6. А. Д. Скука

Автор:    А.Л.



           На Сретенье совсем развезло.
           Серый зимний день лип к мутным окнам грязными снежными комьями.  Дождь и снег, слякоть да лужи – ну кто в такую хмарь отправится в цирюльню?
         
«Не видать сегодня выручки, как и вчера. И завтрева особо не на что уповать», - думал рыжий Яшка, правя о широкий ремень старенькую щербатую бритву. Был он еще молод, робок и конопат, с густыми белесыми ресницами и вечно облупленным, словно молодая картофелина, носом. Зато знал грамоте, носил штаны в узкую полоску и потертую жилетку поверх китайчатой косоворотки. Умел энергично щелкать большими черными ножницами и говорить в нос иностранные слова «фиксаж» и «авантаж».

          Маленькая цирюльня досталась Яшке от почившего дяди всего два года назад. Она занимала полдома на окраине захолустного Энска. Самое примечательное в цирюльне – вывеска у входа. На холсте слащавый мусьё в цилиндре подкручивал черный ус колечком. Над ним пузатыми буквами начертано: «Цирюльникъ Артуръ», а ниже мелким шрифтом:

 «Стрижка голов, бород, усов

  С пробором, бобриком, под скобу

  Бритье с фантазией

  Мыло парижское «Фреко», фиксатуар столичный «Усатинъ»

Далее было замалевано белой краской, но можно прочесть: «Пускаем кровь, ставим пиявки, рвем зубы». Яшка боле полугода провел в обучении у Макария Бочкина в большой цирюльне на площади, но так и не освоил эту премудрость по причине боязни крови. Пришлось замалевать эти услуги на вывеске. А стрижка и бритье дались ему без особых трудов. Однако, дважды был бит пьяницей-подъячим со слободки за неровный край.

           «Скука… Какая же у нас тут скука…», - думал Яков, сызнова глядя на изморось за окном.

           Серая улочка, серые дома, серые заборы клонились из стороны в сторону, увязая в грязи, словно строй каторжан на этапе. В оконце Якову хорошо видать было только грязные ворота и покосившуюся калитку дома лудильщика Никодима насупротив цирюльни. Никодим этот - тип злобный, зело пьющий, бороду не бреет, на одеколон не тратится. Дрянь – не человек. Впрочем, со всей улицы к Яшке изредка захаживал один только сын булочника Решетникова, да и то задолжал за последнюю стрижку. А так-то народ тут все темный да жадный, даром что городские, а от деревенских не отличить ни по одеже, ни по роже.


           Яков с досадой сплюнул и задернул цветастые занавесы. Поворотился к висевшему над комодом старому зеркалу в рыжих разводах. Отражался в нем только Яшкин нос, все прочее тонуло в серой пелене.   

        «Цирюльникъ Артуръ!» – Яшка выгнулся гоголем и подкрутил воображаемый ус, - Надо бы усы отпустить. Или, жениться, что ль? Приданое можно взять. И за хозяйство тогда платить будет не надобно, так можно и новое зеркало выправить. А то неудобно перед клиентом... Женюсь… Или, лучше усы отпустить?»
 
            Ранние сумерки погасили последнюю надежду на появление посетителей.
            Яков запалил керосиновую лампу, кликнул соседку бабу Агапову, чтоб несла вечерять, и снова уставился в окно.

              Агапова Дарья, вдова шорника Василия Агапова, занимала вторую половину дома и за сходную плату вела хозяйство. Так было заведено еще при Яшкином дяде-бобыле. Женщина она была неопределенных лет, бездетная и одинокая, знакомства ни с кем не водила, безответная как на добро, так и на злобу. Имя ее соседи позабыли за ненадобностью, а коли случалась в ней какая нужда, то так и звали по мужу – баба Агапова. Носила она необхватные миткалевые балахоны с неизбежным бантом на груди, из-за чего походила видом на переодетого фуфырой урядника. Пахло от Агаповой старым огуречным рассолом и керосином.

«Тик-так, тик-так, тик-так» - бубнили облупленные ходики на стене. Агапова гремела горшками у печи, под полом что-то грызла мышь.

Скучно…

С улицы донесся собачий лай.
              Яшка прильнул к холодному стеклу носом и прикрылся от света ладошкой. Разглядел, как напротив распахнулись ворота и худая кляча, растопыривая грязные ноги, затащила скособоченный воз во двор. Приземистый бородатый Никодим нещадно хлыстал животину нагайкой, что-то нечленораздельно выкрикивая между ударами. Утираясь рукавом, стал закрывать ворота, да оступился, плюхнулся в лужу. Поднявшись, с досады отхлыстал свои ворота плеткой. Бил, пока сам не обессилил. Постоял, отдышался, приподнял створу, с трудом закрыл ворота. Хлопнула входная дверь в избу, все стихло.

            «Дурак-человек. То пьет, то дерется. Со скуки, видать. Да нечто этим скуку-то разгонишь?» - в который раз подумал Яшка.
            Помолясь, уселся ужинать. Горячие щи отдавали грязной тряпкой, жилистое мясо застревало в зубах.

           «И как это баба Агапова умудряется из добрых продуктов приготовить этакую дрянь? И все вроде имеется – и капуста, и репа, и морква, даже грибы какие-то, а иди ж ты – помои помоями! Все же, надо жениться!»  Утерев жирные губы хлебным мякишем, Яков заел щи закисшим огурцом, выпил простокваши с холодным блином и отправился спать.

2.

           Пасмурный день чуть теплился, схожий как две капли воды на прочие хмурые зимние дни. Снова никто не шел в цирюльню.

           Яшка сидел за большим старым столом, крытым серой в желтых пятнах полотняной скатеркой, и раскладывал пасьянс потрепанными слепыми картами. Пасьянс никак не сходился.

            Скучно…

            Яков бросил дурное занятие и оборотился к оконцу. Маленькая черная собачонка перепрыгнула через лужу и подлезла под серые ворота Никодима. Просеменила вдоль забора девка-работница в зипуне. Улочка вновь замерла.

           Яшка поцарапал облупленную краску на окне, вытер палец занавеской и собрался было почитать прошлогодние «Ведомости», как услыхал с улицы гортанные выкрики. Вскоре показался Никодим в распахнутом тулупе и без шапки. Ноги его разъезжались на обледенелой дорожке, борода торчала вперед раздвоенным спутанным мочалом.

          Никодим размахивал руками и гундел:

          «Ах ты ж, ы-ы-ый мужик, … ты ж! ы-ый по улице ыыть!»

         Он притопывал, хлопал себя по бокам и было присел, собираясь пуститься вприсядку, но скособочился, да так и ввалился в калитку на согнутых ногах. Со двора еще какое-то время доносились его выкрики, собачий лай да женские причитания. Но вскоре по оконному стеклу забарабанил дождь и уже ни разглядеть, ни расслышать чего бы то ни было не стало никакой возможности.

          «Вона - снова скуку гонял, тартыга нечесанная», - Яшка повздыхал, еще посидел, подождал.

          «Скучно… Только и развлечений, что на ярыжку-соседа поглядеть, да щи похлебать. Удовольствие от ентих развлечений сомнительное… Жениться, что ли?»

         Отобедав, Яков сызнова подошел к оконцу. Дождь закончился, небо грязной мутью оседало на крыши домов. Яшка толкнул форточку, впуская в комнату сырой холодный воздух и звуки улицы.

         Со двора напротив доносились глухие удары, шум возни, выкрики хозяина и женские всхлипывания.
Хлопнула Никодимова входная дверь, что-то тяжелое покатилось, застучало о ступени. Следом на крыльцо с ревом выскочил хозяин. Было уже почти темно, не видать толком, что там происходит.

         Внезапно распахнулась наружу калитка, и на улицу в грязную жижу выпал большой темный куль. За ним вывалился Никодим в расхристанной рубаке и с нагайкой в руке. Он уцепил куль и потянул его назад. Тут из бесформенного свертка выпросталась белая голая рука и стала хватать Никодима за порты. Тот охаживал куль плеткой, остервенело пинал его ногами. Рука откинулась в сторону и безвольно плюхнулась в грязь. Никодим ухватил куль покрепче и потащил его во двор. Яков видел, как грязная перепачканная рука словно веревка безжизненно волочится вслед за кулем.

        «Свят, свят!» - Яшка троекратно перекрестился, затворил форточку и отправился на боковую.
 
3.

            Утром к Никодиму приезжал доктор. Провожая его у калитки, долго кланялся Никодим, качал сокрушенно головой, разводил руками, крестился, что-то обещая. А как уехал доктор, нахлобучил шапку по самые уши и пошел скорым шагом вверх по улице известным направлением. Стало быть, снова в кабак.

            Яков еще посидел у окна, подождал – боле ничего не происходило.

            Снова скука…   

            Заскрипела входная дверь, раздались тяжелые шаги, загремели казаны у печи.   

- Это ты, Агапова? Не слыхала, Никодим вчера жену прибил, – поинтересовался Яков.

Оборотившись, он увидел, как замерла широкая спина бабы Агаповой. Не оглядываясь, буркнула в ответ:

- Не слыхала. Дура баба. Мужика распустила. То пьет, то бьет.

- Дык, скучно… А что, Агапова, тебя муж не бил разве от скуки? Небось, тоже по двору катал, а? – с усмешкой спросил Яшка, не рассчитывая на ответ. Дарья-то боле двух слов никогда не молвила, все молчком да молчком.

             Однако Агапова выпрямилась, тряхнула плечами, оборотилась к Якову своим могучим торсом. Уперев руки в боки, грозно посмотрела на Яшку, произнесла размеренно, разлепив тонкие губы:

- Тихой он был. Побил разок. До второго не дожил. Уяснил?

            Щелки припухших глаз зрели в упор на Якова, да так, что по спине у него пробежали мураши. Агапова горой нависла над столом, уперла кулаки в столешницу. Ее голые по локоть распаренные руки зримо наливались кровью. Мамай, не баба!

- Ты это, Дарья, не серчай. Это я так, к слову. Я ни о чем таком... Не серчай, - пролепетал Яков, втянув голову в плечи и весь съежившись.  Агапова же продолжала, отвешивая слова, словно пушечные ядра:

- Ладно. За спрос денег не берут. Да ты не бойсь. Ты-то, поди, когда женисси, пить да драться не станешь? А то ить, из жениных рук ешь-пьешь. А ну как не доглядит она? Нет страшней врага, чем обижена жена. Попомни. Не все дуры то понимают, потому и ходят битые. А я таперича вашего брата не боюсь. Наскрозь все вижу, всю вашу натуру подлую. Глупостев боле не потерплю.

«Вона что? Стало быть, она Агапова-то… Да неужто?.. А дядька-то мой? Не больно старый был и не хворал особо, хочь и выпить не дурак! Как и Агапов… Да неужто?» - аж похолодел Яшка, захлопал телячьими ресницами. Слухи-то ходили про Агапову разные, так со скуки чего только не наплетут, Яшка тому не верил. Раньше.

           Агапова убрала кулаки со стола, улыбнулась. Впервые видел Яков ее улыбку. Если это, конечно, улыбка. Тонких губ не видать вовсе. Лицо у нее большое, щекастое, маленький темный подбородочек утопал в обширном втором подбородке, словно кусочек масла в каше. Крупный нос с горбинкой. У самой переносицы под темным платком мохнатые бровки двумя паучками посажены. А глаза не приметны почти под тяжелыми веками, но взгляд вострый, как бритва, хищный. И бант на груди, словно Георгиевский крест.

           С того вечера стал Яшка опасаться бабу Агапову. Трудно сказать, чего именно он боялся. Появилось у него ощущение, что рядом ходит, живет, думает свою думу опасный и непонятный тать. Сила от него исходит и угроза, и он, Яшка, в полной власти у этого татя.   

А ну как поймет Агапова, что страшную тайну свою ненароком ему сболтнула?

 А может, и не поймет? А может, и нет никакой тайны?

 Может, и вовсе примерещились ему со скуки все эти ужасти?

 А ежели не примерещились? Мужики-то - того!

           Стал Яков к бабе Агаповой присматриваться. В лишние разговоры не вступал, с расспросами не приставал, но глаз с нее не сводил.  Как входила она на его половину, из виду не выпускал, смотрел внимательно – что делает, как печку топит, как овощи чистит, да что в горшок кладет. Особо следил, как она чай заваривала, к сушеной мяте и чабрецу принюхивался, мандрагору разную выискивал. Глядел в оба, как на стол подает - то на руки, то в глаза засматривал, чаял мысли ее угадать.

            Агапова словно почуяла перемену в Якове. Бывало, обернется внезапно, уставится колючим глазом. Яков еще больше пугался, взглядом в стол утыкался, чувствовал, как начинали уши да щеки пламенем гореть. Усмехнется Агапова, отворотит лик, так у Яшки словно мешок с горба свалится.

            А то еще - встанет она насупротив, руки на груди скрестит и глядит, как Яшка ее щи хлебает. Да так глядит, что тот, не жуя, все глотает.  И взгляд у ей такой - то ли ждет, когда Яков в тарелку челом упадет, то ли решает - не пожить ли ему еще немного. Миски со стола соберет, к Якову склонившись скатерку постелит, обдаст рассольным запахом, хмыкнет да уйдет.

             А Яшка пот со лба сотрет и сидит, в окно глядит, ждет, когда дрожь уймется.

             Так и наблюдали они друг за другом, да знай помалкивали.   
      
             Редким клиентам Яков теперь вдвойне радовался – при публике не так страшно было, да и Агапова сразу уходила к себе, дабы не мешать.
 
            Либо, чтобы ей не мешали?..

 
4.
              Весна ворвалась в Энск богатством звуков - скрипом телег, женским смехом, криками мальчишек, да птичьим гомоном. Забродила в воздухе, заискрилась на куполах, понеслась легким ветерком с колокольным перезвоном, ликуя и радуясь новой жизни.

             Оживилась и Яшкина торговля. Бывало, захаживали и трое, и четверо посетителей в день. Стрижки изволили заказывать с пробором, пользовались фиксатуарами, дамам в презент покупали мыло в обертке, ленточкой перевязанное.

             К Пасхе Яшка выправил себе новую жилетку да два аршина набивного сатина на сорочки. На площади в кондитерской лавке купил конфекты фабричные, кокурок пяток, два кренделя, смоквы кулек, еще и пастилы яблочной. Праздничным вечером уселся чаевничать, да решил и Агапову угостить, задобрить.

             Агапова пила чай из блюдечка, высоко его поднимала и дула, уточкой губы выпячивая.

             Разговор не клеился.

             Яков мучился и клял себя за нечаянный порыв гостеприимства.

             Баба Агапова сопела и гоняла одну конфетку за щекой уже под третью чашку. Она раскраснелась, обмякла, поглядывала вопросительно на Якова, но продолжала молчать.

            Наконец, отодвинула пустую чашку, промокнула концом платка пот со лба. Уставилась разбойничьим глазом в самое дуло души Яшкиной.
- Что же, Яков Кузьмич, так и не скажете ничего?

- Я? Да я… что ж тут сказать-то? Вот, весьма признателен тебе, Дарья, за хлопоты… - в голове у Яшки дятлом застучалась паника: «Догадалась?»
Агапова усмехнулась, внимательно осмотрела Якова по самую маковку:
- Понятно, Яков Кузьмич. Не скажете, стало быть… Благодарствую за угощение.

             Поднялась горой.

             Яков тоже выпростался из-за стола, чтобы проводить гостью. Прислонился к стене взмокшей спиной.

            Агапова глядела пристально и будто ждала чего.

 - Робок ты больно, Яша… Уж я догадалась сама. Нечто, не вижу я, как глядишь, как вздыхаешь… Пойду от греха.

          Агапова развернулась, словно баржа, и оказалась почти вплотную к Яшке, стоявшему у двери. Не успел он сделать шаг в сторону, как Агапова начала протискиваться мимо него в дверной проем. Она оказалась выше его ростом. Ее большое распаренное тело находилось в такой близости от него, что он уже чувствовал волны влажного жара от его тяжелого колыхания. Расстояние между ними все сокращалось. Ее плечи нависли над ним и сверху, и сбоку, широко расставленные ноги взяли в клещи задрожавшие коленки Якова.

          Агапова вздохнула, коснулась мягкими грудями и прошептала, словно приказ отдала:

- Яша, иди ко мне…

          А куда ему было деваться? Агапова была повсюду...   
 
          Проснувшись на следующий день, Яков вскочил, как ошпаренный, в ужасе укусил себя за кулак. Собрался было бежать - да куды бежать-то из собственного дома?

          На Троицу сыграли свадьбу.
 
5.
          Жить стали единым домом. Во дворе сломали межевой забор. В доме пока оставили как было, два входа – оно так сподручнее для клиентов.

         Спал теперь Яков на половине Дарьи – на большой кровати с пуховыми подушками и жарким лоскутным одеялом. Баба она была ласковая, истомившаяся, Яшка почти перестал ее опасаться. Ночами, правда, сильно храпела, но Яков терпел, толкать ее не смел – «не буди лихо, пока тихо».

          Соседи Дарью по-прежнему звали бабой Агаповой. Еще Яшка слыхал, как они в спину обидно называли его «Агапов-второй», да спорили – бьет ли его Агапова, когда нет выручки. А выручка случалась не часто.

          Вот и сегодня клиент не шел – жарко.

          Яков снова сидел у распахнутого оконца и глядел на улицу.

          Раскаленный воздух слоился прозрачной зыбкой над землей как над противнем с пирогами. Трава, деревья, большие лопухи вдоль дороги, спящий в тенечке облезлый пес - все покрылось слоем белесой пыли и изнывало от зноя. С десяток соседских кур лениво ковырялись в траве у забора, вдалеке мерно отзванивал колокол.

          Ни души…

          Кто ж в такую жару отправится бриться? И ждать нечего.

         «Тик-так, тик-так, тик-так» - бубнили облупленные ходики. За стеной Агапова гремела горшками, под полом что-то грызла мышь.

        «Кликнуть, что ли Дарью, пусть квасу нальет… Ох нет, лучше сам схожу».
 
          Яков встал, потянулся до хруста, поглядел на свой нос в мутное зеркало. Накопить на новое не получалось – Агапова забирала теперь не только плату за ведение хозяйства, но весь заработок сполна.

          «Скука… Какая же скука у нас… Усы-то надо бы отпустить» - подумал Яков, почесал пузо и побрел пить квас.

          Вернувшись, Яшка снова уселся у оконца.

          Ничто не шелохнется. Словно в болоте топнешь – засасывает глубже и глубже в мутную теплую трясину. Нет сил, нет желания даже дышать. Мысли и те слипаются да оседают в небытие.

            Совсем Яшка осоловел, как вдруг насупротив скрипнула калитка – вышел Никодим в кривом капелюхе, засупоненный в драный зипун. Кивнул уважительно Якову. Поковырял за пазухой и пошел вразвалочку в гору - не иначе, сызнова в кабак.

          «Скуку пошел гонять… Дурак-человек», - по привычке подумал Яшка, но почувствовал какое-то странное сомнение в своей душе.

          Прислушался – за стенкой все стихло. Видать, Агапова управилась с делами и отдыхала в своей половине.

          Даже мышь шебуршать перестала. Только ходики скрипели, гоняя из пустого в порожнее: «То так - то так. То так – то так». Да все не так…

          Тоска снова серой кошкой свернулась на груди.

          Душно… Нет сил глядеть на постылую улицу.   

          Яшка встал, посмотрел на себя в зеркало: «Цирюльникъ Артуръ!.. Кой лях Артур? Агапов-второй. Мордофиля и захухоря… Что толку теперь усы-то отпускать…»

            Словно в ответ из-за стены раздался раскатистый храп.

            Яшка нащупал в жилетном кармане припрятанную пару монеток, нахлобучил картуз и вышел на цыпочках из цирюльни, тихо притворив за собой дверь.

            На улице Яшка еще постоял, послушал грозный жёнин храп. Почесал затылок, выбирая между скукой и страхом, махнул рукой и отправился вслед за Никодимом вверх по пыльной серой улице…

            Скучно…
 
 
            


© Copyright: Мария Шпинель, 2021
Свидетельство о публикации №221050800416


http://proza.ru/comments.html?2021/05/08/416