В немецком плену

Рукопись публикуется в авторской редакции. Исправлены некоторые опечатки. Дедушка специально нанимал машинистку,  надиктовывал ей строки, и так получились небольшие мемуары.

Я очень хорошо помню, что после надписи в заголовке «Бухенвальд» шёл рассказ о концлагере. Сейчас я вижу, как на рукописи отрезана страница после описания въезда  в лагерь. Кто это сделал и зачем – не знаю.
Семен Григорьевич рассказывал людям о Бухенвальде своими словами. Он посылал рукопись в журнал «Красная Звезда» в 1967 году. Но её не приняли.

ШАМРАЙ СЕМЁН ГРИГОРЬЕВИЧ

I
Шёл 1942 год. Фашистские полчища лезли в глубь нашей Родины, как спрут, распуская свои кровавые щупальца от Балтийского моря до берегов Черного моря. Лезли на Москву, Ленинград, вторглись в пределы Крыма. Уже прогремела слава о историческом разгроме фашистов под Москвой, но война еще только вступала в свою стадию.
В первых числах мая 1942 года меня в составе 142-й отдельной стрелковой бригады перебросили на побережье Черного моря г. Новороссийска в расположение Сев. Озерейка (участок, занимаемый первым батальоном) с назначением противодесантной обороны, а до этого она формировалась во Владимировском районе Сталинградской области. В Крыму шли ожесточенные бои за Керчь, Джанкой, а далее и Феодосию. Это видно было из того, что к берегам нашего расположения прибоем вынесло труп русского майора в полной форме, а еще труп, голова которого совершенно разбита о скалы, неузнаваемый, и только по одежде можно судить, что он тоже русский Солдат. Из этого можно сказать вполне ясно, что произошло сражение при высадке нашего десанта с моря. Всё это еще раз напоминало, что война идет кровопролитная.
Во второй половине июня 1942 года, когда Севастополь был в опасности, нашу бригаду на лидере «Ташкент» и других военных судах перебросили в Крым.
Первое воздушное крещение мы получили на море, и только благодаря сильному вооружению зенитных установок лидера «Ташкент», а также нашей поддержки пулеметным огнем. Мы благополучно вышли из зоны воздушного обстрела. Бомбардировщики противника, разбросав свои бомбы в беспорядке вблизи идущего лидера ушли в сторону Крыма и больше не появлялись с наступлением ночи.

26 июня в 12 часов ночи нашу бригаду доставили в Севастополь. После высадки мы начали передвигаться в назначенный сектор. Не имея в достаточном количестве транспорта, передвижение происходило в полной загруженности всего личного состава техникой, боеприпасами и другим снаряжением до рассвета, после чего, используя укрытие места и защитную маскировку, ожидали следующей ночи, способствующей дальнейшему продвижению. Этим самым избегали внезапного нападения авиации противника и выявления нашего расположения. Мы достигли намеченного рубежа и заняли оборону. Ночное зарево пожарищ тревожило нас, это горел Севастополь. В это время в северной части города шли ожесточенные бои.

С раннего рассвета бесконечной вереницей шли вражеские самолеты и бомбили береговые укрепления и бухты: Стрелецкую, Камышовую и другие. Корректировщики врага все чаще стали появляться над нашей линией обороны. Мы вели подготовку к будущему сражению: изучали местность и обстановку, минировали подступы и вели другие оборонительные работы преимущественно в ночное время.
30 июня нам было объявлено, что связь с Большой землёй прекращается, пишите последние письма.
Из этого видно было, что судьба наша решается на поле боя. Впереди враг, позади море. Но выход был один – победа или смерть!
Приказ командования бригады был доведен до всего личного состава, в нем говорилось:
«Товарищи бойцы, командиры и политработники! Враг готовит большое наступление. Мы дали клятву нашему Правительству и партии защищать свою Родину от фашистских захватчиков. Будьте стойкими и мужественными! Бейте врага не щадя сил и жизни! За полный разгром врага! Смерть немецким оккупантам».
Ночь была коротка, и не до сна. Все готовились к будущему сражению. Углубляли свои окопы и отдельные ячейки, как будто в  этом была вся сила. Производили маскировку боевых точек, пополнялись боеприпасами.
В эти напряженные минуты многие жили одной думой: где-то далеко остались их жены, дети, отцы, матери или любимые девушки, а завтра, может быть, в последний раз увидят свет и навсегда останутся под Севастополем в этих окопах. Кровь невольно сжималась в сердце, а ненависть к врагу еще больше усилилась.
Вечером, когда стемнело, мы пообедали и запаслись водой. Закурили нашей махорки, и сразу на душе стало веселей, хоть песню запевай  «Что день грядущий нам готовит». А готовил он нам следующее.
Утром 1 июля противник открыл артиллерийский огонь по нашей обороне, перешел в наступление, ведя пулеметный и минометный огонь. Рвались снаряды, мины, падал свинцовый дождь. Фашисты несли смерть защитникам нашей Родины. К отражению врагу мы были готовы и ожидали только сигнала. Это была тяжелая минута.
Взлетела белая ракета, одна, вторая, и тут же почти одновременно застрочили пулеметы, заработали минометы, послышался гул нашей артиллерии, и сила огня понеслась на головы фашистов.
Противник подходил всё ближе, и в своем продвижении применил тактику перебежками.
Мы занимали незначительную возвышенность, обзор поля сражения большой, но рассматривать было некогда. Каждое подразделение вело огонь по ранее намеченному сектору, поражая живую силу противника.
Потери убитыми и ранеными  росли с обеих сторон. Уже клонило за полдень, но солнце стояло почти в зените. Жара поражающая, жажда пить, но воды уже не было. Не было воды и вечером, так как противник разбил хозяйственную часть и вывел из строя водокачку.
Противник несколько раз стремился развить свое наступление, но, неся большие потери,  и видя нашу стойкость, ослабил свои действия и дальнейшее наступление прекратил.
Вечером, когда стало полное затишье, мы похоронили убитых товарищей у своих окопов, а раненым оказали помощь.
В нашей роте были убитые: пулеметчик станкового пулемета сибиряк от прямого попадания снаряда в его окоп, судя по изуродованному пулемету, два минометчика и несколько бойцов. Раненых оказалось значительно больше, в том числе и мой связной – автоматчик. Он находился рядом со мной, и разрывом снаряда с моего бруствера оглушило меня,  а его ранило осколком. Но в скором времени я пришел в себя и почувствовал, что еще жив, и мой автомат снова заработал.
Значительные потери были в третьей роте первого батальона. Третья рота занимала оборону уступом к противнику левого фланга.
Страх и робость, которую испытывали перед боем, стали покидать нас. Только сон побеждал все, даже страх перед смертью.
Мы на К.П. комроты ст.л-та ПОЛТОРЖИЦКОГО, он только прибыл со штаба бригады и изложил нам обстановку, а именно: противник сосредоточил в нашем направлении большие силы. которым мы должны противостоять. Обещают прибытие самолетов для подкрепления. Последнее нас воодушевило.
Наше короткое совещание было прервано вылазкой противника, который в вечерних сумерках, приблизившись к нашей обороне, открыл пулеметный огонь, что заставило многих ложиться на землю, кто был вне окопа. Мы посылали ответный огонь. Такая ночная перестрелка сократила и так короткую ночь.
Сон очаровал многих. Не слышно ни разговоров, ни отдельных взрывов и выстрелом, как будто всё стало мертвым. Только временами слышны были ворчание моторов наших самолетов У-2, летчики которых вели ночную разведку и связь, так слегка слышны были отдаленные шумы морских прибоев.
Луна вышла из-за горизонта и  медленно поднималась в чистое небо без единого облачка, что предвещало следующий знойный день.
2 июля после непродолжительного артиллерийского обстрела снова поползли фашисты. В воздухе появились самолеты, гул которых нарастал с приближением их. С правого фланга показались танки, откуда их не ожидали. Это нас привело на некоторое время в волнение. Бой разгорелся и принял ожесточенный характер. Противотанковыми ружьями и бутылками с самовоспламеняющейся жидкостью было подбито несколько танков противника, но этого было мало. Нашей авиации не было, и мы несли большие потери в живой силе.
Перед боем нас воодушевили прибытием наших самолетов в количестве 30-40, но где они? Мы верили и ждали, но напрасно.
Штурмовики противника зачастую проносились почти над самыми головами, поливая свинцом с крупнокалиберных пулеметов, и им никто не смог противостоять.
Пыль, дым и оглушительные разрывы снарядов сливались воедино. Управление боем нарушалось, связь отсутствовала.
 Уже в первой половине дня в нашей роте убиты командир второго взвода мл.л-нт ПРИЖИВАЛОВ, командир третьего взводы мл.л-нт ЮСУПОВ, погиб и п/политрука нашей роты от прямого попадания снаряда в его окоп, не считая потери рядовых бойцов нашей и других рот и батальонов.
Силы были неравные, но стойкость велика. Пулеметно-автоматный и ружейный огонь то ослабевал, то снова возрастал, но интенсивность падала.
Наша артиллерия периодически наносила удары по танкам, не давая им полностью господствовать на поле боя. Но враг, имея превосходство в технике, оказался сильней, он сломил нашу оборону. Наша бригада полностью потерпела поражение, и только немногие с боями, но уже в беспорядке отошли на юго-запад по направлению к Херсонескому маяку, куда отходили и другие части, защищавшие Севастополь.
Враг полностью овладел городом.
3 июля враг начал теснить нас к морю. Мы вошли в состав сборной приморской бригады, которая большие напоминала не бригаду, а какое-то сборное войско. Наша 142-я ОСБ перестала существовать.
К 10-ти часам дня противник охватил нас полукольцом, перешел в наступление, ведя минометный и пулеметный огонь. Мы открыли встречный огонь и с криком УРА несколько раз   переходили в наступление. Но атаки были слабые, не хватало боеприпасов и нужного вооружения, и, неся большие потери, быстро приостанавливались.
Видя нашу решимость, враг применил реактивную артиллерию, от которой после разрывов снарядов,  на занимаемом нами небольшом участке земли, стоял столб пыли. Смерть стала видима в глаза.
С одной стороны мощь артиллерийского и минометного огня противника, унесшая многие человеческие жизни у Херсонеского маяка, с другой бескрайнее море. Это всё, что  осталось для выбора.
Бойцы (солдаты) и командиры, измученные предыдущими сражениями, усталые и голодные, множество раненых, которым никакой помощи не оказывали, умирали, боеприпасы кончались. Жизнь и смерть стали безраздельны.
Враг пленил остатки войск.
Так закончилась многих судьба под Севастополем.

II

Нас собрали в колонну. Женщин и раненых оставили на месте. Немецкие офицеры, заметив у командного состава значки различия и звездочки на пилотках, срывали их и бросали на землю. Многие, не дожидаясь такого надругательства, стали сами снимать знаки различия и звездочки, пряча их в карманы.
Здесь же были отобраны бойцы и командиры-евреи, их было немного, которых под конвоем полицаев в сопровождении фашиста отвели на небольшое расстояние от нас и расстреляли.
Как стадо, погнали нас по пыльным Крымским дорогам. Колонну, в которой находился я, сопровождал офицер на лошади, а конвоировали несколько солдат, а в большинстве полицаи.
Путь был тяжелый и опасный, отстающих расстреливали. Этим скорость колонн увеличивалась. Ни воды, ни пищи не давали, и многие и так уже обессилели, отставали, их ожидала только смерть. Слышны выстрелы пистолета, и невольно оглядываешься назад – это фашист пристреливает отставшего товарища. Некоторые из пленных, не имея больше сил идти, садились у обочины дороги, офицер, следовавший сзади, подъезжал на лошади и расстреливал  в упор.
Проходя мимо ручья, я и многие другие бросились с котелками, чтобы на бегу почерпнуть воды, но тут же раздались выстрелы конвоиров, и здесь один товарищ навсегда остался у ручья. Всё же многие почерпнули воды, которой досталось по несколько глотков. Каптенармус нашей роты Пашка из Одессы не мог дальше идти от слабости и хотел тоже сесть у обочины дороги, чтобы раз и навсегда закончить свои мучения. Я приказал ему бросить шинель, с которой он еще не расстался, взял его под руку и внушил, что надо крепиться день, два, а может и больше, но это мучение должно закончиться.
К вечеру нас привели в небольшое селение и загнали в какие-то сараи на ночь, где мы провели первую ночь в неволе. По просьбе дать етсь и пить, было пообещано, что всё будет утром. А ранним утром снова дорога, палящее солнце, и смерть до самого лагеря Инкерман.
Лагерь находился на склоне небольшой сопки, обнесенной колючей проволокой. Внутри никакой надстройки не было. Это дало понять, что судьба на этом не решена.
У подножья сопки внутри лагеря стояло несколько деревянных бочек, в которые насыпали отрубей и заливали холодной водой из ручья. Это и была пища, которой кормили нас около недели.
Сначала мало кто мог есть это «кушанье», но голод своё требовал и заставил есть, чтобы не потерять остатки сил и не умереть.

ЛАГЕРЬ В ОВОЩЕХРАНИЛИЩЕ

Через 3-4 дня снова дорога. Нас перегоняли в Симферополь. По дороге мы проходили мимо больших немецких кладбищ. Это свой приют нашла непобедимая армия Гитлера.
На окраине города Симферополя в большом дворе овощехранилища, как и предыдущий, обнесенный колючей проволокой был лагерь.
Фашист прогнали нашу колонну через весь город, чтобы похвастаться своими успехами.
Население, видя таких измученных, понурых воинов, невольно покачивало головами, а женщины, вышедшие на улицы, начали переспрашивать, называя фамилии близких и родных. Полицаи, конвоировавшие колонну, препятствовали сближению женщин с пленными, отталкивали их и угрожали.
Однако же некоторые женщины шли по тротуару, надеясь хоть кого-либо узнать из своих.
Первая ночь в семфиропольском лагере казалась ещё более тяжелой. Многие, у которых сохранили шинели, расположились во дворе под открытым небом, а большинство забилось в подвалы на стеллажи.
Наступил день, который нес новые лишения. В лагере появились офицеры и полицаи, где и было объявлено: «Всем командирам, политрукам и комиссарам подойти к стенке у ворот. Кто не выполнит приказа и будет обнаружен, тот будет расстрелян».
Из собравшихся командиров и политработников сняли сапоги и ремни и куда-то угнали. Среди них было и наш командир 1-й роты – ст.л-нт ПОЛТОРЖИЦКИЙ и  некоторые командиры бригады. Командира 1-го батальона ЗАХАРЬЯНА я больше не видел. О дальнейшей их судьба нам не было известно.
Своей грязной одеждой я ничем не отличался от рядовых солдат, шинели у меня не было, а знаки различия со всех командиров были сорваны при пленении. На приказ выйти к воротам я и некоторые другие не вышли. К тому же я готовился со своими оставшимися товарищами по роте совершить побег, к которому представилась возможность значительно позже.
И потекли томительные дни. Голод. Мучительное раздумье перед неизвестностью. Возникшая эпидемия «дизентерия» валила с ног людей. Участилась смертность.
Среди пленных были и врачи. И только благодаря их помощи добились получения марганцовки и этим восстанавливали организм.

ПОБЕГ

В конце июля 1942 года поездом в товарных вагонах, набитых до отказа пленными, под усиленной охраной, перевезли нас к Крымскому перешейку. Дальнейшего пути не было. И снова погнали нас, теперь уже по украинской земле.
Приморская равнина, не окинешь глазом. Только изредка появляются небольшие кустарники в лощинах, да кое-где вдали виднеются лесные массивы – это лесозащитные полосы. Невольно вспоминалось, как по этим Таврическим просторам гуляла первая конная Буденного, громя врангельские полчища. А сейчас М.С.Буденный – командующий Северо-Кавказским фронтом, и мы, его солдаты, понурив головы, идем по своей родной земле, а в душе ненависть и презрение к врагу.
Вот уже полдня гонят нас по пыльной дороге. Усталых от голода и жары, жажда пить и есть, и вдруг показался лес. Он приковал многих взор. Давно уже многие думали найти счастливую минуту, чтобы при первой возможности сбежать. Лес быстро приближался, и нам стало ясно видно, что он растянулся на два-три километра на обе стороны дороги. При входе в лес дорога сузилась, и колонна проходила вплотную с деревьями. Охрана потеснилась и пошла рядом с пленными. Лес был не густ, но деревья большие.
У дороги в лесу оказалась группа детей дошкольного возраста со взрослой женщиной. Как только прошли детей, ту же один за другим побежали в лес пленные. Но, заметив нас, конвой открыл стрельбу. Лес был небольшой, и уйти сумели только счастливцы. Десять человек были схвачены при окружении леса. Не посчастливилось уйти и мне, я тоже был схвачен вместе с ними.
Оказалось, что лес был всего на 50-60 метров вглубь дороги. Тут же сразу за лесом всех посадили на землю, и был сделан привал.
В пятидесяти или более метров от дороги у самого леса расположен небольшой населенный пункт. Был воскресный день, и многие жители, в основном женщины и дети, начали приближаться к пленным. Мы находились в пятидесяти метрах от общего привала под охраной конвоя.
Появился немецкий офицер, в чине майора, рядом с ним шла солидная, среднего роста дама, по очертанию наружности и форме одежды можно было судить, что она не немка. За ними шел мужчина среднего возраста. Подойдя к нам, переводчик начал задавить вопросы: «Почему мы сделали побег?» И что немецкое командование за побег только расстреливает. Офицер также посылала нам угрожающие слова, произнося их с выкриками «Русский армий капут!», «Большевик капут!».
Мы начали объяснять переводчику, что хотели сорвать кукурузу для еды. В действительности, рядом с лесом совершенно вызревшая стояла плантация кукурузы. Но выдуманная история не привела к успеху. Нам приказано встать и следовать вперед в сторону от привала. Трудно сказать, что у многих из нас было в это время в мыслях нас отвели в сторону на сто или более метров в сопровождении пяти вооруженных конвоиров и посадили на землю.
Мы начали объяснять переводчику, что хотели сорвать кукурузу для еды. В действительности, рядом с лесом совершенно вызревшая стояла плантация кукурузы. Но выдуманная история не привела к успеху. Нам приказано встать и следовать вперед в сторону от привала. Трудно сказать, что у многих из нас было в это время в мыслях, нас отвели в сторону на сто или более метров в сопровождении пяти вооруженных конвоиров и посадили на землю.
Прошел час, а, может, и более, мучительного времени. Подошел переводчик с распоряжением.  Но что делать? Бежать — значит быть расстрелянным, местность кругом открытая, а силы окончательно упали. Нас начали избивать, а после чего заставили бежать в общий строй. Это и было то спасение, на которое мы не рассчитывали.
Население в это время кормило пленных.
Вечером того же дня нас пригнали в Херсон и загнали в тюремный двор на ночь, а на следующий день нас пригнали в Николаев в лагерь, который был расположен на территории большого  завода «Марти».
Ежедневно нас гоняли в порт на работу для выгрузки из барж угля и других материалов, и погрузку в баржи награбленного добра. Гоняли и на другие принудительные работы.
Работать никто не хотел, но а если и работали, то только под угрозой. Эсэсовцы не раз применяли палки в избиении пленных. Многие стали не выходить на работу, участились болезни. Бани не было. Медицинская помощь отсутствовала. Участилась смертность.

III.ЛАГЕРЬ В ЛЕСУ
Поезд увозил нас на запад.  Чувства у всех были подавлены. Товарные вагоны были с нарами, в которые погрузили нас до полной вместимости. На крыше протянуты телефонные провода и установлены пулемёты.  Люка перепутаны колючей проволокой и забиты железными полосами. Это было в последних числах августа.
На больших остановках, один раз в сутки кормили приготовленной похлебкой и давали по небольшому куску хлеба. В вагонах духота и жара, дышать было совершенно нечем. Всё это настолько утомительно, что стало безразлично, куда бы не привезли, только быстрее. Ещё больше мучительно на больших остановках с длинными стоянками. Счёт дней и чисел был потерян, да они нас и не стали интересовать.
Поезд остановился на небольшой станции в лесу. Это было в первых числах сентября. Утром через щели в люках видно было бродивших по перрону эсэсовцев с автоматами.
       Послышался стук открывающихся дверей вагонов. Подана команда — Выходи! К вагонам подходили эсэсовцы и кричали: - Люсь! Шнель! Шнель!
Нас построили в колонну. По бокам стояли эсэсовцы с автоматами. Один из офицеров, владеющий русским языком, сделал предупреждение: идти и смотреть только вперед, по сторонам не оборачиваться. Ко всем нарушениям будет применяться оружие. Подана команда, марш! И мы пошли по указанному направлению.
      По обе стороны дороги стоял не очень густой лес  из хвойных и лиственных пород. Строений не видать было на всём пройденном пути.
        Через 1,5-2 часа нас пригнали в лагерь.  Он именовался «Шталаг № 326».
         Лагерь был обнесён колючей проволокой и разбит на несколько секторов, внутри которых стояло по два-три больших барака в ряд. Вокруг лагеря стоял лес с большими деревьями. Всех нас пригнанных поместили в большой сектор, по всей видимости, он был карантинным. Через час-полтора небольшими партиями начали гонять в баню, расположенную здесь же внутри лагеря. Баня была с холодным душем и вонючей дезинфекцией. Здесь же каждому повесили на шею металлическую бирку, размером чуть побольше спичечной коробки. Каждая бирка была под номером. Мой номер был 88826.
      Эту ночь в фашистской неволе, где-то далеко от родного края, от родных и близких, многие долго не смогли уснуть. Вели разговоры о последних  фронтовых  событиях, о прошлой жизни и работе, а самый занятый разговор был о том, что может нас ожидать. Некоторые уже сумели узнать, что здесь долго не держат, а угоняют куда-то на каторжные работы, но где находится этот лагерь, узнать пока никто не смог.
     Ночь прошла, как и предыдущие. Утром снова колючая проволока и неизвестное будущее. Но будущего долго ждать не пришлось.

БЛОК «СС»

      Появление немецких офицеров привело в движение полицаев, которые тут же выстроили всех в строй.
     Пять офицеров эсэсовцев стояли и курили сигары. Поближе к воротам стояли четыре полицая с саблями на боку.
      Подана команда, налево! Тут же все сделали поворот. Вновь повторилась команда, по пять человек на три шага вперед, марш! Первая пятерка продвинулась вперед, а за ней вторая и т. д.
    Офицеры рассматривали в лицо и по внешности каждого пленного, и, заподозрив кого-либо из пятерки  – указывали пальцем на жертву. Русь, ком! Значит, надо выходить. Если кто медлил с выходом, к тому подбегал полицай и за руку вышвыривал в сторону.
  Такое терзание проходило о тех пор, пока не прощупали всех военнопленных.
  Фашисты отбирали политически неблагонадежных военнопленных гитлеровским порядком, в частности политработников, офицеров, евреев и других.
   Шестьдесят пять человек, в числе которых оказался и я, построили и погнали в отдельный блок, носивший название «Блок «СС». В это время там уже было около трёхсот человек.
   Здесь находились только советские люди: русские, украинцы, белорусы, небольшое количество армян, азербайджанцев, грузин и других национальностей. Среди отобранных много было и рядового состава.
  Блок был в конце лагеря, обнесенный двойной кольцевой колючей проволокой. С наружной стороны в правом углу стояла вышка с прожектором и пулеметной установкой. Внутри блока было пять бараков, вместимостью до ста человек каждый, за исключением среднего, размер которого немного меньше, последний занимали полицаи.
    К концу года в блоке стало более четырёхсот человек. В бараки набивали до такой степени, что ложились спать только набок на голый пол, подстилая под себя шинели.
   Блоком ведал унтер-офицер, но внутри блока верховодили полицаи под контролем эсэсовцев.
  В блок часто заходили офицеры, при появлении которых тут же всех выстраивали в строй. Во всех случаях подавалась команда — Вылетай! Что означало, за одну минуту в бараках не должно оставаться ни одного человека. Если кто болен или слаб, и не мог стоять в строю, того тут же уводили или уносили в отдельный барак, стоявший у ворот и именовавшийся «санитарный», который кроме старосты никто не обслуживал.
   Пленные в каждым днем теряли силы, и их все чаще стали отводить в санитарный барак, с которого мало кто возвращался. Смертность возросла, особенно с наступлением зимы с холодными дождями.
   Как  уже было сказано, что в блок часто заходили офицеры и для их развлечения нас выгоняли во двор в любую погоду и заставляли ползать по-пластунски по всему двору. Кто плохо ползал, того били плетками и заставляли ложиться и вставать по нескольку раз, и снова ползать.
   Эти издевательства проходили почти ежедневно, около трёх месяцев. По прихоти офицеров был создан хор военнопленных, а руководитель хором был один учитель, которого насильно заставили. Хор пел песни в то время, когда появлялись офицеры, за что их поощряли махоркой.
    Но скоро фашистам эти развлечения надоели, и они избрали другое.
   
БОКС

   Наступил 1943 год, но для нас радостей он не нёс. Физические силы покидали нас. Моральное состояние дошло до редела. Всё чаще стали уводить слабых и больных в санитарный барак и ежедневно выносить из барака по несколько человек. О побеге, как о единственном спасении, только мечтали. Известия с фронта до нас не доходили. В блок уже давно не было пополнения, от которого кое-какие новости можно было узнать.
   Был ясный день. Только что прошел завтрак, суливший кусок хлеба около двухсот грамм и пол-литра горького кофе, которое выдавалось только в строю. Некоторые свой скудный кусок хлеба делили на части, а большинство тут же его съедали. В четыре часа дня давали давали по пол-литра брюквенной похлебки, и это повторялось каждый день.
    На этот раз после завтрака команды расходиться не было. Подана команда, Равняйсь! Митцен ап! В блок вошли четыре офицера. Подойдя к середине строя, остановились. Один из офицеров пошёл по над строем, вглядываясь в лица, начал вызывать более крепких пленных. Всего было вызвано двенадцать человек. Здесь же перед строем всем приказано раздеться по пояс. Тут же полицаи принесли несколько пар боксерских перчаток. Офицер сделал предупреждение, что все вызванные должны драться по-настоящему, а кто будет плохо драться, того будем наказывать. Лучшим победителям будет выдана махорка.
   Первые три пары вступили в борьбу друг с другом. Среди пленных были и более крепкие, как, к примеру, Витя из Ленинграда. По его телосложению можно было судить, что он очень физически развит, и при дальнейшей борьбе всегда побеждал. Напарника ему поставили грузина по кличке Васо, он среднего роста, худощав, но при борьбе оказался увёртлив. Были ещё два-три человека более подходящие, а остальные, худые и слабые, ничем не отличались от стоявших в строю.
   Борьба разгоралась. То у одного, то у другого потекла кровь с носа, с губ, таких отстраняли, а победителям ставили других напарников. Офицеры наблюдали за дракой, стояли и курили сигары.
   Так проходило полтора-два часа, после чего офицеры уходили, улыбаясь от удовольствия. Только после этого нас распускали по баракам.
   Через несколько дней снова бокс. Как и прежде после завтрака появились офицеры. На этот раз было отобрано шестнадцать человек, в числе которых находился и я.
   Шел мелкий дождь. Офицеры не захотели мокнуть на дожде и нас завели в пустой барак, а все остальные остались в строю, покуда не уйдут офицеры. Хор, отойдя в сторону, как и ранее, пел песни. Всем нам приказано раздеться по пояс.
   Первых вызвали три пары, в  одной участвовал и я. Нам было не до бокса, но деваться некуда. Я чувствовал себя слабее, чем мой напарник Саша из Смоленска, и к тому же я никогда не занимался боксом, кроме приёмов наносить удары прикладом по врагу и колоть его штыком. Хорошо овладевший этими приёмами в училище, других приемов не знал, тем более при боксе. А здесь приходится драться со своим товарищем, нанести ему поражение, или быть побеждённым и умыться кровью, и только лишь ради развлечения фашистов.
   Я с Сашей дрался не активно, удары были с обеих сторон не тяжелые, а лицевых ударов избегали. Офицеры, наблюдавшие за ходом борьбы, заметили это через несколько минут нашего ринга. Переводчик подал нам команду: «Прекратить драку», но не одеваться. Я понял, почему.
    Ко мне подошел офицер, в это время я стоял у стенки. Он сжал кулак и произнёс: «Вот так, Люсь, надо драться!» и со всей силы ударил кулаком мне в грудь. У меня потемнело в глазах, перехватило дыхание, но я устоял на ногах. Это фашиста разозлило, и он нанес мне второй удар, более тяжелый, от которого я не устоял.
    Мне приказано встать, и я с трудом поднялся и оперся о стенку барака. Ноги дрожали, голова кружилась. Я не смотрел на сражающихся и не думал о последствии, а только ожидал конца, чтобы быстрей уйти и лечь.
  Удары фашистом чувствительно отразились на моём дальнейшем состоянии. Я не смог есть пищу, она казалась горькой, дышать было тяжело. Силы быстро упали, а в голове стоял санитарный барак, и это меня ещё более убивало. Я окончательно ослаб, и когда поступила команда вылетай, строиться!, а это было два-три раза в день, я не смог сразу подняться. В этих случаях помогал мне полицай плеткой.
    На помощь мне стала чугунная печка в бараке, которую топили на ночь, и я разогревал грудь у  раскаленной железной трубы чуть ли не до воспламенения, так как не чувствовал жары, и массажировал. А еще помогли мне морально и хлебом мои товарищи астраханцы, КОСЕНКОВ Иван и ПОЛКОВНИКОВ Александр, последний был казнен и сожжён в крематории Бухенвальда. О нем расскажу позже.
    Шли дни. Людей становилось всё меньше и меньше. Пополнение в блок почти не поступало. Бокс повторялся ещё несколько раз, но меня уже не беспокоили. Офицеры стали всё реже посещать блок, за исключением унтер-офицера, ведавшего блоком.

В ГЕСТАПО

    Наступила весна, которая не несла нам радостей. Оставшихся в живых начали пропускать через более густое сито – это гестапо.
    У входных ворот в лагерь стоял барак, который и был местом допросов и пыток.
    Группу за группой начали водить пленных на допрос. Подошла очередь и моя. Группа наша состояла из шести человек, в которую вошёл  и ст.лейтенант ПОЛКОВНИКОВ Заводили на допрос по одному, остальных полицаи охраняли у барака в десяти  метрах.
    Первого на допрос увели ПОЛКОВНИКОВА. Слышно было громкие разговоры переводчика, потом послышались глухие удары палки о человеческое тело, и это повторялось несколько раз.
    Мы стояли, понурив головы от бессилия чем-либо помочь товарищу. После допроса его вывели и поставили в стороне под охраной полицаев.
    Следующего на  допрос взяли меня. Вопросы, которые задавал переводчик, были: Говори, кто ты? Политрук, комиссар?
    Ранее я говорил, что я рядовой, но поверят ли мне сейчас. Я сказал, что командир взвода. Переводчик крикнул на меня: Врёшь! Говори правду! Политрук, комиссар! Я повторил то же самое. Офицер гестаповец поднялся из-за стола, взял палку в руки, в это время подошел переводчик и приказал нагнуться. Гестаповец отмерил мне несколько палок, которые плотно врезались в тело. И снова те же вопросы. Я повторил то же самое. Снова повторились те же приемы, но на этот раз бил Николай, так назвал его офицер. Он нанёс мне значительно больше ударов со всей полицайской энергией.  Мне чувствовалось, что тело отстало от костей. Тело почти онемело, а боли усилились.
Так ты будешь говорить?  – повторил переводчик и выхватил из ножен саблю, он со злостью ткнул мне в руку. Кровь ручейком потекла из-под рукава гимнастёрки. Тогда переводчик сказал, говори с офицером, он по-русски понимает. Офицер проницательным взглядом  посмотрел на меня, ожидая моих ответов. Я смотрел на него в упор. Мной всё сказано, ответил я после непродолжительного молчания. Офицер сделал в своих бумагах какую-то пометку. Взял пистолет в руки и произнёс: Ну Русь капут! И приказал следовать на улицу. Он повёл меня к лесу раздетого, в одной гимнастёрке. Я отсчитывал последние шаги, но рано я готовился на исход судьбы. Меня поставили вблизи ПОЛКОВНИКОВА, но лицом в другую сторону, с предупреждением не оборачиваться и не разговаривать. Шел мелкий дождь, гимнастёрка моя быстро промокла, я стоял и дрожал не столько о страха, сколько от холода. Боли усиливались. В голове снова зародилась мысль — бежать, но куда? В стороне о нас эсэсовец с автоматом. Он охранял лагерь. И всякая попытка бежать была бы  – напрасна.
    После нас допросили остальных, и только к вечеру привели нас в блок. Мы не могли сращу садиться, боли усиливались, а налицо совсем изменились.
     Почему-то ко мне и моим товарищам нашей группы были применены более жесткие меры, мы узнали позже. За день-два до допроса нас, ночью слышны были взрывы отдаленных бомбежек, где, оп всей вероятности, наши бомбардировщики  наносили удары по объектам фашистской Германии. Мы в это время ещё не спали, были в восторге и вели ночные разговоры.  Ст.л-нт ПОЛКОВНИКОВ рассказывал, что у него два сына — старший 24 года рождения и младший — 26, и что они, должно быть, тоже воюют. Я тоже говорил, что у меня старший брат уехал на фронт, а также вели и другие разговоры. Вели разговоры и рядом лежащие товарищи. Но нашелся лазутчик-предатель, который донёс на нас полиции, а для подтверждения выставил свидетеля. Но свидетель оказался твёрдым и верным товарищем, и сколько его не били в гестапо, он отвечал, что он спал и не слышал никаких разговоров. Тогда офицер-гестаповец  приказал: за ложное показание дать доносчику 20 палок. Предатель просчитался.
IY

В первых числах апреля 1943 года нас начали вывозить из лагеря. Первая партия состояла из 77 человек. Нас построили и под усиленным конвоем повели по уже знакомой дороге. Мы оставили лагерь навсегда с презренным блоком «СС».

  За  полгода пребывания в нём мы потеряли многих наших товарищей, навсегда оставшихся в лесу.

   Двое суток везли нас в двух товарных вагонах.  По усиленному конвою и небольшому количеству нас, можно было судить, что везут нас не на работу.

IY БУХЕНВАЛЬД
   Вагоны отцепили от состава в ночное время. Утром нас высадили из вагонов, и мы увидели большой город, тянущийся у подножья небольшой горы. Это был город Веймар. У перрона стояло две машины, – одна крытая брезентом, а вторая чёрная — тюремная. Здесь же стояли офицеры-эсэсовцы.      По сторонам с автоматами наизготове стоял конвой. 17 человек, каждого пятого вызванных по номерам посадили в чёрную машину, а остальных в машину, крытую брезентом. Машины медленно пошли  в гору.
   Через полчаса или больше машины остановилась, а следовавшая за нами чёрная машина свернула налево. Спустя короткое время открыли железные ворота, и машина въехала в лагерь. Это был концлагерь Бухенвальд.