Молоко. 1991, апрель. из книги Отчуждённость

Деревья за окном покрылись светло-зелёной дымкой. Ещё вчера они были по-зимнему голыми, и сейчас издалека не разглядеть крохотных листочков. Но в прозрачном сплетении ветвей уже проступала зелёная патина.

Мы с сыном сидели за кухонным столиком у окна. Маленький Никита старательно вырисовывал машинку. Машинки у него всегда получались угловатыми, схематичными. Прямая линия – угол – снова прямая линия – ещё угол, круглое колесо, ещё прямой отрезок. Я взял в руки карандаш и нарисовал рядом плавный контур автомобиля:

– Смотри, Никита, попробуй вот так.

Сын поглядел на мою версию, понимающе кивнул, и принялся вычерчивать другую машинку в стиле Пикассо.
Раздался звонок в дверь.

– Мама! – закричал Никита и побежал к двери.

Я двинулся за ним.
На пороге стоял Виталик, мой приятель по институту. Ещё недавно, года полтора назад, мы с ним сидели за соседними столами в одном закрытом НИИ. Микросхемы, платы, осциллографы, мерное гудение трансформаторов, сладкий аромат канифоли, мозговые штурмы, острые шутки коллег – всё это, увы, в прошлом. К концу восьмидесятых, с приходом перестройки, инженерной зарплаты стало не хватать. А после женитьбы и рождения сына – не хватать совсем. Поэтому теперь я – наладчик в типографии, а Виталик чинит телевизоры и магнитофоны. 

– Мимо проходил. У вас на «Победе» молоко дают. Я очередь занял. Вам надо?

«Победа» – продуктовый магазин у одноимённого кинотеатра. Называется он просто «Продукты», но для ясности – на «Победе».

– Конечно надо. Очередь большая? Успеем?

– Успеем, но поторапливайся. А где супруга?

– К подруге поехала юбку подшить. Я с пацаном тут. Рисуем.

– Тогда бери его с собой, на улице совсем потеплело. И очередь возмущаться не будет, когда с ребёнком встанем.

Никите скоро три. Он уже читает вывески, может считать до пяти и, конечно, одевается он сам. Ну, почти сам. Мы немного подождали, пока он пыхтел со штанами и возился с курточкой. Мне осталось только застегнуть пуговицы и со шнурками помочь. Две минуты – и мы все вышли из подъезда.
Перед магазином выстроился длинный людской хвост шириной в два-три человека. Виталик глазами нашёл своё место – уже почти у двери.

– Я перед вами занимал, говорил, что отойду ненадолго.

Полная тётенька в сером плаще внимательно на него посмотрела (довольно крупный молодой человек, мягкое овальное лицо, лёгкие залысины, бело-синяя мастерка – такого не спутаешь) и согласно кивнула.

Очередь терпимо отнеслась к тому, что Виталик вернулся не один. Мы ведь с ребёнком – кто станет возмущаться вслух, что «вас тут не стояло»? Всё-таки за молоком. Молоко – детям. А когда Никита заговорил сложными для его возраста фразами: про то, как будем сегодня варить кашу, что ему больше нравится рисовая, что он любит с маслом – папа, масло у нас ещё осталось? – очередь совсем обмякла.
Совсем скоро мы продвинулись внутрь магазина. Здесь очередь расплылась, как капюшон у кобры, и к прилавку, как это обычно бывает, подступала уже со всех сторон. После улицы здесь было душно. В воздухе стоял запах молока. Слышался характерный звон бутылок в металлической таре.

Продавщица работала одна. Два грузчика неторопливо подтаскивали к ней стопки ящиков с молоком, цепляя их снизу какими-то крючьями, с шумом волоча по гладкому полу, и оттаскивали обратно пустые. Женщина невероятно быстрыми точными движениями доставала бутылки, принимала деньги, отсчитывала сдачу, то и дело окидывала взглядом стену из покупателей, видимо оценивая, когда же это всё закончится, иногда оглядывалась в сторону подсобки.
Молока давали по две бутылки в руки. Нам с Никитой дали четыре.
Довольные, мы протиснулись к выходу и снова вдохнули весенний воздух.

– Вот же тётка работает, видел? Как белка в колесе. Часами! Я бы так не смог, - поделился я впечатлением о продавщице.

– Да, напряжённо. Но она поработает так пару часов, потом сидит, ничего не делает, - ответил Виталик. – А в подсобке тем временем ещё две-три продавщицы сидят, отдыхают, пока она с молоком крутится.

– Как это отдыхают?

– Ну так. Они же в других отделах – кто в мясном, кто в хлебном. Там товара нет, вот и отдыхают.

– А в молочный им перейти нельзя, значит?

– Не знаю, наверное нет, правила такие. Или не хотят. Я когда-то, давно уже, статью читал, вроде в «Литературке», про то, как некий человек по фамилии Шуголь сумел победить очереди в магазине. Он то ли директором, то ли товароведом каким-то работал. Так вот, он как раз обратил внимание на это вопиющее противоречие. Товаров нет, а очереди есть. Как так? Оказывается, когда продавщица обслуживает вот такую очередь, как у нас сегодня, ещё несколько продавщиц «ласты парят» в подсобке.

Я слушал его с интересом. Виталик очень начитанный. В НИИ он всегда был первым в очереди на толстые литературные журналы, которые мы выписывали вскладчину на отдел. За годы перестройки стали печатать много интересного. «Октябрь», «Нева», «Новый мир», «Современник», «Иностранная Литература». Он проглатывал их с невероятной скоростью, в перерывах за чаем давал ёмкие и точные рецензии. Причём всегда на прочитанное накладывал свои суждения, свои свежие мысли. Иногда тему подхватывали, развивали, и обсуждение какого-нибудь Набокова плавно переходило к XIX партийной конференции, Ельцину, Лигачёву и пустым прилавкам с морской капустой.
Теперь Виталик выдаст что-то интересное про магазинные очереди.
Сам я никогда не задумывался, что там у них в магазине за кулисами происходит. Ну, конечно, товар придерживают, налево сплавляют, на усушке, утруске, бое тары навариваются. Ну, какое мне дело?

– Шуголь предложил простую вещь. Когда скапливается очередь, на помощь одной продавщице за прилавок встаёт вторая, третья, если нужно. Так же, как в микропроцессорах с параллельной обработкой данных, понимаешь? Очередь движется в два-три раза быстрее. Оборот магазина за счёт этого увеличивается. Шуголь в Питере работал, там всё-таки есть, чем торговать. Короткие очереди притягивают покупателей – значит, есть что купить. Длинные очереди многих отпугивают – не все готовы по сорок минут выстаивать. Шуголь настроил у себя работу так, чтобы возникали лишь небольшие очереди. За счёт увеличения оборота можно было премии продавщицам выписывать. Все довольны, всем хорошо. На нескольких магазинах систему обкатали, но в массы не пошло.

– Почему?

– Ты у меня спрашиваешь? Подержи молоко, – он передал мне свою авоську и развёл освободившимися руками, - А я знаю? Как говорят в Одессе. Может, им стало непонятно, как зарплату считать, может премии стало жалко платить, может санкнижки у них разные, нельзя из отдела в отдел переходить. Может, просто лень было шевелиться. Или страшно – вдруг что не так пойдёт – «поплатишься партбилетом!» Откуда я знаю. Там же наверху всё за нас решают.

Виталик сделал небольшую паузу и громко, менторским тоном, как будто лектор вещал с кафедры, произнёс:

– На лицо – отчуждение пролетариата от средств производства и результатов его труда!

И продолжил обычным своим голосом:

– Всё как нас на лекциях по научному коммунизму учили. За что боролись, на то и напоролись. Задолбало всё. Давай обратно моё молоко, – сказал он со вздохом.
Мы немного помолчали. Теперь спешить было некуда, шли в ногу с маленьким Никитой.
Солнце начинало припекать уже по-летнему. Громко воркуя, под ногами сновали голуби, склёвывали с асфальта шелуху от семечек. Никита попытался поймать одного. Голубь даже не взлетел, просто помог себе немного крыльями убегая.

– Как в типографии работается?

– Нормально. В бригаде ребята хорошие, толковые. Зарплата больше, чем у наших в институте. Раза в полтора. Только с жильём, похоже, никак. Раньше давали, теперь даже на очередь не ставят. Квартиру нам тёща сняла, помогает. Поэтому денег хватает, в принципе. Особенно, когда купить нечего. Да, слушай! У нас начали талоны печатать. На масло, на мясо.

– Да ты что? – с интересом воскликнул Виталик. - Вам перепало?

– Какой-там. На второй этаж, в цех, лишних людей не пускают. Даже если что сломается – ремонтируем только под надзором спецохраны. Одна тётка исхитрилась как-то ночью напечатать левые талоны. Тут же поймали. Закрыли сразу. Уволили. Посадят, наверное.

Мы подошли к перекрёстку. Нам горел красный. Весенняя грязь на таком солнце успела просохнуть, и теперь дорога была покрыта толстым слоем пыли. Мимо с грохотом пронёсся грузовик и поднял тяжёлые массы, которые не поддавались легковушкам и троллейбусам. Никита уткнулся в мои ноги, прячась от налетевшего пыльного облака, я прикрыл его руками сверху. В нос ударили выхлопные газы с привкусом бензина - явно не отрегулировано зажигание. На зубах заскрипело.

Собака бы сейчас сделала ффрррр - и снова чистая. А нам оставалось только поморщиться и грустно улыбнуться. Понимающе переглянулись.
 
– Что у нас за страна. Полдня в очередях стоишь, а потом тебя – или из луж окатят, или пылью накроют, – беззлобно, по-философски заметил Виталик. – Ну ладно, я к себе. У меня сегодня ещё два вызова на телевизоры. Эх, никому мы тут не нужны с нашим умом и талантом. Вместо серьёзной работы – я чиню электронные утюги, ты – сгоревшие транзисторы меняешь. Давай, пока! Пока, Никита! Дай пять!

Никита улыбнулся, протянул руку и чётко по-дикторски выговаривая каждый звук произнёс:

– До свидания, дядя Виталик!

Мягкая «ль» ему ещё не очень удавалась.

Через четыре месяца случился августовский путч, а ещё через четыре – страны не стало.