Сурский мост

                Алексей Кряжинов.

         (рассказ)
    По-над Засурьем сгустились тяжелые тучи, уже на сносях, готовые вот-вот разродиться грозами и ливнем. По водной глади реки загуляли волны. Они – сначала вкрадчиво и робко, потом – все настойчивее и агрессивнее – стали накатывать на приступок опоры моста, на котором работали двое мужчин. Тот, кто был пониже ростом и покоренастее, замазывал раствором стены опоры, на которых оставил отметины недавний ледоход, а другой, худощавый, с  ввалившимися щеками помогал ему.
   – Что-то нонче рано начало громыхать, – встревоженно поднял голову худощавый. – Петь, надо бы успеть до дождя. А то промокнем.
   – Ничего! – попытался подбодрить товарища Петр. – Весенний дождь – не осенний, только на пользу.
  – Тебе-то – может быть: ты молод, а мне – нет, – недовольно пробурчал худощавый. – К тому же у меня чахотка, еще в Печорлаге подхватил. Не дай Бог, простужусь и тогда мне, точно,  кранты.
  – Да и у меня  тоже проблемы – ревматизм. Еще в сороковом на лесоповале заработал. Мы же с тобой там встретились. Помнишь, когда я спросил, как тебя звать, ты ответил: «Моя фамилия Нечаев, а как звать забыл». Только потом я узнал твое имя. 
  – Эй, там, внизу! – послышался окрик сверху. – А ну, прекратить разговорчики! 
  – Это кто? Часовой? – спросил Петр.
  – Да, вертухай орет, – зло буркнул Нечаев. – Нагнали их сюда, в теплое местечко. Вот бы  их скопом на фронт, под пули, а то зажрались тут.  Сволочи!
  Петр наклонился над ведром, которое придерживал Нечаев, мастерком соскоблил с внутренних сторон раствор и шлепком вбил в выбоину на опоре. 
  – Кузьма, я замечаю, ты в последнее время что-то стал шибко агрессивным, – беззлобно сказал Петр. – Ты же таким не был. Это же противоречит твоим принципам.
  – Довели, Петь, довели…Жратва – хреновая, телогрейка и лапти – все износилось. Сегодня, вон, опять пять телег приволокли.
  Петр, разговаривая между делом, продолжал проворно работать мастерком.
  – Чтобы трупы вывезти?
  – Ну, да. Братва поголовно дохнет. Интересно, что сказал бы мой поп, глядя на все это?
  – Что за поп? Ты мне о нем не рассказывал.
  – Был у нас такой в Печорлаге, малохольный какой-то. Всем делал добро, а над ним издевались – все, кому не лень. Однажды пахану грыжу вылечил, а тот его – даже неделя не прошла – заставил  вымыть весь пол в бараке, пока мы спали. Вдругоряд у кума дочка заболела, уже умирала, а поп и ее вылечил. Как он это делал, мы не знали, но, точно, поп творил чудеса. Он мне часто говорил: «Людям надо всегда делать добро. Даже врагам. Если они к тебе лезут кулаком, ты в ответ одари их улыбкой. Для них – злобных – нет хуже наказания, чем ответить  добром. Злость застилает глаза и человек перестает видеть вокруг себя хорошее, то, что дано Богом, а доброта очищает душу». 
  – И что с ним стало? Его досрочно освободили?
  – Как бы не так! Сослали еще подальше.
  – За что?
   – А хрен знает! – тоскливо оглядел вокруг Нечаев. – Видно, нашли причину.
  – Вот и делай после этого добро людям, – равнодушно отозвался Петр.
  – Как-то один раз меня с ним отправили к куму чистить сортир. Я говорю ему…
  – Куму?
  – Какому куму? Попу своему! – не на шутку рассердился Нечаев.
  – И что же ты сказал?
  – Говорю ему: «Заложил бы гранату в сортир, чтобы бабахнуло так, что от кума ничего бы не осталось». Поп посмотрел на меня, так жалостливо, и говорит: «Ты этого, если бы даже у тебя граната в руках была, не сделал бы».
   – Почему?
  – Вот и я задал ему такой вопрос. И поп мне ответил в таком духе, что человек совершает свои поступки не по…– Нечаев нахмурил белесые брови, мучительно подыскивая слова, – не по…ну, как тебе сказать?
  – А ты скажи так, как понял.
  – Ага, – обрадовался Нечаев. – В общем, человек совершает поступки не так, как приказывает сам себе. Он не говорит: «Дай-ка, я сделаю этому человеку плохо. Или, наоборот: «Дай-ка, я ему сделаю хорошо».
  Петр недоверчиво усмехнулся.
  – И кто же тогда им руководит? Всевышний?
  – Нет. Понимаешь, человек поступает или так, или эдак потому, что в нем это заложено. Если он по природе добрый, значит, всегда поступает хорошо, без принуждения себя, а если…         
   – Таланов! Кончайте трепаться! – крикнули сверху. – Мы спускаем раствор! Осторожно! Хватит одного ведра?
   – Хватит! – крикнул Петр. – Мы уже заканчиваем!
 
   Таланов и Нечаев были лишь одними из тысячи заключенных, которых пригнали, привезли – уж как получится – в сорок втором году на строительство моста через Суру возле Ядрина. К лету стройка уже напоминала один большой муравейник, разрезанный рекой и опутанный колючей проволокой. Она разделяла два мира: свободный и лагерный, которые в силу обстоятельств вынуждены были соприкасаться, высекая искры из душ как у заключенных, так и у гражданских. 
   Однажды в августе, когда космы предосенних туманов мягко легли на речные протоки, вкрадчиво расползлись по оврагам и лугам, Петр неожиданно, сквозь пулеметную дробь молотков и неистовое визжание пил  услышал мужской голос, такой далекий, но в то же время такой близкий; такой, почти до боли знакомый и пугающе незнакомый, словно из другой жизни.
   – Эй, слушивый! – крикнул мужчина с сильным чувашским акцентом часовому. – Я тут привез тоски! Толоши начальству.
   Часовой, белобрысый, тощий паренек, поправил винтовку на плече и приподнялся на цыпочках, чтобы в людской массе найти бригадира.  Но бугор сам увидел мужика.
  – Таланов! – приказным тоном подозвал он к себе Петра. – Возьми еще одного шкета и иди разгружать телегу.
  – Есть! – обрадовался Петр.
  Часовой, закинув за спину винтовку, поднял шлагбаум и телега, впряженная в тягловую пару и груженная досками, заехала на стройплощадку.
Таланов, чтобы не выдать себя, как бы не спеша, подошел к мужику.
   – Дядя Филипп!
    Мужик испуганно оглянулся и, заметив заключенного, прищурил глаза.
   – А ты кто?
  – Это – я, сын Федора Таланова.
    Филипп сделал шаг навстречу и остановился как вкопанный.
  – И вправду, Петр! Совсем изменился. Если бы встретились на улице, я бы не узнал и прошел мимо.
   Петр поднял встревоженные глаза на часового, который искоса посматривал на них.
   Петр схватил за конец самой верхней доски и потянул на себя, продолжая разговаривать с Филиппом, который жил в деревне на параллельной улице. 
   – Дядя Филипп, как живут в деревне? Моя мама как? Брат? Он, наверное, на фронте? За прошедшие пять лет я, ведь, ни одного письма не получал. Нам, ведь, всем дали «Без права переписки»).
   – Прекратить разговорчики! – сорвался на фальцет часовой.
   – Вот, бери! – Филипп, пугливо озираясь по сторонам,  быстро сунул в карман тюремного робо Петра какой-то сверток. – Завтра я опять здесь буду.
    Как только разгрузили телегу и Филипп, покрикивая на лошадей, выехал с закрытой территории, Петр как бы по нужде поспешил в наспех сколоченный сортир.
   Там он осторожно развернул сверток и на куске ситцевого платка увидел небольшой шмат сала. Петр тут же захотел проглотить его, аж в животе свело, но в самый последний миг передумал и обратно завернул сало в сверток.
   Бугор Петра встретил вопрошающим и пытливым взглядом.
   – Вот, – протянул ему сверток Петр. – Бери! Это – гостинец. Односельчанина встретил...случайно.
  Бугор, молча, как бы само собой разумеющееся, взял сверток и спрятал его в карман. Он ничего не сказал, даже головой не кивнул, но с того дня Петра всегда отправлял на разгрузку досок, которые мужики – почти все старики –  и женщины из окрестных сел и деревень на лошадях привозили на стройку из поселковой пилорамы.
  Встречи с Филиппом Петр ждал с нетерпением. Хотя каждый раз удавалось поговорить лишь урывками, но и этого хватило, чтобы Петр уже мысленно переместился туда, в деревню, где родился и вырос, и где осталось его детство.
  Однажды он не выдержал и спросил Филиппа:
  – Как там проживает Сорокина Люся?
  Филипп покачал головой.
  – Точно не знаю. После завершения строительства окопов на Суре ее, а также Зою – дочь Герасима, Катерину Чашкину – все они рыли окопы – отправили на торфоразработки в Ивановскую область.
   – Замуж не вышла?
   – Люся? Нет, не вышла? Правда, в одно время слушок прошел.
   – О чем?
   – Вроде Юрка Абрамов сделал ей предложение, даже в райкоме оформил документы,  чтобы ее освободили от рытья окопов.
  Петр бросил быстрый взгляд на часового.
  – А Люся, что, согласилась?
   Филипп удивленно посмотрел на Петра.
   – Люся? Нет! Она не такая! Со всеми вместе, пока стройка не завершилась,  работала. Даже с почетной грамотой вернулась в деревню.
   – Абрамова разве не забрали на войну?
   – Нет! Инвалидность дали ему. Мать, ведь, доктором работает!   
   В ту ночь Петр долго ворочался на жестком топчане, над которым навис дощатый потолок барака, специально построенного для заключенных.
   В дальнем углу барака дежурный возился с буржуйкой, отгороженной от спальной зоны решеткой, сваренной из кусков арматуры. Хотя холода прошли, но буржуйку все равно топили, потому что надо было высушить мокрые лапти и лагерную одежду заключенных.
   Не спалось…      
   Новость, которую Петр услышал от односельчанина, его и встревожила, и обрадовала.
   В Люсю Петр сразу же влюбился, когда после окончания землемерного училища приехал на лето в деревню, домой. Он тогда решил заглянуть в избу-читальню, чтобы полистать газеты. Каково же было его удивление, когда в доме, где раньше жил раскулаченный и превращенном в избу-читальную, он увидел Люсю, которая была его моложе на три года.
    Петр не выдержал и подошел поближе:
   – Сколько лет живу, но впервые вижу девушку, читающую книгу в разгар лета.
   Люся смущенно улыбнулась.
   – В Канаш, в педучилище хочу поступить. Надо немного подготовиться. А ты уже закончил учиться?
   – Закончил. Скоро начну работать в райкомземе, в Четаях.
    Люся с нескрываемым любопытством оглядела Петра.
  – Охо! Ты теперь большой начальник!
   Петр не понял: Люся это сказала то ли с восхищением, то ли с усмешкой, а потому немного смутился.
   – Какой там начальник? Все равно перед призывом в армию придется поработать. Осенью заберут.
   Петру показалось, что Люся расстроилась, хотя постаралась не подавать вида.
   – Уже? Этой осенью?
   – Аха.
  Петр потом долго удивлялся, как у него тогда хватило смелости спросить:
  – Будешь ждать меня, пока не вернусь из армии?
   Люся вся вспыхнула. Почему-то спешно раскрыла книгу, потом положила ее на стол. Краешкем глаза бросила взгляд на библиотекаря – инвалида Филиппа, который в углу перебирал старые книги, и быстро прошептала:
   – Ага, буду ждать, очень буду ждать.
   Они успели только раз поцеловаться, накануне отъезда Люси в Канаш, как Таланова арестовали. Суд был скорый. «Тройка» уже через неделю после ареста вынесла приговор – за участие в создании в районе троцкистского кружка Петру дали пять лет. Вместе с ним судили еще 17 человек из района. Из них Петр знал только учителя Ярайкина, который работал в деревенской школе и жил неподалеку от Талановых.
 
   – Таланов! – Послышался голос бригадира. – Что вы так долго вошкаетесь? Пора заканчивать!
  – Щас! Немного осталось!
  В ответ бригадир что-то сказал, но Петр не расслышал – вдруг наверху, на мосту раздались громкие голоса.
  – Смотрите, смотрите! Во, дает!
   Таланов, ничего еще не понимая, посмотрел в сторону спиртзавода, построенного еще в царские времена на правом берегу Суры. В метрах ста от моста, чуть выше по течению, Петр заметил человека, гребущего на лодке. Он греб не умело, но отчаянно и  быстро, чтобы успеть до грозы переправиться на левый берег.
    – Эй, ты, на лодке! – продолжали кричать заключенные с моста. – Греби в разрез! Не подставляй бока лодки! Перевернешься! Вот, дурило!
  Но было уже поздно. Налетел очередной порыв ветра, и лодка перевернулась.
  Человек скрылся под водой, но уже через секунду на поверхности показалась его голова. Несчастного течением несло прямо на опору, на приступке которого стояли Таланов и Нечаев.
  – Эй! – надрывая горло, крикнул Петр.– Плыви сюда! Сюда!
  – Кузьма, – продолжая внимательно следить за полуутопленником, чья голова все чаще стала скрываться под водой, сказал Петр, – подстрахуй, держи руку.
  – А мне за что держаться? Брось это дело, Петь! Пусть тонет. Погибнем из-за него! Погибнем! – взмолился Нечаев.
   Человек сделал отчаянный рывок в их сторону, даже схватился за приступок, но не удержался и его снова понесло течением.
  Все произошло в одно мгновение. Петр прыгнул в воду. В первую секунду он даже не понял, почему его так сильно обожгло – аж дыхание перехватило. Но думать было некогда.
  Петр сильными взмахами рук быстро настиг человека и схватил его волосы. Старясь перекричать шум ветра, скомандовал:
  – Не хватай меня! Перевернись на спину!
   Человек, похоже, уже перестал соображать. Он, захлебываясь и жадно хватая воздух, сразу же намертво вцепился в своего спасителя.
   Петр краешком глаза заметил, как громадина моста стала быстро уходить назад. «Погибнешь!» – взорвалось в голове.
  Петр с силой перевернул мужчину на спину и прижал его к себе.
  – Ты не утонешь, не утонешь, – старался  успокоить незнакомца. – Самое главное, не паникуй. Работай руками и ногами. Я буду тебя придерживать.
  Петр знал, что неподалеку находится островок, заросший ивами. Весной, когда начался ледоход, он скрылся под водой, но ивы дружно держались, раскачиваясь кронами на ветру.
   К счастью, их понесло прямо к деревьям. Петр, крепко придерживая незнакомца, одной рукой ухватился  за ветку – довольно крепкую, способную не ломаться.
   До мужчины, кажется, наконец, дошло, что появился шанс спастись. Он тоже схватился за ветку.
   –  Держись, – старался приободрить его Петр. – Не выпускай из рук!
   Человек, ничего не говоря, повернул голову в сторону своего спасителя. И тут Петр его узнал.
   – Юрка? Абрамов?
Абрамов в ответ молча кивнул головой. Горячей волной вонзились в мозг слова Филиппа, сказанные во время последней встречи: «Ты знаешь, кто на тебя заявил в НКВД? Юрка Абрамов! Мне зять сказал перед отправкой на фронт".
  Абрамов тоже его узнал, но не подал вида.
   Петр понимал, что им в холодной воде, да еще в намокшей одежде долго не продержаться. До берега, на котором стоял дом бакенщика, было недалеко. Летом до него доплыть можно было без особого труда, но теперь, да еще с такой обузой?..
  Между тем силы быстро таяли. Абрамов уже несколько раз выпускал из рук ветку ивы, но всякий раз Петр успевал схватить его. И вот, когда, казалось, пришло время попрощаться с жизнью, Петр увидел лодку, на которой к ним спешил бакенщик.
   Они с трудом затащили Абрамова, у которого уже иссякли силы, в лодку: бакенщик – крепкий старик с окладистой бородой, стоя в лодке, тянул его за руки, а Петр, все еще находясь в воде, подталкивал снизу обмякшее тело.
  …В доме бакенщика было предательски тепло.
   – Давайте, скидывайте одёжку, – сказал бакенщик. – Надо ее выжать и повесить над печкой, чтобы высохла.   
  Пока спасенные раздевались, старик вышел в сени и принес бутылку с мутной жидкостью.
  – Вот, самогоночка. Как будто знал, что пригодится – держал про запас. Мало ли что… Сейчас я ее нагрею и натру вас. Но сначала хлобысните по стаканчику… для сугрева нутро.
  Как только Петр выпил, сразу же провалился куда-то – еле хватило сил дойти до скамейки, на которой лежало старое одеяло. Очнулся он от того, что кто-то его тряс за плечи.
   – Заключенный Таланов! Просыпайтесь! Вставайте!
   Петр с трудом, все еще не понимая, что происходит, открыл глаза. При свете керосиновой лампы он увидел трех военных: один из них стоял возле него, другой – рядом с дверью, а третий, с командирской сумкой, сидел за столом.
  – Где Абрамов? – прохрипел Петр, потирая глаза.
  – Какой Абрамов? – спросил сидящий за столом.
  – Тот, которого я спас.
  – Он час назад ушел.
  Петр встал, прикрывая нижнюю часть тела одеялом.
  – Заключенный Таланов, – поднял голову военный, сидящий за столом, – вы обвиняетесь в попытке к бегству.
  – Я? – Петр удивленно ткнул пальцем себе в грудь. – Мне же до освобождения осталось менее года. Какой смысл бежать? Я же человека спасал. Все видели. Спросите Абрамова. Он все расскажет.
  – Спросили, – строго сказал военный. – Он дал показание, что вы попросили его помочь организовать бегство. – Военный потряс в воздухе листом ученической тетради. – Вот его показания. Отпираться бесполезно. Так что собирайтесь. Вас будут судить.

     *                *                *

   – Дед, этот Петр, о котором ты рассказывал, твой папа?
   – Да. А тебе он приходится прадедушкой.
   – Его, правда, судили?
   – Да. Судили и сразу же отправили на фронт, в штрафбат. Тогда были штрафные батальоны и роты. Туда зачисляли заключенных, изъявивших желание воевать, и всяких провинившихся. Штрафников всегда бросали  в самое пекло и они, как правило, все погибали.
  – Но мой прадед вернулся же?
  – Да. Ему просто повезло.
   – А Люся, его жена, мне кем приходится? Прабабушкой?
   – Да. Именно так.   
  – Дед, а что стало с этим…с Абрамовым?
  – Не знаю. Сразу после войны уехал куда-то, то ли на Урал, то ли в Сибирь.
  – Жаль…Надо было его наказать за подлянку. Я бы врезал ему…Дед, а тот мост стоит до сих пор?
  – Нет. Его снесли. Он ведь деревянный был, только опоры были железобетонные.
  – Эх, надо было сохранить.
  – Для чего?
  – Как для чего? Чтобы людей туда на экскурсию водить! Я представляю, что было бы, если бы наш класс туда повезли и показали этот мост! Было бы потрясно!    
  – Давай, турист, собирайся. Хватит рассуждать.  Поедем на дачу. Послезавтра бабушку из больницы выписывают. К этому времени у нас дача должна блестеть. Ты ведь собирался забор покрасить? Не передумал?
  – Не-е-е-т! Ты, что? Не передумал. Обязательно покрашу.
               
    Май, 2021 г.