Кривая автослесаря. Любаша 8

Бойкая и общительная Любаша быстро сдружилась с одноклассниками-первоклашками: носилась с ними на переменах, гуляла и играла после школы, шалила на уроках. Только не было у неё такой подружки, которой могла бы она открыть свои сокровенные мечты и доверить маленькие, детские тайны. Многие дети к ней тянулись, но сторонилась Любаша близкой дружбы, от того, что ещё в садике, крепко вбили в неё чувство собственной ущербности: из-за их бедности, из-за отца–уголовника, из-за маминой работы… Нянечка Ирина Афанасьевна никогда не пропускала удачный момент напомнить исподтишка: чья она дочь и где её место. Теперь Любаша ходила в школу, и всё было сызнова, потому не могла она, не смела ни кому из одноклассников, показать свою реальную жизнь.
Всегда опрятная и аккуратная Любаша училась старательно, и быть бы ей отличницей, но по причине слабенького здоровья часто болела и пропускала занятия в школе (ОРЗ и ОРВИ были её верными спутники) и скакала с тройки на четвёрки, постоянно навёрстывая школьную программу. Поначалу одноклассники приходили её проведывать, но увидев их в дверной глазок, Любаша всегда находила отговорку, чтобы не открывать дверь: или мама пошла в магазин и закрыла её на ключ, или заело замок, или у неё такая заразная болезнь, что к ней совсем нельзя подходить… а бывало и просто не отзывалась на звонки, будто ни кого нет дома. Она находила любую причину, чтоб ни кто не смог увидеть эту никогда не видевшую ремонта квартиру уставленную старым, убогим барахлом, некогда называвшимся мебелью, да так, со временем, и отвадила ребят от желания заходить к ней в гости.

Все три года Галя строчила Косте письма, слала передачки и, как образцовая жена, верно, ждала его освобождения из тюрьмы. По-прошествии трёх лет Костя не появился. Он не прислал ни единой весточки и совсем не давал о себе знать. Галя сделала запросы  в ИТК и УФСИН в надежде, что ситуация с загадочным исчезновением супруга прояснится. Из ответов следовало, что Матюхин отбыл наказание и благополучно вышел на свободу. Галя пребывала в полной растерянности, не зная, как жить дальше: муж не жив и не мёртв, он не в тюрьме, но и не дома, вроде как без мужика, но и не вдовая. Год Галя прожила в ожидании разрешения сложившейся ситуации — ситуация не разрешалась и опасения, что муж может объявиться в любой момент, начали ослабевать.  Ещё год потребовался, чтобы она твёрдо уверовала в окончательное исчезновение Кости. Наконец полностью осознав своё освобождение от всяких обязательств перед мужем, Галина с каким-то невероятным остервенением начала устраивать свою личную жизнь. Рвение, с которым Галя стремилась заиметь нового мужа, делало невозможным совместное проживание матери и дочери в одной комнате и, в конце концов, Любаше пришлось перетащить своё кресло-кровать на кухню и обосноваться там, на постоянной основе, туда же она пристроила свои школьные принадлежности, ручную швейную машинку подаренную бабушкой и вязальный инвентарь. Претенденты на звание главы семьи менялись так часто, что Любаша не успевала запоминать их имена и лица. Галя, трезво оценивая свои далеко не модельные внешние данные, возраст, материальное положение и наличие «прицепа», не строила иллюзий на свой счёт. Она не ожидала принцев с шампанским и букетами роз, а действовала сама — решительно с применением не мудрёной, но безотказной тактики: обилие водки и разнообразие закуси. Не шибко видные и, можно сказать, невзрачные кавалеры были невероятно прожорливыми и много пьющими. По причине того, что менялись они слишком часто и на каждого новоприбывшего претендента требовалось произвести первое, феерическое впечатление в виде шикарного стола, это расточительство самым безжалостным образом било по их и без того скудному семейному бюджету. Если, раньше Галя с дочерью худо-бедно перебивались от зарплаты до зарплаты, то теперь денег не хватало катастрофически,  не спасала бабушкина помощь деньгами, и продукты из её небольшого подсобного хозяйства. К тому времени Любаша связала свой первый свитер, сшила себе юбку, а бабушка принесла ей первые заказы: подвернуть брюки и заменить молнию на кожаной куртке.  У бабушки было множество старомодных, отстойных вещей, пошитых из материала отличного качества, а уж вязаных свитеров и кофточек вовсе не счесть и всё из той эпохи, когда тушёнку делали из мяса, мороженное из молока, а шерстяные нитки из шерсти.  Вместо игр и гулянок, Любаша сидела на своей кухне и до поздней ночи перекраивала, распускала, шила и вязала… кроме этого, бабушка стала частенько приносить не хитрые портняжные заказы и у Любаши теперь появились собственные, карманные деньги. В первом подъезде Любашиного дома, на пятом этаже проживала смазливая, молодая бабёнке Наташка Укуркина. Наташка нигде не работала, при этом имела машину, шикарно одевалась и регулярно раскатывала по заграничным курортам. Местные старушки пристально следили за этой подозрительной особой и таки выяснили, что содержит её богатый любовник: интересный, представительного вида, не местный, вероятно семейный. Совсем недавно, бабульки, не ведали, чем живет Укуркина и подозревали её в проституции (иного объяснения её праздной и безбедной жизни не было) и демонстративно отворачивались, когда она, поцокивая шпильками и непристойно виляя бёдрами, проходила мимо скамеек, где они с утра до ночи обсуждали наиважнейшие дворовые проблемы. Их буквально раздувало от негодования при виде того, что эта бесстыжая девка не просто игнорирует их, но и всем своим нарочито-вульгарным поведением уничижает авторитет приподъездной, скамеечной элиты. Теперь же узнав истинное положение вещей, при её приближении, старушки приветливо улыбались и громко, радушно здоровались, кланяясь головами. Хахаль Укуркиной вполне мог занимать высокую должность, а жизненный опыт пенсионерок показывал, что начальники уважают почтительное отношение не только к собственной персоне и своим домочадцам,  но и к тем с кем делят постель вне семейного очага. В противном случае гнев чиновника может принести множество крупных проблем  и мелких неприятностей.
Любаша шла из школы домой, погрузившись в свои мысли. Она подпрыгнула от неожиданности, когда рядом с ней тормознул розовый «Матиз».
— Любка сядь-ка в машину, разговор есть, — высунув в приоткрытое боковое окно свою блондинистую голову, позвала девчушку Наташка Укуркина.
— Здравствуйте тётя Наташа! — залезая на переднее сиденье, поздоровалась Любаша.
— Ещё раз назовёшь меня тётей, получишь в лоб! — Наташка погрозила ей пальцем с длинным, перламутровым ногтем. — Заруби на своём курносом носу: для тебя я просто Натэлла.
—  Зарублю, — согласилась Любаша.
— Мне, короче, тебя одна знакомая посоветовала, — любуясь собой в зеркало заднего вида начала Наташка. —  Говорит, что живёте вы бедненько и у тебя постоянно какая-то движуха, чтоб подзаработать...
— Нормально мы живем, — покраснев, буркнула Любаша.
— Ладно, вы богачи, но деньги-то нужны?
— Нужны.
— С подругами сплетничать любишь?
— У меня нет подруг.
— Упс! — Наташка удивлённо захлопала наклеенными ресницами. — Совсем нет подруг?
— Не, ну есть, конечно: одноклассницы, нормальные знакомые… а так, чтобы подруги, так таких нет.
— Ну, и хорошо. Давай по делу, — Наташка закурила тонкую, длинную сигарету, выпустила в окно струйку дыма и продолжила:
— Мне нужен человечек, типа домработницы: постирушки, пропылесосить, пыль смахнуть… салатик сделать, если чё… Ещё я часто уезжаю, и надо бы за квартирой присматривать. Мне тут сантехник, скотина безрукая, душевую кабинку поставил, а я на Мальдивы укатила и воду дома не перекрыла. Этот гондурас грёбаный, какую-то гайку не докрутил, так от меня Евстигнееву, старую лошадь, две недели поливало. Даже не поливало, влёгкую подкапывало… а воплей на всемирный потоп. Золотых гор не обещаю, но и у тебя грыжа не вывалится: так, как-нибудь на выходных или вечерком будешь заскакивать. Ну как?
— Почему я?
— Потому, что с бабками или с этими, — Наташка мотнула головой в сторону группы женщин увлечённо обсуждающих какую-то новость, — связываться не хочу. Будут везде своё рыло совать, а потом кости перемывать. Подвернулась ты — предлагаю тебе. Подвернулась бы другая не болтливая — предложила бы другой. Если согласна, бери визитку и скинь мне свой номер. Если нет — вали отсюда. Рожай резче.
— Можно, конечно, попробовать.
— Ок! Жди звонка и не трепись ни кому, а то скажут, что сиповку малолетнюю припахала. Тебе сколько?
— Тринадцать.
— Нормально. Всё, чеши домой.

Кружась и подпрыгивая, полушла-полубежала Любаша к Натэлке и всё, на что ещё совсем недавно смотрела она с раздражением и неприязнью, теперь вызывало у неё искренний восторг. Весь окружающий, убогий пейзаж был прекрасен этим солнечным, зимним утром: и стоящие на отшибе покосившиеся сараи, казались кодлой подвыпивших мужичков в залихватски нахлобученных мохнатых папахах. И стильной челкой свисали с крыши заброшенного барака сосульки, до половины прикрыв его чёрные окна-глаза. И даже трухлявый телеграфный столб будто и не был переломлен въехавшим в него «Жигулёнком» беспутного таксиста Кувшинова, а низко преклонился перед Любашей в почтительном приветствии.  Не было ещё у Любахи такого светлого жизненного отрезка, чтоб всё шло так ровно, да благостно и каждый наступивший день приносил радость. Бабуля портняжные заказы, хоть и по мелочёвке, но почти каждый день таскает. Две-три, а иногда и четыре сотни можно заработать за вечер не напрягаясь. Она бы на заказ: и свитера, и кардиганы вязала, и платья шила… но ведь на другой день вся школа об этом узнает и каждый пальцем будет тыкать, да ещё «погоняло», типа, «Золушка» приклеят. Нет уж, лучше ковыряться втихорька и пусть классуха с её стукачками сами гадают: откуда и как?.. В среду Анна Ивановна собирала деньги на новые занавески для класса, так у неё аж рожа от удивления пятнами пошла, когда Любаха услышав свою фамилию, подошла к ней, небрежно бросила на учительский стол пятьсот рублей и с гордым видом вернулась на своё место. И самым удивительным образом отметки Любы по алгебре и геометрии поднялись до четырёх и пяти баллов, а дневник перестал краснеть от замечаний строгой училки.