Молоток судьбы

В полдень погода несколько ухудшилась. Плотник Павлик Нечестивцев, посчитав знаком поднявшийся ветер, наконец, решился убить госпожу Софью Когерфельд.

Софья попросила подправить прогнившую скамейку и отправилась с плотником указать место. Павлик следовал за хозяйкой по каменистой тропе, ведущей к вершине холма. Молчали. Каждый витал в своих мрачных мыслях.
 
После смерти мужа Софья впала в депрессию, неоднократно публично заявляла, что не хочет жить. Так что в целом Нечестивцев не чувствовал угрызений совести.

Уверенные бедра Софьи аппетитно смотрелись в простом зеленом платье. Тонкую талию подчеркивал широкий кожаный ремень. Темно-русые, чуть рыжеватые волосы Когерфельд заплела в косу. Почти прозрачное веснушчатое лицо излучало безмерное страдание. Казалось, даже туфли несчастной стучат по камням удрученно и безнадежно.  Софья никак не могла простить собственного мужа, который без времени скончался, поперхнувшись сливой.
Плотник вовсе не жалел начальницу.  Напротив, она казалась Павлику физически привлекательной, но это не уменьшало решимости убить ее.

Несколько лет назад он занял у Когерфельда изрядную сумму для будущей мастерской. К сожалению, мастерская сгорела после вечеринки, посвященной открытию, и Нечестивцев не смог выплатить ссуду. Смерть хозяина дала надежду, что долг спишется автоматически, тем более, что Софья явно не знала о делах мужа, но гаденыш-адвокат подсуетился – предложил покопаться в документах, и в любой момент правда могла выплыть.

План Нечестивцева состоял в том, чтобы ударить вдову молотком по затылку, а затем скатить ее тело по склону. Все решили бы, что Софья покончила жизнь самоубийством. Вероятность того, что объявятся свидетели, была нулевой: все в округе принадлежало Когерфельдам, и посторонние появлялись здесь редко. Теоретически, даже если кто-то заметит Павлика, ничего необычного в том не будет. Ведь он по долгу службы постоянно находился в имении.

Нечестивцев не был злым человеком, разве что казался несколько грубым и чрезмерно практичным по натуре. А еще, он абсолютно не стеснялся Бога из-за бесчисленных разочарований. В принципе, разве можно считать преступлением убийство человека, которому все равно не хочется жить? Однако, Павлик несколько грустил, ведь Софья всегда была к нему добра. Это убийство, предопределенное обстоятельствами, виделось ему обычной работой, которую нужно было выполнить добросовестно.

Софья остановилась у прогнившей скамейки, толкнула ее рукой. Затем прошла чуть вперед и замерла, разглядывая пейзаж. Сквозь пелену легкого тумана поблескивала река. Вид казался мрачным и каким-то зловеще-величественным.
Павлик вынул из ящика молоток, взвесил его в руке. Хороший инструмент, верой и правдой служивший ему более пяти лет.
Когерфельд скрестила руки на груди, любуясь далями и, конечно же, не думала, что некто замышляет преступление. Плотник сказал себе: «Что плохо для одних – хорошо для других», – и замахнулся…

В этот момент Софья слегка склонила голову, увлеченная ящерицей. Та зашуршала в ближайших кустах. Вместо затылка молоток тюкнул по шее. Когерфельд закричала и рухнула. Она упала на спину, на мгновение замерла, затем начала сучить правой ногой. Ее веки сомкнулись, но глазные яблоки под ними неконтролируемо вращались, рот распахнулся, словно в беззвучном крике.
Павлик кровожадно набросился на невинную женщину. Она дрожала, не в силах защищаться. Плотник раздраженно отбросил молоток. Нечестивцев не ожидал, что убивать так сложно. Он все обдумал, был психологически подготовлен, но все испортила ящерица.

Внезапно Софья уставилась на него. Ее лазоревые глаза выглядели удивленными и испуганными. Нечестивцев поднялся, принялся нервно расхаживать, морально готовясь к бегству. Впервые в жизни Павлик почувствовал себя полным идиотом.

– Что произошло? – спросила Софья, проводя дрожащей ладонью по лбу.

Он виновато склонил голову, но молчал.

– Что случилось, Павлик?

– Разве вы не знаете?

– Нет. Я не помню. Смотрела вдаль, внезапно небо потемнело, у меня ужасно заболела голова.

– Вы поскользнулись и упали. И ударились головой.

– Пожалуйста, помогите мне, Павлик. Возможно, я умираю.

– Не двигайтесь! Вы не должны двигаться!

– Что-то не так с моими ногами.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Софья застонала, прикрыв глаза. Ее лицо поблекло.
В этот момент Павлик окончательно отказался от своих адских намерений. По какой-то причине его мысли сосредоточились на том, как оказать помощь. Нечестивцев внезапно обрадовался, что вдова не догадалась о его планах.
По щекам женщины текли слезы. Попыталась приподняться, опираясь на локти, однако тело не слушалось. Голова, повернутая в сторону, выглядела пугающе неестественно. Зато судороги в правой ноге постепенно утихли.
Зафиксировав голову раненой, Нечестивцев попытался поставить Софью на ноги, осматривая исподволь ее опухшую синеющую шею. Раненая взвыла, затем побелела еще пуще и потеряла сознание. Павлик с трудом отнес хозяйку в дом, уложил в кровать. После отправился вызывать врача. Несмотря на чувство вины, вернувшись, вытащил из хозяйской сумки ключи, вскрыл сейф. Нечестивцев испытал огромное облегчение, сжигая кредитные документы.


Врач очень скептически оценил состояние Софьи. Он предположил, что через несколько дней наступит смерть. Тем не менее, шея была водружена на место и облачена в специальное устройство. Нечестивцев взвалил все заботы о хозяйке и ее собственности на себя.
Когерфельд лежала и стонала. Ей было трудно двигать руками, а ноги и вовсе, оказались частично парализованы. Наблюдать за ее безуспешной борьбой с болезнью было удручающе тоскливо. Нечестивцев сказал себе, что должен задушить госпожу подушкой, но у него так и не хватило смелости завершить начатое.

Однако через месяц наступило улучшение. Софья поправлялась. Боль стихла, конечности обрели чувствительность. Врач очень удивился такому благоприятному развитию событий. Он предположил, что была задействована высшая сила. Павлик искренне радовался. С другой стороны, чувство вины разъедало еще сильней. Улучшение, казалось, доказывало, что Когерфельд не заслуживала смерти. «Я таки буду жариться в аду», - размышлял плотник, печально покачивая головой.
Софья вскоре вставала и садилась, хорошо ела и взялась за упражнения, которые рекомендовал врач. Но левая рука и левая нога все равно не слушались. Софья прижимала руку к груди, чтобы было удобнее. Печальное зрелище.
Однажды хозяйка, строго глядя на Павлика, потребовала:

– Сделай мне костыли!

– Но вы не можете использовать левую руку!

- Научусь.

– Рад вашей стойкости. После смерти мужа вы были похожи на человека, который сдался. Я, правда, рад.

– Времена изменились. А ты, ты, Павлик, замечательный человек. Без твоей помощи…

– Не говорите так!

Мужчина фыркнул. Ему казалось, что чувство вины задушит его.
Нечестивцев сделал простой костыль и специальный костыль с несколькими поддерживающими ремнями, которыми могла пользоваться частично парализованная рука.
Итак, однажды в субботу под аплодисменты сиделки и плотника, Софья встала и пошла. Она улыбалась, возможно, не подозревая, насколько жалким было зрелище. Нечестивцеву внезапно захотелось преклонить перед ней колени, во всем признаться, попросить прощения. Но нет, мужества не хватило.

Улучшение застопорилось. Сколько бы Когерфельд ни двигалась, ее левые конечности оставались почти непригодными для использования. На первый взгляд, ее это не волновало. Софья проводила большую часть дня на ногах и выполняла работу по дому. Местные жители привыкли к ее инвалидности и перестали смотреть на Когерфельд с нездоровым любопытством. Павлик помогал изо всех сил, за что регулярно получал похвалы. Они жили под одной крышей, но по-прежнему держали дистанцию. Однажды ночью все изменилось.
Софья постучала в дверь комнаты Нечестивцева. Она выглядела напряженней и жестче, чем обычно. Павлик поднялся навстречу.
Глядя на него своими невинными небесными глазами, Софья прошептала:

– Мне нужны ласки.

В этот момент он понял, что хочет ее. Сильно. Разум внезапно очистился от мыслей. Павлик притянул хозяйку к себе, поцеловал. Софья откинулась в его объятиях и ахнула, затем поспешно расстегнула ремни, которыми костыль крепился к левой руке. Павлик помог ей освободиться.  Тело Когерфельд сохранило свою идеальную форму.
Они заснули рано утром совершенно измотанные.

Несколько месяцев пролетели в любовных утехах. Наступило Рождество. В разгар праздничного вечера, Софья улыбнулась, отставив бокал с вином:

– Скажи, ты все еще не отказался от своего решения?

– Какого решения?

– Знаешь, я жду ребенка и совсем не хочу умирать.

- Не понял.

– Я знаю, что ты ударил меня молотком. Из-за кредита. Кстати, ты уничтожил лишь копии документов.

– Софья, прости меня.

– Нет проблем, Павлик, тогда я хотела умереть, и даже рассчитывала, что ты нападешь на меня. Не волнуйся, я не сообщу в полицию. Фактически, благодаря тебе, я снова влюбился в жизнь. Можно считать, что кредит погашен. В конце концов, ты очень заботился обо мне.

– Что ты хочешь? - выпалил он.

– Я же сказала – хочу убедиться, что ты меня не убьешь.

– Безусловно, нет. Но зачем ты сказала?

– Знаешь, правда должна всегда выходить наружу. Всегда!

– Ты меня презираешь?

– Я просто хочу жить.

– Зачем ты меня провоцируешь?

– Чтобы проверить, насколько ты силен и храбр, – сказала она и вновь улыбнулась.

Павлик выскочил из дома, как пробка. В смятении, он долго слонялся по окрестным холмам. Ему хотелось немедленно оказаться в другом городе, в другой стране, но лучше всего, в другом измерении. Однако, скитания завершились. Казалось, само провидение привело его к давешней скамейке на вершине пригорка. Нечестивцев в неком, невиданном доселе порыве, раскинул руки и вдруг закричал – радостно, раскатисто. Светало. Над горизонтом разливалось зарево.