Неоконченный спор

     Очередная грыжа, на этот раз паховая, возникла случайно, как любые поломки в изношенных механизмах. Однажды сильно закашлялся, и почувствовал острую боль в нижней части живота. Через некоторое время, когда грыжа расширилась и стала реально беспокоить, пришлось обратиться к хирургу, который подтвердил необходимость операции.
     В палате абдоминальной хирургии областной больницы уже лежали три пациента. Одного из них, плотного семидесятилетнего мужчину, только что привезли после операции. Он был обвешан различными трубками, по которым в него что-то вливалось и, соответственно, выливалось, был малоподвижен, постанывал и негромко матерился.
     Другой обитатель палаты находился в предоперационной стадии, но выглядел намного хуже. Это был пожилой человек с опухолью в кишечнике, из-за которой ничего не ел, кроме бульона. Он был настолько истощен и слаб, что с трудом поднимался с кровати, и в первую же ночь мы проснулись от грохота в санузле. Оказалось, что Алексей, как звали этого бедолагу, свалился на пол в попытке встать с унитаза. Пришлось поднимать его и вести до кровати, буквально переставляя его ноги. После этого случая ему присоединили мочевыводящий катетер и запретили вставать с постели. В чем держалась его душа, было непонятно – это был скелет, обтянутый кожей, с тонкими палочками рук и ног, на которых практически не было мышц. С черными, ввалившимися глазницами на торчащем скулами лице, он более всего напоминал выпускника Освенцима. Подвести семидесятичетырехлетнего старика в таком состоянии к операции на кишечнике казалось делом невозможным, но его к ней готовили, вливая в исколотые синие вены разнообразные препараты. Как ни странно, именно Алексей оказался самым разговорчивым пациентом палаты. Третьим соседом был Денис, сорокалетний мужчина с проблемами в поджелудочной железе.
     Прогуливаясь по коридору отделения, я ознакомился с вывешенными на его стенах объявлениями, благодарностями медперсоналу и правилами поведения. Посетителям, в частности, запрещалось вступать в споры и пререкания с персоналом. Для этого следовало обращаться в администрацию клиники. А вот пациентам, наоборот, было запрещено бесцельное хождение по кабинетам. Как обычно, не допускалась порча мебели и оборудования, а также их самостоятельный ремонт. Само собой, в палатах не разрешалось пить, курить и выяснять отношения с применением физических сил. При их наличии, разумеется.
     Это последнее правило оказалось действительно актуальным, поскольку в одной из неизбежных внутрипалатных дискуссий о политике я сам пригрозил дать по морде своему оппоненту. А разговор начался вполне невинно. Во время завтрака, который состоял из манной каши с кусочком омлета и чая, соседи по палате стали вспоминать, чем кого кормили во время армейской службы. И уже здесь разошлись во вкусах, особенно на перловку, знаменитую «шрапнель»: кто-то с отвращением вспоминал как давился ею все два года службы, а кому-то она показалась вполне приемлемой. Незаметно перешли на тему продуктов питания в те бедноватые советские годы. И здесь проявилась известная, но необъяснимая особенность человеческой памяти, когда люди одного и того же поколения совершенно по-разному вспоминают общее прошлое. Я говорил о вечном дефиците тех лет, а Алексей утверждал, что жратвы было полно, и что цены каждый год снижали. Я вспоминал, как по выходным с рюкзаками и сумками отправлялись в Москву за продуктами, как занимали по несколько раз очередь, потому что в одни руки отпускали не более четырехсот граммов масла и килограмма колбасы, а Алексей утверждал, что колбаса всегда была в продаже, и покупали ее свежую, к ужину, по двести граммов и даже просили тонко нарезать. Я говорил, что сейчас от нее прилавки ломятся, а тогда радовались хоть бы одному сорту, а он доказывал, что колбасы были дешевые и отличного качества, а не суррогаты, как теперь:
    - И сыр был, и масло, и сметана, и молоко…
    - Ну, может, в городах, в семидесятые годы, и было полегче, а мы в пятидесятых-шестидесятых и не видели этого сыра. Не знали, что это такое. А сыром тогда творог называли. Его сами делали, из кислого молока, в марлевом мешочке вешали отжимать.
    - Ну, ты даешь! Да где такое было?
    - Да у нас в поселке! Не знаю, как в других местах. Прекрасно помню, как ходил с матерью за продуктами. Это был примерно пятьдесят шестой год. Мама покупала в ларьке хлеб. Его завешивали на весах и несколько раз дорезали и добавляли кусочки до килограмма. Были тогда такие весы с клювиками и гирьками…
    - Да знаю я эти весы! Будешь ты мне рассказывать…
    - Да не в весах дело! А в том, как хлеб тогда ценился. А когда меня посылала одного, я на обратном пути уголки этих буханок обгрызал, и мать меня ругала. Это что, от изобилия было? А в начале шестидесятых был момент, когда даже хлеба в магазинах не хватало...
    - Да когда такое было?! Еще скажи, что голод был.
    - Да я сам в этих очередях стоял!
    - Да не было такого! Хорош тут хрень пороть!
    - Да я тебе сейчас по морде дам! Ты лучше меня знаешь, как я жил?! В шестьдесят третьем году это было, при Хрущёве. Неурожайный был год, засушливый. Мне одиннадцать лет уже было, хорошо помню. Часами стояли, на солнцепеке. В обморок люди падали в этих очередях. После этого как раз и начали закупать зерно за границей. Ввели как временную меру, а закупали потом до самого конца советской власти. Забыл? Память куриная, и мозги такие же. Или поотсыхали уже…
    - Ну, не знаю, где вы там жили…
    - Да в сельской местности! В районном центре. Населения было шесть тысяч, и все вели натуральное хозяйство – и работяги, и интеллигенция. Что сами вырастили, то и ели. Поросенка держали, кур, кролей. Моя мать была учительницей, а каждый день в печи чугуны ворочала, поросятам пойло готовила и таскала в сарай. А отец был зампредседателя исполкома, районная элита, а по вечерам ходил косить траву поросенку, и навоз за ним вычищал по воскресеньям. И меня с братьями ко всему этому привлекали. И воду таскали из колонки, и дрова рубили, и в огороде ковырялись…
    - Ну, ты прямо герой труда! Все так жили.
    - Так я и говорю, как жили! Картошку сажали и убирали, осенью в подпол засыпали. Три бочки солений заквашивали – капусты, огурцов, помидоров. И всю зиму их трескали, с картошкой и яичницей от своих кур. А мясо ели, только когда кабанчика забивали, обычно под новый год. Вот эти пару недель и отъедались мясным, а потом снова садились на это самое сало, на весь год. На рынке продукты, конечно, были, колхозники привозили, да купить было не на что. Ни денег не было, ни продуктов в магазинах. …
    - Да было все в магазинах!
    - Ни сыра, ни масла, ни колбасы в нашем поселковом продмаге не было! Еще раз тебе говорю! Крупы были, макароны, соль, чай, сахар кусковой, рафинад. Консервы рыбные, их по праздникам покупали. Ну, печенье, пряники, карамельки разные. Да, само собой, вино и водка. Пиво бывало «Жигулевское», лимонад какой-то. Да это по фильмам тех лет видно! Еще селедка была бочковая, ржавая…
    - А какая была селедка! Помнишь, Николай? Чистая, жирная, малосоленая. Ее с горячей картошечкой, да под ледяную водочку…
    - Вспоминаю, как родители стол накрывали, когда гостей собирали. В основном своими харчами обходились. На холодную закуску обычно рыба была жареная, речная. Или селедка. Картошка и соления – это обязательно. И сало, само собой, соленое и жареное. Иногда курицу резали, из тех, что плохо неслись. Бывало, уху делали или фаршированную щуку. А украшением стола считались рыбные консервы. Отец покупал две баночки – одну в томате, другую в масле. Их ставили посреди стола, и гости брали по кусочку, как деликатес…
    - А консервы на полках горами стояли. И красная икра, и черная, и крабы. А балыки осетрины и красной рыбы штабелями лежали…
    - А почему лежали? Купить было не на что! Да и где она, эта икра, была? В Москве, в Елисеевском гастрономе? Ну, может, москвичи и жрали. Которые из номенклатуры или торговли. В любые времена были люди, которые имели все, что можно было пожелать. Фараоны, первые секретари обкомов и заведующие складами. А мы эти деликатесы только на картинках видели, в «Книге о вкусной и здоровой пище». Помнишь такую? Нет? А у нас была. С цветными картинками. Мы родителей спрашивали, что там изображено, так и они не все знали. Насмотримся, бывало, и снова свою картошку с салом и капустой трескаем…
    - А морская рыба всегда была! Может, с мясом и были перебои, но рыба была. Рыбные четверги забыл? У кого память куриная?
    - А у нас не было! Может, из-за того, что тогда, в шестидесятые, еще холодильников не было. Когда родители покупали на рынке шарик масла, его в банке с холодной водой держали, в подполе. Помню, мать намажет его на кусок черного хлеба прозрачным слоем и сахарком слегка присыплет. Вкусно было – обалденно!
    - Да помню я это! Тому, кто с таким пирожным на улицу выбегал, завидовали, откусить просили.
    - Ага, вспомнил, наконец! Это что, от изобилия жратвы было? А на маслосырзаводе вместо холодильников лёд использовали. Его зимой пилили на речке, завозили на склады и засыпали опилками на лето. Такие тогда были промышленные холодильники...
    - Ну вот, значит, делали и масло, и сыр…
    - Да мы этого сыра в глаза не видели! А мясо, масло, сметану можно было купить только на рынке. То-то и обидно, что маслозавод в поселке был, а сыра и масла в магазинах не было! Со всего района из колхозов свозили молоко на маслозавод, в молоковозах, в цистернах таких желтых. А там перерабатывали, паковали, грузили и отправляли...
    - В Москву, конечно. И все республики тогда кормили бедную, нищую, голодную Россию. Зато теперь все зажили богато. И от богатства своего понаехали сюда дворниками работать…
    - Не знаю, кто тебе такого наплел. А я говорю про прежнее время. Обидно было, а пикнуть не смели. Тогда боялись слово лишнее сказать. Помнишь те кухонные разговоры? Этот страх от родителей передался – перед властью, перед КГБ всесильным…
    - Да не могло такого быть! Чтобы людям ничего не выделяли.
    - В том-то и дело, что так и было! Единственное, что продавали населению, это само молоко. И еще сыворотку. Из алюминиевых фляг черпали ковшами и наливали хозяйкам в бидоны. Да, еще мороженое было. В серых бумажных стаканчиках, с деревянной лопаткой…
    - А какое мороженое было! Помнишь, Николай? Сливочный пломбир, в вафельных стаканчиках. И эскимо в фольге, шоколадом облитое, обалденное! Не то, что нынешняя отрава, на пальмовом масле.
    - А я и не говорю, что все было плохо. Да, мороженое было отличное. Самое вкусное я покупал в ГУМе, это уже в семидесятых было.
    - Все продукты были качественные, не только мороженое.
    - Но дефицит и очереди тоже были всегда! Когда гости приезжали, один из первых вопросов был: а как у вас с продуктами? С юга фрукты и вино везли в Москву, с Дальнего Востока и Волги – рыбу, а назад колбасу, конфеты, ширпотреб какой-то. Что, не было такого?
    - Так и сейчас везут! От голода что ли?
    - А вспомни рассказ Жванецкого про сказочный склад, на котором все есть. Чего не спросишь дефицитного, а оно там есть! Да еще в ассортименте. Слушали когда-то и сами мечтали попасть на этот склад.
    - Ну, не знаю. Я ездил и в Саратов, и на Урал, и в Краснодар – везде были продукты, холодильники у всех были полные…
    - Ну да, известная байка, что в магазинах пусто, а холодильники у всех забиты. Так она же про то, что в магазинах пусто! А в сельской местности тем более. Считалось, если на земле живут, так сами и прокормятся. Да еще налогами обкладывали – каждую курицу, каждую яблоню. Колхозников как крепостных в деревне держали, без паспортов. А они что, не люди? А ты попробуй весь день на этой ферме за колхозными коровами навоз выгребать, а потом еще и за своей. Затемно встать, свое хозяйство обслужить, а потом на полях этих колхозных ишачить – и за что? За трудодни какие-то. А денег не платили...
    - Не шибко они ишачили, если инженеров и студентов на уборку посылали...
    - Ага, сам вспомнил! Битву за урожай, «картошку» ту самую. И солдат, и школьников, и даже рабочих привлекали. Нравилась она тебе? На этих полях колхозных картошку из грязи выковыривать?
    - А чего? Нормально. На работе оклад шел, и там что-то начисляли. И весело было. Туда же молодняк направляли. Размещали в общагах или школах, кормили в столовой. Поковыряемся в поле, с этой капустой или свеклой, а вечером соберемся с девчатами, анекдоты травим, песни под гитару. Потом, после колхоза, несколько свадеб сыграли…
    - А после овощных баз свадеб не было? Когда заставляли гнилую капусту перебирать. В фильме «Гараж» про это говорится. 
    - Ладно, хорош, побазарили. Видно, мы с тобой в разных Советских Союзах жили…
     В это время в палату вошел хирург, который делал операцию Николаю. Справившись о состоянии, он осмотрел его и дал какие-то указания медсестре. Николаю снова присоединили капельницу, и палата затихла. Алексей отвернулся к стене, Николай задремал, Денис молча ковырялся в смартфоне. Я раскрыл книгу, но долго не мог успокоиться, раздраженный и самим глупым спором, и тем, что не удалось доказать свою, казавшуюся мне очевидной, правоту. Удивляло и то, что Николай, выглядевший здравомыслящим человеком, не встал на мою сторону. Впрочем, Алексея, который постоянно к нему апеллировал, тоже не поддержал. Ладно, переживем, не стоит метать бисер. Я-то помню, как это было.
     В середине семидесятых я в очередной раз столкнулся с проблемой дефицита. В моем студенческом пальто было уже неприлично появляться в людных местах. Да и не любил я его никогда. Бывает так, что сначала какая-то вещь не нравится, но потом начинаешь ее носить и постепенно свыкаешься как с чем-то неизбежным, вроде соседей по коммуналке. Во-первых, деньги уже потрачены, во-вторых, найдешь ли лучше? А с пальто это вообще особая история. При социализме пальто это всерьез и надолго. Покупка пальто сродни женитьбе. Бывает, что проще обновить жену, чем пальто. Пальто – это почти судьба. Но это капитальное пальто из толстой черной ткани в рубчик, купленное мне родителями в мои студенческие годы, не понравилось мне сразу, безоговорочно и навсегда. Меня женили на нем помимо моей воли, но принцип «стерпится–слюбится» не сработал. Страстно мечтая изменить этому пальто, я прожил с ним несколько мучительных лет. Оно было тяжелым и негнущимся как водолазный костюм и придавало мне вид пенсионера преклонного возраста. Я чувствовал себя в нем как мумия, заточенная в саркофаг. Это было не пальто, а послание из мрачного прошлого. От него веяло деспотией, инквизицией и опричниной.
     Ко мне этот драповый монстр был беспощаден. Затаившись в нафталиновой темноте шкафа, он терпеливо ждал плохих времен года, чтобы наброситься на беззащитную жертву. Прав Чехов, прав! Человек в таком футляре не мог быть счастлив. Даже издали было видно, что бредет безнадежный неудачник, уныло влачащий одинокие дни. Потому что жить с мужем, одетым в такое пальто, невозможно. О похоронах мысли оно наводило, о семейном счастье – нет. Один только вид человека в этом пальто вызывал слезы у вдов, погорельцев и людей, потерявших крупные суммы денег.
     Говорят, что такое пальто, застегнутое на все пуговицы, могло самостоятельно стоять на полу. Я этого не проверял, но облачиться в него без посторонней помощи мог далеко не каждый. Упакованный в такую амуницию член Политбюро с трудом поднимал руку на трибуне Мавзолея, приветствуя трудящихся, одетых в столь же праздничную одежду. Когда кто-то пожаловался Брежневу на низкое качество советского ширпотреба?, тот резонно возразил, что наш легпром?? выпускает не качественные, а добротные изделия. Вот и это пальто было добротным в худшем смысле этого слова. Я не имел претензий к его сборщикам – склепано оно было капитально, но его кондовая несносимость не оставляла мне шансов пережить его. Подозреваю, что столь весомую продукцию выпускал не легпром, а Министерство тяжелого машиностроения – где-то на Урале, на дымящих и громыхающих заводах, в огромных цехах с козловыми кранами, производящих самоходные орудия и кузнечно-прессовое оборудование. Похоже, и у этого крупнокалиберного изделия было какое-то особое, оборонное, походно-полевое назначение.
     Как многое в нашей жизни зависит от случая! Человек живет безгрешной жизнью, в гармонии с природой, соседями и уголовным кодексом, пока дьявол не помрачает его рассудок и не понуждает купить солидное драповое пальто в мелкий рубчик. После этого рокового поступка судьба несчастного предрешена. Светлые мысли и добрые чувства угасают в его душе, а их место занимают ужасные химеры, подталкивающие к преступлениям. В лучшем случае, к суициду. Должен признаться, что именно в те юные годы меня впервые посетила мысль об убийстве. Да, я мечтал убить это пальто! Убить с особой жестокостью, цинизмом и отягчающими обстоятельствами, после чего расчленить мерзкий труп на части и отослать их в несколько ненавистных мне адресов: выпустившей его фабрики, продавшего магазина и лично министру легкой промышленности.
     Размышляя на склоне лет над своей неудавшейся судьбой, я понимаю ее причину. Черное драповое пальто испортило мне жизнь. С юных лет оно подавляло мою неокрепшую психику, не давало раскрыться талантам, лишало надежды на лучшее будущее. Оно убило мою веру не только в себя, но и в грандиозные планы партии по строительству коммунизма. Шли годы, менялись моды и правительства, лишь мое отвращение к пальто оставалось неизменным. И однажды произошло неизбежное. Темной ненастной ночью, когда духи тьмы подталкивают людей к страшным злодеяниям, я умертвил ненавистное пальто. Мне удалось скрыть его останки на ближайшей помойке и остаться незамеченным. Теперь, много лет спустя, я могу признаться в этом преступлении. Но меня не мучают угрызения совести, ибо той роковой ночью я избавил мир от одной из ипостасей вселенского зла. Взамен я купил нечто серо-коричневое, двубортное, с поясом и претензией на модный фасон. Скоро и оно приобрело непрезентабельный вид, но я терпел его, как одну из неизбежных неприятностей жизни, благо, что этот позор в условиях южных зим длится не так уж и долго. К тому же, в те славные годы убогая одежда на людях была скорее правилом, чем исключением.
     Весь день, до вечера, в палате стояла тишина. Изредка звонили мобильные телефоны, и соседи вполголоса общались с родственниками. Надо заметить, что Алексей держался неплохо. В телефонных разговорах был откровенен, и прямым текстом, даже с юмором, описывал свою болезнь и состояние. После ужина он снова обратился ко мне:
    - Ты вот давеча жаловался, что раньше все было плохо. А теперь, значит, все хорошо? Всю экономику загробили, всю промышленность, все заводы. Поля колхозные бурьяном зарастают…
    - Да не об этом разговор был! Конечно, тогда строили много, промышленность развивали. Электростанции, заводы, фабрики. И космонавтика, и оборонка – все это было на первом месте. И мы этим гордились. И до сих пор пользуемся. Но жили-то бедно!
    - Опять двадцать пять! Никто не голодал, не ходили в обносках, у всех было жилье, работа, зарплату и пенсии никогда не задерживали…
    - Да, прожить было можно. Государство действительно заботилось о людях – как о рабочей силе. Давало тот самый прожиточный минимум. Но главные ресурсы направлялись на развитие экономики и оборонку. А остальное – как-нибудь. Вспомни – мы же тогда были молодыми людьми – ты носил штаны, купленные в магазине?
    - Ну, в семидесятые уже можно было купить. А не нравилось, так заказывали в ателье…
    - Вот именно! Спроси у Дениса: что такое ателье, и что он там себе заказывает. Он и понятия об этом не имеет. А тогда эти ателье были на каждом шагу, и молодежь там шила себе одежду. А почему? Потому что в магазинах модной и красивой не было. Я себе и брюки, и пиджаки, и даже рубашки-батники там заказывал...
    - Блин! Как будто без этого шматья прожить было нельзя!
    - А было такое, что и нельзя. Я в шестьдесят восьмом был студентом первого курса в Минске, и искал себе зимнюю шапку. Помните, были такие коричневые ушанки, из крашеного кролика? Уже зима, а я все в какой-то кепке мятой. Но нету шапок, и все тут!
    - Не было шапок-ушанок? Кончай ты тут заливать…
    - Да, не было! Как сейчас помню. По выходным ездил по этим ГУМам, ЦУМам, а все без толку. И вот как-то в толпе подваливает, озираясь, какой-то хмырь и предлагает шапку. А у меня как раз двадцать пять рублей было. Сунул ему и взял шапку – и тут же меня хватают за руки! И ведут в подвал ГУМа. Изымают шапку, сажают перед следователем и составляют протокол – спекуляция.
    - Да какая, блин, спекуляция?!
    - Да обычная! Ты что, сам с рук ничего не покупал? Тогда за это сажали, забыл, что ли? За нетрудовые доходы. И ты еще докажи, что покупал, а не продавал. В любом случае – участие в спекуляции. И грозили сообщить в университет. Несколько раз потом вызывали, заставляли писать объяснение. Я потом понял, что это проверка такая: если врет, в следующий раз забудет и другое напишет. На третий раз отдали шапку и отпустили. Но выдали какую-то затасканную, грязную, наверное, подменили. Я ее выкинул в ближайшую мусорку.
    - И что, так и остался без шапки, горемычный?
    - Нет, родители выручили. Отец держал кролей, и снимал с них шкурки. А потом нашли человека, который их обрабатывал и делал шапки. Так что я все студенческие годы ходил в самодельной шапке. В такой, как у Костика, в фильме «Покровские ворота».
    - Достал ты всех этой шапкой. Возьми фотографии старые, посмотри – как были одеты парни и девчата. В модных брюках-клеш, в водолазках, в батниках в обтяжку, девочки в блузках, мини-юбках…
    - Да, в семидесятые стало полегче. А почему? Тогда конфликт был на Ближнем Востоке. Израиль разнес арабов, а Запад его поддержал. И тогда арабские страны перекрыли ему нефтяные поставки, Цены на нефть резко выросли, и в СССР потекли нефтедоллары. Вот тогда и стали закупать какой-то ширпотреб. Но все равно постоянно что-то становилось дефицитом. Вспомни! То зубная паста, то туалетная бумага, то еще какая-то хрень…
    - Ну, бывало, моментами. И что, прямо без этой пасты помирали?
    - А я и не говорю, что помирали, пропади она пропадом! Но все это было какой-то постоянной проблемой! Бывает, что-то очень нужно, пусть дорогое – денег наскребешь, а купить не можешь. Нет в продаже, и все тут! Доставать нужно, искать у спекулянтов. Унижаться, выспрашивать у продавцов – когда завезут? Ловить моменты в конце квартала – когда дефицит «выбрасывают», план выполняют. Помнишь это слово: «доставать»? Это же тогда было явлением жизни – кто, где и что смог достать. По знакомству, по блату. А как на этом наживались продавцы, директора магазинов! Кто на дефиците сидел...
    - Ну да! А потом на нарах.
    - Те, кто наглел. А если не зарывались, жили как короли. Элитой были! А все из-за дефицита этого самого. Вспомни миниатюры Райкина про белый верх, черный низ. И даже фильм был такой: «Ты – мне, я – тебе». И «Блондинка за углом» о том же. И в фильме «Мимино» меняют место в гостинице на билеты в Большой театр, а пилоты по спецсвязи обсуждают югославские туфли. И крокодилов зеленых в продаже нет, из Парижа их нужно везти, на сверхзвуковом ТУ-144. Это что, была клевета на социалистическую действительность?
    - Да нормально жили! И не брали особо в голову…
    - Ну как же не брали? Как можно было не брать, если все это нужно было для жизни? Хошь не хошь, а приходилось. Все время нужно было про это думать, доставать!
    - Ну, бывало. Крокодилов каких-то вспомнил…
    - И до сих пор у нашего поколения осталось опасение, что может чего-то не хватать. Поэтому и держим на всякий случай уже ненужное, опасаемся выбросить. Антресоли и балконы завалены разным барахлом. И шкафы у всех забиты накупленными впрок вещами, а сами пользуемся старьем. А после смерти наследники выносят все это добро на помойку.
    - Ну, это больные люди! Чокнутые старушки…
    - А гаражи! Чего там только нет! И ведь знаем, что сами не будем ремонтировать «Тойоту» или БМВ, а держим зачем-то. Еще со времен «Москвичей», когда эти запчасти нужно было доставать…
    - Зато «Москвич» можно было самому отремонтировать – хоть в гараже, хоть в поле. А мелочевку держим для всяких хозяйственных дел. Бывает, что-то лежит годами, не выдержишь – выкинешь, а через неделю оно и понадобится! Прямо по закону подлости.
    - Но теперь-то все купить можно! А тогда? А все из-за плановой системы хозяйства. Потому что все было общественным, все планировалось из Москвы. Помню заметку в газете «Правда», что на каком-то заседании Политбюро ЦК КПСС рассматривался вопрос о качестве хлебобулочных изделий. Это же дичь, если вдуматься! И все остальное из центра планировалось: сколько и какой продукции выпускать. Была такая могучая организация – Госплан. Сначала эти объемы вычисляли по нормативам потребления и численности населения, а потом доводили до предприятий в виде плана. И они эти планы выполняли – лишь бы выполнить, а там хоть трава не расти. В магазины поставляли, а какого качества – вопрос десятый. Был такой сатирический киножурнал «Фитиль», он об этом рассказывал…
    - Вот! Сам говоришь, что государство о людях заботилось. На самом высоком уровне…
    - Да не нужно это было! Чтобы высшее руководство качество пирожков обсуждало. Значит, что-то не так было в самой системе…
    - Зато жили спокойно, знали, что все будет нормально. И работа будет, и зарплата. И после института дадут место и жилье – работай, старайся, делай карьеру – все перед тобой открыто...
    - Особенно, если был блат. Та самая волосатая лапа.
    - Да и без блата пробивались. Если были способности и желание. А специалистов ценили, премировали, продвигали. Да и простым работникам помогали, путевки выдавали – и на отдых, и на лечение. И туристические – по стране и за границу. На очередь ставили, квартиру можно было бесплатно получить. А теперь попробуй ее купить…
     В этот момент в разговор вмешался Денис и обратился ко мне:
    - А вот если сказать одним словом: тогда было лучше или теперь?
    - Ты знаешь, не верь ни тем, кто будет говорить, что раньше было лучше, ни тем, кто скажет, что было хуже. Самый правильный ответ: было иначе. Что-то было лучше, что-то было хуже. Я вот спорил с Алексеем насчет дефицита, но я же не говорил, что все было плохо. В разные периоды и в разных местах Советского Союза люди жили по-разному. Поэтому и вспоминают по-разному.
    - Говорят, кто не жалеет о распаде СССР, не имеет сердца, а кто хочет его возвращения, не имеет ума.
    - Это верно. В светлое прошлое возврата нет. А хорошее вспоминать можно долго. Например, систему образования тех лет – и среднего, и высшего, и профессионально-технического. Кто не тянул на институт, мог закончить техникум или ПТУ, и иметь нормальную специальность. А рабочий класс тогда, кстати, считался привилегированным…
    - И зарабатывали, говорят, больше, чем инженеры…
    - Вот именно! И само образование было построено на высоких стандартах, на обучении разумному, доброму, вечному. Оно было в целом позитивным, гуманным, направляло к лучшему…
    - Но и сейчас, вроде бы, в школах плохому не учат.
    - Да, но тогда это было единой, целостной системой. Мне, например, пионерские лагеря запомнились. В них было хорошее питание, различные кружки, самодеятельность, спорт…
    - А вся эта система воспитания строителей коммунизма: октябрята – пионеры – комсомольцы? Не доставала? Я-то этого уже не застал.
    - Да, было такое. В детские годы не придавал значения, а потом стало душновато. Понимаешь, в газетах, по радио, телевизору твердили одно и то же. Об успехах строительства коммунизма, о сверхплановых плавках и тоннах угля, об урожаях зернобобовых на Алтае и надоях молока на Брянщине, об ударниках производства, социалистическом соревновании в честь славного юбилея. А когда приближался этот славный юбилей или очередной съезд КПСС, тут вообще туши свет! Ничего живого, человеческого... 
    - Да ладно тебе пугать Дениса! Все было на радио и телевидении – и концерты, и юмор, и культура, и спорт…
    - Да, было, но на втором плане. Может, тебе и Николаю эта пропаганда была по фигу, но мне было очень тоскливо. Мы тогда увлекались рок-музыкой, а нам ее перекрывали как тлетворное влияние Запада, происки империализма. Долдонили про то, как страдают трудящиеся под гнетом капитала, как злобствуют вашингтонские ястребы, поджигатели войны. А помнишь политзанятия, на которых изучали материалы очередного съезда партии? Тебя не заставляли готовить доклады? Это же была стыдоба! Взрослые люди что-то мямлили по бумажке...
    - А я чего-то такого и не помню. Скажи, Николай…
    - Может, Николая и не заставляли, рабочих не трогали. Но если ты был комсомольцем с высшим образованием, ты обязан был ходить на эти политзанятия! До двадцати семи лет, пока не выбывал по возрасту. Значит, у тебя действительно что-то с памятью. Так что, Денис, слушай меня, слушай Алексея, а выводы делай сам.
    - А если спросить прямо: когда бы вы хотели жить – в те времена или в нынешние?
    - Ты знаешь, неоднозначно. Но если выбирать одно из двух, я бы выбрал нынешнее время. Все же теперь нет тех проблем со жратвой и шмотками. И вообще, не давят сверху, обстановка свободнее.
     После этого замолчали, лишь Алексей буркнул со злостью: «За шапку Родину продал». Несправедливость этого обвинения буквально ошпарила меня, но я сдержался. Весь день никаких отвлеченных разговоров в палате не было. Алексей несколько раз обращался к Денису за какой-то помощью. Я был на него обижен и зол, и старался даже не глядеть в его сторону. А когда тот просил позвать санитарку, чтобы подставить ему посудину для неизбежных дел, тут же надолго выходил из палаты, не испытывая к нему прежней жалости. После ужина он обратился ко мне с каким-то незначительным вопросом, на который я коротко ответил. Чувствует свою вину? Или даже не осознает, что оскорбил малознакомого человека? Ладно, это его грех, а я перетерплю.
     На следующий день Алексея направили на операцию. В девять часов утра его отсоединили от лишних шлангов, раздели и уложили на носилки. По ходу дела мы еще раз увидели его жалкую фигурку, фактически, скелет, обтянутый пергаментной кожей, с торчащими мослами, лопатками, позвонками, ребрами.
     А вечером нам сообщили, что Алексей скончался в реанимации.