Из кн. Тамбовские ратоборцы-3. Моряк Мих. Головин

        Этого имени нет на гранитный плитах обелисков, не найти его в
героических летописях и в научных трудах, оно не числится в списке
отчаянных храбрецов и знаменитых орденоносцев, изображения его мы также не найдём. Этому человеку не суждено было испытать радости семейной жизни, воспитывать детей и внуков, он умер вдали от родной ему тамбовской земли, погиб весной 1855 года в боях за Севастополь. Имя его – Михаил Дмитриевич Головин, лейтенант Черноморского флота, он – один из рядовых участников важных исторических событий, которых несть числа, забытый боец великого русского воинства…
 …………………………………………………………………………………….
 
        …Уже с вечера всё небо затянуло свинцовыми тучами; сырой, промозглый ветер пронизывал до костей, пробирался через пробитые пулями, прожжённые осколками снарядов и бомб ветхие шинели солдат и матросов. Далеко в море, на безопасном расстоянии от прикрывавших вход в Севастопольскую бухту Константиновского форта, Николаевской и Александровской батарей, в тумане чуть теплились огоньки на рангоуте неприятельских кораблей, оттуда доносился приглушённый рокот прибоя. Казалось, там распростёрся какой-то огромный чёрный зверь, который, шумно вздыхая во сне, изредка помигивает своими злыми красными глазками. Лениво, так – для острастки – время от времени раздавались дежурные выстрелы: два – с «их стороны», один – с «нашей». В сгущающихся сумерках у входа в бухту, возле торчащих из воды мачт затопленных старых парусников угадывался одинокий силуэт вышедшего на боевое дежурство небольшого судна – даже в ночной темноте осаждённые севастопольцы зорко следили за своими рубежами, пресекая малейшие попытки вражеских лазутчиков проникнуть в город морским путём.
В эту ночь Севастополь как-то по-особому притих: на израненных артиллерийскими обстрелами улицах лишь кое-где горели костры, вокруг них мелькали тени спасающихся от холода защитников крепости; почти не появлялись всадники, гражданское население предпочитало не выходить из своих квартир. Но тишина была обманчивой: город замер в тревожном ожидании и, как затравленный охотниками зверь таится перед последним отчаянным прыжком, так и севастопольцы, эти кое-как одетые, изнурённые осадой и ранами, но воодушевлённые великой верою в
справедливость своей борьбы и в непобедимость России люди – военные моряки, портовые грузчики, рыбаки, солдаты, помогавшие воинам женщины и вездесущие босоногие мальчишки из бедных кварталов – все они соединили свои жизни и судьбы в один гневный кулак, готовый обрушиться на проклятых иноземцев, посягнувших на честь и славу черноморской твердыни.
Многое зависело от того, в чьих руках будет возвышающийся над городом Малахов курган – захватив его, враг мог не только контролировать Корабельную слободу и центр Севастополя, причалы, акватории Северной и Южной бухт, но и делал дальнейшую защиту крепости бесполезной. Поэтому именно здесь, на подступах к стратегической высоте, этой холодной ночью (на российском календаре в отличие от европейского всё ещё числился февраль) велась напряжённая тайная работа: тяжело чавкая сапогами, по осклизлой, кое-где припорошенной грязным снегом земле, то и дело спотыкаясь о камни, незаметно для врага двигались к Камчатскому люнету колонны русских воинов, раздавались приглушённые команды, звякало оружие.
         В группировку войск под общим командованием пехотного полковника Ивана Петровича Голева, которой предстояло атаковать левый фланг французов от Камчатского люнета в районе Докова оврага, входили три партии моряков -добровольцев («охотников», то есть вызвавшихся идти в бой по собственной охоте, желанию) из 1-го сводного морского батальона: отряд мичмана Петра Александровича Завалишина должен был двигаться по дну Докова оврага, ему с разных сторон помогали группы мичмана Николая Ивановича Макшеева и капитан-лейтенанта Николая Яковлевича Астапова. Батальоном командовал капитан 2-го ранга Лев Иванович Будищев.
Одновременно с моряками Будищева шла в атаку и группа лейтенанта Николая Алексеевича Бирилёва (Бирюлева) – 475 «охотников» из разных флотских экипажей, Охотского егерского полка и 6-го резервного батальона Волынского пехотного полка. Их маршрут пролегал от 3-го бастиона по Лабораторной балке, целью были английские части.
        –Ну, что, Михаил Дмитриевич, не соизволите ли вы присоединиться к нам? – спросил накануне Бирилёв у лейтенанта Головина. – Хотя, конечно, у вас, мон шер, есть возможность поработать лопатою в сводном батальоне его высокоблагородия Будищева...

    
        …С сентября, когда многие флотские экипажи Черноморского флота
сошли на берег и влились в состав сухопутного Севастопольского гарнизона, лейтенант Михаил Головин служил на 3-м бастионе – в самом центре
русских оборонительных линий на Южной стороне города, в Корабельной слободе, на обрывистой Бомборгской высоте. Против него располагались основные силы английских войск, прозвавших неприступную для них маленькую крепость «Большим реданом».
        Когда 5 октября 1854 года союзники предприняли первую массированную бомбардировку осаждённого города, англичане попытались сравнять 3-й бастион с землёю, обрушив на него всю ярость своих осадных пушек. Командиру этого оборонительного укрепления, капитану 2-го ранга Ивану Григорьевичу Попандопуло пришлось трижды менять артиллерийскую прислугу у своих орудий. Обливаясь потом и кровью, солдаты и матросы упорно отражали атаку, обстреливая врага из всех видов оружия. Наконец получил одно, а вскоре и второе ранение начальник бастиона, а оказавшийся рядом его сын – совсем молоденький юноша – был смертельно ранен.
        –Держитесь, ребята! Не посрамите нашу славу «честного бастиона»! – истекая кровью, успел крикнуть капитан 2-го ранга.
         Ивана Попандопуло и его сына поспешно отнесли в лазарет, где юноша,
попрощавшись с отцом, умер. Место командира бастиона занял капитан-лейтенант Евгений Иванович Лесли.
Английские ядра и бомбы сыпались на русские позиции, словно подарки дьявола. Они бешено врезались в каменистые края обрыва, на котором стоял бастион, разбрасывали далеко во все стороны тучи пыли, осколков камня и чугуна, обрушивали брустверы и разносили в прах защитные насыпи, фашины и мешки с песком, разбивали на части орудия, калечили и разрывали в клочья людей. Алые лужицы и кровоточащие ошмётки человеческой плоти всё больше скапливались под ногами суетившихся у своих пушек и, казалось, ничего не замечавших, озабоченных только боем, прокопчённых дымом моряков-артиллеристов, спокойно стояли в траншеях, тоже неся потери,готовые к контратаке пехотинцы, санитары и их помощницы из Корабельной слободы только успевали уносить с места сражения убитых и раненых. Смрад и смерть окутали бастион, но он продолжал огрызаться ответным огнём.
       – Ббб-ааа-х! Ббб-аа-х! – вдруг грохнуло и тресануло так, что многие,
оглохнув, потеряли на время сознание, других, будто лёгкие куклы, отбросило на десятки метров от места взрыва. Языки пламени, россыпь дощатых обломков и комьев земли взметнулись к небу, свет померк, и ядовито-вонючее сизое облако заволокло всё кругом, словно началось непредвиденное, но катастрофическое по последствиям извержение вулкана.
         Это раскалённое английское ядро угодило точно в бастионный пороховой погреб.
       – Его благородие Евгения Иваныча убило! – завопил кто-то среди наступившей на мгновенье тишины – совершенно краткой, почти незаметной для сторонних зрителей (если бы они там оказались), но похожей на вечность для участников трагедии – паузы между следующими друг за другом оглушительными разрывами продолжающих падать на бастион вражеских снарядов.
По площадке между перевёрнутыми орудиями, всевозможными дымящимися обломками, бесчисленными кусками чугунных ядер, свинцовыми пулями и картечинами, раскиданными тут и сям мёртвыми телами храпели, стонали, дёргали оторванными конечностями, ползали и звали на помощь ещё живые раненые бойцы.
Лейтенанту Михаилу Головину повезло: он уцелел.
        Из 22 имевшихся на 3-м бастионе морских пушек остались
неповреждёнными только две, но уже к ночи моряки и солдаты восстановили свои укрепления и навели на англичан новые орудия.
       – На то мы и честной бастион, что воюем с честью, так, дабы супостатам не с руки нас было побить! – говорили защитники «Большого редана».
          Они ежедневно наносили удары по позициям английских войск, их
снаряды тоже попадали в цель, наносили ощутимый урон британским частям. Достойно воевал и тамбовский дворянин лейтенант Головин: в декабре его наградили орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.
          Ещё в бою 5 октября Михаил Дмитриевич обратил внимание на удивительного храбреца – адъютанта 1-й бригады 4-й флотской дивизии Николая Алексеевича Бирилёва. Его назначили командовать аванпостами перед 3-м бастионом, и лейтенант по ночам совершал дерзкие вылазки против неприятельских позиций. <>

           За день до вылазки войсковой группы генерала Степана Хрулёва
лейтенант Головин явился на квартиру к новому сослуживцу и товарищу с твёрдым намерением записаться в «охотники», но прыткий Бирилёв, как всегда, опередил его своим безапелляционным вопросом.
          – Ну так что, Мишель выбор за вами: или кирка с лопатой, или пойдёте со мною на особое дело? – снова спросил Николай.
          – Иду с вами, Николай Алексеевич, хотя мой экипаж атакует под
началом капитана Будищева…
            Михаилу Дмитриевичу не нравились иностранные словечки и имена на французский манер, которыми так легко и, казалось, нарочно пользовался лейтенант Бирилёв. Тем не менее, когда кое-кто из знакомых офицеров почему-то (может быть, им так было проще?) называл адъютанта 1-й бригады 4-й флотской дивизии Бирюлевым, с трудом верилось, что они хотят подло насмехаться над храбрецом – он явно не играл в «бирюльки», не занимался пустяками, и ему прощались его некоторые слабости. Вот и сегодня Михаил Головин смотрел на собеседника – тёмно-русые, хорошо приглаженные волосы, прямой нос, опущенные вниз тонкие кончики усов, ясный, но как будто с холодной грустью взгляд небольших серых глаз – и снова, в какой уже раз дивился противоречию: Николай Бирилёв улыбался, а глаза у него не  веселились.
        – Правильный выбор, господин лейтенант! А насчёт своего экипажа не беспокойтесь: мне даны полномочия набирать в мой отряд любых волонтёров. И не надо ничего бояться, нам тут, в Севастополе, один лишь принцип жизни и смерти остаётся – как у казаков: или грудь в крестах, или голова в кустах! Постоим за Черноморский флот, за Отечество наше, не уроним нашей чести, не зря же наш бастион зовут «честным»…
Ночью Михаилу снился бой у Синопа: новейший 120-пушечный российский линейный корабль «Париж» – флагман левой кильватерной колонны контр-адмирала Фёдора Михайловича Новосильского – на всех парусах, подняв на мачтах боевой Андреевский флаг, стремительно рассекая волны, быстро, словно почуявший добычу хищник, приближается к стоящей в бухте на якорях турецкой эскадре. Холодный, перемешанный с дождём ноябрьский ветер – ост – зюйд – ост – не только помогает движению русской эскадры, но и приносит с собою влагу, поливая моряков дождевыми каплями и швыряя в их лица солёные морские брызги.
     Но стоящий рядом со своими матросами возле правого борта мичман Головин не ощущает неудобств: он весь наполнен восторгом, он не замечает дождя и ветра, не чувствует промокшего мундира, ему всё нипочём – ведь он молод, ему всего лишь 21 год, и он жаждет боя!
         Вот первым прогрохотал своими бортовыми орудиями турецкий флагман «Авни-Аллах», и сражение началось.
        – Приготовиться к бою! – отдаёт команду контр-адмирал Новосильский.
         –Лево руля! Встать на шпринг! Открыть бортовые порты! Комендорам зарядить орудия! – кричит в рупор командир корабля капитан 1-го ранга Владимир Иванович Истомин.
  Топот сотен ног по палубе, свистки боцманов – матросы спешат
выполнить команды начальства.
  И вот уже, встав на позицию, линкор «Париж» открывает огонь по
турецкой батарее № 5, потом даёт залпы по ближайшим кораблям противника – по корвету «Гюли-Сефид» и фрегату «Дамиад». Гордо реет в пасмурном небе Андреевский стяг, верно ведёт свои две кильватерные колонны к победе командующий русской эскадрой вице-адмирал Правел Степанович Нахимов, точно бьют орудия его главного флагманского корабля, возглавляющего правую колонну русских – линкора «Императрица Мария», и результаты очевидны: горит турецкий фрегат «Фазлы-Аллах», взлетает на воздух взорванный ядрами с линкора «Париж» вражеский корвет «Гюли-Сефид», выбрасывается на берег горящий, изуродованный слаженным огнём с двух российских флагманов (с младшего – «Париж» и старшего – «Императрица Мария») вражеский флагманский фрегат «Авни-Аллах», а после и другой фрегат – «Низамие». Удачно поражают своих врагов и другие корабли Нахимова и Новосильского – линкоры «Три святителя» «Великий князь Константин», «Ростислав» и «Чесма», а также фрегаты «Кулевчи» и «Кагул». Густым дымом, как серым пологом, укрылся город Синоп, уничтожены, лежат в развалинах его береговые батареи, пылают и медленно опускаются на дно, шипя и выбрасывая вверх и в стороны пепел и тлеющие головешки, разбитые корабли османов, будто беспомощные козявки, барахтаются в воде, спасаются от гибели сотни турок, плывут по морским волнам обломки судов, шлюпки с вовремя покинувшими свои суда моряками, и далеко вокруг разносится по ветру удушливый запах гари и пороха.
          – Благодарю за службу, братцы! – проходит вдоль выстроившейся на шканцах команды линейного корабля «Париж» контр-адмирал Фёдор Новосильский. – Я поздравляю вас с заслуженной победою, мои орлы! Вы – слава и гордость Черноморского флота, сегодняшний бой навсегда будет записан в историю Русского императорского флота и в историю России! Ура! 
          –Рады стараться ва-ше пре-вос-хо-ди-тель-ство! Ур-ра! Ур-ра! Ур-раа! – 
горланит команда.
           Непередаваемая, безумная радость и одновременно чувство
выполненного воинского долга и гордости за его результаты наполняют сердца русских моряков – и нижних чинов, и офицеров. Не может сдержать своих эмоций и молодой мичман Михаил Головин, подбрасывает высоко над палубой свою форменную фуражку, и порыв ветра уносит её за борт.
         – Ишь ты, как развеселился-то наш мичман Головин! Аж фуражку
потерял! Ну да ладно: это к счастью, и без фуражки молодец хорош и в бою ныне показал себя примерно! – смеётся капитан 1-го ранга Владимир Иванович Истомин.
  Над кораблями русской эскадры, в сером пасмурном небе, носятся, кричат, словно тоже радуются, морские чайки.
  В тот же день Михаила Дмитриевича Головина произвели в лейтенанты, а позднее наградили орденом Святой Анны 3-й степени с бантом и годовым жалованьем. Но во сне он этого не вспомнил…



          Вечером 10 марта 1855 года все участвовавшие в вылазке на
неприятельские позиции русские части скрытно сосредоточились в намеченных для атаки местах. Когда ночная тьма, словно заботливая мать, укрывающая одеялом своих детей, успокоила, умиротворила, сделала невидимым всё сущее на земле, генерал-лейтенант Степан Александрович Хрулёв посмотрел на свои серебряные карманные часы и тихо произнёс:
         –Ну что ж, ребятки мои, вот и настал ваш час… Как говорится, с Богом, вперёд!..
Полковник Голев вынул из ножен саблю:
       – Примкнуть штыки… За мной… шагом марш!  Соблюдай тишину…
Иван Петрович первым поднялся на бруствер Камчатского люнета и  по пологому фасу устремился вниз и во мрак. За ним бесшумно, словно привидения, последовали пехотинцы и сводный батальон морских экипажей во главе с капитаном 2-го ранга Львом Ивановичем Будищевым. Моряки кроме ружей несли с собою ещё и шанцевый инструмент – для разрушения неприятельских траншей. Вскоре сводный батальон разделился на три партии, каждая из которых пошла по своему маршруту.
Ночь выдалась безлунная, и ветер ослабел, зато заморосил мелкий ледяной дождик.
Особый отряд добровольцев под командой постоянного инициатора подобных вылазок в стан противника, уже прославленного и незаменимого «специалиста» таких дел – лейтенанта Бирилёва – пока что стоял на месте, на 3-м бастионе, ожидал своей очереди.
       – Пойдём, когда Голев и Будищев врубятся во французов, – объяснил свой план Николай Алексеевич. – И не робейте, братцы-«охотнички»: сегодня наша ночь, и вашей добычею станут не лягушатники, а британские Джоны-Булли, которые явно вас не ждут!
Глаза Бирилёва уже не казались грустными, они горели каким-то жутковатым огнём – как у замыслившего очередную охоту на опасного зверя опытного и свирепого охотника, но говорил он нарочито бесшабашным тоном. «Да уж, от этого молодца-весельчака всем британцам, которых он так фамильярно кличет Джонами-Буллами, точно не поздоровится!..» – то ли с завистью, то ли с затаённым упрёком подумал лейтенант Головин.
         Дождь усилился, а вместе с ним и холод. Михаил Дмитриевич плотнее укутал шею офицерским шарфом, натянул лакированный козырёк фуражки до самых глаз. Глядя на небритые, мокрые от дождя напряжённые лица матросов и их начальников, офицер старался подавить нарастающее волнение, отвлечься от неприятных предчувствий. <>


            …Вскоре неприятельские начальники пришли в себя и направили на место схватки свежие подразделения пехоты.
    Командир особого отряда «охотников» лейтенант Николай Бирилёв
ничего этого в темноте, конечно же, не мог видеть, но по грохоту боя и сверкающим слева от 3-го бастиона, в стороне чуть угадывающегося во мраке Малахова кургана и прятавшегося у его подножия Камчатского люнета ярким вспышкам догадался: наступает решительный момент.
           –Вот теперь, друзья мои, и нам следует взяться за дело! – встал перед строем своих воинов-волонтёров Николай Алексеевич. – Давайте-ка дружно и по-тихому всыплем британскому льву, пока он не очухался!
            Прозвучала команда, и пять с лишним сотен моряков и солдат из груп-
пы Бирилёва бесшумно, как бестелесные тени, двинулись на английские
позиции.
Лейтенант Михаил Головин шёл в голове отряда, рядом с командиром.
Он вдруг ощутил в груди противный, предательский холодок. «Эх, нет, не вернуться мне живым из этой ночной атаки, не вдохнуть более солёного морского ветра, не ступить ногою на родную тамбовскую землю... Эх, как жаль! Ничего не успел – ни жениться, ни наследников после себя оставить…» – пришла в голову непрошенная мысль. «Прочь, прочь все сожаления и предчувствия! Ведь его никто не заставлял участвовать в вылазке, он сам напросился… Сейчас одно лишь важно: дойти до неприятельских позиций и показать врагу, что Севастополь сражается, Севастополь не сдаётся, никогда не сдастся!.. Так вперёд и ни о чём не думать!» – сам себе приказал офицер.
  Головин одёрнул мокрую шинель, поглубже надвинул на голову фуражку. Он успокоился, он решил: будь что будет, а от судьбы не убежать.
  Отряд шёл по дну Лабораторной балки. С тудом выдёргивая сапоги из скользкой, припорошенной грязным весенним снегом глины, то и дело спотыкаясь во тьме о многочисленные валуны и камни, но молча перенося все трудности, русские бойцы приближались к британским траншеям.
          Англичане не ожидали на своём участке никаких сюрпризов и синтересом прислушивались к звукам разгоревшегося боя, который вели французы с прорвавшимися в их расположение русскими частями Голева и Будищева. Сидя в передовых окопах, бодрствовавшие подданные Великобритании – дозорные, а также дежурные рабочие-землекопы жарили на костре мясо и пили горячий кофе. Когда кто-то из часовых услышал подозрительный шум, донёсшийся из выходившей прямо к позициям английских полков Лабораторной балки, он окликнул предполагаемых непрошенных гостей:
         – Стоп! Ху из ит? Вэйт, ху гоу?
   Опытный в таких делах лейтенант Бирилёв подготовил ответ заранее.
          –Свои! Не стреляйте! Мы – французы! – громко прокричал по-английски
командир русских «охотников».
  Успокоившийся часовой объяснил товарищам, что, мол, пришли союзники, и опустил ружьё.
«Бирилёвцам» этого только и нужно было.
        – Бить штыками! Вперёд! – уже по-русски приказал лейтенант.
           В полной тишине отряд бросился на дозорных и рабочих и мгновенно
смёл их. Оставшиеся в живых британцы, побросав оружие и инструменты, вереща от страха, сея панику, со всех ног помчались к основным траншеям и батареям.
         – Атакуем, пока они не очухались! – распорядился Николай Бирилёв…
   А в это время бой на подступах к Камчатскому люнету достиг кульминации. Русские войска освободили от врага не только свои ложементы, но и захватили две французские траншеи, а затем и пушки: батальоны Камчатского и Днепровского пехотных полков на плечах бегущего неприятеля ворвались в расположение его постоянных позиций, бросились на артиллеристов, перебили их и опрокинули орудия, а моряки Льва Ивановича Будищева разрушили значительную часть укреплений. Досталось уже и англичанам: группа мичмана Николая Ивановича Макшеева атаковала их батарею № 8. А потом севастопольцев уже трудно было остановить – они снова бросились в бой, причём моряки побросали инструмент и вместе с солдатами ощетинились штыками, и им удалось отбросить вражеские части ещё дальше – за первую линию их дислокации – так называемую «1-ю параллель».
            Но тут заговорили соседние французские и английские батареи, им
ответили русские, и вскоре вся Корабельная сторона Севастополя запылала в разрывах, ночное небо, словно огненные кометы, осветили летящие с разных сторон трассы раскалённых пушечных ядер. При этом грозном освещении свежие колонны французского экспедиционного корпуса начали своё контрнаступление…
            Особый добровольческий отряд лейтенанта Николая Бирилёва ворвался на батарею № 7 английских войск. Командир первым опустил свою саблю на голову британскому канониру.
          – Бей проклятых Джон-Буллей! Уничтожайте всё на своём пути! Не
оставляйте ничего, что потом может служить против нас! – метался по вражеской позиции лейтенант.
    Моряки, егеря Охотского полка и солдаты Волынского пехотного полка помнили те беспощадные обстрелы, которыми артиллерия Великобритании убивала и калечила севастопольцев – военных и гражданских, стариков и детей, мужчин и женщин, и они знали своё дело, их ничто не могло остановить – уничтожали англичан без сожаления, крушили их пушки и, вооружившись найденными у врагов лопатами и кирками, сносили с лица земли их ненавистные укрепления.
    Михаил Головин схватился с британским артиллерийским сержантом. Крепкий рыжий парень всё норовил ткнуть Михаила примкнутым к штуцерному ружью штыком, но лейтенант ловко увёртывался от сверкающего в ночи стального жала и наносил противнику удары саблей. Наконец они оба споткнулись в темноте о кучу сложенных у орудия круглых бомб, и повалились друг на друга. Оказавшийся снизу сержант, видимо, неудачно ударился о чугунную поверхность собственных ядер головою, и его рука на мгновение выпустила штуцер. Упавший на врага сверху моряк не растерялся, бросил бесполезную саблю и выхватил из ножен своё главное морское оружие – кортик.
           –Вот тебе, сволочь, получай!
            Головин со всего размаха вонзил узкий клинок прямо в толстую шею врага. Англичанин дёрнулся, попытался повернуть побагровевшую физиономию к русскому офицеру, но не смог, выпучив глаза, захрапел и задёргал ногами, его сильные крестьянские пальцы потянулись к своему убийце. Михаил выдернул кортик и воткнул его сержанту в грудь – по самую рукоять. Британец сразу сник и затих, из его раны в шее ещё несколько секунд хлестал кровавый фонтанчик, но скоро и он превратился в иссякающий ручеёк. Лейтенант механически снова вытащил оружие, и не выпуская его из руки, поднялся. Он сделал несколько шагов в сторону горевшего на батарее костра. При его свете он вдруг разглядел, как с кончика кортика упала алая капля. Её вид почему-то вызвал у моряка приступ рвоты.
          –Ничего, Мишель, это только с первого разу так, а после привыкните! – «успокоил» товарища по оружию проходивший мимо лейтенант Бирилёв.
           Отряд «бирилёвцев» уже закончил свою расправу с артиллерийской прислугою и с самими орудиями британской батареи № 7, и моряки поспешно уничтожали теперь неприятельские земляные укрепления. Теперь все их мысли были только об одном: как успеть выполнить работу до начала вражеской контратаки? А это непросто, ведь глубокие и длинные окопы английские рабочие копали не одну неделю. Для подсветки моряки зажгли принесённые с собою и найденные у англичан факелы.
           Михаил Дмитриевич, как и все другие «охотники» из флотских экипажей, схватил брошенную британцами лопату и изо всех сил налегал на черенок. Рядом молча, хрипло дыша, с ожесточением трудились лишившиеся своих кораблей, пополнившие Севастопольский гарнизон бывшие канониры, боцманы и рядовые палубные матросы. Пот разъедал глаза, шинели и мундиры распахнуты, у кое-кого и вовсе брошены наземь, белые полотняные рубахи – непременный атрибут идущего в смертельный бой русского воинства – запачканы и отсырели.
          – Быстрее, быстрее, ребята! – подгоняли матросов морские офицеры.
          – Беглый огонь по второй линии неприятеля! – командовали пехотные начальники.
           В районе Камчатского люнета и Докова оврага снова послышалась
частая пальба, всё методичнее гремели орудия с русской и с неприятельской сторон. В зловещих отсветах продолжающегося боя и при свете факелов Михаил Головин увидел незабываемую картину: сотни людских спин, согнувшихся над полуразрушенными вражескими траншеями, груды земли и камней, вывороченные брёвна, мелькание лопат, ломов и кирок, дождь и грязь, вдали разрывы артиллерийских гранат и бомб, повсюду убитые британские солдаты, плотные цепи залёгших русских пехотинцев, ведущих стрельбу куда-то вперёд, в сторону второй линии («параллели») английских войск, туда, где уже слышна приближающаяся гортанная речь опомнившегося и готового к контратаке врага, и надо всем этим – равнодушное чёрное небо…
            И всё же храбрецы-«бирилёвцы» успели многое: вывели из строя 10
английских пушек и мортир, 8 из которых заклепали, захватили в плен одного офицера и 6 рядовых, а также унесли собою трофеи – 70 кирок и 50 лопат. Пришёл приказ от генерала Хрулёва: оказать помощь группам сводного морского отряда, ведущим бой у Докова оврага.
           – Ну что ж, братья-«охотнички», мы своё дело сделали, а теперь окажем помощь нашим товарищам? А то они без нас пропадут! – весело улыбаясь, повернулся Николай Алексеевич к солдатам и матросам.
           – Ведите нас, ваше благородие, мы своим завсегда подмогнём! –
ответили Бирилёву из темноты.
             Отряд быстро построился в колонну. Ему предстоял новый бой. Все ждали сигнала к движению.
             Лейтенант Головин встал в крайний ряд. Он выпрямился во весь рост, потянулся, от непривычного труда шанцевым инструментом ныла поясница. Подумалось: «Как же приятно всё же чувствовать свою нужность для страны, для всех этих людей – его сотоварищей по обороне Севастополя!.. Казалось бы, что такого невероятного они сотворили? Ну, уничтожили одну батарею противника, но ведь через день-два враги восстановят её и опять начнут бомбардировать наш город… Но сколько за эти два дня будет сохранено русских жизней?! А ещё пусть захватчики, пытающиеся покорить Крым и одержать победу над Россией, помнят: в любую ночь мы – русские воины – можем снова прийти и напомнить им сегодняшнюю вылазку! Пусть боятся нас эти наглые и безмозглые англо-саксы, эти Джоны-Булли и их союзнички  – галлы-лягушатники...»
             Михаил Дмитриевич улыбнулся, на ум пришли более радостные мысли: «А мои-то братишки и сестрёнки ничего не знают о моих делах, небось спят себе! Как я их всех люблю!» Перед глазами вдруг поплыли картины далёкого, уже какого-то неправдоподобного теперь детства. <>

             Прозвучала команда, и колонна уже собиралась уйти в темноту, как
вдруг со стороны, откуда шли контратакующие британские пехотные батальоны, прилетело несколько дальнобойных штуцерных пуль. Англичане давно уже не стреляли свинцовыми кругляшами, как русские, их пули были конусообразными и обладали большой убойной силою.
             Михаил Головин даже не успел услышать звука выстрелов, он только почувствовал внезапный мощный удар в бок, в последний раз мелькнула мысль: «Что это? Меня убили?.. Так просто...», и сознание его помутилось, и он рухнул куда-то во мрак...
            –Ваше благородие!.. Господин лейтенант!..
            Стоявший рядом матрос подхватил слабеющее, истекающее кровью тело.
           – А, чёрт! Как не вовремя… Головин, что же ты, дружочек, как же так?..  Посветите чем-нибудь! – прибежал командир отряда.
             Михаила Дмитриевича положили на землю, матрос расстегнул на нём шинель. Один из солдат принёс зажжённый факел.
           – В бок навылет … Прямо через сердце… Сразу кончился, не мучился… – констатировал матрос.
             Те, кто оказались поближе и мог видеть случившееся, обнажили головы, перекрестились.
            – Жаль лейтенанта, хороший был, добрый человек… Я с ним на линейном корабле «Париж» при Синопе был… – произнёс кто-то из нижних флотских чинов.
     Быстро соорудили что-то наподобие носилок, погрузили на них
неподвижное тело погибщего, и отряд пошагал вперёд.
       Пути Господни неисповедимы: никто из стоявших в строю сотен людей не пострадал, но кто-то должен был всё же распрощаться с жизнью. Этим «кто-то» стал герой нашего повествования. Почему именно он, зачем
прервалась жизнь совсем молодого, 23-летнего, человека, боевого русского офицера? Нам этого никогда не узнать…