
Юркин отец был необычной личностью. Прошел всю войну и привез  фотографию, на которой он был снят у фашистского Рейхстага. На фронте был снайпером. Его личный счет, как он говорил, составил полбатальона фашистов. Боевой успех Юркиного отца базировался на его характере: спокойном и уравновешенном. К тому же, он был прекрасным охотником и совершенно не употреблял спиртного, в том числе на фронте. Награжден был многими наградами, но он их никогда не надевал. Кроме того, у него были и другие странности, которые мне стали понятны лишь по-прошествии десятков лет. Он не имел друзей и знакомых среди взрослых людей. Не стремился устроиться куда-нибудь на постоянную работу. Я не знаю, имел ли он какую-нибудь гражданскую специальность, кроме охотничьей. Создавалось впечатление, что он общается только в кругу своей семьи. Большую часть своего времени он проводил на охоте, на которую с удовольствием приглашал и нас с Юркой. Юрка уверенно обращался с ружьем. Отец разрешал ему стрелять в безлюдных местах. Предварительно проинструктировав, позволил и мне произвести пару выстрелов. О характере Юркиного отца можно судить по одному случаю, однажды произошедшему с нами на охоте. Была весна, и мы все вместе пошли на уток. В зарослях камыша с вечера оборудовали засаду, на водной поверхности расположили макеты уток и стали ждать рассвета. На рассвете случилось непредвиденное: к нашим макетам выплыла утка-мамаша со своими утятами. Юркин отец сказал: «Все, охоты не будет», –  и мы ушли.

Берега лимана за городом с его западной стороны необыкновенно живописны.  Их привлекательность усиливается чарующим названием этого места - Чаиры! Солнце уходит на покой за длинной косой, выступающей далеко в акваторию лимана. Огромные, причудливой формы, деревья на косе в лучах заходящего солнца напоминают сказочных великанов. Водная гладь лимана, поросшая кустарником и реликтовыми деревьями коса, уходящее за деревья солнце – все вместе создают особую гармонию и умиротворяющую  «блюзовую» атмосферу.

Чаиры для нас с Юркой были тем ориентиром, за которым открываются новые земли и новые страны. Возможно, где-то там – за деревьями, куда прячется Cолнце, начинаются джунгли или открывается пампасы, дикий животный мир, индейцы и неизменно с ними связанные приключения. Чтобы убедиться в своих догадках, однажды мы совершили большую вылазку по берегу лимана в сторону Чаир. Когда мы приблизились к той черте, за которой должно открываться нечто необычное, сказочные очертания рассеялись.
Мы оказались в обыкновенной деревне, на дороге коровьи лепешки, на лугу пасутся обычные козы. Мы не поддались унынию. Напротив, проявили упорство, и оно было вознаграждено. Во-первых, за Чаирами мы открыли действительно дикий нетронутый мир, куда нога белого человека наведывается лишь изредка. Тут тебе и суслики, шустро выскакивающие из норок и замирающие в виде неподвижных столбиков, с тем, чтобы оценить степень опасности при появлении новых соседей. И расцвеченная, словно заморский попугай, птица – Удод, и черно-белая трескучая сорока, следовавшая за нами до тех пор, пока не убедилась, что мы удалились от ее гнезда на безопасное расстояние. И загадочное шуршание в кустах. Наконец, настоящий заяц, неожиданно сиганувший прямо из под ног и устремившийся крупными прыжками в спасительную рощу. И тишина, прерываемая лишь птичьими голосами.   

К концу первого дня пути наша экспедиция, наконец, достигла места, которое вполне могло сойти за открытие, за желанную цель нашего предприятия. Обогнув очередной обрыв, нависавший над берегом лимана, мы оказались перед широкой панорамой плотных Днестровских плавней, за которыми угадывалось устье Днестра. Мы, наконец, открыли совершенно новый мир –огромное оранжевое Cолнце погружалось не за привычные деревья Чаир, а в необъятные просторы камышовых зарослей. А в  мягких лучах угасающего Солнца кружились стаи бакланов и чаек поменьше. Мы застали их за вечерней трапезой, которая сопровождалась бросками чаек в воду за очередной добычей. Мы с Юркой дали клятву вернуться сюда, снарядив экспедицию на более длительный срок.
Солнце бросило в нашу сторону прощальный луч. Мы разожгли костер и после нехитрого ужина завалились на ночлег.
 
После возвращения стали готовить новую экспедицию. Решили обосноваться в камышовых зарослях устья Днестра надолго – до конца каникул. Построить на сваях шалаш. Будем охотиться на дичь, ловить рыбу. Готовили остроги – рыбу непременно нужно было добывать острогой. Мы же собирались жить, как индейцы. Я был наречен именем Альбатрос, Юрке было присвоено гордое имя Беркут.

В тот период нашей жизни наша дружба постоянно подвергалась испытаниям. Мы маялись какой-то дурью противоречий. Из-за этого ссорились и затем подолгу не разговаривали. Нам казалось, что причины были очень серьезные – будучи единомышленниками по основным принципиальным позициям жизни, мы часто расходились во взглядах на конкретные детали. Например, на то, какие обычаи индейцев мы должны строго соблюдать. Нужны ли нам боевые томагавки, и делать ли нам специальные ножи для снятия скальпов. Юрка был решительно настроен на неукоснительное соблюдение обычаев предков. Я к этому делу подходил более либерально и допускал некоторые упрощения. Это все мальчишеская незрелость. К Юрке у меня сохранились самые лучшие чувства. К сожалению, как-то неожиданно наши пути разошлись. Он с семьей уехал на Чусовую, а затем в Архангельск. Какое-то время мы переписывались, а потом потеряли друг друга. Наступила другая жизнь. Было грустно. Пожалуй, детство кончилось.
И до сих пор я вспоминаю своего друга Юрку Петрова. В нем было что-то особенное, самобытное. В основе его характера превалировала честность и справедливость. По жизни я мог где-то схитрить. Юрка никогда.


 == 5.Про моих предков

(Воспоминания моей мамы, записаны от лица мамы)

=Детство
Родом я из Пермской губернии, края благодатной русской природы. Дом наш стоял в деревне Половинки на правом берегу Камы возле речки Балашиха. Здесь массивы леса перемежаются  с открытыми косогорами. Много малинников да земляничных полян. В омутах Балашихи – хариусы. Река Кама богата различной рыбой, но особо славится стерлядью.

В то время детей в семьях было много. Вот и у отца с матерью нас было 8 душ – 2 мальчика и 6 девочек. Старший брат Яков с женой и дочерью жили вместе с нами. Другой мой брат Коля родился перед самой войной (1-й Мировой) и был самым младшим в семье. Я же была пятым ребёнком, родители меня как-то особым образом выделяли. Наверное, причиной к тому был мой спокойный характер и трудолюбие. С тех пор, как себя помню, я умела находить собственные занятия, уединившись, всегда что-то мастерила. С пяти лет я уже хорошо владела иглой и шила куклам платья, одеяла и даже подушки. Мать покупала фарфоровые кукольные головки, всё остальное я изготавливала сама. У меня была целая кукольная семья: муж, жена и много детей. С ними я разыгрывала спектакли на сюжеты, подсмотренные в реальной жизни. Дети с малых лет копируют взрослых, учатся у них.


Наша мать обеспечивала семью всем – едой, одеждой. Сама пряла, вязала носки и чулки. Шила одежду, её аккуратная ручная строчка почти не отличалась от машинной. Плела лапти, которые были нашей основной обувью. Чтобы в сырую погоду не промокали, прокладывала бересту. Но от дождя это спасало мало.
 А ещё наша мама лечила нас от всех болезней (больниц и врачей не было). Вокруг  были большие живописные луга, травы которых при необходимости и были основными нашими лекарствами. Все сени у нас были увешены пучками трав. Чего там только не было: черемуховые ягоды, «мать и мачеха», подорожник, конотопка (спорыш), ромашка, багульник, и много других трав, названий которых я сейчас уже не помню. Розовые цветы с кистями (не помню названия) использовали в качестве мыла.  От любой болезни у неё было средство – от простуды, от кашля, от поноса, от головной боли. Как-то раз я сильно засорила глаз. Мать насыпала в глаз сахарной пудры, через некоторое время промыла и снова засыпала на ночь. Утром глаз уже не болел, а сор, который вышел из глаза, мама аккуратно собрала платочком.


=Отец наш Иван Казаков был человеком известным и уважаемым. Единственным в деревне грамотным человеком (школ в деревнях не было, и как он выучился грамоте – отдельная история). Был мастером по изготовлению телег, владел кузнечным, плотницким и столярным делом. В хозяйстве делал всё сам. Как говорится, на все руки мастер. За счёт его мастерства и трудолюбия семья жила в относительном достатке. Была у нас и своя пасека. Отец с нами держался строго, но зря не наказывал. Его слово было решающим – если что сказал, никто уже возражать не мог. Приучал с детства к труду как к необходимому и естественному образу жизни. 

К отцу приходили люди не только с заказами, но часто обращались и за уроками  мастерства. Каждую зиму у нас жили ученики (ребята 14-17 лет), которые, проходя курс обучения, помогали отцу в работе.  Никто никому при этом не платил. Просто ученик жил в доме как член семьи. Ученика отец обычно держал до двух лет, считал, что толковый за это время обучится, нерадивых учить бесполезно. Однажды, мне тогда уже исполнилось 7 лет, к нам родители привезли в качестве ученика парня – Стёпу. Он был похож на свою мать – красивую, черноглазую, с благородной сединой на висках. Отец Стёпы выделялся своей бородой – русой с проседью, широкой, как лопата. Мы со Степой быстро подружились. Он был весёлым, учился играть на баяне, и мне с ним было интересно. Иногда я помогала Стёпе и отцу в работе. Отец точил детали к колесам – ступки и пальцы, мы же со Стёпой крутили колесо точила. И я в мастерской научилась многому – владеть фуганком и молотком. Отец меня хвалил, и мне это было очень приятно.

Со Степой у меня связано одно из самых приятных детских воспоминаний. 28 февраля 1913 года (по старому), он подарил мне на день рождения кукольный мебельный гарнитур: кроватки, столик, буфет, шифоньер и стульчики. Все это он изготовил своими руками, и радости моей не было предела.
Степа у нас жил до 1916 года. Затем наступили плохие времена, и за Степой приехал его отец забирать домой. Мне было жалко расставаться с ним. Прощались с ним как с родным. Перед отъездом он подал мне руку и сказал: «Ну, Маня, расти и учись, а вырастешь я приеду тебя сватать». Я пообещала, что буду его ждать.

Когда мне пошёл седьмой год, старшая сестра Дуня (Евдокия) год уже ходила в школу, и я возле неё стала учиться грамоте. Школа (4 класса) на десять деревень была только одна. За зиму я выучила все буквы и цифры. Сестра приносила мне из школы книжки со сказками («Терем-теремок», «Колобок»), и к весне я уже свободно читала. Со следующей осени в школу вместо Дуни отец решил послать меня. Двоих посылать накладно – школа три километра пешком, на одежду и обувь не напасёшься. Научилась читать – и ладно. Теперь, значит, моя очередь.
И вот нарядили меня в новое ситцевое платье, мама заплела косу с красной лентой (коса была ниже пояса), собрали всю семью, и мама с папой благословили на учёбу.

В школе учительница – Александра Александровна (жена дьякона, который преподавал Закон божий) поговорила со мной, и записала меня сразу во второй класс. Училась я с удовольствием, особенно мне нравилось решать задачки. Я старательно выполняла все домашние задания. Стёпа часто у меня их проверял. Скоро я стала первой ученицей в классе. Однажды нам дали решать задачку, которую никто не мог решить. Я одна смогла, меня учительница отпустила домой, а остальные ученики остались её решать. Выходя из школы, я сказала учительнице: «До свидания», а оставшимся ученикам показала язык.
Осенью отец брал меня с собой колоть рыбу острогой. Я подсвечивала ему смоляным факелом. Вечером возле речки всё необычно и немного загадочно. Тишина, поют иволги. Опускается ночь, на голубом небе появляются звезды, и очень быстро наступает темнота, которую отодвигает свет от факела.
Зимой я любила кататься на лыжах и на коньках, которые отец делал сам. Конечно, не такие, как сейчас, вместе с ботинками. Я прикручивала свои коньки верёвками к валенкам. На коньках мы катались по нашей речке. А ещё отец сделал большие кованые санки, на них мы катались с нашей горы, которая также называлась Балашиха. Спуск был длинный, в конце он круто уходил вниз, и мы вылетали с горы прямо к речке. В том месте был большой бетонный мост, по которому проходила хорошо укатанная дорога – тракт.
 
Зимой, в особенности, в метель ходить в школу было трудно. Иногда нас вместе с другими учениками возили на лошадях. В сильные морозы мы оставались в селе у родственников или знакомых.
Перед Великим постом учеников учили «Говеть»; и готовиться  к «Причастию».; ;  В церковь все должны были прийти в субботу, ученицы – в белых платьях. Отец послал к Яшке (владелец магазина), и тот дал нам белого сатину, за это мы потом у него отрабатывали в поле. Платье мне сшила старшая сестра.  В церкви меня  поставили в середину первого ряда (как лучшую ученицу).  Во время службы отец дьякон наблюдал за нами, следил, чтобы дети не баловались.

 И так я отучилась почти три года и закончила школу. Последний класс не доходила. В апреле заболела мама, и отец меня из школы забрал. Отнесла в школу книжки, учительница вычеркнула меня из журнала и всё…
Я вышла из школы и не знаю, что делать. Пошла домой, из-за слёз не вижу дороги. Снег уже растаял, прилетели скворцы, на деревьях почки распускаются, всё вокруг радуется, а я плачу. Пришла домой, легла в постель и не хочу вставать. Мама думала, что я заболела и стала лечить меня травами от простуды. 
          С осени (это был 1917-й год) в школу пошла уже младшая сестра Нюшка (Анастасия). Больше мне учиться не пришлось. Но основные знания я получила. Уже, будучи взрослой, я работала учительницей младших классов (окончила только курсы) и справлялась. А к чтению так пристрастилась, что всю жизнь ходила в библиотеки и читала книги.
После школы мне уже пошёл одиннадцатый год, и началась моя трудовая жизнь. Как раз отец вспахал поле и начал сеять, а я должна боронить на лошади. К этому времени у нас подрос жеребёнок  Рыжик, которого отец впервые запряг в оглобли. Рыжику это не понравилось, и он злился. Я же должна была на него залезть и управлять им, чтобы он тащил борону по засеянному полю.

Однажды мы с Рыжиком попали под сильный дождь, боронить стало невозможно. Я сползла на землю, распрягла Рыжика. Чтобы ехать домой, нужно было его запрячь в телегу, а для этого необходимо соединить оглобли с дугой и затянуть супонь. На это мне сил не хватало, кое-как я всё же справилась, но когда я приехала домой, отец на меня накричал: «Кто так заправляет?». Наверное, отец жалел, что у него в семье почти одни девки, а старший сын, уже вырос и женился.
А с Рыжиком мы подружились. На ночь его часто отпускали в поле, утром никто его поймать не мог, кроме меня. Он даже в сарае к себе никого не подпускал. Меня же он к себе допускал, но не любил узду. А я кладу в узду кусок хлеба и держу её так, чтобы он наклонил голову. Затем уже надеваю узду и подвожу его к забору, а с забора залезаю ему на спину.

Так мы с Рыжиком вместе и росли. Со временем Рыжик стал очень сильным и умным конем. Однажды отец загулял в Оханске на ярмарке, и Рыжик сам привёз его домой. Жил он с нами больше двадцати лет.

 (Примечание1: Говеть – поститься и посещать церковные службы, готовясь к исповеди и причастию. Это отказываться от скоромной пищи, а также от легкомысленных развлечений и дурных привычек.
 Примечание2: Церковное причастие является священнодействием, через которое человек приобщается к Богу. В ходе причастия священник дает верующим вкусить освященные хлеб и вино, знаменующие соответственно плоть и кровь Иисуса Христа).

=Как отец выучился грамоте
Отец тогда был ещё мальчиком. Дело было зимой, тогда случился сильный буран. Ветер был такой силы, что невозможно было устоять. К нам в дом постучался человек, который попросил его приютить. Этот человек был явно не местный, одет был в приличную одежду – полушубок, тёплая шапка, валенки. Длинная седая борода делала его старым, хотя по всему было видно, что он не такой уже и старик.

Путник переночевал, утром хотел уходить, но вокруг намело такие сугробы, что даже ворота открыть было невозможно. Тогда бородач попросился у дедушки остаться, а за это он готов взяться обучать детей грамоте (дети – это мой отец и его младший брат). Сам дедушка был неграмотным, но разрешил путнику остаться.
И стал он заниматься с детьми. У него оказались и книжки с картинками, и букварь, и тетради. Очень быстро дети освоили буквы и цифры, и уже начали помаленьку читать. А тут и погода наладилась, и стал домашний учитель собираться в дорогу. Но детям так понравилась учёба, что они вместе с дедушкой уговорили его ещё остаться. Через какое-то время всё же ему пришёл срок уходить.

Собрал он свой вещевой мешок, а в нём, кроме книг ничего и не было. Бабушка приготовила ему в дорогу еды – хлеба, мяса, вареных яиц, а отец проводил своего учителя до тракта. 
На прощание тот напутствовал мальчика (моего отца) не бросать учёбу, продолжать читать книжки. Они дают знания и помогают многое понять в жизни.
Больше отец со своим учителем не встречался. Так и осталось неизвестным, кто он по роду своих занятий, откуда у нас появился и куда ушёл. И даже имя его не запомнилось.      
+Дедушка
Дедушка наш ростом был невысок, выделялся длинными седыми волосами и такой же седой бородой. Один глаз ещё молодым потерял по глупости – стрелял по воронам. Носил длинную рубаху, поверх опоясывался пояском с кистями. На ногах – неизменные растоптанные сапоги. Летом часто стоял у ворот дома, опираясь на палку. Дом у него был большой – две избы, посредине сени. Под окнами росли две большие березы и две черёмухи. Между черёмухами большой разросшийся куст, на нём всё лето росли большие красные цветы, которые мы – дети постоянно обрывали. Из-за этих цветов нас дедушка постоянно ругал и грозил своей страшной палкой. Мы знали, что дедушка за нами не угонится, поэтому срывали цветы и убегали. Делали это часто ему назло. А он был добрый, знал много сказок, и часто нам их рассказывал. Про серого волка и царевну прекрасную, Про Бабу-Ягу – костяную ногу, другие сказки и разные истории.

 Дедушка прожил 98 лет и много чего видел.
Однажды дедушка рассказал нам историю про то, как в Ошане была обнаружена банда, состоящая из богатых людей, которые грабили и убивали купцов, направлявшихся на ярмарку за товаром. Мы тогда спросили у дедушки: «Потому мы и бедные, что не грабим купцов?» Дедушка нам сказал: «Живите, детки, честно, никого не трогайте, не берите чужого, найдёте что на дороге – объявите, что нашли. Вот за это Бог и пошлёт всё, что вам надо».   
У дедушки была пасека. Он часто говорил, что нужно работать как пчёлы, которые себя и нас кормят. А наша задача была весной рой караулить, чтобы матка не увела пчёл из улья. Не дай бог рой прокараулить! Тогда дедушка обещал нас выпороть ивовыми прутьями.
 
Поначалу мы все жили вместе с дедушкой. Но однажды дедушка рассердился на нашего отца и выгнал всех из дома вместе с нашей коровой и другой живностью. Что конкретно явилось причиной к тому, мне неизвестно. Только тогда был порядок такой – что сказал старший в доме, то – закон. Дело это было уже осенью, шёл дождь со снегом.
Ещё летом напротив дедушкина дома отец поставил сруб для дома. Но пока он стоял без крыши, без окон и без дверей. И жить в нём еще было нельзя. Тем более, зимой.

Но нужно было спасаться. И тогда отец со своим старшим сыном Яшей напилили в лесу жердей и уложили их на сруб вместо потолка. Привезли две телеги сена, одной застелили жерди, второй – пол. Окна тоже забили сеном. Для нас бросили старый тулуп, и мы, как щенята, забились в солому. Утром натаскали из лесу сучьев и разожгли во дворе костёр, в котором пекли картошку. Она и была нашей едой.
Вскоре отец привёл несколько мужиков, и они вместе стали достраивать дом. Накрыли крышу, сделали потолок, двери, вставили и застеклили шесть окон. Когда заканчивали класть русскую печь, на дворе уже лежал снег. Но всё успели до больших морозов. Иначе бы мы не выжили. В наших краях бывают такие морозы и такие метели, что ни в какой одежде на улице долго не выдюжишь.

А дедушка часто сидел у своего окна и всё смотрел в нашу сторону. И вид у него был очень грустный. Но к нам он не приходил, и мы к нему не ходили. А потом дедушка заболел и умер. Нам было его жалко, и мы плакали. А бабушка ещё долго жила в своём доме. Бабушка Пелагея нас никогда не обижала. Она часто к нам приходила и приносила что-нибудь вкусное. Нам нравились её пироги. Потом бабушка заболела, лежала три года. Мы к ней ходили, приносили кушать. Потом и её не стало.
 = Война (Первая мировая)
Когда в 1914 году Германия объявила войну России, наш старший брат Яша уже на второй день получил повестку (сначала под мобилизацию попадали до 50 лет). До 13 декабря 1915 года брат проходил обучение в Томске, затем был отправлен на передовую. Под Перемышлем (Брусиловский прорыв) его вместе с ротой бросили в бой, в атаку. У наших были только винтовки, у немцев - пушки и пулемёты. Ротный командир ещё перед боем сказал: «Здесь мы и найдём свою погибель».
 
Так и вышло. Вся рота полегла в той атаке. Яша  уцелел случайно, его взрывом отбросило в окоп, а когда после контузии он из него выбрался, всё было кончено – вокруг горы трупов и немцы, которые прочёсывали поле и подбирали раненых. Так Яша оказался в плену.
Его отправили в Германию и передали одному фермеру в качестве работника. С ним был ещё один пленный, и они вместе работали в кузнице. Немецкого языка они не знали и не всегда понимали, что от них хочет хозяин. А тот был человеком недобрым, обращался грубо и бил, когда его не понимали. Однажды хозяин сильно избил Яшу. После этого к фермеру приехала комиссия, и после опроса работников хозяин был оштрафован. Кроме того, комиссия потребовала, чтобы хозяин обучал работников немецкому языку. Больше их хозяин не бил, а по вечерам занимался обучением.
 
В плену брат пробыл год и 8 месяцев. Поначалу мы долго не получали от него никаких вестей и уже считали погибшим. Мать, стоя на коленях, молилась перед иконами о его спасении. И вот однажды мы получили от него письмо из Германии. И мы стали писать ему письма и посылать посылки. На конверте нужно было писать адрес на русском и на немецком. Адрес на немецком нам помогал писать отец дьякон (тот, что преподавал в школе закон Божий).

Вскоре наш отец заболел – отнялись ноги, и нам тоже дали работника из немецких пленных –  здорового, хмурого дядьку, из крестьян. Русский язык он знал и всё понимал, что ему говорят, но сам разговаривать на русском языке не хотел.  Жил у нас всю зиму, помогал по хозяйству. К весне (уже шёл 18-й год) его забрали и дали другого пленного. Этот был из рабочих и хорошо говорил по-русски. Отцу помогал в кузнице и всё время что-то напевал на своём языке. Был он у нас недолго. Вскоре заключили с Германией перемирие и начался обмен пленными.
Когда вернулся Яша, нашей радости не было предела. За годы войны у матери ни разу не видели на лице улыбку. А тут она развеселилась, как девочка! У соседей была свадьба, и она там вместе со всеми пела. Мы и не предполагали, что у неё такой красивый голос.

 =  Как к нам пришла революция
Весной 18-го года мне исполнилось 11 лет. В то время я ничего не знала о том, что в России происходят революционные волнения. Наверное, взрослые в городах что-то об этом знали. До таких отдалённых деревней как наша, какие-то сведения доходили лишь от тех солдат, которые возвращались с фронта. Когда же вернулся Яша, мы с этим столкнулись непосредственно. Лето уже заканчивалось, с полей убрали хлеб.

Всё началось с того, что наш отец поехал в волость (по-теперешнему сельсовет) сообщить о том, что вернулся с фронта сын. Управление волости оказалось закрытым, а старичок-сторож рассказал, что вчера у них случилась беда – на базарной площади были расстреляны 18 человек, самые работящие мужики. После этого весь народ попрятался, а те, что расстреливали, сегодня уехали по деревням. Кто они такие, и какую власть представляют, сторож ничего определённо сказать не мог.
 
Отец пошёл по знакомым, чтобы разузнать, что творится. Никого не нашёл. Наконец, он зашёл во двор знакомого кузнеца. И был потрясён тем, что увидел. Кузнец лежал в гробу, а его жена – без памяти возле него. Вокруг шестеро детишек, мал-мала меньше. На всю семью только одни руки и были, больше, чем на хлеб и не зарабатывали. Отец возле них постоял, поплакал, сел в свою телегу и погнал домой. Приехал сам не свой. Одним своим видом всех напугал. А когда рассказал, что видел, домашние ударились в плач.
А Яков подумал и сказал, что советская власть не может быть к этому причастна. Она выступает за рабочих и трудовое крестьянство. Такое могли совершить только враги советской власти и трудового народа. Яков с фронта вернулся большевиком.
 
Ложились спать все с большой тревогой. Ночь прошла спокойно, однако утром, только лишь рассвело, мы услышали стук в ворота. Выглянули в окно и увидели двух верховых с винтовками за спиной и с наганами в руках. Мать пошла открывать ворота, отец же в это время в одном нижнем белье побежал за дом, там были хозяйственные постройки – сарай и амбар с соломой. В амбаре он сумел залезть в узкую яму, которая находилась под соломой.
 Приехавшие бандиты обыскали весь дом, но отца не сумели найти. Тогда они с пистолетами подступились к брату: «Говори, где отец, иначе тебя расстреляем». Однако брат не испугался: «Меня пугать не нужно, я сам пришёл с фронта, а вот кто вы такие я не знаю. Если у вас к нашей семье имеются какие-либо вопросы, я готов с вами поехать в волость и разобраться». Тогда они сказали, что если отец до завтрашнего дня сам к ним не явится, тогда пусть вместо него приезжает в волость Яков. На том и уехали.
 
А отец с Яковым стали думать, что делать. Яков настаивал, чтобы отец в волости не появлялся: «Я на фронте насмотрелся на таких горлопанов. Для них человека лишить жизни легче, чем курицу зарезать. К нам они не зря приезжали. Или какой-нибудь недоброжелатель навёл, или они выполняют чьё-то указание. Ничего им не докажешь. И прятаться долго не сможешь. Нужно ехать в Петроград к Ленину».
Стали отца собирать в дорогу. Собрали одежду получше да потеплее. Мать наготовила еды, соседи принесли денег, кто сколько смог. Отец надел новые портянки,  новые лапти и пошёл через лес в сторону железной дороги, которая от нас проходила в шестидесяти километрах. Когда дошёл до леса, уже стемнело, и он решил заночевать возле нашей клади дров под навесом из хвороста. Конечно, он не заснул. Думал-думал и решил возвращаться домой. Он уедет, а вместо него они сына расстреляют. Нет, так не годится. Если такая судьба, ему и страдать. К утру отец  вернулся домой.

И поехали они вместе с Яшей в волость правду искать. Приехали. Брат пошёл прямо к начальнику и рассказал о том, что он (Яков) пришел с войны, из плена, а здесь на отца нападение, непонятно от кого. Начальник предположил, что это был специальный отряд, который имел приказ изымать у населения оружие. Охота, рыбалка были хорошим подспорьем к крестьянскому труду, и многие в домах держали ружья. Имелось ружье и у отца. Если всех расстреливать, у кого в доме имелись дробовики, тогда в деревне одна голытьба останется. Начальник был непреклонен: «Сдаст оружие – останется жить, нет – могут расстрелять».  Пришлось отвести в волость. Страх остался и многие разбежались кто куда. В лес, к родственникам подальше.

А через некоторое время в волость приехал отряд красногвардейцев, и на собрании было объявлено, что у них в волости действовал отряд провокаторов, которые настраивали людей против советской власти. Теперь этот отряд обезврежен. В волости объявили об установлении советской власти. Провели митинг, призывали разоблачать эсеров и меньшевиков, которые устраивали провокации.
Снова была объявлена мобилизация. Кто пришёл с фронта, были призваны в Красную Армию. Взяли и нашего Яшу. В волости вывесили лозунг: «За власть советов. Долой немчуру и интервентов с нашей земли!» Фронт через нашу деревню проходил два раза. В нашей избе спали и белые и красные. Солдаты те и другие – обычные крестьянские парни. Белые офицеры были более злые. Нас не трогали, только коней забрали.

  == 7. Дом предков

В начале лета (51г.) к нам в Аккерман из Перми приехала погостить моя двоюродная сестра Маргарита. Она была старше меня, закончила речное училище и получила звание капитана речного флота. Когда она собралась уезжать в свою Пермь, я уговорил ее взять меня с собой. Она согласилась, и мне удалось познакомиться с родиной моих предков.
В 14 лет я уже был достаточно самостоятельным и не боялся новых мест. Сначала гостил у тетки Марии (сестра матери) в Перми, потом на пароходе по Каме добрался до Беляевки – это родина отца. Оттуда я перебрался к тетке  Арине (сестра матери) в деревню Половинки, это несколько километров от Беляевки. Здесь выросла моя мать, жили ее отец (мой дед) и дед (мой прадед).
***
– Пойдем, прогуляемся. Я тебе наш лес покажу – предложил Володя. И мы пошли в лес, который начинался  почти сразу за огородами. Лес не густой, смешаный. Березы, пихты, другие деревья. Кустарники малины и еще каких-то ягод.
– Хочешь, я тебе покажу место, где стоял дом нашего деда? Там раньше находилась наша деревня. В конце Гражданской войны старая деревня стала чахнуть. Тебе, может быть, известно, что в двадцать первом году у нас был голодный год, и многие из деревни уехали.  Когда пришла война, почти все мужики ушли на фронт. После войны  молодежь подалась: кто на заработки, кто на учебу. Оставшиеся стали строиться на новом месте – это как раз там, где мы сейчас и живем.
Мы вышли на небольшую поляну и, перейдя через нее, оказались в густом малиннике. 
– Вот этот малинник рос возле дома нашего деда. Вон там, где остатки сгнивших бревен, стоял дом. А вот здесь, – Володя указал на остатки кирпичной кладки, – Стояла печь. Знаешь, что такое русская печь? А вон там, за домом была мастерская. Там была и кузнечная печь, с мехами. Видишь, там, где выросла черемуха, под ней можно увидеть остатки печи.
Володя хорошо ориентировался  на этом месте. По-видимому, он здесь бывал неоднократно.
– Володя, а ты знаешь, где могила деда?
– Я искал, но не сумел найти. Старое кладбище заброшено, все заросло бурьяном и деревьями. Оно и формально и фактически не существует. В сель совете мне тоже ничего не удалось узнать. Многие учетные книги утеряны еще в Гражданскую войну. Мне не удалось даже узнать, где он провел последние годы жизни.  В 1921 году у нас был сильный голод, многие погибли, спаслись те, которые покинули родные места. Один местный дед рассказал, что когда начиналась коллективизация, дед был еще жив. Но у него с местной властью, что-то не сложилось: то ли он не хотел в колхоз вступать, то ли не хотел отдавать им свою кузницу и мастерскую. Его куда-то забирали, может быть, он был репрессирован. В общем, его судьба мне так и осталась неизвестной.
– А, о бабушке что-нибудь известно?
– Знаешь, раньше люди, я имею в виду, муж и жена, жили вместе до самой смерти. Одна судьба на двоих. Я ведь только недавно заинтересовался судьбой наших предков. Сначала расспрашивал у матери. Она ничего вразумительного рассказать не смогла. Голод 21-го года они как-то пережили, благодаря деду. Были какие-то запасы. Работать он продолжал за хлеб и другие продукты. Потом была коллективизация. Твоя мама уже вышла замуж и вскоре они с мужем уехали в другой район. Отец твой тогда был активным комсомольцем, и в связи с этим они часто переезжали. Моя мама после замужества тоже уезжала. Все устраивали свою жизнь, а большая семья деда постепенно распалась. Я даже не знаю о судьбе моего дяди Якова, который был старшим братом твоей и моей мамы. Известно только, что он ушел на Гражданскую в составе Красной Армии.
– Володя, а из какой семьи мой отец, тебе что-нибудь известно?
– Родом он из Беляевки. Их дом там же стоит, что и раньше. Недалеко от пристани. Спросишь, каждый покажет. Семья была очень бедная. Да и сейчас… Когда твоему отцу было два или три года, у него умерла мать. Он рос при мачехе.

***
== 8. Отец
Выписка из Личного листка по учёту кадров моего отца:

П.1. ФИО - К. Пётр Иванович
П.2. Пол – муж.
П.3. Год рождения – 1905
П.4 Место рождения – с. Беляевка Оханского уезда Пермской губернии
П.5 Национальность – русский
П. 6. Социальное происхождение:
а) бывшее сословие (звание) родителей – крестьяне;
б) основное занятие родителей
 – до Октябрьской революции – крестьяне-бедняки;
– после Октябрьской революции – крестьяне-бедняки.
П. 15. Были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозиции (каких, когда) – колебаний не было и в оппозициях не участвовал.
П. 17. Образование – Свердловская Высшая Коммунистическая Сельско-Хозяйственная Школа им. В.И. Ленина (окончил 31 декабря 1934 года).



Из автобиографии
Семья жила бедно и трудно. Имела 1,5 гектара земли на 7 человек, одну корову и, когда удавалось, заводила лошадь, как и все члены семьи, худую и голодную. В хозяйстве имелась соха и борона.
Когда мне было 2 года, от туберкулёза умерла мать. До 12 лет жил на иждивении отца, в это время удалось окончить 2 класса местной сельской школы. С 12 лет работал в хозяйстве отца, и это позволяло есть свой законный кусок хлеба. В 1921 году нанялся в батраки к местному кулаку. По достижении шестнадцатилетнего возраста  поступил на государственные работы – сплавщиком в Пермский Леспромхоз, где проработал до 1927 года.
 1922 году вступил в члены союза Сельхозлесрабочих, в 1924 году – в ряды Ленинского комсомола и был избран секретарём комсомольской ячейки села Беляевка. К 1927 году у меня сформировалось понимание Ленинско-Сталинского мировоззрения, и я был принят кандидатом большевистской партии. В 1928 году после принятия в члены ВКП(б) меня избирают Председателем Рабочкома союза Сельхозрабочих. В это же время я становлюсь заместителем Председателя и членом бюро партийной ячейки Беляевского Сельсовета. Там я познакомился с Мариной Ивановной - молодой учительницей сельской школы. Мы поженились.
Вскоре от туберкулёза умер отец.
В сентябре 1930 года по решению Осинского райкома партии меня командируют на партийную работу сначала в качестве секретаря ячейки Паклинского сельсовета, затем был рекомендован на пост секретаря Шлыковской опорной ячейки.
В течение 1933-34 гг. проходил обучение в Свердловской ВКСХШ по специальности агроном. После окончания был направлен Свердловским Обкомом в распоряжение Нытвенского райкома партии, где до февраля 1938 года работал инструктором.
В сентябре 1940 года по рекомендации обкома был призван и зачислен в Свердловское управление НКВД. В 41 году направлен на фронт.
Характер участия в боевых действиях был связан с контролем наиболее важных объектов: вывозом оборудования и имущества или их уничтожением при отходе наших войск и обеспечением сохранности объектов (препятствием уничтожению) в ходе освобождения населенных пунктов при наступлении.
После освобождения Бессарабии (сентябрь 1944 года) был оставлен в распоряжении Измаильского управления НКВД "в связи с необходимостью укрепления кадров и упрочения Советской власти" (Бессарабия вошла в состав СССР лишь в 1940 году). Война в рядах НКВД была сложной: боевые стычки на коротких дистанциях, что называется "лицом к лицу", как правило, с противником из спецподразделений (СС, диверсанты).

После освобождения г. Измаила был переведен в Белгород-Днестровское управление НКВД, где курировал сельскохозяйственный район. В 1948 году был из МГБ (НКВД было преобразовано в МГБ) уволен в звании старшего лейтенанта.  Причиной увольнения явилось несовпадение взглядов с руководством местного Управления на методы работы с населением. За год до увольнения был отстранен от работы и находился под следствием «за потерю бдительности и преступную бездеятельность». После положительной характеристики, запрошенной из Свердловского Управления МГБ, следствие было прекращено и обвинения сняты.

   
 ***

В Половинках я и провел оставшуюся часть лета - единственного в жизни периода на земле моих предков. Подружился со своим двоюродным братом Володей. Он был старше и всячески меня опекал. Ходили на речку, ловили хариусов. Водил меня и в настоящий лес. Показал место, где когда-то стоял дом моего деда (отца моей матери), недалеко был и дом прадеда. Теперь здесь все заросло лесом.
К сожалению, нашу дружбу с Володей продолжить не получилось. В конце лета я получил письмо от мамы, она мне сообщила, что они с отцом переехали в поселок Фонтанка Пригородного района г. Одессы. Так, что возвращаться мне нужно было на новое место. Прощай Аккерман. Брат в это же лето уехал в училище в Петродворец.

== 9. Фонтанка -  Сортировочная
После Хлебной гавани Петр Иванович  в 51-ом был направлен в крупный совхоз в Пригородном районе Одессы. В Фонтанке отец получил шанс начать новую жизнь. Его избрали (фактически – назначили) парторгом крупного пригородного совхоза – Молсовхоза №4. Второе лицо после директора. Он имел удостоверение агронома, полученное после окончания рабфака, куда был направлен по комсомольской путевке. Плюс пролетарское происхождение. А главное – предыдущая школа советских кадров. Ему даже предложили выбор: Фонтанка или Люстдорф. Он выбрал Фонтанку. Нам выделили двухкомнатную квартиру в новом двухквартирном доме.

Когда я приехал из Перми в Фонтанку,  август был на исходе. Мне нужно определяться со школой: в Фонтанке школа была на украинском языке, на русском – находилась в Одессе на станции Сортировочная – это ближайшая к нам окраина Одессы, рядом – парк и пляж Лузановка. От нас 9 километров – пешком далековато, автобусы тогда еще не ходили.
Повезло, что школа имела статус железнодорожной. Она предназначалась для детей железнодорожников, которые, обслуживая железную дорогу, проживали в зоне этой же дороги. Поэтому школа имела общежитие, или, как его называли - «интернат».
Туда меня и пристроили. Это был первый опыт казарменной жизни. Кровати стояли достаточно плотно, возле каждой кровати – тумбочка. В большой комнате нас проживало человек 30, все из разных классов. Я оказался самым младшим, но ребята меня не обижали. Дух коллективизма и естественного покровительства старших над младшими обеспечивал не только нормальную жизнь, но и дружественную атмосферу. Везде ходили коллективно: в столовую, в кино, в баню. В особенности мне нравилось ходить в баню - ходили на станцию, в душевые для паровозных бригад.
Питались в рабочей столовой. Когда не хотелось идти в столовую, покупал 100 грамм халвы с хлебом и бутылку лимонада. Запомнилась одна характерная разборка между старшими ребятами. Один из них – Валька Ковальчук увлекался фотографией. Он в тумбочке хранил фотоаппарат и фотоматериалы, поэтому ее постоянно запирал, для чего приделал замок. Так вот этот замок ему сломали и сказали: «Нечего запирать, никто у тебя ничего не возьмет. А с замком в коллективе жить не прилично». Случаев даже мелкого воровства у нас не наблюдалось.
Однажды вечером собрались в кино, нужно было подъехать на трамвае. До остановки было метров 100, а трамвай уже подошел. Побежали, садились на ходу. Тогда двери в трамваях еще не закрывались, зайцами ездили на ступеньках. Я оказался последним. Когда подбежал, трамвай уже набрал скорость. Но я его все же догнал, и в тот момент, когда я все внимание переключил на поручни, за которые должен был ухватиться, головой налетел на ребро металлического столба. Очнулся на земле, все лицо залито кровью. Бровь рассек так, что мне кожу скрепляли металлическими скобками. Вот так покатался на трамвайчике! Могло закончиться и гораздо хуже.
В школе обнаружилось, что я неплохо рисую, и я стал оформлять классную газету. Вскоре моя слава художника – оформителя вышла за пределы школы, и через некоторое время я заключил первый в своей жизни рекламный контракт. Недалеко от школы в небольшой хибаре располагалась парикмахерская. Намалевав на стене хибары огромными буквами: ПАРИКМАХЕРСКАЯ, я заработал целый год бесплатной подстрижки.   
***
Поначалу казалось, что Петр Иванович нашёл своё место, диплом агронома оказался кстати. Петр Иванович стал интересоваться производственными вопросами. Однако, чем глубже он вникал в дело, тем больше возникало вопросов.

Оказалось, что воруют и подворовывают практически все – от рядовых рабочих до директора. Причина проста: зарплаты низкие, и семьи кормились за счёт ведения домашнего хозяйства. Главный кормилец семьи – корова, но она не только дает молоко, но при этом ей нужен корм. Летом можно найти пастбище. А зимой где взять корм?
Проблема эта в совхозе решалась достаточно просто: все владельцы домашних буренок подворовывали корм в общественных закромах. Эти закрома в виде комбикорма, силоса, кормовых корнеплодов и других злаков заготовлялась для стада официального, совхозного. Излишки же теми же заготовителями растаскивались и для прокорма стада домашнего. Это уже делал каждый скотовладелец сам - кто как смог приспособиться. Рядовые по ночам шли с мешками  на совхозные поля. Начальство на это смотрело сквозь… Входило в положение.

Негласное правило заключалось в том, чтобы это делать не на виду и в умеренных количествах. Для обеспечения необходимого баланса существовали сторожа и объездчики – те же сторожа, но на лошадях.
Естественно, участвовать в таких, скажем не вполне невинных мероприятиях, руководящий состав не мог, иначе это могло быть расценено, как пример для подражания. Поэтому ему – этому составу, корма привозили открыто, прямо ко двору. Официальным прикрытием служили накладные по оплате. Всем понятно, что такие накладные закрывали лишь самую малую часть того, что привозилось. А иначе - какой смысл? Иначе: держать корову никакого резона нет. А тогда – как жить, хоть ты и руководящий состав? Так что, все, в общем, достаточно честно. Таковы правила игры.
Тут в парторге взыграло то, за отсутствие чего его едва не поставили к стенке на прежней службе – «большевистская принципиальность». Он проявил «бдительность» и стал «ставить вопрос» сначала на парткоме, затем обратился за подмогой в райком партии. Те, кого он призывал к порядку, провели работу среди местных коммунистов и на очередном отчетно-перевыборном собрании парторг-критикан был смещен со своего партийного поста «за подрыв авторитета руководства и потерю доверия коммунистов». Отец на этом не успокоился и написал статью в областную газету «Знамя Коммунизма». В райкоме партии сидели тоже не дураки. Дабы «волки» остались сыты, а «овцы» частично целы и слегка удовлетворены, позаботились о том, чтобы поменять директора (старого директора – на пенсию, на смену прислали нового).
Последствия были мучительными и для Петра Ивановича и для семьи. Бывший парторг был переведен в сторожа с окладом 43 рэ (эквивалент 15-и бутылок водки). Шел ноябрь 52-го.
Теперь мы стали жить как все: завели корову, по вечерам с мешком я стал ходить на поля - добывать корм. Заодно меня попросили и из школьного интерната – «неожиданно» оказалось, что мои родители не имеют никакого отношения к железнодорожным путям.
Семья выселена из дома руководящего состава в барак, в котором «удобства» отсутствовали даже во дворе.
Таким образом, Отец свой шанс использовать не сумел. Перестав пить, он стал большим праведником. К тому же у него взыграл чекистский синдром.
После того, как отец потерял место парторга, я был отчислен из интерната. Впрочем, есть еще одна версия изгнания из интерната, которая, кстати, хорошо сочеталась с первой. Случился эпизод, после которого мне почти «пришили» политическое «дело». Поводом послужил урок истории, на котором проходили дореволюционный период жизни России, связанный с репрессиями и движением «Черная сотня». Сказать, что лозунг: «Бей жидов, спасай Россию!» мне очень понравился, мало. Я был в восторге. Не от его содержанием, нет. Я против евреев никогда ничего не имел. А вот сама форма – сочная, звучная и в самую суть. Креативное начало у меня было развито с малолетства. Раньше умели лозунги кроить. «Вся власть Советам!» - тоже из серии великолепного креатива.
Так вот, после окончания упомянутого урока истории я прыжками летел вниз по лестнице, торопясь во двор на перемену. И надо же мне по дороге повстречать одного пацана еврейского происхождения. Я его слегка презирал – опять же, не за то, что он еврей, а за то, что он был толстый и неуклюжий. А я был пацаном энергичным, эмоциональным и очень непосредственным – до идиотизма. Поэтому, поравнявшись с ним, я ласково, но, насколько мог, громко, заорал полюбившийся лозунг. Это была шутка, она родилась спонтанно, сама собой – обижать его я не собирался – даже по шее не дал.
Шутку поняли далеко не все. Более того, о ней донесли, кому следует. По этому случаю я был удостоен вызовом к директору школы. Таким образом, значимости моей шутке был придан весьма высокий статус. Директор слыл у нас человеком весьма жестким, страшноватым. Фамилию носил редкую, с некоторым жутковатым оттенком – Бывший. По-моему, преподавательскому опыту он набирался, как принято говорить, в местах, не столь отдаленных. Его боялись все, и не только ученики. Любимая его поговорка: «Как дам, так улетишь за путя!» - стала крылатой. Имелось в виду железнодорожное полотно, которое от школы находилось метров за 150.
Разговаривал он со мной не как с несмышленым пацаном, а как со сформировавшимся преступником. Сурово отчитал и вынес строгое предупреждение. Год шел 52-й, за политику тогда могли и посадить. Совсем не кстати, воспитательницей в интернате тогда была дама, тех же выше упомянутых кровей.
В сентябре 52-го случилось маленькое событие, оставившее длительные последствия. Был у нас учитель физкультуры Владимир Никитович. Говорят, пьяница. Наверное, ведь он был фронтовик. А человек был хороший. С пацанами возился, вел спортивные секции. Таскал нас по всяким соревнованиям – тогда это поощрялось. Обычно по большим революционным праздникам команда школы радостно проносились по центральной улице Пересыпи – Московской и доносила эстафетную палочку до самого Моста (Мост – это не сооружение, это название). И почти всегда мы были первыми.
Однажды потребовались пловцы. Собрав пацанов из старших классов, Владимир Никитович повел их к морю. Школа стояла практически на берегу – метров 200 от воды. Владимир Никитович отмерил по берегу дистанцию, завел претендентов в пловцы в воду и дал старт. Финишировав первым, я получил путевку на настоящие соревнования. По-видимому, там я выступил достойно. С тех пор участие во всяких соревнованиях по плаванию (и не только) стали для меня нормой.
Уже после школы на первенстве Одесской области, проходившем в парке Победы (Дюковском), я завоевал звание вице-чемпиона области по брассу. Выданной по этому поводу грамотой я гордился больше, чем аттестатом зрелости. И справедливо. Сколько в тот год было выдано аттестатов по всей Одесской области? Думаю, не одна тысяча. А, сколько таких грамот? То-то же. Храню пожелтевшую грамоту, как символ одного из моих крупных достижений.
Зиму 53 года я вместе с еще одним выселенцем из интерната квартировал у одинокого деда, который проживал недалеко от школы. Квартировал – сильно сказано. Дед жил в примитивной хибаре, им же самим и сооруженной. Хибара состояла из одного помещения размером 2,5 х 3 метра с крошечным оконцем и плитой посередине помещения. Не могу припомнить, как мы уроки делали – весь комплект мебели нашей хибары состоял из 3-х солдатских кроватей. Да, была еще одна тумбочка.
Плита служила источником тепла и средством приготовления пищи. Зима того года запомнилась двумя событиями: в начале марта сообщением о смерти И. Сталина и поздней, но очень суровой зимой – мороз зашкаливал за 20 градусов, а снега намело выше нашего оконца. Дед плиту топил беспрерывно, благо уголь для топки можно было бесплатно набирать на станции, собирая его вдоль путей. Когда плита раскалена докрасна, да еще на сковороде шкварчит бутерная (из требухи) колбаса, то жизнь представляется вполне удачной.
Весной первый раз в жизни мне дали прокатиться на велосипеде. Поехал я с ходу и сразу заболел. Заболел велосипедом. На лето нанялся поработать в совхозе. Заработал для нашей коровы две большие копны сена. В деньгах это тянуло более, чем на сто рублей. За это к осени мать мне дала денег на велосипед. Красавец ХВЗ с блестящими ободами колес стоил 52 рубля. Я был счастлив. В школу стал ездить на велосипеде. И не только. Везде, где только можно. Практически круглый год. И еще стал с большим успехом участвовать в велогонках. Обо мне даже писала областная газета, как о талантливом сельском спортсмене. Кто бы покрутил педали каждый день, как я, тоже стал бы талантливым. Мой талант скорее был в том, что я ничем не мог заниматься в пол силы. И педали крутить тоже. Когда появились автобусы, в периоды зимней непогоды стал их использовать. Но без удовольствия, к тому же это был лишний расход.
После 9-го класса я вновь летом работал в совхозе прицепщиком. Прицепщик – это человек, которого усаживают на жесткое металлическое сидение прицепного агрегата и под палящим солнцем в клубах пыли и гари тащат вместе с этим агрегатом по полю. Мой агрегат – это большие грабли, которые сгребали в валки сено. Главная функция прицепщика – каждые 2-3 секунды дергать специальный рычаг. Рабочий день: от восьми до восьми. За два месяца я заработал на настоящее пальто. Больше стеганых фуфаек, которые мать мне раньше шила сама, я не носил. С каждым годом жизнь становилась все краше.
Отцу в ту пору было всего пятьдесят. Он выглядел глубоким стариком. Продолжал пить, а будучи пьяным, ругался – на меня и на мать. Больше ему ругаться было не на кого. Теперь я его не осуждаю. Я не был на фронте. Редко, кто из фронтовиков остался полностью нормальным человеком. В 45-м на улице было много калек. Года через два они исчезли. А тогда я на отца злился. Однажды, когда он в пьяном виде выступал, я его ударил. Бог меня за это сильно наказал. Большие несчастья, случившиеся позже, даны мне были именно за это.

 
== 10. Мои сверстники

Я часто смотрю на фотографию, на которой запечатлены мои сверстники,  которые пошли в школу в первый послевоенный год. После окончания нашей маленькой начальной  школы в Аккермане, все мы должны будем перейти в другие школы. С кем-то судьба еще нас сведет. Со многими больше не увидимся никогда.
В центре снимка – ряд учителей с букетами цветов. Добрые женские лица. Ближе к учителям группа аккуратно одетых девчонок. Все аккуратно причесаны, с бантами, в белых передничках и галстуках. Ребята – в белых рубашках. На переднем плане две девочки – двойняшки. Одна – обычная девчонка. А вот другую, наверное, можно было бы причислить к категории вундеркиндов. Впервые она поразила всех тем, что, отвечая заданный домашний урок, вместо рассказа «своими словами» стала его пересказывать слово в слово. На замечание учительницы о том, что не следует учить дословно, а нужно пересказывать своими словами, последовал ответ: «Я иначе не могу. Я не заучивала и прочитала рассказ только один раз». Учительница предложила ей пересказать фрагмент из другого рассказа, который  тут же и зачитала. Девочка заплакала и сказала, что она не может пересказать своими словами и вновь, как и в случае с домашним заданием, пересказала текст дословно. Конечно, тогда это произвело очень сильное впечатление на всех. Говорили – вот бы иметь такую память!
Позднее обнаружилось, что эта девочка имела проблемы в учебе там, где нужно было привлекать аналитическое мышление. И, в частности, в математике. Иногда говорят: если человек гениален, то он гениален во всем. По-видимому, это не всегда верно. У дара гениальности возможна и другая, совсем не блестящая сторона медали.
На правом краю фотографии стройный аккуратный мальчик – Люся Шварцман, по прозвищу Люсьман, впоследствии ставший классным волейболистом, мастером спорта. Рядом с ними Абрам Школьник – круглый отличник. С ним мы впоследствии встречались дважды. Первый раз  в Одессе на Дерибасовской, когда после десятого он собирался ехать поступать в Новосибирский архитектурный институт. Второй раз – в подмосковной электричке, это уже в конце девяностых, когда он после долгих мытарств в поисках работы собирался уезжать в Израиль.
Двух мальчишек, с которыми нас судьба еще сведет, хочется отметить особо. В верхнем ряду стоит коротко подстриженный мальчик в белой рубашке без ворота. Очевидно, рубашка приспособлена для выходного наряда из солдатской нательной рубашки. Это Валька Додонов. Он из небогатой семьи. Впрочем, откуда тогда богатство-то было? Большинство мужиков прошли войну. Многие не вернулись. С Валькой мы лето проводили в яхт-клубе. Нет, не на яхтах. На барже. Территория Яхт-клуба от волн была прикрыта специально затопленной баржей. Вот на этой барже многие мальчишки и проводили свои летние дни.
Последний раз мы с ним встретились в академии им. Жуковского. Когда я поступил, он уже учился на третьем курсе. Поделился со мной сокровенным: «Всю жизнь мечтал стать военным летчиком. Но не сложилось. Окончил среднее летно-техническое училище, три года отслужил в строевой части. После окончания академии хочу проситься на летную должность в бортинженеры».
Валька достиг того, к чему стремился, добился назначения бортинженером на военную «Тушку». Отлетать ему пришлось меньше года до того, как самолет потерпел катастрофу. Я воздержусь от нравоучительных сентенций типа: «не нужно было ломиться туда, куда судьба тебя не приглашала». Напротив: молодец Валька Додонов! Имел мечту и добился ее свершения! Другой мальчик, о котором я хочу рассказать – Славка Зубков. На фото он стоит особняком, прислонившись к дереву. Выделяется добротной одеждой – красивая рубашка со стильным кармашком, блестящая пряжка ремня, аккуратные, хорошего материала, брюки. Взгляд серьезный, неулыбчивый. По-видимому, копирует своего отца, который в городе занимал важный пост директора по части торговли или снабжения. Однажды на Новый год я и еще несколько школьников были приглашены к Славке в гости. Солидный особняк, большая елка в большой комнате, много света, блестящие стеклянные игрушки, вкусная еда, настоящие конфеты – больше мне ничего не запомнилось. После 4-го класса Славка перешел в 7-ю престижную школу. В Аккермане наши пути больше не пересекались, а встретились мы с ним случайно после окончания десятого класса уже в Одессе.
Встретились по случаю сдачи документов для поступления в Одесский институт инженеров морского флота. Отец его теперь занимал пост заместителя начальника порта по снабжению. И Славка знал, куда следует поступать учиться. А я не знал, а если бы знал, то выбрал бы другой институт. Конечно, Славка поступил, а я, конечно же, нет, и мне до сих пор представляется, что меня несправедливо срезали. Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Нет, Славке я не завидую. Да, у него был деловой отец, а мой увлекался марксизмом. У каждого свой стартовый капитал. Просто его нужно учитывать и строить жизнь исходя из реальных возможностей. В конечном итоге, и своя голова в стартовом капитале занимает не последнее место.
Вернемся к Славке. О судьбе Славки мне рассказал Абрам Школьник в подмосковной электричке, о чем я уже упоминал. Окончив институт, Славка в качестве судового механика объездил весь мир. Имел всё, что положено было иметь уважаемому одесситу. Начиная от шитой в салоне на Ришельевской капитанской фуражки до банальных: квартира, дача, машина и т.п. И, конечно, семья. Здоровая и счастливая. Ну, еще кое-что, о чём не принято распространяться. Когда случилась перестройка, и процесс пошел, Славка в одночасье стал миллионером. Как? Имелись наработанные зарубежные связи. Тогда, как грибы, вырастали обеспеченные люди новой формации, которые вместе с выходящими из тени подпольными миллионерами советского периода стали формировать новый класс хозяев жизни. Этому классу нужна была соответствующая атрибутика.
– Знаешь, на чем он сделал свой капитал? Поставлял в страну шестисотые «мерсы».  Через своего его знакомого из Болгарии. Тогда такие сделки еще не были официально разрешены, но их уже никто и не преследовал. Вот и стал Славик гнать эти «мерсы». Вскоре у него появился и посредник – грузин, который брал товар целыми партиями по два-три десятка. Этот грузин очень ловко втёрся к нему в доверие. Вначале три партии взял с полной предоплатой. Однажды прилетел в страшной горячке: «Есть заказчик на большую партию – пятьдесят машин, но сейчас оплатить может только тридцать. За остальные – через день после поставки». Клянется, божится: «Рассчитаюсь, можешь меня держать в качестве заложника».
Поддался Славка на уговоры. Как и следовало ожидать, смылся грузин вместе с двадцатью «мерсами». А Славка разорился. Продал всё: квартиру, дачу. Кое-как рассчитался. Остался почти голым. В однокомнатной квартирке (в свое время была прикуплена в резерв). Жена ушла.
 Обратился Слава к знакомым ребятам из «конторы». Те попросили пять штук зеленых и месяц срока. Через месяц сообщили: «Нашли беглеца. В Австралии». Но чтобы его оттуда достать, другие деньги нужны – в двадцать раз большие. Вот тут Славик и запил. Пил две недели. Потом очухался, надо как-то жить.
Оставалась у него вторая машина – Жигули. Стал «бомбить». Больше трёх недель работать не может – впадает в запой. На две недели. Теперь, вроде, стал меньше пить, собирает деньги. Знаешь на что? Появилась навязчивая идея, хочет уехать в Новую Зеландию. Спрашиваю: «Почему именно в Новую Зеландию? Может, хочешь до грузина в Австралии добраться?». «Нет», – говорит, – «Сам сдохнет. Остаток жизни хочу по-человечески прожить. В Новой Зеландии большая русская диаспора. Там не просто русские, а те, которые сохранили свои обычаи, совесть и сострадание к людям. Живут дружно, соборно. Как раньше на Руси: дома строят, свадьбы гуляют, в последний путь провожают – вместе, одной улицей, одной деревней».
Однажды на первое мая на мое имя пришла телеграмма из Новой Зеландии: «Днем солидарности трудящихся. Привет Велингтона. Зубков». Вот и благополучный Славка покинул свою родную страну.
 О чем же подумалось, вспоминая время, к которому относится фотография? Фотография моих одноклассников набора 1945 года – детей победителей. В послевоенные годы мы гордились своими отцами, принесшими великую Победу!  После Победы люди работали ради светлого будущего. Привыкшие к лишениям, говорили: «Лишь бы не было войны». Большая война не случилась, за то в 90-е годы нас приговорили к поражению. Как произошел  государственный переворот 91-го года для большей части населения осталось великой тайной.
Обидно за наших отцов, у которых отобрали Победу через 45 лет.

  == 10.Отец строит дом
   
В 1955 году судьба улыбнулась Петру Ивановичу. Вместе с другими нуждающимися в жилье удалось получить участок и на 10 лет беспроцентную ссуду в размере 10000 руб.
В России 21 века такое кажется невероятным! В то послевоенное время государство посчитало это принципиально важным делом. В годы войны Одесса и её пригороды оказались сильно разрушенными. Вот тогда и были приняты решения о массовом индивидуальном строительстве и о поддержке его долговременными беспроцентными ссудами. С этого периода и ведут отсчёт многочисленные одноэтажные посёлки, выросшие вокруг Одессы (позднее постепенно они стали превращаться в многоэтажные жилые массивы – с одной стороны Юго-запад, с другой – посёлок Северный).
За счёт чего бывший парторг рассчитывал построить дом при столь скудной зарплате, не поддается объяснению. Тем не менее, это удалось. Практически без какой-либо помощи. Сыновья, окончив военные училища,  служили далеко. У них была своя жизнь и свои проблемы, судьба родительского дома их мало волновала (пока!). А Пётр Иванович не только построил дом, но ещё и разбил сад с элитными плодовыми деревьями и виноградником редких сортов.
Собственно, это строительство его и доконало. Здоровье ускользало как сухой песок сквозь пальцы. Скончался на 58 году жизни, так и не дожив до пенсии.

У него было безрадостное детство, трудная юность и жизнь, полная испытаний. В молодости он искренне поверил в возможность справедливой жизни и торжество марксизма-ленинизма. Уйдя из жизни, наследникам оставил библиотеку из работ К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, И. Сталина и медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Несмотря на всё, что выпало на его долю, сумел совершить на земле то, что полагается настоящему мужчине: вырастил (с помощью жены своей – Марины Ивановны) двух сыновей, построил дом, разбил сад.
      
  == 11. Куда пойти учиться?

Весна 55 года. Выпускные экзамены я сдал все на 5. Нет, вру: по сочинению мне 5 не поставили. Хотя я ни одной ошибки не допустил. Тема была знакомая – я в году тогда такое сочинение писал и за него получил пятерку. На выпускном же экзамене я все аккуратно списал и хорошо проверил. Из школы я вышел с чувством, что по таким предметам, которые сдают при поступлении в технические ВУЗ;ы, я подготовлен на отлично. Поэтому к выбору института подход был простой – куда захочу. При этом всякие там кредитно-экономические, юридические и прочие специальности, которыми могут овладеть самые заурядные троечники, мною не рассматривались. Для нас, великих и талантливых, нужны были серьезные ВУЗ;ы. Скажем физмат МГУ или Бауманское МВТУ. А больше всего интересовал меня МАИ.
Над диком пляжем Фонтанки, на котором я обычно проводил каждое лето, располагалась в то время пилотажная зона истребительного полка. Гул первых реактивных истребителей, воздушные атаки и стрельбы по «конусу» впечатляли. Рисунки самолетов с восьмого класса украшали обложки всех моих тетрадей. В летчики идти я не собирался. Для этого был слишком умным. А вот название профессии: инженер – конструктор - меня завораживало (с детства я действительно был очень наивным, хуже того - сохранил это качество на долгие годы).
Однако в последний момент в Москву ехать не решился. Не сдрейфил, нет. Скорее всего, поленился. Подспудно прокралась предательская расслабляющая мысль: «Еще и ехать… Дома то спокойней».
Ну, а раз дома, что там у нас в Одессе есть покруче? Политехнический – слабо, институт Связи – не очень понятно, остальные – вне поле рассмотрения. Остается Институт инженеров морского флота или, как его называли в Одессе, «Водный». Тогда это был, действительно, один из престижных ВУЗ;ов Одессы. И это понятно, в порту работало половина взрослого населения Одессы. А главное, оканчивающие судомеханический факультет, получают реальную перспективу на загранплавание. Только всего этого я не знал и, естественно, у меня были свои критерии выбора. Громче всех звучал кораблестроительный факультет. На него документы и подал.
Кстати, уважение к морской профессии в Одессе прививалось как то само-собой. Как мы тогда одевались? Тельняшка была обязательным атрибутом одежды. Шкары – морские расклешенные брюки - тоже. И, конечно, широкий ремень с якорем на бляхе. В качестве головного убора – мичманка, опять же с крабом. Так и я одевался. А мариманы настоящие носили шитые на заказ знаменитые одесские капитанки с вышитым золотым крабом.
Экзамены я провалил. точнее - меня провалили, с треском. Когда мне поставили тройку по физике, предмету в котором я был уверен больше всего, я был в нокдауне. Не утешало даже то, что валили меня по наглому – преподаватель совершенно не хотел воспринимать мои ответы, хотя я точно знаю, что они были верными. То, что он меня тянул на пару, я понял тогда, когда он с сожалением произнес: «Да, задачу Вы решили, придется ставить три». Слегка повзрослев, я понял, что сунулся тогда в самый блатной институт не только Одессы, но и всего Советского Союза. О взятках тогда еще говорить в открытую было не принято. А вот негласный лозунг: «Ты мне – я тебе» в «Водном» работал давно.
Больше всего я досадовал на себя. Нужно было:
а) все же лучше готовиться;
б) поступать ехать в Москву. 
Не пройдя по конкурсу, я остался на заочном отделении гидротехнического факультета – строительство портов и других морских сооружений. Кстати, отличная специальность, но тогда я этого не знал. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Несмотря на то, что я успешно сдал экзамены за первый курс (на 4 и 5), я получил повестку в военкомат. Меня направили в Васильковское военно-техническое училище. На прощание военком напутствовал: «Васильков – хорошее место, тебе понравится».
Нет, мне не понравилось. Потерянное время: 3 года в училище и 6 – в строевых частях.

  == 12. Васильковское ВАТУ

Народ в роте (рота – это курс) собрался, в основном, двух категорий. Условно их можно назвать сельскими и городскими. Первые, с общим развитием ниже среднего, действительно по большей части приехали из сельской местности. Вторые – это те, которые по разным причинам не могли претендовать на поступление в институт. Была еще одна, особая категория – это те, которые уже год прослужили. Из них комплектовался штат младших командиров. В основном, по своему развитию они соответствовали первой категории. Однако свои недостатки они успешно компенсировали нахрапистостью и знанием подлых сторон армейских взаимоотношений. По всем признакам. Я выпадал из стандартных категорий, хотя и формально, и, по сути, примыкал ко второй. Из Николаева оказались несколько человек – они держались вместе.
До сдачи экзаменов все варились в одном котле – в палаточном городке все были равны. После зачисления из числа курсантов были назначены младшие командиры, которые сразу повели себя соответствующим образом.
Особо выделялся Федя Савчук – хохол (хохол – это не национальность, а стиль поведения), который в чине младшего сержанта был назначен помощником командира взвода. Командиром взвода был старший лейтенант Цветиков, который с подачи Мишки Константинова (николаевца) получил кличку свекровь. За то, что был неугомонным, совал свой нос во все щели и беспрерывно делал замечания. После своего назначения Савчук, построив взвод – 48 душ (два классных отделения), объявил, что теперь он – командир и к нему следует обращаться на Вы: «Товарышу сэржант, и шоб Хвэдею нэ звалы», – у него был совершенно жуткий акцент – «суржик» (не украинский, а именно «хохляцкий» – чудовищная смесь русского и украинского). Как и большинство «настоящих» хохлов, был он туповат, нагловат и ум его не распространялся дальше простой мужицкой хитрости.
Я же с самого начала бравировал независимым поведением. В глубине души рассматривал училище второсортным – ведь он даже высшего образования не давал! По вечерам вместо обязательной самоподготовки я уходил в библиотеку. Здесь я нашел литературу, которая меня больше интересовала, чем та, которая шла по программе. Книги по теории вероятностей, практической аэродинамике реактивных самолетов, воспоминания боевых летчиков. В моем лице  все курсанты роты ощущали лидера. Ко мне тянулись наиболее развитые ребята. Во взводе сложился коллектив, ядром которого были ребята из Николаева: Юрка Ячнев, Женька Зяблев. В компанию также вошли: Юрка Огуренков – из Киева, Генка Звягун - из Одессы, Сашка Бородин из Белгород – Днестровского. К ним примкнул Олег Ивченко – из местных. Дружба складывалась по большей части на основе совместных занятий спортом. Занимались штангой, вольной борьбой.
Юрка Ячнев был скромным и очень застенчивым. Его легко можно было обидеть. Когда на него наезжали командиры, он терялся – моргал глазами и не знал, что ответить. Погиб он нелепо, года через два после выпуска. Будучи в отпуске в родном Николаеве, провожал девушку. У девушки оказался то ли муж, то ли жених – полусумасшедший, который разрядил в Юрку охотничье ружье.
Сашку Бородина мы звали композитором не только за фамилию. Он был очень музыкальным: профессионально пел баритоном, играл на аккордеоне. Какой черт занес его в это училище?
Юрка Огуренков был из обеспеченной семьи, слегка избалован. Когда в 6 утра дежурный жутким голосом орал: «Подъем!», положено было за 40 секунд одеться и стать в строй. За то время, в течение которого передовики заканчивали одеваться, Юрка был способен лишь перейти из лежачего положения в сидячее. Половину отведенного срока он приходил в себя, постигая – где он и что происходит вокруг. Его глаза в это время отражали вселенскую тоску и ужас перед началом наступавшего дня. К строю он «подгребал» самым последним, при этом всем своим видом демонстрировал полное презрение к происходящему ритуалу. Оглядывался по сторонам, как бы говоря: «Какие же вы все – идиоты!». Многие, глядя на него, думали: «Если он окончит училище, то вряд ли после выпуска сможет служить в армии».
Олег был местным и выделялся пижонством. Форму подбирал тщательно, подгонял – что-то подрезал, что-то ушивал. Носил на голове «кок», намазывал его бриолином. Иногда в увольнении вся компания вваливалась к нему «в гости», его мать угощала будущих офицеров отличным самогоном. Компания, попадая в увольнение, вела себя не так, как большинство. Ребята могли выпить, но не пьянствовали. Не посещали танцы. Ходили плавать на пруд, иногда играли с местными в баскетбол. Часто просто гуляли по городу. Заходили в магазин, покупали пару батонов хлеба и по бутылке молока. В училище кормежка была хорошая, но молока не давали.
Олег из нашей компании слегка выпадал. Он не столь рьяно увлекался спортом, любил выпить. Однажды из увольнения пришел, выпив изрядно лишнего. Когда роту построили на вечернюю поверку, ему стало нестерпимо тошно. Тут он проявил незаурядную военную смекалку: чтобы себя не выдать, он быстро снял сапог и использовал его в прикладных целях. В строю стоял во втором ряду, никто и не заметил, кроме рядом стоящих.
«Хвэдя» (после его тронного выступления между собой его иначе не называли) меня невзлюбил сразу. Впрочем, это было взаимно. Я ему часто дерзил, за что часто получал наряды «вне очереди». Каждый из них соответствовал суточным отработкам – на кухне или дневальным по роте. Обычно в наряды ходили по определенному графику. Наряды же «вне очереди» положено было отрабатывать исключительно по выходным. Однажды я обнаружил, что «Хвэдя» посылает меня в наряды по выходным чаще других даже тогда, когда внеочередные не числятся. На вопрос Виктора «Хвэдя» дал разъяснение: «А цэ тоби по очэрэди – ты по очэрэди в выходные вже два мисяця нэ був. В прошлое був? Так то ж вни очэрэди, а цэ не засчитуеться». Виктор был ошарашен и решил жаловаться командиру роты – капитану Земкову, чернобровому красавцу, всем своим видом подчеркивающему уникальность и значимость этой красоты. Нет сомнения в том, что он пользовался успехом у слабого пола.
Выслушав меня, Земков уточнил:
– Так значит у вас, товарищ курсант, нарядов вне очереди нет?
– Нет, товарищ капитан.
– А ваш командир – младший сержант Савчук вас все равно в наряды исключительно в выходные дни посылает?
– Так точно, товарищ капитан.
– Так это же очень легко исправить. Я вам объявляю пять нарядов вне очереди. Идите  и доложите об этом своему командиру.
С весны 55 года в училище порядки установились «Жуковские» (Г. Жуков в феврале стал министром обороны). Известно его высказывание: «В армии командую я и сержанты». На практике это означало, что сержантам много позволялось, в том числе действия, выходящие за пределы уставных отношений. Возможно, «дедовщина» в армии именно тогда и закладывалась. Вообще официальная точка зрения относительно фигуры маршала Г, Жукова порой расходится с мнением тех людей, которые знали его достаточно хорошо, кто воевал под его командованием.
По-видимому, у И. Сталина имелись веские основания к тому, чтобы в июне 1946 года снять Маршала с должности, обвинив в «отсутствии скромности, чрезмерных личных амбициях, приписывании себе решающей роли в выполнении всех основных боевых операций во время войны». Тогда против Жукова было начато так называемое «трофейное дело», связанного с вывозом им из Германии огромного количества трофейного имущества (эшелонами) – в основном, антиквариата (старинной мебели, произведений искусства) в свое личное пользование. По сведениям западной прессы, у Жукова было изъято два десятка золотых и с драгоценными камнями часов, 15 золотых кулонов, свыше 4000 метров ткани, более 40 ковров и гобеленов (из немецких дворцов), полсотни картин известных мастеров, два десятка дорогих охотничьих ружей произведенных по специальным заказам и т.д. и т.п.
 После смерти И.Сталина Жуков вновь занял ведущие позиции в армии, став в марте 1953 года первым заместителем Министра обороны СССР, а девятого февраля 1955 года занял пост Министра обороны. Новое восхождение Жукова связано с его решающей ролью в поддержке Н.Хрущева во время его борьбы за власть – вначале с «врагом народа и шпионом» Лаврентием Берия, а затем – с «антипартийной группой» В.М. Молотова, Л.М. Кагановича, Г.М. Маленкова «и примкнувшим к ним» Д.Т. Шипиловым, которая завершилась в 1957 году партийным осуждением и изгнанием последних из политической жизни страны. И вновь в этих событиях сыграли личные амбиции Маршала, который выступил против тех, кто вместе с И.Сталиным в свое время его «обидел».
Личность Н.Хрущева весьма противоречива, а его эпоху правления трудно оценить для страны в качестве положительной. В каждом из кажущихся позитивных начинаний  Н.Хрущева присутствовала противоположная сторона, которая по большей части была доминирующей. Чего стоит только его идея «разогнать» военную авиацию, физически уничтожить многие сотни исправной авиационной техники, уволить из рядов армии массу летчиков в расцвете сил и технических специалистов, многим из которых не дали дослужить до пенсии несколько месяцев? А передача Крыма Украине? Не говоря уже о, так называемом, освоении Целины, кукурузной эпопее и пр.
В училище действовала странная воспитательная система: курсантов готовили стать офицерами и при этом прививали стойкое неуважение к этой категории защитников Родины, да и к армии – в целом. Чем больше курсанты узнавал об армии, о больших и не очень больших (не всех, но очень многих!) командирах, тем большее они испытывал разочарование.
Вскоре случилось ЧП с участием нашего круга курсантов.
Начиналось все тривиально. Основным местом общения и развлечения молодежи города были танцы в местном клубе. Как, это обычно бывает, среди мужской части танцоров существовали враждующие группировки. Наиболее устойчивые из них – местные против курсантов. В результате этого противостояния эпизодически случались мордобои. Почти всегда по одному и тому же сценарию – вначале местные «подлавливали» одного или нескольких курсантов и «отделывали» их далеко не в рамках «джентльменских» правил – на одного наваливалось несколько. После этого шла «мобилизация» в училище и в очередное увольнение шла подготовленная команда «мстителей», которая лупила всех без разбора. Естественно, что основные виновники начала боевых действий заранее прятались (видимо о готовящейся акции их кто-то предупреждал), и пострадавшими оказывались совершенно непричастные. Если последствия разборок оказывались достаточно тяжелыми, включалась цепочка: милиция – местные власти – командование училища – поиск и наказание виновных курсантов. Истинные зачинщики оставались в стороне.
На этот раз «подловили» Юрку Огуренкова и Юрку Ячнева. Их побили сильно. Били ногами. Били по голове. Как выяснилось, ни за что. Они на этих «танцах» появились едва ли не в первый раз. Видно, в процессе приглашения дам «на мазурку», по неопытности, нарушили какое-то местное «табу» – то ли не испросили разрешения у «мамани», то ли не были дамам представлены. Огуренков пострадал сильнее, пришлось обращаться в санчасть. У него были повреждены пальцы левой руки – кто-то на них с силой опустил каблук, когда он уже лежал и не сопротивлялся. На кисть наложили гипс.
Наша группа собралась на срочное оперативное совещание. Были приглашены наиболее надежные и боеспособные ребята. Решили: сформировать компактную группу, о выходе «на операцию» не должен знать никто; найти истинных виновников – главаря и его окружение; отделать профессионально, но без зверств. Достаточно боксера Женьки, еще три – четыре курсанта должны обеспечить изоляцию «поля боя». Вмешался Генка: «Включите в основную группу». Это было рискованно. Генка был парнем «приблатненным». У него и характер был соответствующий. Но, главное, он слыл профессиональным драчуном, владел жестокими приемами драки. Большинство решило – пускай. Нужно проучить. Ладно.
Я вместе с Юркой Ячневым зашли на территорию клуба первыми. Юрка быстро вычислил обидчиков и «боевая группа» направилась к ним. Их вожак стоял и улыбался, он видел, что к нему направились всего-то четверо (включая пострадавшего). Он быстро оглянулся, что-то сказал своему окружению – их было не менее десятка. Было заметно, что у него вновь «зачесались» руки. Опережая нас с Юркой, вперед рванулся Генка. В правой руке у него мелькнул фонарик. С помощью его он ослепил «вожака», затем тем же фонариком с короткого замаха врезал ему сверху в район ключицы. «Вожак» со стоном рухнул. Рванувшаяся на помощь «свита» нарвалась на точные нокаутирующие удары. Через минуту недобитая часть «свиты» кинулась врассыпную. По полу, пытаясь встать, ползали пятеро. Генка умудрился атаками головой в нос уложить еще двоих. Все произошло настолько быстро, что в основной части танцевальной толкучки никто ничего не заметил. Танцы продолжались. Группа «мстителей» спокойно покинула «поле боя».
Через день на строевом плацу училища было объявлено общее построение. Руководил построением сам начальник училища. Он объявил причину построения: «Группой курсантов совершено нападение на мирно отдыхающих молодых людей – комсомольцев, активистов. Распоясавшиеся хулиганы из числа наших курсантов – я надеюсь, бывших курсантов, жестоким образом избили местных комсомольцев. В результате этого бандитского, не побоюсь этого слова, нападения трое из пострадавших находятся в больнице с травмами средней тяжести. Еще двое получили сотрясение мозга. Все виновные будут сурово наказаны. Будет проведено дознание и при необходимости дело будет передано в военную прокуратуру. А теперь прошу провести опознание участников нападения, позорящих имя курсанта Советской Армии и подрывающих светлую идею единства армии и народа».
Далее «на сцену» вышли вместе с замполитом: секретарь местного райкома комсомола, возглавлявший делегацию из «комсомольцев – активистов». В качестве делегатов выступали двое из числа той части «свиты», которая спасалась бегством, оставив «на поле брани» своих товарищей с «травмами средней тяжести» и «сотрясениями мозга». У меня взыграла гордость. Я решил исключить «опознание», порочащее достоинство и честь будущего офицера. Бросив остальным: «Вышли», я первым сделал шаг вперед. «Боевая группа» в количестве трех человек предстала перед строем.
–А остальные!? – завопил замполит.
–Здесь все – твердо заявил я. Добавил:
–И пускай предстанут те, кто избивал Огуренкова и Ячнева.
–Молчать!!! – замполит окончательно вышел из себя. Задуманное «представление» срывалось.
–У кого был кастет!? - попытка вернуть ситуацию под контроль.
–Кастетами пользуются уголовники и слабаки – те, которых вы привели.
А мы не уголовники и нам кастеты не нужны!
По рядам строя курсантов пошел нарастающий гул недовольства происходящим процессом.
Вмешался начальник училища, который, по-видимому, понял, что ситуация совсем не такая очевидная, как ему было доложено:
–Прошу соблюдать дисциплину. Расследование будет проведено. В любом случае, факт участия данных курсантов в драке с представителями гражданского населения очевиден. Это серьезное нарушение. Объявляю взыскание: участникам – по восемь суток ареста с содержанием на гауптвахте строгого режима. Зачинщику  – десять.
 «Откуда он решил, что я зачинщик» – мелькнуло у меня в голове. – «Или это наказание за честность, за прямоту – за то, что я первым вышел из строя?».
Расследованием занимался «особист». Он быстро сориентировался в ситуации, и раскручивать дело не стал. Провокаторская роль местных «комсомольцев» была очевидна. Он только сказал Женьке: «Ты, как квалифицированный боксер («Откуда он знает?») не имеешь права применять свои навыки на улице. Ну, допустим драка. Зачем нокаутировать? Мог бы просто поколотить. А если бы ты его убил? А то, что сам вышел из строя – молодец!».
Что собой представляет гауптвахта строгого режима? Камера 2,2х1,5 метра без окна. Из «мебели» – широкая подвесная полка, которая сразу после подъема – в 6 утра пристегивалась на замок к стенке. Отстегивалась, становясь кроватью, после отбоя – в 23.00. Формально целый день арестант должен проводить на ногах. Впрочем «выводящий» – такой же курсант, задача которого выводить арестанта под дулом карабина в туалет, а также давать ему еду, обычно закрывал глаза на то, что арестант валяется на полу. Самое тяжелое в этой системе – полное отсутствие общения. Арестантов строгого режима запрещено даже привлекать к каким либо работам. Для курящих большие страдания приносит запрет на куренье.
Показательно, что суровые условия гауптвахты строгого режима полностью соответствуют наиболее жесткому тюремному наказанию – содержанию в ШИЗО. То есть, будущий офицер сим воспитательным актом приравнивался к уголовникам. Странная система воспитания офицера. Страдает чувство чести, чувство самоуважения.
Мой авторитет в училище – и среди курсантов, и среди некоторых офицеров утвердился окончательно. Только замполит «психовал»: «Дело еще не закрыто. Если напишешь рапорт на отчисление – добьюсь, чтобы тебя направили в дисбат. Там не повыпендриваешься». И я от своего решения – уйти из училища отступился. Как показало время, зря.
Впрочем, я решил этот вопрос обдумать после отпуска – как раз подошло время. К отпуску все подгоняли форму. Главным в ней были погоны. Их делали из офицерских парчовых (парадных) погонов – на среднюю часть каждого погона наклеивалась полоска голубой ткани и, таким образом, они преобразовывались в курсантские. Но смотрелись, как офицерские. Укорачивалась гимнастерка. Отутюживались складки. Надраивалась бляха ремня. Сапоги укладывались в фасонную «гармошку».

  ==13. Техник минус лейтенант

Училище я окончил с дипломом: «авиационный техник по эксплуатации самолетов и двигателей» и в офицерском звании «техник - лейтенант». Это звание имело налет некой условности: звание, вроде бы, офицерское, но, прежде всего, носящий его – техник. Технарь, одним словом. Так технари и называли себя: «техник минус лейтенант».
Впоследствии, когда летчиков из училищ стали выпускать с записью в дипломе «летчик – инженер», их между собой также, совершенно справедливо, называли: летчик минус инженер. Как авиационные техники, по своему роду деятельности не были офицерами, так и летчики от одной этой записи не становились инженерами.
Звание «техник» было доминирующим. Полагающееся представление начальству по должности и по званию часто звучало странновато. К примеру: Старший техник – пиротехник младший техник – лейтенант. Для непосвященных – полная бессмыслица. По протоколу же: первые три слова означали должность, вторые три – звание. И погоны у технарей были особые. Если летный состав, как строевые офицеры, носили золотистые погоны, то инженерно – технический состав – серебристые.
 Таким образом, второсортность технического состава закреплялась вполне официально. Технари шутили: «Что это за войска такие – погоны белые, а рожи – красные». «Рожи» у технарей действительно были красные – зимой от мороза, летом – от знойного солнца. Их рабочим местом был аэродром. В ходу была присказка: «Нормальные люди для того, чтобы подышать свежим воздухом едут по выходным за город, а мы на этом проклятом свежем воздухе – каждый день с раннего утра до позднего вечера. И в зной, и в стужу».
Служить я был направлен в Одесскую воздушную армию. После собеседования в штабе ВВС округа получил назначение в полк,  дислоцированный в центральной части Бессарабии. Самолет МиГ-17 по двигателю и основным самолетным системам не намного отличался от своего предшественника – МиГ-15, который я знал прекрасно, хотя по программе училища у нас проходил МиГ-19. Аэродром третьего класса. Вместо бетонной ВПП – металлические листы с отверстиями, из которых при посадке самолета вылетают фонтаны грязи. В поселке – тоже грязь. А летом – пыль. Структура почвы такая – смесь чернозема с глиноземом. И грязь от такой структуры особая. Скользкая, и в то же время, вязкая.
Получил зимнее техническое обмундирование: куртка из «чертовой кожи» (плотной брезентовой ткани) с меховым воротником, ватные штаны, валенки с калошами, варежки на меху с одним пальцем. Все – тяжелое и жесткое. Не то, что не побегаешь, в полном зимнем комплекте с трудом ходишь. Зимой технари выглядели как клоуны, да и работать в такой одежде неудобно.
При получении обмундирования на складе я спросил:
–Как в таких варежках работать?
–А они не для работы. Работать будешь голыми руками. А варежки – для того, чтобы руки греть в перерывах.
Разделение на два сорта ощущалось во всем: столовая – летная и техническая. Норма питания, норма выделения жилья – соответственно. Транспорт: для летного состава – автобус, для техников – открытая бортовая машина. Специальная одежда летчиков – кожаные комбинезоны, шерстяное белье и свитер, меховые унты, меховые перчатки. Для техников всего этого жалко – понятно. Хотя шерстяное белье и свитер ведь немного стоят. Допустим, до аэродрома – несколько километров можно и на бортовой машине доехать. Но, разве сложно брезентовый тент соорудить? А скамьи накрыть хотя бы плотной тканью?
Подход к обеспечению летного состава по высшему уровню не подлежит сомнению. Речь о другом – о втором сорте. Об отношении к людям, которые являются квалифицированными специалистами и требуют более бережного и уважительного к себе отношения. Радикулит, геморрой, простатит, гастрит, язва – типичные болезни, получаемые большинством уже в первые годы работы в таких условиях. Не так уж много необходимо средств для того, чтобы людей возить на оборудованном транспорте, улучшить систему питания, да и саму норму питания.
Та, первая зима, было суровой. Всю зиму температура держалась на уровне восьми-двенадцати градусов мороза. Почти каждый день шел снег. Рабочий день начинался с лопаты – откапывали самолеты, расчищали стоянку. Грейдеры чистили только ВПП и рулёжки. Но самое неприятное – это постоянный, изнуряющий ветер и оттепели, после которых все леденело. Чехлы примерзали к обшивке. Отдирать не положено. Нужно отогревать, для чего существовало специальное устройство, которое по рукавам гнало подогреваемый воздух. В ту зиму один из технарей –  Лева Б. получил увечье. Он со стремянки расчехлял киль. Ветер дул сильный, и стремянка, не удержавшись на ледяной поверхности, поехала. А он повис на высоте трех метров. Замерзшие пальцы его не удержали, и он упал на бетон. Упал неудачно – ударился головой. Отлежавшись в госпитале, вернулся. Только в голове у него что-то сдвинулось. Стал писать стихи. Потом хуже. Сидя на партийных собраниях, стал писать записки в президиум с предложениями, как улучшить жизнь в стране. От самолётов его убрали. Назначили помощником главного инженера. Обязанности простые – правильно раскладывать бумаги и носить их на доклад. На новой должности ему даже редкое для технарей звание присвоили – капитан (верхнее звание для большинства – старший лейтенант).
Но Леву и там занесло. На ровном месте. Пришла директива из штаба воздушной армии – провести проверку выпуска шасси от аварийной (воздушной) системы и надежность фиксации стоек шасси в выпущенном положении. В одной из частей одна из стоек сложилась, и самолет завалился на крыло. Леве чем-то директива не понравилась, и он по этому поводу изложил свое мнение. Письменно. И подписался. Вскоре его списали по болезни. С пенсией. Злые языки судачили: «Умеют же Левы в жизни устраиваться».
Несмотря на все лозунги, отношение к людям у нас особое. Старики, прошедшие войну, рассказывали, как они искренне восхищались немецкими аэродромами, которые оборудованы не только для самолетов, но и для людей, готовящих их к полету: нормальные помещения – теплые зимой, прохладные летом. Душ, буфет. Ремонт и техническое обслуживание самолетов производится в ангарах, а не в сугробах. В большинстве западных стран – это норма. В нашей же стране, провозглашающей принцип – «все для людей», далеко не так. Те, кто наверху, привыкли – они там, то есть мы – «все стерпят». И ведь терпим! Вот, те мысли, которые пришли Виктору в голову после первых зимних месяцев работы.
А, ведь так и в войну. Солдаты рассказывали, как «воевали» наши некоторые генералы и их «приспешники»? Зимой: отдельное теплое помещение, хорошее питание, коньяк, ординарец, баня, любовницы и т.п. Пускай бы. Ну, а те, кто в окопах? Баня? Тут же – в окопе между артобстрелами. Любовница? Трехлинейка. Эквивалент всех возможных удобств – водка!
Виктор не раз наблюдал, как автобус с летным составом, возвращавшимся с полетов, подбирал медленно бредущего по дороге в своих «доспехах» технаря. Летчики понимали их нелегкую долю и сочувствовали им.
Так с чем же связано такое отношение к людям? Пренебрежением командиров к подчинённым? Снобизмом «высших» профессиональных категорий к «низшим» подобно тому, как у моряков плавсостав зачастую относится к «береговым крысам»? Или сознательная политика «верхов», проистекающая из «рационального» расходования средств?
Похоже, что всё это в той или иной степени имеет место быть. Что касается «рационального» расходования средств, то последний аргумент, объективно обоснован. В военной авиации главным действующим лицом является именно лётчик. Он – боец, он рискует своей жизнью. Все остальные авиационные специалисты – «подсобные рабочие». Подсчитано, что на одного боевого лётчика – истребителя, на земле работает 200 человек. Для подготовки боевого лётчика (1-го – 2-го класса) требуется не менее 6-8 лет, и это обходится в «кругленькую» сумму порядка полмиллиона долларов.
Я поселился в казарме, именуемой офицерским общежитием. Проживали в нем холостые технари.
Центральная часть поселка имела тротуары и мощеную проезжую часть. Дальше от центра – больше грязи. Главной достопримечательностью было наличие на каждом квартале по нескольку «чипков» – распивочных заведений. Литр вина – 80 копеек. Основное развлечение молодых офицеров в свободное время – круг почета по центральному квадрату из четырех кварталов. Затем самые крепкие и веселые отправлялись в клуб, послабее – на покой, совсем слабые и неопытные частенько попадали в комендатуру.
Технарский оклад складывался из 50 рублей за звание плюс 80 за должность, после вычетов оставалось 107 рублей. Если без семьи, хватало на всё. Кормежка бесплатная. Для многих главный расход – вино. Другие – копили на мотоцикл. Мотоцикл – это новые возможности жизни! На аэродром – своим ходом. Летом – совсем красота. После приёма банки вина прокатиться – одно удовольствие! До моря два десятка километров. До ближайшего большого татарского села – полчаса. Были такие, которые заводили подруг в Белгород-Днестровском. Это уже настоящий город. Там и кино, и театр, и даже футбол. На своем транспорте, всего-то, пару часов.
Однако личная жизнь строго ограничивалась условиями работы и военной службы: полетами, которые планировались днем и ночью, зимой и летом, боевыми дежурствами, несением нарядов, сборами по тревоге, учениями.
Инженер объявил программу паркового дня:
– Пришел бюллетень номер одна тысяча двести… затерто, неважно, Тэ-Эр дробь семнадцать. От прошлого месяца сего года, числа… Проверить воздушные баллоны на предмет того, чтобы сроки годности не были просрочены, а также на отсутствие в них конденсата, грубо говоря, воды. Кто-то из строя:
– Это что же, снимать?
– Снимать! Снять и проверить!
Воздушный баллон находился в нише (отсеке фюзеляжа) передней стойки шасси, в самом верху. Ниша узкая, для того, чтобы подобраться к баллону, нужно куртку снимать. А мороз восемь градусов, и ветер сырой. Виктор стал готовиться к работе. Подошел Алик:
– Я раздеваться не буду. У меня и так радикулит. Вообще глупость с этими баллонами. Приспичило им проверять немедленно, пять лет не проверяли, а тут прямо горит. Можно было бы спокойно до регламентных работ подождать. Ты как знаешь, а я подожду, когда кто-нибудь снимет и проверит. Если воды не найдет, значит будем считать, что и у меня нет. Потом летом на регламентных работах проверим. А в журнале отметим. Главное, чтобы в документации было отражено.
Алик оказался прав – ни у кого воды не оказалось. Баллон он не снимал. Я последовал его примеру. А сосед по стоянке из-за этого баллона получил травму: после долгих мытарств, связанных со снятием баллона, он страшно осерчав, схватил молоток и с многосложными матерными выражениями изо всех своих возмущенных сил обрушил его на пневматик (колесо передней стойки). Отскок молотка соответствовал приложенной силе и угодил прямо в лоб возмущенному технику-лейтенанту, который упал без сознания. Неделю он пролежал с сотрясением мозга, месяц носил на лбу наклейку.
В конце рабочего дня инженер эскадрильи построил личный состав групп технического обслуживания и объявил:
– Ночью ожидается тревога (тревога, хоть она и учебная, не должна ожидаться. Ее положено объявлять неожиданно!). Ориентировочно (значит точно) в пять утра. Машины к этому времени будут уже на КПП (КПП обозначает въезд на территорию аэродрома). Отъезд не позднее, чем через пятнадцать минут после сирены. Так, что, кто привык долго в туалете сидеть, рекомендую просыпаться, не дожидаясь сирены. Задача – готовность к вылету тридцать минут. Это значит, что самолет снаряжен всем необходимым, летчик в кабине и запрашивает запуск. 
Мы с Аликом поставили будильник на без пяти пять и спать завалились одетыми. К стоянке машин подгребли сонные, но во-время – до срока еще минуты две. А инженер уже орет:
– Мать вашу! Я предупреждал раньше просыпаться!? Пригрелись! Подальше от бабы нужно ложиться, поближе к двери!
– Вот разошелся с утра! К чему бы это? Бабу вспомнил в суе. Сто лет уже без бабы. Скоро забудешь, что она не только для того, чтобы суп варить. Все ваши еб--е полеты. Да вот еще тревогу затеяли – нечего вам делать больше, – ворчит Федя –технарь – дед (деду еще сорока нет).
Самолет – он с вечера готов. Чехлы еще до нашего приезда механики сняли. Слить отстой топлива, проверить давление воздуха и уровень масла – две минуты. Так, что за нами проблем нет. Привезли парашюты – уложили. Все. Готово! Летчиков пока нет. Подлетает инженер, снова мать вспоминает:
– Мать твою…! Где этот раз…бай Мансуров (Костя Мансуров – технарь соседнего самолета)?
– Твой готов? Готовь Мансурова. Инженер помчался дальше. У него такой вид, что можно подумать – только на нем все и держится. На самом деле все идет само собой. Сто раз все отработано. Даже на этот раз за «воздушкой» (заправщик сжатым воздухом) не нужно бегать. Вот она сама подъехала и стоит в готовности.
Виктор замечает Мансурова. Тот появляется на тропинке, ведущей от городка к стоянке. Проспал, ясное дело. Быстро, однако, пришлёпал. Идет только он как-то странно – подчеркнуто прямо. И не к своему самолету. Куда же он? Сейчас прямо на инженера напорется. Виктор быстро его перехватывает:
–Эй, Костя, стой! Куда же ты? – Когда Костя поворачивает голову в сторону Виктора, тот понимает, что он его не видит – остекленевшие глаза смотрят сквозь собеседника и направлены в одну какую-то далекую точку. Такое бывает – временная потеря зрения. После плохого спирта. В последнее время для антиобледенительной системы стали поставлять гидролизный спирт. Хотя это тот же этиловый спирт – ректификат, но производят его из древесного сырья. После него во рту остается привкус резины.
– Костя, твой самолёт я приготовил. Так, что ты… В общем, не светись.
– Ты только покажи, где мой самолёт. – Виктор подвел его к самолёту, усадил на чехлы возле инструментального ящика. Издали его и не видать.
Подруливает автобус с лётным составом. Красивые весёлые ребята в голубых летных куртках. Румяные. Видно, уже приняли легкий завтрак. К самолету направляется Генка П., простой парень, с нашим братом дружить не чурается. Но у начальства не в большом почете. Все потому, что помалу пить не умеет. Не зная этого, часто попадается на глаза тех, перед кем показываться бы не следовало. Не стесняется рассказывать о своих похождениях.
Сам он из глубинки и в отпуск всегда ездит в форме. Он там один на всю округу настоящий боевой лётчик, лётчик-истребитель. Ас! Вся родня этим гордится, друзья гордятся, сам Гена гордится. И уж угощают его! С радостью. И сам он угощает и угощается! С радостью и гордостью. И расстается с малой родиной, чаще всего, в беспамятстве. Так было и в прошлый отпуск (по его рассказу).
Провожали его земляки и погрузили в самолет. Самолет местных  линий. Типа Ан-2 или Ил-14. После посадки самолет подрулил к стоянке – прямо напротив встречающих. Гену растолкали: мол, пора на выход. Гена фуражку с летной кокардой напялил и пошел. Он даже понял, что он в самолете и что нужно идти на выход – вон он выход, там, где двери открыты. Вот только не знал он, что это не Ту-104 – большой и высокий лайнер, к которому трап подгоняют, и, выйдя из которого, можно приветственно помахать встречающим. А на этом самолетике – трап свой. И, не трап даже, а скромная лесенка. Короче, Гена делает решительный шаг вперед – из двери на трап. Он думал, что на трап. И плюхается вниз. С высоты, правда, небольшой – чуть более метра. Но на бетон, и плашмя. И в фуражке с летной кокардой боевого летчика, которая в процессе падения слетает с его головы и катится по бетонке. Хорошо, что хмель еще не сошел. Трезвый не выжил бы. Эту историю он сам в компании рассказывал:
– Представляете: вылетаю из самолета при всех регалиях и перед встречающими – плюх. Руки, ноги в сторону. Прилетел, припоцаный ас! Хорошо, что меня никто не встречал. И еще скажу я вам: люди у нас хорошие. Душевные. Какие люди! Никто не засмеялся. Наоборот, я слышал, как прокатился вздох ужаса и люди бросились мне на помощь. И уже через минуту меня отпаивали… Водкой.
Тем временем Гена уже в кабине. Докладывает о готовности. Уложились в требуемые 30 минут. Хоть бы в воздух не поднимали:
– Гена, а ты что, не знал, что тревога будет?
– Почему не знал? Знал.
– А зачем пил?
– Так я и не пил. Что, запах? Так это после вчерашнего. То есть, после позавчерашнего.
Временный отбой. Перерыв. Должны завтрак подвезти. Время-то уже почти семь. Алик:
– Пора бы перехватить чего-нибудь этакого – изысканного и вкусного. К примеру, бутербродик с семгой и кофе по-турецки. Нет, лучше со сливками. Ты как, Витек?
– Кофе, согласен. Заказывай два. А закусить…Да я бы просто яичницу откушал, глазунью – три яйца, с беконом.
– Будет исполнено, господин подпоручик!
Наш разговор как бы служит сигналом. Пошла авиационная «травля»: «А помнишь, как на тревоге в прошлом году поднимали первую эскадрилью в воздух? А замполит в это время…» Почему-то больше всего вспоминают разные казусы, случающиеся с замполитами. Федя:
– А знаете, как у нас замполит погиб? Он считал, по-глупости своей, конечно, что место замполита всегда на передовой. А где в авиации передовая? Ясное дело – полеты. А до нашего полка служил он на поршневых самолетах. Говорят, даже летал когда-то. Ну, а у нас сразу стал знакомиться с реактивной авиацией. Первое знакомство состоялось, когда вздумал он пройти сзади самолета, выполняющего прогазовку двигателя. Ему не повезло. Если бы не было сзади самолета отбойного щита (металлического толщиной 5 миллиметров), то его бы просто прокатило по земле метров десять и все. А тут, техник как раз форсаж врубил, и струя, приложив беднягу об щит, довела его до бессознательного состояния. А потом еще стала поджаривать. Механик заметил, подбежал к кабине, и техник двигатель выключил.
 Спасли замполита. Пострадавшего отвезли в санчасть, откачали спиртом. Кости оказались целы, лишь лицо подрумянилось, словно загар принял. И что вы думаете? Через день зачитывают нам приказ о нарушении мер безопасности и о наказании виновных, не обеспечивших замполиту прохода через опасную зону. Оба спасителя – техник самолета и механик получили по выговору.
Так, что вы думаете, наш замполит-то поумнел? То есть слегка поумнел – перестал позади самолетов бродить. А, вот, что нужно держаться подальше от входного устройства самолета при снятой заглушке – никто бедняге не объяснил, что если заглушка снята, двигатель готов к запуску или уже запускается.
 Кончилось все это печально. Были ночные полеты. Замполит бродил по стоянке и оказался вблизи входного устройства самолета за секунду до его выруливания (летчик дал полный газ). Никто его после этого не видел. Интересно, что летчик на этом самолете сумел взлететь, после чего докладывает, что двигатель слабо тянет. После посадки и осмотра самолета, поняли, что замполита засосал двигатель.
– А вот у нас смешная история была: самолет взлетел вместе с водилом (водило – устройство для буксировки, металлическая штанга около трех метров длины).
– Ладно трепаться – скажи еще вместе с чехлами.
– Нет, по натуре. Тоже на ночных. Летчик взлетел и докладывает: «шасси не убирается». А технарь засек злополучное водило еще на разбеге самолета. Он, когда самолет тягачом притащил на старт, чего-то заспешил и забыл водило отцепить. Сделал ручкой самолету и понесся в кузове тягача на позицию. Техник свой самолет, идущий на взлет, всегда провожает взглядом. Так и наш: глянул, а в свете прожекторов так хорошо видно – торчит впереди самолета ялда какая-то знакомая.
Смекнул он мгновенно. Быстро гонит тягач в зону посадки. Пока летчик фонарь открывал, да ремни снимал, он водило отцепил и стоит с ним, как будто приготовился его прицеплять к самолету для буксировки.
Самолет поставили на козелки и стали проверять уборку шасси. Уборка, выпуск – все работает, как часы. Так никто ничего и не понял. Летчика пожурили – мол, что-то он там не так делал.
– Ребята, кончай трепаться – завтрак привезли. Да, ни тебе глазуньи с беконом, ни тебе кофе с «какавой»,– картошка со свининой. Чай в термосе, похоже, вечерний. Не успели поесть, вопль инженера:
– Отбой тревоги! На построение. Традиционное: «быстренько отдохнуть и в четырнадцать ноль-ноль колеса крутятся», – отъезд на полеты во вторую смену, с переходом на ночь.


 == 14. Это случилось в марте

Это случилось в последний день февраля. Весна в этот год пришла рано. К концу месяца установились ясные солнечные дни. Ночью слегка подмораживало. Сегодня начало ночных полетов в двадцать два ноль-ноль. Луны на небе не видно. А небо, словно расцвело звездами. И кажется странным, что при таком обилии ярких звезд над нами, здесь – на земле, такая темень. Прилетел разведчик – во всех зонах прекрасная погода. Сегодня многие летчики подтянут свой ночной налет на класс. Загудели, пошли на старт первые самолеты. Самолет Виктора по плановой таблице вылетает во второй партии. Сначала летчик должен вылететь с инструктором на спарке.
Вот, вылетавшие первыми, идут на посадку. Садятся очень плотно – один за другим. Неожиданно Виктора охватывает тревожное чувство. По-видимому, оттого, что аэродром неожиданно погружается в странную тишину. Никто не садится и никто не идет на старт. Самолёты на аэродроме замерли на месте. Замолк гул двигателей. Что могло случиться? Погода, по-прежнему прекрасна. Кто-то побежал к СКП. Мгновенно разносится страшная весть – самолёт летчика Л. разбился, Мелькает дурацкая мысль: как, так быстро? Полеты только начались. Ни от кого никаких указаний и распоряжений. Все летчики собрались у СКП. Техники – около своих самолётов. К стоянке подлетает старший инженер на газике:
– Эй, кто здесь? Каменев? Ко мне в машину. В ней уже сидел заместитель командира по лётной и еще один техник. Машина резво рванула с места и понеслась в ночь, подпрыгивая на неровностях дороги. Через некоторое время скорость резко упала, зато машину стало раскачивать сильнее – видно, она стала пробираться по бездорожью. Ехали недолго. Не прошло и часу, как машина остановилась. Вышли из неё, и в свете фар увидели яму, рыхлую выброшенную из неё землю вместе с металлическими осколками, разбросанными вокруг. Внизу – в центре ямы, наполовину зарытый в землю, лежал большой искорёженный предмет:
– Двигатель, – произнес инженер. Приехавшие стали бродить вокруг ямы. Нашли катапульту. Плохо. Значит летчик здесь – в яме. Зам по летной спустился в нее. Порылся. Вышел, держа в руках что-то похожее на тряпку. Кусок кожаной куртки. Все, больше никакой надежды. Сняли фуражки, молча постояли возле ямы. Странно. Час назад был человек. Исчез, как испарился. Никаких останков. Вот – кусок куртки. Может и от тела что-нибудь потом найдут. Фрагменты. Инженер:
– Ясно, пошли в машину. Сейчас уже подъезжает оцепление. Потом будем собирать осколки. Приедет комиссия. Техническую документацию мой заместитель уже опечатал. А ведь взрыва не было. Что же он все топливо выработал? Вот, вам первая версия. Будем разбираться.
Рассветало. С момента закрытия полетов прошло часов пять. Казалось все нереальным и нелепым. Как он мог разбиться? Летал не первый год. Погода, хоть и ночь, отличная. Допустим, если неисправность – катапультировался бы. На землю ничего не передавал. Только доложил: «занял зону». Всего-то и нужно ему было сделать несколько виражей. Случай – и человека нет. Семья уже знает? Говорят, что когда идут полеты, жены всегда слушают: аэродром гудит – хорошо. Гул прекратился до срока, у всех сердце замирает: «Не дай бог. Неужели мой?». Поэтому у летчиков существует неписанное жесткое правило – случилось ЭТО и нет надежды, что еще жив – сразу сообщать жене. Этим, хотя бы снимается гнет с остальных.
На следующий день приехала комиссия. Начальники были вызваны в ее распоряжение. Для остальных день был объявлен не рабочим. Поминальным. Кто был ближе к семье погибшего – с родными. Остальные – своими коллективами. Виктор с Аликом сидели в чайной. Отсутствовал привычный ор, мат, звон стекла и посуды. Только приглушенный звук отдельных ритуальных слов, не способный заглушить характерный звук наливаемой в стаканы жидкости.
Подумалось, что наступивший март – месяц дьявола. Почти все его беды случались в марте. Мать умерла в марте. В прошлом году он попал в госпиталь с гастритом желудка тоже в марте. Лечащий врач тогда ему говорил, что по количеству заболеваний, в том числе психических, также как и по количеству смертей, март занимает первое место.
Именно в марте (не в зимнем феврале, и не по-настоящему весеннем апреле) появляется некая эйфория – иллюзия весны. Люди расслабляются, позволяют себе легкомысленные поступки, хочется снять тяжелую зимнюю одежду, красиво легко одеться.
– Между тем, – продолжал доктор,– Март коварен тем, что люди после зимы ослаблены недостатком солнца, недостатком витаминов, снижением физической активности. Короче, иммунитет понижен, а все враги человеческого организма – микробы и прочая нечисть в это время начинают просыпаться и очень активно атакуют нашего брата. Вот, так-то. Я бы лично внес предложение в Организацию объединенных наций исключить месяц март из весенних месяцев. Большая бы польза вышла для населения нашей средней полосы.
Комиссия после завершения своей работы сделала вывод о причине катастрофы – потеря летчиком пространственной ориентировки. Да, в ясную безоблачную ночь. Такое бывает. Зона полетов находилась над районом, в котором располагалось несколько деревень. Высота полета была около двух тысяч метров. Как раз на этой высоте яркость наземных огней соизмерима с яркостью звезд. Иногда летчика «зацикливает»: вверху звезды, снизу звезды, кругом звезды. Он перестает понимать, где верх, где низ. Опытные летчики подтвердили: да, в определенных условиях нечто подобное случается. В этом случае, единственный выход – не верить себе, верить только приборам!
Конечно, это только выводы комиссии. Настоящую причину знает лишь Бог. Летчик мог потерять сознание и даже мог умереть в полете. Ведь были случаи, когда спортсмены – мастера спорта умирали прямо на площадке или на дорожке бассейна. Врожденный порог сердца, сердечная недостаточность. В авиации бывают случаи потери летчиком сознания в полете. Обычно полковому врачу в этом никто не признается, поскольку такие случаи означают автоматическое списание с летной работы. Бывают другие недуги, о которых летчики предпочитают никому не сообщать. Поэтому реальное состояние здоровья не всегда соответствует тому, которое фиксируется в медицинской книжке летчика. И после катастрофы обычные методы медицинских экспертиз не на всё способны пролить свет.
Не просто так летчикам определено снабжение по особой статье, и выслуга идет год за два. Конечно, все это не компенсирует тот риск, которому они подвергаются почти каждодневно, и тот стресс, те нагрузки, из-за которых многие еще относительно молодыми вынуждены списываться с летной работы. И здесь, полезно было бы поучиться у западных стран. Там военные летчики (да и офицеры других служб) уходят на пенсию, как правило, обеспеченными людьми.
Был месяц март.



  == 15. Как мы потеряли родительский дом

С некоторых пор мне стали сниться сны на одну и ту же тему: мы с братом (которого давно нет в живых) строим дом. Строим дом, как бы, общий, но не вместе – каждый сам по себе. Не общаемся. Сновидения повторяются регулярно,  и после каждой такой ночи  в душе оставляют  неприятный осадок. Дошло до того, что я стал бояться этих снов, бояться вечера, когда приходит время ложиться в постель. Я даже стал прибеать к снотворному. Когда же я обратился к врачу, он  попросил рассказать о наших взаимоотношениях со старшим братом.  Наш отец – выходец из бедной крестьянской семьи – свою жизнь начинал со сплавщика леса, потом был приглашен на комсомольскую (позже партийную) работу. Прошел фронт. Война разделила его жизнь на две части: в первой – довоенной он успешно карабкался по жизни вверх, закончил рабфак и получил диплом агронома, во второй – жизнь пошла по нисходящей –  в партийной работе не сумел найти правильное (для себя и для дела) место. Старший сын (мой брат) родился в первый благоприятный период жизни, привык к более обеспеченной жизни. Активно участвовал в школьных мероприятиях и кружках: радио, духовой оркестр, спорт. Учителя отмечали его недюжинные всесторонние способности, в своей возрастной среде он был известной личностью и, по-видимому, этим «форсил». Дома для него была выделена отдельная комната. На меня  смотрел свысока. Я  родился накануне войны, рос совсем в другое время. Привык к скромному быту.  Возможно, я завидовал успехам брата,  но внешне это никак не проявлялось. Хотя, нет – проявлялось, косвенным образом: я во многом ему подражал, что говорило о том, что я к брату относился с уважением, но мы во всем были разные. Обычно я помогал родителям по домашнему хозяйству. Старший брат от этого уклонялся.
И во взрослой жизни я, приезжая в отпуск, всегда находил возможность и время помогать родителям по дому. Что касается старшего брата, то он свое привилегированное положение в семье, сложившееся еще с детских лет, сохранял и в дальнейшем.
После окончания школы, как обычно было принято в послевоенное время, мы оба  уехали из дома в военные училища, потом несли службу в отдалённых гарнизонах. Родители, таким образом, жили сами по себе, взрослые дети – тоже.
Во взрослой жизни между братьями, в принципе, складывались  нормальные отношения, хотя родственными или, хотя бы, дружескими их назвать было трудно. Мне, не без основания, казалось, что брат еще с детских лет сохранил ко мне уничижительное отношение. В особенности, это явственно проявилось в поздний период нашей жизни. Мне вспомнился случай, когда в разговоре со старшим братом о присвоении мне очередного воинского звания (я получил более высокое звание, чем носил  брат), в словах последнего проскользнули нотки издевательской колкости: «карьерный рост в наше время честно не достается».
В общем, мы жили каждый своей жизнью, у нас не было общих друзей или общих дел. Поздравительная открытка на Новый год – вот, пожалуй, и все отношения.  Жили порознь. И при этом, не богато. Всегда чего-то не хватало. Для покупки самого необходимого деньги собирали впрок: на обувь, на холодильник, на автомобиль. А родители, будучи уже в преклонном возрасте, затеяли строить свой дом. Домик получился маленький, но славный – в южном солнечном районе, да еще и у самого теплого (в нашей стране) моря. Мечтали в этом доме детей собрать и внуков воспитывать.
А что же получилось на самом деле?
На самом деле домик оказался источником разлада. Когда из армии  демобилизовался старший брат, то, как и было положено в советское время, он получил квартиру. А родительский домик ему приглянулся для дачи. Я в это время еще продолжал службу в Подмосковье.
«И зачем ему, то есть мне менять Подмосковье на место в родительском доме», – так рассудил старший брат и решил на даче обосноваться фундаментально. Уговорил мать (отца уже не было в живых) оформить на себя дарственную на дом.   А в моей семье  в это время складывается своя жизненная ситуация: вырос сын (назовем его Ю.)  и решил срочно жениться. План жизни новой молодой семьи Ю. решил связать с бабушкиным домиком у моря. С этого и начались конфликты. По двум линиям: молодая семья Ю. – старший брат, старший брат – мать. Мои попытки  сгладить отношения ничего не дали. Старший брат не привык никому уступать. Конфликт привел к тому, что после смерти матери старший брат продал оформленную на него часть дома совершенно чужому человеку. И не просто чужому, а из тех, кого в девяностые звали «новыми русскими» или попросту – бандитами. Сам уехал в свою городскую квартиру. Теперь конфликт перешел в стадию почти боевых действий: новый денежный сосед предпринимал все усилия, чтобы прибрать себе весь участок. В это время Украина усиленно внедряла антироссийскую идеологию.  Мечта Ю. о жизни в домике у моря «накрылась». Пришлось уезжать, продав свою часть дома за бесценок случайным людям. Вот и вся история.
Простая русская история: братья не поделили  родительский дом и отдали его чужим людям, а сами расстались врагами.

 ==16. О моем лекаре Алексее Сергеевиче

 – Ну, как ваши выздоравливающие? – обратился я после приветствия к своему приятелю Алексею (Алексею Сергеевичу). Он свою жизнь посвятил профессии «лекаря человеческих душ» (психо - душа).  Мы с Алексеем в добрых отношениях с давних пор. С годами круг общения постепенно стал сужаться. А последние годы – стыдно сказать – остался мобильник, да поздравления к праздникам. И вот, неожиданно, мы с ним сталкиваемся в центре Москвы, практически нос к носу.
– Ну, что доктор, сколько у нас времени на счастье общения?
– Да, пропади оно, это время – все уходит куда-то не туда…Замахнемся на часок, а там как бог даст.
– Тогда так: окапываемся в Шоколаднице. Да вон, напротив французского посольства. А чтоб шоколад зря не пропадал, прихватим коньяка. Кстати, как твоя соточка?  – Леша уже второй десяток лет держал строгий режим жизни. Ему удается балансировать своим телом на уровне сотни, да и то в жестокой борьбе: пробежки, фитнес, парная. Но Леша всегда любил вкусно поесть.
– Моя сотня вся при мне, чтоб она была здорова!
– Ну, тогда по плану. – Признаюсь, что в наших редких встречах я всегда оставался эгоистом и выспрашивал: что там новенького  в его профессиональных душевных делах.
Кроме работы психологом (на полставки) в одном из учреждений Москвы, Леша занимал должность врача-психотерапевта в специальной клинике. Еще умудрялся вести частную практику врача-психиатра, специальную лицензию на которую удалось получить благодаря связям через клиентов клиники.
Своих пациентов Леша называет не иначе, как «выздоравливающие». Обращение «больной» следует исключить из употребления медперсоналом, – считает мой друг Леша.
– Когда я рассказал эту историю моему другу Леше, после некоторых размышлений его вывод был следующим.
Суть моих фантомов из прошлого определялась следующим образом: эгоистичный Старший брат, привыкший к главенствующему положению в семье, не сумел решить вопрос так, как ему хотелось – это с одной стороны. С другой – совестливый младший брат, уважающий старшего брата, фактически стал виновником того, что брат покинул родной дом.  Конечно, этот результат был мучителен для обеих сторон. Но – главное – обидчиком (в душе!) считал себя именно младший брат. Эта его обида на самого себя и родила фантом.

Вопрос: как убрать фантом? Нужно у себя, в своей душе возродить доброе чувство к памяти брата. Если бы М. был верующим, я бы посоветовал ему пойти  в церковь и поставить свечку «за упокой души брата».  Можно попробовать подыскать и другой способ, к примеру: повесить дома на видном месте большую семейную фотографию мать, отец и они с братом – молодые и веселые.  Со временем эта фотография станет частью его дома, его души. Старые обиды потухнут, уйдут из его сознания.  Останется добрая память о родных людях.
– Леша, а этот твой рецепт – что-то типа плацебо?
– Честно?
– Между нами!
– Для меня это не имеет значения. Главное, чтоб сработало. Наши душевные дела настолько сложны и непонятны, что рецепт непросто найти. Главное: я своему пациенту помог найти суть самой проблемы и его личную роль в его расстройствах. А дальше он уже сам. Точнее, то, что мы называем интуитивным уровнем. Они сами с фантомом договариваются.