Пурга

  Поручик Ржевский Дмитрий Алексеевич опрокинул рюмку лафита, тщательно прополоскал напитком рот, проглотил и закусил килькой. Затем, не без изящества, промокнул губы вынутым из манжеты батистом. Старясь, чтобы прежние следы томатного соуса и грибной подливки были не заметны.
- Все, господа! Мне пора в полк, прошу любить и жаловать.
Поцеловав хозяйке ручку, приподняв краешки губ хозяину, Ржевский вполне твердым шагом направился в гардеробную.
Действию сему предшествовало следующее.
Граф Разумовский давал маленький бал. Не бал даже, а приятный вечер под оркестр: ужин, танцы, винт…  В своей великолепно приспособленной к зиме усадьбе, находящейся всего в пятнадцати верстах от Покровского, где были расквартированы офицеры.
Помимо пригласительной записки, присланной графиней, поручик имел хозяйственную нужду быть в имении Разумовских – договориться о поставках фуража и копченой свинины. Но это лишь повод.
- Деловая поездка, господа, - говорил Ржевский полковым товарищам, намекающим на «компанейство», - исключает массовый наезд. Еду один, прошу не обижаться.
- Один? – переспросил Оболенский.
- Да-с, милый, корнет. Только я, денщик и мой Разгуляй! Что, собственно и есть «одно».
- Не понял вас поручик.
- Точите саблю, mon cher, точите саблю.
Была суббота. Утром Ржевский освежил у цирюльника шевелюру, подправил бачки и усы. Днем посетил баню, просидев в пахнущей хвоей кадке чуть ли не час. Горячая вода, летний лесной запах и ощутимое отмокание кожи на подошвах были столь приятны, что Ржевский отдался мечтам – как будет у Разумовских, и кто там будет.
Он очень рассчитывал на приезд Марии Ильиничны. С мужем или без, не имело значения. У них (Ржевского и Марии) хватило бы сообразительности оставить ее супруга в блаженном неведении относительно их (Марии и Ржевского) отношений. Как эти отношения назвать? Можно «отталкивающее притяжение». А можно «притягательное отталкивание», подходят оба определения. А можно и по-солдатски «дразнилка»!
«Ну ничего, ты от меня не уйдешь! И не… - поручик покинул кадку и позволил себя вытирать, - и не ускачешь. Рано или поздно, все там будем. Пусть не все, достаточно мужа и меня. Ха-ха-с…»
К шести часам вечера, когда кругом уже стояла настоящая ночь, розвальни Ржевского с морозным скрипом подкатили к подпертому колоннами усадебному крыльцу.  Сбросив шубу лакею, поручик поспешил в залу. Не преминув выпить рюмку водки «для согрева», предложенную ему камзольным лакеем.
Паркеты сияли, канделябры исходили воском, камины дышали жаром.
Прибыл он весьма удачно – ужин только-только начался.
Кроме хозяев за столом разместились: доктор фон Корен, графиня Лидия Ивановна с дочерями, молчун Красницкий, очаровательная Зинаида Васильевна с братом, картавый француз Жан-Поль, и… (по разогретым водкой внутренностям Ржевского пробежал холодок волнения) Мария Ильинична с мужем. Имя его Ржевский почему-то постоянно путал: не то Петр Николаевич, не то Николай Петрович. Во всяком случае, сморщенный надменный господин с бородавкой на щеке, наставить рога которому, велел сам бог.
- А-а-а, - нараспев улыбнулся граф Разумовский. – А вот и вы, мой милый. Все молодеете, крепчаете. Румянец, аки у дворовой девки. Вот что значит гусарская служба. Не служба, а баллада. А мы, как раз говорили о животном мире. Господин доктор стирал грань – образно, конечно, – между человеком и животным. Утверждая, что человек – не более, чем безволосая обезьяна. Как вам это, Дмитрий Алексеевич? Оцените сей постулат. И садитесь, прошу!
Ржевский вопросительно поднял брови.
-  Рядом с Марией Ильиничной, мы вас туда наметили.
- Благодарю-с.
Ржевский сел и заправил за ворот мундира салфетку. Вторую положил на колени, уберегая рейтузы от ненужных меток. Рейтузы сидели на нем великолепно – стягивая полноту ягодиц и подчеркивая скрытую силу ляжек.
- Мысль не новая, - глаза Ржевского забегали по столу. -  Замечу лишь, что добавочными отличительными признаками можно считать умение каламбурить, метко стрелять и пить, не пьянея.
- Браво, поручик! – хмыкнул брат Зинаиды Васильевны. – Вот за это и выпьем. За умение пить.
- Вы напрасно шутите, господин Ржевский, - прожевав шпинат, низким баритоном сказал доктор. – Согласно последним научным изысканиям, было установлено, что «эволюционизм» никоим образом не противоречит «креационизму». А мозг орангутанга тяжелее человеческого на четыре золотника.  А бессловесное молчание этих тварей, можно расценить, как наличие, а не отсутствие ума. О чем болтать, ежели все и так ясно? Вот банан, вот дерево, завтра будет дождь.
- Вы опасный человек, господин фон Корен, - заметила одна из дочерей графини Лидии Ивановны и черными, блестящими глазами посмотрела на Ржевского.
- Тем более, - продолжил доктор, не сочтя нужным ответить девице, - что недавно была обнаружена переходная ступень. Лучше «стадия», а то кто-то может представить себе ведущую на небо лестницу. Вы слышали о «йети»?
- О ком, пардон?
По столу прошла легкая волна любопытства.
- О «снежном человеке».
Графиня Лидия Ивановна перекрестилась.
- Просветите нас, доктор, - томно попросила Мария Ильинична, и Ржевский почувствовал, как их колени соприкоснулись. – Только не долго, а то мы начнем скучать. 
- Извольте. «Йети» или «снежный человек» был случайно замечен на горах Кавказа. Каким-то полоумным монахом. Принявшим по своему дремучему обыкновению редкое существо за дьявола. И вместо того, чтобы войти в контакт, чем мог от него открещивался. Затем «йети» видели в Новой Зеландии. Также в книге зоолога Рамбле описываются случаи встречи снежных людей в Европе и Сибири. Недавно одного видели в Псковской губернии. Есть смелая гипотеза, что они пребывают везде. Их интеллектуальные способности превосходят наши, поэтому они остаются для людей невидимыми и, что самое важное, -  они смогли остановить процесс дальнейшего морфологического развития. Вот так, в двух словах.
- То есть, - спросил Ржевский, нацеливаясь вилкой на великолепный рыжик, - они остались волосатыми?
- Именно. Остались такими, какими их создала природа.
- Зачем? – пискнула вторая дочь графини Лидии Ивановны. И тоже  посмотрела на Ржевского влюбленным взглядом.
- Позвольте вас прервать, - Разумовский сделал знак слуге, занимающемуся напитками. - Предлагаю выпить за наших прекрасных дам!
Какое-то время все отдавались насыщению, запивая процесс кто водкой, кто вином.
- Я завершу, - снова загудел фон Корен. – Потеря волосяного покрова, умение каламбурить и метко стрелять – не что иное, как слабость.
- Вот как? – улыбнулся (что бывало крайне редко) меланхолик Красницкий.
- Именно. «Йети» ничего не нужно. Ничего лишнего. Он может жить и - я в этом уверен - живет везде. В любых условиях и климатических зонах. 
- Даже у нас? – на лице графини Лидии Ивановны изобразился испуг.
- Даже у нас, милейшая Лидия Ивановна.  Например, в здешнем Касимосвком бору. Чем не место? Это нам необходимы залы, камины, ковры, перемена блюд, танцы.
- И бильярд? – пошутил Ржевский.
- И он, поручик, зря иронизируете. И пуховые перины, кареты, трости с серебряными набалдашниками, итальянская опера и прочее. И нам все мало. Нам подавай скачки, массажиста, Баден-Баден, французские (Жан-Поль встрепенулся) духи. А «йети» от всего этого свободен. Шерсть греет, желудок его способен переварить хоть подкову, и нет необходимости изощряться в остроумии. Чем не рай?
- Фу! – Мария Ильинична скривила губки, - Давайте танцевать, господа. Еще немного, и я начну себя бичевать. За шелковое платье, умение рисовать и играть на фортепьяно, за то, что я женщина, а не снежная баба.
Общий хохот послужил прекращением затянувшихся и малопонятных речей фон Корена. А Ржевский почувствовал, как ему на бедро легла горячая ладошка Марии Ильиничны. Муж ее в это время извлекал из фрака табакерку.
После ужина мужчины пошли в курительную, а дамы поспешили в туалетную комнату кое-что поправить в своих замысловатых нарядах перед танцами.
Пока сосали чубуки, Ржевский обсуждал с хозяином цены на фураж.
- Странный человек, этот доктор, - заметил Разумовский, отдавая слуге свою трубку.
- Умный, а, пардон, дурак. Как, впрочем, все немцы, - мрачно добавил Красницкий.
Танцевали в «синем» зале". На особом возвышении поместились одетые в парики музыканты, бархатные гардины усиливали уют и придавали обстановке некую интимность. В углу, по правую сторону от камина стоял карточный стол.
Разумовский, муж Марии Ильиничны и Красницкий сели за винт. Лидия Ивановна, с хозяйкой устроились на диване. Ржевский, брат Зинаиды Васильевны, француз и доктор стали танцевать. Но очень быстро, сославшись на недомогание, фон Корен это занятие прекратил.
Поручик наслаждался. Меняя дам и сравнивая. В каждой – Зинаиде Васильевне, дочерях Лидии Ивановны и Марии Ильиничне – была своя прелесть. Удовольствие состояло в точном определении, а в чем же эта прелесть заключается. Девушки были приятны своей худобой, вызванной молодыми годами и несомненной девственностью. Зинаида Васильевна волновала ощутимым объемом бедер и налитым, выпирающим из декольте бюстом, Мария Ильинична…
Она была несравненна! И продолжала Ржевского дразнить: то прижимаясь к его обтянутому рейтузами паху, то шепча что-то совершенно неразборчивое, то сжимая вдруг поручику пальцы. Но и он не отставал: щекотал усами ее щеки, пробегал ладонью по шнурку корсета, или, как бы случайно попадал ногой между ее упругих и бойких ножек.
Возбуждение его росло. И чтобы как-то себя остудить, Ржевский пил после каждого номера вино. Жадными большими глотками.
В один из музыкальных перерыв муж Марии Ильиничны оторвался от карт и, громко отодвинув кресло, встал:
- Нам пора. Наш любезный господин фон Корен ратует за неукоснительное соблюдение режима. Не вижу причин не следовать его рекомендациям. Не позже часу я должен быть в постеле. Машенька, прощайся, мы едем.
И они уехали. И вечер мгновенно померк.
«Пора и мне, - вздохнул Ржевский, - в следующий раз обязательно ее дожму!»
И попросил себе рюмку лафита.
                ***
Усевшись удобно в сани, поручик дал команду денщику:
- Трогай, Гаврила!
Денщик чмокнул, дернул вожжи, и застоявшийся Разгуляй начал движение. С каждым шагом делая его все быстрее. Расчищенные дорожки парка позволили коню взять хороший бег, который прекрасно сохранялся, пока они ехали полем.
Светила распухшая от холода луна, делая окружающее, скованное морозом пространство бесконечным. Снег был зелено-синим. Из пасти резвого Разгуляя валил пар, которого хватало на то, чтобы почти полностью окутывать денщика. Пар этот казался Ржевскому теплым и очень мягким. Должно быть от того, что поручику было тепло и мягко – он полулежал на медвежьей шкуре, был по самые брови закутан в шубу, голову прикрывала шапка из бобра. Ржевскому грезилось что кто-то положил ему на волосы руки и греет. Кто же? Конечно, она. 
«Ну ничего, - улыбнулся он, - в следующий раз дожму всенепременно!»
От этой мысли внутри стало весело.
Но когда въехали в черный и беспросветный Касимовский бор (всего на три версты до почтового тракта), Разгуляй перешел на шаг. В лесу было еще тише, чем в поле – тишина превратилась в звон, который не заслонял лошадиный шаг, сильное дыхание и скрип упряжи. Свет луны остался на самом верху, едва касаясь покрытых снегом верхушек могучих елей.
Ржевскому захотелось покурить. Поэтому он вспомнил отделанную тафтой курительную графа Разумовского. От графа память перешла к фон Корену и его россказням.
«Какую только дичь не придумают люди, чтобы…»
Мысль оборвалась – Разгуляй вздрогнул и встал.
- Что это? Пуркуа? – спросил недовольно Ржевский.
- Боится, вашество, - прошептал денщик.
- Чего?
- Кажись, волки, вашбродь. Видите?
- Где?
Ржевский привстал и посмотрел в ту строну, куда, как ему показалось, указывает неотличимая от мрака рука солдата.
И точно – где совсем рядом драгоценными камнями светились точки. Две, четыре, шесть.
- Токмо это, вашбродь… Странныя волки.
- Это отчего же?
Ржевский пожалел, что не захватил с собой пистоль. И саблю.
- А оне на ветках сидят, кажись. Волк, он по земле больше стелется, а энти на ветках. Вона!
Да, Ржевский увидел пару светящихся злобою глаз достаточно высоко от снега.
- Так что ж ты, дурак, раздумываешь? А?! Гони во весь дух, сволочь безмозглая! Гони быстрее ветра.
- Но-о, пошел, душегуб! – заорал денщик, и принялся истово стегать Разгуляя. Конь заржал, дернулся, побежал. Быстрее, быстрее. Но не так быстро, как того хотел взволнованный Ржевский и насмерть перепуганный денщик.
Через несколько минут конь стал хрипеть от натуги. В лицо Ржевского понеслись выбиваемые копытами колючие снежные комья. Поручик озирался по сторонам, упираясь взглядом в черноту или серую линию едва заметной дороги за спиной. Блестящих точек в ней больше не было.
- Неужто оторвались, Гаврила?! – крикнул он.
- Знамо дело, барин! – крикнул Гаврила. - Еще немного осталось, на тракту они нас не догонют.  Вот те крест!
И в этот миг что-то тяжелое и громадное вместе с шишками и снегом упало или спрыгнуло на поручика.
Ржевский невольно зажмурился, обезумевший денщик заорал и выпрыгнул из саней. Разгуляй заржал и движимый ужасом понес. И через минуту он уже летел по вылизанному ветром гладкому почтовому тракту.
Ржевский это понял и открыл глаза…
Над поручиком, его обнимая и нещадно давя, располагался зверь. Косматый, не менее сажени ростом. С руками, ногами и сморщенной волосатой мордой, очень Ржевскому напомнившей физиономию штабного писаря. Только в несколько раз крупнее и гаже.
«Йети! – мелькнула догадка. – Не может быть, все доктора вруны! Но это так, это снежный человек… Господи!»
Ржевский почувствовал, как его лица коснулись пахнущие козлятиной неимоверные груди, с сухими и жестким сосками величиною с палец.
«Это же женская особь! Снежная баба! Что делать? – Ржевский попытался изменить положение. Получилось, и от этого свет луны усилил жуть происходящего.
На фоне мертвенного света, который боролся с наползающей на луну снежной бурей, волосатая рожа улыбалась. Показывая громадную вонючую пасть, из которой торчали редкие и широкие, как у лошади зубы.
Мало того – звероподобное существо решительно и сильно рвануло на Ржевском шубу и достигло корявыми пальцами-клещами рейтуз…
 Но и это еще не все. Пальцы женоподобного чудовища вцепились Ржевскому в… в «ятра», превратив их в сплющенный комок, и этот жалкий комок рванули…. И отделили от тела. Вместе с тканью рейтуз и нижнего.
Изумление и страх лишили поручика чувствительности и всякой  мысли. Он мог только с ужасом смотреть. Снежная баба поднесла вырванную добычу ко рту и ее проглотила. Не разжевывая…
- Забеременею изнутри, - басом гаркнуло йети, а Ржевского обожгла невыносимая боль.
От которой он и проснулся. Сани его благополучно стояли возле квартиры. Рядом переминался замерзший денщик. Луны не было, и начиналась пурга. Еще немного, и мочевой пузырь Ржевского мог бы лопнуть. Слава богу, что приехали.
               
                ***
После той ночи поручик не пил.
Терпения хватило на месяц.
А что делать, господа? Время – коварная штука, зализывает любые раны.