Ч. 2. Вологодская кружевница. 17

       Матвей Тимофеевич вошёл в свою комнату, поставил на стол трёхрожковый подсвечник и огляделся. Широкая кровать была покрыта пёстрым лоскутным одеялом, а на кованом сундуке лежали большие серые носки. Купец погладил их рукой и улыбнулся. «Варенькина работа!». Затем он стянул с ног опостылевшие тяжёлые сапоги, надел немного колкие, но тёплые носки, и с удовольствием улёгся на крепкую дубовую кровать. Наконец-то, он дома!

       Над головой из комнат старших дочерей доносились голоса и смех, за окном шумел ветер, а Матвей Тимофеевич вспоминал, как спешил достроить свой дом. Они с женой тогда ждали третьего ребёнка, и мечтали о сыне. «Кому достанется этот дом, когда меня не станет? Ведь наследника так и не получилось. Две дочери выпорхнут из родного гнезда через неделю, а младшая...  тоже когда-нибудь выйдет замуж и покинет отчий дом. А если вдруг Варенька не выздоровеет? Какой-нибудь заезжий молодец воспользуется её слабостью, когда рядом никого из родных не будет, а сам сбежит. Ну что ж, она родит мне внука! И заживём мы втроём! Я его всему обучу, и дело передам!»

       Нет, не такой участи он желал своей младшенькой. Не зря она лучше всех знает языки, рисует, поёт, кружева плетёт, а в платьях, которые он привёз, Варенька выглядит настоящей принцессой! «Да моя Кружевница затмила бы красотой всех принцесс и королев Европы, если бы смогла там оказаться!»

       Непривычно было засыпать без качки и плеска морских волн, но усталость и добротная кровать сделали своё дело. Тени от зажжённых свечей ещё плясали на стене, а Матвею Тимофеевичу снились королевские балы, о которых он не раз слышал во Франции. Мужчины и женщины в пышных одеяниях и париках, увешанные шпагами, дефилировали строем, как по плацу. В конце они снимали свои парики и маски, и превращались в диких зверей и рыб, а шпаги – в когти и зубы. И лишь светловолосая королева бала с глазами Вареньки звала его и тянула руки. Налетел ураган, закружил её и унес прочь.

       Ещё засветло, как договаривались накануне, конюх Афанасий истопил баню, выпросил у Меланьи жбан с квасом, и разбудил Матвея Тимофеевича и Василия.

       Отхлестав друг друга берёзовыми вениками, розовые, как два огромных младенца, отважные путешественники надели выбеленные рубахи до колен, и сели за стол. Шумно, с наслаждением они выпили по паре чаш холодного ядрёного кваса с хреном, попутно обговаривая свои действия на ближайшее время.

       За три-четыре дня, максимум пять, Матвей Тимофеевич планировал уладить все таможенные и торговые дела, теперь уже с вологодскими таможенными головами и целовальниками, а также пригласить главных на свадьбу, не забыть про подарки, дьков, подьячих, и даже воеводу. Придут - не придут – их выбор, но пригласить необходимо. Положение первого купца города обязывало.

       К Гавриилу Кичигину, архиепископу Вологодскому и Белозерскому, Матвей Тимофеевич тоже должен был явиться на поклон и причастие первым, а уж после молодые – исповедаться и причаститься перед венчанием.

       В богатых домах свадьбы играли до двух недель, первую – в доме жениха, вторую – в родительском доме невесты. Праздничные гулянья двух пар могли бы растянуться и на месяц, но бездельников в Вологде не жаловали. Ещё на сговоре было решено, что после венчания молодые отправятся в усадьбу Александровых, куда будут приглашены высокие чины города и самые близкие трёх семей. На четвёртый день планировали организовать угощения для всех вологжан, соорудив свадебный обоз из телег вдоль реки от усадьбы до дома Берестовых, будущих свёкров Лукерьи, а через неделю на тройках с бубенцами и песнями добраться до Кубенского, где жил Иван Лыков, жених Марфы, и там продолжить праздновать ещё несколько дней.

       После бани Матвей Тимофеевич отпустил Василия к жене, предупредив о насыщенном дне и о завтраке через полчаса. Сам же он надел любимую рубаху с красными узорами-оберегами, и направился к дочери, которая их вышила.

       Варя не спала. Подперев изящную спину пухлой подушкой, она сидела в кровати и читала книгу. В её ногах, свернувшись пушистым клубочком, спал чёрный котёнок.

       – Уже проснулась?

       – Батюшка! – Варя отложила книгу и протянула к отцу руки.

       Матвей Тимофеевич обнял дочь, поцеловал её в щёку, и сел рядом на стул. Проснувшийся котёнок вскочил, зашипел, но через секунду запрыгнул на колени к «большому человеку», и заурчал, разминая свои лапки на коричневых портах хозяина.

       – У тебя завёлся охранник? Как звать? – Александров аккуратно погладил котёнка пальцем.

       – Это Черныш! Мы его выменяли у Авдеевых за лукошко с пирожками!

       – Такой дорогой?! – Матвей Тимофеевич улыбнулся. – Держи, дочка! – Он отдал Варе небольшую кожаную котомку, а сам взял котёнка на руки. Черныш ткнулся мокрым носиком в огромную тёплую ладонь и замурчал ещё громче.

       – Батюшка, мы тогда так испугались за тебя! – И Варя рассказала отцу о проклятиях местной пророчицы Устиньи.

       – Не стоит слушать старых злых дев! Варенька, ты посмотри в котомку-то!

       Девушка растянула кожаный шнурок и с любопытством заглянула внутрь сумки. За окном заскользил рассвет. Чистое небо светлело и обещало морозный солнечный день. Матвей Тимофеевич задул свечу, и отставил её подальше. Тем временем Варя достала нахохлившегося янтарно-оранжевого совёнка, вцепившегося в коричневую ветку. Она смотрела на подарок отца, недоумевая. Девушка понимала, что птица не живая, но от неё шло настоящее тепло. И чем больше Варенька вглядывалась в оперение совёнка, искусно вырезанные пёрышки, кисточки на «ушках», сжатый клюв, тем больше ей казалось, что птенец просто испугался, и поэтому нахохлился и закрыл глаза.

       Когда солнечные лучи ворвались в комнату, пёрышки сердоликовой птицы замерцали и заиграли разными оттенками от жёлтого до коричневого. Создавалось впечатление, что это лёгкий ветерок обдувает совёнка, чтобы он очнулся, расправил крылья и взлетел.

       Даже котёнок, заинтересовавшись новым обитателем комнаты, покинул большие руки хозяина дома и прыгнул на кровать. Мяукнув, он подобрался поближе и несколько раз коснулся лапой янтарной головы птенца. Варя мягко отстранила чёрного разбойника, и по-матерински прижала совёнка к груди.

       – Батюшка! Ты видел? Он даже голову повернул! – Девушка так растрогалась, что на её глазах появились слёзы. – Благодарю тебя, батюшка! Это чудо, а не птица.

       Матвей Тимофеевич погладил дочь по плечу, пытаясь успокоить.

       – Это чудо сотворил один французский винодел! Его нужно благодарить. – Он поднялся. – Вот что, дочка. Сейчас нам пора на завтрак. Мы с Василием скоро должны уйти. А вечером, я расскажу и о Франции, и о виноделе. – Теперь отец протянул руки к дочери. – Раз ты одета, я тебе помогу.

       В бывшую, расширенную и увеличенную пару лет назад, горницу, а ныне Марфа называла её "залой", уже спускались сёстры, и Дарья с Василием. За те месяцы, пока хозяин отсутствовал, стены самой большой комнаты в доме заметно преобразились. Лукерья расписала их цветочно-растительным орнаментом, Марфа заказала у кузнецов Стрешневых настенные витые подсвечники, а Варя сплела кружевные занавески с узором, повторяющим Лушины цветы.

       Все заранее готовились к предстоящему торжеству. Меланья и Марфа придумывали новые начинки для пирогов, а главное, изощрялись с приготовлением свадебной каши, подавая минимум раз в неделю её новые виды. Знатная кухарка Меланья была хоть и неграмотна, но знала, что в Древней Руси сам свадебный пир называли Кашей. Ещё её прабабка рассказывала, что «заварить кашу» означало «готовиться к свадьбе!» И в то время молодые ели за столом только кашу, а не пироги, не рыбу и не зайчатину. Каша всегда была оберегом от хвори, символом достатка и плодородия. И, конечно же, к столь долгожданному приезду хозяина дома, Меланья заварила в огромном глиняном кашнике вкуснейшую пшеничную кашу с малиной и яблоками.

       После улаживания всех дел купца Александрова и согласования с будущими свёкрами Берестовыми и Лыковыми к радости женихов и невест назначили день Свадьбы. Молодые три дня постились, исповедовались и причастились у архиепископа Гавриила в Софийском Соборе. После чего оповестили всех подруг разных возрастов и соседей женского пола о предстоящем за день до Венчания девичнике.

       Лукерья воспротивилась тому, чтобы нанимали плакальниц на свадьбу, уж больно визгливые голоса порой попадались, услышав которые, хотелось заткнуть уши и бежать, пока есть силы. Марфа же настаивала на этом древнем обычае. Как всегда, когда нужно было чего-то добиться, средняя сестра надувала свои веснушчатые щёчки, пухлые губки, вздёргивала носик, ни с кем не разговаривала и отказывалась что-либо делать по дому. Но переупрямить старшую сестру тоже было непросто, в итоге пригласили не по две-три, как положено на каждую свадьбу, а всего одну, но самую голосистую плакальницу Вологды, – тётку Авдеевых, лучших подруг Марфы.

       Настасья, так её звали, прекрасно знала не только традиции и сотни сказаний, но и сестёр Александровых, с колыбели. Она подошла к делу ответственно и сочинила такой причет, что рыдали более часа все девы и женщины, пришедшие на девичник. Слушая певучую историю двух невест, подруги сняли сначала платок с головы Лукерьи и расплели её чёрную косу, вынимая «волю» – красную ленту, символизирующую девичью чистоту и свободу. Далее ленту передали в руки Марфы, сняли с неё платок, и под протяжную песню расплели её пшеничную косу, вынимая её «волю». Обе ленты торжественно преподнесли самой младшей сестре – Вареньке. Затем обе невесты, склонив головы, последовали за подругами в истопленную баню. А вдовы и замужние женщины вышли во двор и затянули прощальные песни, длинные и короткие, печальные и величальные.
 
       Если снаружи продолжались завывания о нелёгкой женской доле, то в самой бане девушки-подружки быстро развеяли все печали и горести, щекоча и похлёстывая молодые упругие тела берёзовыми веничками. Самая смелая из них откинула назад длинные роскошные волосы и рассказывала забавные истории о парнях и женихах. Сначала раздавались робкие смешки, затем смеялись всё громче, некоторые даже не дожидаясь окончания. Распарившись и помывшись, девушки надели чистые сорочицы, расселись на лавки, напились кисло-сладкого кёжа с клюквой и малиной, и запели весёлые частушки.

       Хрупкой Вареньке сёстры помогли одеться и на руках посадили на её специальный стул. Девушка поблагодарила их, улыбнулась, но почему-то через мгновение все подружки притихли. Они знали, что у Вари очень красивый голос. Она умела брать низкие и высокие ноты, петь пронзительно-грустно и задорно-весело, и нередко сама сочиняла песни под перезвон своих коклюшек. Лукерья расчесала младшей сестрёнке волосы и, вплетая в косу обе «воли», попросила спеть. Варенька отпила глоток из чаши, принесенной Марфой, посмотрела на сестёр лучистыми глазами и кивнула.

       Раздался её чистый и немного печальный голос.

       Ой, сестрицы мои, душеньки!
       Не водить мне хороводы, подруженьки!
      
       Не гулять нам вместе, не ходить по ягоды!
       Не слагать песни, не сносить тяготы.

       Будьте счастливы, мои милые!
       Лебёдушки быстрокрылые!

       Народите сыновей для батюшки,
       Будут славные ребЯтушки.

       Народите дочерей своим суженым.
       Буду учить их белым кружевом.

       Одна из сестёр Авдеевых заплакала навзрыд, её подхватили остальные подружки, пока Марфа не уронила наполненный глиняный стакан. Глухо стукнув о деревянный пол, он разбился на крупные осколки, обдав ароматными брызгами ноги девушки. Она ойкнула, забавно подпрыгнула, чем вновь рассмешила остальных, и побежала отмываться.

       Вскоре девушки оделись и поспешили во двор. Накануне они предупредили своих парней, что захотят петь и плясать после бани. Но небо уже затянуло, редкие снежинки сменились крупными частыми хлопьями, а сильный ветер разогнал метелью девчат и парней по домам.

       *Иллюстрация - картина Константина Маковского "Под венец".

       "Вологодская кружевница". Глава 18: http://proza.ru/2021/06/07/1525