Год Дракона. Глава 9

Прошло две недели со времени отъезда посла Паоло Карпини. Великий князь Киевский Мстислав Старый все чаще вспоминал о последнем разговоре с францисканцем. В глубоких подвалах княжеских хором взяли на распрос и учинили правеж пленным татарским юртичам.
Мстислав сидел в специальной нише пыточной клети. Оставаясь невидимым для татар, он слушал и наблюдал допрос. Двое из пяти воинов, попавших в плен, очевидно страшась пыток, ночью перегрызли себе вены на руках и умерли от кровопотери. Но трое оставшихся – невысокие, коренастые, с одинаково плоскими носами, кривоногие, наголо бритые – держались мужественно. Они страшно кричали, захлебываясь кровью и слюной, когда палач вырывал им куски мяса раскаленными щипцами. Несколько раз татары что-то рычали в лицо палачу на своем отрывистом, похожем на лай собаки, языке.
– Что? Что они сказали? – нетерпеливо спрашивал Мстислав у сидевшего рядом толмача.
– Нет, Великий князь, ничего... Бранятся матерно, псы, – отвечал толмач.
– По что пускаете вы на ветер села и посады, убиваете поселян? – задавал палач заранее заготовленный вопрос на монгольском языке.
Но мунгиты только кривили окровавленные рты в беззубой страшной улыбке. Тревога и смятение поселились в душе Мстислава. Ожидание какой-то неведомой, неотвратимой беды не давало ему покоя ни днем, ни ночью. Напрасно кривлялись завезенные из Хазарии карлики и шуты, напрасно слепые старцы рассказывали ему по ночам байки и небылицы, напрасно чесальщицы скребли ему пятки... Князь мучился от бессонницы и ждал беды. Чувствовал ее приближение. И она не заставила себя ждать долго.

...Рано утром через Красные ворота въехал в Киев половецкий хан Котян Сутоевич. В непривычно малочисленной свите его было две жены, старый, обритый налысо кам и дюжина воинов, одетых в бикеши из овечьих шкур. Правда, каждый из них имел пять соловых лошадей, кривую длинную саблю и большой кожаный тул со стрелами. Жены Котяна сидели в легких телегах, оснащенных арбалетами. Сам хан Котян ехал верхом на чалом коне. Одет он был в черные кожаные чаги, горничную рубаху и свиту с цветной окантовкой по краям рукавов. На ногах Котяна красовались расшитые сафьяном красные ичиги с загнутыми вверх носами.
– Гой ете... Гой ете... – повторял Котян высыпавшим на мощеные улицы встречавшим с удивлением его киянам.
– Ой же вы, – с разной интонацией отвечали посадские.
Жены Котяна в повойниках, платках на головах и в ярких поневах раздавали бегущим за повозками мальчишкам мелкие пенязи и горшки с кумысом.
...Мстислав принял Котяна не сразу, только после вечерней молитвы. Два дюжих половецких воина внесли в великокняжескую горницу небольшой резной сундук и поставили его в центре. Следом вошел сам хан и, низко поклонившись до полу, прошел вперед.
– Надысь был у меня в гостях фряжский посол, – начал Мстислав. – Не татарское ли это злато, – он кивнул на сундук, – которое ты от мунгитов получил за то, что слово свое воротил, аланам даденное? Кознование такое!
– Что было, князь, того не воротить. Не дай мне вконец загинуть, – после долгой паузы ответил Котян и, упав на колени, ударил лбом об пол. – Клятву даю: никоими делами Великому князю не вчинять...
– Подымись, Котян Суетович! Выпей-ка воды брусничной и ответь мне: свиделся ли ты с тестем своим, князем Галицким, Мстиславом Удалым?
– Да, Великий князь! – Котян встал с колен и подошел к Мстиславу. – Готов тесть мой выставить против татар рать свою опричь десять тысяч конных в броне и сорок тысяч пешцев с булатом.
– А у самого тебя сколько надежа-воинов осталось? Пешцев и конных? – спросил Мстислав, внимательно глядя в лицо Котяну.
– К жалости моей, откочевали к королю угринов Белла бурлы, йетта, джузан и токсоба. Остальные кмети при мне. Тысяч двадцать пять пешцев и конных тысяч пять будет. Мы готовы татар переможить.
– Ты пых-то свой смири! Как верить тебе и подобным? – ярость охватывала Мстислава все более и более. – Когда хрестьянин побожится, душе его хрестьянскою и на той правде во веки стоит. А ваш брат бусорман побожится верою бусорманскою, а вера ваша равно бешеной собаке, и поэтому вашему брату бусорману и верить-то нельзя.
– Зря укоряти ты меня, Великий князь, и окаяти называешь. Я заразиться с ними изнова хочу, хоть они мне союз и удел предлагают, – закончил Котян и посмотрел на Мстислава долгим взором.
Мстислав понял, что зашел слишком далеко, упрекая Котяна. Он вспомнил слова наказателя своего: «Друзей надо держать близко к себе, а врагов – еще ближе».
– Лады, хан. Буесть и добле твоя всем известна. Не остатний день живем! Заразимся еще. Эй, кто-нибудь! Парубок! – крикнул он, подходя к дверям, украшенными наличниками из красного шифера, скрепленного железными стержнями и залитыми свинцом. – А ну, кликать сюда тиуна!
Через несколько минут в горницу вошел немолодой мужчина с торчащими в разные стороны седыми волосами. Одет он был в простую льняную рубаху с пришитыми на спине и груди цветастыми подоплеками. Единственное, что выдавало его высокий чин, – сапоги, пошитые из кожи задних лап медведя.
– Вот что, тиун, примешь хана и людей его на полную сыть. Камоню ханскому – три меры овса. Остальным коням по одной довольно будет. Ступай!
Тиун низко поклонился и молча вышел из горницы.
– Ну, а ты, Котян Суетович, сегодня сообедником моим будешь. Идем в сени, там уже все готово – и мед боярский без патоки, и бараньи лопатки, и рябчики, и много еще чего.
Услышав про угощение, Котян заулыбался. Всем на Руси была ведома его страсть ласкосердию. Стол действительно ломился от яств, и логвица хана всегда была полна медом. Чать по знаку Мстислава все подливала и подливала брагу уже захмелевшему хану. Язык Котяна развязался. Из его хмельных бессвязных речей Мстислав понял главное: брани не избежать. Захватив половецкие степи, хинови не остановятся. Неведомый сильный враг стоял у ворот. Карпини был прав, нужно было немедля готовиться к брани.
– Эй, парубки! – князь поднял руку, и двое молодых слуг, словно выросших из-под земли, предстали перед ним. – Отведите хана Котяна в покои его. Да смотрите, не уроните, – Мстислав кивнул на грузное тело. Котян, развалившись на подушках, уже спал беспробудным сном и гром-
ко храпел.
Отправив хана почивать, Мстислав вышел из сеней, спустился вниз в горницу и крикнул мечника.
– Напишу я грамоты Великому князю Галицкому, князю Владимирскому, князьям Волынскому, Черниговскому, Курскому, Путивльскому, Трубецкому, посадникам Вече-Новгородскому и Псковскому. Во все концы земли русской, елико доставить! Понял ли ты меня?
Мечник молча кивнул.
– Возьми самых проверенных прелагатаев, бери лучших фарей – и в путь. Немедля! Исполните – будет вам от меня алафа. Ступай, торопи коней! – крикнул ему Мстислав уже вдогонку.
Через две седьмицы, в преднедельник, Киевский Великий князь Мстислав Старый принимал у себя в Верхнем городе Великого князя Галицкого Мстислава Удалого, Великого князя Владимирского Даниила, князя Курского Олега, князя Пронского, посадников Новгородского и Псковского, архиепископа Митрофана. Прислали своих представителей и другие князья из дальних уделов земли русской.
Слуги, разлив в тяжелые серебряные кубки брусничную воду и квас, вышли, плотно затворив за собой тяжелые двери.
– Я тщился одестимти всех князей земли русской, – начал Мстислав, – ибо с тех пор, как восходит Ярило над землей нашей, николи не было беденства большего. Мнится мне, братии, не время каторыжиться. Пришла пора капититься и заразиться с ворогом общим. Что скажете, други? Реки ты, князь Галицкий, – обратился Мстислав Старый к Мстиславу Удалому Галицкому, южику половецкого хана Котяна.
– Други! – начал свою речь князь. – Сегодня они взяли нашу землю, завтра ваша взята будет. И если не подсобим мы половцам, то пристанут они к врагам нашим и сила татар приумножится...
Закончив, князь Галицкий сел на лавку и глотнул квас из серебряного кубка.
– Ресноту глаголишь, князь, – поддержал Мстислава Уда-
лого князь Олег Курский. – Лучше встретить ворога на чужой земле, чем на своей.
– Покумекать надо... Хан Котян всех нас переклюкать почится, – сказал кто-то из князей.
– Да, он всех нас обадить хочет, – раздались голоса. – Мало нам горя от него было.
– Не печальтеся об этом, братия, – вновь встал князь Галицкий. – Не тревожьтесь! – он скинул с широких плеч епанчу. – Воеводой половцев я назначу Яруна. Кому он не ведом?
Старого половецкого воеводу Яруна, сподвижника русских во многих походах и героя Липецкой битвы, знали на Руси все. И все-таки решимости объединиться не было.
Князья северных земель колебались и раздумывали. Видя их сомнение, Мстислав Старый, поднявшись, предоставил слово митрополиту Митрофану.
– Что мните, владыко? – спросил князь Митрофана, сидевшего в высоком кресле отдельно от князей и посадников.
Митрополит встал, опираясь на жезл, и принялся неистово молиться, отбивая поклоны иконе Божьей Матери, висевшей в красном углу. При этом бархатные кисти филони на его плечах раскачивались из стороны в сторону в ритме его поклонов. Все напряженно ждали. Наконец, закончив молитву, митрополит Митрофан поднял жезл, на вершине которого были две змеиные головы и золотой крест меж ними, и сильно ударил им о деревянный пол гридицы.
– Ты, князь, приставлен к земле русской от Бога. Я же должен удерживать вас от кровопролития. Выйти в Царство Небесное должны мы, не оскверняя себя кровью. Оный век ничто по сравнению с бесконечным блаженством души нашей после смерти. А терзанья тела нашего бренного и есть плата за вечное блаженство, – Митрофан сделал паузу и обвел взглядом всех присутствующих. – Слыхивал я, что бусурмане не чинят козней вере нашей и податями и обраками не укоряте церковь святую.
– Вот истинно, о чем ты печешься, митрополит! О монастырях да уделах своих! – вскричал сидевший по ошую от князя Мстислава Старого Олег Курский. – А за оратаев простых кто печеться будет?
– Не сметь пеняти мне, Олег! – ударив жезлом об пол, вскричал митрополит. – Молод еще, молоко на губах не обсохло. Вот... вот! – он кинул жезл на стол и, отвернув полу фелони, достал из-за стихири письмо. – Пишет мне Субедей, хан монгольский: «...Не тронем и десницы земли вашей и имущества вашего, и веры вашей ничем не поругаем».
– Лагодите ты супостатам, митрополит Митрофан. Оттого и не речешь про другую грамоту, – сказал, вставая со своего места, посадник Киевский Твердохлеб – высокий молодой мужчина в простой домотканой рубахе с открытым воротом.
– О какой грамоте гришь ты? – вскричал митрополит, но в голосе его явно звучали нотки страха и неуверенности.
– О грамоте папы латинского, Евгения. Он унию предлагает и пять тысяч генуэзских арбалетчиков готов прислать. Неужто запамятовал ты, митрополит? Нехорошо.
– Не бывать у нас унии с латинянами, веропродавцами. Пока я митрополит на Киеве, веры на поругание не дам! – закричал Митрофан и, подняв жезл, громыхнул им об пол.
– Оно так, Митрофан. Мнить ты должен о пастве своей. Но знай: живем мы все на Руси по «Правде Ярослава», и вече народное не позволит никому делать бездушество. Помнишь ли ты, митрополит, как простая гадь с великим срамом архиепископа Арсения из епископского дворца, аки злодея и шиша, пихаюце за ворот, выгнаша, а? То-то же! Помни присно.
Посадник сел на лавку и во всеобщей тишине одним глотком осушил кубок брусничной воды. Митрополит Митрофан и хотел бы что-то возразить, но лишь теребил длинную седую бороду и в волнении постукивал жезлом.
Не будем каторыжиться, други, не за этим решили капититься мы в сей час окаянный, – Мстислав Старый в который уже раз тяжело поднялся со своего резного кресла и с шумом отодвинул его от стола. – Мнится мне, нет среди нас израдецов. А потому и я хочу прочесть вам, братия, грамоту от Джэбэ-хана. – Мстислав достал из сурмяного зепя свернутый лист бумаги. – Должен я обстети вас. Внемлите все, не стану вас обадити. «...Слыхали мы, что вы идете против нас, послушавши половцев. А мы вашей земли не трогали, ни городов ваших, ни сел ваших. Не на вас пришли мы, а на холопов и конюхов своих, половцев. Вы возьмите с нами мир. Коли побегут к вам – гоните от себя и забирайте их имения. Мы слышали, что и вам они наделали много зла. Мы их за это и бьем».
Закончив читать письмо, князь Мстислав свернул его и бросил на стол перед собой. Некоторое время все молчали. В горнице стало тихо – настолько, что слышно было, как капает воск со свечей, стоящих в огромных бронзовых подсвечниках по углам гридицы. Никто не решался произнести ни слова. Мстислав Старый, опершись руками о дубовый стол, обвел взглядом низко склонивших головы князей, бояр и посадников.
– А эту грамоту дал мне во хмелю хан Котян Суетович, – Мстислав наклонился и достал из-за голенища сафьянового сапога сложенный вчетверо лист бумаги, – да забрать забыл.
Мстислав прочел письмо Субедей-хана Котяну, где тот в тех же выражениях заверял половцев, что ведет войну только против аланов, а к ним, копчакам, никаких претензий не имеет. Закончив читать письмо, Мстислав аккуратно сложил его.
– Но и это не остатняя грамота, други. Вот, добыли мне с великим риском прелагатаи мои, – Мстислав подошел к ларцу, стоящему на кованом сундуке, снял с шеи ключ на цепочке и, отворив дверцу ларца, достал порванный в двух местах пергамент с бурыми пятнами крови по углам.
– Кмете мои изрядно буйность и добле явили. Многие живота лихованы, доставая лист этот. Из самого Каракорума везли. Грамота еще Чингиз-ханом, ныне покойным, писана. «...Повелеваю Субеетай-Батура, – немного помедлив и выпив брусничной воды, князь начал читать, – дойти до одиннадцати стран и народов, как то: Баяжигит, Оросут, Кибчаут, Канлин, Мачьжерат, Асут, Сасут, Серке сут, Кешимир, Болар, Лалат. Переправиться через реки многоводные Идил и Аях и дойти и взять самый город Кивамен-кермен». Писано то в Каракоруме. – Закончив чтение, Мстислав аккуратно положил грамоту на стол перед собой и оглядел всех сидящих. – И что за диво, что взяли они копьем и избили все народы эти. Что за диво, что с полудня от половецких степей не возмагоста идти в поле смрада ради множества избиенных? Никому, братия, охабиться от сыроядцев этих не получится. Надо дружно потяти мунгитов. Вот где реснота, ибо весь мир наш перевернут они, и не будет ни вече, ни князя, ни оратая свободного. Потщимся, братия, давайте роту дадим на Библии святой.
Закончив свою речь, Великий князь киевский Мстислав Старый сел в кресло и, сжав кулаки, положил их на стол перед собой.
Дело было решено. Все русские князья дали клятву защищать южные границы как свою землю, сообща. На том и порешили. Затем, уже поздно ночью, всех пригласили на второй этаж в княжеские сени, где на пол был постелен яркий дорогой персидский ковер, а на лавки – половички. Мстислав Старый сам ломал хлеб и подавал его с солью гостям, низко кланяясь.
На мраморном возвышении ломился от яств дубовый стол, окованный серебром и покрытый золотым бархатом. После короткого сигнала бирича стольник внес, согласно старинной традиции, жареного лебедя на золотом блюде. За ним кравчие подали зябликов с солеными лимонами и тетеревов, фаршированных ветчиной со сливами и огурцами. Немного погодя гашники поставили на стол огромные серебряные тарелки с шейками, пупочками и печенью молодых кур... Потом пришел черед налимьей ухи с рыбными пирогами.
– Руси есть веселие пить. Не может без этого быть! – кричал захмелевший Котян, а виночерпии все подливали в его логвицу мед и брагу.
Одно блюдо сменяло другое: холодное, горячее, жаркое, пироги... Когда дело дошло до верхосытка, большинство гостей были изрядно пьяны, накушавшись вина, красного и белого меда. Наконец, митрополит Митрофан заплетающимся языком прочел молитву «Достойно есть», и гости с помощью слуг разбрелись по княжеским покоям.

_______________

Юртич – офицер.
Толмач – переводчик.
Окаяти – назвать жалким.
Заразиться – сразиться.
Тиун – распорядитель княжеского двора.
Ласкосердие – обжорство.
Прелагатаи – разведчики.
Алафа – награда.
Одестимти – известить.
Каторыжиться – ссориться.
Реснота – правда.
Обадить – обмануть.
Мнить – думать.
Оратай – пахарь.
Лагодить – потокать.
Шиш – вор.
Каторыжиться – пререкаться.
Израдец – предатель.
Обстеть – известить.
Обадитъ – обманывать.
Прелагатаи – разведчики.
Кмете – воины.
Живота лихованы – убиты.
Охабиться от сыроядцев – спрятаться от дикарей.
Потяти – ударить.
Оратай – пахарь.
Рота – клятва.