Исповедь меча и пергамента

 
Я родился в 1665 году, под жарким солнцем Лероны, в замке, чьи стены помнили времена, когда наши предки диктовали законы целым провинциям. Род де Борисов, хоть и поблёкший от времени, как старые гобелены в зале, всё ещё носил в себе гордость столетий. Отец мой, граф часто повторял, что наша бедность — лишь временная ржавчина на клинке нашей чести. Его шрам, тянувшийся от ключицы до сердца, был живой летописью подвига при осаде Милори: тогда он, под градом стрел, водрузил королевское знамя на вражеской стене, а голландское копьё едва не отправило его к предкам. Матушка, баронесса де Множу, вытирала пыль с фамильных портретов и учила меня читать Вергилия, пока отец, хромая, водил меня по опустевшим конюшням, говоря: «Смотри — даже камни здесь шепчут о славе». 

До семнадцати лет моим миром были библиотека с потрескавшимися фолиантами и виноградники, где крестьяне, словно не замечая нашего упадка, кланялись мне, как и сто лет назад. Но однажды весной, когда отец, разглядывая письмо из Парижа, произнёс: «Пора», я понял — детство кончилось. Матушка, обняв меня у ворот, вложила в руку серебряный крест с гербом: «Пусть он напоминает, что ты носишь в крови два рода — воинов и поэтов». 

Чёрные гвардейцы — элита, тень короля. Мою шпагу, подарок отца, в полку осмотрели с усмешкой: «Старомодная, но для дворянина сойдёт». Здесь, в лагере под Лиллем, где земля пропитана порохом и болотной сыростью, я учусь быть винтиком в машине войны Людовика. Когда мы идём в атаку, я слышу не только рёв пушек, но и тихий голос матери, читающей Сен-Экзюпери, и хрип отца, командующего: «Вперёд!». 

Иногда, глядя на дым сражений, я думаю: слава — это призрак. Но пока мой клинок поднят за Францию, они не умрут. И если судьба подарит мне рану, как у отца, я приму её как орден — знак, что наша история продолжается.