Ленин, Гена и диод

Шел четвертый день празднования Нового года.
Папа Гена сидел на кухне в своих любимых клетчатых трусах и рассеянно смотрел на хрустальную стопку. Закуски было море, но закусывать уже не хотелось. Да и пить, говоря по правде, уже тоже не хотелось.
Но надо было. Надо было пить, чтобы не чувствовать проскальзывающую в душу дутость праздника.
Ну, сменил один год другой. И что? Упиться теперь и не жить? Гадко все это.
- Гадко, – подумал папа Гена, вспоминая, как вчера на спор совмещал селедку под шубой с подсолнечной халвой. Боже милостивый, как гадко.
А все кричали: « Давай, Гена, давай!»  Раскатывали жирные лица в заливистом смехе и показывали друг другу оттопыренные большие пальцы.
- Во, дает!
- Как же мне плохо. – Подумал папа Гена, чувствуя, что переместил борьбу двух стихий с праздничного стола непосредственно в свой организм. – Как же мне плохо.

- Васятка. – Позвал папа Гена негромко.
- Чего, папаня. – Рыжеватый, веснушчатый шестилетний Васятка радостно подбежал к отцу.
- А знаешь ли ты, Васятка, что такое, к примеру… Тут Геннадий немного задумался, погладил сына по вихрам, и неизвестно почему произнес: - Диод?
- Неа… - Доверчивые голубые глаза мальчишки обратились к папе Гене и широко раскрылись в ожидании отцовской мудрости.
- Диод, Васятка, - Начал папа Гена. - Это такая вещь, которая, в электричестве является очень полезной деталью. Понимаешь?
Чтобы не расстраивать отца, Васятка похлопал ресницами и промолчал.
Внезапно глаза Геннадия наполнились внутренним светом и он жарко заговорил:
- Диод, Васятка, это такая умная вещь, что если его впаять перед лампочкой, она в десять раз дольше будет служить… а может, и в двадцать, а, может, и …
Геннадий схватил стопку, метнул ее содержимое в рот и почувствовал, что идея полезности полупроводниковых электрических приборов им полностью овладела.
- Короче, так…
- Гена, может, не надо? – Спросила жена Зоя, привычным взглядом оценив количество выпитого.
- Ты ничего не поняла. – Сказал Геннадий, выковыривая из допотопного радиоприемника диодный мостик.
– Мы сейчас с Васюганом пойдем вечную лампочку в коридоре делать, а то соседи уже вконец оборзели.
Он хотел добавить про соседей еще, но не стал, прикинув что время дороже.

- Гена, Гена, тапки переодень. – Крикнула Зоя. – А то в этих соседи увидят, сраму не оберешься.
Гена молча надел новые ярко оранжевые тапки и, сопровождаемый Васяткой вышел
в общий коридор.
 
- Васятка! - произнес Геннадий столь значительно, что у сына перехватило дыхание.
- Васятка! – Знаешь ли ты , кто есть такой твой отец?
- Кто, папаня? - Еле слышно прошептал сын.
- Отец твой, Васятка, это такой человек, – произнес папа Гена. - который терпеть не может застоя в мозгах у людей.
Васятка с уважением посмотрел на огненно-рыжие отцовские тапки.
- Сейчас ты увидишь, как я сделаю маленькую научно–техническую революцию в нашем подъезде. Мы впаяем диод перед лампочкой, и она будет светить вечно! ... или почти вечно.
- Пап, мож, не надо? – Пролепетал сын.
Геннадий приблизил небритое лицо к Васяткиной мордашке и внушительно произнес:
- Никогда ничего не бойся, сынок. Если голова на плечах есть, все будет хорошо! Понял?
Васятка кивнул и попытался улыбнуться.
Гена влез на табуретку, распахнул электрический щит и уверенно заглянул внутрь.
Наметанный глаз бригадира монтажников безошибочно определил место, куда надо было «воткнуть» диод.
Геннадий протянул руку к этому месту, чтобы проверить надежность соединения и получил полновесный удар электрическим током.

Словно два оранжевых голубя взвились вверх отцовские тапки. Табуретка опрокинулась, и раздался глухой звук приземлившегося тела.
Как правильно назвать тот участок головы, соприкоснувшийся с бетонным полом, я не знаю. И не темя, и не затылок… Я бы это назвал копчиком головы.

Геннадий ударился об пол, и душа его наполнилась неизъяснимой легкостью и блаженством. Все пропало: затянувшиеся праздники, селедка с халвой, расплывшиеся лица гостей.
Легкая-легкая дрема, после которой так приятно открыть глаза и увидеть лицо близкого человека.


- Владимир Ильич, вы спите?
Гена открыл глаза и увидел лицо своей супруги, Надежды Константиновны.
- Владимир Ильич, к вам ходоки из Самары. Уж три часа дожидаются. Может примете?
А то, всю кухню рыбой провоняли…
Владимир сладко потянулся в рабочем кресле:
- Зови, Надюша, зови.


Вошли ходоки и перекрестившись в дальний угол на портрет Маркса, смущенно опустили головы.
Наконец, старшой набрал воздух и выпалил:
- Здравия желаем вашевысокоблагородь!
- Ну, что вы, товарищи, зовите меня просто, Владимир Ильич. Присаживайтесь. Какие трудности? В чем нынче проблемы у крестьянской бедноты? Какая обстановка на местах? Как складываются отношения с Советской властью? А, середняк не притесняет, часом?
Знайте, товарищи, что именно на вас, на беднейшее крестьянство, Советская власть возлагает основные надежды.
Сказав это, Владимир достал блокнот и карандаш.
- Я вас внимательно слушаю, рассказывайте.
- Дык мы, ендыть, Владимир Ильич, завсегда готовые, – деловито начал старшой. - особливо при нонешной-то власти. Но топериче такая незадача получается. Вот нешто комиссар наш, товарищ Красильников не ведает, что не могем мы при сырой упряжи хозяйство ладить?
Владимир понимающе кивнул, немного подумал и быстро записал в блокноте:  «Дорогая Инесса. Мы не виделись уже четыре месяца. Если бы ты знала, какое это испытание для меня». Он стал вспоминать их последнюю встречу.
Да, если женщина – революционерка, она революционна во всем. Чего только стоит эта ее теория удовлетворения сексуальных желаний по принципу «стакана воды». Захотел пить – выпил и пошел дальше.
- Стерва, конечно. - Думал Владимир.– Но как она красива, умна и женственна. Сколько мужчин, о мимолетных связях с которыми она и думать забыла, до сих пор сходят по ней с ума.
Взгляд его затуманился, он перевернул листок и записал на обороте:

Пускай, ты соткана из грез,
Но я уже почти поверил,
Что было все тогда всерьез,
И что горька была потеря…

Взгляд его медленно поднялся на закопченные лица ходоков. Старшой, войдя в раж, горячо убеждал:
- Вить енто даже, взять ежели сбрую, Владимир Ильич. Она же, обратно, денег стоит. Сбруя-то. А, откель у нас гроши? Откель?
Владимир серьезно кивнул, перевернул листок блокнота и решительно зачеркнул сделанные записи. Потом, помедлив, принялся писать вновь: «Любимая Инесса. Я больше не могу жить в разлуке с тобой... Еще немного и я повешусь на конской сбруе».

- Так каков должон быть наш ответ товарищу Красильникову? – Вопросил старшой. – Как нам топериче, значица, ловчей поступить?
Владимир встал из-за стола.
- А очень просто, товарищи. Так и скажите товарищу Красильникову. Дескать, были у Ленина, Ленин нас выслушал и полностью одобрил. А я вам больше скажу. Вы очень правильно понимаете линию нашей партии.
А Красильникову вашему скажите еще от меня лично, что не для того мы революцию делали и на штурм Зимнего шли, чтобы теперь у нас упряжь сырая была! Вот так, товарищи!
Ходоки одобрительно загудели и старшой, смущаясь, неловко вынул большой сверток из мешка.
- Вот, Владимир Ильич, от всех Погореловских, рыбки волжской, уж не побрезговайте.
Кабинет наполнился недвусмысленным запахом.
- А, видно, долго они ко мне добирались – Подумал Владимир и решительно отказался от подарка.
- Это, товарищи, в детский приют отнесите. Тут от нас недалеко. Надежда Константиновна вам объяснит как идти.
- Эвона, вить праведный какой! – Одобрительно переговаривались ходоки, выходя из кабинета. – Одно слово, святой и есть.



 Владимир вновь погрузился в свои мысли. – Я, конечно, был резок с ней во время последней встречи. Назвал распущенной французской шансонеткой, еще как-то.
Но ведь… я никогда никого так не любил. И потом… Он распустил узел галстука и глубоко вздохнул.
- Она, ведь, тоже… Каких только гадостей мне не наговорила. И про «тщедушную внешность», и про рыжую, как она выразилась, бороденку.
А, самое главное, она все время попрекала меня в том, что я стал живым божеством для всей страны. Как она грубо выразилась: «Тутанхамон, хренов. Смотри, чтобы тебя не похоронили, как его – в пирамиде. Или, может, великий вождь всех рэволюционэров, желает по скифскому обычаю лечь в курган? Или, по-азиатски - в мавзолей?»
Тьфу, мерзость какая! Мавзолей!
Мавзолей… Владимир содрогнулся от какого-то зловещего звучания этого слова. Как будто сырой плесенью потянуло из подвала. Он скомкал блокнотный листок и бросил его в урну.
- Надюша, чаю бы, да покрепче!
Вошла Надежда Константиновна.
- Все работаете, Володя.
- Да, вот, задали мне твои ходоки задачу. – задумчиво произнес Владимир. Ненавидят они кулаков. Это архиправильно. Но под горячую руку и середняка метут железной метлой.
А вот это уже совершенно недопустимо. Середняк, он неизбежно развернется в сторону Советской власти. Его уничтожение не в наших интересах!
- Володя, хорошо бы провести работу в комитетах бедноты.
- Надюша! А я чем сейчас занимаюсь? Статью пишу. Битый час уже ищу нужные формулировки. Чтобы доходили до сознания каждого.
- Ну, работайте, Володя, работайте. – Надежда тихо вышла из кабинета.

Владимиру было неловко.
Она, конечно же, все понимает. Но, что я могу сделать? – Думал он. - Тогда, в Шушенском, после моего беспробудного пьянства и блуда с солдатками, она, действительно, казалась глотком свежего воздуха.
Меня даже умиляли ее неуклюжие всхлипы во время интимной близости:
- Как это мило! Как это мило! – И, потом, перед финальным аккордом, она внезапно затихала, и пронзительным голосом взвизгивала в апогее наслаждения:
- С вашей стороны!!!

Владимир вернулся к блокноту.
– Инесса. Я люблю вас. Мне нечего больше сказать. И если…
В этот момент снова вошла Надежда Константиновна.
- Владимир Ильич, к нам Сталин. Как обычно, с портвейном, зеленью и закусками.
_ Ну, что ж, Надюша, значит будем гулять. – Сказал Владимир, отправляя очередной блокнотный лист в урну.

- Как мне плохо. – Подумал Владимир. – Так тошно, как будто селедки после халвы наелся.

Зоя, Инесса, Надюша, ну хоть кто–нибудь...

* * *

Геннадий приоткрыл глаза. Испуганное личико сынишки, каменный пол общего коридора и нахально слепящая желтая лампочка.
А еще тупая боль в затылке, или там, где-то рядом с ним.
- Папаня, ты чо? Папаня, ты чо?
- Васятка…
- Папаня!
- Слушай сюда, Васятка. – Прошептал папа Гена.
Мальчишка, уловив осмысленные фразы отца, напрягся и замер.
- Васятка. Самое главное, чтобы Надюша никогда не узнала про Инессу. Ты понял меня, сын? Она не вынесет этого. Она и так уже обо всем догадывается.
Собрав последние силы, папа Гена возвестил:
- Наденька слишком дорога мне, как друг, как соратник по партии. А Инесса  это моя страсть, но я убью ее в себе. И я прошу тебя, как отец, ничего не говори о ней Надюше!
Геннадий собрал последние силы и, приподнявшись на локте, спросил:
- Понял?
- Понял, папаня. – Ответил Васятка и неуверенно произнес:
- А маме-то, можно рассказать?
- Маме можно. – произнес папа Гена и вновь впал в беспамятство.


Тяжкий сон, неожиданно, ушел прочь. Голова стала ясной. Он медленно открыл глаза. Чей-то голос...
- Ге-на! Ге-на! – Истошно кричала Зоя.
- На! На! - вороньим карканьем огрызалось эхо в пустом подъезде
Васятка безудержно рыдал в мамин халат.
- Да что же вы так голосите, мамаша - увещевал ее фельдшер скорой помощи.
Ну, сотрясеньице у него, укольчик мы ему сделали, отлежится, через недельку-другую  будет как новенький.
У нас таких сегодня, считай, пол страны.
- Ну, скоро вы там? - прикрикнул он на санитаров, пытающихся внести Геннадия в лифт.
- Головой, демоны, головой вперед заносите, а не ногами!
Вот, придурки...