Одинокий остров

Остров такой маленький, куда ни посмотришь – море.

Скалы обрываются вертикально вниз, в бездонную черноту, спрыснутую блестящими плавниками рыб. Только на восточной стороне узкий пологий клин, усыпанный мелкой галькой, спускается, извиваясь, вдоль хребта, взмывая из-под воды острой будто игла скалой в нескольких сотнях футов. Тень от нее, рассеянная и вспушенная словно кисть, на рассвете достигает пляжа…

…с единственным на тысячи лье человеком, вжавшемся в песок, видящим сны о далекой жизни, которую уже не вернуть.

Все, что способно говорить здесь и понимать слова – только я один.

Иной раз мне кажется, что птицы произносят «Куда?! Куда?!» Невольно восклицаю: в Брежуш да Каррегейра, залив Сетубал, в дом на краю полей! Успеваю произнести это до того, как осознаю, что глупо и бессмысленно отвечать бестолковым птицам, что еще чуть-чуть и я просто сойду с ума, начну спорить сам с собой или с редкими деревьями, цепляющимися за скалы. С морской волной – вот уж кто любит поговорить!

Брежуш да Каррегейра. Иногда, поздно вечером или на рассвете, с трудом вспоминаю название местечка, где я вырос. Вообще, в голове вертится все меньше и меньше слов. То одно забываешь, а то другое. Это меня тревожит.

Разве не Всевышний дал нам язык? Разве человек может стать бессловесным как четвероногая тварь? Или, содрогаюсь от одной мысли, как холодная и скользкая рыба, живущая без воздуха и опоры?

Утешаю себя, вспоминая падре Саккардо: ибо данное Господом не отнять у дитя Его, покуда само оно не отринет сей благой дар; се – грехопадение.

Если и грешу я, падре, отрекаясь мало-по-малу от человеческой речи, то грешу невольно, и кто мне будет за то пенять? Впрочем, друг Жозе, отвечаю я сам себе, это лишь уловка. Ты знаешь – кто.

Она снова явится. Вновь станцует на скале для тебя. И опять ты будешь рыдать и царапать кожу, ища и не находя ответа, что это – наваждение или явь? Отрада или грехопадение? И чьи это голоса ты слышишь из-за скалы, ведь танцовщица не размыкает губ, только для поцелуя.