Режиссер ТВ Ян Садеков

Я родился в эпоху проводного радио, когда в каждой квартире на стене висел репродуктор в виде большой черной тарелки, который вещал с 6 часов утра до полуночи. Причем начинало работу радио исполнением Гимна Советского Союза, и гимном заканчивало. Была такая тарелка и в нашей квартире, поэтому я волей-неволей слушал все передачи по радио, которое у нас не выключалось. Слова Гимна я знал еще до того, как научился читать. Слушал радиоспектакли, из которых особо запомнился «Свадьба с приданным».  Слушал и спортивные репортажи. По Всесоюзному радио с матчей по футболу их вел Вадим Синявский, а по хабаровскому радио – Александр Колесников, летом комментировал футбол, а зимой – хоккей с мячом.

Когда появилось телевидение и стали транслировать матчи по футболу и хоккею с мячом,  узнавал голоса  спортивных комментаторов Николая Озерова и Яна Спарре, Вадима Перетурина, позднее Владимира Маслаченко, Геннадия Орлова, Евгения Майорова и других. Они комментировали виденную нами на экране телевизора картинку, но, чтобы она появилась, были операторы, снимавшие общим и крупным планом игроков, и ими руководил режиссер трансляции.  Обычно в завершении репортажа или говорилось, или писалось на экране фамилия режиссера трансляции. Очень часто была Ян Садеков, которая и запомнилась мне.

Он — самый легендарный режиссер спортивного телевидения СССР. Всякая трансляция — или «Футбольное обозрение», к примеру — завершалась титрами: «Режиссер Ян Садеков».
Нет давным-давно ни советского телевидения, ни «Футбольного обозрения». А режиссер жив — и даже бодр.

Корреспонденты газеты «Спорт-экспресс» Юрий Голышак и Александр Кружков поговорили с Яном Садековым. Я прочитал их рассказ на одном дыхании и решил поделиться им со своими читателями, очень занимательное чтиво. Он большой, поэтому я решил разделить на две части. Итак, первая.

Башня

Просидели мы в гостях у 84-летнего Яна Садекова целый день. Поражаясь памяти и задору.
— Ваш тренажер в углу?
— Мой! А чей же?! — обрадовался Садеков. С необычайной легкостью не вскочил — вспорхнул с кресла. Показал на тренажере, как умеет. А усаживаясь обратно, заметил стопку вопросов.
— Это что, все мне?! — ужаснулся. — Давайте уменьшим!
Мы и готовы были бы сократиться — если бы режиссер не продемонстрировал атлетические возможности секундой раньше. А его супруга Тамара Николаевна не напекла поднос беляшей.
— Мы с Томочкой почти полвека отдали телевидению, — сообщил Садеков, благоговейно поглядывая на жену. — Я всю жизнь на Первом, а она перешла на ВГТРК. Делала «Белую ворону», была такая передача. До этого 30 лет отработала в программе «Служу Советскому Союзу» с Мишей Лещинским. Недавно похоронили его.
— Вас на ВГТРК не звали?
— Ой, это история! Александр Иваницкий очень на меня обиделся — сам перебрался туда с Первого вместе с заместителем, меня тоже тянул. А мне-то зачем? С женой моей постоянно встречался на «Яме», доброжелательно, но настойчиво: «Пожалуйста, поговорите с Яном, чтобы перешел к нам. Мы его ждем!» Томочка домой возвращается: «Пойдешь?» — «Нет!»
— Вот это стойкость.
— Так он на ВГТРК целый год держал для меня должность главного режиссера спортивных трансляций. Не пошел! На НТВ тоже звали, Алексей Бурков приглашал. Хороший парень! Умер рано, жалко.
— От рака. В 50 лет.
— Много людей с телевидения ушли от онкологии, обратили внимание?
— Кстати, да.
— Да потому что Останкинскую башню комиссия не приняла, а все равно нас туда поселили. Ну и начало выкашивать людей...
— Думаете, фонила эта башня?
— Еще как! Такие магнитные бури! Томочка обратила внимание: к трем часам дня все вялые, будто вареные ходят. Рядом с башней выстроили девятиэтажки, там квартиру получил Георгий Сурков, комментатор наш. Что вы думаете? Тоже рано сгорел — от рака! Сейчас с Юрой Розановым вон что случилось. Женька Майоров жил неподалеку, на улице Королева, — приблизительно та же история. А Толя Малявин в 50 лет умер от инфаркта. Прямо в «Останкино».

Детдом

— Ваше настоящее имя — Январь. Это ж надо было так назвать.
— Я знал, что спросите!
— Что-то мы ни одного Января не встречали.
— Знаете такого — Энвер Ходжа?
— Руководитель Албании.
— Вот! А Анвар Садат? Значит, есть имя «Анвар». Я-то полукровка. Мама русская, отец, Юсип Якубович, татарин. Должны были записать как Анвара, а мать пошла и настояла — Январ. Да еще в метрике мягкий знак в конце воткнули. Всем отвечаю — это влияние русской половины!
— Но вы мусульманин?
— Крестили меня в русской церкви. Втихаря от отца. Церковь деревни Рязаново Владимирской области. Батюшка сказал, есть в святках имя Иануарий.
— А кто ж на телевидении вам имя урезал?
— Озеров. Что, говорит, за Январь? Давай на слог сократим! Будешь «Ян». А «варь» — в сторонку.
— Что его смутило — не интересовались?
— Сказал: «Народ спросит — а почему не декабрь?» Хотя есть и Марта, и Октябрина! Даже Ноябрина!
— Ваши рукава полны козырей. Не упирались?
— «Николай Николаевич, о чем разговор? Конечно!» Так и стал в эфире Яном Садековым.
— Все это очень странно. Потому что где-то вычитали — вы детдомовский.
— Так и есть!
— Что-то у нас не стыкуется.
— В 1939-м мне было три года — и мать нас с отцом бросила. Изменила с каким-то лейтенантом, уехала с ним жить. Мачеху отец подобрал вроде бы неплохую. А тут война. Его на фронт, воевал на «Катюшах». Мачеха меня поддерживала, с голоду не умер. Помню, каждый день сирены и круглые сутки хочется кушать... Весточка от отца — праздник!
— В коммуналке жили?
— Один коридор — и десять семей. Всех мужиков забрали на фронт, остались старички, дети да бабы. А с 1943 года салюты!
— Тоже помните?
— А как же? Из приемника голос Левитана: «Взяли город Курск!» — и салют! Из всех орудий! Потом — День Победы!
— Каким был?
— Четыре утра, вдруг страшный ор! «Победа! Победа!» Все вскочили, побежали на улицу. Несли всё подряд — у кого что было. Кто самогонку, кто картошку, кто вермишель... Вскоре отец вернулся.
— Живой и здоровый?
— Да. Вот у меня фотография — смотрите какой он красавец, мой дорогой. Волнистые волосы — и рыжие глаза! А в 1946-м пошли в гости. Отец открыл дверь — неожиданно захрипел, упал. Шесть раз вдохнул — и умер. «Скорая» примчалась, доктор послушал — разрыв сердца. 38 лет! А кому я нужен? Меня тут же в детдом, под зад коленом...
— Жуткая история.
— Меня даже никто туда не провожал. Один доехал паровозом до станции Крюково, шел лесом! Так и начались скитания. Я три детдома сменил.
— Если бы не отец — мачеха отправила бы вас в приют еще раньше?
— Разумеется.
— С ней больше не встречались?
— Никогда.
— А с родной мамой?
— Да видел потом... После армии надо было взять справку из домоуправления. Прихожу, дама открывает книгу за 1936 год. Читает: мать — Крайнева Ирина Сергеевна. Внезапно произносит: «В таком-то дворе живет Крайнева, ваша родня». Называет номер квартиры. Пошел знакомиться!
— Кто оказалась?
— Жена брата моей мамы. Сам-то дядя погиб на фронте. Вот она матери обо мне и сообщила. Та уже была Антипова, так и жила с лейтенантом. Однажды мы встретились на дне рождения родственника.
— Ну и как прошла встреча?
— Ой... Да никак.
— Ни малейшей теплоты?
— Абсолютно. У меня не было матери.
— Она не каялась?
— Нет.
— Знала, что вы в детдоме воспитывались?
— Естественно.
— Когда умерла — хоронить ее ездили?
— Да, отдал дань. Все-таки мать. Похоронили в той же деревне Рязаново, где меня когда-то крестили. Она до 78 лет протянула, а этот лейтенант вообще до 90. Так и жила с ним. Еще троих детей нарожали.
— В послевоенном детдоме было тяжело?
— Да я бы не сказал. Набедокуришь — вызывает директор: «Ну что, опять? Как вам не стыдно! Иосиф Виссарионович день и ночь думает о вас! А вы...» Я впечатлительный, сразу воображаю: вот Кремль, одно-единственное окошко горит. А за ним печальный Иосиф Виссарионович. Удручен моим поведением.
— Драться приходилось?
— «Темненькую» делали. За то, что отличником был. Ну и ничего!
— Как выглядело?
— Накрывают одеялом. Наваляют — и все. Не очень сильно. Но я себя в футболе проявил, так большие ребята команду дали: стоп! Никаких!
— Все закончилось?
— Разумеется.
— Друзья из детдома остались?
— Как-то сижу на работе. Скоро эфир. Тут звонок: «Вы — Ян Садеков, режиссер?» — «Я». — «А вы были в Рахмановском детском доме?» — «Да!» — «Это ваша воспитательница, Екатерина Ивановна...»
— Ну и дела.
— В «Белой вороне» сюжет сделали про мой детский дом. Всех ребят собрали — ох какая была встреча! Плакали, обнимались! Приехал даже Вася Голованов, мой приятель. Он в детдом-то как попал? В 1941-м отправился с сестренкой на каникулы к бабушке в Белоруссию. Началась война. Немцы взяли деревню. Согнали людей в школьный подвал. Стали поливать из автомата. Сестру сразу убило, а Ваську мать накрыла телом. Пуля чиркнула ему по виску и пробила плечо. Навылет. Всю жизнь потом заикался.

Штанга

— Вы же с женой из первого поколения телевизионщиков?
— Из раннего — скажем так. Вышли из Дворца культуры ЗИЛ, где был театральный коллектив «малых форм». Там Василий Лановой начинал, Михаил Ножкин. Театр миниатюр на заводские темы.
— Как забавно. Что играли — «Гамлета»?
— А я вам расскажу, какие были сюжеты. Приходит начальник отдела, говорит: «Ребята, сегодня мы должны одного человек командировать на главный конвейер. Так, Иванова!» — «Я беременная». — «Тогда Петрова». — «Мне недавно вырезали аппендицит». Взгляд падает на старушку. Осенило: «Милица Иосифовна! Вас!» На руки берут, несут. Она спрашивает: «В какой хоть отдел?» — «Задние мосты устанавливать». — «Это хорошо. В прошлый раз я двигатели устанавливала...» Уносят за кулисы.
— Прелесть какая.
— А в 1964-м поступили с Томочкой на режиссерский факультет института культуры. К Наталье Соловьевой, племяннице великого Владимира Соловьева. Основателя символизма.
— Никакого «Останкино» еще не было?
— В помине! Только Шаболовка! Учились с нами два человека оттуда — стали потихонечку прощупывать: а как насчет телевидения? На Шаболовку-то? Мы с радостью! Сначала Томочку пригласили. Потом и для меня окошечко открылось. Ассистентом режиссера — как раз к 50-летию революции создавали полсотни фильмов. Про каждый год. Достался нам 1941-й!
— Как любопытно.
— Километры кинохроники отсмотрели. Взрывы, танки, атаки. «Ура!» — и падает мертвый. Сколько людей мы снимали! Все ветераны были молоды, с войны-то прошло 19 лет. Монтировали, монтировали... А как получил диплом — оказался в спортивном отделе. Редакции еще не было. Прихожу на летучку — а там Ян Спарре! Аркадий Галинский! Георгий Саркисьянц! Фарид Досаев!
— Кто это?
— Надо ж. Уже забыли...
— Всех забывают.
— Плавание комментировал. Сам в прошлом пловец, чемпион СССР. Рядом Георгий Сурков, чемпион Советского Союза по академической гребле. Дима Губерниев его боготворит. А Спарре быстро заразил меня штангой. В 1975-м показывали с ним чемпионат мира, который проходил в Москве. Потом ездили с ним домой к Василию Алексееву, снимали.
— Этим нас не удивить. Мы тоже ездили. Имели счастье убедиться: Василий Иванович — человек гневливый, настроение сильно зависит от самочувствия...
— Нам-то он в Шахтах прекрасный стол накрыл. Все-таки Спарре для него авторитет. Сели, разговор потихонечку идет. А наш оператор что-то оголодал. В тарелку накладывает и накладывает. Так Василий Иванович ему замечание сделал — не очень-то, мол, налегай.
— Упивался популярностью. Нам сообщил с гордостью: «Этот край дал две легенды. Я и Чикатило».
— Да, шуточки в его духе. Но больше меня поразили тренажеры, которые мастерил своими руками. Мог бы попросить — ему любой привезут! А приделывал сам чуть ли не утюги к грифу. Потом поехали рыбу ловить, речка у него неподалеку от дома. Принимал по своим понятиям — на высшем уровне. Очень хороший вышел очерк.
— В YouTube отыщем?
— Нет. Привезли в Москву — тут же его Иновещание забрало. Видимо, куда-то за рубеж продали. Концов не найти.
— Мы про Спарре говорили. Легендарный же комментатор. Умер совсем молодым.
— 48 лет. Подъехал к Дворцу спорта, открыл дверь автомобиля — и вывалился. Мгновенная смерть. Знаете, что у него одна нога была?
— Знаем, что весил под 150. Вместе с Озеровым лечился от избыточных килограммов. Неужели одна нога?
— Да! Во время войны с ребятами нашли гранату — и подорвались. Ходил с костылем. При этом ездил на обычном автомобиле, не на инвалидке! С тремя педалями!
— Это возможно?
— Оказывается, возможно. На какую-то педаль ногой жмет, на другую приноровился костылем. Водил будь здоров! Как же мы с ним здорово чемпионат мира по штанге показывали, какие выдумки были!
— Например?
— Экспериментировали с крупными планами. Прежде не принято было. А тут крупно показываю — сначала ноги. Человек идет к помосту. Выхватываю одну деталь! Подходит, руки в тальке. Этот тальк осыпается. Дальше штанга. Люди видят: оказывается, берут ее не так, как все думали...
— А как?
— Вот! Всмотритесь! До сих пор в памяти последний подход Давида Ригерта. На трибуне сидит его жена, прикрыв лицо руками. Я навожу камеру на нее, затем на Ригерта. Видно — волнуется, руки подрагивают, с них слетает тальк. Напряжение колоссальное — а он замирает, прикладывает палец к губам. Нагибается, я даю хват крупным планом. Р-раз — берет на грудь. Держит, дыхание тяжелое. Тут же крики: «Встань! Встань!»
— И?
— Секунда, другая — и поднимает! Мировой рекорд! Народ вскакивает, рев, аплодисменты... А Ригерт продолжает со штангой стоять. Потрясающие кадры. Любой кинорежиссер позавидует.

Озеров

— Начальству нравились ваши находки?
— Кто-то на летучке подал голос: «Да что такое — ноги показывают крупно, руки...» Мамедов, заместитель Лапина (председатель Гостелерадио СССР. — Прим. «СЭ»), оборвал: «За этим будущее!» Все, обсуждение закончилось. Мой тезка, кстати.
— Январь?!
— Энвер Назимович. Мне говорил: «Что с твоим именем сделали?!» — «Влияние русской половины...» Очень любил меня и волейбол. Он ведь жив, Мамедов-то. 97 лет!
— На том, только родившемся, телевидении вы могли встретить удивительных людей.
— Это да! К примеру, редактором у нас крутился Алан Чумак.
— Ого. Банки заряжал?
— Да ничего он не заряжал — ни банки, ни нас. Магом позже стал. А в 1970-м объединили спортивный отдел телевидения и радио. Вот это было что-то!
— Что такого?
— Вадим Синявский, Николай Озеров, Владимир Маслаченко, Нина Еремина, Александр Курашов... Создалась главная редакция спортивных программ Гостелерадио!
— По тем коридорам вполне мог и Юрий Левитан ходить.
— Ни разу не пересекались. Левитан-то на радио оставался. А в останкинском АСК-3, который построили специально под Олимпиаду-1980, спортивная редакция находилась рядом с дикторской!
— Самых ярких женщин советского телевидения видели живьем каждый день?
— Да. Шатилова, Жильцова, Моргунова и остальные. Всех-всех встречал на лестничной клетке, перекурить туда выбегали. Игорь Кириллов тепло к нам относился. Он вообще очень доброжелательный.
— Если вашу передачу про Василия Алексеева в YouTube не отыскать, то другую мы нашли. «В гостях у Николая Озерова».
— Я делал — это последняя передача с участием Озерова!
— Больно смотреть. В его квартире сидят крепкие, моложавые Папанов, Андрей Старостин. В голове не укладывается, что умрут в ближайшие полгода.
— Так и есть. Запись 1987 года. Хорошая передача?
— Изумительная.
— А какие люди собрались — Кирилл Лавров, Юрий Никулин, Зураб Соткилава, Евгений Симонов, Лидия Скобликова, Никита Симонян, Лев Яшин... Делали паузы — чтобы Лев Иванович с костылем вышел в коридор, перекурил.
— Действительно всё снимали у Озерова?
— А где же еще? В его новой квартире на проспекте Мира. Старая-то была в центре, на Земляном Валу. Древний такой дом.
— Представляем эмоции соседей. В глазок подсматривающих — что за гости у Николая Николаевича.
— До сих пор помню каждую минуту той передачи — а шла она 2 часа 15 минут! Первый кадр — подъезжаем к дому. Под музыку из спектакля «Синяя птица», в котором играл сам Николай Николаевич, открывается дверь, заходим в квартиру. Чья-то рука ставит...
— Автограф?
— Пластинку! Звучит ария!
— Ах, простите.
— Потом та же рука останавливает пластинку, в кадре появляется Евгений Симонов. Произносит: «Да, это Николай Озеров. Но не наш сегодняшний герой — а его отец...» Тут же фотография Озерова-старшего — в роли Садко. Он же был выдающийся оперный певец.
— Как удалось собрать такую компанию? Их одновременно в Москве-то не застанешь.
— Это Николай Николаевич! Его любили все.
— На телевидении возражений не было?
— Никаких. Лапина уже сняли, Озеров сдавал программу новому председателю Гостелерадио. Вечером звонит: «Ян, это Николай Николаевич! Дорогой мой, всё приняли. От руководства тебе поздравления и большой привет. Спасибо, родной!» Думаю: «Слава богу!»
— Ничего не вырезали?
— Ни минуты, ни кадра. А когда все прошло по телевидению, Озерову позвонил сам Лапин. Поздравил: «Сколько я тебе говорил — делай такие передачи! Какая замечательная!»
— О Лапине, всемогущем телевизионном начальнике, вспоминают как о сердитом цензоре. Способном раздавить кого угодно. При нем такая программа вышла бы, как думаете?
— Да он счастлив был бы! Нас Лапин обожал. Как-то с утра пораньше звонок — а я еще лежу в постели. Жена взяла трубку, на том проводе: «Секундочку. Сейчас с вами будет говорить Лапин».
— Что услышали?
— Сразу вспомнил совет Озерова: «Что бы Лапин тебе ни сказал — ни-ког-да не спорь! Не препятствуй! Только повторяй: «Хорошо, учту».
— Так и поступили?
— Именно. Сергей Георгиевич по поводу «фигурки» начал инструктировать. Она была на особом счету. Потому что фигурное катание любили жены членов Политбюро и лично супруга Леонида Ильича. У меня как раз впервые появились ручные камеры. Раздолье оператору, можно творить — никакой статики! Тут слышу, секретарша Лапину говорит: «Сергей Георгиевич, вам звонит Озеров из Праги». Все, закончилась беседа. Что касается фигурного катания, то честно вам скажу — мне не нравится, как сегодня его показывают.
— Почему?
— В мое время каждый оператор четко знал, что от него требуется. Допустим, Зайцев на вытянутых руках начинает поднимать Роднину. А я еще на вираже даю команду: «Вася!» И оператор понимает, что в кадре надо держать только фигуристку. Создавая эффект, будто она одна парит. Потом я ухожу на другого оператора, тот показывает, как Зайцев опускает Роднину на лед, и они дальше катают программу.
— Сейчас такого нет?
— К сожалению. Не знаю почему. Современные операторы часто по центру кадр не держат, постоянно упускают. Как я в таких случаях говорю: «Молотят по бортам». А показ вращений? С нижней точки, на дальнем плане, на фоне зрителей... Там же ничего не видно!

Лапин
 
— Жесткие разносы от начальства в вашей жизни были?
— Ни единого. На партбюро едва что-то начиналось — я разворачивался, хлопал дверью. Мог себе позволить.
— Про Лапина легенды ходили — как умел устроить разнос.
— Со мной было совершенно другое общение. В 1972-м работал на финале Кубка «Торпедо» — «Спартак». Потом Иваницкий пересказывал, как Лапин вошел на летучку. С порога: «А?! Видели, как вчера показали футбол?!» Для меня это такой кайф был!
— Что конкретно ему понравилось?
— Да все! Драматургия! Находка-то у нас была одна — кто-то из спартаковцев, небольшого росточка, прямо на поле разрыдался. Взяли сначала панораму, а затем этого парня, крупный план. В таких моментах можно было искать... Или вот история. В Москве «Динамо» принимало «Шахтер». Матч скучнейший, всё в центре да в центре. Вдруг на западные ворота, на перекладину садится стая воробьев! Штук пятнадцать!
— Ну и ну.
— Даю крупный план — сидят и чирикают. Тю-тю-тю. Никто их не тревожит, атак нет. Игра заканчивается, звонит Гена Орлов из Ленинграда: «Я чуть не умер от смеха! Спасибо тебе, дал характеристику этого матча! Все рассказал одним кадром!»
— Блеск.
— В другом матче я держал луну крупным планом, плавно перешел на мяч в центральном круге — и тут стартовый свисток. Еще придумал начинать трансляции со стадиона «Динамо» с показа Ленинградского проспекта. Первый раз чуть не довел до инфаркта отдел выпуска.
— Почему?
— Там футбол ждали, а вместо этого панорама с верхней камеры: машины мчатся по проспекту, люди выходят из метро, кто-то спешит на стадион, кто-то в другую сторону... Народ ошалел: «Ян, ты что?! Предупреждать надо». А Перетурину, который вел тогда репортаж, попало от редактора. За то, что лирики добавил — заговорил о запахе свежескошенной травы.
— Перетурин рассказывал, что в 1974-м едва не лишился работы, когда иронично прокомментировал сумасшествие с послематчевыми пенальти.
— Было. В тот год ничьи упразднили, победитель матча определялся с помощью 11-метровых. Которые сами футболисты превращали в фарс. В знак протеста! Апофеозом стала встреча «Спартака» с «Динамо» Тбилиси. Когда до пенальти дошло, Ловчев демонстративно зарядил в сторону углового флажка. Еще и улыбнулся. Кто-то из тбилисцев с усмешкой пробил так же. Все это мы показали из-за ворот крупным планом. Под едкий комментарий Перетурина.
— Скандал.
— Да какой! День спустя в «Правде» вышла статья, осуждающая футбольных чиновников, которые придумали после каждой ничьей бить пенальти. Вскоре их отменили. Прямо в разгар чемпионата. А «Спартаку» с тбилисским «Динамо» назначили переигровку.
— Вы на удивление тепло отзываетесь о Лапине.
— Просто сужу со своей колокольни. Ко мне Сергей Георгиевич нормально относился. За столько лет — ни одного замечания!
— Многим на ТВ Лапин внушал ужас.
— Ну, попсу он гонял. Да и артистам от него доставалось. Но тут нужно делать поправку на время. Дорогие мои, это же советская власть! Коммунистическая идеология! Председатель Гостелерадио должен был строго придерживаться линии партии.
— При Лапине на ТВ была куча нелепых ограничений.
— Это верно. Женщинам запрещалось выходить в эфир в брюках. А мужчинам — без галстука и пиджака. Никакой бороды.
— Глупость?
— Полная! Разве важно — с бородой ты или без? Лишь бы голова работала. И за русским языком следил. Как раз в лапинские времена мне однажды пришлось сидеть в аппаратной полуголым.
— Что случилось?
— Перетурина спасал. Он должен был комментировать матч из-за рубежа. Под «картинку». Поскольку в кадре появляться не планировал, надел водолазку и куртку. А дальше форс-мажор. Матч из-за жуткого ливня надолго задерживался, нужно было выйти в эфир, объяснить зрителям, что происходит. Собрали Володе одежду с миру по нитке: кто-то дал ему пиджак, а я — белую рубашку и галстук.

Драка

— Помните знакомство с Озеровым?
— Во Дворце спорта, в Лужниках. Я показывал хоккейный матч, а Николай Николаевич комментировал. Приехал с Николаем Крючковым и Всеволодом Санаевым.
— Два народных артиста СССР.
— Вижу — стоят! Подхожу: «Здравствуйте». Озеров уже знал, что я Садеков, режиссер. Подошел, приобнял: «Здравствуй, здравствуй...» Так тепло!
— В самом деле.
— Еще и Николай Афанасьевич Крючков своим хриплым басом: «Привет, сынок». Я прямо растаял. Озеров шепотом: «Во втором периоде покажи их». Он то Соткилаву приводил на хоккей, то Зельдина. Но Крючков — дело особое. У него дочка была за хоккеистом Борисом Александровым. Но что-то Николай Афанасьевич был не слишком доволен этим фактом.
— Быстро они разбежалась.
— Да, да... А Озеров взял меня под крыло. Мы часто делали передачи — как хоккеистов встречают, чествуют после побед. Обязательно присутствовали Винокур, Лещенко и Кобзон. Свой юбилейный концерт Озеров только мне доверил. Хороший был мужик, просто замечательный.
— Фраза «Такой хоккей нам не нужен!» просочилась в эфир при вашем участии?
— А как иначе?! На суперсерии-1972 я помогал своему учителю Николаю Аристову — а в 1974-м, когда приехала сборная ВХА во главе с Горди Хоу и Бобби Халлом, сказали: «Будешь один все четыре матча показывать!»
— Так что случилось?
— Рик Лей, защитник сборной Канады, повздорил с Харламовым. Драка!
— Без шансов для Валерия Борисовича?
— Шансов было немного — Лей оказался специалистом. Тут же уложил Харламова. А канадцы сделали круг — и никого не подпускали. Наши-то рвались. Михайлов с Петровым пытались разнять.
— Это какой период?
— Матч завершился, сирена прозвучала! Трансляцию надо заканчивать — и на тебе. Вот Николай Николаевич и подытожил: «Ну-у, такой хоккей нам не нужен...» Из советского эфира мы уходим — а на Канаду продолжаем показывать!
— Что было дальше?
— Харламов поднялся, лицо разбито, майка разорвана. Наша камера стояла у прохода — пошел прямо на нее, окровавленный. За ним канадцы. Лею хоть бы что, ни царапины. Утром он приехал на тренировку сборной СССР, принес извинения Харламову. Ничего, в следующем матче Валерий Васильев за него отомстил. Правда, досталось не Лею.
— А кому же?
— Хендерсону. Вообще-то в те годы драки показывать запрещали. Особенно между нашими хоккеистами и чехословацкими. Чтобы лишний раз не обострять отношения — после пражских событий. Но тут-то с канадцами бьемся. И когда Хендерсон кинулся на Васильева, у меня патриотизм взыграл. Скомандовал оператору: «Быстро поясной план!» И вот картина: Васильев у борта огромными кулачищами лупит канадца, а у того голова, словно груша болтается. Туда-сюда, туда-сюда.
— Живописно.
— Наутро летучка в «Останкино». По дороге думаю: как же начальство на мордобой в эфире отреагирует? Но меня похвалили. Только и разговоров было, как наш канадца отделал. А в другой раз на хоккейном матче ЦСКА — «Динамо» оператор Миша Савин номер выкинул.
— Что такое?
— Он не просто болельщик ЦСКА — фанатик! С камерой всегда работал возле скамейки штрафников, показывал удаленных. В какой-то момент армейцы получили численное преимущество, вкатились в зону. С шайбой защитник Гусев. Внезапно Миша оставляет камеру, делает шаг в сторону и орет: «Гусь, бросай! Бросай!» Тот поворачивается: «Да пошел ты на *** [фиг]!»
— Какие люди.
— Миша потом каялся: «Простите, Ян. Больше не повторится». Но я не мог не наказать. Ответил: «Закрепи камеру и иди отсюда».
— Фраза Озерова «Такой хоккей нам не нужен» мгновенно ушла в народ?
— Да сразу же!
— А история про озеровский мат в эфире — быль?
— Нет! Чепуха! Эту фразу — «Гол! ***! Штанга!» — я своими ушами не слышал. Кто-то пересказывал. Причем больше к Виктору Набутову относилось, чем к Озерову.
— Нина Еремина оговорилась в спортивном выпуске программы «Время» — вместо «Нива» произнесла «Нева». Так отстранили на три месяца от эфиров.
— Вот вы и ответили на свой вопрос. Выскажись тот же Набутов матом в эфире — убрали бы пожизненно. А ничего такого не было даже близко.
— Не считая Ереминой, кого еще из дикторов отстраняли?
— Этого... Который вдупель пьяный в эфир вышел... Из «Утренней почты»...
— Юрий Николаев?
— Да! Появился на экране около полуночи, должен был зачитать программу передач на следующий день. Так двух слов связать не мог! Вя-вя-вя... Я это видел своими глазами. 1978 год.
— О чем подумали в тот момент?
— Да я в ужасе был! Самое поразительное — Николаева не уволили! Отстранили от эфира на два года.
— Легко отделался?
— Конечно. Могли бы выгнать с волчьим билетом. Думаю, Игорь Кириллов защитил, он тогда был непосредственным начальником Николаева. А в Швейцарии на чемпионате мира по фигурному катанию Жорка Саркисьянц отличился. Заплетающимся языком комментировал показательные выступления. Любому, кто слышал, было понятно — у микрофона нетрезвый человек. Хотя сам Жора, когда в Москву вернулся, пытался списать все на какие-то таблетки, которые перед репортажем выпил — мол, они на дикцию и повлияли.

Окончание следует.