Не дождетесь! 2

   
Сергей ДОЛГИЙ
(сказки старого ирониста)

К 8-му марту
Мои дорогие любимые женщины! Простите меня, за то, что с вами уже не будет настоящего мужика, с которым можно «бухать», распутничать и хулиганить! Не с кем будет «наставить рога» своим никчемным мужьям! Ну, не виноват я!!! Поизносился, постарел. Годы свое берут, а достойной замены нет! Не вижу! Вымерли! Еще раз – пардон медам! Вытрите слёзы! Прощайте!  Ваш любимый Сергей Иванович.


Религиозная крамола

– Община отщепенцев: пять букв? – спрашивает у сидящих рядом с ним на скамейке Всеволода Леонидовича, Володи Чернышева и меня Анатолий Макаров. У него в руках был журнал «Бабушкин пирог» с кроссвордами.
– Шобла, шайка, банда, клика, хунта… – начал перечислять, загибая пальцы, Сева.
– На букву С! – перебил его Анатолий.
Мы все, кроме Чернышева, задрали головы, скорчив задумчивые глубокомысленные рожи, а потом разом в ожидании повернули свои взоры на Володю.
– Мне, кажется, под это неэтичное определение, подходит слово секта, – проговорил он, посмотрев на название журнала.
– Кстати, недавно один такой отщепенец подошел ко мне на улице с какой-то благой вестью… – сказал, брезгливо скривившись, Всеволод Леонидович.
–  Видел я его. С «фингалом» под глазом! – прервал я Севу.
– Это, наверное, наши православные уголовники экстремисты из седьмого дома ему «повесили», –  проговорил, задумчиво усмехаясь, Макаров.
– Так вот, с благой вестью подошел… – продолжил Сева, поглаживая свой кулак левой руки, и, толкнув локтем Чернышева, спросил у него, – Что за хрень такая?
– Весть Иисуса Христа о наступлении Царствия Божьего или история жизни, смерти и Воскресения Иисуса, – сказал, Володя и пояснил, – «Благая весть» это секта, скорая религиозная помощь, как они считают.
– Ко мне тоже приставали с помощью! – запихивая скрученный журнал за пазуху, проговорил Макаров, – Они тут по нашей улице шастали целую неделю!
– Сегодня их что-то не видно, – говорю я и спрашиваю у Макарова, – А что ты Толя одному из них такое сказал, что он от тебя шарахнулся, как от чумного?
– На его вопрос я ответил вопросом: – «Ты хочешь остаток жизни «сидеть на игле», глотать «колеса» и «ходить под себя?»  Смотрю на него и вижу, что он не понял, я ему тогда объясняю, что «сидеть на игле» – это значит колоть через шприц лекарства, «колёса» – таблетки, а «ходить под себя» означает, что его будут возить на инвалидной коляске. Какой-то парень тупой попался!  Смотрю – не понимает. Тогда я складываю кисть в кулак, подношу к его носу и спрашиваю: «В рыло хочешь?» Мгновенно понял! – Макаров самодовольно откинулся на спинку скамейки. 
– Я видел, как, после Толика, к тебе тоже подходил с благой вестью, – обратился ко мне Сева, – Ну и о чем ты с ним беседовал Сергей Иванович? Ты, махровый атеист?
 – Я махровый атеист на девяносто процентов, а десять процентов на распутье между космическим разумом и реинкарнацией, – начал я, – Я не спросил, почему у него «фингал» под правым глазом. Я ему сказал, чтобы он передал в своих молитвах, своему Иисусу, что с некоторых пор, я его не люблю. А он спросил: – «Почему?»  Я ему: – «Ты у меня крылья ангельские за спиной видишь?» Он говорит, что не видит. «А почему, – я спрашиваю, – их нет?» «Почему?» – переспрашивает он. «Потому, – говорю я ему, – Что бога нет! Я не пью, не курю, на «стометровку» не хожу, в казино тоже, я законопослушный. Я ангел! А крыльев нет! Значит, что? Значит, бога нет! А если и есть, то любить его не за что. Посмотри вокруг, на этот «гадюшник», что он наспех за шесть дней сотворил! И ведь я в нем живу!» Я не повесил ему «фонарь» под левый глаз – я же законопослушный интеллигент, гуманист, «душелюб» и «любовед». А мог, как когда-то, лет тридцать назад – пожалел «щавлика» хлипкого.  Я просто пошел дальше, – и, обращаясь к Севе, спросил, – А к тебе подходили?
– Я, как православный христианин на 99 процентов от ответа воздержусь, – поглаживая свой кулак левой руки, проговорил Сева с грозным прищуром.
– Так это ты!? Ты же левша! И «фингал» у него был под правым глазом! – осенило Макарова.
– А у тебя, Володя, спрашивали? – игнорируя Анатолия, обратился Всеволод к Чернышеву.
– Я извинился, и сказал, что у меня нет времени вести с ними беседу по теологическим вопросам истолкования какого-либо религиозного учения и догматов какой-либо религии. Что спешу в мечеть на зухр, полуденную молитву, обеденный намаз. Я еще раз извинился и сказав: – «Аллах с вами, ас-Салям!», оставил их в философско-богословских раздумьях, – проговорил, иронично улыбаясь, Чернышев.
 Все ошарашено уставились на Володю.
– Не волнуйтесь я на шестьдесят процентов атеист. А остальные сорок я истинно верующий во все существующие в мире религиозные конфессии, которые я должен был знать по долгу службы, – проговорил на полном серьёзе бывший посольский работник Чернышев, владеющий кучей иностранных языков.
– И какая из них самая-самая тебе близкая? – поинтересовался у него я.
– Все они по-своему хороши и миролюбивы. И нам надо уважать их все и быть, как сейчас модно говорить, толерантными, – с тихой задумчивостью произнес Володя и, посмотрев в сторону Севы, продолжил, – А насилие и нетерпимость к тем, кто думает и живет не так как ты, вызывают ответную реакцию и в результате мы видим то, что сейчас видим.
06.03.20

Хочу в СССР!

 Мы с Севой, как соратники-пенсионеры, перенесшие операцию коронарное шунтирование, вышли на ежедневную прогулку. Совершить ритуальный круг по Заводскому району, положенных нам в норму кардиологом пять километров.
 На обратном пути у нашего магазина Сева вспомнил о том, что его жена поручила ему кое-что купить. Я тоже вспомнил, что не мешало бы купить одноразовых бритв для зачистки волосяного пуха, который электробритва почему-то не удаляет.
 Зашли в магазин. Сева с корзиной пошел в зал за продуктами, а я за бритвами. Взял первый попавшийся пакетик и пошел к кассе. За кассой сидела моя знакомая продавщица молодящаяся холостячка лет пятидесяти с хвостиком, имевшая на меня «виды». Макаров говорил, что она сейчас в «поиске»: сын привел в её «двушку» брюхатую невестку и моей знакомой стало тесновато. С ней мы всегда, якобы, в шутку, говорили и очень даже без стеснения на любые скользкие с сексуальным уклоном темы.
– Сергей Иванович, – поговорила она, мило улыбаясь, разглядывая мой пакет с одноразовыми бритвами, – Я ревную!  Для какой это пассии вы их взяли?
 Поглядев на мое озадаченное лицо, она весело пояснила:
– Это же для женщин!
Я ничего не ответил и, расплатившись, про себя подумал, что «лопухнулся». Прикинув в уме, что нет никакой разницы, какими бритвами брить я, стыдливо склонив голову, стеснительно перебирая пальцами, решил «прикольнуться» и заодно «отвадить» её от себя.
– У мужчины тоже имеются интимные нежные женственные места. Точнее одна часть тела, – потупив очи, сказал я. 
– Какая? – заинтригованно спросила она.
– Жопа, – шепотом произнес я это неприличное слово, стараясь как можно нежнее.
– У вас женская часть тела это… – начала она, прыская в кулак.
– Нет! Не моя! – прервал я её и, указывая большим пальцем, на подошедшего с корзиной немного глуховатого Всеволода Анатольевича, прошептал: – А моего бой-френда.
 Она раскрыла рот и уставилась на Севу, который увидев такое внимание к себе, скромно потупил глаза.
 Я быстренько выскочил из магазина…
 На следующий день мы с Севой вышли на прогулку, чтобы совершить наш ритуальный круг.
– Приветик сладкой парочке! – говорит мне и Севе, идущая к нам навстречу, соседка Валентина.
– А почему сладкая? – спрашиваю я.
– Потому, что Сергей Иванович, вас видят все время вместе! 
– Парочка? – засмеялся Сева, потом подумал и сказал, как бы в оправдание, – Это всё Сергей Иванович с его оздоровительным променадом. Скучно одному видите ли!
– Так говорят продавщицы из нашего магазина, ещё говорят про бой-френ… – Валентина запнулась и, подозрительно обозрев нас обоих, неуверенно произнесла: –  Мне, казалось, что наоборот. 
– Валя, ты это серьезно? – испуганно спросил я, подумав про себя, что раньше в СССР моя шутка трактовалась бы иначе. Тогда слова бой-френд не знали.
– Я, думаю, Сергей Иванович, что ты, как обычно в своем амплуа…  Неудачно пошутил или что-то «ляпнул» в магазине. В наше время надо осторожнее выбирать слова. Тебе, занятому творчеством, витающему в облаках, лучше держать язык за зубами! – назидательно указала соседка.
– А лучше вообще не жить? – спросил её я.
– Так! – крякнул Сева, грозно посмотрев на меня, – Признавайся! Чего ты там давеча отчебучил. Я видел, как Матвеевна на меня глаза таращила, когда ты сбежал из магазина с пакетом одноразовых бабских бритв!
– Хочу в СССР! Верните светлую идею в коммунизм! – возопил я, игнорируя вопрос Севы.
– С чего вдруг? – язвительно поинтересовалась моя соратница по «Яблоку» Валентина.
– Тогда можно было в обнимку пройтись с другом по улице. Хаять в разговорах, мировой капитализм. Даже шлепнуть по мягкому месту знакомую женщину и пошутить с переодеванием в женское платье. Обложить двухэтажным матом педерастов и лесбиянок, не опасаясь… –  я захлебнулся от волнения и, не очень натурально, плаксиво продолжил – Что мы сейчас строим, какое светлое будущее, к чему стремимся!?
– Сам же «дерьмократ» сраный, интеллигент вонючий способствовал! А теперь будь толерантным и трансгердерным! И молчи в тряпочку! – не скрывая злости, прорычал Всеволод и добавил, поднеся кулак к моему лицу, – А в своих новеллах не погань моё имя и будь предельно осторожен в выражениях!
– Да ты ж у меня в новеллах почти супермен! Есть опасность, что можно оскорбить, чье-либо нежное человеческое достоинство! Даже если это чья-то жопа, – согласился я с Севой, и радостно добавил, – Мое счастье, что кроме тебя Сева, меня никто практически не читает! И кулачишко свой убери! Мы же с тобой «сладкая парочка»! Еще эти трансгердерные подумают, что ты меня приревновал к…
Я не договорил, потому что получил в глаз…
Март 2020 г.

Елене Могилевской (Долгой)
Пусть подарит муженек
Вам укромный уголок –
В смысле: новое жильё,
Где не слышится нытьё,
Меньше будет толчеи,
Коммунальной суеты,
 
Есть надежда, что свекровь
Не испортит тебе кровь –
Станут личные пенаты
В центре города «палаты».
 
Да, конечно, надо смело
В жизни делать перемены,
Больше денег добывать,
На карьеру не плевать...
 
Я тебе желаю, Лена,
Быть настойчивой и смелой
В новой жизни и пути,
Что тернист и долог – 
Ты, сметая все, иди –
Свой возглавить «Золак».
Помни, что с твоей фактурой
Можно стать венцом культуры!
 
С днем рождения, родная,
Счастья я тебе желаю
И того, что ты лишь знаешь,
Но от мужиков скрываешь –
Всё чем дышишь и живешь,
Доброго – чего не ждешь!

P. S.
         Про дочурку я молчу –
         Просто сглазить не хочу!
         Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Апартаменты Долгих                Папаня. 28.02.20

Приятные обиды

 Как обычно я, Толик Макаров, Володя Чернышев и, только подошедший Всеволод Анатольевич, сидели на нашей «философической скамейке».
– Сергей Иванович, – толкнул меня в бок Сева, – Леня жалуется на тебя.
– Лёня? А чего?
– А он твой читатель-почитатель по интернету. Говорит, что про всех нас упоминаешь в своих новеллах, а его, соседа через подъезд, нет, – сказал укоризненно Всеволод.
–  Я его только зимой вижу, и то раз в месяц через окно. У меня есть там, в ранних новеллах пятилетней давности Леня дачник… Ладно, упомяну как-нибудь. А как его фамилия?
– Тридцать лет прожили в одном доме, и не знаешь фамилии? – Сева почесал в недоумении голову, – Аблажей.
– Странная, какая-то волна пошла последнее время. Ни с того ни с сего. Все мои знакомые стали приставать с жалобами: почему я в своих новеллах не упоминаю их фамилий? – проговорил я не без самодовольства, – Наверное, в шутку говорят, что хотят попасть в анналы истории. Я им отвечаю, что это не воспоминания-мемуары, а отдельные произведения, где все написано по определенным правилам жанра. Да, за основу я беру конкретную историю с конкретными людьми, но там только половина, если не треть правды! И вот ты Сева со своим Абражевичем.
– Аблажей, – поправил Всеволод Леонидович.
– Радоваться должен, а не возмущаться, – подал голос Чернышев.
– Чему радоваться? – спросил я.
– Тому, что тебя помнят. Что, даже читают, – назидательно сказал Володя.
– Это пока я бедный пенсионер. А как только я стану… Тьфу! Тьфу! Не дай бог! Знаменитым и богатым, – зачертыхался я не очень естественно, – Меня затаскают по судам…
– За что? – изумился Макаров.
– За оскорбление их человеческого достоинства! – воскликнул я, с театральным страданием схватившись за голову.
– Это сейчас модная тема в мире. Все, как только чувствуют запах денег, неожиданно оскорбляются и вспоминают о своих чести и достоинстве! –  осуждающе сказал, качая головой Чернышев.
– У них ещё придумали домогательство!  – зло проговорил Макаров, – Если не так посмотришь на жопу бабы, могут и посадить!
– Подожди Макаров. А это мысль! – подпрыгнув от возбуждения, вскинул руки Сева, – У меня внук подрастает и ему не помешала бы отдельная квартира! Кстати, Толик, у тебя тоже внук растет и ты, как правдоруб, спец строчить жалобы и подавать иски, нам в этом поспособствуешь.
– Не пугай заранее Сергея Ивановича, – хитро посмотрел на меня Макаров, – Подождем, когда он станет знаменитым и богатым. И, желательно, поскорей. И дай бог ему здоровья!
– А нам надо напрячься, в части обеспечения его сюжетами, – потирая радостно ладони, заерзал Сева.
– А вот вам! – крикнул я, скрутил из пальцев фигу и сунул её поочередно, под нос Севе с Макаровым, – Я все предусмотрел. Не на того нарвались! У тебя Сева в моих новеллах фамилии нет и отчество другое. А у тебя Толя и фамилия и имя совпадают, но ты у меня с зубами и рыжий, и отчество тоже другое. А Толиков, Сев и скамеек у подъезда миллион в нашем городе. Вы плод моего воображения, а прототипы потому, что мне по вам легче ориентироваться, чтобы потом не запутаться.
– Ну, и гад же, ты.  Нас попользовал и хочешь кинуть? А процент за соучастие? – возмутился и вполне серьезно Сева.
– А вот такое я дерьмо! – ехидно прошипел я, – И кукиш я вам уже показывал.
– Одна надежда на тебя Володя, – повернулся Всеволод к Чернышеву. И фамилия и имя и род деятельности… тебе и карты в руки… Про нас не забудешь? Отстегнешь за идею?
– Володя? – жалобно обратился я к нему, – Ты же интеллигент в пятом поколении…
– В десятом! – возмутился немного театрально Чернышев.
– Тем более!
– Я вот думаю, что взыскать такого весомого с тебя Сергей Иванович, – сказал, усмехаясь, Володя, – В анналы истории ты меня ввел. Внуков у меня, к сожалению, нет. С тебя фотография с гениальным автографом в стихах!
– Запросто! Как начать? Другу Володе?
– И другу, само собой.
– Добавить, Мэтру дипломатии?
– Жидковато…
– Корифею?
– Слабовато.
– Гиганту?
– Мелковато…
– Гению?
– Скромно…
 – Богу?
– А еще выше можешь? Я ведь наполовину атеист.
– Я понял. Найдем. На то я и гениальный писатель.
– Когда? – спросил Владимир.
– Если жив буду, через полгода, – не задумываясь, сказал я.
Все одновременно, с изумленным выдохом, вытаращили на меня глаза.
– Не простое это дело писать шедевры, даже если это всего лишь строчка, – я сокрушенно покачал головой и стал грустно перечислять: – Шлифовка начальной мысли, огранка, вылеживание, правка каждый день, минимум в течение месяца, а то и всей жизни пока не получишь удовлетворение.
– Твой тезка Сережа Есенин писал шедевры набело. Черновиков у него кот наплакал… – изрёк, пристально глядя на меня Макаров.
– У него была уникальная память, он сам говорил, что вынашивает в своей голове свои стихи месяцами. Даже гений Лев Толстой восемь раз переписывал Войну и мир. Четыре тома! Шесть лет! – как бы оправдываясь, проговорил я, – Конечно, по наитию, когда снисходит благодать, божественное вдохновение…  можно иногда… Но, надо все равно как минимум не меньше трех раз перечитать. А по заказу на заданную тему…
– Я тебя не тороплю: полгода, так полгода… – примирительно сказал Володя.
 Сидя дома в кресле и разглядывая с благоговением свою фотографию, приготовленную Чернышеву, с довольной улыбкой думал о том, что все-таки я что-то значу и, совсем уж не такое я…
Февраль 20г.


Когда-то любили и нас

– Что-то Сергей Иванович давненько ты на порталах компьютерных не появляешься. Публика волнуется. – Всеволод Анатольевич показал рукой на сидевших рядом с ним на скамейке Анатолия Макарова и Владимира Чернышева, –  Исписался? Спекся? Мы тут все переживаем за дальнейшее существование нашей «философической» скамейки.
– Это вы спеклись! Из-за вас… – с наигранной обидой сказал я, подсаживаясь на краешек скамейки. – Где сюжеты? Где темы и истории? Ведь благодаря вам я пока ещё, как говорит внучка: шевеляюсь.
– Какие сюжеты? –  поникнув головой, виновато говорит Володя, – Сюжеты подбрасывает жизнь… Какая жизнь у стариков?.. Поликлиника, таблетки, телевизор, мусоровынос, магазин, вот эта скамейка…
– И компьютер с твоими пахнущими черным юмором гениальными россказнями… – продолжил Сева.
– Кстати! Я тут, насчет своей гениальности, стишки набросал, –  остановил я его и с театральным гонором задрав подбородок и гордо распрямившись попросил с показной небрежностью, – Только эпиграфа не хватает, может, что посоветуете?..
– Давай! Читай! Посоветуем! – с воодушевлением заерзав на скамейке, радостно воскликнул Макаров.
– Несправедливо в бренном мире, – с пафосом стал декламировать я, – «Уходят» гении, кумиры.
   Ушли и не вернуться вновь
   Властители умов.
Осиротела матушка Земля
Из них в живых лишь я.
Один, как перст,
Тащу свой крест.
После непродолжительной неловкой паузы, в гробовой тишине раздался глас Всеволода Анатольевича:
– Скромность, Сергей Иванович, украшает человека. Это сказал когда-то, кому-то, кто-то из гениев, – и обратился к Чернышеву, – А каков, Вовка, твой предполагаемый эпиграф?
– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» и далее по тексту. Пушкин 19 век, – проговорил, усмехаясь, Володя.
– А не Некрасов? – переспросил у него Макаров?
Чернышев скривился с недоумением, презрительно посмотрел на Толика и с иронией спросил:
– А у тебя найдется эпиграф, к этому скромному панегирику?
– Конечно: Лучше нет красоты, чем… – замялся Макаров, с опаской глядя на Чернышева, – Как бы это, культурно выразится... Чем плевать с высоты! Народная мудрость. А у тебя Сергей Иванович, наверное, тоже есть вариант эпиграфа?
– Естественно! Если Вася не красавец – значит Волга не река! Кто не знает Васю – тот полжизни потерял! Урка Вася. ХХ век, – возвестил я.
– Здорово! – воскликнул Сева. – Но будет лучше, если вместо Васи ты вставишь свое имя или фамилию! Я еще хочу поинтересоваться: а с чего это вдруг твою особу обуяла мания величия? Шерше ля фам?
– Угадал. Пару дней назад позвонила мне одна мамзель. Сорок лет не виделись! То да сё. Вспомнили про нашу самодеятельную туристскую Минскую компанию, именуемую в среде любителей тягать рюкзаки как «Встреча», выросшей на развалинах группы «Почтарей» классика белорусской бардовской песни Арика Круппа. О том, как они с девочками с огромным удовольствием бегали на эту «Встречу», потому что там был их любимый Долгий Сергей Иванович…   Вы, представляете! Любимый! На меня ходили как на знаменитость в опере или театре! Я, конечно же, возгордился и два дня не мог уснуть обуреваемый спесивым высокомерием. И вот «соорудил» амбициозный мадригал.
– Это она, узнав, что ты разведен, хочет покуситься на твои квадратные метры, – заявил Макаров.
– Зачем ей мои метры? Ей уже, наверное, все шестьдесят.
– Одну такую в тюрягу упекли. Она устраивалась сиделкой к одинокому парализованному инсультом пожилому мужчине, а через полгода-год выходила за него замуж, прописывалась в его квартире, и он сразу после прописки внезапно «давал дуба». Так она за восемь лет проделала три раза: дочке и сыну по квартире, а третий раз на квартире для внучки попалась.
– Подожди! – остановил его, что-то задумчиво переваривавший Володя Чернышев, и обратился ко мне, – Я думал Долгий это кличка. Так это ты тот знаменитый Долгий. И я с тобой рядом живу, и мы соседи, уже тридцать лет! Я верю твоей поклоннице. Это – сущая, правда! Я посещал пару раз балдёжную компашку под названием «Встреча». Когда-то давно, пока я не ушел на дипломатическую работу, я был в клубе туристов-водников нашего иняза, и мотался по разным туристским Слетам. «Встреча» и какой-то УМ гремели в те времена.
– Ты, интеллигент в двадцатом поколении, был валацуга? Водочником? – изумился я.
– Я ходил в серьёзные водные походы: Умба – Кольский, Катунь – Алтай, Каа-хем – Саяны и масса рек попроще на пространстве СССР, – виновато, но с достоинством, проговорил Чернышев, – Я перворазрядник. А, Длинный, с которым я на «Встрече» познакомился – тоже фамилия?
– Нет. Он Боря Фейнберг, а Длинный, потому, что худой и под два метра ростом.
– А девушка Петька, с которой я сидел у костра?
– Альбина Лагунова.
– А, почему Петька?
– Когда она была на Памире, у нее руководитель похода был Василий Иванович и он, как-то в шутку ее представил: – «Это мой ординарец Петька». Так она и стала Петькой.
– А слева от меня сидела жгучая брюнетка, а все её звали Валька Белая?
– Она красилась, потому, что на самом деле белая, в смысле, седая.
– Седая!? Да ей не было и тридцати!
– Она в горах шла в связке с молодым туристом в базовый лагерь и сорвалась... Парень успел зарубиться ледорубом и закрепить веревку за скалу. И пока он бегал за помощью в лагерь, она минут десять висела над пропастью.
– Ужас, я бы не только поседел, а… – встрял Макаров.
– Да, нет, когда она висела над пропастью, то пела песни, читала стихи, – сказал я Макарову, и, обращаясь к Чернышеву, продолжил, – Поседела она тогда, когда её вытащили и один «козел» показал ей веревку-репшнур на которой она висела. Из всех ниток репшнура, только одна была цела, остальные перетерлись об острые камни, пока она болталась над пропастью. Посмотрев на эту ниточку, которая спасла ей жизнь, она прямо на глазах у всех поседела… У всех, кто попадал в нашу толпу были прозвища и клички…  Для многих было откровением, что у Гурьяна, одного из основателей «Встречи», друга Круппа, была фамилия Гурьян, а у Долгого была фамилия Долгий. Так, ты был на «Встрече»? Что-то я не припоминаю, – спросил я с удивлением.
– Ты тогда отсутствовал, потому что публика в лесу, сидя у костра, пила за успешный поход Долгого, который тащится с рюкзаком по перевалам Тянь-Шаня. И твоя фамилия звучала постоянно: Долгий то, Долгий сё, Долгий там, Долгий сям.… А заправлял всем, другой «любимец» публики – еврей, отзывавшийся на: Марик, Марат, Гур и, как я теперь понял, на свою фамилию Гурьян! Очкарик! Косой! Лысый! В замызганном ватнике! С натянутой на лысину ободранной кроликовой шапкой ушанкой! Это в августе! В перештопанных бледно-синих байковых шароварах, заправленных в кирзовые сапоги! Бомжара! Но когда он взял в руки гитару и запел. Я сразу в него влюбился! Было здорово! Весело! И еще я запомнил тост у ночного костра, произнесенный этим евреем, держащим литровую кружку с водкой: – «Если будешь пить как я – будешь грязная свинья! Если будешь пить как Долгий – никогда не купишь «Волги»!
– Но должен заметить Сергей Иванович, – вступил бесцеремонно в разговор Сева, мечтательно воздев глаза к небу, – И мы тоже не лыком шиты! Меня тоже женщины обожали! Помню, когда я был студентом машиностроительного техникума… В общаге, где я тогда жил…
 Макаров резко встал и, в ужасе схватившись за голову, уже убегая, закричал:
– Ёма ё! Дочь прибьёт! Забыл! Внука надо встречать со школы!
И Чернышев, тоже вслед за Толиком, вскочил со скамейки и, бросив взгляд на несуществующие часы на запястье, пробурчал, быстро покидая нас с Севой:
– Простите, господа-товарищи-джентльмены, но мне срочно надо закончить для посла перевод, с английского, тронной речи её величества королевы Елизаветы Второй…
 А я как воспитанный интеллигентный человек, сделав учтивый вид, заинтересованного внимательного слушателя, стал уже, наверное, в сотый раз в пол уха, слушать повествование о том, как Сева сворачивал челюсти наглецам, а потом налево и направо оплодотворял женскую половину общежития и его окрестностей в радиусе ста километров…
 Через минуту я отключился от нудного однообразного возбужденного повествования Севы и, с затуманенными, заплывшими от накативших слез глазами, стал в уме, сам себе, ностальгически декламировать поэму Есенина «Анна Снегина», которую я знаю наизусть.  А рефреном поэмы были строки: «…Далекие милые были, тот образ во мне не угас. Мы все в эти годы любили, но значит, любили и нас…»
Февраль 2020г.


Когда-то любили и нас 2

– Хочу с тобой поговорить, по поводу этой «Встречи», – обратился ко мне вызвавший меня на скамейку Володя Чернышев. – Это давно было: конец семидесятых начало восьмидесятых. Но помню, как вчера. Я, когда попал туда, то был ошарашен еще в электричке: все кричат, все галдят, все поют, никому нет до тебя дела. Бедлам! Содом и Гомора! И так двое суток! Но… Эта вакханалия была управляема, чье-то невидимой рукой! И еда была вовремя, и народ по палаткам был пристроен, и костер и «квадрат» вокруг костра и все мероприятия были организованы и каждый третий с гитарой, и все поют, по очереди не толкаясь. Этот, казалось бы, сброд, состоящий из пьяниц и трезвенников, интеллектуалов и неучей, сионистов и антисемитов, коммунистов-комсомольцев и диссидентов, все уживались, не обижались и были довольны друг другом. Я тогда понял смысл лозунга – «Анархия мать порядка». И еще я понял, что в этом заслуга еврея Гурьяна.
– Его авторитет был непререкаем!
– А если его не было?
– Бала ротация. Был я, Иван Семеныч Ломако, Стас – лидеров хватало. Но основная заслуга была в тогдашнем строе называемым СССР. Отдых в лесу -  это отдушина, от всеобщего контроля партии, вахтерши в общаге, родителей, от профсоюза, партийно-комсомольскоих собраний, от постоянной гонки выполнения плана и прочего. Полная свобода, как сейчас говорят: народ «оттягивался», «отрывался», отдыхал, а самое главное не надо было врать и оглядываться, по сторонам на то, что ты сказал. У нас был костяк постоянный человек 50. А за сезон через «Встречу» проходило человек сто. Не у всех все выходные были свободны, но на каждую поездку собиралось человек двадцать-тридцать, а на знаменательные даты, например, день рождения Круппа, туристские свадьбы, совместные с Ум слеты по сто-двести.
– Но зачем фуфайка, сапоги, ободранная шапка ушанка у Гурьяна?
– Не знаю, может это форма протеста, может хиповал, имидж создал себе такой, что б выделится из толпы, выпендривался каждый как мог, на сколько хватало фантазии… – пожал плечами я.
– А у тебя какой имидж был?
– Я тоже в сапогах, но яловых, всегда в белоснежной рубашке и жилете с кармашками для позолоченных часов с крышечкой на цепочке. Всегда при галстуке или бабочке, а иногда на голове черная фетровая шляпа с лесным цветком или каким-либо птицы пером…  У Вити Булыны на шее, помимо гитары, вместо галстука висела большая ложка, а на голове милицейская фуражка.
– А он не боялся, что…
– Нет, у него было удостоверение мента. Он окончил школу милиции, уже имея филологические образование.
– Я еще помню симпатичную брюнетку по имени ЧБТ?
– Это чтоб различать Тамар.
– Это как?
– Одна была белая другая черная. ЧБТ – Черная Баба Тамара соответственно ББТ – Белая Баба Тамара.
– А этот, что умирающего лебедя танцевал, в белых колготках и пуантах, в балетных пачках, имитирующих перья…
– Боря Дополицкий профессиональный артист балета.
– Он еще требовал стену плача. Это что связано со стеной плача в Иерусалиме? Или у вас была своя переносная для евреев.
– Это Боря так называл нашего белорусского в то время знаменитого барда лауреата Грушинского фестиваля с фамилией почти Иерусалимской. А потом мы и всех остальных забуревших бардов так стали обзывать.
– Не понял, поясни.
– Все барды наши знаменитые, кроме, пожалуй, Акуджавы и Визбора, начинали, как теперешняя попса с криков, воплей, хулиганских блатных балдежных песен на потребу публики. Как тогда, когда я был на Тянь-Шане, у всех туристских костров «вопили» гопстоп Разъебаума…
– Розенбаум, – укоризненно, пряча усмешку, проговорил Володя.
– А сейчас, что он скулит? Так и наши барды став популярными и известными взрослели, бронзовели и, овеянные успехом и славой стали изрыгать мудрые мысли, переложенные на свою нехитрую музыку. Их заунывный скулеж о бренности бытия, смысле жизни и ожидании прихода непостижимой эфемерной любви, нравились женщинам, но не мужикам. Некоторые догадливые барды разбавляли это нытье, чтоб не усыпить мужскую половину публики, своими старыми успешными проверенными хитами.
– А почему для женщин? Я тоже люблю пофилософствовать.
– Эти барды, как правило, сексуально озабоченные. Ведь не секрет, что все наши чувства: зрение, слух, вкус, обоняние и осязание обслуживают одно чувство, один основной инстинкт – инстинкт размножения. Против природы не попрешь! Они подсознательно, а может и намеренно, как альфа самцы распускали свои павлиньи хвосты и, завлекая в свои сети, скулили свои песни с одной целью, чтобы затащить очередную жертву своих порочных сексуальных наклонностей в койку. И делали это с неизменным успехом. От нашей со Встречи «стены плача» до сих пор, «тащится» не одна сотня женщин при одном только упоминании его еврейской фамилии, а ему уже скоро 70.
– А ты же тоже бардом был…
– Я. Ну был и тему знаю. Я другое дело. Я «охмурял» идеологически подготовленных соратниц по партии и сочувствующих ей в моем лице. Я был «облико морале». Секретарь комсомольской организации, член партийного бюро большого цеха большого завода. Он несидент-диссидент. А когда стали у палатки нашего «стены плача» выстраиваться очереди толкающихся поклонниц, из нашей «Встречи» по совету Гурьяна он переместился в УМ. Там девочки посерьёзней, интеллигентней были, в очередях не толкались, а культурно по записи в назначенное время, с самиздатовским томиком Цветаевой в руках…
– А как расшифровать аббревиатуру УМ?
– У нас на «Встрече»: или Ухохотаться Можно, или Укакаться Можно. А как они переводили мне неизвестно.
– Я один раз был в этом УМ. Мне не понравилось. Элитная секта, интеллектуалы с тонким юмором, но скучные, с физкультурным уклоном. Расклад продуктов у них на человека был рубль – на твоей Встрече три. За двое суток я у них похудел килограмма на два. И мне не понравилась их узконаправленная еврейская диссидентская политичность, но у них я, славянин, советский профсоюзный работник института иностранных языков, впервые услышал о Цветаевой, Булгакове, Довлатове. Но самое главное, что мне не понравилось –  они не пили алкоголь. А я был любитель этого дела.  Там у них, как я понял, тогда у девушек был в фаворе, как ты говоришь альфа самец, какой-то еврей Гриша с выразительной фамилией на букву Х. А что сейчас со «встречей»? Жив ли Гурьян?
– Жив.  Скоро будет 80.  Шевелится чуть-чуть «Встреча». Вначале ряды её подкосила первая Израильская волна эмиграции, потом вторая Американо-европейская волна и почти угробила Перестройка. Остатки собираются летом на речке Бобр, зимой в Крыжопке.  Но старые все стали больные, а сколько… Сейчас все собираемся в основном по случаю смерти очередного… Гурьян как- то сказал: ряды наши пожидели, а жиды в них поредели.
Март 2020г.


23-е февраля
    (50-е )

Я конечно не забыл,
Как я в Армии служил
Сержанта званье получил,
И лычки с гордостью носил.

Этот славный день всегда
Не Красный день календаря
Двадцать третье февраля
Был в почёте у меня.

Его исправно отмечал:
Стакан водки наливал
И без закуски выпивал.
За долг, что Родине отдал.

За тех, кто жизнь отдаст в бою
За Родину свою.
И кто без экивоков слов,
Как пионер: «Всегда готов!»
За мужиков!

 2020-02-23

Картофельная слава

 Написал я кучу романов, несметное количество сценариев и пьес, под тысячу ироничных новелл, около миллиона стишков, а толку никакого – ни копейки не заработал!
 И вот наконец-то мои графоманские труды, принесли хоть какую-то пользу. Об этой великой радости я и хочу поведать.
 Как-то решил я супчик сварганить на обед, приготовил ингредиенты, а картофеля нет. Решил безвозмездно позаимствовать картофелину у своей бывшей жены, ныне соседке по коммуналке. Заглянул в её закрома, а там, где обычно в ведре у нее были картофель, морковка, бурачки – пусто. Спросить у неё насчет картофеля побоялся, себе дороже, проще и безопасней сходить в ближайший магазин на нашей улице.
 В магазине в овощном уголке на полках лежало все и картофель, но в огромных сетчатых мешках. Мне столько много не надо, я его редко поглощаю, если возьму этот мешок, то он у меня зазеленеет или сгниет в тепле.
 А тут смотрю знакомая молоденькая товаровед Христина вышла от заведующей, с которой я очень даже хорошо знаком и которая дружила с моей ныне покойной матерью.
– Девушка будьте так любезны, если вас не затруднит, скажите пожалуйста… – «подъехал» я к товароведу.
– Короче, – прервала меня она, нетерпеливо подергивая ножкой, – Что вам, дедушка Сергей Иванович, надо?
– Извините, – может у вас найдется случайно… одна картошина… Я супчик хочу на обед сварганить… – виновато промямлил я.
– Берите упаковку, в сетке десять кило. Свежая – только с огорода!
– В январе?
– Извините, только с базы привезли.
– Простите, но я уже не молод и десять кило после операции на грыже… для меня больше трёх кг… – начал врать я, пытаясь её разжалобить.
– Тогда идите в зал, – прервала меня Христина, – Там есть уже готовые супы концентраты и пюре из картошки.
– А нельзя ли одну как-нибудь извлечь… или может где в подсобке разорванный…
– Нельзя!
 Пришлось идти в зал. А там, поковырявшись в пакетиках быстрого приготовления, решил вернуться домой и зайти к соседке по лестничной клетке дачнице Татьяне и у нее попросить.
 Иду на выход, а у кассы стоит приветливо улыбающаяся заведующая и, протягивая мне маленький целлофановый пакетик с картофелиной с прилепленный к нему чеком об оплате, радостно восклицает:
– Сергей Иванович, дорогой, я рада вас видеть в полном здравии после операции! Может, к супчику кусочек свеженькой баранины?
– Нет, спасибо! – засмущался я, – Вы так внимательны и добры к моей скромной персоне. Не надо было обременять себя, беспокоиться…
– Ну, что вы! Для вас всегда и всё! Вы же известный в «одноклассниках» писатель! Ваши «перлы» от внучки!.. Мы с мужем в восторге!
 Короче, шел я из магазина, нет, не шел, а шествовал с гордо поднятой головой, неся как драгоценность на вытянутой руке упакованную картофелину.
 Все-таки, думал я, хорошо быть широко известным литератором, хоть и в отдельно взятых узких кругах, хоть и только на своей не очень широкой и не очень длинной улице.
 Теперь я понимаю прославленных знаменитостей – это так приятно!
11.02.20


Последний

– Кто последний? – спрашиваю я, пристраиваясь в очередь за бабушкой, дочкой и пятилетней внучкой Алесей, стоящих у нашей гудящей домашней микроволновки.
 Алеся, стоявшая с мамой повернула голову в мою сторону и с нескрываемым удивлением укоризненно произнесла:
– Дедушка, последний – ты!


Возрастные проблемы

 Мы с соседом Всеволодом Анатольевичем молча сидели на скамейке у своего дома. К нам подсел давнишний по прошлой жизни друг-соперник Севы по амурным делам из соседнего дома Иван Гаврилович Конец.
 Раньше, как говорил сам Иван, его фамилия еще при царе Горохе была Копец, но у мужчин в роду Копцов были такие выдающиеся «концы», что фамилия Копец трансформировалась в Конец. И у нашего Вани с «концом» было всё в порядке. Мужчина он симпатичный, по жизни обаятельный, душа компаний, поёт свои самодеятельные песни под гитару и прочее. Все его внешние качества были только приложением к его выдающемуся «концу». Помнится, еще лет двадцать-сорок назад, сексуально озабоченные дамочки за полгода вперед записывались к нему на «прием».
– Как ваше нездоровье, дражайший Всеволод Анатольевич? – язвительно спросил у Севы Иван Гаврилович и удосужил мою персону лишь небрежным приветственным полу кивком головы.
– Отлично! Всё болит, всё скрипит, всё хрипит. Ещё не овощ, но подожди чуть-чуть и будет тебе великая радость, – Сева сокрушенно покачал головой и также язвительно поинтересовался, –  А, у тебя Ваня со здоровьем – как?
– Да никак! Хотелось бы чтобы было лучше, но ничего не поделаешь – возраст. Хвори – хрен с ними! У меня сейчас другая проблема – сексуальная!
– Как в анекдоте: сосед говорит, что «может», а ты не «можешь»? – спросил, улыбаясь Всеволод Анатольевич.
– В том-то и дело, что могу, – скривившись, как от зубной боли, плаксиво прохныкал Иван, – Это и есть главная проблема. Это моя последняя предсмертная головная боль. Скорее бы от неё избавиться! Надоела!
– Ты же сам хвастливо говорил, что будешь мужиком до самого гроба и даже в гробу! – удивленно проговорил Сева.
– Ребята – подал голос я – Наша самая главная проблема – это то, что мы, к сожалению, пока ещё живы.
 Оба одновременно обратили свои взоры на меня.
– А у тебя, Сергей Иваныч, уже – всё? – замогильным голосом скорбно спросил Иван.
– Это касается только меня? – процедил я сквозь зубы.
– Нет, у него не всё, а ещё, – с завистью проговорил Всеволод.
– Откуда знаешь? – вопросил Иван Гаврилович.
– Раз в неделю, когда его семейство разъезжается по гостям и дачам, к нему прокрадывается известная в узких сексуально озабоченных кругах Лиза - «отсосиновик». Мастер золотые ручки, – проговорил плотоядно, ухмыляясь Всеволод.
– Да, губа у неё рабочая! И всего лишь за десять «баксов», – со знанием дела помолвил Иван и продолжил, – Денег не жалко, но на «клык» «садить» своего усталого «бойца» как-то претит.
– А ты, «тихо сам с собою правою рукою»? – пропел с иронией Всеволод Анатольевич.
– Сева, ты забыл, что я левша? – хитро ухмыльнулся Иван.
– Извини, – Всеволод театрально поклонился и обратился ко мне, – Сергей Иваныч, скажи нам: и, как тебе Лиза?
– Какая Лиза! Какой подосиновик! – возмущенно пролепетал я, делая вид, что хочу уйти.
– Сиди, гад! – схватив меня за руку прошипел Иван.
– Посмотри Ваня какая у него красная лощёная рожа, а у нас дряблые морщинистые, жеванные морды лица! – с обидой прокричал Сева.
– И голова волосатая без пролысин, и волос седых раз два и обчелся! – Иван брезгливо погладил поочередно свою и Всеволода лысины.
– У него и зубы свои! – возмущенно возопил Сева.
– Зато все периодически болят. А ваши вставные челюсти... – пробормотал я, но меня перебил Иван:
– Сева, давай ему рыло «начистим»!
– А давай!
– Ребята за что? – спросил я деланно-равнодушно.
– За Леночку Сенкевич! – взвыл Иван, хватая меня за грудки. – Помнишь, как ты увел её буквально из-под меня!
– Когда!?
– Сорок лет назад!
– А ты Сева за что? – с безнадежной надеждой спросил я.
– За твою галантерейную липовую слащавую интеллигентность. Эти: «Будьте так любезны, если вас не затруднит, пожалуйста, очаровательная мамзель». И прочие прибамбасы дамского угодника… – прошипел Всеволод.
– Это шарканье ножкой перед бабами, эта, шляпа, особенно эти галстуки и бабочки на твоих белоснежных рубашках, – продолжил «наезд» Конец.
– За то, что моя Нина всегда ставит тебя мне в пример! – прогремел Сева.
–  Его, гада, женщины всегда любили, – зло прорычал Конец.
–  Любить любили, но спали то с нами, – самодовольно поглаживая брюхо и встряхивая свои «причиндалы» радостно прорычал Всеволод Анатольевич.
– Вы что хотите остаток жизни провести, за решеткой? – спокойно, даже с некоторой ленцой произнес я и выдохнул зевая, – Лет, я думаю, минимум десять, учитывая ваш преклонный возраст.
– За побитую рожу?  – удивился Иван.
– Нет – за убийство? По предварительному сговору в составе организованной банды из двух озверевших уголовников-извращенцев.
– Какое еще убийство? – спросил с недоумением Сева.
– А такое – после двух инсультов, инфаркта и коронарного шунтирования я даже от легкого удара «отброшу копыта», – выдохнул с жалостью я.
Всеволод Анатольевич и Иван Гаврилович многозначительно переглянулись.
– Сева, ты хочешь на нары? – спросил Иван.
– Нет.
– Тогда ладно Сергей Иванович – живи! – проговорил с сожалением Иван.
– Спасибо. Но лучше бы убили, – грустно выдохнул я.
– Не понял? – возмутился Сева.
– Не хочу со своими грехами в ад. Лучше свои грехи передать убийцам.
– Да тебе грех жаловаться, это нам с Севой: бойцам сексуального фронта… – начал Иван, но его перебил, меняя скользкую тему разговора Сева:
– Повезло тебе Сергей Иванович с твоей знаменитой лужей двадцать лет назад.
– Ты про ту лужу, из-за которой мы с моей бывшей развелись? Она слева хотела обойти, а я настаивал, что лучше справа, поругались крепко, вот так в разные стороны и разошлись. Не уступили друг другу.
– Нет, я про ту лужу, в которой ты пьяный валялся в замызганной белой рубашке с свернутой на спину бабочкой во дворе нашего дома и когда очнулся, и увидел смеющихся соседей, глазеющих из всех окон, понял, что пора «завязывать» и «завязал» же сволочь!
– И пить и курить, – гордо произнес я и, посмотрев на индикацию мобильника, возвестил: – Двадцать три года три месяца и девяносто шесть часов!
– Хорошая мысля приходит опосля… А, последствия водки и никотина проявляются внезапно, еще вчера был цветущий здоровяк и сегодня проснулся развалиной… –  проговорил с грустью Сева.
Он с завистью обозрел, мое лицо в разных ракурсах, перевел взор на Ивана и, в шутливом ужасе, отпрянул прикрывшись растопыренными ладонями.
– Тебе Сева еще повезло, я бы показал тебе рожу пострашнее, но жаль зеркала нет, – проговорил угрожающе Иван.
– Кстати, недавно пару лет назад видел, приехавшую на недельку из Новой Зеландии, после тридцатилетнего отсутствия, Леночку Сенкевич… – с садистским злорадством обратился я к Ивану, – Месяц кошмары снились! Баба Яга по сравнению с ней…
  Закончились наши посиделки как всегда: поржали, побурчали. Прошлись по мировым новостям, по пенсиям, про то как хреново стало жить: то бензин дорожает, то коммунальные услуги, то машину некуда припарковать, то дети уже совсем «оборзели»: все по Турциям, Тайландам, Америкам, Акапулькам шастают, а про нашу Нарочь забыли…
  Сидя дома впялившись бездумно в телевизор и не слыша, о чем там речь, я думал, о том, что всё надоело, что всё одно и тоже, и так каждый день. Спасибо, что друзья развлекают иногда, сюжеты подбрасывают, но это всё реже и реже.  Последнее время о смерти мысли возникают часто. Есть у меня средство, проверенное, опробованное, надежное – жменю в рот и... Но никак не получается! Вчера – ночью прихватило и решил, что – пора! Хотел создать заупокойный шумовой эффект, типа реквиема. Включил телевизор, а там теннис из Австралии, где Рублев со Зверевым «бодаются» – засмотрелся и забыл, а по окончании заснул. И так все время: то Английский чемпионат по футболу, то волейбол, то баскетбол, то РЕН ТВ с пришельцами и секретными материалами, то Трамп с импичментом, то олимпиада на подходе, то внучка заболела, то…
06.02.20г.

Бизнесвумен?

– Дедушка пошли со мной в мою комнату, бросай все дела, –  строго нахмурив брови говорит, деловито теребя игрушку, пятилетняя внучка Алеся.
– Всегда пожалуйста –  говорю я, выключая компьютер.
В ее комнате, Алеся указав рукой на свою кровать, небрежно проговорила:
– Прибери пожалуйста за мной: игрушки в тумбочку, кровать застели.
– Слушаюсь моя принцесса – безропотно говорю я и начинаю собирать игрушки с кровати.
– Отставить! – слышится за моей спиной грозно-возмущенный голос мой дочки.
Оборачиваюсь и вижу вытаращенные от изумления глаза Алесиной матери.
– Я кому сказала прибрать кровать!? – сжав кулаки прогремела моя дочь угрожающе надвигаясь на мою любимую внученьку.
Ничтоже не смутившись Алеся теребя свою игрушку с вызовом произнесла:
– У меня есть дела поважнее.
У дочки на мгновение отвисла челюсть, но взяв себя в руки, она, указав мне рукой на выход, обратила взор на свою дочь.
Я быстренько от греха подальше, выскочил из Алесиной комнаты прикрыв за собой дверь. За дверью послышался, на мое удивление, тихий спокойный голос дочери, которая в воспитательных целях, стала читать моей внучке нудную нотацию, в которой была главная тема: в чем и как Алеся была не права.
10 01 20г.


Волшебное слово

  Встал я вчера на напольные весы и, посмотрев на цифры, которые превышали мной установленный лимит допустимого веса, решил переходить на свою проверенную годами диету. Она простая - по стакану любой еды на завтрак, обед, ужин и жидкости сколько влезет.
  Пошел я в магазин за ингредиентами моей диеты. Взял того-сего и, машинально, прихватил коробочку маленьких пампушек-эклеров с вареной сгущенкой. Посмотрел срок годности и решил, что на пять суток десять двенадцать штучек по одной на прием пищи, диете не помешают.
  Кассирша, посчитав сумму за мои ингредиенты, указав на коробочку с эклерами, радостно мне говорит:
– Вам повезло! У нас сегодня акция: купил одну коробочку – вторая бесплатно!
– Не надо, – говорю я грустно, – У меня диета.
– Вы что!? – вытаращив глаза возопила она, – Это же халява!
Сидя дома у телевизора и поглощая халявные эклеры я, невольно в душе, воскликнул, как мой собрат по перу Александр Сергеевич: «О времена, о нравы!»  И с прискорбием понял, что когда-то волшебным словом было слово: «Пожалуйста», а теперь волшебное слово – «Халява»!
18.01.20


Экскурс в историю или как аукнется, так и откликнется

 Я, Сева, читающий бесплатную с программой газету, и Виктор Чернышев молча сидим на лавочке у подъезда нашего дома.
– Какую страну развалили! Если бы не Горбачев! – прошипел, отбрасывая газету Всеволод Анатольевич, сплюнув сквозь стиснутые зубы.
– Великую Российскую империю развалил Александр Третий, – задумчиво проговорил интеллигент в четвертом поколении переводчик с трех языков Виктор Чернышев.
– А причем тут он? Революцию сделал Ленин, – удивился Сева.
– И Великую Октябрьскую сделал Александр Третий, – настойчиво проговорил Виктор.
– Может он и поспособствовал, поскольку, как я помню по школе, царство Александра Третьего это период реакции и его звали царем Миротворцем. Объясни, почему он? – обратился я к Чернышеву.
– Его Циркуляр «О сокращении гимназического образования», прозванный «циркуляром о кухаркиных детях». В нем говорилось о том, что для детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одарённых гениальными способностями вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию. Если бы не этот циркуляр, то Российская Империя была бы доминирующей во всем мире империей, – проговорил Виктор и, посмотрев на наши недоумевающие лица, пояснил, –  Образование, было единственной возможностью выбиться в люди, а быть человеком второго сорта, быдлом… Короче, после этого циркуляра началось брожение умов и возникла ненависть к самодержавию.
 Я и Сева согласно кивнули головами.
– Помню, как в фильме «Миколка паровоз» в революцию «гоняли» городовых и гимназистов. – произнес, усмехаясь Сева, цыкая сквозь зубы.
– Всеволод Анатольевич, ты, случайно не на флоте служил? – поинтересовался Чернышев.
– Нет, а что? – спросил Всеволод.
– Это матросская привычка плеваться, цыкая сквозь зубы. Ты, наверное, заметил, что во всех фильмах революционные матросы с фиксами?
– Да и говор у них шепелявый, – согласился Сева.
– Как правило страдали передние зубы, все они в большинстве своем были щербатыми, потому что на флоте процветало, вошедшее в традицию с времен Петра Первого, мордобитие матросов офицерами. Как же было обидно ему, стоявшему навытяжку, перед офицером, который бил беспомощного матроса в лицо кулаком… а эти порки розгами… Первым восстал против беспредела броненосец Потемкин, где зверствовал его капитан Голиков… Вот и поплатились – весь цвет офицерства черноморского флота был буквально растерзан матросами после большевистского путча. Ненависть к офицерью от матросов перекинулось и на войсковых офицеров, и на всё дворянское сословие…
– К чему этот экскурс в историю? – спросил я Чернышева.
– А к тому, что некоторым высокопоставленным деятелям надо её знать, изучать, переосмысливать и делать выводы. Как аукнется, так и …  – Виктор не закончил фразу, а горестно махнув рукой поднялся и (даже не попрощавшись!) поковылял к себе домой.
06.12.19г.


Белиберда о жизни

Наши главные вожди
Говорят, что мы должны
Их любить и почитать,
Даже в жопу целовать.
Твою мать!

А за что, едрена вошь?
Что в начальство я не вхож?

Что на работе чехарда –
Лабуда?

Что в кармане медяки –
Пустяки?

Что в эфире лишь стрельба
И пустобрехов болтовня –
Вздор, фигня?

Что революции цветные
Про платные, заказные
С религиозною окраской
И нацистскою закваской.
Прокатились, как чума –
Не беда?

Что ведут нас в никуда
В ни сюда и в ни туда –
Ерунда?

Что корка хлеба и вода –
Есть всегда?

И залить мы можем в рот
Грамм пятьсот –
Ёшкин кот?

Что есть чем задницу прикрыть
И под крышею пожить –
И не тужить?

За то, что живы мы пока –
На фига?

Кого надо «придушили»?
Всю крамолу извели
И как бы бедно мы не жили–
Главное, что нет войны?

Понял я уже давно –
Жизнь говно!
10.12.19г.



Вот такая арифметика

Я, Сева и Виктор Чернышев молча сидим на лавочке у подъезда нашего дома.
– Что в мире творится!? Кто все это поганое творит? – с возмущением отбрасывая бесплатную газету с программой ТВ на неделю воскликнул пенсионер Всеволод Анатольевич. – Кто виноват? Евреи? Мировое правительство этого золотого миллиарда? Масоны? Игиловцы? Или…
– Мировая интеллигенция, – перебил его Чернышев, – Особенно наша советская и постсоветская прозападная, которая развалила СССР и разрушила равновесие в мире.
– Интеллигенция у нас всегда считалась образцом бескорыстного служения народу… Почему наша? – спросил я у Виктора.
– Наша интеллигенция в период так называемой горбачевской перестройки наконец-то дорвалась к тому, о чем веками мечтала – к свободе и к деньгам. И она безудержно и оголтело «рванула» пользоваться всем этим. И самое ужасное то, что, имея и деньги, и свободу, она дорвалась до власти. В результате мы имеем то, что мы имеем. – Чернышев развел руки.
– А что мы имеем? – опять спросил я.
– Полное разложение нравов, – встрял Всеволод Анатольевич. – Трансгендеры всякие повылазили, в телевизоре одни триллеры и горланящие псевдопатриоты, лижущие жопы своему начальству…
– И юмор ниже пояса и выше колена, – не удержался я.
– Выходит Гиммлер был прав, когда хватался за пистолет при слове: интеллигенция? Он, кажись, был с образованием архитектора, – обращаясь к Виктору проговорил Сева.
– В семье не без урода, – тихо проговорил Чернышев.
– Почему ты сам интеллигент в пятом поколении хаешь своих собратьев? – опять спросил я у Чернышева.
– Потому, что я сам поспособствовал этому, активно поучаствовав в развале Союза, думал, что демократия принесет благо моему народу… Как сказал Черномырдин: – «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда.»
– Привет политологам! – прохрипел внезапно появившийся, не «просыхающий» от водки общий сосед Макаров. – Решаете мировые проблемы, а не знаете, что у меня просохло горло и требует принятия живительной влаги.
– Беги домой, открой вентиль и пей сколько влезет. У нас на районе хорошая вода – артезианская, – предложил Макарову Сева.
– Сергей Иванович, а где обещанная бутыль, за выпрошенную в офисе дочки писчую бумагу формата А4? – обратился Макаров ко мне, игнорируя Севу.
– Спасибо, – сказал я, достал из внутреннего кармана бутылку водки и передал её Макарову.
– Ты говорил, что бутыль проставишь, а эта бутылочка какая-то маленькая. Чекушка? – скривил недовольно рот Макаров.
– То, что надо – триста пятьдесят грамм. Для тебя достаточно.
– А почему не пятьсот?
– А пятьсот для тебя очень мало.
– Но пятьсот больше трёхсот пятидесяти?
– Это по арифметике, но не по моему собственному забулдыжному опыту, пока не бросил пить. Вместе пили, помнится. Триста пятьдесят – вполне достаточно для лёгкого балдежа. Пока соображаешь – тормоза включены. А пятьсот уже мало – идешь вразнос и пьешь до усрачки!
– Да, ты прав. Но все же…
– Я договор выполнил, это бутылка или какая-то другая посуда? Не нравится не бери.
– Уговорил. А какую проблему решаете, может помогу?
– Мы хотим знать: кто виноват в мировом бардаке и как с ним бороться, – проговорил нехотя я.
– Никак! Я как пофигист, скажу, что мое мнение и бессильные желания не помогут изменить мир. Мы даже не знаем куда идем, что строим, во что верим. Сейчас принцип: своя рубаха ближе к телу. Не знаю сколько мне отпущено выпить водки, но я как Людовик какой-то скажу: после меня – хоть потоп!
  Макаров развернулся и любовно прижимая к груди триста пятидесятиграммовую бутылку водки «Егерь» пошел домой, пританцовывая и напевая: –  Была бы водка, а к водке глотка, а к ним живот и голова. Еще б жакетка, а в ней брюнетка, всё остальное – трын-трава!..
 Я, Сева и Виктор с ироничными улыбками, почти доброжелательно, даже с некоторой долей зависти смотрели уходящему Макарову вслед.
19.11.19г.

Загадка 2.

– В минуту жизни тяжкую, когда невмоготу, в обитель эту райскую Гепардом я бегу, – сидя на скамейке, продекламировал я четверостишье ровеснику-пенсионеру Севе и дипломатическому работнику пенсионного возраста Виктору Чернышеву, сделал паузу и продолжил в прозе, – Это я загадку такую придумал и провел опрос соседей по площадке. Каждый в меру своей воспитанности, предложил свою разгадку. У моего горячо нелюбимого зятя это ресторан, у соседа-алкаша не интеллигента в десятом поколении – туалет, у меня – казино, бордель или «стометровка», у моей бывшей – компьютер, ну, а дочка соврала, что библиотека… У Виктора я боюсь спрашивать, а у тебя, Сева что?
– А мне некуда бежать, разве, что к врачу кардиологу… Лучше конечно в крематорий, – проговорил грустно Сева.
– Я думал ты меня обматеришь за поганые стишки, а ты… Странно. – удивленно пробормотал я.
– Почему поганые? Всё есть: рифма, слог, смысл глубокий загадочный. Растёшь! Мы, наверное, Сергей Иваныч, в одной школе учились. Я в детстве в школьном туалете после урока литературы на дверце подписанной, как личная кабина Юрика Сопова, нацарапал только-только появившейся в СССР шариковой ручкой тоже стихи: в минуту жизни трудную, когда я срать хочу, в обитель эту чудную я соколом лечу.
– Бедный Михаил Юрьевич…  а может и не бедный… – проговорил задумчиво интеллигент в пятом поколении Чернышев и продолжил философски. – Великая поэзия не умирает, а вдохновляет на творчество, с подвигает… Пусть даже приобретая такие чудовищные формы…
– А Михаил Юрьевич это кто? – спросил у него Сева.
– Стих называется: Молитва. – сказал Чернышев, игнорируя вопрос и с болью продекламировал: – «В минуту жизни трудную теснится ль в сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть…». Есть такой гениальный русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов, творчество которого на уроках литературы преподавали в школе. И вы, хоть и невольно, но все-же встали в разнузданные ряды хающей всё оравы безграмотного, бескультурного быдла, которому недоступно понимание, высокого искусства.
  Мы с Севой, уважавшие очень сильно Виктора, покраснели от стыда и, потупив глаза, виновато закивали головами…
12.11.19 г.
 


Поминание Великой Октябрьской
Хоромы Харахоновой-Ярецкой в престижном р-не г. Минска

День великий Октября
У нас 7 ноября.
Но нестыковки кавардак
Не мешает нам никак:
Сидеть за праздничным столом
И просто отмечать его.
Вперемешку с ностальгией:
Вспомнить юности былые
Дни веселые хмельные
Бесшабашно удалые,
И шальные, и дурные.
И наивные, смешные…
Выпить рюмочку другую
Под закусочку крутую,
А немного захмелев,
Вспомнить молодости бег
И поплакаться в жилетку
На груди своей соседки.
Может быть через века
Октябрь не вспомнят никогда
И день седьмого ноября
Будет всем «до фонаря»,
Забыв про счастье коммунизма
Даже после катаклизма.
Но у костра, в пещере хмурой
Дикари, накрывшись шкурами,
Презрев все горести и беды
Будут помнить День Победы.
А нам мечта одна осталась:
Приголубить свою старость
И при памяти, уме
Тихо умереть во сне.
07.11.19 г.

Перл от внучки №33
О вреде мультиков
- Алеся сколько будет два прибавить два? – спрашиваю свою четырехлетнюю внучку после просмотра, обучающего азам арифметики, мультфильма.
- Отстань дед! – отмахивается она. - У меня после этого мультика в голове… землетрясение!



Перл от внучки


Трудная буква Р
- Алесенька, а что ты делаешь? – спрашиваю четырёхлетнюю внучку, увлеченную раскрашиванием картинок.
- Дед. Не мешай! Кыш отсюда! – отвечает она.
- Уйду, если скажешь: - брысь.
- Блысь, отсюда!
- Не блысь, а бррррысь.
Внучка отрывается от раскрашивания и с досадой восклицает:
- Дед! Вон отсюда!

Вирши гастроэнтеролога

«Стул» бывает разный -
Твердый, жидкий и газообразный,
А от запора - в жопу клизма.
И никакого романтизма!
Вот такая жизни проза
С ароматами навоза.



Перл от внучки №34
выбор

- Алеся, что ты выберешь: миланскую колбаску или конфеты? – спрашиваю у четырехлетней внучки.
- Конфеты. – не раздумывая говорит она.
- А что ты выберешь: конфеты «коровка» или конфеты «пчёлка»?
Алеся подумала и сказала:
- Тогда колбасу!


Что такое счастье?

  Я, Всеволод Анатольевич и любитель выпить Макаров сидим на нашей «философической» пенсионерской скамейке глубокомысленно уставившись в пространство.
– Что такое счастье? – спросил я, чтобы как-то разрядить тягостную атмосферу тупого молчания.
– Хрен его знает! – сказал Макаров и подумав немного спросил неуверенно, – Может выпивка?
– А как ты сам думаешь, писака? Твой любимый секс или, даже, с твоим извращенным сознанием, сама смерть? – грубо обратился, повернувшись ко мне, с вопросом Сева.
– Счастье – это когда тело наполняет благодать, когда все вокруг поет, когда душа твоя парит… – начал бессвязно мямлить я.
– Все хотят его, но не знают, что это такое, – прервал меня Всеволод и весомо чеканя слова, провозвестил: – А я знаю. Если я хочу немного счастья, то выпью литра два пива, немного потерплю и схожу «по-маленькому». Если я хочу много счастья, то жду, когда «припрёт» и иду… Куда? 
– «По-большому», – догадался Макаров.
 Всеволод Анатольевич откинулся на спинку скамейки, сладостно потянулся и томно выдохнул:
– Как мало человеку надо, чтобы быть счастливым.

18.10.19


Про смертную казнь

– Странно, что ты против смертной казни, – уставился я на сидящего рядом со мной тоже пенсионера Всеволода Анатольевича. – Ты, конечно, помнишь советскую привычку рапортовать об успехах в соцсоревновании… Особенно в успехах нашей милиции в области искоренения насильников, маньяков, убийц и прочей нечисти в последствии приговоренных к расстрелу. А потом выяснялось, что многие невиновны. Вот для этого отменили смертную казнь и ввели пожизненное заключение во всем цивилизованном мире. С каких пор ты Сева стал либералом? Ты, «комуняка»?
– Я не был дерьмократом и не буду! Да, я «комуняка». Мразь должна быть уничтожена и стерта с лица земли! Так думает каждый коммунист. – Всеволод Анатольевич грозно сжал кулаки и спокойно продолжил, – Но… на старости лет я уже не на сто процентов советский коммунист, а на девяносто…
– Не понял? А на десять процентов ты сионист? – ехидно поинтересовался я.
– Нет и даже не исламист! Я православный христианин, верящий в реинкарнацию! – поднял свой указующий перст Сева.
– Не хрена себе винегретик религиозный!? – воскликнул я и стал переваривать услышанное.
– Поясняю, для дебилов, – проговорил пренебрежительно Всеволод, – Десять прОцентов мне говорят, что поганая душа мерзавца после казни если не попадет в гиену огненную, то может ускользнуть от чистилища в другое тело, потеснив чью-нибудь слабую невинную душу. А так: пусть мается и мечется в бессильной ярости в теле мерзавца, приговоренного к пожизненному заключению, изолированная от общества.
  Всеволод Анатольевич не дождался от меня реакции на его выразительный взгляд. Я молча поднялся и, пока был при памяти, опасаясь склероза, рысцой засеменил домой за свой графоманский письменный стол с компьютером.

16.10.19


Вино отечественного разлива

- Чего ты целый час ковырялся у прилавка с «сухачом»? Даже очки одел. Все высматривал что-то в этикетках на бутылках с вином. И выбрал же самое дорогое. Вина навалом – какое хочешь и в два раза дешевле. – с ехидцей проворчал сосед по лавочке и дому тоже пенсионер Сева.
- Я с некоторых пор покупаю красное сухое, полусухое и сладкое вино не больше 13 градусов крепости, только произведённое и разлитое в фирменные бутылки страны изготовителя, - строго и убежденно говорю я.
- Ты Сергей Иванович на старости лет стал привередливым. Вспомни как мы с тобой в подворотне с горла без разбору… Какая разница – градусы одни и те же!
- Нет, Всеволод. Разница большая. Качество, букет и прочие полезные и приятные свойства разные. Да и врачи для улучшения сосудов перед обедом грамм пятьдесят красненького сухенького рекомендуют…
- Я для сосудов предпочитаю беленькую, тоже всего лишь 50 грамм в день. – с сожалением произносит Сева ложа ладонь на сердце.
- Водка другое дело, но я её уже двадцать лет как не пью. А сухенькое позволяю себе. Дело в том Сева, что хорошее марочное вино нашего отечественного разлива - это вода, чуть-чуть подкрашенная этим же вином. Я это точно знаю.
- И откуда ты знаешь? Сам, когда работал на ликероводочном, разбавлял? – укоризненно поинтересовался сосед.
- Я там поработал немного снабженцем и после одного случая с вином сбежал –стыдно стало.
- И что за случай расскажи, – оживился Сева.
- Меня как-то Анисимович, директор нашего спирт завода Пилипенко отправил в командировку в Молдавию и там целую железнодорожную цистерну тонн сорок пять отгрузил вина, по-моему, Фетяски. И мне прямо из цистерны пару бутылочек на обратный путь налили. Какой восхитительный букет, какая насыщенность – прелесть! Одну бутылочку выпил по дороге домой, а одну оставил. Я на пару дней раньше этой цистерны прибыл. Подождал, когда она на нашем заводе в бутылки разольется и купил пару бутылок чтобы порадовать своего тестя, ценителя марочных вин… - я выразительно посмотрел на Севу и с горечью продолжил, - и порадовал. Тесть вначале долго рассматривал этикетку с медалями на бутылке, что-то прочитав, недовольно чертыхнулся, поднес налитую вином рюмку к носу и брезгливо понюхав, скорчил рожу. Осторожно пригубив вина, сплюнул брезгливо и утвердительно произнес: - «Вода – шестьдесят процентов. Вино – сорок процентов.» «Не может быть, - говорю я – сам перед наливом в железнодорожную цистерну пробовал.» А он рассмеялся и просветительским тоном говорит мне: - «А сколько она станций по дороге до Минска проехала с сопроводительными документами, где указано, что вино Молдавское марочное? И на каждой станции это винцо вычерпывали, высасывали…» «А как же пломбы, вес?» - резонно спросил я. «Пломбы? Не смеши - обычная иголка и всё шито-крыто, а вес – сколько отлили, столько и воды залили... А на заводе, пока дойдет до конвейера…» Короче достал я из секции ту бутылочку из цистерны, что я сохранил – небо и земля. Никакого сравнения! Тесть, причмокивая и закатывая от наслаждения глаза, её быстренько «уговорил». А меня научил, как выбирать нормальное не разбавленное вино.
- Помнится, когда я пил разливное вино, у меня после его всегда была изжога и дурела голова. Наверное, разбавляли не кипяченой водопроводной водой, а… - задумчиво произнес Сева, - теперь понимаю, почему я перешел на водку…

13.10.19


Ещё про вино

– Помнишь, советское плодово-ягодное и червячно-фруктовое крепленое вино по рубль с копейками? Какое разнообразие! Полки ломились! – сказал вопросительно я сидящему рядом на скамейке соседу Всеволоду.
– Конечно! Особенно, знаменитый красный вермут по рубль двадцать две, - ответил, усмехнувшись он.
– А сейчас? Какое крепленое вино в магазине?
– А что сейчас? Раньше самые бедные были артисты театра и кино. А теперь? – невпопад произнес Сева.
– А причем здесь артисты? Я про вино…
– Я тоже. Просто советское вино напомнило, мне, про давнишнюю историю, про одну красавицу артистку, с которой я любовь крутил. – сказал с ностальгией Сева.
– Я ее знаю?
– Её весь Союз знал, но кто она я не скажу. – Сева сделал плаксивое лицо.
– А историю расскажешь?
– История эта уже стала анекдотом. Зарплата у нее в театре была рублей семьдесят… – начал сосед задумчиво, – Я к чему? Пригласила она меня как-то на вечеринку или на замочку роли. Сказала, что будет толпа человек двадцать артистов. Я тогда зарабатывал хорошо – шабашил. Ну, думаю, как бы мне лицом в грязь не ударить перед артистами…  Купил ящик коньяка по семь рублей «Плиска» и на такси в назначенное время прибыл по записанному моей артисткой адресу. Заволакиваю ящик в залу и с грохотом ставлю на стол перед собравшейся толпой. Думал фурор произвести и, в ожидании бурных приветствий, замер… И тишина. Мёртвая! И в этой гробовой тишине, как гром с ясного неба глас… Тогда еще не знаменитого заслужено-застуженого артиста театра и кино. Почти вопль: – «Это же сколько вермута по рубль двадцать две можно было купить!!?»

14.10.19


Разговор двух девиц «чайников» на стоянке у бутика

- Мой «бобосик» грозится отправить меня на работу уборщицей в свой офис на отработку за, как он сказал, маниакально изуверскую эксплуатацию моего «лексика», – надув обиженно милые губки, говорит шикарная брюнетка, прислонясь к Лексусу. - Второй месяц за рулем, а уже десять штрафов и пять аварий!
- Ты ж носишься, как угорелая! – говорит не менее шикарная блондинка. – У меня на моем шестисотом ни одной царапины и ни одного замечания за езду от гаишников. – и грустно добавляет - Меня тоже скоро мой Вовчик отправит отрабатывать деньги…
- А за что?
- А за то, что вот такие лихачи вроде тебя шастают по городу, а мне расплачиваться?
- За что расплачиваться?
- За памперсы! Я их через каждые пять минут поездки меняю! Цены в бутике знаешь?

09 10 19г.

Красногир-Долгой 64

В Беларуси наши бабы -
Ох, не слабы!
Говорят, и не напрасно,
Что года им не подвластны.

А как приветливы, добры,
Как величавы и спокойны,
И сердобольны, и щедры.
Гостеприимны, хлебосольны.

И не прилипнет к ним ни разу
Не жизни грязь и не зараза.
Как сохраняют не понять
И чистый дух, и тела стать.

Они ударники везде:
В быту, в труде и суете.
И достигают любой цели.
А что касается постели…

Не будем даже говорить:
Никто не может так любить!
О них скажу я без прикрас –
Ну, это, просто высший класс!

Вот такая вот картина -
Это про тебя Галина.
И поздравлю в завершенье:
С днем рожденья!

Июль 2019 г. Долгий


На день рождения в 61

Всё перетерпели,
Всё перенесли
И от смерти еле
Ноги унесли.

И пока шевелимся,
Думаем, сопим
Всё ещё надеемся
Что жизнь свою продлим.

Медицина всё же
На месте не стоит
И нам всем поможет
Лет на триста может
Жизнь ещё продлит.

Ещё омолодиться
На лет так этак тридцать
И вновь опять жениться,
И снова расплодиться…

Мечтать не вредно -
Мечты для бедных
Немощных телом
С убогим делом.

Не зги не видно
И всё обрыдло
И мир немил.
Но не обидно
И не завидно -
Ты не один.

И вижу я, что на меня
Толпа старья
Бредет нестройно ковыляя
Кряхтя и охая, и припадая.

И разразился я стихами
И посвящением не светским
К ещё не перезрелой даме
Харахоновой-Ярецкой

Долгий 2019 г.


Харизма

Мне тогда было лет двадцать пять: красивый, статный блондин с голубыми глазами. Тамаре лет двадцать с маленьким хвостиком: очаровательная брюнетка с карими глазами. В предвкушении бурной страстной ночи, мы сидели у неё в комнате на диване и смотрели фильм по телевизору.
– Странно, – проговорила она, с недоумением глядя на экран. – Обезьяна обезьяной! Ни рожи - ни кожи. Лопоухий, лохматый, лупатый, щербатый. Форменный урод! А какая очаровашка! Какой проникновенный взгляд, какой обворожительный обволакивающий голос, какая исходящая внутренняя сексуальная сила!
– Если б он был здесь с нами, кого бы ты предпочла? – подбоченившись спросил я.
– Конечно его. Отдалась бы… и без звука! – красавица-брюнетка с вызовом посмотрела на меня…
  Я, помнится, обиделся. Тогда еще я не знал такого слова – харизма.
  А второстепенный герой из теле экранного фильма, который так впечатлил мою девушку, был мой ровесник, тогда еще начинающий актер Николай Караченцов.
Июль 2019г.


Даше в день рождения
Дача     под      г. Минском

Бабочка порхает,
Ласточка летит,
Солнышко сияет,
Комарьё пищит...
 
Попадают в рот
Свежий кислород
И дары природы -
Людям с огорода.
 
Это вам не Греция,
Это Беларусь!
Отдыхает сердце
И приятна грусть.
 
В день рожденья Даши
(Нет которой краше!)
Сделал дед свой вклад
В электросамокат!

Бабочка порхает,
Ласточка летит,
Солнышко сияет,
Комарьё пищит...

Даша пусть катается,
Объезжая липы -
Если ей понравится,
Скажет нам: "Спасибо!"
 
23 июня 2019 г.

Прощай Леопольда!

– Что-то тебя давненько не было видно? Чего такой унылый? – интересуется Сева, приглашая меня присоединится к ему и Макарову на скамейку.
– Опять, наверное, очередная предсмертная последняя безответная любовь. – не без зависти проговорил Макаров.
– Чудесное имя – Леопольда. – мечтательно воздев очи, говорю я, присаживаясь к соседям-пенсионерам.
– Странное имя. Импортное, – усмехается Макаров и спрашивает у меня, – Как давно ты с ней знаком?
– Она появилась внезапно в моей жизни пять лет назад, – счастливо улыбаясь, отвечаю я.
– Что-то я её не видел. – вступает в разговор Сева.
– А её никому не показывал.
– Стеснялся? Некрасивая? – интересуется Макаров.
– На вкус и цвет товарищей нет. Я думал, что мы с ней будем вместе жить столько, сколько нам отпущено судьбой и что умрем в один день, в один час и одно мгновение.
– Как романтично, – не без сарказма ухмыляется Макаров.
– И когда мы сможем лицезреть твою Леопольду? – вопрошает Сева.
– Уже никогда, – грустно говорю я.
– Постой, постой. Твой собрат по перу Эрнестушка Хемингуэй Леопольдой называл язву, а ты так, помнится, назвал свою вправимую паховую грыжу, в простонародье называемую килой. Не о ней ли речь? – с подозрением глядя на мой живот, спросил Макаров.
– О ней. –  подтвердил я и жалобно проскулил, – Безжалостный скальпель хирурга… и её не стало. Сегодня выписали из больницы. Бедная Леопольда, я к не так привык!
– Так тебе и надо! Нечем будет прикрываться – бездельник. Сынок с дочкой теперь привлекут тебя к каторжным работам на своих загородных дворцах-виллах. Не отбрешешься! – смеётся Сева.
– Нет! Ещё три месяца мне нельзя после операции поднимать больше 5 килограмм. – с возмущением говорю я.
– Везет же некоторым, – простонал Макаров и возопил, –  а меня на три месяца моя дражайшая женушка отправляет на этой неделе горбатится на даче.
– Не волнуйся Сергей Иванович… – успокоил меня Сева и спросил. – У тебя была правосторонняя паховая?
– Да, а что? – на вопрос вопросом ответил я.
– А то, что через три месяца у тебя вылезет левосторонняя и никто тебя не будет отвлекать работами от написания очередной поэмы с названием Леопольда 2. – хитро прищурившись сказал Сева.
Я машинально схватился рукой за левый бок и подумал, что лучше «загнуться» на огороде в борозде, чем…
Июнь 2019


Как я стал ворюгой

 Как-то услышал по «ящику», что очень полезно пенсионеру перед сном съедать по яблоку и утром купил в магазине их килограмма два. Присел я с пакетом яблок, не доходя до своего подъезда, у соседнего на скамейку и решил одно яблочко скушать – на пробу. Протер я его и стал грызть, вальяжно откинувшись на спинку скамейки.
 И тут из подъезда вышла соседка по дому, тоже пенсионерка, Жанна Игнатьевна и воззрилась на меня.
– Давеча Сергей Иванович, мои яблочки с дачи, ты отказался попробовать. Мол, не любишь – изжога! А тут целый пакет! – недружелюбно, с ехидцей воскликнула соседка. – Специально на моей лавочке…
– Это не мои яблоки! – нашелся в оправдание я, – это твоей соседке по этажу Наталье Владимировне какой-то старикашка попросил передать! Сказал, что от благодарного пенсионера презент.
– Раньше Наташка шоколадками брала, а теперь фигуру бережет. Ей хорошо -– начальница в Собесе! – с завистью проговорила Жанна Игнатьевна и прищурившись, с подозрением спросила – А это яблочко, что ты грызешь, из пакета?
– Из пакета.
– Вкусное?
– Да, так себе.
– И не стыдно?
– А чего стыдно? Мое яблоко… – я осекся, поняв, к чему она клонит.
– Не хорошо Сергей Иванович воровать. Брать чужое – грех. – осуждающе покачав головой, сказала соседка и побрела по своим делам.
Я тоже пошел домой и поставил пакет с яблоками на видное место, на обеденный стол, чтобы перед сном для укрепления здоровья употребить.
  Вечером вышел из своего подъезда, чтобы купить булочку на утренний завтрак к чаю. На скамейке у моего подъезда сидело пять пенсионерок между собой что-то обсуждавших. Посередине восседала Собесовская начальница Наталья Владимировна. Увидев меня, женщины разом замолчали и, презрительно скривив свои лица. уставились на меня.
– Что, не ждали? А я вот он! – шутливо произнес я.
– Почему? Ждали! – подала голос Наталья Владимировна и строго спросила, – А где мои яблоки?
– Какие яблоки? – растеряно пробормотал я.
– От благодарного пенсионера. – Вставила свои «пять копеек», одна из сидевших, по прозвищу Шитоха.
– Так это я Игнатьевне в шутку сказал. – жалобно обратился я к Наталье Владимировне. – Я их себе купил.
– Игнатьевна лично сама видела в окно, как тебе передавал мужчина в камуфляже пакет с яблоками, – твердо, четко и с расстановкой изрекла собесовская начальница и протянула руку. – Где пакет?.. Ворюга!
– Дома… на обеденном столе… – запинаясь, машинально пролепетал я.
– Немедленно его сюда! – приказала Наталья и, обращаясь к соседкам, с широким жестом возгласила. – Всех вас угощаю!.. 
  Сидя дома у телевизора я думал о том, что денег, потраченных на яблоки, не жалко, обидно что моя репутация пострадала. Хотя 21 век – век пофигизма. В моем возрасте на общественное мнение можно и наплевать, главное не то что про тебя думают, а то что ты сам про себя любимого думаешь. Про себя ты всю свою правду знаешь. И как говорит бывший секретарь парторганизации, а ныне игуменья Ольга, что бог всемогущ и все про всех знает. Так что в рай, когда помру, я, наверное, попаду.
  Но чтобы в этом убедиться я позвонил своей юношеской любви, а теперь матери Ольге и рассказал про свой ляпсус с выдуманным презентом. На что она мне сразу сказала, что в рай я по любому не попаду, потому что я обещал в юности на ней женится, но я её совратил и бросил. И вся моя разгульная жизнь греховна, что я пьянствовал, регулярно посещал «стометровку» и казино, что гореть мне в гиене огненной. Но поскольку я её первая любовь и она все ещё меня по-прежнему любит и надеется выйти за меня замуж, то я должен покаяться и исповедоваться, что она пришлет ко мне отца Андрея на предмет отпущения грехов. И, добавила, что не факт, что после этого господь простит меня, но надежда есть и это зависит от суммы пожертвования...
  На мой каверзный вопрос: а сколько покаяние стоит? Она ответила, что сколько не жалко, что надо сказать отцу Андрею, что я эти деньги жертвую на строительство храма божьего…
  И я понял, что и теплое местечко в раю можно купить по блату и за деньги, несмотря на все свои пожизненные тяжкие грехи.
Май 2019г.

Метаморфоза

– Говорят: от любви до ненависти один шаг. У меня наоборот: от ненависти – до любви. – Задумчиво-философски воздев очи к небесам, говорит бывший коммерсант, а ныне жирующий пенсионер Владимир Олегович, владелец загородного особняка и пару-тройки иномарок.
– Что имеешь ввиду? – спрашиваю я у него.
– Я имею ввиду нашего Отца, в простонародье Батьку. – пристально посмотрев на меня произнес бывший коммерсант.
– Странно. Столько лет в чем только ты его не «полоскал», какими зловонными помоями ни поливал, какими едкими эпитетами, метафорами, олицетворениями не клеймил, каким отборным матом не крыл. Откуда такая метаморфоза? – с удивлением пробормотал я.
– Из моей беспутной и земной беспорядочной жизни… Особенно после событий в Украине. – с угрюмой яростью воскликнул он.
– Почему ты вдруг на старости лет воспылал внезапной любовью к нашему всенародному папочке?
– Не вдруг, а через тернии к звездам. Батька, как человек, не совсем мне симпатичен. До моей любви к нему бесконечно далеко, но он, наверное, все-таки заслуживает уважения своих сограждан – в деле вынужденного (чтобы сохранить свою безопасность и власть) старания сделать жизнь своего народа хоть и не богатой, но вполне сносной, а главное пока относительно мирной... В этом мировом бардаке, Беларусь единственное светлое пятно, где безопасность, достаток, порядок, чистота и уют. Я сейчас за Батьку двумя руками. И попробуй мне против него чего-нибудь «вякнуть» – пасть порву! – Угрожающе прорычал Владимир Олегович.
 Сидя дома у телевизора, я думал, про метаморфозы жизни и о том, что, если отбросить в сторону вековые зловредные честолюбивые интеллигентские, недооцененные хамоватой властью, амбиции интеллектуалов, занимающихся Творчеством, я неожиданно осознал, что Батька, как президент, и меня пенсионера очень даже и вполне устраивает.


Мечта «старпера» - тромбоз

«– Н…да! – озадаченно разглядывая кардиограмму произнесла мой кардиолог и вопросительно с подозрением уставилась на меня – Месяц назад кардиограмма была намного лучше.
– Не пил прописанный вами клопидогрель. – честно признался я.
– Вы, что!? – возопила она. – После сложнейшей операции на сердце – коронарное шунтирование!  Хотите умереть от тромбоза!?
– Да – хочу. – с вызовом сказал я. – Отличная смерть, о которой мечтают все «старперы» – брык и «готов».
– А зачем тогда легли на операцию?
– Дети заставили.
– Заставили?
– Уговорили – не люблю выслушивать нотации, о том: как это прекрасно – жить. – с досадой проговорил я. – Какая жизнь у старика? Пока писал романы еще ничего, а как исписался, так и всё… Амосова вашего коллеги знаменитого хирурга – читали предсмертные записки о смысле жизни?
– Вначале доживи как Амосов до 90 лет. Он гений, мой учитель ему всё можно...
 И тут её понесло: целую лекцию прочитала о том, как люди борются за жизнь, какие страдания терпят ради жизни, какие деньги тратят и прочую фигню про любовь к жизни.
 Увидев, что её страстная речь не производит на меня никакого действия, а вызывает только саркастическую усмешку, она удрученно покачала головой и с жалостью произнесла:
– Вам, Долгий, нужен не кардиолог, а психиатр.
 И она выписала направление к нему…»
 Я достал из кармана листок с направлением и показал его сидящим рядом на скамейке моим ровесникам-пенсионерам Севе и Макарову, как оправдание тому, что мне надо их покинуть.
– А я всё, после шунтирования уже шесть лет, что прописывает мне мой кардиолог употребляю по назначению. Противно, но глотаю. – сказал Сева.
– И он тоже, – указывая на меня, говорит Макаров Севе, – Всё что прописывают – глотает. Он жить больше нашего хочет! Это он свои графоманские «экскременты» проводит. Исписался, вот и новые темы разрабатывает. Врач-кардиолог – просто жертва.
 Сева вопросительно посмотрел на меня.
 Я скромно потупил глаза.
– И не жалко тебе свою врачиху? Она старается. А ты… – осуждающе покачал головой Сева.
– Мне психиатр, как персонаж интересен… Я должен владеть темой вживую…   – пробормотал я.
  – Как Нерон для вдохновения с поджогом Рима…  –  встрял Макаров.
 И быстро, не попрощавшись, вприпрыжку, я «рванул» на прием к психиатру.

Март 2019 г.


За ни кого?

– Представляешь Сергей Иванович, забрел я в ваш двор и подсел на знаменитую «философическую» скамейку, где сидели: Сева, Макаров, Володя Чернышев и Изя. Я задал им простой вопрос: – «За кого вы бы проголосовали, за Путина или Лукашенко?  И ты представляешь!?» – Ваня выпучил на меня «квадратные» глаза и возопил, – Никто!
«Бедный Иван Васильевич! Из пяти сидящих законопослушных граждан-пенсионеров на скамейке никто, кроме его самого, - ни за Путина, ни за Лукашенко не отдал бы свой голос.» – подумал с сожалением я.
– А за кого, эти жертвы перестройки, проголосовали бы? Не спросил? – задал вопрос я, умиротворяющим тоном.
– Спросил. – потирая дрожащую от нервного тика щеку, проговорил Иван Васильевич.
– И сказали? – искренне удивился я.
– Лучше бы промолчали.
– И кто за кого?
– Еврей Изя за своих полужидков – Немцова, Чубайса и Хакамаду. Пьянчужка Макаров за Дзюганова, Сева за Жириновского. Это понятно и не обидно. Но Чернышов! Умница, интеллигентный человек, МИДовский работник! Ты представляешь! – Иван Васильевич чуть не задохнулся от негодования. – За Яблоко!
Заметив на моем лице ироничную ухмылку, Иван Васильевич испуганно отпрянул от меня, как от чумного и настороженно воскликнул:
– Только Сергей Иванович не говори: за кого ты! Я не хочу потерять веру в человечество! – он развернулся и быстрым шагом пошел в сторону своего дома.
Я посмотрел Ивану вслед, и подумал, что зря он не спросил у меня: «За кого?»  Я бы ответил, что ни за кого, воздержался бы или проголосовал против всех. После развала СССР, перестройки, цветных революций и последующих кровавых национальных пертурбаций я никому и ни во что не верю. Я даже себе не верю, потому, что подозреваю: какой бы тварью я стал, дорвавшись до власти.
А потом подумал, что, может, всё-таки хорошо, что не сказал Ивану против кого я. Он мастер на все руки: столяр, плотник, плиточник и проч., а я планирую ламинат в комнате положить и обои новые поклеить.
Март 2019г.

К закону «О наказании за оскорблении власти».

Интересно, меня накажут, если я скажу какому-нибудь очень крупному чиновнику: – «Вы такое же млекопитающее и примат, как душегубы Гитлер и Сталин. Я очень надеюсь, что ваши дети и внуки не станут подонками и негодяями».
В Википедии человек примат и млекопитающее, а Сталин и Гитлер гомо сапиенс. Пожелание внукам и детям вполне законное, искреннее доброе пожелание. Мне кажется, что чиновнику я ничего плохого не пожелал, но есть подозрение, что меня всё-таки…



«Перл» от внучки
Это не жизнь

– Мама, я ударилась! – Жалобно хнычет 4-х летняя Алеся.
– Бывает. – Сочувствует мама. – Это жизнь.
На что Алеся, потирая локоть, справедливо замечает:
– Это не жизнь, это очень больно!

Куда лезешь, плесень старая!

 Вышел из здания стационара платной хирургии после того, как заплатил за консультацию и обнаружил, что забыл свой пояс для поддержки паховой грыжи. Подойдя к ординаторской, я услышал через приоткрытую дверь голос медсестры:
- Ты почему его отфутболил? Сам говорил, что операция плёвая. Веселый бодрый старикашка. Тестя нашего главного ты взял, а он постарше и в раз пять хуже.
- Так, это-ж главного: и с реанимацией он договорился и сынок его крутой бизнесмен. А этот… Материальную помощь на операцию, как он сказал: взял в собесе… Да, ну, его!.. Старьё! Себе дороже! Помрет – потом не отпишешься, а то и срок дадут. – послышался голос молодого врача-консультанта.
  Я постучал в дверь…
  Никому, мы, старперы не нужны. Со своей Леопольдой, так я зову грыжу, по примеру персонажа Хемингуэя называвшего свою язву, уже пять лет маюсь по разным медицинским учреждениям.
 И госструктуры, и частники, узнав мой год рождения, меняют приветливое выражение лица на кислое. И все в один голос начинают ныть, рассматривая проплаченные анализы, про законы, ограничивающие их профессиональную деятельность, про показатели смертности хреновые, про то, что давление у меня немного повышенное и кардиограмма не очень: синусоида не вниз, а вверх. А частники, что у них нет реанимации, а если вдруг форс-мажор...
Если б у меня была «лапа» или блат, а лучше был бы моложе на лет тридцать, с хорошим давлением, с синусоидой в кардиограмме вниз и побогаче, то конечно…
 Но я старый, больной и бедный. Я их хорошо понимаю. Сам лет сорок назад был такой. С большой неприязнью я выслушивал «старперские» нравоучения, жалобы на мизерную пенсию, болезни и дорогие лекарства. Особенно меня выводили из себя бешеные очереди из «старья» в поликлиниках…
 А теперь сам хожу по медицинским учреждениям, сижу в длинных очередях и с завистью смотрю на здания морга при больницах, где лежат мои коллеги-старперы, избавленные от дорогих лекарств, платных операций, старческой маяты и нытья…
Я и Леопольда как-то свыклись, даже можно сказать подружились, приспособились к вынужденному сосуществованию, хоть и недолюбливаем друг друга. Я ее за то, что через-чур любопытная и ревнивая: всегда вылезает в самый неподходящий момент, особенно когда, что в последнее время происходит очень редко, я снимаю штаны перед очередной «пассией» … а она, за то, что я не позволяю вылезти познакомиться и запихиваю обратно в утробу.
  И благодаря нашей замордованной и затравленной государством медицине, про меня и Леопольду можно сказать: они проживут в любви и согласии много лет и умрут в один день, в один час и, даже, в одно мгновение.


Человек умер

– Был на похоронах девочки… Шесть лет… Автомобильная катастрофа…  Отец и мать выжили, а дочка… Я бы не пережил… – Сказал сокрушенно сосед-пенсионер Сева, присаживаясь рядом со мной на скамейку.
– Трагедия! Жаль родителей – такое несчастье! – Говорю с искренним сочувствием я.
– А чего их жалеть гадов. – Зло пробурчал сосед.
– Не пристегнули девочку?..
– Да нет… Они не виноваты... Фура врезалась в зад их машины…
– Почему гады?
– Потому что на похоронах дочери они весело улыбались…чуть не танцевали от радости.
– Они что? «Съехали с катушек» от горя? – выразительно повертел у виска пальцем я.
– Родители – члены какой-то религиозной секты… Девочка успела попасть в рай без греха… – Сева горько усмехнулся. – Ты бы слышал надгробную речь отца: «У нее всё было… Любой каприз, любое желание… Чтобы никто ее не обижал – даже в садик не ходила. Она прожила свою короткую жизнь во всеобщей любви и обожании…  Наша принцесса. А что ее ожидало бы с выходом в школу и последующей жизнью с греховными соблазнами, перенаселением, катаклизмами, животной борьбой за существование?.. Безгрешная душа её сейчас в раю… Слава Господу!.. К сожалению нас господь еще не призывает к себе потому, что своей жизнью мы еще недостаточно отработали за свои и наших предков грехи» …
– Да. – После некоторого раздумья начал я. – И моё детство, до развода родителей, было самым счастливым периодом моей грёбаной последующей жизни, до краев наполненной неудовлетворенностью происходящим ходом событий… Хотя иногда… – Я замолк, не зная: что еще сказать.
– Перед уходом в небытие, – продолжил за меня Сева, – я особо не очень сожалею… и не хаю свою прожитую жизнь. Местами стыдно, местами очень неприятно вспоминать, но как прожил, так прожил.
– А сейчас смысла жизни я не вижу… К чему всё это прожитое, кому всё это было надо? Всё равно умру…  – Перебил я Севу.
– Надеюсь это произойдет до апокалипсиса, чтобы не видеть страданий близких… – Вздохнул сосед.
– Сева!  Не волнуйся. Как только человек появился на Земле, так все время ждет этого апокалипсиса, но так и не дождался. – Говорю я и поменял тему. – А может родитель девочки прав: наша жизнь, это наказание, за так называемые грехи, тех чмырей, которыми мы были в предыдущей жизни…
– Во как заговорил – махровый атеист, СССровский выкормыш. Ты что, перекрасился и уже бога признал? – С ехидцей проговорил Сева.
– А хрен его знает! Раньше верил в коммунизм, потом в демократию, теперь заразился товарно-денежными отношениями. Мои твердые незыблемые убеждения дали трещину и я чувствую, что стал моральной проституткой. Скорей бы сдохнуть и узнать, что «там», – я с пафосом вознес указательный палец к небу.
– Ты же утверждал, что там ничего нет! – Ухмыльнулся Сева.
– Утверждал и сейчас на семьдесят процентов в это верю. Но тридцать процентов сомневаются: я же откуда-то появился, копчу это небо. Кто-то же все это «замутил»! И этот кто-то – подонок, заставляет меня жить. Может душа этой девочки – ангел или даже черт, или высшее инопланетное существо-вампир которое спустилось на землю, чтобы прочувствовать и зарядиться эмоциональной энергией любви…
– Насмотрелись всякой чепухи по телику… – прервал нас, до этого тоскливо молчащий интеллектуал, наш ровесник Чернышев. – Она трагически погибла на самом взлете. Её ожидала жизнь! А какая – не важно. Не мы её придумали и не нам брюзжать о её смысле.
– Земля живое существо и мы блохи на её теле… – Начал философствовать Сева.
– Прекратите, Всеволод Анатольевич! – Сказал с досадой Чернышев. – Прав мудрец: «В жизни не так важны цель и смысл. Главное ощущать её вкус. Ведь лучше есть пирог, чем рассуждать о нем».
– «Король умер. Да здравствует король» !? – Воскликнул Сева.
– Не надо ёрничать! Человек умер!  Давайте лучше помолчим. – Приказным тоном сказал Чернышев.
Мы с Севой послушно заткнули рты и уважительно стали наблюдать, как интеллигент в четвертом поколении с глубокомысленной скорбью смотрит себе под ноги.

Сборная России по футболу

Пока есть силы –
Ума не надо.
Вперед на мины!
Возьмем нахрапом!
  Закроем грудью
  Мы амбразуру!
  Авось добудем
  Победу сдуру!
Россия браво!
Даешь халяву!
2018 г.

Да здравствует шунтирование!

В час ночи я проснулся от невыносимого жжения в груди. «Опять нервоз из-за позвоночника?» – подумал я. Но боль была иной – намного противней. Ну, думаю, наконец-то инфаркт. Всё – «писец», дождался. И слава богу – моя никому ненужная, с приступами стенокардии и поглощением нитроглицерина, «старперская» жизнь закончится, и я умру! Освобожу занимаемые без пользы двадцать квадратных метра и избавлю от ненужных нудных обременительных забот родственников за потенциальным будущим «овощем».
Я стал ждать «полета» по знаменитой трубе к светящемуся божественному шару. Ждал я, ждал, превозмогая боль в груди, минут тридцать и, непроизвольно набрал по телефону: 103. Подозрительно быстро скорая помощь приехала. Меня в майке и трусах погрузили в скорую и повезли в больницу. И тут началось: в больнице, пока меня везли, сломался аппарат для проведения коронографии. Повезли в другую и по дороге из меня вытекло порядочно крови, из-за плохо поставленной капельницы. Если бы я не стал кричать о том, что я весь чем-то мокрым заливаюсь то, наверное, бы умер, как я и хотел, но от потери крови. Врачи включили свет и обнаружили на полу лужу крови и меня всего ею залитого. Поправили иглу и повезли дальше.
 Всего окровавленного привезли в больницу. А там меня не хотели везти на коронографию, потому - что обнаружили низкий гемоглобин. Но после разговора с врачами меня привезшими и увидев окровавленную майку, быстро повезли на операцию. Сделали коронографию и сказали, что у меня был инфаркт, но у них неожиданно сломалось записывающее устройство и придется через неделю делать коронографию повторно. И еще добавили: что вся аппаратура «сломалась» после меня и пока не привезут из Германии запчасти…
Я всю жизнь подозревал, что со мной что-то не так. Экстрасенсы знакомые говорили, что у меня энергетика зашкаливает. Я даже в лифте никогда не езжу… Стоит в него зайти так лифт, только закроется дверь, останавливается…
И, наевшись каких-то таблеток, в реанимации, под стоны и предсмертные хрипения лежащих на соседних койках больных заснул и мне приснился сон что я умер и предстал перед «ясные очи» этого божественного безглазого всевидящего светящегося шара, что в конце всем известного туннеля.
– Куда меня в рай или в ад? – спрашиваю шар.
– Обратно отправлю, – звучит во мне его божественный голос.
– Мне жить не нравиться – надоело. Куда-нибудь забери – хоть в ад! Зачем меня вытаскивать из небытия и впихивать в бытие?
– Как это ни банально звучит. Ты мне там больше нравишься.
– Я тебе понравился? А ты какого пола?
– Никакого. Просто ты мне симпатичен.
– Какого, извини за богохульство, черта я там буду делать? Что? Небо коптить?
– Как что? Сочинять, свои ироничные старческие творения.
– А кто их будет читать?
– Я.
– Ты? Я думал вдохновение, что меня осеняет, твоих рук дело. Значит я гений?
– Нет, конечно, но твой нестандартный подход к прожитой жизни, твое оригинально-спонтанное видение, изложенное на бумаге, развлекает и подвигает меня на некоторые мысли: а правильно ли я все это сотворил? Может что подкорректировать? Сварганил этот бульон, а теперь не знаю, что с вами делать.
– А ты прихлопни эту муть, что замутил с похмелья.
– Ну, кто ж свое дитя убивает… Интересно… Подожду, когда вы сами себя… А, может и… Тьфу!.. Ты… Запутался я с вами совсем… Пошел отсюда прочь!»
И вот через полгода я дома. Думал, что после инфаркта и последующей операции шунтирования я как молодой жеребчик побегу пусть не галопом, а рысью. Но… Пешочком не торопясь, не нагружаясь, а тихой сапой еще лет десять, как сказал, «резавший» меня кандидат медицинских наук, проживу. Тогда после операции подумал, а зачем? Не хочу! Страшно представить каким я буду в 80 лет! Я и в 67 - развалина развалиной.
Бредя по улице с удивлением замечаю, что сердце не прихватывает, что дышу полной грудью, что даже встречные женщины мне даже очень симпатичны и волнительны… По привычке лезу в карман за нитроглицерином, но понимаю, что он не нужен…  Интересно, а почем сейчас презервативы?
 
май 2019г.



Прости меня Клавдия!

Холодный пот прошиб мой лоб! Дыханье сперло, дикий ужас сдавил горло! Я умер?! Но нет, после того, как я стер пот со лба я понял, что все материальные ощущения при мне. Мистика!
Полчаса сидел на кровати после удивительно спокойного блаженного сна и не мог сообразить: где я?  Что случилось? Почему ничего не болит и не колет? И так легко полной грудью дышится! И голова не кружится, после резкого подъема с кровати и приседания, и наклона! Хотелось взлететь, танцевать, прыгать! Ужас!
Может высшая сущность вняла моим мольбам, и я резко омолодился и мне тридцать лет? Подошел к зеркалу, но там увидел ту же старую морщинистую рожу…
– Ты умываться не будешь, а то я ванну хочу принять, –  сказала, заглянувшая в комнату моя бывшая жена, теперь соседка по коммуналке.
– Если не на полдня - то…
– Не волнуйся я быстро: часика полтора. – сказала бывшая и внимательно посмотрела на меня, – Что с тобой? Ты как-то выглядишь странно: распрямился, глаза горят словно тебе тридцать лет, ну точь в точь как после нашей свадьбы сорок лет назад. Влюбился? Неужто в меня опять? Или в эту пигалицу-рифмоманку Клавдию, что ты консультируешь бесплатно по своему поэтическому графоманству. Ей еще сорока нет! Ну, Клавка – я балдю!
Моя из прошлой женатой жизни супружница с укором посмотрела на меня и, уходя, изумленному мне, беззлобно, даже как бы укоризненно-ласково добавила:
– Козел ты старый!
Неужели, подумал я, на меня напал синдром Гёте, Табакова, Шаинского и ещё кучи известных знаменитых известностей? Тьфу… Тьфу… Не дай бог! Я никогда не испытывал этого чувства под названием любовь. Я про нее очень много читал и даже вдохновенно писал. Но это было чисто теоретически. Я знал, что она есть: не один и не два моих знакомых, и друзей страдали, западали, травились и даже вешались… Меня это, как-то обошло.
 Пылкая страсть и все прочие атрибуты любви у меня были, но я к ним относился чисто прагматически, без фанатизма… Так называемая любовь для меня была одной их естественных потребностей, которую я успешно по жизни удовлетворял.
 А тут… Клавдия со своими слащавыми, слезливыми любовными стишками… По моей прошлой амурной жизни не красавица… так себе… Но харизма! Настолько обаятельная: бархатный грудной голос, огромные наивные глаза, обволакивающий лучистый томный взгляд…  И хоть ей за тридцать…  Как сказал мой собрат по перу великий Лопе: «ее наивность так прелестна, что даже не смешна ничуть».
Ах Клавдия, Клавдия, подумал я, ну зачем ты меня вчера вечером уходя страстно прижавшись своими телесами пылко поцеловала прямо в губы?
Эх! Если бы!.. Ну хотя бы лет десять назад, когда у меня были «бабки» и немалые…  Но сейчас у меня их нет. Я все свои сбережения, после ухода на пенсию, за пять лет, «пустившись во все тяжкие», оставил в казино и на «стометровке» на молоденьких «девочек» …
 И когда я вспомнил про свои пенсионные деньги, на которые я сейчас существую, то вернулся на землю. И в боку закололо, и грыжа полезла и жесточайший приступ стенокардии подкрался…
Прости-прощай Клавдия!
Сентябрь 2018г.

Веский аргумент.

Сева перед походом на торжество, выйдя покурить, подсел на скамейку ко мне с Чернышевым своим друзьям соседям-пенсионерам.
– Сева! – кричит с балкона его жена Нина. – Если я тебе поглажу белую рубашку к твоему черному галстуку?
– Белую так белую, мне все равно, но галстук я одевать не буду. – отвечает ей Сева.
– А может красную, к черному выходному костюму? – вопрошает Нина.
– Можно и красную. – послушно соглашается Сева.
– Красная слишком официозно, ты же идешь к другу на юбилей. –говорит Севе бывший дипломат Чернышев.
– Красные галстуки носят официальные представители официальных контор. – громко говорю я, обращаясь к жене Севы
– Тогда поглажу американскую безрукавку с Че Геварой. Твой дружок его боготворит. – Нина задумчиво смотрит на Севу.
– Нет лучше мою любимую. Ты знаешь какую. – твердо говорит Сева.
– Это которая и на спине, и на груди с надписью: СССР?
– Она родимая.
– Хорошо, уговорил. И чего я дура тут распинаюсь, какая разница в какой одежке мордой в салат! – в отчаянии воскликнула Нина и горестно махнув рукой скрылась с балкона.
Сева бодро расправил плечи, бросил взгляд на наручные часы и, предвкушая свой поход на юбилей, удовлетворенно крякнул.

Сентябрь 2018



Перлы от внучки

- Ты смотри, Лесенька: куда твой конь забрел… ко мне в шкаф! -
Извлекая на обозрение пластмассовую игрушку говорю я внучке.
- Это я его забрела - от тигра прятала.

Вне политики

– С Трампом на выборах демократы так обделались – по уши в дерьме, как тот воробей из коровьей лепешки высунулись и ошалело чирикают. Свой народ обвинить в тупости не могут, так нашли «руку Москвы». – Возмущенно проговорил Сева.
– Русофобия Америки началась 150 лет назад с отправлением Александром 2-м двух эскадр в помощь Аврааму Линкольну во время гражданской войны между севером и югом. Южане ненавидели русских за оказанную помощь северянам, и эта ненависть передавалась из поколения в поколение. А сейчас нынешние потомки южан в основном демократы. – Весомо сказал интеллектуал Виктор Чернышев, бывший консульский работник.
– Да хрен с ними! У меня с утра так прихватило сереце! Думал сдохну! Но на мое счастье в бутылке со вчерашнего осталось грамм 50… – Начал немного не трезвый Макаров и замолк, тупо уставившись себе под ноги.
– Вчера смотрел окончание какой-то передачи, где какой-то заслуженный пожилой кардиолог или психолог рассуждал о генетической, физиологической и вообще о приятной воспоминаниями памяти. О том что вспоминать, подытоживая жизнь, лучше нужно не очень приятные вещи. Ностальгия о счастливом былом чревато: нервный психотический срыв, инфаркт и даже смерть. Вот так, а казалось бы… – Я задумчиво посмотрел на молча сидящих рядом на скамейке соседей пенсионеров, Севу, Виктора и Макарова и продолжил свой монолог. – Я сейчас с опаской смотрю на висящую на стене семиструнную гитару на которой уже 15 лет не играю и не исполняю под нее свои туристические песни из-за артрита, который скривил мои пальцы – даже аккорд баре с трудом могу взять. Но иногда, когда меня захлестывает ностальгия по моей бесшабашной походной туристической жизни продлившейся до 60 лет, по жизнерадостной, еще брызжущей здоровьем юности, молодости и зрелости… После того как я снимаю семиструнку с гвоздя и начинаю под её бренчание «скулить», обливаясь горючими счастливыми слезами, бардовские песни, у меня случаются такие приступы стенокардии!..  Только жменя нитроглицерина приводит меня в чувство.
– А я когда вспоминаю… – Начал говорить, неодобрительно посмотрев на меня Виктор, но запнулся. Левой рукой схватился за сердце, а правой достав из кармана брызгалку с нитроглицерином, он пшикнул два раза себе в рот и прохрипел. – Чтоб ты, Сергей Иванович, сгорел!
– Раньше и у меня до инфаркта такое было, но после шунтирования могу вспоминать всё что угодно! – Заявил с гордостью Сева.
– А у тебя Макарыч? – Спросил я у не трезвого Макарова.
– А у меня с воспоминаниями все нормально. – Промычал Макаров и почесав затылок продолжил. – А хреново после пьянки.
– А пьянка у тебя каждый день! – С завистью воскликнул Сева.
– Всеволод Анатольевич. – Обратился к нему Виктор. – А когда ты воруешь жратву из холодильника у своей бывшей, неужели сердечко не пошаливает?
– Да, екает, но чуть-чуть. Неприятно. – Ответил Сева. – Я оправдываю себя тем, что все равно эта еда у нее сгниет, а мне все-таки какая-никакая халява.
– Я думал старость проведу в ностальгических приятных воспоминаниях… У меня целый шкаф завален ими в лице сувениров, фотографий и прочей муры… А сейчас на склоне лет это чревато… – Я тоскливо посмотрел на небо.
– А сейчас приятно провести время в окружении таких же старых и больных как ты ровесников и излить душу, поговорив с ними о своих хворях. – Проговорил с иронией Чернышев.
– Кстати, у меня с утра так прихватило! Думал сдохну! Но на мое счастье в бутылке со вчерашнего… – Тупо уставившись под ноги начал бормотать Макаров.
Все дружно встали и кряхтя и охая разбрелись по своим квартирам, оставив Макарова разговаривать с самим с собою.
Июль 2018 г.


Любопытная Варвара

– Я тут игру придумал по типу: найди десять отличий. – говорит мне, хитро посмеиваясь, сосед-пенсионер мой ровесник Сева.
– Рисуешь два рисунка по памяти, а потом сравниваешь? – Предположил я.
– Нет. Зачем рисовать, если есть смартфон.
– Не понял?
– Берешь смартфон и перед выходом из дому фотографируешь: внутренности холодильника, одежного шкафа, комнаты и уходишь. – Злорадно потирая ладони говорит сосед.
– Зачем тебе это?
– А потом прихожу, достаю смартфон, смотрю фотографии, что перед уходом сделал и сравниваю: что изменилось в холодильнике, в комнате и шкафу.
– Ну и в чем прикол?
– А в том, что и в холодильнике и в шкафу и в комнате ничего не совпадает с фотографиями! Я спрашиваю у невестки, она случайно, ко мне в комнату не заходила, зеркало для бритья не могу найти? А она с таким остервенело – обиженным видом, чуть не разрывая лифчик на груди, клянется, что даже к двери мой комнаты не подходила! Ты же знаешь, как её зовут?
– Варвара… Обычное базарное женское любопытство… Хорошая мысль! – Радостно воскликнул я. – Надо её предложить, моей бывшей супруге и дочери… Они думают, что я у них жратву ворую, отщипывая понемногу.
– А вы, что, тоже питаетесь членораздельно?
– У меня свой холодильник – у них свой. У нас разные диеты и пристрастия в еде… А тебе от этого всего какое удовольствие. – Спрашиваю Севу. – Приятно осознавать, что не только ты ворюга?
– Не знаю, но приятно. – Довольный Сева, удовлетворенно воззрел очи в небеса.

***
Сел я за свой рабочий стол творца-письменника и начал писать свой очередной графоманский «опус». Написал пару строк и… «Заклинило»! Целую неделю смотрел на эти строки и ничего не придумал, что написать дальше. И вот решился попросить посетителей фейсбука принять участие в написании романа века: пусть каждый желающий последовательно друг за другом добавляет пару своих додуманных по смыслу строк.
У всех профессий были такие студенческие игры: один начинает, другой продолжает и так далее. И здорово получалось! Особенно у живописцев и архитекторов.
«Ни дня без строчки…»: - сказал не помню кто. «С миру по нитке…» и т.д.
Начнем.

Роман века

Глава 1

Проснулся я из-за сигнала домофона и, бросив взгляд на часы, подумал: - «Какая и какого! В такую рань! В шестнадцать ноль ноль!». 
(продолжение следует?)


Вещий сон

– Если выйдет закон о нормах, допустим 5 квадратных метров на человека, а у тебя пятьдесят на одного? – Спросил пенсионер-сосед, подсаживаясь ко мне на скамейку у моего подъезда.
– У тебя на одного и по более будет. – Пробурчал я.
– И ты же как законопослушный гражданин… – Проигнорировав меня, продолжил Сева. – Обязан будешь взять на довольствие как минимум семь эмигрантов.
– Ну если временно, – Я нехотя почесал затылок. –То эмигрантов с братской Украины я бы принял…
– Размечтался – А пять беременных, с детьми на руках, узкоглазых азиаток и пару тоже беременных с детьми на руках негритосок в хиджабах? 
– Ну ты вообще зверь! Пошел, ты! Ты чего на меня наезжаешь? Что случилось? – Возмутился я.
– Мне сон приснился, как ко мне подселили семь выше перечисленных эмигрантов, бормочущих: кУсать хосится… Яйка… Млеко… Ням… Ням…  – Зло процедил сосед.
– Ну, и…
– Видел мой тесак для рубки мяса? – Сева зловеще прищурился.
– Видел: увесистая вещь! – Уважительно воскликнул я.
– Так вот этим тесаком, я незваных гостей порубил на куски. – Взмахами правой руки он сымитировал, как он это сделал.
– И детей тоже?! – Ужаснулся я.
– И детей. – Грустно вздохнул Сева.
– Ну ты даёшь! Ты – гуманист и душелюб!
– Сорвался. Да к тому же это в осознанном сне. – Сева виновато посмотрел на меня. – Потом пол кошмарного сна я выносил их останки на помойку и отмывал свою квартиру от крови.
– А остальные пол сна?
– Сидел в кресле и плакал, заткнув уши, что б не слышать диких воплей мамаш и плачь детей звучащих в моей голове. – Сева смахнул набежавшую слезу.
– А когда проснулся?
– А когда проснулся в холодном поту, держась за сердце, принял нитроглицерин. Стал соображать, что это было? И понял: «Фильм навеял!». Что во всем виновата Меркель – это немецкая, перекрасившаяся в помярковную сердобольную любительницу эмигрантов, фашистка. Это вещий сон! Нас с тобой это не коснется. Но вот внуков… Уже восемь миллиардов полуголодных! Что делать, если дело дойдет до призыва левых радикалов, что надо делиться?
Сева в отчаянии махнул рукой и вопросительно посмотрел на меня, а я, неопределенно пожав плечами, виновато на него и почему-то вспомнил про свой тесак для рубки мяса.

«С больной головы - на здоровую»

- Твое счастье, что ты не политик, не успешный бизнесмен, не работник культуры, не «журналюга», – окончив рассматривать фотографии любезно предоставленные мне соседом пенсионером Севой, пряча ухмылку, на полном серьезе говорю я. – Этот компромат тянет лет на десять!
- Чего!? – опешил Всеволод.
- Вот, например, ты с голым внуком в бане, а это – моешь голую внучку в ванне.  Посмотри на свою рожу – сколько сладострастия…
- Это несладострастие, а безграничная любовь… - растерянно пробормотал сосед.
- Для тебя любовь, а для прокурора – детская порнография, сделанная изощренным педофилом.  И не дай бог показать вот это – проговорил я потрясая пачкой фотографий – Твоему злейшему другу Макарову – через неделю будешь давать показания следователю…
- Да пошел ты к черту! – Вырывая из мох рук пачку фоток, со злостью произнес Сева. – Насмотрелся в телике всяких… Шендеровича и Венедиктова с его лесбиянками!
- Так тоже, наверное, их смотришь, раз знаешь… - Сказал я с ироничной улыбкой.
- Знаю… - Сказал поднимаясь со скамейки Сева и двигаясь в сторону своего подъезда смачно плюнул в мою сторону, горько произнеся – Что за шутки дурацкие у тебя Сергей Иваныч!? А эти из АРТИВИАЙ – ну не могут не обгадить мое счастливое существование…
«Странно – подумал я, - Шутник Сергей Иванович обвинил Севу в распространении детской порнографии и в педофилии, а виновато «Эхо Москвы». Почему?



Живи не хочу

Подошел к пенсионерской скамейке, где сидели ветеран литейного дела Сева и интеллигент в четвертом поколении служащий в каком-то международном фонде чего-то переводчиком с трех языков Володя Чернышев.
-  Ты чего такой злой? – спросил меня Сева.
- Воспитал деток! – Я с горечью махнул рукой, подсаживаясь к ним. – Задаю дочке вопрос, приведшую из садика внучку: - «А сколько деток на этой неделе ходят в садик?» А она: «Когда как.» А я у нее: «А как и когда?» А она: «По разному?» А я у нее: - «Сто или один?» А она: - «Не считала, а всего по списку их 17.» «Ну назови хоть какую цифру!» – В нетерпении ору я. А она: - «А тебе зачем? Чего ты ко мне прицепился, чего орешь?»
- Так и не сказала? – Весело засмеялся Сева.
- Не успела… Сбежал к вам… Если её «зацепить» и она «взвинтится», то это надолго и чревато…
- Отвечая человеку на вопрос вопросом или неопределенными междометиями, неконкретными выражениями - признак дурного тона и неуважительного отношения к человеку. Соответственно и ответная негативная реакция. – Мудро изрек, знаток дипломатического этикета бывший посольский работник Чернышев и сочувственно посмотрев на меня с горечью произнес. – Я со своей дочкой боюсь даже разговаривать на любую не бытовую тему… У неё мама, как вам известно, бывший партийный работник…  Их слова и поступки безгрешны, убедительно увесисты и непререкаемы…
- А моя… Блин, клёво, галимо… - начал Сева и махнул рукой. – Чего мы от них хотим? Не то что наше поколение: все есть - живи не хочу!
- Главное, чтобы не было войны? – Шутливо спросил я у Чернышева.
- Не юродствуй. Пусть живут, как хотят – они дети своего времени. Главное, чтобы не зажрались и не прогнили, как Римская Империя и как наш гендерный Запад…
Мы замолкли. Я уставился задумчиво в небеса, которые зазывно манили меня ввысь… Раз небеса, подумал я, то наверное в рай…

Июнь 2018 г.


Умирать надо в детстве до школы без греха, а так что его ожидает?

С волками жить – по волчьи выть.

Говорят, что в век интернета, наплыва со всех щелей информации нет существенной разницы между пролетариатом и интеллигенцией. Однако, я так не считаю. Мы устроили свою внучку в садик заводского района, где в основном дети рабочих нашего гиганта-завода…
На сделанное ей мною нравоучительное замечание, после первого похода в детский сад, моя ласковая, добрая, милая внученька стала плеваться, щипаться, пинаться ногами и обзывать меня гавнюком…


Обидное знание Макарова

– Я знаю, что я знаю. И это знание на склоне лет делает меня ущербным. – Грустно качая головой, пьяно промычал мой сосед-пенсионер Макаров. – Я бессилен что-либо сделать, могу оттянуть время, могу пыжиться показным оптимизмом, делать вид, что еще кому-то нужен, но как ни крутись, как не вертись, а конец один. Ты, Серега это лучше меня знаешь. Я читал в интернете твой ироничный скулеж о неизбежности смерти и твои гробовые «перлы», но так и не понял, что все-же для тебя жизнь на её закате?
– Я самодостаточен у меня все, что необходимо есть для полноценной жизни: кров, пища, одежда… Я не плачу и не пью каждый день как ты, от того, что знаю это неотвратимое знание. Я наслаждаюсь каждой прожитой минутой, – возразил я, бравируя, с театральным пафосом.
– Это знание-истина, что конец-то у всех один, что старость не лечится, что с каждым днем становишься всё морщинистей и дряхлее, что... – Не реагируя на меня, а тупо уперев взгляд себе под ноги грустно продолжил нудно философствовать сосед. – Одно успокаивает, что до смерти я доживу. Но все равно обидно: не я решаю, когда мне закончить свое существование… Или не закончить, а перенестись в другое тело? Или стать другой сущностью? Но всё равно не справедливо: не хочу, чтобы моей душой, если она есть, и телом кто-то распоряжался. Но с другой стороны этот кто-то подарил мне эту жизнь, чтобы потом отобрать. А если подарил, то отвали и не мешай жить сколько я хочу. Я сам хочу стать Богом. Вот ты, Сергей Иванович, какого хрена живешь? – Макаров поднял мутный взгляд на меня.
– Не мы придумали этот мир. Незачем заморачивать голову о несправедливости бытия. Надо просто жить. Если я живу, значит в этом есть смысл… – Неубедительно пробормотал я. – И вообще пошел, ты, знаешь куда!
Зябко поёжившись, я поднялся со скамейки и пошел домой смотреть телевизор. А что я этому пьяному «доставучему» Макарову мог сказать?.. Сам не знаю, какого хрена…



 Опасно быть интеллигентом

– Ты чего галстук напялил? Хочешь показать, что ты не ИГИЛовец? – Сосед-пенсионер, мой ровесник Сева, брезгливо посмотрел на меня, приглашая жестом руки сесть рядом с ним на скамейку. 
– Какое отношение я, православный атеист, имею к исламистам? – С недоумением спросил я подсаживаясь к нему.
– Им аллах запрещает носить дьявольскую удавку – галстук... – пояснил знаток ислама Сева.
– У меня возраст через чур преклонный… тяжело негнущимися пальцами верхнюю пуговицу застегнуть… – начал мямлить я, оправдываясь. – Рубашки, еще перестроечных времен, усохли… воротники на шее не сходятся… Тепло уходит – кровь еле-еле сочится по жилам… вот и повязываю галстуки… Я просто всю жизнь их носил… Инстинктивно, так сказать… как бывший руководитель различных по величине производств…
– У меня, люмпена, галстук ассоциируется с начальством, которое я всю сознательную жизнь ненавидел, как и, так называемую, творческую, интеллектуальную, спиногрызную интеллигенцию. – Строго произнес сосед и, немного подумав добавил. – И этих побирушек-бездельников священнослужителей всех религий с их побрякушками на шее!
Сева свирепо посмотрел на меня.
– Какой ты люмпен? Ты же был старшим мастером, у тебя техникум за спиной. Ты сам интеллигенция заводская. И чего это вдруг так ополчился? – Вопросил удивленно я.
– Но я ж не хватаюсь за пистолет, как некоторые, при слове интеллигенция – у самого рыло в скулящем-плаксивом, сопливо-трусливом интеллигентском пуху. Понимаю, что интеллигенция необходима в нашей жизни. Она, благодаря своему неуемному чванливому желанию возвыситься над всеми как личность с большой буквы, движитель просвещения, прогресса, культуры, знания и т.п. Но она и мишень, пушечное мясо, невинная жертва для обиженного жизнью живущего низменными физиологическими чувствами остального трудового недостаточно образованного человечества. Случись какая разноцветная заварушка-революция интеллигенция первая будет болтаться на фонарных столбах и стоять, неприлично «обделанная», у стенки под дулами… Их палачи, конечно, будут орать, что академий не кончали… А жаль! И себя жаль, и нашу неискоренимую вечную прозаическую земную правду-действительность с её бессмысленно-кровавыми и беспощадными бунтами! – Сокрушенно посмотрев на меня, закончил свою пламенную речь Сева.
– Так вот почему ты не носишь шляпы и галстук. Боишься, чувствуешь, что после всех этих цветочных революций и у нас может случится… – усмехнулся двусмысленно я.
– Чувствую, что скоро во всем мире народ поднимется и сметет носителей белых воротничков с галстуками, всех начальников и нахлебников-интеллектуалов с лица матушки Земли. – Сказал грозно, со знанием дела Сева.
– И возьмет дубину, залезет в пещеры…
– Зато жить будем по настоящему – без этих толерантно-гендерных сношений-отношений. Зажрались! А ты, Сергей Иванович, можешь не носить галстук, повязанный на воротнике белоснежной рубашки?
– Могу, но не буду.
– Почему?
– Ты Сева зря беспокоишься… Если и случиться разноцветная заварушка, друганы с завода рабочие-собутыльники выберут тебя главарем и ты возглавишь кровавый бунт. И первым, кого ты «шлёпнешь» – буду я.
– А почему первым? – Спросил сосед, в задумчивости почесывая пролысину.
– А потому, что я первый в белоснежной рубашке с галстуком выступлю против тебя и твоей озверевшей своры со своим пневматическим пистолетом, сделанным под «Макарова».
– А ради чего геройствовать с пукалкой?
– Не из-за своих демократических принципов, а чисто из меркантильных соображений – лучше подохнуть «обделанным» болтаясь на веревке или у расстрельной «стенки», чем «обделанным» «овощем» в приюте для безнадежно немощных престарелых. – Сказал тяжело, вздыхая я.
   Сева вдруг громко засмеялся, живо вскочил со скамейки и, отмахнувшись от меня рукой, бодро засеменил в сторону своего подъезда…

Март 2018 г.

Магия слова

- Вы, мальчики, как будущие интеллигенты, носители высокой культуры, строители коммунистического общества должны знать, что размахивание кулаками, злобное рычание, устрашающие вопли и отборный мат не аргумент в споре, а признак дурного тона. А в простом разговоре и тихой беседе со мной не пристало шмыгать носом, жестикулировать, почесываться и прятать глаза от собеседника. Выяснять отношения надо не дракой, а четкой аргументированной продуманной речью – словами. А чтобы найти эти слова надо не драться, а учиться, учиться, учиться… – говорила 60 лет назад наставительно учительница русского языка и литературы Дора Ароновна, подравшимся первоклашкам: мне и Игорьку Шпаковскому.
Слова ее я запомнил и всю сознательную жизнь старался не лезть в драку, а выражать свои эмоции словами: сжато, понятно, аргументированно. А потом после неоднократного прочтения пятитомника Сергея Донатовича Довлатова гениального мастера ёмкого слова и четкой мысли я понял, что я тоже мастер. А почему? А потому, что все мои оппоненты в присутствии других лиц стыдливо пряча глаза избегали со мной спорить. Но, наедине могли такое сказать! И даже не только кулаками… 
Как сказал мне мой сосед Сева: я мастер словом выставлять всех невоспитанными недоумками. Наверное я тоже дурно воспитан, но не могу сдержаться, чтобы не показать своё высоко интеллектуальное Я, когда слышу или вижу, как мне кажется…
Почему я об этом. Конечно, Жириновский, с его хамоватой культурой общения, не… Но очень жаль, что и Ксения Собчак не далеко от него ушла, не думаю, чтобы её папа поступил также в её ситуации… А какой еще пример подают подрастающему поколению интеллектуал Сванидзе с умницей журналистом Шевченко? Прав наверное всё же Серебряков, когда говорит о российской «национальной идее» !..

Отредактировано Александром Демьянковым

МАГИЯ СЛОВА
Написано мною
«Вы, мальчики, как будущие интеллигенты, носители высокой культуры, строители коммунистического общества должны знать, что размахивание кулаками, дикие вопли и отборный мат – не аргумент в споре, а признак дурного тона. Да и в простом разговоре со мной не пристало шмыгать носом, чесаться и прятать глаза от собеседника. Выяснять отношения надо не дракой, а четко аргументированной и продуманной речью. Но, чтобы найти эти слова, вам надо не драться, а старательно учиться!» – говорила 60 лет назад учительница русского языка и литературы Дора Ароновна двум подравшимся первоклашкам: Игорю Шпаковскому и мне.
Эти слова я запомнил и всю сознательную жизнь старался не лезть в драку, а сдерживать свои эмоции, разговаривая с людьми. Позже, после неоднократного прочтения пятитомника Сергея Донатовича Довлатова – гениального мастера русского слова и мысли, я понял, что тоже стал мастером. Почему? Да потому, что почти все мои оппоненты в присутствии других лиц предпочитали со мной не спорить. Но наедине могли так неожиданно «высказаться» !.. 
Как выразился мой сосед Сева: «Ты – «мастер спорта» выставлять других невоспитанными придурками!» Наверное, я сам дурно воспитан – не могу сдержаться, чтобы при случае не выставить свое интеллектуальное превосходство на показ!
Почему я задумался об этом? Жириновский, с его хамоватой культурой общения – притча во языцех.  Но и Ксения Собчак не далеко от него ушла! Не думаю, чтобы ее папа поступил также, участвуя в теледебатах… А какой пример подают подрастающему поколению интеллектуал Сванидзе и журналист Шевченко?! Все-таки Алексей Серебряков во многом прав, когда говорит о российской «национальной идее»!
2018г. март.



Язык мой – враг мой?

Мои друзья-подруги с наступившим преклонным возрастом обидчивые все стали: слова не скажи, не пошути…
Давеча спросил в беседе у соседа-дружбана: когда он последний раз книжку в руках держал? И всё: нет у меня теперь друга-соседа. Давняя знакомая, бывшая полюбовница чуть не убила за то, что я за праздничным столом обозвал иронично в приватной беседе ее подруг забулдыгами. И теперь от нее не слуху-не духу. Уже бывший лучший (сорок лет!) друг считает меня предателем, за то что я не пригласил его на свое 60-летие, которое я вообще не отмечал, лежа в больнице.
И так сплошь и рядом! Про религию даже не заикаюсь…
Что это жизнь такая настала или время такое пришло? Молчу в тряпочку!
Как бывший неудавшийся математик и успешный инженер-исследователь проанализировав степени обиды моих бывших друзей я обнаружил, что чем меньше степень образованности и культуры, тем выше степень обиды на слова. И чем выше степень образованности, тем вообще нет никакой обиды на ненароком сказанные в шутку слова. Теперь обиженные еще больше на меня обидятся, но на обиженных, как говорится….


Из практики акушера-гинеколога

– Четыре разрыва, как при родах! Вот это супермен! Интересно на него посмотреть… – С завистью воскликнул будущий акушер-гинеколог, а ныне практикант, красавчик-студент пятого курса Дмитрий Львович, наматывая на палец кетгутовую нить и плотоядно поглядывая па стоящую рядом с ним симпатичную молоденькую медсестру Илону.
– Он сегодня в одиннадцать приедет. – С придыханием проговорила она, жеманно поправляя прическу…   
Уже в десять тридцать все женщины находящиеся в больнице и глазеющие со всех окон замерли в ожидании приезда такси с «секс-суперменом»…
…Вначале из машины появились ноги с огромным букетом из роз, а потом из-за букета выглянул маленький, щупленький ростом примерно метр пятьдесят молоденький невзрачный грузин с огромной каракулевой кепкой на голове и с жиденькими усиками «ниточкой» под выразительным орлиным носом на пол лица… 
– Какая милашка! – С восторгом всплеснула ладошками медсестра Илона, выглядывающая из окна.
Практикант Дима, стоящий рядом с ней, подбоченившись, расправил свою косую сажень в плечах, брезгливо кинул взгляд в сторону «супермена» и с растерянным недоумением вперил свой взор с двухметровой высоты своего роста на млеющую Илону…

Декабрь 2017 г.


Приближение «апокалипсиса»

– Добрый вечер, Сергей Иванович, – сказала, приветственно помахав рукой, сидящая на скамейке у моего подъезда соседка-пенсионерка Татьяна.
– Привет. – Ответил я, оглядываясь по сторонам.
– Кого-то высматриваешь? – Спросила Татьяна.
– Друзья ко мне зашли по одному скорбному поводу… Заодно навестили «невылазного» затворника-инвалида с грыжей и стенокардией… Почти двадцать лет не пил водки… А тут… Позволил себе выпить стопочку и придремал… с непривычки расслабился … Очнулся, уложенный на кровать и накрытый белой простынкой, как в морге… а их след простыл.  Куда-то пропали. Думаю может покурить вышли или прогуляться вокруг нашего дома. Ты случайно не видела их?
– А я думаю: что за парад старперов-инвалидов? – Улыбнулась соседка-ровесница. – Видела. Можешь их не ждать – ушли почему-то раздельно, не вместе... Первым вышел из подъезда волоча правую ногу и придерживая висящую правую безжизненную руку…
– Это Влад. У него после инсульта парализована правая половина тела.
– Вторым мимо меня проковылял согнутый в три погибели симпатичный старичок с тросточкой, а через минут десять вышел чертыхаясь и сморкаясь, громко сам с собой разговаривая, старик в широкополой черной шляпе с обезумевшими горящими глазами… А последний вообще бомж с седой бородой до колен, лохматый, неопрятный… а уехал на такси… Странные у тебя друзья – не совсем здоровые и телом и на голову. – Соседка вопросительно посмотрела на меня.
– Да, – развел руками я. – Возраст. Я думал, что из всех больных и немощных я самый-самый… А, оказывается не самый-самый. А ведь все они бывшие мастера спорта по горному и водному туризму, а также разрядники по футболу и… «литерболу».
– А, ты мастером чего был – по с женщинами «зажимболу»? – Спросила прикрывая усмешку ладонью Татьяна.
– Кроме всего перечисленного, – сказал я, подбоченившись и покручивая несуществующий ус, – Еще перворазрядником по спортивному ориентированию и чемпионом СССР по «матрасному» туризму.
– А это, что за вид спорта?
– Это походы выходного дня на природу с надувным матрасом и рюкзаком набитым, кроме «дутика», тушенкой, пачкой вермишели, водкой и презервативами…
– Припоминаю, как ты на каждые выходные и зимой и летом… с двадцати до сорока лет… Со здоровенным рюкзаком и в штормовке… А меня почему не приглашал?
– Я бы тебя и пригласил, но я «в своем огороде не гадил» - соседка все-таки, да и твой Игорек, в то время морской пехотинец с краповым беретом, наверное, не одобрил бы.
– Кстати – Татьяна кинула взгляд в сторону на окна своей квартиры. – Он нас видит. Уходи, а то он меня придушит - ревнивец липовый. Ему бы повод дать, чтобы содрать с меня на «пляшку» красненького…
  Я обернулся и помахал приветственно рукой стоящему у окна угрюмому с потрепанным от злоупотреблений лицом, опирающегося на костыли соседу Игорю в «тельнике». Игорь в показал мне кулак правой руки, а левой поправил берет с «крабом» ...
…Сидел я, скучая у телевизора и вспоминал про постоянные, почти ежедневные застолья в моей холостяцкой квартире. Но потом… Потом ко мне в голову залез на большую букву З… Как бы это культурно выразиться? Заскок! Который уже долго, лет пятнадцать, «сидит» в, свою бытность не до конца отпитой, макушке и до сих пор никак не вылезает.  Заскок – я бросил пить! И все испарилось: и друзья и застолья и… 
  Вот сегодня зашли друзья-туристы помянуть нашего товарища умершего в далекой Америке. Последнее время только и встречаемся, чтобы кого-то помянуть. Мои размышления прервал звонок по сотовому. Я посмотрел на табло телефона – Витька Булынин, бывший альпинист. Лет десять не звонил!
– Здоров, Витя! – Обрадованный прокричал в трубку я.
– Привет, Серега! Как дела? Как здоровье?
– Хотелось, что б было лучше.
– И мне бы хотелось. И цирроз-скалиоз-хандроз, и отит-артрит-перлит и ещё какая-то хрень. Если бы не анестезия – водка, то помер бы от боли. А вы, сударь, чем не здоровы?
– Всем – старость… Надоело глотать лекарства, ходить на бесполезные процедуры… Вчера начал пить…
– Ты! Начал!? Молодец! – Заорал в трубку Виктор. – Жди! Я мигом – достану из под кровати литруху шотландского вискаря и к тебе. Посидим, как раньше…
– Постой, Витя! Ты не дослушал: я пить начал от стенокардии вместо нитроглицерина – молсидамин! – Возопил испуганно я. – Но я всегда рад, когда ты ко мне приходишь…
– Да, пошел ты! Опять будешь сосать весь вечер свои сто грамм «сухача» и кивать согласно на мой пьяный бред головой? – Разочарованно проговорил друг-турист.
– Зато, как кивать! С какой нескрываемой завистью и щемящей тоскливой болью по утраченному здоровью и прошедшей разгульной молодости.
– Чего звоню: моя женушка тебя очень уважает… Я же бывший «мент». А «менты», как ты знаешь, бывшими не бывают. Я провел оперативно-розыскную работу по поводу своего отпитого в конец здоровья… Жить мне осталось полгода… Проследи, чтобы меня сожгли в крематории и прах развеяли над водами речки Бобр, а то моя супружница, дочка генерала КГБ, бывшая коммунистка-активистка, а ныне правоверная православная христианка, зароет меня в землю… А я с детства щекотки боюсь… Как представлю, что черви в моем теле копошатся!..  Да и нашу матушку Природу своими гнусными останками не хочу поганить!
– Хорошо. Поговорю. Но лучше напиши завещание, заверь у нотариуса и отдай духовнику жены, отцу Андрею, предварительно покаявшись в атеистических грехах.
– А ты откуда знаешь про попа Андрея?
– Я ему как-то проектировал ограду для его монастыря и в церковном хоре у него пару раз «поскулил», куда твоя женушка меня затащила, когда узнала, что я сдуру бросил пить и откуда я сбежал, чертыхаясь, через неделю.
– Спасибо, так и сделаю, – сказал Витька и бросил трубку.
  Я сидел упершись в экран телевизора и смотрел мою очередную любимую передачу про очередной апокалипсис. Не про астероид, не про обледенение, не ядерную зиму, не про разбуженные вулканы, а про эффект Джанибекова – про кувырок и смещение полюсов Земли, повлекшее за собой цунами с километровой волной… Хорошая вещь апокалипсис! Не обидно – все скопом за один присест! Но скорей всего его, как всегда не будет. А будет мой личный апокалипсис – моя смерть. Умру и НИЧЕГО не будет. Ни цирроза-скалиоза-хандроза, ни отита-артрита-пёрлита и ещё какой-то хрени…

Декабрь 2017г.
 
***
Перлы от внучки.

Леся, по скорому одетая опаздывающей в детскую поликлинику мамой, сидела на пуфике в коридоре и с досадой смотрела в сторону спальни, где перед зеркалом «наводила марафет» её мама. Моя, еще не достигшая трехлетнего возраста внучка нетерпеливо постучав ножкой, с обидой обратилась ко мне:
- Дед! Ну, что она так долго торопится? Ну, совсем, не шевеляется!


Кузница рабов

Я подошел к сидевшему на скамейке бывшему битнику-тунеядцу ни дня не проработавшему на государство, но получающего социальную пенсию от того-же государства, превратившегося в развалину-доходягу и державшемся за сердце, глубоко дышавшему, моему ровеснику Алику.
На немой участливый вопрос Алик прохрипел:
– Это не из-за водки, а из-за внучки. Не хочет идти в детский садик – истерика. Но эта дура дочка все-таки силой потащила. Мне не доверяет. Боится со мной оставить.
– Все дети, через это проходят. Моя полгода с криком… Пока не привыкла. – С грустью проговорил я.
– До шести лет формируется человек и поэтому задача государства воспитать в этом раннем возрасте послушного власти раба. А где налажено их, производство? – Воззрился на меня бывший битник.
– До шести лет в детсаде и дома. – Машинально пролепетал я.
– Вот!  Наша потомственная элита во власти своих детей в детсадах, где в воспитателях в основном грубое необразованное ущемленное убогой жизнью подневольное «хамло», не воспитывает. Их дети растут вольными не закрепощенными людьми, их опекают сами родители и подконтрольные им образованные тактичные не ущемляющие человеческое достоинство гувернантки. А нас строят по ранжиру в детских садах, а потом тем-же послушным строем ведут по жизни на радость Государству. – Указывая в сторону где, очевидно, находился наш Дом Правительства, прорычал с ненавистью Алик.
– А ты разве в детском садике не воспитывался?
– Нет! Мне повезло. Я там побыл два дня, катаясь в истерике по полу. Меня оттуда с боем вызволила бабушка Параска и увезла в деревню. Там до самой школы я рос вольной птицей…
– Ну и кем ты стал «вольная птица»?  – Окидывая брезгливым взглядом неопрятно одетого Алика и поправляя галстук на белоснежной рубашке горделиво сказал я. – А я вот, уважаемый человек, у меня приличная пенсия и вообще…
– Вообще-то итог один. У меня цирроз, а у тебя стенокардия, грыжа, артрит. Кто из нас раньше? Раньше мне было все-рано Когда, то теперь… – Алик сокрушенно покачал головой. – Если бы не внучка… Как воздействовать на мою дочь и заняться воспитанием Варечки? Как её вызволить из этой кузницы рабов – детского сада? Может ты с дочкой поговоришь? Она тебя очень уважает.
Алик с мольбою в заплаканных глазах посмотрел на меня.
Я с глубокомысленным недоумением смотрел на него и молчал… «в тряпочку» …

Октябрь 2017г.


Очень страшная страница
(Для детского журнала «Шапокляк»

Как-то Вовочка поспорил
С одноклассником Егором:
- В полночь в полную луну
Через кладбище пройду.

Я на свете всех смелей
Всех бесстрашней и храбрей!
Не пройду я стороной
Даже тетеньку с косой!

А фантомы, приведенья -
Пережитки, суеверья…

Я сейчас для всех для вас
Обнародую рассказ,
Что мне Вова изложил,
Стирая в тазике штаны.

– С гиком, криком – завывая
Всех на кладбище пугая
Тетка в белом балахоне
Восседая как на троне
В гробу черном пролетая,
(Безучастно, как машина,
Как веслом косой махая)
Головы чуть не лишила.

Если б я не обомлел
И от страха не присел,
Если б рост был от горшка
Чуть повыше – в три вершка.
Было бы – «секир башка».

Потом мимо шел мертвец,
Дико ржал как жеребец -
Копошились черви в теле,
Щекотали его – ели.
 
Как на встречу… Вдруг она.
В платье белом, как луна.

Сверток тряпочный несет
Колыбельную поет:

– Баю баю баю бай
Спи малютка засыпай
Я твой сон уберегу
Спи спокойно, как в гробу.

Баю баюшки баю
Не ложитесь на краю
Приползет к тебе удав
И задушит за будь здрав.

Баю баю баюшки баю
Спи – не то я помогу,
Если ты не будешь спать,
Помогу я дуба дать,
В ящик ровненько сыграть

Баю баю баюшки баю
Спи, а то я помогу
Склеить ласты у корыта
И отбросить вверх копыта.

Баю баюшки баю
Не ложитесь на краю
Спи гаденыш, спи гавнюк
Не заснешь – будет каюк.

Баю баю баю бай
Спи малютка засыпай
Я твой сон уберегу
Спи спокойно, как в гробу.

(Продолжение следует?)

Приглашаю всех желающих читателей «Шапокляк» – продолжить продолжение – «Проход Вовочки в полночь по кладбищу».

Неблагодарная сила искусства.

– Я хочу поднять тост за этого молодого хорового дирижера Матюшинникова, еще не заслуженного деятеля искусств, но уже без пяти минут кандидата искусствоведения. – Начал я, обращаясь к немногочисленным гостям собравшимся на пригласившего отметить премьеру мессы у себя дома моего друга композитора, написанную для католической литургии для многоголосого пения, посвященной пасхе.  – Я слышал те-же «Ночные бдения» нашего уважаемого композитора Олега Борисовича в исполнении хора в костеле хорового дирижера Плута. Должен сказать, что исполнение было весьма недурственным, но… – Я сделал многозначительную паузу и, обращаясь к Матюшинникову, одобрительно качавшего головой и смотревшего с нескрываемым интересом на меня, с жаром продолжил. – Я потрясен! Небо и земля! Под вашим Игорь Гаврилович управлением того-же хора, эти «Ночные бдения» в десять раз и даже в сто раз… Просто гениально! Какая волшебная сила искусства! Какой талант! Мне кажется: дай вам собачью какашку, то и из нее вы сделаете конфетку. Я считал,  что дирижер просто махает палкой, а на самом деле он главный мастер… Даже из подручного материала способен сотворить НЕЧТО…
– А наоборот можете? – перебил меня, сосед по столу, мой друг-предприниматель, обращаясь к хоровому дирижеру.
– Запросто. Даже величайшее творение Олега можно, хотя и с трудом, сделать посредственным произведением.
– А помнишь Миша тот заказной сценарий, что тебе год назад всучил перестроечный Министр культуры, от которого нас с тобой чуть не стошнило? – Вклинился в разговор, вышедший из задумчивости, сценарист и поэт Дьяков Александр Владимирович к нашему выдающемуся кинорежиссеру Птахову Михаилу Николаевичу.
– Признаться с такой неохотой я снял по нему фильм, пришлось основательно повозиться. Но другой работы не было! Сейчас, с этой перестройкой, когда полнейший развал кинематографа… Не до жиру, быть бы живу… – Развел руки Птахов.
– А в результате куча премий и звание заслуженного деятеля искусств республики! А почему?
– Потому, что я тоже гений. – С показной скромностью тихо произнес Михаил Николаевич.
Я оказывается дал толчок: и пошли разговоры о роли ТВОРЦА в искусстве. Но через полчаса всех заставил себя слушать наша знаменитость признанный метр, почти прижизненный гений-композитор, наставник Олега Борисовича Евгений Александрович Хлебов. Он оказался ярым Антисемитом, потому что полчаса с негодованием жаловался на евреев: как он благодаря только протекции самого Мазурова со скандалом был зачислен в музыкальную школу, потом со скрипом пролезая сквозь плотные еврейские ряды продрался в консерваторию, потом в еврейский советский союз композиторов и потом благодаря своей несгибаемой силе воли и природному таланту достиг того чего он достиг, правда уже на исходе лет.
Концерт поздно закончился и собрались мы у Олега на квартире ближе к полуночи. Незаметно наступило время, когда уже городской транспорт мог перестать ходить, да и все подчистую было съедено, кроме одиноко лежащей последней креветки, которую интеллигентные люди стеснялись взять.
– А я на прощание предлагаю выпить за здоровье этого голубоглазого блондина моего друга и спонсора, скромного не очень средней руки бизнесмена, мецената, организовавшего в это нелегкое для нас творческих работников время Перестройки этот шикарный стол, с коньяком Наполеон, водочкой «Абсолют», паюсной и красной осетровой икрой, с этими омарами, креветками, этим мраморным мясом, пекинской уткой и прочими деликатесами прямо из ресторана. Прошу любить и жаловать, а в особенности, вас Евгений Александрович. – После разлива по рюмкам последнюю бутылку конька сказал Олег Борисович, похлопав легонько по плечу Хлебова, который досасывал с наслаждением последнюю креветку и встрепенувшись после хлопка с любовью посмотрел на поднимающегося со стула моего друга и соседа по столу с поднятой рюмочкой.
Все с благодарностью и нескрываемым интересом уставились на него.
– За Исаака Хаймовича Еврецкина! – Громко продекламировал Олег Борисович.
Хлебов чертыхнулся и ошалело уставился на моего дружбана Изю и возопил по-белорусски:
 – Яурэй?! Бляндын с блакитными вачыма?! Як?!
– Мама постаралась. – ухмыльнулся Исаак Хаймович и примирительно улыбнувшись, сказал, – Не расстраивайтесь. Посмотрите на мой «шнобель», доставшийся от папы.
Изя повернул голову в профиль, демонстрируя свой матерый с горбинкой семитский нос.
– Правду не скроешь! – С облегчением выдохнув сказал Хлебов и, демонстративно поправив ширинку между ног, убежденно произнес. – Еврей он всегда еврей, если не носом, то чем-нибудь другим себя все равно выдаст.
– Да, для вас всех я еврей. Но не для евреев, у которых мама еврейка. Я для них полужидок. Но я не полный «яурэй», Олег Борисович пошутил, моя фамилия не Еврецкин, а Елецкин. – Исаак с укоризной посмотрел на весело улыбающегося Олега Борисовича.
– Ребята, что-то мы засиделись, пора и честь знать. Спасибо честной компании… – Сказал вставая, с досадой глядя на пустой от деликатесной еды стол, Евгений Александрович…

Фейсбук

ЭТИМОЛОГИЯ МАТА

  На скамейке у подъезда «дремал» и что-то бормотал Всеволод Леонидович. Я с любопытством посмотрел на старого друга, осторожно присел рядом и «навострил» уши.
– Золов-чик… Золов-мен… Залов-пупсик… Золов-попик… Залов-гейчик… О!.. Золов-гей!  – тихо произносил Сева.
– Ты о чем, «соловей», бредишь? – слегка толкнув соседа, поинтересовался я.
  Он открыл глаза.
– Занимаюсь научным словоблудием.
– Нафига?
– Ты же писатель и должен знать…
– Я никому ничего не должен! – перебил я друга на всякий случай.
  Всеволод Леонидович понимающе зыркнул и усмехнулся.
– Как будет «золовка» мужского рода?
– Ну, этимологически это от слов «зола» или «золото»… в зависимости от характера... – я замолчал в растерянности, но через паузу все-таки сообразил, – Вообще-то золовка не может быть мужиком  –  это жена брата!
– В том-то и дело что… жена! – угрюмо проговорил Сева.
– Да объясни ты толком! – возмутился я. 
– У меня младший брат в семье был самый умный. Школа с золотой медалью, красный диплом МГУ… Короче, сейчас – доктор наук. Красавец! От баб отбою не было! Переехал, блин, в Голландию и там женился.
– Официально или, как сейчас модно?.. В смысле – половым браком?
– Расписались в мэрии и даже в кирхе обвенчались.
– Так это ж хорошо! Завидуешь?
– Ага!.. Поехал я туда – посмотреть, как он живет, с золовкой познакомиться… – Сева, с досадой махнув рукой и отвернувшись, неохотно проговорил, – И познакомился!
– Страшная такая? Мегера?
– Да нет!.. Голубоглазый блондин лет двадцати… с помадой на губах.
– Да ты – что?! У тебя родной брат…
– Да хрен с ним! – перебил меня Сева – Пускай живет хоть с козой! Меня одно только мучает…
– Что?
– Как его жену, то есть, пацана этого, называть?! Кем он мне по-русски приходится? Или всем говорить, как абрек из Чуркистана: «мой золовка»? – Сева почесал пролысину.
– Н-да!.. Новый век и опять – проблемы. Могуч, но не всесилен наш великий и могучий!.. – сочувственно сказал я, разводя руками, – А не послать ли все это… сам знаешь куда?! 
  Мы глубокомысленно уставились друг на друга.
  Ох уж, эта гребаная политкоррекция!
Написано при непосредственном участии Александра Демьянкова



Опасно быть безбожником

Вчера на ужин под рюмочку беленькой я с аппетитом «поглотил» целую тарелку гороховой каши, заправленной тушенкой из конины. А сегодня рано утром во сне, так до неприличия громогласно испустил ядовитые газы, что проснулся и вскочил ошалелый с кровати.
В моем доме звукоэзоляция такая, что на пятом этаже слышен чих, прозвучавший на первом. А вентиляция: все запахи из наших квартир подъезда гуляют как свои по всем этажам всех помещений дома.
В ужасе обхватив голову руками, я стал лихорадочно соображать: кто первый из соседей подаст иск на меня в суд по обвинению в экстремизме, выразившейся в наглом преднамеренном святотатстве, в покушении на человеческое достоинство и попрание их религиозных чувств: беспардонной громогласной попыткой отравить верующих удушающими газами во время проведения ими священных утренних религиозных ритуалов.(Через стенку слева живет ярый католик Яцек Цыбульский возносящий по утрам хвалу своей Матке Боске, внизу подо мной правоверный мусульманин Мохаммед Алиев совершающий намаз, сверху непримиримый скрытый сионист Шлема Шмуйлович, задыхаясь в экстазе, читающий под одеялом с фонариком Тору, а через стенку в соседней комнате моя бывшая жена и бывшая непримиримая коммунистка, а теперь «перекрасившаяся» в благоверную православную христианку, осеняющая себя после утренней молитвы крестным знамением.) А какую «подлянку» замыслит в защиту своего националистического достоинства хохол Тарас Запердоленко, живущий через этаж выше?!
Все они истово верующие и, как ни странно, к друг-другу относятся терпимо, кроме меня – безбожника.
Мне все равно кто ты - негр, тигр, еврей, узкоглазый или кривой, какого цвета попа и какому богу расшибаешь лоб…
Я вырос в Советском Союзе – интернационалистом-атеистом. Сейчас я вольный гражданин мира. Но я с опаской выхожу во двор своего дома: не дай бог кому-нибудь из истово верующих соседей высказать свои мысли про свое отношение к окружающей нас действительности – загрызут. А хочется общения, но боюсь даже рот открыть…
«О времена о нравы!..» Откуда у всех вдруг, после Перестройки, проявилась непримиримая воинственная религиозная обидчивость? И куда бедному гуманисту-атеисту, гражданину мира, податься? 


Даешь эвтаназию!

– Здравствуйте. – Сказал мне, позвонивший в дверь, лет сорока мужчина со скривленной переносицей боксера. Сухопарый, интеллигентного вида, в очках, похожий, по моему представлению, на аптекаря, он доброжелательно улыбался мне.
– Привет. Мы знакомы. – осторожно спросил я.
– Нет.
– А чего надо?
– Это ваша просьба? – Протянул мне бумажку «аптекарь».
Я взял листок и стал читать: «Надоело! Хочу умереть, но не знаю, как. Боюсь стать «овощем», как моя мать. Помогите умереть тихо и мирно! Достойную оплату гарантирую. Мой домашний адрес, телефон и фамилию прилагаю.»
– Моя. – Растерянно выдыхая воздух тихо проговорил я.
– Я к вашим услугам. Могу вам обеспечить достойный уход из жизни. – Устало проговорил незнакомец с сочувствием глядя мне в глаза…
– Сколько? – Прищурив левый глаз настороженно спросил его я.
– Сто баксов. Так сказать, накладные расходы: три дня для подготовки к этому щекотливому мероприятию. Обычная оперативная рутинная работа.
– Всего? – Разочарованно протянул я.
– Вы себя бесценного цените…  – «Аптекарь» виновато улыбнулся и проговорил скромно потупив глаза. – Средство копеечное. Только услуги – минут десять.
– А наш закон о…
– Экспертиза установит сердечную недостаточность. – перебил меня он.
– Вы меня…, а потом хату грабанёте. – насторожился я.
– А, что, есть что грабить?
Я растерянно стал соображать.
– В принципе особо нечего. А вы не боитесь, что я вызову милицию.
– Нет, не успеете. – Презрительно окинув мою старческую фигуру, «аптекарь» выразительно почесывая перебитую переносицу проговорил с усмешкой. – У меня разряд по боевым единоборствам. Вы можете взять только сто «баксов» и, надежно заперев дверь пройтись со мной до скамейки в ваш двор, где, присев на скамеечку, тихо и мирно покинете этот бренный мир… – Он скорбно воздел глаза ввысь.
– А…
– Я вызову скорую и милицию.
– А завещание?
– Собрались умереть, а не подготовились? – С неудовольствием вопросил молодой мужчина.
– Вы знаете, как только я принял решение, мне стало лучше и стенокардия перестала мучить и грыжа не вылезает и вообще на мой крик о помощи получил тысячу откликов с нравоучениями, советами и историями чудесного возрождения… Столько сюжетов для графомана, как я! – Я виновато посмотрел на незнакомца.
– Ладно, если вы передумали, то ради бога – живите. – хмуро выдавил он.
– А если что, то там же разместить объявление о том что я готов ко встрече с Петром?
– Нет! Следующего раза не будет. Я оказываю услугу сразу, так сказать: не отходя от кассы, кую пока горячо… – «аптекарь» недружелюбно посмотрел на меня. – А то потом можете на живца поймать.
– А как вы узнали, что я один дома?
– Это мой бизнес… Знаете сколько таких как вы, не желающих стать «овощами»?
– Примерно представляю, судя по переполненным поликлиникам и больницам. И все увеличивающейся продолжительностью жизни. Должен перед вами извиниться, что побеспокоил вас, отнял время, для вашей благородной и не очень, не совсем приятной работы. А как же грехи, которыми вы свою душу нагружаете?
– Потенциальный самоубийца не может быть верующим. А вы что-то на верующего не похожи.
– Да, вы правы, я махровый атеист. Но работа, любая работа должна оплачиваться и то время что я у вас отнял… Тем более я даже заработаю больше, чем… Столько сюжетов, столько историй… 50 долларов вас устроит? За беспокойство.
«Аптекарь» задумчиво скривил лицо, смущенно замялся.
Я залез в карман и вытащил купюру, которую я таскал уже лет десять на всякий пожарный, если вдруг надумаю сходить в казино или на стометровку. Но здоровье уже не то. И потребности к переживаниям и порочным страстям куда-то испарились, как и «аптекарь» с моей банкнотой. Только отголоски его сдавленного хихиканья звучали в моих ушах.
  Если бы не сантехник, которого я вызвал, то может быть я бы и… А если б не сантехник? Наверное тогда бы вспомнил про внучку и её мамашу. Моя дражайшая дочь, как обычно бы могла позвонить, что она задерживается и чтобы я забрал мою Лесю из детского садика.
  И черт меня дернул написать объявление в интернете. Еще месяца не прошло, а это уже второй. Первый, весь в наколках, с уголовной рожей, заломил пять тысяч долларов. А где я их возьму? Короче, не сошлись в цене, но бутыль «раздавили». О времена, о нравы! Этот чертов казарменный капитализм!  Есть же спрос на данную услугу. Узаконили бы эвтаназию…
Интересно кто будет третий?


Способ выздоровления

«…– Меня спас Макаров, благодаря ему я и выжил: и пить бросил, и курить, и болезнь свою победить…  Даже мысли о боге появились! – сказал мне Костя, сидящий у моей постели, в которой я лежал. Он пришел навестить меня, выписанного из больницы, куда я попал с инсультом, частично парализовавшим меня.
– Толик, Макаров! Да он и сам на «ладан дышит»: отпил уже все что есть! – изумился я. – А от трезвого мракобесия не только в бога, а даже… в черт знает, что, можно поверить!
– Нет, не Толик. – усмехнулся друг по горному туризму, которым мы с ним «болели» еще в СССР.
– Познакомь. Кто он, где живет? – спросил я.
– Да, хоть сейчас. Он со мной. – Костя засунул руку за пазуху и извлек автоматический пистолет Макарова.
– Вот знакомься с моим доктором-исцелителем. Благодаря ему я и… Перед тобой живой и здоровый. Цвету и пахну, так сказать. – Костя распрямил плечи и выпятил грудь.
– А как он тебя вылечил? – С опаской разглядывая пистолет удивленно протянул я.
– Очень просто. Я его всегда носил с собой и в любой момент мог пустить себе пулю в лоб! Когда мне становилось невмоготу и сходил с ума от невыносимой боли, я подносил пистолет к виску… и ты, знаешь – боль ослабевала… Целый год он помогал переносить страшные и физические и душевные муки! А теперь я могу подарить этот «Макаров» тебе – исцеляйся!
– Подарить? Средства для убийства не дарят. Продай! Во сколько он тебе обошелся?
– Говорят: здоровье не купишь, а я купил за «косарь».
– Долларов?
– Да. Тогда в перестройку – УЕ.
– У меня есть собранные на могилку пятьсот. – Растерянно протянул я.
– Я тебе и за один «бакс» отдам.
– Задешево ты мое здоровье ценишь.  Нет, возьми пятьсот. – Сказал я и, засунув под матрас руку, вытянул завернутые в носовой платок деньги. Протянул их Косте.
Костя пожал плечами, взял сверток с пятью стодолларовыми купюрами и не разворачивая засунул за пазуху.
- А как же похороны?
- Дети сказали, чтобы я не волновался: похоронят достойно и там на раскаленной сковородке в аду моя душа будет довольна.
- Да. Дети у тебя, на зависть всем, самодостаточны: и сынок коммерсант, и дочь певица…
– Костя, а ты не боишься стать соучастником убийства? – прервал его я.
– Нет. «Макаров» мне помог. Мне слабовольному никчемному человечку. А ты сильный мужественный человек. Помнишь, как ты меня спасал в горах Алтая на крутом перевале?..
– Да, но болезнь не разбирает, кого и как поразить…
– Такие, как ты, если решаться… то значит это был единственный выход…
– А что? – Задумчиво проговорил я. – В этом есть смысл. Я уже, лежа в больнице, на всякий случай прокрутил не один десяток вариантов ухода из жизни, если стану овощем. Они, правда, не стопроцентные. Этот, пожалуй самый надежный.
– Он снаряжен только одним патроном. – С любовью поглаживая пистолет сказал Костя и спросил. – Знаешь, как пользоваться?
– Знаю. – Засовывая пистолет под матрас, пробурчал я. – Я когда служил в армии, был старшим сержантом и часто был начальником караула на КПП секретной части ракетных войск стратегического назначения…»
Я закончил свою речь и добавил:
– Почти год я не расставался с пистолетом, даже перед сном клал под подушку. Если б не он…
– Результат на лицо. Хорошее средство от болезни и стимул к жизни. – Проговорил сосед по скамейке и по дому тоже пенсионер Сева, демонстративно обозревая меня с ног до головы.
– Да врет он всё! Опять для своего персонажа из очередного графоманского романа сочинил историю. – Сказал другой сосед, тоже пенсионер, Анатолий Владимирович. – Потом почесав затылок, обратил свой взор на меня. – Ну, да… Помню, как ты, лет пятнадцать назад болел, как с тросточкой круги наворачивал ковыляя вокруг дома.
– А где пистолет? – Поинтересовался Всеволод Владимирович.
– Сдал в милицию лет пять назад – сказал, что нашел. Поверили. Он, как выяснилось, был из Приднестровья и не засвеченным оказался.
– Я бы оставил. – Задумчиво проговорил Анатолий Владимирович. – А вдруг… Если … В случае опасности стать «овощем».
– Я бы тоже. – Задумчиво проговорил Сева.
– Были мысли оставить. Но после того, как я поехал уже выздоровевший в лес выстрелить по мишени – пустой консервной банке, передумал.
– Чего так – промазал? – Съязвил Анатолий.
– Да нет, прицелился и… Пшик! Капсюль взорвался, а пуля не вылетела. Я отгрыз пулю, а в патроне вместо пороха обнаружил свернутую маленькую бумажку с одним напечатанным словом: «Дурак». Вы не представляете, как я дико и истерично смеялся – чуть не сдох!


Как я стал «писакой».

Когда-то давно, сорок лет назад, я захотел стать писателем и возомнил себе, что я им стану. Мне нравилась жизнь писателей: нигде не работают, все время на охоте или на рыбалке, где к ним приходят светлые мысли. Они разъезжают по стране в творческие командировки, на встречи с читателями. А встречи с читателями? Как он, надувшись, словно индюк, глаголет о своей кардинальной теме в литературе? О труженике, о строителе светлого будущего – коммунизма. «Сижу я на рыбалке, и тут меня озарило»! Не у токарного станка его озарило, не в забое, ни даже за письменным столом. У всех у них девиз: «Ни дня без строчки!» А зарплата: не бей лежачего! Посидит, попыхтит месяц – два, попишет и опять в поездки, на рыбалку, охоту. В день пару строчек запишет в блокнотик… Лафа! Но я не таким писателем или поэтом хотел стать. Я буду, как Евтушенко, Маяковский, Есенин или как Бертольд Брехт, Достоевский – решил я.
 Я взял тетрадку и стал писать, но ничего не получалось, как я не пыхтел, как я ни пыжился, как я ни старался. Я много читал, много слушал, много смотрел по сторонам, впитывал в себя любую информацию, но никак не мог впитанное вылить на бумагу. Тогда я взял новую тетрадь и стал в ней пробовать описывать внешний облик, характер и прочие качества окружающих, знакомых мне людей и просто предметов и явлений на бумагу. Я выбрал себе в жертву, толкователей моих описываемых наблюдений, людей которых я не боялся, которым я доверял – сестру Таньку и соседку Наташку. Я читал описание объекта и спрашивал: Что или кто это?  Ответы были настолько неожиданные и далекие от описанных мною людей и явлений, что я чуть не плакал от обиды на себя. Но однажды, наверное, с сотой попытки, сестра, наконец-то, догадалась, кого я описал.
И я тогда решил, что я созрел, и, прихватив свои самые удачные, по моему мнению, гениальные творения, пошел в литературное объединение. По-моему оно называлось «Зарницы».  При газете «Вечерний Минск». Там я сразу нарвался на своего знакомого писателя, родственника Вовки Томаша. Вовка как-то приводил его к нам на наши пьяные «посиделки» с девочками со «стометровки» расслабиться. Но даже ему – писателю было дороговато: всего раза три он приходил. Гранович или Грамович, так кажется его фамилия. Он был детским писателем, ему было лет пятьдесят, тогда он мне казался стариком. 
Первый раз, когда я его увидел, он мне не понравился. Я впервые видел писателя вживую и захотел у него взять автограф. Он повел меня в книжный магазин и устроил там скандал, потому, что его книг на витринах на продажу не оказалось. Вызвал директора и, только тот, нашел тоненькую с ученическую тетрадь книжку. Она какое-то странное название имела, я сейчас не помню, но на слух что-то «Барына-Варына». Как-то так. Мне пришлось заплатить за книжицу и получить автограф.
Увидев меня и выслушав, чего я пришел, он почесал затылок и повел меня в кабинет, на котором висела прибитая табличка «Председатель клуба «Зарницы». Взял у меня тетрадку. Мельком почитал мои «шедевры» – это были стихи, любовно выписанные мной от руки почти печатными буквами, в ученическую тетрадь в линейку. Пишущая машинка мне была недоступна. Во-первых – дорого. Во-вторых – её, эту машинку, надо было регистрировать в КГБ. А для того, чтобы иметь пишущую машинку, надо было быть членом союза писателей, ну, хотя бы журналистом задрипанной районной газетёнки. 
– Эх, Сережа-Сережа! Зачем тебе всё это? – Минут через двадцать, сказал Бранович или Брамович, оторвавшись от моей тетрадки. – Не лезь ты в это болото. Ты хочешь попасть в Союз писателей? Не попадешь! Мне повезло, а тебе… Все места заняты. Чтобы попасть, надо чтобы звезды сошлись, чтобы ты стал как минимум Героем Советского Союза. Ты знаешь сколько желающих! И каких! Талантливых, я бы сказал – гениальных! Тут один, очень хороший поэт Оркин писал в союз, писал, а потом надоело ему и он прислал стихи Максима Танка, получившего за них Ленинскую премию СССР, под своим именем. Он получил в ответ такую разгромную рецензию! Оркин с этой рецензией и с поэмой Максима Танка в Обком! Маленький, но конфуз, был. Пролазят в союз писателей. Но! Пролазят только единицы, и, как правило, не гении, а настойчивые бездари. Надо понравится какому-нибудь классику, типа: Якуба Коласа, Янки Купала. Или лучше Машерову! Я не помощник в этом деле. Не та величина. Я только могу тебе дать совет, ведь мы живем в стране Советов. Пошли со мной.
Он взял меня за руку и повел в соседнее помещение. Это была большая комната вся заставленная стеллажами полностью забитых папками до самого потолка. Брамович или Гранович повертел указательным пальцем у моего носа и, закрыв глаза, наугад, ухватил со стеллажа тоненькую папочку с надписью «Скоросшиватель» и протянул мне:
 - Читай, что там? Только про себя.
Я открыл папку – там были подшиты листки со стихами какого-то Ивана Арановича. Я стал читать. Аж, мороз по коже! Сильные, как удар наковальни, мощные рифмы. Стихи, не в пример моим. Класс!
 – Ну, что? – спросил меня писатель.
– Сильная вещь! – восхищенно говорю я.
Он повел меня дальше и, также наугад, вытащил еще одну папку и протянул ее мне. Какая-то Нежина Кира: автор стихов про любовь. Удивительные стихи! Нежные, плавные, искренние. Я чуть слезу не пустил.
– Ну, что, продирает? – Глядя через мое плечо, спросил он.
– По сравнению с ее стихами я как лилипут, перед великаном, – хрипло ответил я.
 – Ты посмотри, сколько здесь папочек со стихами – тысяч сто! Не меньше! И это только Минская область! Все хотят стать поэтами. И ты тоже хочешь, чтобы твои творения присоединились к этим творениям, где их ждет забвение? Займись другим делом. Мой племянник Володя говорил, что ты учишься на математика. Лучше стань хорошим математиком, чем плохим поэтом. А стихи пиши – для себя, для любимой девушки, для души. Никому они не нужны. Твоя боль, твои переживания – никому не интересны. Если ты хочешь иметь заработок от своих стихов, как средство к существованию, то я могу тебе кое-что посоветовать. Я тебя немного знаю: ты не промах и можешь извлечь из этого пользу. В твоих стихах много тем, сюжетов свеженьких, а у меня уже как два года творческий застой, да не только у меня: наш Союз большой, членов много, а сюжетов мало. Мы можем договориться. Я куплю у тебя твою тетрадочку, скажем, за сто рублей. У тебя тут хорошие мысли на военную тему, тему патриотизма, партизанскую тему, отцы и дети, связь современности с прошлым отражена не стандартно, я бы сказал необычно, оригинально. А у нас эта партизанская тема в Белоруссии очень цениться нашим руководством.
   Я чуть не упал. Такие бабки за какие-то сюжеты и темы, которые он нашел в моих стихах!.. Сто рублей в то время бешеные деньги! Я, конечно, согласился. Он потом меня научил, как писать сюжеты, какие темы сейчас в «ходу», актуальны, и востребованы партией. Я не плохо на этом зарабатывал. Мы с ним сотрудничали почти год, пока меня не забрали в армию. Потом я узнал, что он перепродавал мои сюжеты, своим товарищам, довольно известным в литературных кругах Белоруссии, потому что, читая иногда новые произведения какого-нибудь белорусского прозаика, узнавал только мне знакомые сюжетные линии.
Прошло тридцать с хвостиком лет и меня опять потянуло к бумаге. Время стало свободного больше, желаний стало поменьше – притупились, бегать, как раньше уже не могу, да и тетрадки мои старые в сарае нашел. Прочитал я их и заболел. Зачесались пальцы. Захотелось сказать недосказанное, начатое давно, но не продолженное. Мои предыдущие творения – «Синдром Медеи» и «Записки поневоле» не остудили мой пыл. Наоборот раззадорили. Если бы не мои друзья, которым почему-то нравятся мои творения, не их одобрение, я бы…
И вот я включил компьютер, сел за клавиатуру и стал думать, как назвать, свое следующее гениальное творение. Оно, название, пришло сразу – «Былое и думы». Какое емкое название, выражающее всё, что я хочу вылить на бумагу! Но, жаль, Герцен опередил, да и слишком амбициозно. «Было и есть» – решил я. А потом когда колонтитулы включил, автоматически написал «Былое и настоящее». Так и оставил. Может, потом исправлю на «Прошлое и настоящее», или лучше: «Мысли вслух?» Второй день сижу, а в голову ничего не лезет. От безделья стал ковыряться в своих старых записях. Столько еще осталось пожелтевших листков, тетрадок, исписанных обрывков бумаги. Некоторые записи сделаны карандашом и без увеличительного стекла ничего не разобрать. Почти сорок лет пролежали! Спасибо бабушке Матрёне, царство ей небесное! Сохранила. Нашел дневник под номером два и решил его перепечатать, что бы не потерять сноровку в работе с клавиатурой, да и будет архив как бы, да и произведение толще. А потом, глядишь, и мысли свежие появятся при переписке, вдохновение придет…


«Красная Звезда»

«…Я сесть хочу – я так устал,
Я спать хочу – но мне нельзя.
Я на посту – стою на страже
Предупреждая выпад вражий…»
  И в таком духе. Литвинов несостоявшийся филолог, почитав эти вирши в газете, заметил, что какая у нас все-таки тупая редакция в газетке, он бы их посадил или уволил. Что они пропагандируют? Как можно уставшего, полусонного солдата ставить на пост охранять Родину?  Садисты!..
  Я изредка, раз в месяц, печатался в военной газете «Красная звезда» Ленинградского военного округа: стихи, очерки из солдатской жизни, рассказики о буднях солдатской службы.
  Зарплата у солдата маленькая всего три рубля восемьдесят копеек, у сержанта десять восемьдесят, у зам. комвзвода тринадцать восемьдесят. На гражданке, у меня бедного студента, заработок доходил до трехсот рублей! Каждый день на кабак хватало! А тут? Смех и грех. Правда, куда эти деньги девать несчастному солдату, с ограниченной свободой? Но при желании можно было послать, того же солдата, во Дворец за коньяком. Но и в военном городке был магазинчик.
  Еще когда я был курсантом учебной роты, нам с Литвиновым постоянно хотелось есть. Перерывы между приемом пищи в армии были огромные. В 8 утра завтрак, в 14 дня обед и в 20 вечера ужин. Было у нас в батальоне солдатское кафе, где можно было подкрепиться коржиком, булочкой, пирожным, даже консервы рыбные были. Но это раза три в месяц, а хотелось есть каждый день.
  Литвинов (он призвался из Украины) нашел выход – ему два раза в месяц его девушка-повариха посылки присылала - с салом, копченой колбасой, сухарями, поджаренными на подсолнечном масле. Да и родители раз в месяц тоже не забывали посылочкой порадовать. А у меня девушки-невесты, которая меня ждала, не было. Да и своих родителей не хотел напрягать.
  Сел как-то я и задумался – где тут в армии можно заработать? Сидя в Ленинской комнате роты и от нечего делать, заглянул в подшивку газет и стал почитывать: что там пишут? Меня чуть не вырвало – одно и тоже, на одной ноте. Отодвинул я подшивку. И тут! Мысль! А ведь за эту патриотическую «лабуду», что-то наверное платят? А если приплести и любовь бедного солдатика к девушке, которая его ждет, а может не ждет уже и… Но преданность, любовь к Родине помогает солдату преодолеть… Интересно.
  Я сразу сел и написал маленький рассказик, как бедный солдатик, стойко перенося тяготы воинской службы, становится отличником боевой и политической подготовки, а его любимая с гордостью и нетерпением ждет его домой, готовясь к свадьбе. А потом подумал и переложил это всё в стихотворную форму. Купил конверт и послал в редакцию «Красной звезды».  Через месяц приходит почтовый перевод на двадцать рублей и бандероль! Сам командир учебной роты майор Сухов принес и, удивленно тараща на меня глаза, вручил мне.
- Это вам курсант Долгий. Из газеты нашей Красной Звезды. А вот и газета в бандероли. Так вы поэт!?...


Журфак

  Мы с Литвиновым в армии в учебной роте полгода играли в литературную игру, кидали жребий: кто первый, кто второй, кто третий. Третьим был кто? Не помню. Смысл игры в чем? Один начинает писать, закручивает сюжет, на страницы три, второй продолжает, а третий заканчивает. Это я придумал. Я подобную игру видел у художников-архитекторов, они сгибали лист пополам проводили две соединительные линии на изгибе и от них начинали рисовать не зная, что на другой стороне нарисовано, А потом раскрывали лист и получалось две соединенных линиями картинки. Здорово! Такие неожиданные сюжеты, необычные картины!
  Именно в армии, когда меня стали печатать в «Красной звезде» Новгородского военного округа, по совету одного из редакторов, капитана Денисова, я решил стать журналистом. Когда я уходил на гражданку, то у меня было от редакции направление, для поступления на факультет журналистики БГУ. С печатями и конвертом с вырезками из газет с моими произведениями.
  Только через год я решился поступать. Когда я уже работал на заводе автоматических линий. Принес все необходимые документы, направление из «Красной звезды», стал абитуриентом, но сдавать вступительные экзамены не пошел. Почему? Там только один экзамен был для меня трудным – немецкий язык. Но не это меня испугало.
  Я, когда познакомился с ребятами, которые как и я подали документы на журфак БГУ понял, что мне с моими куцыми знаниями русского языка и литературы на журфаке делать нечего. Я для них был уже старым дядькой – мне 22 им по шестнадцать-семнадцать. Дети. Но какие все талантливые и умные! Как сыпали литературными терминами! Я там впервые от них услышал про Цветаеву, Гумилева, Георгия Иванова, Сашу Черного, Булгакова. Они наизусть цитировали Ильфа и Петрова!
  Мы как-то зашли в гости к одному из них - человек семь. Какие стихи, сочиненные ими самими они наперебой читали! «Боже мой!» - подумал я тогда. - «Куда я старый козел лезу! Мне до них, как до луны!»  И я решил, что не стоит занимать чье-то место.
  А зря! Лет через пятнадцать мне Герасимов рассказал, что из всех студентов того года «призыва», которым он преподавал стенографию, единицы стали журналистами.  Поэтами и писателями - никто! Получили образование и стали домоуправами, администраторами гостиниц и ресторанов.
  Зря я испугался, струсил. Может, именно из меня, что-нибудь да и вышло. Там на литературном отделении преподавал сам Шамякин! Дурак я, конечно. Но с другой стороны? А если б не вышло?..



Комсомольский прожектор

  Бедный Третьяков - мой начальник цеха №1 Минского завода автоматических линий. Сколько я крови ему попортил! Прежде, чем стать секретарем комсомольской организации цеха, я был членом бюро - отвечал за комсомольский прожектор. Кроме, клеймения позором, пьяниц, прогульщиков, бракоделов, я освещал и жизнь цеха.
  Красочные плакаты с сатирическими стихами и юмористическими рисунками – раз в неделю. Всё – гардероб; технологическое оснащение рабочих инструментом, качественными технологиями; организацию производства; выполнения плана; рационализацию и др., было предметом моей острой сатиры, требующей немедленного исправления. Весь завод приходил смотреть мои творения, а особенно любил, при утренних обходах, лицезреть директор завода Горбунов и тыкать носом моего бедного начальника.
  Начальник сделал выводы и, применив свою власть, устроил так, что меня на первом же отчетно-выборном собрании выбрали секретарем комсомольской организации цеха. Забот прибавилось, и чтобы не портить показатели своей сатирой политико-воспитательную работу цеха, выпуск комсомольского прожектора пришлось прекратить. Но зато я приобрел опыт в юморе и сатире, благодаря своим прожекторам я многому научился, а главное четко и кратко излагать мысли, я понял, над чем читатели смеются, что воспринимают близко к сердцу.
        Помниться, чтобы написать одно четверостишие, емкое, содержательное, выражающее конкретную мысль, найти слово, выражающее суть, бьющее не в бровь, а в глаз, мне приходилось неделю его править и переписывать. Только там, в выпусках своих плакатов своего комсомольского прожектора, в написании текстов, я понял – какой нелегкий это процесс – сочинительство. Я понял значение слова - творчество. Сколь чувств и эмоций! Сколько адреналина и стрессов! А озарение, вдохновение?
Когда оно приходит, то невозможно даже выразить словами то, что с тобой творится. Наркоман по сравнению с сочинителем – ангел! А очистительные слезы, в период вдохновения – оргазм у женщины! Фу! Болезнь? Но болезнь очень даже приятная! Иногда больно, но и боль приятная! Да, болезнь! И заразная. Патология. Диагноз на всю оставшуюся жизнь. Я больной! Но от этой болезни лечиться не буду. Не хочу! Сам себе пишу – плачу, радуюсь, сам себе сопереживаю. Иногда я по-настоящему счастлив. Мне ничего не надо! Только писать…


ДВИЖЕНИЕ И ЖИЗНЬ

– «Почти все мои активно двигающиеся друзья-спортсмены, были бугаями и здоровяками. После окончания спортивных карьер, покупали машины, садились за рули. И сразу у них начинались проблемы со здоровьем: давление, одышка из-за излишнего веса и прочие застойные хворобы. В результате: инсульт и прощальный «поход» на кладбище. Движение жизнь!..» – Так гордо говорил мне пятидесяти пятилетний Влад, на поляне у обрыва реки, снимая рюкзак, совершив переход почти в десять километров от станции. Спортивный был, поджарый, всегда в движении. А через год он купил, по случаю, для престижа Опель. А еще через год, забыв про велосипед и засунутый в чулан свой «Абалаковский» рюкзак, у него приключился инсульт. А перед инсультом и вес его был не 85 кг, а 120 и давление рабочее не 130 на 70, а 210 на 110.  Правда, уберегся он от «похода» на кладбище, сердце тренированное не подкачало, но левую половину тела парализовало. Что главное в жизни? Правильно! Движение, движение, движение…– Сева откинулся на спинку скамейки и тревожно-выразительно посмотрел на, сидящих рядом соседей-пенсионеров - меня и Анатолия Владимировича.
– Волка ноги кормят. – Согласился Анатолий.
– Сева, ты это к чему нам прописные истины глаголешь? – Обратился я к угрюмому Севе.
– Да вот, сынок мой по наущению невестки, которую в свою очередь натравила на меня сватья, решил отдать мне свой старенький, но еще бодренький «Ситроен». Который я сыну когда-то и подарил. – Зло прищурил глаза Сева.
– Сева боится, что придется на все семейные выездные праздники смотреть на мир трезвыми глазами? – Усмехнулся Анатолий, толкнув меня в бок.
– А чего в этом плохого? У тебя же есть права. Да и печень побережешь.  А кто такой Влад? – Обратился я к Севе.
– Сватьи родной брат.
– И она теорию своего брата о безвременной смерти слышала?
– Естественно.
– Думаешь: «Ситроен» — это злой умысел сватьи? – Высказал догадку я, зная его негативное отношение к матери невестки.
– Когда внук Никита был маленький и он доставлял много хлопот, сватья появлялась очень редко. А когда он вырос и пошел в школу, хлопот с ним стало меньше, то тут сватья проявила свою любовь к внуку: все выходные и все лето он у нее, но в школу и со школы внука сопровождаю я. Это не злой умысел сватьи, а целенаправленное спланированное покушение на убийство! Но, накось выкуси! Не дождешься! Я еще лет сорок проживу, а квадратные метры внуку раньше достанутся не мои, а её. Потому, что она помрет скоропостижно – от злости, глядя на меня живого и здорового! А этот «Ситроен» я вам отдам безвозмездно в личное пользование… – Сева прищурив глаза посмотрел на меня с Анатолием.
– Ты, что, Сева? А нас то за что? Чем мы тебе с Сергеем Иванычем не угодили? – Театрально взывая к небесам простонал Анатолий.
– Ладно, живите. – Махнул рукой Сева. – Я его лучше младшему брату отдам. Он инвалид, живет в деревне…
  Севе хорошо, они с Анатолием каждый день вечером «накручивают» по нашему району километров пять. За час ходьбы «заряжаются» кислородом на здоровый крепкий ночной сон. Пытался и я с ними со своей паховой грыжей перед сном ходить, но после променада, мне хуже становилось: и ночью не спалось и судорогами ноги скручивало. А если засыпал, то снилось хрен знает, что: то я экзамен не могу сдать в универе, почему-то по немецкому языку, то в какой-то мрачной вонючей пещере ползу с рюкзаком за спиной и, в конце сна, застреваю задыхаясь в узком каменном проходе…
Кому-то движение жизнь, кому-то…



ПИСЬМО К СЕСТРЕ

  Здравствуй сестричка!
  Получил от тебя, свое же, написанное мною тебе письмо, обратно.  Просишь перевести его на русский язык. А оно на русском! Ты пишешь: – «Из всех моих знакомых полиглотов, никто так и не понял, на каком языке твое письмо написано. Это что, какие-то древнеславянские рунические письмена, или примитивный язык папуасов-аборигенов племени Ням-Ням с атолла Мяу-Мяу? Не пиши вручную!»
  Ты права, лучше продолжать писать тебе письма на компьютере печатными буквами. А лучше по электронной почте, а еще лучше общаться по скайпу. Просто у меня комп стал «глючить». Чего только с ним не делали все мои знакомые, по их мнению «великие специалисты», как только не издевались над им бедным! Я уже грешным делом хотел новый покупать. А потом плюнул, пригласил по объявлению специалиста, заплатил ему 10 долларов и он за пять минут все вопросы с моим компьютером решил.
  Компьютер старенький и японская аккумуляторная батарейка в ящике компьютера, размером с российский рубль, села. Еще два доллара заплатил за эту батарейку-таблетку и сейчас герой! Компьютер, как часы работает, хоть он и с хрен его знает какого девяносто первого года производства. Так, что проверь или замени в своем компьютере свою батарейку. Все мои знакомые, с удивлением узнав причину, это и сделали.
  Да, извини, за почерк, я перепечатаю и вышлю письмо по новой. Ты знаешь, настолько привык к печатанию на компьютере, что беря шариковую ручку, с удивлением обнаруживаю, что она выворачивает мне руку, ломает пальцы, как будто сопротивляется, не хочет подчиняться. Обиделась, что редко ей пользуюсь?
  И я вспомнил, как еще в СССР, когда компьютеры были величиной с дом, целые НИИЭВМ их обслуживали (Сейчас маленькая коробочка заменяет весь штат НИИЭВ и целое огромное здание).
  Когда я работал в НИИ конструктором-исследователем, в году 1982-м, к нам в лабораторию дисбаланса, со стандартным листом бумаги в руке, зашла машинистка, молодая симпатичная эффектная блондинка, печатавшая мой отчет. Закрыв весь текст, лежащими на моем рабочем столе четырьмя папками, оставив видным только одно слово, она очаровательно-грациозно, указала своим пальчиком на щель между папками:
– Сергей Иванович, прочитайте, что за слово тут написано?
Долго смотрел на написанные мною каракули. Ни одной буквы из девяти, я так и не смог идентифицировать!
– Из всех букв, только одна эль, чуть-чуть похожа. Смутно, но можно догадаться! – Игриво и очень мило улыбнулась машинистка. – Ну? Я жду!
– А вы мне весь текст покажите, я по тексту определю. – Почесал в растерянном недоумении затылок я.
– Конечно, определите, я ж в ваших научных изысканиях, как вы говорите: столица Камбоджи – Пнём-пень! У меня нет вашего специального образования, да и оно мне ни к чему. А вы орете на меня: почему медленно печатаю! Если хотите, чтобы было быстро, так стойте около меня, я вам ваш отчет за полчаса напечатаю, а так целый день разбираюсь в ваших каракулях! – Она открыла текст.
Я быстро пробежал по тексту глазами:
– Дисбаланс! – Проорал радостно я. – Вот эта И, вот эта Д!
– Это, на каком языке?
– На русском.
– А мне показалось, что – на китайском.
Машинистка, схватила листик и пошла к выходу, остановилась у дверей и выразительно посмотрела на меня.
– ?! – Уставился я на нее.
– Если хотите быстро, то я вас жду у своей печатной машинки. – Выразительно посмотрев, она ушла.
– Она к тебе не равнодушна, меня не приглашает, хотя пишу я похлеще твоего. Не на китайском, а на тарабарском! – Вздыхая, с сожалением сказал Дима Суханов. – Такая девушка! Моя несбыточная мечта!
– Вот, когда защитишь кандидатскую, она на тебя обратит внимание и даже выйдет за тебя замуж. Но потом ты днями будешь стоять над ней, печатающую твою докторскую и, через месяц, она тебя своей пишущей машинкой прибьет!
  Бедный СССР, икается ему там в преисподней! Очень часто по поводу и без повода вспоминается, и чем дальше, тем чаще. Не все так было при нем уж и плохо, по крайней мере, хоть и липовая, но дружба народов была – не стреляли так громко и с такими жертвами.
  Что еще нового старого? Чем тебя развеселить? Может стихами, если это можно так их назвать? Сорок лет пишу поздравления к разным датам друзьям! А их у меня море! Привыкли, гады, и если не прихожу со стихами-поздравлениями – обижаются. На текст не обижаются, а в стихах я их полощу в таком дерьме! Мама родная! Наоборот! Радуются. Стихи мои – для них память хорошая. Я стараюсь отобразить в стихотворной форме все, что случалось в их жизни смешного, курьезного и плохого. Ни разу не повторился! Потому-что жизнь индивидуальна и неповторима.
Пожалую, я воздержусь. За твоими плечами Ленинградский институт культуры. Ты ведь знавала Довлатова и стояла рядом около Кушнира. Мои протухшие «капустные» стишки не для твоих ноздрей и ушей.
  Чем еще тебя развлечь? Были бы деньги, выслал бы тебе пару сотен баксов, (вот бы развлеклась!) но их у меня нет. Хотя развлекись моим предыдущим присланным тобой обратно письмом, но теперь уже напечатанное печатными буквами. Я старый ретроград, но кроме работы с текстовыми документами уже многому научился, мой сынок обещал показать, как завести свой емейл и поставит скальп или скайп. Я знаю они у тебя есть.
Извини. Это наверное мое последнее бумажное письмо в конверте посланное по почте. Пока. До встречи на скайпе!


ГРЕЗЫ ГРАФОМАНА

  На днях приснился мне сон, как на киностудии «Беларусьфильм» группа товарищей обсуждала мой 16-ти серийный сериал: «Жизнь и смерть блудливого обывателя в эпоху перемен».
– Это верх цинизма! Это пошлятина!.. – Орала редактор, дамочка лет пятидесяти.
– Все это давно известно, но об этом приличные литераторы не пишут. Ты выставил на обозрение свою голую задницу, – сказал, скривив брезгливо рот, продюсер.
  Еще трое сценаристов-конкурентов ехидно высказались про сюжет, антитезу, завязку, развязку, про мои перевертыши и прочие непонятные мне литературные термины…
– Но это правда! Я ничего не выдумал! Это было со мной! – В ответ, сосем не робко, возражал я.
  А они, тыкая меня носом в мой сценарий, в ответ, аргументированно показали, какая я бездарность. Я самый, самый из всех самых, самых безграмотных и тупых «писак-дилетантов».
  А завершил мой разгром как драматурга главный режиссер-сценарист. Он сказал, что чтобы писать, надо понимать, что такое метафора, образ и поэтическое осознание мира. Что важно грамотно и со вкусом владеть литературным языком, что писатель и драматург одинаково обязаны уметь пользоваться законами композиции, правилами жанра и основными литературными приемами.  Что я графоман, что почему-то учусь не у Пушкина и Толстого, а только у самого себя. Это хоть героический, но бессмысленный труд. Когда из тебя изнутри прет литературное величие, зачеркни этот могучий талант и посвяти себя мыслям о вечности. Философов на свете гораздо меньше, чем образованных свидетелей эпохи. Да и одно название сериала, это что-то в высшей степени пошлое, примитивное длинное и…
  Я думал, что сотворил гениальный сценарий, а оказалось…
  Профессионалы, мне указали моё место… Их особенно возмутило, что я вместо прабабка, написал: пробабка. Гениальность это высшая степень одаренности, а у меня её кот наплакал. Я не гений. А кто я? Они правы. Я обычное, как бы это, помягче, сказать…
  Одно утешает, что во сне, перед тем как проснуться в холодном поту, подошел ко мне кинооператор, мой полный тезка Сергей Иванович и по секрету рассказал, что они мой сериал прочитали полностью и два дня его с жаром обсуждали. Сергей посоветовал мне не бросать это «дурное» дело. Он тоже прочитал мой сериал и ему очень понравилось.
  Ещё не вечер? Я могу надеяться? А мне и ничего другого не остается делать. Буду работать над ошибками.


НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

Я, Сева и Анатолий Владимирович, как обычно сидели, перед ужином на лавке у своего четырехэтажного дома. Мы с Толей с сочувствием молча смотрели на обеспокоенного Севу: брат его под Донецком в каком-то поселке шахтерском живет. Месяца три Сева до него не может дозвонится, а там стреляют… 
– Интересно, сколько национальностей проживает в нашем 32 квартирном доме? – Чтобы прервать затянувшееся гнетущее молчание и отвлечься от тягостных мыслей, спросил я Севу.
– Десять. – Не раздумывая ответил он.
– Да ты что? – Изумился Анатолий.
– Я считал.
– И какие? – Поинтересовался я.
– Русские, евреев три. Азербайджанец был один, а за четыре года, их уже стало три – размножаются гады! Белорусы, поляки, хохлы, татарин. Казах недавно появился – муж Наташи, внучки Красовичихи. 
– Всего восемь, – загибая пальцы, посчитал Анатолий Владимирович.
– А у Наташи Золотухиной – дед китаец. А у Красовичихи мать корейка.
– Удивительно, что в таком маленьком 32-х квартирном доме десять национальностей. – Задумчиво сказал я.
– А что говорить про остальные, особенно многоэтажные дома. Боюсь, если (Не дай бог!) случиться заварушка, то перережем друг друга. И преуспеют в этом азербайджанцы с хохлами «западленцами». А ты Сева, случаем, не хохол? – Анатолий настороженно посмотрел на него.
– Я не хохол! И вообще ты тут поосторожнее обзывайся, а то нас в доме пятеро, с моим сыном! – Сева с гонором задрал голову. – Лучше у Сергея Иваныча спроси: кто он, а то мой ответ тебе не понравиться. Я ж по твоему мнению Бандеровец! Толик, а ты, случаем, не пшек спесивый?
– Ребята я – гражданин мира! – С пафосом воскликнул я, быстро вставая. – Вы же знаете, что я уже давно, не без вашего соучастия, отпил и печень и почки и «макушку» и сейчас выше 12 градусов крепости не пью! Пойду лучше приму вместо таблетки от цирроза грамм сто пятьдесят «Кьянти» урожая 1995 года и «помудитирую» у компьютера. Что-то «поперло» из меня поносной трусливо-интеллигентной рифмой. Это у меня бывает, когда возникает опасность. Пока...      
  Открывая дверь своего подъезда я оглянулся и увидел, как любители «пободаться» по любому животрепещущему вопросу Сева и Анатолий, упершись лбами, что-то рычали нечленораздельное друг другу.
  «Опять решили «напиться - от жизни отрешиться» чтобы прийти к консенсусу…» – констатировал с завистью я, скрываясь в подъезде.


ПИСЬМО В ЖРЭУ

У нас улица тихая. Вдоль дороги и вокруг моего еще построенного до Великой Отечественной войны дома, с послевоенного времени растут огромные тополя и липы. Даже много елей осталось с довоенного времени - до постройки завода тут был лес.
  Лет тридцать вдоль заасфальтированной дорожки, ведущей к моему подъезду от проезжей части, росли кусты акации высотой в метра полтора. Раньше их работники ЖРЭУ подрезали ножницами-секаторами, а последние лет пять бензопилой.  Из-за кадровых проблем, в основном из-за низкой зарплаты, это делали или, как правило, пьяненькие немощные работники-инвалиды или пенсионеры. Высота кустов уменьшилась до полуметра: как раз до уровня беспомощно опущенных усталых рук муниципальных работничков чуть пониже живота, неспособных долго держать на весу не очень тяжелые бензопилы.
  Среди кустов я посадил пару деревьев, помечал их ленточками, надписями, но и их срезают до уровня кустов. А косцы травы, помеченные ленточками ростки, не срезают!
Очень вас прошу пару лет напротив моего подъезда кусты не подрезать.
  Рядом с нашим домом напротив кафе «Рико» растут пышным цветом кусты. Их никогда не трогали «флористы» с бензопилой. Наверное, у соседнего ЖРЭУ объёмов, для отчета о проделанной работе, хватает. Или бензин, предназначенный для бензопил они используют для личных автомобилей.
  Скажите товарищу ответственному за стрижку кустов, что я его подчиненному с бензопилой могу на грамм триста выразить свою благодарность, если он обойдет мои кусты стороной.
  И еще поговорите с нашей симпатичной дворничихой, чтоб не просила срезать мои деревца - они ей как серпом по… горлу. Она бы все деревья, кроме елей, спилила, чтоб меньше убирать по осени листву.

P.S.
Могу, как бывший конструктор, для немощных дистрофиков спроектировать недорогое и очень простое приспособление из подручных средств с установкой работающей бензопилы на уровне грудины, с опорой на плечи, а также конструкцию приспособления, для подрезки кустов на четвереньках.
С уважением и пониманием жилец дома № 4 по улице Центральной.



ЦЕНА УГЛА НАКЛОНА

– Чего такой взъерошенный? – Спросил я у Анатолия Владимировича, опустившегося рядом со мной на скамейку. – Неприятности? Опять с женой поругался? Слышал, как вы только что «воевали»!
– Серега, ты человек опытный, сто лет как разведенный. Подскажи: как мне попасть на «стометровку?» И во что это мероприятие обойдется? – Со злой решимостью произнес Анатолий.
– Какие цены на стометровке? Если молочные железы торчат вверх – то «штука», по-нашему тысяча, и выше. Если перпендикулярно туловищу, то 100. Если свисают чуть-чуть и не чуть-чуть вниз, то чем меньше угол наклона груди по отношению к туловищу, тем ниже цена.
– Сто чего?
– Евро.
– Ни хрена себе! Я не потяну.
– А ты что хотел? Бесплатно? Пожалуйста! Можешь даже заработать. Моложе тебя на лет двадцать!  Но у нее угол наклона нулевой и молочные железы висят до колена. Можно конечно угол наклона увеличить, но это когда она станет на четвереньки. Это ее любимая поза, когда «переберет». Она мне давно предлагает «заработать» «пляшку» крепленого красненького. Да ты ее знаешь!
– А кто она?
– «Шитоха»!
Анатолий Владимирович аж подпрыгнул:
– Это «бичуганка»? К ней без противогаза и не ближе чем за километр нельзя подходить – захлебнешься в своих же рвотных массах! На сколько она моложе меня?
– Ей лет сорок пять.
– Выглядит на все восемьдесят!
– Тогда мирись с женой, если нет денег, нет и любви! Любовь это не про нас. Это для состоятельных «белых» людей. Мы быдло и нам для удовлетворения основного животного инстинкта даны в пользование далеко не супер-модели жены и заповеди Всевышнего, что б оправдать убогое сексуальное существование и что б не было так паршиво правильно и богоугодно нищенски жить.
– А как, же основной инстинкт? Что теперь делать?
– Что делать? – Я задумчиво почесал подбородок. – Кто тебе нравится из, например, артисток? Есть идеал?
– Софи Марсо!
– И мне она тоже нравится. У тебя губа не дура! Но… Даже твою жену можно сделать как Софи Марсо. Через месяц твоя толстушка будет выглядеть лучше её.  Я знаю одно заведение, где из серых мышек замухрышек делают супермоделей, всего за ничего за каких-то несчастных 50000 Евро.
Анатолий Владимирович грустно посмотрел на небо и вздохнув спросил:
– А как же настоящая бескорыстная любовь? Или её нет?
– Есть, конечно, но она появляется неожиданно, пронзает и озаряет как молния! Это дар богов, это счастье которое выпадает раз в жизни, но… не в нашей убогой. Нам она ни к чему. Мы просто не сможем обеспечить ее достойным материальным вниманием. Настоящая любовь для нас для быдла – безвременная смерть. А из-за чего ты с женой поругался?
– Из-за футбола. Когда она сериал плаксивый смотрит – не походи убьет! А когда я футбол английской премьер-лиги смотрю, она тут как тут… Хорошо тебе холостяку! А ты из-за чего развелся?
– Из-за лужи.
– Пьяный валялся?
– Нет, к консенсусу не пришли с какой стороны ее обходить, когда возвращались домой из читального зала библиотеки. Я хотел слева – она справа. Никто не хотел уступать! Так и разошлись в разные стороны.
– Футбол весомее лужи.
Около нас остановилась соседка Валя с сотовым телефоном в руке.
– Привет мужички! Ты Толя чего телефон дома оставил? Только что твоя мне позвонила, сказала, что б я передала тебе, что твой «Арсенал» выигрывает – Изил забил гол Ливерпулю. Второй тайм начался. Пиво с воблой на журнальном столике у включенного телевизора. Пока, старикашки! – Валя презрительно хмыкнула и скрылась в подъезде.
– А пиво откуда? – Изумленно-вопросительно посмотрел на меня Анатолий Владимирович поднимаясь. – Я пошел. Пока!
  Я с улыбкой смотрел, как Анатолий Владимирович целеустремленно вприпрыжку резвой трусцой, заковылял в сторону своего подъезда.


ПЕРВЫЙ ПЕРЕВАЛ

  «Штаб» – название перевала. Мы стояли и ждали решения нашего руководителя Эдуарда Адамовича Макаревича. Наклон подъёма горы градусов 45. У всех альпенштоки, кроме Макаревича. У него ледоруб. При подходе к перевалу возник вопрос: как подниматься? Подниматься с рюкзаками по почти отвесной горе напрямки или обойти по леднику и снежнику справа. И тут началось: мимо нас группа из Днепропетровска с самодельными носилками девушку с переломанной ногой пронесли, следом проследовала, проклиная перевал, другая группа из Москвы с разбитыми перевязанными головами.
  А мы свежие туристы, первый горный поход, первый перевал. Четыре двадцати с чем-то летних мальчика, четыре 18-ти летних девочки и сорокалетний старший. Страшно. Эрик Адамович, посовещавшись сам с собой, решил. Поскольку страховочных веревок для связки у нас нет, чтобы идти по снежнику, будем штурмовать гору напрямки, по еле видной тропе. Кто - то по ней ходил и мы пройдем, сказал бодро старший, досадливо посмотрев в сторону, куда проследовали группы из Москвы и Днепропетровска. Проверил у всех снаряжение. Распределил обязанности: он пойдет первым, я последним.  С кличем:
– За мной! – Макаревич ринулся вверх по тропе.
  Вначале все было нормально, первые метров сто поднимались стоя, на полусогнутых. Но потом склон горы стал круче, до 60 градусов, пришлось стать на четвереньки и помогать руками, один Макаревич поднимался стоя, опираясь на ледоруб. И вот когда от движения Макаревича, начала сыпаться щебенка и довольно увесистые, с куриное яйцо камушки, на ползущих за ним, началась паника. Девочки застонали, заохали, заплакали, завизжали.  Больше всего досталось мне, не только Макаревич меня обсыпал щебенкой, а вся группа. Я лез за ними, наклонив голову, пока не уперся в чьи-то ботинки. Поднял осторожно голову и увидел обтянутую шортами симпатичную попку Ирки.
– Вперед, Ира! – заорал я.
– Мне страшно, я боюсь! – сквозь плачь простонала она.
Я взял свой альпеншток и безжалостно пихнул острым концом в задницу Иры. Она взвыла и быстро стала подниматься, удаляясь от меня. Через минут пять уклон горы стал почти нулевой, я поднялся и пошел стоя, наблюдая следующую картину: стоит Макаревич, удивленно выпучив глаза, на ползущую на четвереньках мимо него (с рюкзаками!) группу.
– Встать! – заорал Макаревич.
  Ноль эмоций: охают, стонут, плачут. Меня разобрал такой дикий смех, что и Макаревич не выдержал, заржал, как лошадь. Схватил первую, (это была Тоня Сманцер) в колонне ползущих за рюкзак, и поставил на ноги. Упершись в преграду, колонна замерла и испуганно озираясь, все приняли вертикальное положение…
  После этого перевала чего только не было, были горы и покруче, было и пострашнее. Но уже там все были, ко всему готовы и их напугать было нечем. Первый страх к горам был преодолен, началась обычная туристская нудная, тяжелая и интересная, с адреналином, работа. А сколько эмоций, впечатлений!
  …Подошли к здоровенной, с приличную деревенскую избу, каменной глыбе. Макаревич поднял руку, мол, стоять. Все стали.
– Ничего камешек, от скалы отвалился? А? – Обратился он к нам – Дорогу заслоняет, нам, туристам. Сейчас я его уберу.
  Эрик Адамович снял рюкзак, подошел к глыбе и в нее уперся плечом. Глыба зашаталась! Вся группа в ужасе закричала. Макаревич, наоборот, засмеялся, отошел от глыбы и стал одевать рюкзак. А глыба продолжала качаться и казалось, вот-вот покатится вниз с горы. Страшно… Потом нам Макаревич стал объяснять, про баланс, про центр тяжести, что глыба так отвалилась, что как раз оперлась на точку вектора центра тяжести, но упасть, кувыркнутся не может. В природе и не такое бывает. Я прикинул, сколько может весить шар диаметром метра четыре. Много. Потом Эрик Адамович предложил каждому попробовать, почувствовать себя Гераклом. Что мы и сделали. Ощущение!..
– Эй, вы! Горы! Я пришел! Трепещите! – Кричал я.
– Да, горы! Берегитесь! На вас тявкает Моська – Сергей Иванович Долгий, – под дружный хохот группы подхватила Лена Меркулова.
  Только в горах понимаешь, как ничтожно мал человек…


ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ НЕСОВМЕСТИМОСТЬ

Умер Макаревич Эрик Адамович. Мой учитель по туризму. Первый свой поход 1-й категории сложности я совершил под его руководством. Как сейчас помню: Налибокская пуща – озеро Кромань – Мир – Несвиж – Ерёмичи – Столбцы. Мне тогда было года двадцать три, а ему уже за сорок. Мы с ним вместе работали на МЗАЛе, он конструктором в СКБ, а я расточником. Всегда в компаниях, на слетах, про меня он во всеуслышание говорил, что я пьяница, бабник, несерьезный человек, что я «Маруся с приветом». Всегда приводил меня в пример: каким не должен быть спортсмен-турист.
 Я не обижался на него, говорил он это беззлобно, даже с завистью. Но, несмотря на его высказывания в мой адрес, он всегда меня брал в категорийные походы, приглашал даже в горную пятерку, где он был руководителем. 
  Почему? Когда я этот вопрос задал Макаревичу, то он улыбнулся и ответил кратко: – «Психологическая несовместимость, из-за нее». А потом, подумав немного, добавил: – «У тебя Сергей Иванович редкий дар, несмотря на все твои порочные наклонности, ты создаешь вокруг себя дружелюбную, веселую, брызжущую оптимизмом атмосферу. С тобой легко и весело. Ты умеешь разряжать взрывоопасную гнетущую обстановку одним словом, одним неординарным, нестандартным действием. А главное не обидчивый, не боишься показаться смешным, а наоборот хочешь быть им. Ты все делаешь на публику. Тебе надо не в БПИ учиться, а в театральном или цирковом училище. Помнишь, как на Кавказе глыба ледяная отвалилась и нас чуть не угробила. Какая паника была бы! Если б не твой трупный, с запахом дерьма, юмор. А помнишь Налибокскую пущу? Пять дней дождь! Пять дней мокрота, слякоть, сырость. Ни разу солнце не выглянуло! Если б не ты, я бы из похода вернулся один, остальные сбежали бы».
Психологическая совместимость. Арик Круп рассказывал, как с группой шли на лыжах по Саянам и попали в пургу.  Поставили палатки. Четыре дня пурга. Четыре дня целый день сидели в палатках. Пели песни, анекдоты травили, про свои жизни рассказывали, чего только не придумывали, менялись людьми из палатки в палатку. Все равно через три дня разругались. День вообще друг с другом не разговаривали. Кончилась пурга, и все стало на место: отношения восстановились.
А с Корчиком история приключилась на приполярном Урале. Лыжный поход. В радиусе триста километров ни души, ни жилья. Сбежать некуда. К концу похода напряжение такое в группе было! Малейшая искра и взорвется бомба. Все настолько раздражены, скрипят зубами. Десять дней видеть одни и те же рожи! Раздражает все: и как сосед твой идет, дышит, хлюпает носом, даже как говорит. Еще один переход и… Вертолет геологов ждет в назначенный день и время. Один переход… И вот собрали вещи, палатки, одели снаряжение, лыжи, рюкзаки, стали в шеренгу. Уперлись рукам в палки. Все ждали команды старшего. И вдруг его недоуменный голос:
– Чьи лыжи? Кто забыл? Какая уродина!!!
Все повернули головы в сторону снятого лагеря и уставились на одиноко стоящую пару лыж, воткнутую в снег. Возникла немая пауза. Никто не пошевелился.
– Кто?! – орет старший, а в ответ угрюмая тишина.
Старший выехал с головы колонны, стал катится мимо ее, заставляя по очереди каждого поднимать ногу с лыжей. Доехав до Корчика, он остановился.
– Коля, подними ногу, – говорит он злому, тупо глядящему перед собой, опершегося на лыжные палки Корчику.
Коля нехотя поднял не снаряженную лыжей ногу.
– Коля, где лыжа? – уже спокойно спросил старший.
– Где, где – бурчит Коля – Где надо… – и, осекается, разглядывая ногу.
Дикий хохот десяти глоток огласил приполярный Урал. Все раздражение, все напряжение, накопившееся за десять дней похода, выплеснулось в этот смех…


ГРЕЧНЕВАЯ КАША

  Сунул ему миску, он набрал из ведра в ладонь жменю гречки с тушенкой и швырнул ее в мою миску. Я посмотрел на его корявую ладонь, на ногти, под которыми была видна грязь.
– Вы кашу… рукой?..
– Кто-то половник спёрнул, в смысле скомуниздил, и ложку тоже. А что мало? Добавить? – Спросил он, облизывая пальцы.
Я аж передернулся от омерзения и пошел на свое место. Поставил миску между ног. Смотрю по сторонам: все жрут кашу, хоть бы хны! Им он тоже кашу рукой клал! В фуфайке, в сапогах, в залатанных синих шароварах, в зимней шапке, одно ухо шапки опущено, другое поднято вверх. В очках, один глаз смотрит влево, другой вправо. «Бичуган» с помойки.
– Кто это?  – спрашиваю я у Стася, приведшего меня в палаточный городок в эту компанию, под негласным названием «Встреча», называвших себя туристами.
– О! Величина! Сам Марк Самуилович! Хозяин «Встречи», ее организатор и вождь. Непререкаемый авторитет. Безоговорочный лидер. Его слово – закон! Все, что он изрекает – истина! – И тихо, переходя на шепот, произнёс, – И, что странно, еврей, который пьет водку! 
  Я еще раз посмотрел на Марка Самуиловича, повнимательнее и увидел тоже самое, что и увидел в первый раз. И тут меня отвлекла девушка, которая вошла в комнату. Я изумился! Такая красавица! В штормовке, с лыжами в руках. Румяная, только с мороза. Подняла вверх голову, потянула точеным носиком:
– Марик, и я хочу. И мне каши.
И ей тоже рукой! Она посмотрела по сторонам, подошла к нам и, легонько толкнув меня своим задом, произнесла капризно, как в известном анекдоте:
- А ну подвинься, ж…опа!
Меня бросило в жар, я покраснел от стыда. Настолько это было неожиданно, от такой девушки услышать такое слово. Я в то время не ругался. Если б матом, то еще бы воспринял, как-нибудь, а тут…
– Вы, извините, я таких слов не знаю и вообще, что это такое… Меня мама… – промямлил я.
– Хм… Теперь будешь знать. Можешь даже потрогать, красавчик. Смотри, вот она – и она повернулась ко мне своей шикарной попой, и даже чуть наклонилась, чтобы я получше разглядел. И я под, оглушительные завистливые стоны мужиков потрогал…  И… Получил такую оплеуху, что неделю почти ничего не слышал поврежденным ухом…
  Вот так я попал в компанию называемую «Встреча» и познакомился с Мариком, ЧБТ (черная баба Тамара), которая повредила мне перепонку, и всеми остальными…


МВД И «ВСТРЕЧА»

– Шесть человек, все минчане, но прописаны в разных районах. Работают в разных организациях. Один рабочий, один студент, третий преподаватель БПИ, четвертый старший инженер НИИЭВМ, расточник Якимчик, даже депутат районного совета? И по национальности разные – два белоруса, поляк, русский, украинец и еврей? – Задумчиво спросил майор милиции у сержанта и обратился к нему, словно не замечая нас. - А сколько их всего было в квартире?
– Человек сорок. В двухкомнатной квартире! Даже на балконе были люди. Мы задержали шестерых, больше в газик не поместилось.  Соседка позвонила, мол, поют громко.
– Еще 23 часов не было. Законы знаем, - Сказал за всех я - хозяин этой квартиры. Хорошо еще мы не успели выпить! Все не могли решить: куда ехать на выходные? А потом Марк с «раскладкой» не мог никак разобраться. Полный холодильник вина и водки!
– Мы разберемся. Кто вы и что вы. Но как вы объясните свое сборище? – Пристально глядя, спросил майор.
– Что за секта? А может антисоветская организация? – Подал голос сержант.
– Да мы туристы, про нас вся милиция Центрального района знает! – Сказал, волнуясь, Марк Самуилович. – Мы в парке напротив музея Великой Отечественной войны и Дворца Профсоюзов каждую среду собираемся в восемь вечера. А потом идем к кому-нибудь на квартиру, что б договориться насчет похода на выходные. И «раскладку» сделать.
– Какую еще «раскладку»? – Удивился майор.
– Обычную. Продукты на предстоящий поход распределить. Я как раз писал: кому что купить и взять в поход. Вот у меня еще недописанная бумажка для Тамары.
– Ну-ка дайте сюда! – Выхватил листок из его руки майор и стал вслух читать:
– ЧБТ. – майор вопросительно посмотрел на Марка. – Это что, тайнопись?
– Это аббревиатура: Черная Баба Тамара. У нас их две - одна белая ББТ, а вторая черная ЧБТ.
– А что такое? Взять одного Х и две Б? – Заржал майор и вслед за ним все присутствующие, кроме Марика.
– Это сокращенно: один хлеб и два батона.
– Ладно, ребята с виду приличные. Я вас сейчас отпущу. Но… – Майор поднял палец. –     Сержант вначале уточнит ваши данные. За два дня я про вас все разузнаю. В субботу в 11-00 сюда, ко мне. Я вам вынесу приговор. Что это будет? Может штраф за нарушение общественного порядка с сообщением на работу, может… Там посмотрим. Все свободны.
  Поход на предстоящие выходные для нас «накрылся». В субботу все шесть: в полном составе сидели у майора. Он прочитал коротенькую нравоучительную лекцию, о том, что не надо делать после 11 вечера и отпустил нас богом. Ничего - ни штрафа, ни сообщения на работу.
– Ну что? – Обратился к нам Марк, когда мы вышли из отделения милиции Партизанского района. – По сколько? По рублику?



СЛОВО – НЕ ВОРОБЕЙ!

  Оказывается, что человека можно легко и непринужденно оболгать. Слово не воробей. Бывает: скажет кто-нибудь мимоходом, про человека гадость и… полетело. А человек даже не подозревает о том, кто он есть в общественном мнении…
  Встречаю Таню-бортпроводницу. Почти 30 лет не виделись! Еле узнал. По голосу. А в остальном изменения глобальные. Была хрупкой 20-ти летней девочкой, а стала мощной, жопастой женщиной, но при фигуре. И грудь что надо - 6-й номер.
– Привет Серёжа! – Остановила она меня.
– Танечка! Сколько лет, сколько зим! – Обрадовался я.  Обнял и поцеловал в щёчку.
– Кто ты? Где ты?  - Спросила она.
– Я? Никто и нигде. Горбачусь на том же заводе. Правда, уже стал зам зав гав чего-то. Двое детей. Развелся. Свободен уже два года! А ты?
– Я тоже разведена.
– А ты, в данный момент, сейчас чем занята?
– Ничем.
– Пошли ко мне. «Почирикаем» за рюмочкой чая. Вспомним юность. Я тут рядом обитаю.
– Пошли. Есть что вспомнить. Что спросить. Ты же все про всех должен знать. Про Марика расскажешь. Как он там? Женился? Почти тридцать лет прошло!..
  Пришли ко мне. Сели за стол. Выпили по рюмочке коньяка, говорили, вспоминали, я даже на гитаре, по ее просьбе, почти забытые песни спел. Люди мы взрослые, без комплексов. Так уж получилось, что оказались в постели и продолжили разговор уже в кровати. После всего того, что должно было произойти между мужчиной и женщиной в кровати, некоторое время отдыхали молча. И вдруг она удивленно говорит:
– А ты как мужик, даже очень и ничего. А я тридцать лет думала, что ты импотент. И не только, что импотент, а еще и голубой – «девочка».
– Откуда?
– Мне кто-то из группы Корчика сказал.
– И кто же тебе такое сказал?
– Бородатый такой. То ли Толмачев, то ли Толкачев…
– Табунов?
– Да, Табунов! Точно!
– Вот же гад! 30 лет! Ты обо мне думала, что я импотент и к тому же пидар! И, наверное, не ты одна!
– Наверное. Но ты сам посуди. Как ты тогда себя вел? В женском халате у костра песни пел! И эти постоянные разговоры о том, что ты, когда жил в Сибири, яйца отморозил! Что ты для девушек не опасен и если кто хочет выспаться, приглашал в свою палатку. Хвастался, что приставать ночью не будешь, мол, «нечем» приставать.
– Так я ж «прикалывался»! У меня аллергия от солнца и я прикрывался старым мамашиным халатом. А про Сибирь? Так я же заманивал очередную жертву своих порочных наклонностей! Неужели тебе наши девочки не говорили, что я новеньких девочек всегда так заманивал в свою палатку? А там, в палатке, ночью!.. Просто ты в мою палатку не приходила ночевать. У тебя своя была.
– Я с вашими девочками со «Встречи» не очень общалась. Если бы я знала, то ты бы от меня не ушел. Я бы тебя! Ты мне сразу приглянулся! Симпатичный, веселый, крепкий. Лидер! После Марика. Но тогда я думала: что какой смысл спать рядом с мужиком и не «иметь» его?
– Зря ты не зашла. Ты девочка была, хоть и стройная, можно сказать тростиночка, но номер и тогда у тебя был не слабый.
– Четвертый. А чего у тебя рюкзак собранный стоит? Неужели в походы ходишь!?
– Хожу.
– Да ты что? Сколько тебе?
– И сколько дашь?
– Если бы не знала тебя, сколько я тебя знаю, то выглядишь ты очень даже! Лет сорок пять. А на самом деле? 60?
– Ну, ты хватанула! 59!
– И куда же ты ходишь в походы?
– Вот давеча, в августе прошел на байдарке-тройке Браславские озера и речку Друю. С девушкой Людой и Сэмом Турецким. Вот ему-то уже 60. А по выходным выезжаю на речку Бобр под Крупками, там всегда толпа со «Встречи» таких же «молоденьких», как я.
– Большая толпа?
– Всегда человек 15-20, все лето.
– И все время на Бобр?
– Да. Там никто не мешает. Место глухое. Проехать на машине трудно – болота кругом.  А место красивое! Обрыв, поляна, родник, выдра рядом с семейством – почти ручная. Оборудовали мы место. Лесник местный лучший друг. Он в возрасте и мы не юнцы. Далековато правда, но зато место спокойное, ягодное, грибное… Нда… Тридцать лет! И все это время ты считала, что я голубой. Еще, наверное, тоже кто-то до сих пор так думает. Но мы тогда даже не знали слова такого - «голубой»! Это было, мы знали, что есть мужеложство, но не у нас, а у уголовников. Даже мыслей не было про «это».  Теперь я припоминаю ухмылки некоторых товарищей. Значит, рыльце у них самих было в пушку. В основном об этом не думали. Так, шутили. Как там - в каждой шутке, есть доля шутки? Но были заинтересованные люди, которые хотели видеть то, что они хотели в этом видеть…

Тесть, который «овощ»

 Стоял Сашка у своего фрезерного станка – грустный-грустный, скорбно склонив голову.
 – Ты чего? Похмелиться хочешь.  После работы, пожалуйста, – Строго сказал ему я.
– Мне надо после обеда отпроситься с работы, – печально произнес Сашка.
– С чего бы это?
– Тесть умер.
– Жаль, конечно, мужика, но почему ты такой грустный?
– Как почему? – изумился Сашка, – Человек умер…
– Человек? Нет, не человек, а как сейчас говорят: – «овощ»! Нечего лицемерить! Ты не девочка-школьница, которая боится осуждения и наказания. Никто тебя не осудит. Я бы наоборот радовался. Десять лет, каждый день, во время обеда ты бегал домой поменять ему памперсы, покормить. Из-за него ты не мог на работу человеческую устроиться, хотя и фрезеровщик от Бога. Институт бросил! Сидел здесь в сраном НИИ, получал гроши ради того, чтобы быть поближе к дому, где лежит парализованный тесть. А жена твоя? Все выходные дома рядом с больным папой сидела, кашки варила. Десять лет! Ни жизни нормальной, ничего! В своей полуторке детей даже не смогли из-за него завести!
Сашка вначале в недоумении слушал меня, а потом его прорвало. С какой горькой обидой и яростной злостью он проклинал тот день, который связал его с этим гадом, отравившему ему жизнь! С каким сладостным остервенением проклинал он тестя, бога, черта, церковь за ее лицемерие, медицину, государство и… даже жену! 
Выплеснув все это, Сашка всплакнул и, припав мне на грудь, честно признался, что это самый счастливый день в его жизни. Что все десять лет он молил бога, чтобы тесть скорее помер, а он, подонок, царство ему небесное, как назло, все не помирал…
 «Хорошо американцам, они вопрос беспомощной старости худо-бедно решили. Правда это денег стоит. А у нас какие зарплаты? Никто на Западе не считает зазорным отдать своего престарелого родителя в богадельню. А у нас осуждают и правильно, наверное. У них там, в богадельнях и медицинское обслуживание и условия проживания на должном уровне. А у нас?» – размышлял я, сидя у себя в кабинете начальника производственного участка.
Да, я специально спровоцировал Сашку, простого, бесхитростного парня. Да, я дал ему возможность выплеснуть накопившееся за десять лет.
Все мы прекрасно понимаем эту правду жизни, но лицемерим. Прикрываемся лживой христианской моралью.
Правы американцы. Они и мораль, якобы, соблюли, и помехи для жизни и бизнеса устранили. Разумно поступают – человек рождается, чтобы жить, а не существовать.
Сашка был моим другом по туризму, вместе ходили в горы: Алтай, Карпаты,  Кавказ, Крым, а сколько речек проплыли по Беларуси на байдарках. Это я устроил его к себе на работу, его, когда началась перестройка, с работ увольняли – выпивал он. Не очень сильно, но и не очень мало. Под моим присмотром он держал себя в руках. И работа была близко от его дома, где лежал его парализованный тесть. 
Сашка заикался, с детства, поэтому у него были комплексы, да и с женитьбой… Были бы дети… А тут еще тесть парализованный. И начал Сашка выпивать… А парень высокий, плечистый, красивый – копия артист Урбанский из знаменитого фильма «Коммунист». В 46 лет умер от цирроза, не успел надышаться свободой, хоть и пить бросил, но, как говориться: - «поздно пить «баржоми…», через два года после тестя…



Атеист-«экстремист»

Вчера на ужин я съел целую тарелку гороховой каши заправленной тушенкой из конины. Ночью во сне я так до неприличия громогласно испустил ядовитые газы, что проснулся и вскочил ошалелый с кровати.
В моем доме слышимость такая, что на пятом этаже слышен чих, прозвучавший на первом. А вентиляция: все запахи из наших квартир подъезда гуляют как свои по всем этажам всех помещений дома.
В ужасе обхватив голову руками, я стал лихорадочно соображать: кто первый из соседей подаст иск на меня в суд по обвинению в экстремизме, выразившейся в наглом покушении на их человеческое достоинство и попрание их религиозных чувств.
Через стенку слева живет ярый католик Яцек Цыбульский, внизу подо мной правоверный мусульманин Чингиз Алиев, сверху непримиримый сионист Шлема Шмуйлович, а через стенку в соседней комнате моя бывшая жена благоверная православная христианка. Все они истово верующие, к друг-другу относятся терпимо, кроме меня – безбожника.
Мне ведь все равно: негр, тигр, еврей, узкоглазый или кривой и какого цвета у тебя попа. Я вырос в советском союзе – интернационалист-атеист. Я  гражданин мира. Но я боюсь выходя на улицу кому-нибудь высказать свои мысли про свое отношение к окружающей нас действительности – загрызут. Хочется общения, но не дают даже рта открыть…
Вот времена настали! И куда бедному атеисту, гражданину мира, податься? 


НЕ ВСЕМ ДОСТУПНЫЙ «КАЙФ» ТВОРЧЕСТВА

– Молодец! Хорошо пишешь – читабельно! – похвалил меня Влад. – Да, жизнь у всех у нас была интересная, насыщенная. А у меня!.. О! Такой роман можно написать! Романище! Я тоже напишу. Мыслей много, но они улетают, как и прилетают, записать не успеваешь. Я купил диктофон: начитаю мысли, а потом сяду писать.
Через полгода я встретил его и поинтересовался:
– Как твой роман, коллега? Сколько уже страниц «накрапал». 
Он скривился, нехорошо посмотрел на меня и сказал угрюмо:
– Какой роман?! Некогда ерундой заниматься, надо семью кормить, вкалывать, деньги зарабатывать, с внучкой возиться.
А потом его жена как-то сказала мне, что Владик пытался что-то писать, но ничего не вышло – чушь сплошная получалась, он даже сам порвал все, что написал. Не просто это – писать. Не каждому дано.
Ни один Влад из моих знакомых, прочитав мои «опусы», делали попытки тоже писать с  возгласом: «И я могу! Что тут уметь!»  Но… Хорошо, что мои друзья остановились, когда поняли, что не дано. А мне дано? Я, дилетант от пера, особенный?
А может мои друзья врут, что я читабельно пишу? Приятно конечно, но мне все равно – хорошо пишу я или плохо. Ведь я не имею никакой выгоды от своих писаний. Я в основном пишу для себя. Я сам себе писатель и читатель. Больше мне нечем заняться, да и не хочу ничем другим заниматься. Моя детская мечта на старости лет исполнилась. Я делаю то, что мне нравиться. Благо у одинокого неработающего пенсионера не дачника, не очень обремененного посторонними заботами, времени навалом.
Бескорыстный кайф творчества – что еще надо?!

«ЛАЙДАК»

Моя последняя жена из деревни. А почему последняя? Да потому, что первая и последняя! Даже после развода, я так и не женился. Гражданских, сейчас модных у молодежи браков, у меня было навалом. Так что законная жена у меня была первая и последняя. А почему я её вспомнил – жену бывшую? Сева за своего сына переживал, что замучает его теща сельхоз работами в деревне. И я посоветовал Севе, «пахать» его сыну, как я в свое время, «пахал» в деревне своей первой жены…
Как весна, лето, осень, так я у нее на исторической родине деревне Иваничи, почти каждые выходные. У жены там остались старшая сестра и брат, тоже старший.  Работы у них там невпроворот! Я городская штучка. Прикинулся овечкой безвинной, что я им не помощник. 
Маня, жены  сестра, побеседовав со мной, посмотрела на меня, скривилась и сказала:
– Ничога рабить не можа. Куды его?
– Как куды? – удивился старший брат Миша, – Сено варушить, навоз загребать грабельками, картошку собирать, воду для баньки из колодца натаскать. Работа нетяжелая бабская всегда найдется. А кабанчика на свеженину зарезать? А самогонку пить?
– Гарэлку, зможаш? – спросила, нехорошо прищурившись, Маня.
– Обижаете, Марья Андреевна! – ухмыльнулся я.
Вот так я лет восемь «сачковал» в деревне. Я мог всю их работу делать. Опыт у меня был богатейший – «шабашки», стройотряды, сельхоз работы на которые нас из университета и завода пригоняли.
А потом, как-то с детьми, я свой родной отпуск проводил в деревне. Тоска зеленая! И ягоды, и грибы и дары Маниного сада надоели. Ходил из угла в угол. А тут как-то Маня пожаловалась, что у нее в огороде пять соток тимофеевки надо скосить, а некому – все в колхозе заняты. Уборочная!
Зашел я ненароком в сарай, смотрю: косы стоят, а одна как раз под мой рост. Взял я ее, настроил высоту держателя под себя, вынес во двор, нашел молоток, небольшую наковальню, и стал клепать острие лезвия косы.
Из дома выглянула Маня, подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Я нашел в том же сарае абразивный оселок для заточки лезвия. Стал затачивать. Минут десять доводил лезвие до нужной остроты. Попробовав большим пальцем острие и, убедившись в качестве заточки, пошел на участок с тимофеевкой.
Я парень высокий и прокос у меня нормальный – метра два. Разделался я с тимофеевкой за минут десять. Даже не вспотел. Отнес на место косу. Выхожу из сарая и вижу, как…
Из хаты выскочила Маня и, подбежав к скошенной тимофеевке, бросилась, чуть ли не плашмя на землю и стал мерять указательным пальцем высоту скоса. Встала с такими выпученными глазами! Хватала ртом воздух, пытаясь что-то мне сказать. Потом сделала глубокий выдох и …
Чего только я в свой адрес не выслушал от нее… Я узнал про себя такое!.. Короче. Я сейчас помню только последние слова Мани – хлус, маняка, лайдак и гультай. Это, если перевести с белорусского – лжец, обманщик, бездельник и гуляка.
Слово лайдак и сейчас звучит почти, что как ругательство. Этим словом работящие деревенские белоруски называли самых последних опустившихся до нельзя людей.
Долго я в Иваничах не появлялся. Стыдно было. Вся деревня узнала, кто я есть на самом деле! Но потом так и не пришлось приехать. Дети подросли и мы с женой разошлись. Но, как ни странно, по словам моей бывшей, Маня, после того как я скосил тимофеевку, стала относиться ко мне с уважением, не за то, что «косил» под «лайдака», а за то что прокосы я сделал с высочайшим качеством: со срезами стеблей «тимофеевки», высотой от земли, ровно на толщину указательного пальца, по всем пяти соткам.

НЕ ЗНАЯ БРОДУ НЕ ЛЕЗЬ В ВОДУ.

«…Не в деньгах счастье, а в их количестве». В моем детективе с таким названием, что я начал, главный герой молодой мужчина. И чтобы геройски героить, он должен не зависеть от быта и окружающего мира.  Короче, чтобы не зависеть от обстоятельств – у него должно быть много денег. А откуда у молодого человека деньги?  Миллион. Мой герой в моем новом романе должен его каким-то образом поиметь, чтобы… И сразу возникает вопрос: Миллион – это много? Сколько? Миллион долларов? Не белорусские «зайчики»! Если купюра сто долларов, это сколько в пачке? 100 х100 = 10 000.  Миллион соответственно 100 пачек. А сколько пачек мой герой может рассовать по карманам, чтоб незаметно их пронести? Четыре кармана в пиджаке – 8 пачек и нагрудный – 1 пачка. Два нагрудных кармана в рубашке – 4 пачки, (для такого случая можно одеть и такую рубашку). Еще брюки, нет джинсы. Спереди два и сзади два кармана – 8 пачек. Сколько получается? 21 пачка. 21 х 10 000 = 210 000.
Неплохо, но чувствую, не хватит. Или хватит? А сколько, допустим мне самому надо? Сыну на квартиру – 100 000. Дочери тоже 100 000. По машине хорошей – 40 000. А себе с матушкой? Минимум 400 000. А это 40 пачек. Куда еще 19 пачек всунуть? Придется одевать куртку или плащ. Это еще шесть пачек.  А 13 пачек куда? Придется брать еще сумку непрозрачную плотную из полиэтилена, а лучше из материи. Если куртка или плащ, то это весна или осень.
Идет мой герой в плаще, значит дождь, в одной руке сумка. А в другой руке? Раз дождь, то зонт! Это хорошо – меньше любопытных глаз. И как он все это донесет в укромное место, желательно домой? Берет такси? Ни в коем случае! Надо в такси садиться, а вдруг из карманов вывалится ненароком. Да и таксист может запомнить, где ты живешь. Мало ли что. С такими деньгами! В метро? Тем более нельзя. Своя машина? Откуда у рядового инженера? Нет. Надо пешком. Значит это должно произойти недалеко от дома.
Помню на сборах в армии с 10-ю семьсот граммовыми бутылками Агдама: четыре за поясом две в боковых внутренних карманах шинели, две в бриджах, и две в рукавах той же шинели, еле-ели «телепал». И меня офицера никто не остановил, когда я в раскорячку шел, проходя через КПП, думали: что «старлей-партизан» «навалил» в штаны и ползет отмываться в душевую полковой казармы…
А сколько 400 тысяч весят? Да, проблема. Если б я когда-нибудь держал в руках хотя б 10 тысяч, то имел бы представление, а так могу опростоволосится. Писать о том чего не знаешь нельзя. Уже неоднократно попадал под огонь критики, моих друзей врачей, писателей-сценаристов, моего участкового и даже друга железнодорожника за не знание темы.
С чем я имеющем отношение к деньгам имел дело? Только казино. Придется моему герою «порвать» казино, что я сам пытался, во времена перестройки, безуспешно делать лет десять. Моему герою на время в разрез с сюжетом, надо будет стать лудоманом.
Время нет изучать вопрос в той же википедии. Не сегодня завтра помру – надо успеть. Может это последний роман.
А не зная броду не лезь в воду.

Я расточник
Рассказ из СССР

Мастер Секацкий посмотрел на меня и скривился и, очевидно, ругнулся про себя.
- Это ж тебе работу надо дать. – Грустно вздохнул Секацкий. – Пойду посмотрю, что по программе есть, – и ушел.
И вот уже полчаса его нет. Ищет бедняга мне работу. А мне что? Отпустил бы домой. Так не отпускает. А работы нет. Мне-то всё равно – деньги-то идут. Оплата повременная. Да вот, скучно без дела стоять.
Появился Секацкий. Ходит около моего станка с этаким деловым видом, что-то помечая в своем блокнотике, кричит на появившегося стропальщика, суетится, пытается на меня не обращать внимания, но поневоле посмотрит, скривится и сразу отвернется. Ему наверное неудобно пере до мной: все-таки обещал дать работу. А работы нет. Он видимо не знает, что делать, нормальный рабочий был бы рад что нет работы: нашел бы себе занятие, а этот комуняка идейный… и поэтому бегает без цели по цеху, метусится.
Вот так всегда.  Кричим: - «Давай план, выполняй соцобязательства, повышай производительность труда!» А у меня работы нет. Не понятно. Я считал, что на заводе мне придется туго, что там надо работать как лошадь и выдавать продукцию. Даже боялся - смогу ли я? А тут, наоборот избегают, прячутся или с деловым видом проходят мимо. А если даст работу, то на минут пять, а сам смоется на полчаса, и ты его бегаешь, ищешь. Получается, что не он, мастер, с меня работу требует, а я с него. Вот так слоняюсь по цеху, зеваю. Была бы хоть какая нормальная девушка: поговорил бы с ней, пошутил, пофлиртовал. А кругом тетки в годах, за тридцать… А их у нас в цеху нет. Есть контролерша Зина, внучка бабы Яги, особа женского пола, так перед ней вечно «косяк» бездельников околачивается. Скучно!
Подходит ко мне строгальщик Вася, с самодельным кухонным ножом, тряпочкой, пропитанной пастой Гойя,  протирает, доводит лезвие до блеска. Он его целую смену делал для тещи, старался, она ему обещала налить.
- Ну, что мучаешься? – Спрашивает Вася.
- Работы нет. – Говорю.
- Ну и что? Деньги-то тебе все равно идут. Копайся потихоньку: на самых маленьких подачах и оборотах. Главное: что бы видели, что работаешь, а то из-за тебя нашему мастеру неприятности. Начальство его ругает за то, что не все обеспечены работой. Хоть бы пожалел его.
- Это он тебе посоветовал со мной поговорить.
- Ну и что.
- А чего он сам со мной не поговорил?
- Он мастер, твой непосредственный начальник, надо соблюдать субординацию. Будет получаться нехорошо, мол, он сам потворствует…
- Ясно.
- Зря ты лезешь на рожон. Ты не переживай: во второй половине месяца напашешься, работы будет навалом!
- Ты прав. Но в том-то и дело, что пол месяца болтаешься, как дурак, а вторую половину пашешь как вол. Да еще и над душой стоят и орут: - «Давай! Быстрей!» А потом еще просят в субботу выйти и даже в воскресенье!
- А что ты посоветуешь?
- Чтобы поровну на каждый день месяца. Планировать лучше или начальство поменять.
- Строй наш социалистический надо поменять.
- Ну, ты даешь!
- Я вот на тебя смотрю и удивляюсь. Или ты на самом деле или дурачком прикидываешься. На идиота ты не похож. Хотя… На работе не пьешь и после работы тоже, в домино не играешь.
- Ты хочешь сказать что я…
- Демагог ты. Да все ты понимаешь! Кого и перед кем ты из себя изображаешь? Тут у нас все, как все работают. Ты не обижайся. Я ведь тебе добра желаю.
- Спасибо.
Вася ушел. Появился Секацкий, кинул на стол чертеж и технологию. Через  минуту стропальщик на электрокаре подвез деталь из другого цеха. Я взял чертеж и технологию и стал изучать. Работы на минут двадцать, а до конца смены  три часа. Ну что ж: сделаем её ровно за три часа. Так поневоле станешь рационализатором. Времени достаточно. Осматриваешь деталь, осматриваешь, так попробуешь и этак. А потом. Бах! Идея в голову.  Пишешь рацпредложение и зовешь технолога цеха. Технолог придет, зло посмотрит, ничего не скажет, подпишет и уйдет.
Оказывается, технолога ругают, за, если рацпредложение касается технологии изготовления детали, недосмотр, он должен был сам это предусмотреть. Я оказывается, виноват перед ним. Умник чертов! Но это еще не всё. Если деталь из другого цеха, то через месяц приходит работяга из этого цеха и укоряет меня за ту десятку, что я получил за рацпредложение. Оказывается, он её уже сто лет именно так и делает, как я предложил, но расценка была другая, побольше, а из-за меня её понизили. Вот и предлагай потом идеи, ты же и виноват будешь. Что-то не так у нас на заводе. Или в стране, в СССР,  как говорит Вася Квачинский, известный всем подкулачник и хапуга, что никто не виноват, а виноват наш строй идиотский – социалистическо-коммунистический, где все общее народное, а значит ничье. Где все равны перед друг другом в бедности.  Да, вот такие вот дела. Ну что ж буду ковырять эту детальку. Скорей бы конец смены!»

СЛЕЗЫ коллеги по жизни

– Каждое утро, подходя к своему родному заводу, я с надеждой, выглядываю из-за угла. Ну? Нет! Не сгорел! Не развалился! Стоит, гад! Зовет. Проходная открыта, словно пасть все пожирающего чудовища. –
 – Так все живут. Без работы нельзя.
– Надо. Должен. Обязан. Ещё какие можно слова найти синонимы? Как кролик в пасть удава – пищит, но сам лезет в эту пасть. Так и я. Ну почему я должен выполнять все условности принятые так называемым обществом: правила, нормы поведения, законы?  Хорошие они или плохие – не знаю. Но любые принятые правила это насилие над личностью. А самое главное насилие – работа. Восемь часов. Отдай, даже если…
– Смысл работы построение материально технической  базы для построения, раньше коммунизма, сейчас для общества и для себя любимого.
– Нет. Для благосостояния моего работодателя. На кого я работаю? На этих хозяев жизни, которыми заполнены все экраны, вся пресса, литература, все окружающее пространство? Это же скрытый призыв к революции! Всем хочется жить, как в кино или хотя бы, как твой сосед-бизнесмен! У них есть жизнь! А у тебя? Какая жизнь? Не дурак, не инвалид, а все равно быдло.
– В обществе потребления, как и в природе, кто сильнее и хитрее тот и…
– А кто тупее и слабее и беднее?
– Может опять в СССР, где все были равны в бедности?
– Зато не так обидно. Зато все как все.
– Но и там были люди жившие очень даже не плохо. Что это? Закон природы? Закон единства и борьбы противоположностей?
– Нет! Это закон сохранения количества благосостояния: если у одних стало меньше, то у других  на это количество стало больше. И чем больше тех, у кого меньше - тем меньше тех, у кого очень много. А все поровну не получается.
– Если все поровну, то общество деградирует, остановится в своем развитии.
– А хотелось бы поровну. Где ты СССР?
–  «Мы не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи»… Какое емкое, образное, крылатое, знаменитое выражение из СССР. Но мы сейчас покупаем дешевые вещи, (и я в их числе) потому что мы не богаты. Мы бедные и на хорошие вещи сейчас в данный момент денег нет.
– Мы живем сегодняшним днем. Прожил день и хорошо.
– А завтра?
– А завтра - будет завтра.
Хорошо еще, что у меня дети уже выросли и самодостаточны. Клювы свои голодные закрыли, «каши»  не просят. Самое время пожить бы самому, для себя, да не получается. Старость подходит. Силы уже не те. Да и деньги уже не такие (что бывало раньше) платят. Да и вкус притупился и цвет: и еда безвкусная, и краски поблекли. И девочки-подружки мои – уже старенькие, морщинистые. На подъем стал уже тяжеловат.
Утром вставать неохота, но и лежать долго тоже неохота. Но лежать, ничего не делая, лучше. Ну, когда ты придешь – пенсия? Если бы не деньги, которые мне платят за мою не бог весть какую работу, я бы давно уволился. А на что потом жить? Ведь мне немного надо. Я бы и пить бросил, и курить, и жрать без разбору и меры, только дайте мне самому выбирать себе жизнь.
Я хочу быть журналистом, а работаю инженером-механиком. Я хочу жить у теплого моря в большом доме с колоннами, а живу в «хрущебе» с низкими потолками и совмещенным санузлом, в экологически грязном районе близ огромного смердящего завода. Я, атеист, но свечку бы поставил, в бога бы поверил – если бы вдруг, неожиданно получил наследство или  выпал выигрыш в какую-нибудь лотерею.
Сколько их этих лотерей! Даже все не перечислю. Но халява, в лице выигрыша в лотерею, не для меня. Кому-то везет, но не мне. Я, как человек, близко побывавший у математики, поучивший теорию вероятности, знаю, что вероятность выигрыша стремиться к нулю. И тем не менее постоянно покупаю какую-либо лотерею, типа  «лохо-лото», или зачеркиваю цифры для «лохотрона».  А вдруг?
– Я знаю, что без труда и рыбки не поймаешь, что  ничего даром не дается. За все надо, опять же, платить. Я бы заплатил, но не чем. Не вскочил я вовремя в свой экспресс успеха. Не повезло. Обидела меня жизнь.
– Как говориться: на обиженных, воду возят.
– Вот я свой воз и везу. Я мул. А если есть мул - есть и погоняло.
Что это за стимул такой, что меня заставляет двигаться?
Деньги, голод, надуманные лицемерным обществом обязанности, мои естественные физические потребности, включая сон.
Сон единственное, что на время спасает от всего: скуки, безысходности, унылой тоски, от обязанностей, от депрессии, от бездарной жизни. Какая от меня польза? Для чего я еще живу. Для себя? Выходит только я себе одному и нужен. Мне отовсюду говорят, что живи – радуйся, каждой минуте, каждой секунде, каждому мгновению, каждому глотку воздуха. Легко сказать. Всё это слова. Оправдание бессмысленности бытия.
Не получается радоваться! Пытаюсь, но лишь хмурая ухмылка возникает на лице. А глоток воздуха не лезет в легкие: дышится тяжело, с хрипом, присвистом, не носом, а ртом. Нос заложен непонятно чем – насморка нет, простуды тоже. Так чему радоваться?
Единственная радость – телевизор. Жить чужой жизнью, смотреть другие миры, побывать в прошлом. А чаще НЛО, «Невероятно, но Факт», Новости. Пришельцы. Но и это надоедает. Всё надоедает. Нет, пожалуй, не все. Спорт. Динамика борьбы, непредсказуемость, нетерпеливое ожидание результата.
Вот и все, а больше всего «достает» болезненное состояние организма. То там, то здесь, периодически возникают воспаленные очаги боли. И не слабой боли! То колено, то стопа, то живот, то голова, а чаще боль в груди, внутри. Ноет и так противно! Что это? Может не сердце, а душа?
Поневоле мысли разные нехорошие в голову лезут. Украсть, убить? Но здоровья нет, да и воспитание не позволяет. Страх – а вдруг и на самом деле этот рай и ад существуют? А вдруг «он» есть? А ты с грехами?
Единственный способ избавиться от всего – вовремя умереть. Но и умереть надо уметь, надо иметь мужество. Неизвестно – что «там». А неизвестность самая ужасная субстанция, для мыслящего, не забитого догмами и постулатами существа, именуемого человеком. А вдруг «там» моя вечная душа тоже попадет в такой же переплет: не устроится и будет вечно мыкаться в новой душевной жизни. Тупик. Что делать? 
– Если следовать твоей логике – Смириться и Продолжать «коптить» небо?

СЛУЧАЙ В ЗАГСЕ

ИНТ. РАЙОННЫЙ ЗАГС - ДЕНЬ

За столом отдела регистрации сидят: АДМИНИСТРАТОР ЗАГСа (50 лет), напротив - ЖЕНИХ (30) и НЕВЕСТА (25),

НЕВЕСТА
Не хочу – мне моя фамилия надоела!

ЖЕНИХ
(усмехаясь)
Думаешь мне легче? Всю жизнь дразнили!

НЕВЕСТА
(упрямо)
Баран - это символ мудрости у кого-то из древних…

ЖЕНИХ
По мне лучше КозЕл! Она звучит мужественнее, сексуальнее…

АДМИНИСТРАТОР
(с улыбкой)
Брачующиеся, успокойтесь! Вы можете поменять свои фамилии оба!
(подавая два листа бумаги)
Подумайте и напишите заявления.

ЖЕНИХ
(к невесте)
Давай сделаем – каждый по своему.

НЕВЕСТА
(к администратору)
Скажите, а так можно?

АДМИНИСТРАТОР
Разумеется. Только вместо «Ё» напишите «Е».

НЕВЕСТА
Я знаю.
(к жениху)
Милый, не ошибись!

ЖЕНИХ
Не беспокойся.

АДМИНИСТРАТОР
Образцы заполненных заявлений – у нас в коридоре. Авторучка у вас есть?

ЖЕНИХ
Спасибо. Найдем.

Молодые люди выходят из кабинета. Администратор набирает номер телефона.

АДМИНИСТРАТОР
Алло, Люся!.. Привет! Представляешь, у меня сейчас жених стал «козлом», а невеста «бараном»! Не жизнь – а зоопарк какой-то!..

Она случает реакцию невидимой собеседницы. (СМЕХ ЗА КАДРОМ) ЗТМ.


Едем дас зайне
   На скамейке у подъезда сидел наш «заслуженный бичуган-гортоповец» весь больной и немощный, одной ногой переступивший грань между бытием и небытием, с циррозом последней стадии, доходяга Алик. Алик недавно оформивший с помощью сестры социальную мизерную пенсию, пытался ускорить прощание с этим миром, путем употребления своего любимого крепленого «Вермута». Вино уже не лезло ему в глотку, но он с маниакальным упорством цедил сквозь зубы, вдавливая его в себя, корчась и содрогаясь от омерзения. Все в доме знали, что он не жилец, что его выперли из больницы, чтоб он помер дома – показатели по смертности в нашей местной «гробиловке» были плачевные.
– Серега, – остановил он меня, еле слышным немощным хрипящим голосом. – Ты, как бывший  раб-комуняка, скажи честно:  как ты к людям относишься?
– Хреново! – с вызовом ответил я.
– А ко мне – вольному орлу? – С жалобно надеждой спросил он.
– Еще хуже! – Безжалостно ответил я.
– Тогда сделай подлое дело… – начал Алик, но не договорил, из-за начавшего душить его хриплого кашля.
– С удовольствием… А какую подлянку?
– Я болен, я не могу даже до магазина доползти – купи мне бутылочку «вермута». Только местного разлива.
– Да пошел ты!
– Ты что, не хочешь, чтоб я издох? – Удивился доходяга.
– Нет! Хочу, что б ты еще помучился – пожил агонизируя. – Процедил брезгливо я.
– Завидуешь?
– Чему?
– Что я, проживший всю сознательную жизнь на воле, не сегодня завтра отброшу копыта, а ты, закабаленный раб, всю жизнь горбатившийся на это гребаное государство, будешь еще долго со здоровой печенью трусливо жить – мучиться.
– Буду, но не так бессмысленно, как ты.
– Мне проще – потребности мои мизерные. А у тебя… Ты никому уже не нужен, да и тебе никто не нужен…
– Алик, чего ты хочешь от меня?
– Тебе свое – мне свое… Едем дас зайне.  Помоги мне ускорить процесс…
– Ладно, давай деньги…
– Ты, что – килер? За деньги хочешь угробить человека?
– Ты хочешь, чтобы я за свои?.. кровные?..
– Хочу…
– Ну, ты, и наглец!.. Оборзел!
– Но зато я угасну на твоих глазах – медленно и мучительно. Доставлю тебе, писаке, невероятное садистское удовольствие… За удовольствие надо платить. Можешь даже соседей позвать на это шоу. Они давно дожидаются – за сорок лет я им столько крови попортил…
– А соседи зачем? – возмутился я. – Мне свидетели убийства ни к чему.
– Я всем, тебе в особенности, столько должен и водки и денег и нервов, я своим вольным образом жизни вызывал у вас рабов лютую зависть…
– Короче! Хрен с тобой… Куплю я тебе «пляшку» твоей «бормотохи». Только поклянись, что она будет последней в твоей никчемной жизни, что ты по-быстрому «склеишь ласты» …
– Бля буду, зуб отдам, век воли не видать, – радостно забормотал Алик истово крестясь.
Я шел в магазин и вспоминал, как мы вместе с Аликом сорок лет назад стали тунеядцами – Алика поперли из Инъяза за дебоши и пьянки, меня из Универа за аморально-амурное поведение. Через год нас вызвал наш участковый и предупредил: или мы в течении месяца устроимся на работу, или отбудем по этапу в места не очень отдаленные отбывать срок в ЛТП. Через неделю я устроился на завод слесарем, а Алик через полгода отбыл в ЛТП.  Еден дас зайне, а конец один. Хоть и разный, но одинаковый – и для раба, и для вольной птицы.

Комната ужаса.

У меня в квартире не прихожая, а комната ужаса. Я вынужден заходить в неё из своей опочивальни, чтобы попасть в туалет или ванну, а чаще на кухню. А почему ужаса? А потому, что она обвешана зеркалами. А почему она обвешана зеркалами? Потому, что я их сам повесил для своей «бывшей» и дочки, а сейчас и для внучки, наводить «марафет» - они хотят выглядеть чуть лучше, чем выглядят на самом деле.
И вот когда по утрам я выхожу в прихожую, после иногда не очень приятного кошмарного сна, я попадаю в другой кошмар, с ужасом шарахаясь от одного зеркала к другому, от испуганно вылупившегося с ужасом на меня из зеркала сморщенного и плешивого старика.
А когда-то, совсем недавно лет 20 назад, я был очень недурен собой. Эх, время, время!
Но иногда моя комната ужаса превращается, в комнату смеха. Это когда ко мне приходят друзья ровесники и мы, после продолжительного застолья выходим в прихожую прощаться и начинаем разглядывать друг-друга в зеркалах прихожей. И я с нескрываемым удовлетворением понимаю, что старый монстр с паскудной старческой рожей отдаленно напоминающий меня лет сорок назад, все-таки чуть-чуть симпатичней моих друзей-старперов.

2017г