Месть шоколадного гномика

Время в лагере тянулось медленно. Ранний подъём, унылая зарядка, уборка палаты перед завтраком, линейка, разучивание речёвки, дурацкие обязательные мероприятия. Но наконец-то наступал самый крутой момент — свободное время, когда можно было всласть наговориться о том, что мы будем делать после отбоя.

Потому что после отбоя начиналась настоящая жизнь. Взрослая, интересная, запретная. Самое увлекательное и щекочущее нервы, то, о чём потом вспоминали и обсуждали весь год — происходило именно по ночам. Нужно было только подождать, пока уснут вожатые, да угомонятся их любимицы - ябеды. Впрочем, последним тоже доставалось. Если, конечно, проснуться с лицом, щедро намазанным зубной пастой, считается приключением.

Той ночью мы решили развлечься и вызвать кого-то потустороннего. Сгоряча выбор пал на пиковую даму, но мы вовремя одумались и решили начать с чего-то более безобидного. Выбор пал на шоколадного гномика.

В маленькую подсобку со швабрами набилась куча народа. Мы натянули заранее приготовленную веревку, обмазали её шоколадом, тщательно прикрыли дверь и, возбужденно сопя, стали ждать. Что собственно должно произойти, мне никто не объяснил. А потому, выждав некоторое время, я стала настойчиво толкать локтем свою подругу. Светка (так звали подругу) попыталась отодвинуться, больно стукнулась ногой о стоящее рядом с ней ведро и мстительно пнула меня в ответ. Попала по швабре, которую я вовремя придержала, и всё-таки раздраженно прошептала мне в ухо: "Скоро гномик придёт есть шоколад. Ну, такое пятнышко будет прыгать по верёвке."

Стало немного яснее, но веселья не прибавило. Впрочем, скоро у меня зарябило в глазах. Я увидела мерцающее пятнышко на натянутой верёвке. Впечатление на меня это не произвело, потому что уже в детстве я понимала, что это вполне ожидаемая реакция глаз на судорожное фокусирование на верёвке в полной темноте.

Другое дело, что именно в тот же самый момент зашевелились и зашептались другие ребята. Чьи-то нервы не выдержали, дверь приоткрыли и любопытный свет (который наша продвинутая вожатая на всякий случай не гасила в коридоре) заглянул в подсобку.

Мы с треском столкнулись лбами над веревкой. Я точно помнила, что мы щедро и густо намазали её шоколадом. Но теперь она выглядела слегка испачканной. Шоколад впитался? Или излишки свалились на пол? Я все ещё не верила в существование гномика (в отличие от вполне реальной на мой детский взгляд пиковой дамы). И к тому же не видела смысла в том, что мы его вызывали. Ну, пришёл, поел шоколад. Ладно бы принёс конфет или желание исполнил. Детский сад, право слово!

Но остальные, похоже, были довольны. Еще бы, шалость удалась, из палаты выбрались, в кладовку набились, да ещё и пятно высмотрели. Я мнила себя великим скептиком и знатоком жизни и тайно смотрела на одногодков свысока. Без всяких происшествий мы добрались до своих палат, ещё немного пообсуждали произошедшее и наконец-то заснули.

На следующий день во время завтрака ко мне подсела довольная Светка. Я вяло ковыряла остывшую манную кашу с комочками, а потому утренний энтузиазм опоздавшей к завтраку подруги вызвал у меня лёгкое раздражение. Но Светку смутить было нелегко.

— Что я узнала! — страстно прошептала она мне в ухо, напрочь игнорируя свою тарелку с манкой.

Я раздражённо подумала: "Что? Опять кого-то пастой перемазали? Или новая сплетня о том, как кто-то в кого-то влюбился?" Жутко хотелось спать, а ещё хотелось вкусного бутерброда с сыром и колбасой, а не это вот всё.

Поэтому я не удостоила Светку ответом, а только возмущённо засопела в тарелку, что было опрометчиво принято подругой за искренний интерес.

— Гномика можно вызвать так, что он оставит следы! — торжествующе объявила подруга и нетерпеливо посмотрела на меня, ожидая охов и восхищения.

Я чуть не треснула Светку ложкой по лбу. Какие следы? На верёвке? Но подруга как ни в чём не бывало продолжала:

— Надо взять зеркальце, среднего размера. Намазать его зубной пастой. И положить с двух сторон по диагонали конфеты. Гномик съест одну, потом пойдёт к другой и останутся следы.

Я впервые взглянула на неё с проклюнувшимся интересом. Следы на зеркале — это уже что-то.

— А как позвать гномика?

— Проще простого, — отмахнулась Светка,— в темноте надо будет позвать, ровно в 12.

Наша дружба отличалась от обычных отношений между девочками в лагере, которые, как правило, строились на шатком обмене тайнами, сердечными историями и свежими сплетнями. Меня с подругой объединяло презрение к "любовным историям" и всепоглощающая страсть к приключениям и проказам. Но если Светка пылала энтузиазмом, принимала на веру любые добытые сведения и с головой бросалась в любую предложенную авантюру, то я в противовес обладала холодным разумом, чаще развенчивала обман и выступала в нашей паре скептиком-экспертом. Так как мой взвешенный подход пару раз уберёг нас от неприятностей, я пользовалась уважением подруги и она ревниво искала моего одобрения своих многочисленных идей.

Поэтому в ответ на мою улыбку Светка просияла и благодарна сжала мою руку под столом.

Зеркало, конфеты и паста — неизменный лагерный набор, который был у каждой уважающей себя девочки. Мы немного поспорили, стоит ли привлекать к вызову гномика кого-то ещё, но в итоге решили сделать это вдвоём.

После отбоя мы выждали необходимое время и, прихватив с собой всё необходимое, выскользнули в коридор. В подсобке мы щедро намазали зеркало пастой, положили конфеты, тщательно прикрыли дверь и стали ждать. Через несколько минут я вспомнила, что мы не сделали самое важное — не сказали слова вызова шоколадного гномика. Громким шёпотом сообщила Светке. Та схватилась за голову — ритуал пошёл наперекосяк с самого начала. Было уже пять минут первого.

Без особой надежды на успех мы взялись за руки. Я досчитала до трех и мы хором прошептали:

— Шоколадный гномик, появись! Шоколадный гномик, появись! Шоколадный гномик, появись!

Лучше бы мы его не звали
Как только мы договорили, в противоположном углу упала швабра. Подскочив от неожиданности, я всё же успела зажать рот собравшейся завопить Светке. Мы прижались друг к другу. Несколько минут ничего не происходило. Вдруг в коридоре послышались крадущиеся шаги. Это точно не вожатая, ей незачем скрываться. К тому же она ходит на неизменных каблуках, даже по ночам. Как видно, другую обувь модница даже не подумала с собой прихватить. Бодрую дробь каблучков по полу было трудно перепутать с шаркающими крадущимися шагами. Может это другие ребята? Хорошо, если они идут мазать пастой попавших под раздачу несчастных. Если же хулиганы наметили своей целью подсобку, то нашему ритуалу не суждено состояться.

Шаги затихли точно у двери. Я безнадежно вздохнула. Не везёт, так не везёт! Почти сразу же послышался осторожный стук в дверь. Медлить не было смысла, я стояла ближе к двери, чем Светка, и потому, не раздумывая, немного приоткрыла её. За дверью никого не было. Не веря своим глазам, я выскочила в коридор. Он был пуст. Самое странное, что подсобка располагалась на достаточном расстоянии от палат, и человек так бесшумно, а главное — быстро, убежать бы просто не успел. Спрятаться же в коридоре было негде.

Так как вызов гномика сорвался уже совершенно определённо, я включила свет. Никаких следов на зеркале не было. Молча переглянувшись, мы убрали за собой подсобку, забрали зеркало и нетронутые конфеты и поспешили в палату. Настроение было испорчено, говорить не хотелось.

В палате я зашвырнула зеркало (отмою от пасты завтра!) и конфеты в тумбочку. Немного подумав, решила одну из них съесть. Положила рядом с подушкой, да так и уснула.

Утром я проснулась с трудом. Болела голова и горло. Причём болело как-то странно, глотать было не больно, скорее, я чувствовала на шее какое-то давление. Конфеты не было. Да, в большой семье так — клювом не щелкай! Девочки, которые проснулись пораньше, наверняка забрали и теперь ни за что не признаются. Я полезла в тумбочку, чтобы достать и помыть зеркало. Оно было на месте, паста засохла и выглядела неприятно. Вторая конфета также пропала. А вот это уже была наглость. В лагере был свой негласный кодекс, по которому спереть конфету с кровати считалось невинной шуткой, а вот лазить в чужой тумбочке и что-то взять оттуда — считалось неприемлемым. После завтрака разберемся!

Но мысль о справедливой расплате вылетела у меня из головы в душевой, когда я увидела в зеркале над раковиной красные следы на шее. Пулей вылетев из "ванной комнаты", я бросилась искать Свету. Подругу никто не видел. Кровать её была аккуратно заправлена, на тумбочке ничего не стояло. Странно. Поколебавшись, я приоткрыла дверь и заглянула внутрь тумбочки на правах лучшей подруги. Внутри ничего не было!

Вожатая, в отличие от Светы, была на месте, и даже в хорошем настроении. Выслушав мой бессвязный вопрос, она ответила, что подругу утром спешно забрали родители. Что-то случилось у них дома. Нет, никто не умер и не заболел. Кажется, ремонт.

Что? Я не могла поверить, чтобы подруга уехала из лагеря, не попрощавшись. И когда это произошло? До подъёма? Как она смогла так тихо собраться, никого не разбудив? Почему родители приехали так рано, кто и почему их пустил, и почему, опять же, никто ничего про это не знает?

Вожатая не стала отвечать на мои вопросы, просто развернула меня за плечи и подтолкнула к выходу, сказав, что надо срочно идти на завтрак. Опаздываем уже! Мол, напишет тебе подруга и всё объяснит.

Сотовых телефонов в то время не было, домашний телефон Светы я не знала. Впрочем, я не знала и её адреса. Обычно контактами обменивались в последний день смены, рыдая друг у друга на плече и заверяя в вечной дружбе. Вожатая ничего давать мне не собиралась и от всех вопросов отмахивалась.

Пристрастные расспросы девочек тоже ничего не дали. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Конфету из тумбочки и с кровати никто не брал. Доказательств у меня не было.

Глубоко задумавшись, я весь день ходила одна. Шея отошла и перестала болеть, красные следы исчезли. Приняв решение, я подошла к вожатой и твёрдо попросила перевести меня в другую палату, где было свободное место. Как ни странно, вожатая не стала ничего спрашивать и разрешила. Если у детей был конфликт (а почему ещё по её мнению я могла проситься в другую палату?), проще развести их по углам, чем пытаться выяснить причины и примирить.

Я спешно переехала на новое место, объяснив девочкам, что тяжело переживаю отъезд Светы и не хочу смотреть на её пустующую кровать. Тщательно вытерла свою прежнюю тумбочку, а зеркало начисто отмыла и на всякий случай выкинула в корзину для мусора у выхода из корпуса.

Ночь прошла спокойно. Я отговорилась от затеи "идти мазать соседний корпус" под предлогом грусти о подруге. Проснулась я вроде бы целой и невредимой, что меня несказанно обрадовало. Но удивилась, увидев, что в палате уже никого нет, хотя было ещё очень рано. Выбежав в коридор, я узнала, что наша двадцатилетняя вожатая умерла ночью из-за проблем с сердцем. В ей комнате сурово сновали мрачные люди в белой одежде. Нас пытались разогнать по палатам, но как только взрослые уходили, все снова высыпали в коридор. В итоге мне удалось заглянуть в вожатскую, и я увидела у кровати до боли знакомое зеркало, которое, видимо, вожатая зачем-то вытащила из урны.

В связи с чрезвычайным происшествием, нам всем разрешили позвонить домой. Я попросила маму забрать меня в этот же день. Понимая, какой стресс для ребёнка смерть вожатой, мама не спорила и приехала за мной уже после полдника.

Всю дорогу в машине я молчала.

А когда зашла домой, первое, что увидела — была цепочка маленьких беленьких следов, словно вымазанных в пасте, тянущихся вдоль большого зеркала в коридоре.