Униформист

Такой удивительно солнечный и приятный первый день весны манил на прогулку даже самых заядлых домоседов. Мелкие сосульки, которым удалось спрятаться от усердных коммунальщиков средь старинных фасадов, искрились, слепили глаза и все равно радовали прохожих капелью. Даже отшлифованные временем дорожные булыжники, как-то по-особому отзывались на прикосновения все ещё зимней обуви людей и машин. Ах, мой дорогой читатель, если бы они умели говорить... 

Красноречие или хотя бы просто умение спокойно и размеренно выражать свои мысли вслух в самых разных ситуациях – это дар, о котором мог только мечтать наш герой. Он медленно шёл по знакомым тротуарам, иногда легонько и вскользь касаясь стен зданий, словно здороваясь с ними как с давними друзьями. 

Очедной поворот и неожиданно узкая улочка за ним. Дальше ещё изгиб тротуара и уникальное здание цирка со стотридцатилетней историей вновь перед его взором. Такое же старое и обветшалое, но невероятно благородное как и он сам. Некогда стройный и высокий, с аристократической осанкой, он, ныне дряхлый старик, протянул свои узловатые пальцы к серому фасаду. 

Под уже согревающими лучами мартовского солнца молчаливо и тоскливо возвышался красный купол, на фоне которого красовались два цирковых скакуна белого цвета. Отменная память бывшего униформиста цирка услужливо выдала лаконично и четко:" Конструкции сводов здания, а также подпоры зрительного зала сделаны из железнодорожных рельс. Партер на 580 мест, амфитеатр на 450 мест. Диаметр манежа — почти 12 метров. Рабочая высота купола — 11 метров. Зрительское фойе, гардеробные, тренировочный зал, помещения для животных, слоновник для 6 слонов и два стойла для 30 лошадей, а также грим-уборные, электроцех, помещения для звукооператора, костюмера, обслуживающего персонала и администрации. " Цифры и факты, за которыми скрыты океаны эмоций и чувств, судьбы великих артистов и обычных людей. Но что для одного обычно, то для другого верх совершенства. 

Ещё несколько секунд нерешительного благоговения и пальцы старика прикоснулись к зданию цирка... Безудержное веселье, детский смех, громкая музыка, ароматы духов и ни с чем несравнимый запах лошадей – всё смешалось воедино в тот вечер под куполом цирка. Вот в очередной раз выходит усатый и эффектно одетый инспектор манежа, а по обе стороны от него четкими рядами униформисты в, идеально сидящих на них, красно-белых формах. Он, Антон, всегда первый справа. Впрочем, он и являлся правой рукой шпрехшталмейстера и мог бы со временем занять его место, если бы не логофобия. Совершенно непреодолимый страх публичных выступлений, да и вообще страх общения с чужими и мало знакомыми людьми. Страх, что у него не получится, что он начнёт путаться и запинаться. Этот отвратительный скользкий страх быть высмеяным. Он так и не сможет его побороть никогда. 

Антракт. Всё те же сильные и молчаливые униформисты усердно работают на манеже, пока артисты готовятся к выступлению, а зрители спешат и суетятся в поисках продавцов сладостей для детворы. Антон, тоже усердно работая, ищет взглядом её. Миловидная Катрина помогала матери продавать сладости в цирке на вечерних представлениях, когда была свободна от учебы в медицинском университете. Высокая, с бледной кожей и кудрявыми волосами, необычного серо-пепельного цвета. Она излучала абсолютное спокойствие всегда и во всем. Её речь всегда звучала четко и лаконично. 

Он знает, что сегодня она в цирке и ищет взглядом знакомый силуэт. Но каждый раз её появление меж зрительских рядов оказывается для него полной неожиданностью, смешаной с непреодолимой радостью, на грани с эйфорией. Так сильно он был влюблен в эту девушку, по сути ничем неприметную. Когда была возможность, он старался пройти именно мимо неё, чтобы вновь уловить эти ароматы лимонного мармелада и яблочной пастилы, медовых петушков на палочке и сладких пончиков. И каждый раз не осмеливался даже взглянуть прямо на её. О разговоре с ней он боялся даже мечтать. 

Ещё несколько минут и антракт закончится. На арене вновь появится инспектор манежа и униформисты в идеальной мизансцене. Будут выступать акробаты, а затем обожаемое клоунское антре, в котором Антон безмолвный ассистент. У него будет всего лишь миг, чтобы успеть совершить задуманное, но он во что бы то ни было успеет. На самом деле план был очень прост. Успеть забежать в гардеробную для персонала и незаметно вложить в карман ее пальто несколько листков со своими стихами. 

Он бежит по темному длинному коридору, сломя голову залетает в подсобное помещение, служившее гардеробной. Такое аккуратное пальто, очень практичного серого цвета, могло бы затеряться в общей массе самых разных вещей, но не в случае с Антоном. Он знал, где именно неизменно оставляют верхнюю одежду Катрина и её мать. Ещё минута и листы, исписанные мелким почерком оказались в глубоком кармане шерстяного пальто. 

Вой сирены скорой помощи вырвал старика из омута нахлынувших воспоминаний. Перед ним вновь был старый фасад цирка. Солнце спряталось за серыми тучами, стало зябко и неприятно на улице. Капризный март грозил вот-вот разразиться дождём. Антон направился в сторону любимого кафе совсем неподалеку. На протяжении последних двадцати лет там подавали изумительно вкусное капучино с ещё более восхитительными пирожными и, конечно же, мороженое на любой вкус и цвет. 

Лишь только бывший униформист успел занять любимый столик у большого окна, как пошел мелкий дождь, постепенно набирая силу и смывая остатки грязного снега с улиц. Все стало серым и мрачным, прелесть первого весеннего дня утонула в мутных узеньких лужицах между старинных дорожных булыжников. Официант поставил на столик чашку с капучино и квадратную очень современную тарелочку с традиционным излюбленным пирожным. Такое удивительное сочетание вызвало улыбку у нашего героя. Вся его жизнь состояла вот из таких же несовместимых сочетаний. Он сидит в маленьком уютном кафе как самый обычный человек, а неподалёку на полках книжного магазина лежат его книги с рассказами. Он всю жизнь страдает от логофобии, но читатели так любят и хвалят его лёгкое писательское перо. Он был красив и статей, заботлив и щедр, но так и остался закоренелым холостяком. 

Антон вновь вспомнил тот роковой день, когда осмелился подложить Катрине в карман пальто своё признание в любви на двух тетрадных листах. Как умел, так и сделал. Ах, как он был воодушевлен и полон надежд в тот поздний вечер после представления. А вдруг она будет ждать его на улице у входа?! Это было бы так волнительно и романтично... Увы, но на улице его никто не ждал. 

Когда двери цирка вновь распахнулись для вечерних зрителей, Антон жаждал только одного, увидеть её. Посмотреть наконец-то ей в глаза и прочесть в них ответ. И он его прочёл. Очень ясно и четко. Леденящий душу холод серых глаз. Стальное спокойствие и безразличие. Хотелось бросить всё и убежать из цирка прямо в тот момент в эффектной униформе. С большим трудом он взял себя в руки и вернулся к работе на манеже. Нужно было готовиться к выступлению канатоходцев, обеспечить безопасность. Именно на его плечах лежала эта большая ответственность. 

Душевная травма отобразилась на его физическом состоянии. Антон подхватил простуду и слёг с лихорадкой и кашлем на две недели. Он даже благодарил судьбу за это, потому что не нужно было идти на работу и видеться с Катриной. В тот период ему казалось, что пережить её холодный взляд ещё раз он не сможет. Когда пришло время возвращаться на работу, Катрины с матерью там уже не было. Их место заняла веселая женщина приятной наружности и лет сорока отроду. От товарищей он узнал, что Катрине удалось устроиться на хорошую и постоянную работу медсестрой. 

 

Дождь закончился. Вечерело и холодало. До дома оставалось совсем недалеко, но ноги становились всё более ватными и ботинки казались неимоверно тяжёлыми. Старик медленно брёл по извилистой улочке, иногда невольно заглядывая в светящиеся незашторенные окна и витрины первых этажей. Окна часовой мастерской ничего не скрывали. За старинным дубовым секретером сидел пожилой и совершенно седой мужчина, усердно работая над большими настенными часами, время от времени поправляя круглые очки, постоянно сползавшие на кончик носа. 

Бывший униформист остановился немного отдохнуть и стал наблюдать за работой часовщика. Множество разнообразных часовых механизмов на стене напротив окна монотонно двигались вводя в гипнотическое состояние Антона. Он отчётливо услышал тиканье где-то у себя в закромах мозга. Далее пришла очень ясная мысль, что это начался отсчёт его времени в этом мире. И времени оставалось катастрофически мало. Однако мысль эта никакого страха не вызвала, наоборот, он был спокоен и почти готов. Почти, потому что очень уж хотелось увидеть и взять в руки сборник своих стихов. Хотя это были не его стихи, а её – Катрины. Просто вышли из под его пера и были посвящены ей одной. 

Словно почувствовав чей-то пристальный взгляд, часовщик оторвался от работы и посмотрел в окно. Ему показалось, что он заметил некий черный силуэт на улице, но в сумраке первого мартовского дня могло привидется всё что угодно и он вновь занялся ремонтом старинных настенных часов. 

Дома, сидя в своем любимом кресле-качалке, укрыв колени теплым шерстяным пледом, Антон вдруг осознал, что именно его так расстроило там на улице, возле такого родного здания цирка. Он помнил каждый уголок здания, покатые потолки длинных темных коридоров, звуки шагов, запахи, в конце концов, но её лицо... Размытый образ и ничего конкретного. Помнил, как звучал её спокойный голос, но совершенно не помнил её улыбки. Что он вообще знал о той, которая стала несбыточной мечтой всей его жизни? По сути – ничего. Он сам себе придумал идеал, которого никогда не существовало и сравнивал с другими, которые были рядом. 

На столике возле кресла лежал телефон. Он взял его и с дрожью в руках набрал нужный номер. 

– Слушаю, – женский голос казался одновременно таким знакомый и совсем чужим. 

– Здравствуй, Марина. 

– Здравствуй, Антон. Что-то случилось? – она никогда не переставала беспокоится за него. 

– Нет. Я... Ты прости меня, Марина. За всё прости... – и вновь вместо внятной речи какая-то словесная каша. – Спасибо что ты... Была в моей жизни. 

– Антон, тебе не за что просить прощение. Ты всегда был честен со мной. Ты хороший отец и замечательный дедушка. 

– Нет, есть. Я понял... Всё понял. Слишком поздно понял. Ты извини, что так поздно, я не хотел беспокоить. Спокойной ночи, – не дожидаясь ответа, он выключил телефон и положил обратно на столик. 

Усталость от столь продолжительной прогулки отняла последние силы у старика. Он, сам того не заметив, погрузился в глубокий сон, наполненный реальными воспоминаниями из далёкой молодости, откинув седую голову на высокую спинку любимого кресла-качалки. 

Он вновь молод, здоров и красив, но совершенно опустошен внутренне. Чтобы хоть как-то развеяться, а возможно, чтобы затеряться в толпе и погасить мучительное чувство одиночества, он идёт на прогулку по городскому рыноку. 

Поражающие воображение пять амбаров для хранения цеппелинов, ставшие павильонами рынка, шумели и гудели как пчелиный улей в тот день. Но он заметил её, вернее уловил такой до боли знакомый аромат лимонного мармелада и яблочной пастилы. Сердце стало биться быстрее от воспоминаний и надежды, но... Девушка, очень красивая с голубыми глазами и светлыми волосами, приветливо улыбнулась ему: 

– Что будете покупать? 

– Лимонный мармелад. Пол кило, пожалуйста, – он заставил себя говорить, скрывая горечь разочарования. Это была совсем не она. Не Катрина. 

– Вот, возьмите, пожалуйста, – снова милая улыбка. Слишком красивая, слишком приветливая и он уже не мог просто уйти. 

– Как вас зовут? 

– Марина. 

– Марина, я приду к вам ещё. 

– Конечно приходите. Я буду ждать. 

Уже спустя несколько лет, будучи его женой, Марина, сидя напротив за утреннем кофе и наблюдая, как отрешённо он смотрит в окно, словно и нет её рядом, спросит: 

–Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня? 

– Ничего. Ты прекрасна такая, какая ты есть. Ты пахнешь лимонным мармеладом по пятницам и сахарной ватой по воскресеньям. Ты мила и нежна как первые цветки белой сирени в парках нашего города. Но... – и он замолк на полуслове. 

– Но я не она. – закончила фразу Марина, одновременно поражённая таким редким красноречием из его уст и такой горькой правдой. 

Из детской комнаты послышался шум. Женщина молча встала из-за стола и пошла к их маленькой дочурке. Казалось бы, обычное утро, но именно в то утро она приняла решение уйти от Антона. Марина очень хотела, чтобы её любили, чтобы эти прекрасные стихи, спрятанные в антресоль, были посвящены ей. Она соберёт вещи и просто уйдет, забрав дочь с собой и никто не станет её останавливать, отговаривать. И никто больше не будет мешать ему жить в своем мире. Писать свои рассказы. 

*** *** *** 

Утром следующего дня в квартире бывшего униформиста было непривычно шумно. Его навестила внучка Лиза. Такая любознательная и удивительно естественная во всём, от внешности до манеры поведения. Совсем не похожая на своего дедушку Антона. Возможно именно поэтому они так любили проводить время вместе. 

– Дедуль, а что ты будешь делать со своей коллекцией старых цирковых афиш? – в который раз рассматривая старые плакаты, спросила Лиза. 

– Они твои, Лиза. Я знаю, тебе они нравятся. 

– Да, очень красивые. Когда цирк вновь откроют, сходим на представление вместе, как в детстве. Помнишь? А потом пойдем кушать мороженое в кафешку. 

– Конечно, милая. 

– Ой, я же совсем забыла. Мама спрашивала, решил ли ты наконец, как назовешь свой сборник стихов? Уже всё готово к изданию, – Лиза частенько что-то забывала, а потом вдруг вспоминала и сама на себя злилась с такой милой детской непосредственностью. Это всегда вызывало улыбку у Антона. Вот и теперь он улыбался, глядя на неё с восхищением. Именно ради таких моментов стоит жить. 

– Он будет называться "Катрине". 

– Ах, дедуль, ты действительно так сильно любил эту Катрину? Знаешь, мама мне рассказывала. И бабушка... – последние слова она произнесла шепотом. Для девушки, только-только познающей удивительную и непредсказуемую жизнь, было сложно понять, как бабушка могла продолжать заботиться о дедушке, хотя их совместная жизнь не сложилась. 

– Да, любил... 

– Она так никогда и не ответила тебе? На твои объяснения. На стихи, – не унималась внучка. 

– Нет, так и не ответила, – последовал очередной очень короткий и лаконичный ответ. 

– Мне так жаль. Ты был так несчастен. 

– Почему же?! Я был невероятно счастлив, ведь я любил. И сегодня я счастлив, даже больше чем тогда, ведь у меня есть ты. 

– Ах, дедуль, – совсем ещё юная девушка не могла совладать с эмоциями и, присев к нему на диванчик, нежно обняла. 

– Любовь – это самое благородное чувство, дорогая. Пусть даже безответная. 

Прекрасное утро апреля только-только занималось, лаская силуэты старинных зданий в стиле модерн или югендстиле, на доли секунд оживляя дивные фигуры скульптур на фасадах. В своей комнате у окна, в любимом кресле-качалке неподвижно сидел старик. В руке он держал маленький томик стихов жёлтого цвета, который очень медленно скользил вниз, пока не упал, громко хлопнув о паркет, словно ножом разрезав плотную гробовую тишину. 

*** *** *** 

По улице неспеша шла пожилая дама. Да, именно дама. В красивых красных туфлях на невысоком каблучке и, по старой моде, идеально подобранной по цвету к ним, сумочке. Аккуратные выразительные брови и даже довольно яркая помада на губах. Всё в ней говорило о достатке и успехе. Однако глубокие морщины выдавали чёрствость и хмурость натуры. Она остановилась возле витрины книжного магазина, внимание привлек маленький томик стихов жёлтого цвета. Казалось бы, такая серьезная дама, явно некогда занимавшая руководящую должность, и вдруг заинтересовалась стихами. Тем не менее уже через минуту она была внутри книжной лавки и держала в руках томик. Это была она, та самая Катрина и дрожащими руками листала холодные гладкие страницы с дивным верлибром, посвященным именно ей. Вполне возможно, что руки дрожали из-за присущих её возрасту заболеваний и она не узнала эти стихи. Но быть может её сердце не было таким холодным как страницы книги, лежащие на полке магазина, по сути расположенного в подвале старинного дома, и она вспомнила молчаливого униформиста. 

Воспоминания нахлынули так неожиданно и совершенно некстати, но даже для такой серьезной дамы как наша героиня, это неподвластная стихия. Она снова молода, хороша собой и полна решимости покорить этот мир, добиться успеха и уважения. Получить хорошее образование самой и дать его младшим сёстрам. Жить в достатке, в конце концов. И всё у неё получиться, но немного позже, а сейчас юная Катрина вновь в старом цирке. Антракт закончился, все покупатели разбежались по своим местам, она с матерью собирает в корзину остатки непроданого товара. Пора возвращаться домой. Пешком. Деньги нужно экономить. 

В маленькой комнатушке, приспособленной для гардероба персонала, тепло и даже уютно, особенно когда знаешь, что за серыми стенами цирка промозглый прибалтийский весенний вечер, который своей сыростью проникает под самые теплые одеяния и заставляет дрожать всем телом. Даже двадцатиградусный мороз кажется намного приятнее такого вечера ранней приморской весны. 

Катрина одевается неспеша и основательно: шерстяное пальто с глубоким капюшоном, большой шарф, перчатки... Что-то в кармане зашелестело. 

– Что это у тебя Катя? Письмо? – от мамы никогда ничего не спрячешь. 

– Я не знаю. Это вообще не моё. Кто-то перепутал карманы, наверное. Или подложил специально?! – она бегло читает строки с аккуратным мелким почерком. – Странно. Как будто стихи любовные, но почему-то нет рифмы. Вообще ерунда и глупость какая-то. 

– Ну-ка, покажи. О, как красиво. Катрине... Это посвящено тебе, дорогая, и это верлибр. Ах, Катя, ты знаешь, твой отец тоже писал мне... 

– Мама, хватит. Ты же знаешь, я не хочу знать ничего о нём и вообще... Пора идти, мне ещё нужно учиться сегодня, – резкий тон, как ни странно, не удивил пожилую женщину. Она привыкла к жёсткому характеру старшей дочери. 

– Ах, милая, откуда в тебе столько жестокости. Я тебя так не воспитывала. И я не держу зла на твоего отца. Так бывает, понимаешь. 

– Мама, когда ты прекратишь уже мне всё это внушать. Хватит, надоело. Я уже взрослая и вещи называю своими именами. Отец бросил тебя, меня и Эллу с Вией. Мы живём в бедноте и тесноте. И стихи эти глупость. Вот смотри, – она выхватила из рук матери листы, чуть не порвав их, – даже подпись есть. Униформист Антон. Боже... Это главный униформист, правая рука инспектора... Да... Он же даже говорить толком не умеет. Странный он. Какие стихи?! 

– Пути господни неисповедимы, Катя. Лишаясь одного, мы, иногда, получаем нечто другое вдвойне. Это не мы решаем, – мама любила пофилософствовать, чем сильно раздражала Катрину. 

– Мама! 

– Но это правда. Что ты будешь делать, Катя? Кстати, Антон теперь участвует в клоунском антре, но как униформист. Но всё же... Кто знает, может его ждёт хорошая карьера. Многие в цирке так начинают свой путь. 

– Мама, мне это не интересно. Какой клоун?! Этот человек мне не интересен. И мужчины вообще... И вся эта любовная ерунда. Я просто сделаю вид, что ничего не случилось. Не было никаких стихов. Их не было и точка! – и с этими словами она порвала листы на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро возле двери. 

– Это очень жестоко, Катя, – уже выходя из гардеробной вслед за дочерью печально прошептала мать. Но что она могла сделать. – Дай Бог, чтобы ты не пожалела о своем решении. 

– И хватит шептать у меня за спиной, мама. 

– Хотите купить? – вежливый голос продавщицы книжного магазина вернул пожилую даму в реальное время. 

– Нет, спасибо. Я не люблю стихи, – и она резко захлопнула книжку. 

– Тогда может желаете посмотреть другие книги этого автора. Его рассказы о судьбах людей очень популярны в последнее время. Говорят, он умер недавно. Печально, – печаль продавщицы выглядела очень естественно, похоже, она действительно переживала уход из жизни любимого писателя. 

– Умер... Популярен... Нет, спасибо. Ничего не нужно, я спешу, – продавщице на долю секунды показалось, что даму тоже очень расстроила столь печальная новость, но возможно ей просто показалось. Входная дверь в очередной раз задела колокольчик и странная посетительница покинула магазин. 

Продолжать прогулку у Катрины больше не было настроения. Она вернулась домой в свою роскошную квартиру. Приготовила кофе в антикварной турке, подарок первого мужа, кстати говоря. Налила горячий ароматный напиток в любимую чашечку из прекрасного фарфорового сервиза и устроилась на просторной лоджии в кресле из ротанга. Да, всё было подобрано со вкусом в её доме. Не хватало только мелочей, которые создают тот самый семейный уют. Фотографий любимых детей и внуков, их рисунки, милые подарки, сделанные своими руками. Вместо них на стенах висели картины, оставшиеся от второго мужа. Третий муж одарил драгоценностями, которые и сейчас украшали её запястья и шею. Амбициозная Катрина осуществила все свои мечты. Чего более желать? Но она желала, мой дорогой читатель. Желала избавиться от такого невыносимого и всепоглощающего чувства одиночества, которое как голодный страшный монстр, пожирало её изнутри уже очень много лет. 

Впервые она задалась вопросом, как бы сложилась её жизнь, если бы она дала хотя бы маленький шанс униформисту Антону тогда – в цирке. Или может быть тогда – в больнице, когда он приходил навещать свою мать. Конечно же Катрина узнала его, сидящим возле койки смертельно больной пациентки. Сложно было не заметить, как он старался спрятать от нее лицо, вообще старался сделать всё возможное, чтобы она не заметила его. И она сделала вид, что не замечала и не узнавала, а он навещал мать каждый день, пока она не умерла. Быть может сама судьба тогда в больнице дала ей шанс всё исправить, но молодая амбициозная Катрина не поняла этого? Возможно, её мать была права, назвав Катю бесчувственным роботом, во время очередной ссоры. Как жаль, что она не прислушивалась к советам матери. Как жаль, что время нельзя повернуть вспять и пойти по другому жизненному пути. 

Желая хоть как-то отмахнуть от себя печальные мысли, Катрина встала и подошла к краю лоджии, чтобы насладиться красотой вечернего пейзажа. Где-то там, в лабиринте старого города, совсем недалеко от дома бывшего униформиста, тихо дремало и прозябало уникальное здание цирка, любимое детище Альберта Саламонского. Ему снились удивительные времена, когда над его куполом медленно проплывал пассажирский дирижабль "Graf Zeppelin". Когда оно принимало в своих стенах артистов со всего мира. Когда сам Никулин рисовал его набросок. Оно дремало и мечтало о новой жизни, о новых представлениях, которых так давно не было под его красным обветшалым куполом.