Вдова

ВДОВА

Назар Шохин

«Начните драку.
Докажите, что Вы живы.
Если Вы не начнете действовать,
то так и проживете свою никчемную жизнь.
Я Вас предупредил».
Чак Паланик


Гринеров приютили в двух спаренных худжрах двухъярусного медресе. Накануне отсюда выселили женскую тюрьму НКВД; от нее остались аккуратные каморки, крепкие двери с тяжелыми замками – так что особого ремонта не требовалось. Вокруг здания возвышался ряд тополей, шепчущих по ночам каким-то особенным образом.

Привидений, как рассказала пожилая сторожиха, здесь не водилось, а вот змеи иногда из нор вылезали: «Они любят искать и охранять золото; кусают только тех, кто на него зарится».

Впрочем, золотоносцев среди новых жильцов – женщин, стариков, детей; рабочих, интеллигенции, пенсионеров с достатком ниже низкого – не было. Всех, а их было около двадцати семей, расселяли по алфавиту; тех, кто помоложе, – на второй ярус. В самой первой, нижней, удобной для выхода худжре поселили одинокого старика-одессита, шившего на ножной «зингерке» обновы для соседей.

В комнатах спали, ели, готовили пищу на примусах, делали уроки школьники. Общались преимущественно на рождавшемся суржике – смеси славянских языков с узбекским и таджикским.

Военные сводки получали из единственного на весь двор радиоприемника «Колхозник». Но большинству было пока не до военных новостей про обстрел и штурм Ленинграда, битву за Смоленск, Киев и Москву – слишком много бытовых вопросов накопилось, пусть даже и мелких.

Умывальная и уборная в общем дворе располагались по правую и левую стороны от огромных деревянных ворот; к ним – при таком обилии новосельцев – по утрам и после рабочего дня образовывались унылые очереди, нетерпеливые и нервные.

Детям трудно было ждать своей очереди, и они, когда было совсем невмоготу, справляли нужду за зданием, проникая туда через прорубленный накануне пожарниками задний ход. Это соседями-мусульманами, разумеется, никак не одобрялось: подобный грех издревле позволялся здесь только больным и немощным.

Каждый раз к восходу солнца у задней стены дома становилась чисто (и это было загадкой): кто-то, не ленясь и не брезгуя, убирал за пришельцами.

А загадку разгадать помог случай.

Через этот «черный ход» Валентин приспособился ходить рано утром за лепешками и сливками, благо, что по узкой задней тропинке и до квартального колхозного базарчика было гораздо ближе. Так вот однажды, когда день еще только занимался, Валентин, возвращаясь с базара, увидел у стены своего нового дома женщину в парандже.

Черная трапеция сначала разрослась, затем сгорбилась, потом из нее высунулась сначала одна татуированная хной рука – с совком, а после и другая – с ведерком.

Фигура посновала немного у стены, собирая высохшие «плоды нетерпения», вновь выпрямилась, с минуту разглядывая сквозь волосяную сетку паранджи неожиданного свидетеля, и убралась восвояси.

«Здесь, в городе, не встретишь женщин в чадре. Наверное, кто-то из немолодых, а может, и совсем старых», – подумал Валентин.

...Этим «кем-то» была, как оказалось, жившая по соседству женщина средних лет, приютившая у себя две эвакуированные семьи, низкорослая, худая, редко показывающаяся на улице, облаченная в паранджу «черная вдова», или «иранка», как еще называли ее на улице, – может быть, потому, что жила одна, без мужа, и единственной и главной достопримечательностью ее небольшого дома был огромный персидский ковер.

Про ковер Валентин еще раз вспомнил, когда в один из сентябрьских дней эту женщину в черном... обокрали. Нашли у нее всего ничего: мешок риса, мешок моркови, масло и пару древних рукописей; все это, кроме книг, можно было взять на базаре без риска быть пойманным. Воры здесь, в маленьком городке, как, впрочем, и везде, не обкрадывали соседей, – значит, комнату персиянки, решил Валентин, обчистила понаехавшая шпана.

Неведомые, представлявшие интерес даже для шпаны, книги, получалось, были главным сокровищем вдовы.

Уличного хулиганья Гринер-младший никогда не боялся – этому учил его ушедший на фронт Гринер-старший; а вот муки совести перед соседкой, нравственные терзания юноша испытывал; возникло какое-то теплое чувство к чужой женщине, убирающей за засранцами. Наверное, сына поддержали бы и отец, и ничего не знавшая, вечно занятая новой работой на фабрике мать.

На следующий день Гринер прошелся по соседней улочке, мимо дома «черной вдовы» и даже заглянул туда. Высокий угловой двухъярусный дом с маленьким двориком и виноградником в нем. В начавшийся месяц Рамадан беспокоить верующих соседей было не принято.

Войти в дом «черной вдовы» незамеченным можно было только при открытых воротах, зная расположение комнат, спрятавшись при случае под лестницей на втором ярусе. То есть польстившиеся на книги воришки, скорее всего, маленького роста. Вряд ли двумя мешками и книгами будет заниматься участковый – в городе было воровство и покрупнее.

Валентин, уже освоившийся в новой жизни, во всей этой истории чувствовал почерк учеников соседней школы имени Энгельса – в его школе – имени Розы Люксембург, где учились дети местного участкового и других работников НКВД, так не стали бы рисковать.

...Учеба в школах постоянно сопровождалась разборками после уроков: спорили и ругались по разным поводам; дрались почти бесперебойно, доказывая и метя свое пространство в городе.

Драться школе Люксембург со школой Энгельса пришлось уже через десять дней. Люксембурговцы ждали формального объявления войны. 

Повод для межшкольной драки нашелся: проникший каким-то образом в «Люксембург» соперник из «Энгельса» открыл в живом уголке клетку, взял оттуда канарейку и на глазах у девчонок свернул ей шею.

Надо было готовиться к потасовке на кулаках.

Первенство Гринера в «Люксембурге» уже было неоспоримым: призер чемпионата Киева по фехтованию, баскетболист, отличник, любимец учителей, сын фронтовика. Его высокая фигура и крепкие мускулы словно созданы были для физических разборок. В «Энгельсе» же первенствовал Шамиль Файзуллин; с ним, похоже, и предстояло схлестнуться.

...Для драк в древнем городке еще со времен эмиров были отведены отдельные территории – небольшие пустыри, которых было несколько. Устраивать здесь, на месте, помнившем схватки дедов и прадедов, что-либо иное, – футбол, например, – значит «навлечь на себя кару свыше». Начавшаяся война все поменяла: для схваток «школа против школы» площадки оказались достаточными. Хозяин места мог после «битвы» попросить свою небольшую «долю», иногда натурой – сушеными фруктами, к примеру, и игнорировать оплату – значило обречь себя на тайную месть хозяина «ристалища».

Ближе к концу кулачных боев обычно прибегал местный участковый милиционер, который мог оформить протокол и отправить копию директору школы. «Камер еще хватит на всех хулиганов, бездельников, двоечников, тунеядцев и лодырей, война только началась», – любил повторять стареющий хромоногий лейтенант.

...Драться вожаки «Люксембурга» и «Энгельса» решили на пустыре, расположенном как раз между двумя школами.

Шамиль ударил Валентина первым – мощно, прямо в челюсть. Гринер не удержался на ногах и упал навзничь; а когда поднялся – кто-то быстро и ловко, не примериваясь, поддел его головой в подбородок. Валентин вновь рухнул, и из носа хлынула кровь. Едва Гринер снова вскочил, на него набросился Шамиль, ударив ногой в живот.

Но Валентин сумел-таки встать и, подбежав к Шамилю, нанес ему ответный удар в лицо – да такой сокрушительный, что тот повалился наземь.

Гринера тут же обступили несколько энгельсовцев и тоже повалили на землю.

Почти не защищаясь, Гринер вертелся между двумя пацанами, зажимая ладонью нос, из которого продолжала хлестать кровь, и в отчаянии, разъяряя нападающих еще больше, упрямо выкрикивал одно и то же:

— Я имел вас всех! Имел! Всех! Понятно? – выжимал что есть мочи Валентин, сам не ожидая от себя такого сквернословия; ему, читавшему Гулливера и Робин Гуда, это давалось нелегко. 

Энгельсовцы били и пинали Гринера по очереди, – один, другой, третий, четвертый...

Какой-то карлик, очевидно, впервые в жизни участвовавший в драке, остервенело пинал Валентина по ногам, которые потом сплошь покрылись синяками, сильно болели суставы. Один раз пнули даже по ребрам.

В конце концов встать Валентину помог... Шамиль.
— Ну что, все? Квиты? Мир? – спросил на неожиданно хорошем русском татарин.

Гринер поднялся, подтянув брюки, стряхнув с них пыль, а затем поплелся туда, откуда пришел.
— Мир, пацан? Ну что, пацан, мир? – вновь спросил у уходившего Валентина Шамиль.

Гринер не ответил.

Обида, как это ни странно, не приходила.

Валентин знал свою физическую силу и был уверен, что сегодня был всего лишь неудачный случай, все из-за трусости однокашников, в других драках он всегда побеждал и обязательно победит в следующий раз.

Татарин все еще сочувственно смотрел Гринеру вслед, а Валентин уходил, стараясь выглядеть как можно более степенно и уверенно, но, отойдя немного от поляны, не выдержал и... рассмеялся.

Да, Гринер был уверен, что все-таки обжился в этом уже не чужом городе с привидениями, змеями, тополями, говном, трапециями; что может спокойно побить в драке «один на один» этого энгельсовца.

Да, он, Валентин, сын фронтовика Гринера, а не этот дикий уличный сброд будет командовать на этой поляне, и не может здесь теперь быть другого, более озадаченного своим лидерством, человека.

Да, Валентин, послушный сын, предстанет сейчас перед матерью разукрашенный, как украинское пасхальное яйцо, но теперь все должно пойти и пойдет по-другому.

Да, пока не удалось отомстить за «черную вдову», но время покажет и докажет. Воры найдутся и вернут украденное.

«Где и что я забыл, где допустил ошибку?» – спрашивал себя, придя домой, Валентин.

Гринер-младший вспоминал, что забыл три привитых ему в Киеве братьями-родственниками главных правила городских уличных боев: первое – «готовность важнее драки»; второе – «ввязался в драку – бей первым, ни за что не падай, синяков и позора будет больше»; третье – «затеял драку, доводи ее до конца, додавливай, иначе все будет впустую».

А что Шамиль? Много позже Гринер заметил, что энгельсовец был все-таки верующим: в драках вплоть до завершения Священного для мусульман месяца Рамадан Шамиль не участвовал. Файзуллин впитал правило здешних драчунов: дать в морду, а затем отойти, остыть и даже закурить с противником. Он знал, что городок совсем маленький, и в будущем все равно пришлось бы сталкиваться.

Вечером мать Гринера впервые после отъезда из Киева заплакала.

Валентин отлеживался дома больше недели.


*Фрагмент пока неопубликованной историко-приключенской повести “Заповедь искушенного города” о судьбах эвакуированных в Узбекистан семей из центральных районов Украины, Белоруссии, России во время войны 1941-1945 гг. В отрывке повествуется о расселении в Старой Бухаре бежавших от фашистов киевлян.

Снимок: Медресе Гозиёни хурд. Портал: Rusrav.Uz.