Привет вам из Фан!
Мы стояли под Чапдарой почти у самого озера, которое образовалось из спускающегося с вершины ледника. Озеро светилось удивительным светом. То ярко-фиолетовым, то изумрудно-голубым, то оранжево-красным, то и тем, и другим, и третьим, и ещё Бог знает каким одновременно. Почему так происходило? Может, гора отражалась в нём необычными красками, может, небо...
Вода в озере была необыкновенно холодной. Когда приходилось набирать её, руки отчаянно сводило, и они становились синими, почти такими же, как цвет озера. Несколько раз мы ходили на ледник и подбирались к тому месту, откуда озеро начиналось, и где вода сочилась из-подо льда тонкими прозрачными струйками. Там она была ещё холоднее, и руки стыли мгновенно. Но именно в этом месте озеро, ещё совсем маленькое и юное, было необыкновенно красивым. Иногда, когда мои друзья — влюблённая пара Миха с Лариской — отлучались от нашей палатки, чтобы побыть наедине, я усаживался на берегу и вглядывался в мерцающую толщу воды, стараясь угадать форму скрывающихся в ней камней, обнаружить какую-нибудь мало-мальскую жизнь. Но в озере никто не водился: ни растения, ни рыбы, ни другая живность.
Наш маршрут начался от Самарканда, куда мы добирались с различными приключениями дней пять. Потом автобусом доехали до Пенджикента, оттуда — на попутке до небольшого кишлака, расположенного в предгорьях Фанских гор, и далее — уже своим ходом вдоль узкой горной речушки, забираясь всё выше и выше, гружёные огромными и почти неподъёмными рюкзаками, один из которых — Ларискин — мы с Михой периодически снимали с её худеньких плеч и одевали на свои, дабы дать нашей спутнице передохнуть.
Несколько недель продолжалось изнурительное путешествие по горам, пока наконец мы не вышли на перевал Алаудин, откуда открывалась красивейшая панорама на ближайшие пятитысячники с экзотическими названиями: Чапдара, Бодхона, Чимтарга... и на Алаудинское озеро, на берегу которого и расположился наш лагерь. Здесь мы просто отдыхали, отсыпались, восстанавливая силы, гуляли вдоль озера, забирались на ледник и готовились к возвращению. Но мне, как я сказал, следовало уйти раньше, оставив возлюбленных наедине...
Впоследствии выяснилось, что как только я покинул их, они тут же поссорились и вскоре после возвращения в Москву расстались. Какое-то время Миха даже обвинял меня в разрыве, что, дескать, если бы я не ушёл, всё было бы нормально. Но не думаю, что моё присутствие или дружеское участие им бы чем-нибудь помогло. Раз расстались, значит так и должно было случиться. Во всяком случае, я придерживался такого мнения...
Короче, мне надо было оставить друзей и уходить. В один из дней я собрал значительно похудевший рюкзак, попрощался с Михой и Лариской и отправился в путь. Предстояло пройти около тридцати километров, которые я надеялся преодолеть за день, выйти на трассу и по ней добраться до шоссе, ведущего через Анзобский перевал к Душанбе.
Я шёл вдоль речки, берущей начало в озере, по хорошо видной каменистой тропе, изредка смачивая майку и шапку, стараясь спастись от жары. Примерно каждые пять километров я устраивал небольшой привал, вытаскивал из рюкзака кружку и пол-пачки кускового сахара, прихваченного мной из скудного оставшегося запаса продуктов в надежде, что его мне вполне хватит, чтобы продержаться сутки, набирал из речки воды и вприкуску с сахаром выпивал. Это была моя еда...
Покинул место стоянки я рано утром, а к вечеру понял, что воды и сахара мне явно не хватает. Организм требовал чего-то посущественнее. Он нуждался в мясе и хлебе. Мои силы кончались, и я уже готов был свалиться под первым попавшимся деревом, когда в почти кромешной темноте впереди замерцали искры костра.
- О, - раздался весёлый женский смех. - Кто-то к нам с горочки спустился.
- Эй, путник, подгребай к нашему костру, - вслед за женским раздался мужской голос. - Ты кто, мужчина или красивая брюнетка?
- Я тебе покажу красивую брюнетку, - пригрозил тот же женский голос.
- Нет уж, пусть будет молодой симпатичный юноша, - это произнёс уже другой женский голос.
- А я хочу блондинку, - сказал новый голос, принадлежащий мужчине.
- Спокойствие, граждане, главное спокойствие, - ответил из темноты я. - Я — древний старец, нуждающийся в приюте и чашечке горячего шоколада.
- Не фига себе старец, - иронично заметила одна из женщин. - Шоколад ему подавай. А водички пресной из речки не хочешь?
- Водичкой пресной я уже сыт по горло, - ответил я, подходя к костру и скидывая рюкзак. - Здорово братцы. Вы откелева такие будете? - я прошёлся по кругу, пожимая всем руки и представляясь.
- Мы-то из Москвы, а ты?
- Оттудова. Из неё родимой.
- А живёшь где?
- За выставкой.
- И мы за выставкой. В каком районе?
- В Свиблово.
- Земеля, - мужики полезли меня обнимать, а барышни целоваться, что у мужской части явно не вызвало бурных восторгов. - А в Свиблово где?
- На Снежной.
- Ну ты смотри, совсем соседи. А мы — на Седова. Ну всё, за это дело надо выпить. Эй, Маха, - один из мужчин обратился к шустрой девахе, которая грозилась кому-то что-то показать. - У нас какао ещё осталось?
- Осталось.
- Тогда разливай по кружкам. И гостю — в самую большую. Слушай, а ты не голодный?
- Братцы, вы даже не представляете как. Протопал больше двадцатника на одной воде, заедая сахаром. Мечтаю поесть.
- Ща, чего-нибудь придумаем, - сказала другая женщина и протянула мне несколько огурцов и открытую банку «завтрака туриста».
- Господи, счастье-то какое. И ещё хлебушка бы.
- А вот с хлебушком, браток, у нас проблемы. Галетами придётся обойтись,- и она протянула мне пару галет.
Я так мечтал о хлебе, но пришлось согласиться на галеты. Тоже — вроде как хлеб. Я грыз огурцы, доставал из банки коричневого цвета смесь, отдалённо напоминающую варёную колбасу, пил горячее какао и ощущал себя почти на вершине блаженства.
- Почему в одиночестве? - спросил мужчина, мечтавший о брюнетке.
- Да «хвост» у меня. В «керосинке» учусь. Через несколько дней надо, кровь из носа, сдать. Вот поэтому и пришлось друзей оставить и одному выбираться. У них-то каникулы ещё, а у меня — мой жалкий жребий...
- А вы откуда шли?
- Начали с Самарканда. Потом — Пенджикент, затем до какого-то кишлака добрались, ну и дальше своим ходом « по долинам и по взгорьям», через Куликалон, Алаудин... ну и сюда. Пункт назначения — Душанбе.
- А силёнок-то хватит, если только на воде и сахаре держишься? Кстати, почему только сахаре? Что, с продуктами проблема?
- Никакой проблемы. Просто не хотелось лишнего груза. Этот осточертел. Ну и понадеялся на свои силы, и что на сахаре дотяну. Калории, как никак... Видно, не рассчитал малость. Завтра где-нибудь нормальной еды раздобуду — не помру, чай. Да и идти осталось всего ничего...
- Ну тогда, земляк, давай доедай, и будем спать устраиваться. Тебе с утра — на север, а нам — на юг...
Когда я проснулся, уже светило солнце, и пока стояла прохлада, надо было отправляться дальше. Мои новые знакомые досматривали сны в стоящих рядом палатках, и я тихонько, чтобы никого не потревожить, покинул дружелюбное пристанище, оставив в виде напоминания о себе пару кусочков сахара, положив их на большой розовый валун, торчащий из земли около затухшего костра.
Как и накануне я шёл вдоль реки, ставшей заметно шире, и через несколько километров увидел в стороне кошару с овцами и около неё жилище, похожее на юрту. В надежде раздобыть съестного, я направился в сторону кошары, откуда выскочили две здоровенные псины. С громким лаем они бросились на меня, скаля клыки и норовя вцепиться в ноги. Ещё немного, и им бы наверняка удалось меня схватить, но тут из сооружения выбежал мальчуган и что-то крикнул собакам. Те, как по команде, прекратили на меня кидаться и, прижав уши, засеменили к малышу.
- Здравствуй, - сказал я. - Мне нужна еда. Я есть хочу.
Мальчуган замотал головой и что-то произнёс на непонятном языке.
- Ты по-русски понимаешь? - снова спросил я, догадываясь, что не понимает.
Малыш опять произнёс незнакомые слова и скрылся в юрте. Оттуда вышла женщина и, приветливо улыбаясь, направилась ко мне. Я попытался жестами объяснить ей, что голоден и хочу есть, и она, видимо поняв, поманила рукой, приглашая зайти в жилище. Внутри всё выглядело достаточно убого: несколько матрацев лежало прямо на земле, вдоль стены висели полосатые халаты, принадлежащие, видимо отсутствующему, мужчине. Мальчуган уселся на один из матрацев и с любопытством уставился на меня. Я смотрел на него и на женщину, которая в глубине помещения что-то доставала из-под вороха тряпок. Когда она справилась, я увидел, что она вытащила большой таз и, держа его в руках, подошла ко мне. Она поставила таз на стоящую рядом скамейку и сняла покрывало. Таз был заполнен густым, как сметана, козьим молоком. Но сверху на молоке сидело такое количество жирных чёрных мух, что я не то что пить, смотреть на него не мог. Женщина подала мне грязный стакан и улыбнулась, рукой показывая, чтобы я набирал молоко.
- Нет, знаете, я молоко не пью. Организм не принимает, - начал объяснять я, тут же соображая, что женщина не понимает, что говорю. Тогда я показал рукой на таз, а затем на свой живот и закивал головой, давая понять, что будет плохо. Кажется, женщина догадалась, о чём я, и понимающе улыбнулась, мол, ясно, в жизни всякое бывает. Я поклонился в знак признательности, залез в рюкзак, вытащил оттуда кусок сахара и протянул мальчугану. Затем ещё раз поклонился, помахал на прощание рукой и покинул жилище. Женщина тоже помахала, а мальчуган выбежал за мной и остановился у входа, глядя мне вслед и изредка покрикивая на собак, злобный лай которых слышался ещё долго.
Я продолжил своё движение вдоль реки, прикидывая, что до трассы осталось совсем немного, может быть, километра три — четыре, но есть хотелось всё сильнее и силы покидали меня. Я достал смятую пачку и засунул в рот ставший уже ненавистным последний кусок сахара. Жуя его, я пытался представить, что это — не сахар, а мясо, но эти представления меня не сильно вдохновили. Противный приторный вкус надолго остался во рту, и я понял, что, если вскорости не подкреплюсь, то сил совсем не останется. К тому же начало активно припекать солнце, выжимая из меня последние соки.
Через некоторое время я увидел стоящих поодаль от реки несколько мазанок и направился к ним. Из одной вышла молодая таджичка в разноцветном платье и, подождав, когда подойду, на хорошем русском языке спросила, кто я, откуда, куда иду и что хочу. Я сказал, что спустился с гор от Чамдары, иду к трассе, что мне нужно в Душанбе, но сейчас очень хочу есть и нет ли у них хотя бы хлеба. «Есть, сейчас, подожди» - сказала девушка и скрылась за забором. Через минуту она вышла, протягивая мне небольшую лепёшку. Я посмотрел на протянутую лепёшку, поблагодарил и, прижимая её к груди, словно драгоценность, направился к реке. Выбрав место у воды, я скинул рюкзак, опустился на землю и принялся грызть старый, чёрствый, покрытый грязью плоский предмет, отдалённо напоминающий хлеб. Откуда уж таджичка вытащила эту старую лепёшку, мне трудно было предположить, но я был рад ей, как самому дорогому подарку. Съев половину, я вдруг почувствовал себя плохо, уронил голову на траву и потерял сознание.
Придя в себя, я почувствовал, что из носа течёт кровь. Я попытался подняться, но голова кружилась и земля вертелась перед глазами. Мне удалось доползти до воды и опустить в неё голову. А потом я откинулся на траву и снова провалился в забытье.
Когда я пришёл в себя, голова не кружилась и кровь перестала идти. Несколько раз я погрузил голову в воду, вымыл лицо и увидел лежащие на земле остатки лепёшки. Доев их, я поднялся и, убедившись, что со мной всё вроде бы в порядке, двинулся дальше.
Примерно через километр я вышел на дорогу, где скоро меня подобрал попутный грузовик.
- Тебе куда? - удивлённо оглядывая меня, спросил водитель.
- В Душанбе.
- До трассы довезу, а там ещё кого-нибудь поймаешь.
- Спасибо, - ответил я и забрался в кабину.
- А ты чего такой... - водитель окинул меня изумлённым взглядом. - Устал что ли, или плохо себя чувствуешь?
- Я голодный, - ответил я. - И у меня был солнечный удар. С гор спустился. Около тридцати километров прошёл на сахаре и воде, ну и, наверное, силёнок не хватило. К тому же — жара. Вот такая история приключилась... Тут мне одна таджичка лепёшку дала. Она меня, можно сказать, и спасла от голодной смерти, - я старался шутить.
- Голодный? Эээ, то же проблема...
Водитель остановил грузовик и поднялся в кузов. Затем вернулся и протянул мне пару больших ярко красных помидоров. Потом порылся за сиденьем и достал пакет, из которого извлёк несколько бутербродов с колбасой и сыром.
- На, дорогой, ешь.
Я смотрел на помидоры, на бутерброды, на водителя...
- Спасибо, - выдавил я и принялся лихорадочно засовывать в рот неожиданно свалившееся на меня богатство.
- Ты чего так торопишься? Ешь спокойно. Никто не отнимет. Мало будет, ещё дам.
- А-и-о, - с полным ртом промычал я, продолжая усердно работать челюстями...
На трассе мы простились, как добрые друзья, и я остался ловить попутку до Душанбе. Здесь было довольно активное движение, но машины, не желая останавливаться, проносились мимо. Я достал подаренный мне на прощанье помидор, опустился на обочину и повернувшись к дороге спиной, принялся за него. Трапезу прервал резкий скрежет тормозов. Я оглянулся. Чуть впереди на обочину съехал обшарпанного вида цементовоз. Из него выбрался средних лет мужчина в рабочем комбинезоне, одетом на голое тело, и направился в мою сторону.
- Ты чего тут расселся? - спросил он.
- А тебе чего? - в тон ему ответил я.
- Да ничего. Только я почему-то подумал, что — альпинист, вон ледоруб торчит из рюкзака, стало быть, - с гор и, стало быть, в Душанбе направляется. Прав?
- Прав, - промолвил я удивленно.
- Ну если прав, тогда поехали. Я как раз — в Душанбе и как раз к аэропорту. Тебе ведь в аэропорт нужно?
Я поднял рюкзак и двинулся следом за «комбинезоном» к машине.
- А рюкзак куда?
- Рюкзак мы на свежем воздухе пристроим, - сказал водитель, привязывая мой «абалаков» к площадке, находящейся за кабиной. - Пусть дышит и радуется жизни.
- А не свалится?
- Жить захочет, не свалится, - ответил, улыбаясь мужчина. - Меня, на всякий случай, Михаилом зовут.
- А меня — Олег.
- Ну вот и отлично. Значит, познакомились. Нам с тобой без малого полторы сотни километров вместе пилить. А вдвоём, как ни крути, веселее. Согласен?
- Согласен, - ответил я, залезая в кабину.
Дорога вела на перевал, неуклонно поднимаясь к нависшему над ним леднику, оставляя сбоку от себя глубокий километровый обрыв. Михаил лихо управлялся с неуклюжим цементовозом. Он ничуть не стеснялся встречных машин, обгоняя попутных то слева, то справа, иногда почти зависая над пропастью, но каждый раз уверенно выворачивая баранку и избегая опасности. Сначала я немного нервничал, уж больно рисково он вёл свой не самого спортивного типа автомобиль, но вскоре понял, что шофёр он — что надо, и уже спокойно следил за дорогой, за горами, за открывающимся из окна кабины великолепным горным пейзажем.
На перевале мы остановились. Это была традиция. Тут все останавливались, подходили к закаптированному источнику и набирали из него чистейшей, ледникового происхождения воды. То же сделали и мы. Попили водички, полюбовались на снежные горы, на поднимающийся к перевалу с севера серпантин дороги и двинулись дальше, уже под горку — к югу, в долину, вид на которую отсюда открывался не менее красивый, чем на противоположную сторону.
У здания аэропорта цементовоз остановился.
- Слушай, - обратился я к Михаилу. - Ты не подождёшь меня минут десять? Я сбегаю быстро — узнаю, как с билетами, и обратно. А то с рюкзаком тащиться неохота.
- Давай, дуй, - Михаил сел на подножку и закурил. Я достал из рюкзака бумажник и побежал к зданию аэровокзала.
К моему удивлению народу у касс не было, и я тут же купил билет на ближайший рейс, на который уже объявили регистрацию.
- Как удачно,- подумал я и понёсся обратно к машине.
- Ну что? - спросил Михаил, продолжавший курить.
- Порядок, купил билет, и уже регистрация объявлена. Так что — лечу.
Я отвязал рюкзак, закинул его за спину, раскрыл бумажник, достал из него десятку и протянул Михаилу.
- Спасибо тебе.
- Это что? - Михаил удивлённо посмотрел на меня.
- Как что? Деньги.
Казалось, что Михаил не понимает, о чём речь.
- Ты эти свои московские штучки для Москвы оставь. Там пригодятся. А тут тебе — не Москва. Понимать надо. Эх ты, альпинист.
Я с благодарностью посмотрел на водителя, и мне стало стыдно за мои «московские штучки».
- Ну ты меня извини. Это — на самом деле штучки «московские». Я уже забыл, что бывает по-другому, по-нормальному, по-простому, по-человечески... Не сердись и не обижайся.
- А я и не обижаюсь, альпинист, - Михаил ухмыльнулся. - Ты только вот что, когда домой приедешь, первым делом на себя в зеркало посмотри. Удивишься. Но только в Москве, дома, не раньше. Обещаешь?
- Обещаю.
Уже был поздний вечер, когда машина такси остановилась около моего дома. Я расплатился с таксистом, заломившим с меня почти космическую сумму («московские штучки»), поднялся на свой этаж и открыл дверь квартиры. Справа от входа находился выключатель. Я нащупал кнопку и зажёг свет. В конце короткого коридора против входной двери висело большое зеркало. Я вспомнил слова Михаила и подошёл поближе. Из зеркала на меня смотрело странное существо. За месяц я ужасно оброс, и непослушные волосы клочьями торчали в разные стороны. Щёки заросли непонятной формы щетиной. Шея и руки были покрыты невероятными разводами грязи. Но это было не самое забавное. Самым впечатляющим была моя вылинявшая майка, вся покрытая пятнами крови. Очевидно, эти пятна остались после того, когда я потерял сознание у реки. Я смотрел на своё отражение и удивлялся, как меня такого грязного пустила в юрту добрая женщина; как меня не прогнала подарившая лепёшку молодая таджичка; почему ничего не сказал подаривший помидоры водитель; как мне такому страшненькому продали билет и впустили в самолёт; почему ничего не сказали, а только иногда с любопытством поглядывали на меня, сидевшие рядом пассажиры.... Я смотрел на своё отражение и бормотал: «Вот это да... вот это да...»
Не заходя в комнату, я разделся, залез в ванную и встал по душ. Горячая вода, про существование которой за месяц отсутствия успел забыть, жёсткими струйками впилась в кожу. Я тщательно намылился и посмотрел вниз. С меня стекали серо-бурые потоки грязи. Ещё и ещё раз я намыливал тело, а потоки всё текли и текли... Долго я отстирывал себя, бубня под нос какие-то слова, напевая нехитрый мотивчик, а когда выключил воду, выбрался из ванной и принялся вытирать себя пушистым полотенцем в голове моей сложилась песенка, которую на студенческой вечеринке, посвящённой сдаче «хвостов», я спел.
Вот она.
Привет вам из Фан. Горы, скажем, что надо:
Вверху — снег и лёд, снизу — царство жары.
Здесь воды снегов сквозь каскад водопадов
Впадают в озёра небесной красы.
А горы всё выше, а небо всё ближе,
И мы перед ним — словно солнца пажи.
Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий
Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»
Что нам Чимтарга или, скажем, Казнок?
Они перед нами падут.
Где был чистый снег, будет след наших ног.
За нами другие придут.
А горы всё выше, а небо всё ближе,
И мы перед ним — словно солнца пажи.
Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий
Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»
Идем мы всё дальше, а лёд, подлый, скользкий.
И катишься вниз, так что — крепче держись.
И если уж тут ледоруб не поможет,
На друга в беде положись.
А горы всё выше, а небо всё ближе,
И мы перед ним — словно солнца пажи.
Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий
Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»
И держит Самсонов, судьбу проклиная,
Улыбку запрятав в зубах.
Вот если бы нас здесь увидели мамы,
Они бы попадали в обморок: « Ах!»
А горы всё выше, а небо всё ближе,
И мы перед ним — словно солнца пажи.
Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий
Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»
***
Москва. Апрель. 2012 года.
(Песенка – 1970 -го года)
Свидетельство о публикации №221060100877