Выселение из допра в донбасс

Выселение из Допра в Донбасс

Прием в Большом Кремлевском дворце по случаю 40-летия Октябрьской революции, на котором помимо вождей СССР можно было видеть Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина, Гомулку, Живкова, Тольятти, Ульбрихта, Мориса Тореза и других руководителей коммунистических партий мира, был в полном разгаре, когда к Никите Хрущеву подошел лидер французских коммунистов и спросил:
- А почему это не видно Алексея Стаханова? Где он может быть сейчас?
Морис Торез, бывая на кремлевских попойках, привык видеть рядом со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и другими вождями СССР Стаханова - рослого рыжеватого мужика, который мало и плохо говорил, но много и смачно пил.
Хрущев, услышав такой вопрос, в начале даже оторопел от неожиданности. Откуда ему было знать, где сейчас находился уже давно отыгравший свою партию и совершенно его не интересующий человек. Но тут же продемонстрировал свою осведомленность:
- Где же ему быть?.. В Донбассе Стаханов, в Донбассе...
- Коль выберется случай, хотел бы снова повидаться... Ведь мы с ним - шахтеры, - сказал Торез.
- Это завсегда пожалуйста, - согласился Хрущев.
Как только важный гость из Франции отошел к другой группе товарищей, Никита Сергеевич тут же кликнул помощника:
- Немедленно разузнай, где этот чертов Стаханов околачивается. И вообще, жив ли он еще?..
Через несколько минут Григорий Шуйский вернулся с ответственного задания. Он доложил Хрущеву, что злополучный Стаханов, слава Богу, жив и здоров, находится в Москве, совсем недалеко от Кремля, в Допре...
- Где?.. Где?.. - удивленно сдвинул брови Хрущев, не поняв в первый миг, что речь идет вовсе не о тюрьме, а о хорошо ему знакомом Доме правительства, что серой громадиной выпирал на улицу Серафимовича и на набережную Москвы-реки, и который по тогдашней привычке сокращенно назывался Допра. - Так, говоришь, в Допре околачивается? Ничего себе устроился ветеран стахановского движения... Так вот, - уже строго приказал он помощнику, - надо сделать так, чтобы завтра же Стаханова в Москве не было. Гони его в Донбасс... Хватит ему валять дурака в Москве...
Алексей Стаханов, как выразился Никита Хрущев, «валял дурака» в Москве с 1937 года. В тот год по протекции Серго Орджоникидзе он стал депутатом Верховного Совета СССР и слушателем Промакадемии, где, в ту пору «ковали» кадры красных командиров социалистической индустрии. Если честно, имея уже за плечами возраст Христа и всего три неполных класса сельской школы, Алексей «грызть гранит» высшей школы не хотел ни за какие коврижки. Ему было просто стыдно. Доброжелатели - Петров, Серго - тыкали ему пальцами на Молостова, Концедалова и других слушателей Промакадемии, которые вообще не знавали школы, а познакомились с алфавитом и четырьмя действиями арифметики уже будучи прилично взрослыми. Стаханов сдался и до войны обживал стены Промакадемии. Как только грянула Отечественная, не закончив учебу, к которой он больше и не возвращался, укатил в Караганду руководить шахтой. Сталин не смог долго выдержать разлуку с другом и в 1942 году вернул его в Москву, создав специально для него при наркомате угля должность начальника сектора социалистического соревнования. Если сказать проще, стал Стаханов с тех пор главным в СССР начальником по вручению шахтерам красных переходящих знамен. Работа, прямо скажем, не пыльная, но уж больно опасная по причине постоянной запойности.
И жил себе, выпиваючи и припеваючи в Допре до той самой поры, пока черт не дернул Мориса Тореза поинтересоваться его особой у самого Хрущева, который, кстати, недолюбливал Стаханова. Так он по капризу Никиты Сергеевича оказался в Чистяково, который теперь носит имя вождя французской компартии Тореза. В начале определили Алексея Григорьевича на должность заместителя управляющего угольным трестом, а вскоре по причине профнепригодности перевели на шахту № 2-43 помощником главного инженера. Не пошлешь же пятидесятидвухлетнего мужика в забой уголь рубить отбойным молотком.
Как выяснилось сразу же, ни в тресте, ни на шахте в опальном герое нужды большой не было. Он был предоставлен сам себе. Человек гордый, независимый, а в прошлом избалованный постоянным вниманием сильных мира сего, Стаханов тяжело переживал свою ненужность. Обиду заливал горькой, благо на околице Чистяково, где поселился в по-нищенски обставленной квартире, собутыльников, только свистни, сразу же набежит видимо-невидимо.
Кто знает, может, и сгинул бы в забытье, да на его удачу, в СССР пришел новый лидер Леонид Брежнев, который из эпохи сталинщины придавал анафеме не все. Именно по его инициативе в 1965 году решили отметить 30-летие давно уже всеми забытого стахановского движения. Тогда же вспомнили и об Алексее Григорьевиче Стаханове. Москва велела своему корреспонденту радио и телевидения в Донбассе Григорию Тараненко предоставить для эфира «живой голос» зачинателя движения. За «живым голосом» Тараненко поехал в Торез с бывшим парторгом ЦК ВКП(б) на шахте «Центральная-Ирмино» Константином Григорьевичем Петровым. Позже он рассказал мне историю этой поездки. Звучал рассказ так:
- Мы приехали в Торез где-то в десятом часу утра. На окраине города, ближе к шахте № 4-24 отыскали квартиру Стаханова. Долго стучались, но за дверью никаких признаков жизни не проявлялось. Соседи советовали: «Вы стучите погромче, Лексей дома. Наверное, крепко дрыхнет - он вчера добряче газовал с какими-то цыганами». Петров начал нервничать: «А вдруг отбросил коньки с перепоя...». И тут, наконец, дверь распахнулась и на пороге возникло нечто согбенное, с одутловатым, давно небритым лицом, на котором сивуха уже давно оставила свои отметины. Стаханов сразу не узнал Петрова, только спросил: есть ли выпить? Когда услышал, что нет, тут же зло бросил: мотайте осюда... к такой-то матери... Но мы не умотали. Петров-таки заставил Стаханова вспомнить старого друга... Стаханов, малость очухавшись - мы-таки дали ему опохмелиться, - начал плакать и просить Петрова спасти его от гибели. Петров пообещал. Уложив Стаханова спать, поехали в Донецк и там все, как есть выложили тогдашнему первому секретарю обкома партии Владимиру Ивановичу Дегтяреву. Он согласился приглядеть за Стахановым. Насколько мне известно, да и Петров позже рассказывал, Дегтярев слово свое сдержал.
Общими усилиями Стаханова малость воскресили, стали даже приобщать к активной жизни. Его, как свадебного генерала, приглашали на чествования рекордистов Донбасса, недостатка в которых до распада СССР шахтерский край не ощущал. Он ездил в гости к Ивану Стрельченко, Владимиру Мурзенко, Кузьме Северинову... И хотя эти чествования тоже заканчивались попойками, но Стаханов уже был под контролем. И даже 30 октября 1970 года, когда, как говорится, награда наконец нашла своего героя, на вручение ему ордена Ленина и золотой Звезды Героя Социалистического Труда Стаханов пришел трезвым.
Вручавший награды член Политбюро ЦК КПСС и первый секретарь ЦК КПУ Петр Шелест попытался было придать побольше пафоса мероприятию и выдал на-гора, что награда Стаханову «...является ярким свидетельством того, как высоко ценится в СССР самоотверженный труд и каким почетом и уважением пользуются люди труда». Мало кто поверил в искренность этих слов, а тем паче сам Стаханов. Буркнув казенное «спасибо», он тут же сошел со сцены, чем и разозлил Шелеста.
Это было, пожалуй, одно из последних, если не последнее появление Алексея Стаханова на людях. Тяжкая болезнь приковала его к больничной койке, где он и умер, как и жил, в страданиях и не в ладах с самим собой. Меня глубоко взволновали слова Константина Григорьевича Петрова, сказанные им уже после смерти Стаханова:
- Любил я его, и он меня любил. Пожелаю каждому такого друга и такой дружбы.
Мы разговаривали с Константином Григорьевичем у памятника забойщику Алексею Стаханову, который стоял у входа в центральный парк города Стаханова. Это второй, после горловского монумента Никиты Изотова, памятник рабочему человеку в пролетарском Донбассе. Жаль, конечно, что и эти атрибуты славы пришли к Стаханову с опозданием, уже после его смерти.
Многие годы у памятника А.Стаханова часто видели грузного от прожитого многолетья мужчину со звездой Героя соцтруда на пиджаке. Он приносил цветы и подолгу стоял здесь, наедине со своими мыслями, скорее всего о прошлом. А потом и его не стало. Что ж, в жизни все течет, все меняется.
 ( «Зеркало недели» № 41 1998 года)