Трагическая роль Варвары Костровой

Пролог

В 1984 году мама положило передо мной на стол вырезку из газеты «Советская культура». Это была статья о Варваре Костровой, актрисе, эмигрантке, вернувшейся на родину в 50 годы. Портрет я тотчас же узнала, вспомнив, как в 62 году увидела его впервые в квартире, где жила семья Варвары Андреевны. Помню тот день, когда впервые поехала со своим будущим мужем на грязной подмосковной электричке в город Раменское. Выйдя из поезда, мы увидели дома, типичные для Подмосковья: не раз, подъезжая к Москве я видела эти грустные пейзажи, наполнявшие мое сердце ощущением какой-то безисходности и тоски.

Итак, шел 1962 год. Город Раменское в начале марта был покрыт серовато-грязным снегом, дома казались тоскливыми, облупленными, и как-то жалко было людей, живущих и в этих домах, и в этом городке, расположенном далеко от столицы. И вот тогда, впервые я увидела легендарную женщину в небольшой современной квартирке. Маленькая и седенькая, она сидела на старой кушетке под символом своей былой красоты и славы; это был большого размера портрет, напоминающий картину. На этом портрете она сидит в белом одеянии и с венком на очаровательной головке, взор её темных глаз потуплен, черные волосы подстрижены коротко. Это она играла роль «Ангелочка» в Мистерии-Буфф Маяковского. Вот эта её прическа когда - то вдохновила Алексея Толстого для написания образа марсианки -— Аэлиты. В тот день, она сидела под этим портретом, как под образами, к которым некогда тянулись с чувством восторга и поклонения объективы фотоаппаратов… Но это было тогда, давно, и в иных интерьерах — интерьерах дорогих гостиниц Праги и Вены, там она царственно восседала в глубоких креслах, окруженная корзинами цветов и восторженными улыбками поклонников.…

Как это было давно. А в день моего знакомства с ней, в квартире тоже можно было услышать какие - то звуки, напоминавшие щелчки фотоаппаратов… К сожалению, это были всего лишь удары чьих то пальцев по клавишам банальной пишущей машинки; муж племянницы Варвары Андреевны, Вика, строчил переводы великих пропагандистских текстов на французский язык. Этим своим трудом он и кормил всю семью, вернувшуюся на родину…Работа в известной тогда московской редакции давала возможность прокормить семью из пяти человек; ни Варвара Андреевна, ни её племянница Ната с мужем, ни их дети, внучатые племянники Варвары Андреевны, не были требовательны в еде и, как видно, вспоминая свою прежнюю жизнь в Париже, с маленькими итальянскими ресторанчиками под сенью прекрасных платанов, они ели советские макароны, приправляя их томатной пастой из жестяных банок, и это вполне заменяло им подливу из свежих томатов.

В Раменском жила лишь часть семьи Варвары Андреевны, а другие члены семьи оказались даже и не в Подмосковье, а на берегах Каспийского моря, в городе Дербент, неподалеку от столицы Дагестана — Махачкалы. Не случайно упоминаю этот город, ибо там трагически сложилась еще одна судьба -— судьба сына писателя Серебряного века Анатолия Каменского, женой которого и была Варвара Андреевна. В самом же Дербенте оказалась и семья старшей сестры Варвары Андреевны, Марии Андреевны.. Все они, приехавшие от советской границы в теплушках, были отправлены именно туда, ибо в столицу и её окраины их не пустили. Живя в городе Дербент, с его тяжелым климатом и грязью, они вспоминали былое, пили сухое вино и слушали песни Эдит Пиаф. Воспоминания о прошлой жизни в Париже стали для них столь же притягательны и иллюзорны, как когда-то их представление о далекой России. Никто в семье ничего не рассказывал о том что было там, в далекой Франции. Было такое впечатление, что они не хотели бередить старые раны, наложив на себя обет молчания. А, возможно, это молчание было вынужденным…

Читаю то, что написал о книге Варвары Костровой Михаил Эдельштейн — литературный критик: «Кострова эмигранткой не была — ездила в Европу и жила там как советская подданная, сохранившая до старости свой советский патриотизм, прожила во Франции до 1951 года и была выслана как советская гражданка». А вот другое высказывание того же критика: «Воспоминания написала незадолго до смерти, когда ей было уже под девяносто - «с расчетом на публикацию в Советском Союзе, стопроцентно женскими, стопроцентно советскими, не вполне достоверными в деталях, во многих отношениях поверхностными».

Как пишет уже другой свидетель того времени - режиссер и драматург, теоретик и преобразователь театра, историк театрального искусства Евреинов Н. Н: «Так как она была подругой жизни Анатолия Каменского и находилась под нездоровым влиянием этого советского осведомителя, Кострова к концу Второй Мировой распустилась таким махровым цветом пропаганды, что французским властям пришлось выслать эту «нежелательную» особу из Франции».

Со слов же французского слависта профессора Ренэ Герра: «высланных в 1951 году советских граждан сопровождал конвой до границ c советской оккупационной зоной в Германии, а по прибытии в Союз они не имели права селиться в столицах».

Трагедия этой судьбы заключалась в том, что, согласившись не на свою роль в пьесе, поставленной рукой невидимого режиссера на шахматной доске истории, она, Варвара Кострова, талантливая актриса Серебряного века, подобная сладкоголосой сирене, завлекла всю свою семью в смертоносные объятия «любящей» Родины.. Как и предполагалось по замыслу знаменитого эпоса — «сладкие голоса» сирен и должны были погубить путешественников….

Жизнь в предреволюционном Петербурге

Варвара Андреевна провела счастливое детство в предреволюционной России. Она вспоминает сверкающие огнями елки, красоту семейного быта, домашние спектакли, детские утренники. Её детство мне напомнило детство детей, о которых писала в своих воспоминаниях моя мама. Детство моей мамы также проходило до Революции и как часто она говорила — это были самые счастливые годы её жизни. И, когда, однажды, она оказалась в доме чудесных детей из соседнего буржуазного дома, то была покорена великолепием елки, атмосферой в доме и необыкновенной красотой самих детей. Как она писала —  «больше в своей жизни таких красивых детей я никогда не видела»…

Вот также была счастлива и Варвара Кострова, урожденная Штакеншнейдер. Родилась она в Петербурге в 1892 году, потом жили в Витебске. Отец её, действительный статский советник, женился на дочери крепостного крестьянина. Большой поклонник искусства, в годы своей молодости он учился в Академии художеств, но должен был бросить учение.. Обладая прекрасным вкусом, отец Варвары Костровой умел создать в доме атмосферу красоты и изысканности, и дочери обожали его. После окончания Мариинской гимназии в Витебске Варвара Кострова поехала в Петербург. Как она пишет, -— «с детства мечтала стать актрисой, но отец был против и всячески противился этому».

Сама профессия актрисы в предреволюционной России считалась неприличной: актеры ассоциировались со скоморохами, шутами. Каким-то образом, ей все таки удалось уговорить отца отпустить её в Петербург и попробовать сдать экзамен на курсы драматического искусства. Она прошла первый тур, с успехом прочитав отрывок из «Бориса Годунова» Пушкина, и ей предложили придти на следующий день, что она и сделала; однако совершенно неожиданно, она решила изменить свою программу и прочла поэму «Буревестник» Горького. Читала она с большим воодушевлением, даже слишком театрально, как пишет сама Варвара Кострова. Однако не манера чтения не понравилась комиссии, а сама тема; в тот предреволюционный период чтение такого произведения прозвучало как выпад, как революционный протест. Уже тогда, в этом поступке проявился характер Варвары Костровой; в душе она была революционеркой… Возможно, что кровь крепостного дедушки по материнской линии давало ей право на бунт.. Она провалилась.. Продолжая жить у своей тети, она познакомилась со студентками Бестужевских курсов. После того как она поступила на эти курсы, её родители переехали из Витебска в Петербург. Таким образом, осенью 1912 года Варвара Кострова стала курсисткой — бестужевкой. На курсах были прекрасные преподаватели, такие как профессор Лосский, Туган -— Барановский, Сперанский В. Н. -— в ту пору высокий и статный, с шевелюрой, — она сдавала ему экзамен на тему «Соломон и Суламифь». Совсем не случайно упоминаю я об этих учителях, ибо позже, в Париже, ей придется вновь столкнуться с ними, и вот уже в новой исторической обстановке, она не пощадит их своей безжалостной критикой..

Варвара Кострова училась на юридическом факультете Бестужевских курсов. Вскоре, в семье Варвары Костровой умирает её младшая сестра Верочка. В семье их было три сестры — старшая Мария Андреевна, бабушка моего бывшего мужа Андрея Снарского, Варвара Андреевна -— средняя и младшая — Вера Андреевна или Верочка. Верочка была натурой неординарной, сочувствующей всем обездоленным и несчастным, поэтому, окончив гимназию, она решила «пойти в народ», что и сделала, стала учительницей в деревенской школе. В этой школе она видела несчастных голодных детей, а в то время жизнь была трудной для всех. Сама Верочка, воспитанная в интеллигентной семье и впитавшая в себя лучшие литературные произведения того времени, старалась приучать детей к прекрасному: она им много читала, рассказывала. К несчастью, главным в той деревне был невежественный священник, который запрещал любые просветительские беседы и чтения.

И, когда Варвара Андреевна с родителями приехали навестить Верочку, то ужаснулись той жизни, на которую она себя обрекла; они ей предложили вернуться домой, в Петербург, однако Верочка отказалась, сказав, что не может бросить детей; кого-то из учеников она готовила к поступлению в гимназию. После отъезда родителей из той деревни с Верочкой что-то произошло, она убежала из дома, и нашли её полу-замёрзшей недалеко от того места, где она жила. Привезли её в Петербург в тяжелом состоянии, она бредила и всего боялась. Профессор Суханов положил её в свою клинику «Всех скорбящих», там она и скончалась. Это было трагедией как для всей семьи, так и для Варвары Андреевны, потом всю жизнь она вспоминала о несчастной судьбе своей младшей сестры.

Но молодость брала свое. Варвара Андреевна, уже студентка, бегала на спектакли в «Народный дом»-театр, где совершенно бесплатно для учащихся и рабочих была предоставлена галерка. В этом «Народном доме» часто гастролировали знаменитые артисты: Шаляпин, Собинов, Нежданова. И там же, в этом театре, она встретила свою первую любовь, он и стал её первым мужем. Это был студент Болеслав Карпович. Так как шла война, то Болеслав был тотчас же мобилизован, смог приехать в отпуск в Петербург лишь в декабре 1915 года. Они и стали женихом и невестой. Родители, по старинному обычаю, благословили молодых. Молодой жених во время отпуска сдал несколько экзаменов в университете и вернулся на фронт.. Вскоре, в апреле, Болеслав-жених Варвары Костровой, прислал за ней денщика, в сопровождении которого она добралась до далекого фронта, где и состоялась их свадьба. Они обвенчались в церкви, были счастливы, сама молодость пьянила их обещанием будущего счастья. Наутро молодой муж должен был вернуться в свой полк и отправиться на фронт. Был апрель, но ночью неожиданно выпал снег, покрыв цветущие яблони зимним покрывалом. Болеслав уехал на фронт, был награжден за какой-то подвиг, а потом вновь появился в Петербурге. Он сдал еще пару экзаменов. Молодожены были счастливы, но знали, что разлука близка. Он уехал опять на фронт, а вскоре Варвара Кострова получила известие о его смерти… Это была уже вторая потеря близкого человека… На этот раз, все надежды молодости о счастье были похоронены под тем самым зимним покрывалом, которое в день их венчания опустилось на ветки цветущих яблонь.

Она все-таки поступила в школу сценических искусств и, закончив её, стала выступать в различных театрах. Н. В. Петров пригласил её поехать со своей труппой в Петрозаводск, предлагая ей роли молодых героинь. Готовилась премьера «Идиот» Достоевского и Н. В предложил Варваре Костровой роль Аглаи. Она отказалась, ибо измученная трагическими событиями собственной жизни, она хотела поехать к своим родителям в Бердянск. Труппа, игравшая там, встретила Варвару Андреевну с радостью.. С началом Первой Мировой войны стали организовывать разные программы по помощи неимущим солдаткам и детям. Во всем этом Варвара Кострова принимала активное участие. В Саратове она познакомилась с футуристом Анатолием Каменским, он там читал свои стихи, а Варвара Кострова читала стихи Блока и Ахматовой. В 1915 году в подвальчике «Бродячая собака» она впервые встретила Сергея Есенина. Позже, в других своих воспоминаниях, она подробно писала о встречах с Есениным. В этой «Бродячей собаке», в начале прошлого века, собирался весь цвет петербургской богемы. Ахматова писала: «Да, я любила их, те сборища ночные».

Наступил 1917 год, год Революции, и вот в эту, уже советскую эпоху, она играла в разных театрах: то в Театре рабочей молодежи, то в Театре музыкальной драмы. В 1918 году В. Маяковским была написана пьеса «Мистерии-буфф». Она была приурочена к первой годовщине Октябрьской Революции, и поэтому была включена в число мероприятий, посвященных годовщине этого события. Спектакль был поставлен Всеволодом Мейерхольдом и самим Маяковским, оформление было Казимира Малевича, премьера состоялась 7 ноября 1918 года. В спектакле играл сам Маяковский, а на роль «Ангела» и «Иглы» В. Мейерхольд пригласил Варвару Кострову. Фотография артистки в костюме «Ангела» сохранилось в её альбоме — именно это фото большого размера и висело у неё в Раменском, где я её увидела в первый раз, в 1962 году..

Шла война, в стране был голод, разруха и юная Варвара Кострова очень скучала по родительской заботе, ей захотелось поехать к ним, в Бердянск. И вот, несмотря на хаос первых революционных лет и войны, она решила туда отправиться. Уехала она из Петрограда, а вернулась уже в Ленинград. Путешествие в Бердянск, к родителям на этот раз было очень опасным, ибо повсюду были бандиты, процветало насилие, грабеж. Эта поездка была тяжелым испытанием для молодой женщины… Однако она была счастлива встрече с близкими и решила сначала отдохнуть. В Бердянске с продуктами было намного лучше, но в городе буйствовал батька Махно. Там же её ждала встреча с сестрой Маней— так она звала свою старшую сестру — Марию Андреевну. К тому времени, её младшая сестра Верочка уже умерла, остались лишь Варя и Маня. Вскоре она встретила артистов, и они совместными усилиями организовали профсоюз «Деятелей искусств». Им дали помещение, небольшую квартиру, которую артисты назвали «Наша Коммуна». В этом помещении они проводили вечера и концерты. На одном из собраний произошло то, что полностью изменило жизнь Варвары Костровой. Её познакомили с немолодым, небольшого роста человеком, с умным выразительным лицом..

Это был Анатолий Каменский. До этого она не была лично знакома с ним, она лишь его видела на чтениях. Как она пишет сама — «нечто горькое, тяжелое вошло в мою жизнь». Анатолий Каменский в ту пору был не менее известен, чем Куприн. И вот получилось так, что Каменский застрял в Бердянске, обманутый своим антрепренёром. Антрепренер взялся устраивать лекции известного писателя в разных городах — в Бердянске эти лекции дали большой сбор, после чего антрепренер исчез с деньгами, при этом захватив с собой еще и чемодан лектора, со всеми его вещами. Каменский остался в своем единственном вечернем костюме.. С самого начала Варвара Кострова, говоря о своих отношениях с Каменским, взяла на себя роль женщины, которую описал Тургенев: «Русская баба не говорит: люблю мужа, а говорит: «жалею». Вот так все и началось-с жалости и, как пишет Варвара Кострова, эта жалость к нему всегда сопровождала её, как при его жизни, так и после его трагической смерти. Несмотря на присутствие в городе самого Махно, артистическая жизнь не прекращалась. Были организованы просветительские чтения, и Варвара Кострова читала Блока «Двенадцать», в результате махновцы устроили разгром, в помещении все было сломано, а сам Махно позвал Кострову к себе и предупредил, чтобы чтения таких стихов не повторялось. Сестра Маня, испуганная всем произошедшим, ждала сестру на улице. Именно тогда Каменский предложил Костровой играть в своих пьесах и поехать с ним в Симферополь. Она дала согласие, ибо надо было срочно уезжать из города. Она испугалась событий, другого выбора у неё не было, и они поехали в Симферополь. В Симферополе были белогвардейцы, и это нашей героине не понравилось, как видно, её симпатии уже были на стороне большевиков. Они быстро уехали из Симферополя и оказались в Севастополе.

И вот там, Варвара Кострова встретила много артистов, вступила в профсоюз деятелей сценического искусства и вскоре поступила в интимный театр. В этом интимном театре «Коломбина» был Вертинский, был Аверченко, был Влас Дорошевич, который называл Кострову «черным солнышком». Но жизнь была нестабильна, и так как этот театр тоже был позже разгромлен, то она поступила в другой театр, городской, где играла Елену в пьесе «Накануне» по Тургеневу. Пьесу ставил сам Анатолий Каменский. Блюменталь — Тамарин играл Инсарова. Платили натурой, каким-то, как она пишет, «супчиком из мелкой рыбешки»… Было холодно. Каменский доканчивал свою пьесу «Черная месса», которую уже напечатали в Вене, Праге и Берлине. Но сборы от этой пьесы в Севастополе были маленькими, и Каменского попросили поставить нечто заграничное, что он и сделал, поставив пьесу модного тогда немецкого писателя — Артура Шницлера. Был аншлаг. Однако наутро его арестовали, подумали, что это пьеса самого Каменского. Варваре Костровой пришлось бежать к генералам и объяснять, что это была пьеса не Каменского, а Артура Шницлера. Писатель Аверченко вступился за Анатолий Павловича, был скандал, Каменского освободили, но выслали в Ялту, под надзор. У Каменского уже тогда, как говорит Варвара Кострова, были «друзья», которые им и помогли сесть на французское судно, стоящее на пристани. Ночью судно отошло, и началась совсем другая жизнь для Варвары Костровой, жизнь эмигрантки..

Константинополь

И вот, наконец-то, с борта грязного грузового судна предстал пред ними во всей своей красе Константинопль, со своими тремя частями — Стамбулом, Галатой, Перой. Стамбул, расположенный на берегу Босфора, поразил их совершенно необычной красотой. Когда они только приехали, въезд эмигрантам был ещё запрещен, но люди ехали, платили, пробирались тайком. У этих несчастных не было ни пищи, ни воды, были лишь болезни и самоубийства. Когда же, по разрешению союзного командования, было разрешено принимать остатки Армии Врангеля, то здесь смогли разместиться и гражданские беженцы; им также выдавалось разрешение на въезд. На берег сошли десятки тысяч человек, и Варвара Кострова стала свидетелем как тех событий, так и трагической судьбы беженцев из России. После официального разрешения въезда для русских беженцев, начали открываться русские рестораны-кабаки, столовые. Открылся ресторан — кабаре «Максим », «Черная роза », где работали официантками самые красивые женщины.

Сама Варвара Кострова сначала заболела малярией, потом возникли проблемы с документами, —  Анатолий Павлович, имеющий уже тогда влиятельных друзей, отправился на их поиски. Как только им пообещали выдать документы, они начали с нетерпением ждать отъезда в Берлин. Варвара Кострова с ужасом смотрела на своих соотечественников, вынужденных бежать из собственной страны, но она как-будто не понимала, что их расставание с родиной было вынужденным, а не добровольным. Она почему-то смотрела на них, как на предателей, как будто она не видела, не понимала, что все эти несчастные русские люди не имели иного выхода как бежать…

Из-за событий 1917 года и всего того, что за этим последовало, за рубежом оказались миллионы русских: одних выслали, другие бежали сами, спасаясь от тюрем и расстрелов. Это был цвет нации…Была утрачена, — по словам очевидца тех событий — «целая Атлантида». Варвара Кострова, уже позже, вернувшись в С.С.С.Р. в своих лекциях и выступлениях будет постоянно возвращаться к образу Ленина — она всегда восхищалась им.. Во время одного из своих приездов в Россию, в 1924 г., Варвара Кострова на одном из литературных вечеров с волнением прочла отрывок из Сергея Есенина  — «Ленин». Она всегда восторгалась личностью Ленина и поэтому особенно ценила двух поэтов — Маяковского и Есенина, которые посвятили Ленину свои поэмы. А ведь именно по инициативе вождя мирового пролетариата был составлен список тех, кто подлежал арестам. Уже с 1921 года проводилась кампания выявления инакомыслящих не только в университетах, но и других учреждениях и это было по всей России. В своих мемуарах, вспоминая о русских беженцах, с которыми ей пришлось столкнуться в Константинополе, Варвара Кострова пишет: «Однажды кто-нибудь расскажет, опишет горькое существование на чужбине беженцев, их падение, проституцию. Отечественная война оценит их подвиги в рядах Сопротивления и радостное их возвращение на Родину, а тех, кто отрекся, предал свою Родину — мать, предаст вечному позору». Жизнь же самой Варвары Костровой отныне будет проходить вдали от этих несчастных, ибо ей предстоит прекрасное путешествие в Европу, она знает, что там она будет играть на сценах знаменитых театров и ей не придется, как этим изгнанникам, выживать в этом, как она называла тогда, «красивом аду ». Получив документы, писатель и актриса отпраздновали свой последний вечер в Константинополе, на берегу Босфора.. А дальше их путь лежал в Берлин через Вену. В 1923 г. Варвара Кострова уже гастролировала в Австрии, Чехословакии, Германии. В Берлине, в тот же период, она встречалась с Алексеем Толстым и Сергеем Есениным — именно тогда, в марте 1923 г., в Берлине, Анатолий Каменский, будучи её официальным мужем, читал свою пьесу «Черная месса» — эта пьеса имела тогда большой успех в Европе.

Годы странствий

Покинув Константинополь, Варвара Кострова отправилась в Европу; в ушах звучала заунывная песня беженцев: «Потерял я родину, потерял себя». Анатолий Каменский -— муж и спутник, постоянно куда-то ходил, с кем-то встречался…У него были «высокие друзья», которые всегда все улаживали. Самой же Варваре Костровой не нравилось жить подолгу за рубежом, она всегда хотела вернуться на родину и играть там. Но жизнь каждый раз распоряжалась иначе…Приехав в Вену, они пошли в Миссию советского представительства. Там она получила драгоценный документ — «удостоверение, выданное Варваре Андреевне Каменской (Костровой), 21 декабря 1922 год. ». Теперь она путешествовала как официальная жена писателя и драматурга; отныне их судьбы были связаны в один крепкий узел.... В Советской миссии, им посоветовали переехать в комфортабельный отель, а вскоре они получили визы в Берлин и поехали туда. По рекомендации Алексея Толстого, они остановились в недорогом пансионе «Петерс». Берлин не понравился Варваре Костровой, она его нашла грязным и неприглядным. Тогда, в Берлине, состоялась её встреча с Сергеем Есениным, Алексеем Толстым и его женой Наташей. И опять, Варвара Кострова говорит о своей тоске по родине, ссылаясь на когда-то сказанные художником Васнецовым слова: «среди чужой жизни почувствовал вокруг пустое пространство, с фигурами без людей, с лицами без души, с речью без смысла». Однако они были обречены на скитания; сценарий той «пьесы», в которой им предстояло сыграть трагическую роль, уже был написан заранее.. В конце жизни Варвара Кострова скажет, что с появлением в её жизни Анатолий Каменского что-то « тяжелое » вошло в неё… И это было так.

Вскоре ей поступило заманчивое предложение — играть в Венском театре. Предложение было интересным, да и самой Варваре Костровой хотелось приодеться, ибо ходила она в старых вещах. Кроме того, отныне всеми её решениями руководили «советские друзья». Предложение было ответственным, ибо играть надо было на немецком языке. Она же, вспомнив слова Мейерхольда о том, что истинный актер «должен верить в себя», тотчас же принялась учить текст роли наизусть. А пока, находясь в Берлине, она познакомилась с издателем Благим, который, в тот момент, собирался на родину.. Он был известен тем, что издавал в Берлине книги Анатолия Каменского, стихи Сергея Есенина и пьесы Алексея Толстого. Вот они и встретились втроем -— Алексей Толстой, Серей Есенин, Павел Каменский и она -— Варвара Кострова. Это был 1923 год. В квартире издателя — инженера Благого было устроено чтение новой пьесы Анатолия Каменского «Черная месса». Присутствовали Алексей Толстой, Сергей Есенин и ещё кто-то. После обмена мнениями, все поехали в ресторан, где пели цыгане. Пока Каменский с Толстым были увлечены составлением меню, Варвара Кострова с Сережей — как она его нежно называла, уселись в углу и стали вспоминать юные годы.

Они были почти однолетками. Сергей Есенин был по-прежнему красив, но глаза его не сверкали, как раньше, он был грустен, казался чем-то угнетённым. Он напомнил ей, что когда-то называл её "березкой". —  Да и вы сами, Сережа, были похожи на молодую, кудрявую березу -— сказала Варвара Кострова. — Был? Какое печальное, но верное слово, -— ответил он.,т а потом, полушепотом, начал читать ей свои стихи — «не жалею, не зову, не плачу. Всё пройдет, как с белых яблонь дым». Читал он, как всегда, чудесно.. Затем он ей неожиданно сказал, что она очень изменилась и что на березку больше не похожа. Варвара Кострова подумала, не постарела ли она с тех пор. Однако он её успокоил, сказав, что выглядит она теперь ещё моложе, но что в ней появилось нечто фантастическое, как будто она прилетела на землю с другой планеты. Вдруг Толстой, который, как видно, услышал последние слова поэта, сказал: -— «Браво, Есенин, именно с другой планеты. Я теперь сценарий обдумываю, фантастику, и форму Вашей прически, Кострова, непременно использую для одного видения из космоса». В этот момент запели цыгане, начался ужин. Потом Есенин прочитал ей шепотом недавно написанные стихи: «Я обманывать себя не стану, залегла забота в сердце мглистом. Отчего прослыл я шарлатаном? Отчего прослыл я скандалистом?». Близилось утро, хмурое берлинское небо порозовело, все разошлись. Больше она с Серёжей не встречалась.. Известие о его смерти её застало в Праге. На много дней она слегла в постель -— еще одна смерть. Все это было трагично и страшно. Вскоре она поехала в Вену, а Каменский оставался в Берлине, позже они должна были встретиться уже в Вене.

И вот начались её гастроли в Вене. Сначала Варвара Кострова плохо понимала партнеров, ибо там была другая школа игры, однако был успех, её прекрасно принимали.. Были цветы, восторженные статьи критиков. Так начиналась её артистическая жизнь. На досуге она играла в шахматы, много читала, училась правильно двигаться на сцене, используя методику Мейерхольда; Мейерхольд учил актеров не двигаться, а ходить по сцене, изучать механику собственного тела. После творческой удачи в Вене, они оба поехали за документами в Берлин.. Как видно, там оформлялись все их документы.. Теперь артистическая жизни Варвары Костровой полностью зависела от решений «Особого Комитета». Все было расписано- она должна была ехать на гастроли в Прагу, а Каменский в Москву.

В Праге она играла по-русски, а партнеры — по-чешски; был огромный успех, её беспрестанно фотографировали, в газетах появлялись восторженные статьи.. «Жена русского писателя Каменского, своеобразная русская красавица». Как-то раз  — директор театра представил ей своего друга — юношу с голубыми глазами, Георга Лобковича. Варвара Кострова, увидев его, сразу подумала об иконке Георгия Победоносца, подаренной ей мамой. Этот юноша был очень похож на святого Георгия: у него был такой же прекрасный светлый лик.. Да и имя Георг, почти Георгий.. Это было рождение её новой любви. А пока она ехала опять к маме, своей вечной утешительнице и другу.. Мама жила в Двинске со своей старшей дочерью Маней..

Варвару Кострову ждал новый контракт все в той же Праге, а пока надо было съездить в Москву, к Каменскому, именно его новая пьеса должна была исполняться в Праге. Каменский тогда жил в гостинице «Метрополь», у него там были свои апартаменты.. В те времена, гостиница «Метрополь» славилась тем, что в ней жили видные большевики. Но не только большевики — там селили и видных писателей, журналистов, служивших новой власти. Приехав в «Метрополь», Варвара Кострова мгновенно почувствовала, что во время её отсутствия муж не был обделен женским вниманием. Он всегда нравился женщинам, да и сам их любил, как правило, такая любовь бывает взаимной.. Разница в возрасте между супругами была большой, поэтому Анатолий Каменский не будил в ней тех чувств, которые смог пробудить молодой Георг.. Женской любовью Каменского она никогда не любила, однако они были уже крепко связаны контрактами и узами официального брака…

В тот момент, когда она оказалась в Москве, был праздник, и из окна знаменитой гостиницы «Метрополь» можно было любоваться праздничной демонстрацией. Она смотрела на хорошо одетых детей и вспоминала тех, с которыми работала когда-то в послереволюционном Петрограде — то были истощенные дети. Она смотрела на эту красивую картинку, верила ей и радовалась, как ей казалось, «новому миру».. У неё было время посетить немало спектаклей. Её приглашали играть на сценах русских театров: Берсенев предлагал ей играть во второй студии Художественного Театра, её также приглашал и Мейерхольд, но многое ей не правилось в его постановках -— «грязные клетки с птицами, цветные парики». Я думаю, что она и не могла распоряжаться собой, как ей этого хотелось. Она полностью зависела от «Особого Комитета» — так она называла ВОКС. Её посылали туда, куда считали нужным. И она с этим соглашалась, говоря, что им виднее, « как расставлять фигуры на шахматной доске жизни ».

Особый Комитет по заграничным поездкам или ВОКС был основан в 1925 году, его возглавлял известный большевик Ф. Н. Петров, а позже эту организацию переименуют в «Союз Советских обществ дружбы». И вот, ВОКС посылает Варвару Кострову снова за границу на гастроли.. Каменский не хотел её отпускать, но ей надо было ехать.. За время пребывания в Москве она смогла съездить лишь на один день в Ленинград, на могилу своего первого мужа — Болеслава. Перед отъездом из Москвы был организован роскошный прием в Австрийском посольстве. Скоро и сама Вена..

Приехав в Вену, Варвара Кострова получила телеграмму от Георга из Праги, где он жил. Он ждал встречи с ней, и каждый день посылал ей фиалки в корзиночке, и она была счастлива. Шла пьеса Каменского «Черная месса», был успех, зарубежные рецензенты называли Каменского выдающимся поэтом, глубоким философом, а игру актрисы считали «восхитительной». Фотографии, статьи в газетах, все наполняло радостью душу актрисы. Новая любовь пьянила её, она была счастлива: прогулки по Праге, беспечный смех молодости, золотые купола города в лучах заходящего солнца, маленькие переулки, манящие своими тайнами — все было прекрасно. Они ужинали в маленьких ресторанчиках, смеялись без причины, как смеются в молодости. После смерти первого мужа Болеслава, она жила наполовину, а теперь она вновь была счастлива: они танцевали чарльстон -— он был высок, а она ему едва до плеча.. С Георгом они говорили по-немецки, по-французски. В перерывах между репетициями она писала рассказы; эти рассказы переводились на многие языки. Время летело незаметно, и вот гастроли кончились, и она снова должна была ехать в Москву… Опять гостиница «Метрополь»: там чисто и уютно, её снова приглашают в «Особый Комитет», подтверждают, что новые гастроли одобрены и что нужно ехать.

На этот раз, она должна была играть «Черную мессу» в Праге, а потом ехать в Берлин, в трупу Густава Хэпнера. Так было нужно, и она вновь подчинилась. Рассказывая о своих зарубежных поездках, она и не скрывает, а наоборот гордится тем, что действовала всегда по приказу Родины, а не по собственной воле, в то время как такие, как Шаляпин, Иван Мозжухин, актриса Лисенко, Германов, как она пишет -— «унизили себя» эмиграцией. Она же, Варвара Кострова, никогда «не унизила звания советской артистки»..

Совершенно очевидно, что ей всегда хотелось играть на русской сцене, в своей стране, с русскими актерами и закончить свою жизнь в почете и уважении. Недаром в своих воспоминаниях она говорит о Вере Пашенной — эта актриса и эта судьба были для Варвары Костровой тем идеалом, к которому она сама стремилась. Возможно, когда после долгих странствий на чужбине, она ехала к себе на Родину, то именно о такой судьбе она и мечтала.. Увы, этой мечте не суждено было сбыться…

Крушение любви и жизни

Воспоминания о последнем спектакле в Вене, связаны у Варвары Костровой с Венским Театром Модерн. Как ей запомнилось, она играла в каком-то спектакле -ревю — в нем были танцевальные номера. В спектакле участвовала, тогда еще неизвестная Марлен Дитрих. Когда Варвара Кострова, удрученная отсутствием вестей от Георга, сбилась с ритма, то будущая звезда, как говорит Варвара Кострова, «злорадно засмеялась». После долгих ожиданий письма от Георга, она наконец-то получила известие о том, что Георг болен, что он «буйный». Это было подобно удару грома среди ясного неба.. Она тотчас же отправилась к нему. Пришлось ехать в Прагу, где он жил. Нашла она возлюбленного в психиатрической клинике, в буйном отделении, в смирительной рубашке. Палата, решетки на окнах, бледный и изможденный Георг ждал её… Он вытащил шнур от своего халата и подарил ей, при этом сначала затянул его на её шее; она не испугалась, а сохранила его, и потом, как писала, мечтала сохранить его с собой, «за порогом жизни». Она еще не отдавала себе отчета в серьезности его заболевания..

Спектакли шли, и надо было возвращаться в Вену, играть снова, но сил не было. Бессонные ночи не позволяли сосредоточиться во время репетиций, и вот однажды, как она пишет — она «ступила в пустоту», упала, но к частью не разбилась. После этого она уехала, и все в один миг исчезло: «необычайная артистка, юная красавица», о которой все писали. Получилось так, что метафорически она шагнула в пустоту не только в театре, но и в жизни. Она опять поехала к Георгу. Место, где он теперь находился, было красивым и располагалось на берегу Дуная. Это было дорогое учреждение для психических больных, называлось «Ирен Хауз». Родители Георга сняли там для сына двухэтажную виллу, и Варвара Кострова ездила к возлюбленному каждый день.

Наступил 1928 год; они зажгли елку и встретили Новый Год, не зная еще, что это будет последним годом их хрупкого, но, тем не менее счастья. Он написал для неё стихи; позже она перевела их с немецкого на русский и включила в свою пьесу «Чаша горя». Эта пьеса, написанная самой Варварой Костровой, была посвящена душевнобольным, она позже шла в Париже, на ней присутствовал Иван Бунин. История этой чистой любви закончилась трагедией… Сначала дело шло на поправку, и Георгу предложили поехать отдохнуть, предупредив, что может быть рецидив. Они вместе поехали в горы, в Тироль. Однако уже трудно было быть счастливыми, угроза рецидива нависла над ними. Да и сам Георг боялся галлюцинаций. Отель, в котором они остановились и в котором им довелось продлить столь короткое счастье, был живописным, Варвара Кострова сохранила фото той гостиницы и шнур -— эти два предмета остались с ней до конца жизни.

Тогда, она еще не понимала причин столь неожиданно возникшего заболевания Георга. ..Намного позже она узнает, что в старинных чешских семьях существовал обычай — наследство от родителей передавать старшему сыну. Старший брат Георга был психически больным, второй - женился на разведенной и лишился права наследства. В семье начались распри, и в один прекрасный день, Георг, как видно, раскричался на брата, и тот вызвал санитаров. В результате Георг оказался в лечебнице, что еще больше усугубило его состояние. Ведь сама клиника, её атмосфера, смирительная рубашка, решетки на окнах не могли не оказать пагубного влияния на столь тонкую психику. Да и сама Варвара Кострова в то время не могла бросить мужа.

После Тироля она вновь вернулась в Вену, кто-то посоветовал Георгу поехать в Канны, сама же Варвара Андреевна, в тяжелом психологическом состоянии, отправилась к маме в Даугавпилс. Георг писал ей каждый день. 30 марта 1928 года разбились все её зеркала, она почувствовало недоброе.. Она не переставала ждать от него известий, надеялась на скорую встречу. Пришла телеграмма: «Георг умер». Для неё — всё было кончено.. Лишь стихи из забытого ею сборника приходили на ум:

Мне больше ничего не надо.
О, дайте, дайте мне уснуть!
Так тяжек был пройденный путь,
Так ночи ласкова прохлада...
Мне ничего уже не надо.
Склониться б только к изголовью –
На камень, на постель, на грудь, –
Мне всё равно, куда прильнуть.
С моей ненужною любовью
Мне не сужден далекий путь…
О, дайте, дайте мне уснуть!
Сборник «Старая сказка».

Надежда Львова 28 мая 1913

Газеты писали о самоубийстве, обвиняли в этом знаменитую артистку Кострову. Он бросился под колеса поезда.. Она была безутешна, а Георг, подобно Анне Карениной, в мужском воплощении, бросился под колеса собственного безумия… Безумной стала и она… В состоянии полного отчаяния, она написала Каменскому -—он был для неё не только мужем, но и другом — она думала, что он её поймёт... В итоге, она получила ответ мужчины, униженного её любовью к другому.. Этого она не могла вынести, зная, что сама прощала ему многое. Пошла в советское Консульство и потребовала развода, получила его, но не без труда.

Поехала опять к маме в Даугавпилс — мама была её вечной утешительницей, ангелом хранителем, кроме того она была мудрой женщиной  — она просила свою дочь простить Каменского, не держать на него зла. Тогда Варвара Кострова ему написала, уверив, что несмотря на их развод, она останется для него навсегда верным другом. И вот она снова поехала в Вену, а оттуда в то место, где была усыпальница предков Георга. На пьедестале был установлен металлической резьбы гроб, в нем хранились его останки, он ведь был раскромсан колесами поезда… Она поцеловала крышку гроба и почувствовала, как смертельный холод обжег её губы. Этот холод проник в её душу, и она уже не понимала ради чего живет…

Париж

Ну, а потом, начался новый этап в её жизни, период ошибок, как в творчестве, так и в личной жизни. Таковы были слова самой Варвары Костровой…. Её ждал Париж и долгая жизнь в этом прекрасным городе, красоту которого она уже не могла оценить, ибо все её существо было пронизано нестерпимой болью утраченной любви… Оставалась теперь лишь любовь к собственной матери и еще той далекой, которую она называла — Родиной… Варвара Кострова прекрасно помнила свои первые впечатления от Парижа, когда она приехала туда в 1925 году. Это было до смерти Георга, тогда Париж её сразу покорил, тем более что Берлин ей не очень нравился — она не любила его сумрачные дни, а в Париже все играло огнями реклам, а дни освещались солнечным светом. В тот год она готова была стоять до бесконечности на площади Согласия и любоваться нескончаемым потоком машин, несущихся по Елисейским полям.
Архитектура Лувра и легкость мостов, переброшенных через Сену, радовали её глаз и согревали душу божественной красотой. Как ни человеку искусства оценить то, что было создано до неё творческим гением многих поколений!. Тогда она пробыла около двух недель и с неохотой покинула столь прекрасно-загадочный город. На этот раз все было иначе. Приехав в Париж из Вены, она не переставала думать о смерти Георга и даже закрадывались мысли, не была ли она сама отчасти виновной в этой трагической кончине.

И вот, приехав сюда уже в 1928 году, она как бы «прозрела».. Она вдруг увидела клошаров, ютящихся под воздушными мостами Сены и «рыскающих» на рынках в поисках отбросов, она увидела писателей, художников «Русского Парижа». Они вдруг в её глазах превратились в жалких, растерявших свой талант людишек… У неё появилось чувство надменности к несчастьям своих бывших соотечественников. В чем были виноваты, изгнанные из собственной страны люди? Кто из них не мечтал об утерянном доме, о близких и друзьях, оставшихся там, о березках под окнами собственных усадеб или дач? Все они страдали от того, что должны были жить в стране, которая была прекрасна, но это была не их страна, не их язык... Бывшие аристократки нанимались гувернантками, писатели работали таксистами, всем надо было выживать. Несмотря на тяготы своей жизни в эмиграции, они были благодарны стране, которая их приютила, проявив сочувственное великодушие.

Нет, Варвара Кострова как будто ничего этого не понимала, не замечала, она как-то сразу поделила мир эмиграции на тех кто «за» и тех, кто «против»… Хотя, будучи человеком просвещенным, она не могла не понимать, что после октябрьского переворота 1917 огромное количество русских беженцев оказалось за пределами страны. Это были миллионы её сограждан. Именно этот «великий исход» породил исторический феномен, который стали называть эмиграцией «первой волны». За «первой» последовали и другие «волны», но именно «первые» уехали с любовью к своей стране, именно они были носителями той русской культуры, которая уничтожалась в России. Эти люди с нетерпением ждали падения большевистского режима, и в первые годы разлуки жили ещё «на чемоданах», терпеливо ожидая возвращения к себе домой..

Сначала Варвара Кострова жила в фешенебельной гостинице Скриб, в центре Парижа, неподалеку от Парижской оперы Гарнье. В этот же период она познакомилась с артисткой Кировой, игравшей в «Интимном театре» В очередной раз, читая воспоминания актрисы, не перестаешь удивляться тому, как Варвара Кострова без всякой жалости, сострадания и такта говорит о своих коллегах по актерскому ремеслу. Все они для неё выглядели «жалкими», ибо, как она полагала, «были вдали от Родины, растеряли свой талант и превратились в собственные тени». Чувствуется, что себя она к эмиграции не относила, и в этом была большая проблема. Они-то были эмигрантами, познавшими всю горечь расставания со своим отчим домом, а Варвара Кострова жила под покровительством «Особого Комитета», который был заинтересован в её ангажементах, поэтому и занимался её благоустройством не только в Москве, но и за рубежом. У Комитета были как финансовые, так и пропагандистские выгоды от гастролей прекрасной актрисы…

Варвара Кострова продолжала играть в пьесах мужа, которые приносили славу её стране, да и платили неплохо, не говоря о том, что кто-то оплачивал её гостиницы.. Анатолий Каменский появился в Париже в 1930 году, он написал для неё пьесу «Озорство», и в 1932 году состоялась премьера, пьеса имела успех… С Каменским Варвара Кострова уже была разведена, поэтому он приехал в Париж со своей последней, четвертой женой.. Тем не менее, связь между Каменским и Костровой была тесной, ибо их связывало нечто большее, чем творческий союз драматурга и актрисы… Она часто говорила, что у Анатолия Павловича были «влиятельные друзья», покровители. Да и в Париж он приехал на этот раз с какими-то поручениями.… Как видно, Варваре Костровой было очень одиноко в Париже, и она очень хотела, чтобы приехала её мама из Дугавпилса.

В ожидании мамы, она сняла квартиру на четвертом этаже чудесного особнячка, принадлежащего Луи Барийе — художнику, представителю нового течения в искусстве витража. Это был современный особняк в стиле модерн, построенный другом Луи Барийе, архитектором — Робером Малле Стивенсом, в 1932 году. Сам проект получил первый приз на Международной выставке 1925 года. Витраж фасада был создан самим Луи Барийе — это был монохромный витраж, умело скрывающий внутреннюю лестницу дома. На первом же этаже, Луи Бария создал собственными руками мозаику с образом Психеи. А на четвертом этаже были апартаменты, с балконом и огромной террасой. Внизу находились мастерские. Художник, после того как переехал в это здание, решил сдать четвертый этаж, сам, как видно, жил в другом месте. И вот, Варвара Кострова случайно увидела объявление и пришла по адресу; дом располагался в глубине двора, заросшего деревьями и кустарниками, местечко было живописным. Вход был через старинные кованые ворота, типичные для Парижа эпохи Османа.

Когда художник увидел красавицу-актрису, то тотчас же сказал, что вот этот особняк подойдет ей, как благородная оправа к дорогому бриллианту. Он тут же снизил плату, и это было большой удачей для актрисы. Позже, ни один раз, Варвара Кострова вспоминала этого чудесного человека, — она всегда говорила, что если она и уцелела во время немецкой оккупации, то благодаря Луи Барийе. Этот неординарный и талантливый человек дружил с русскими художниками, осевшими тогда в Париже, кроме того он был чрезвычайно добр по отношению к своей квартирантке.

В 1962 году, будучи в гостях у семьи Варвары Андреевны, в Раменском, я видела небольшие черно-белые фотографии: на тех фотографиях, семья стояла на какой-то крыше невысокого здания, а внизу открывался вид на Париж. На тех же фото я увидела в тот день и молодую пару с ребенком — молодая красивая женщина и молодой высокий мужчина. Этот малыш и стал позднее моим мужем, самым первым. Лишь теперь, семьдесят восемь лет спустя, мне удалось получить Свидетельство о рождении Andr; Snarski — 18 мая 1940 год, место рождени -— Париж, 15 округ. Старинное здание Мэрии 15 округа располагается и по сей день напротив особняка, в котором когда-то жила Варвара Кострова. Именно в этой Мэрии было зарегистрировано появление на свет моего бывшего мужа. В свидетельстве указаны возраст и фамилии родителей, кем они работали, а также подпись акушера, который принимал роды. Акушером оказался мужчина. Как видно, во Франции, после войны, акушерами, как правило, были мужчины. И ведь мы сразу догадались, что запрос на выдачу дубликата Свидетельства о рождении надо было делать именно в 15 округ.

Уже после нашего развода, в Москве, однажды к нам пришел высокий представительный мужчина и сказал, что ищет семью Снарских, но мы тогда ничего не смогли ему сказать. Он вежливо извинился за свой визит, сказав, что понимает, что своим визитом подвергает нас опасности, ведь режим тогда был еще советским и за иностранцами шла слежка. После этого визита, мы смогли сделать вывод, что муж сестры Варвары Андреевны был польских кровей.. А посетив виллу художника Бария в 2018 году, я смогла сопоставить внешний облик виллы, её расположение и те черно-белые фотографии, которые я когда-то видела. Да, это и была та самая крыша, с которой открывался вид на Париж. Вход в особняк Луи Берией находится на улице Vaugirard, а напротив расположено здание Мэрии 15 округа..

Вот и получается, что почти 80 лет прошло с тех пор, как в этом доме жили близкие мне люди.. Многих из них уже нет, а дом стоит и напоминает о том времени, когда они были все вместе и были счастливы.. И вот мальчик, который ходил во французскую школу, гулял по берегам Сены и в Люксембургском саду, оказался в 10 лет на пустыре провинциального города Дербент.. Думаю, что это было шоком, даже не для ребенка, а для отца, который был уже взрослым. Недаром в их квартире, в Дербенте, всегда звучали песни Эдит Пиаф, и они пили вино, вспоминая тот далекий и прекрасный город Париж…

Жизнь в Париже для Варвары Костровой была интересной, но она слишком скучала по матери. И вот теперь, когда дочь сняла квартиру, её мама могла приехать к ней в Париж из Даугавпилса. Думаю, что мама приехала не одна, а со своей старшей дочерью Маней, у которой к тому времени был сын — Станислав Снарский, которому в 1931 году было лет 17.. К сожалению, в своих воспоминаниях, Варвара Кострова мало говорит о своей семье — в основном она говорит о собственной судьбе актрисы.


Создается такое впечатление, что когда Варвара Кострова приехала в Париж вторично, то она взяла некоторую «дистанцию» по отношению к тем русским эмигрантам, которые не очень рвались в СССР. Она предпочитала общаться с теми, кто разделял её взгляды.... Да и для многих тогда слово «родина», с её березками и воспоминаниями о прошлой жизни не ассоциировалось напрямую с большевистской властью. Многие вообще тогда толком ничего не понимали, что происходило на их бывшей родине…Эта родина была так далека от них.

И вот, отныне, облачившись в одежды патриотки, Варвара Кострова стала высмеивать многих из своего окружения, даже тех, кого она когда-то уважала или тех, кто оказывал услуги Павлу Каменскому.. В «убогого», совершенно неожиданно, превратился профессор В. Н. Сперанский и режиссер Н. Н. Евреинов. Она прямо-таки смакует тот факт, что они приходили к ней «вкушать» блюда, приготовленные её мамой -— в общем, два нахлебника. А ведь В. Н. Сперанский оказался во Франции после того, как в 1921 году был исключил из числа профессоров Петроградского Университета за «контр-революционность». Ему вообще было запрещено занимать преподавательские должности. Кроме того, были запрещены к печати все его труды. Лишь после смерти своего отца, в 1924 году ему удалось выехать в Ригу, Варшаву, а потом в Париж. В Париже, в 1928 году, он был награжден орденом Почетного легиона. Он также был членом Союза русских адвокатов за границей, а в 1934 году участвовал в спектаклях Н. Н. Евреинова "Бродячие комедианты". В 1955 он выступал на конференции издательства «Посев».

Не меньше досталось от Варвары Костровой и профессору Лосскому, высланному из России. Как известно, жил он в Париже с 1924 года. Во время Второй мировой войны участвовал во французском Сопротивлении, преподавал богословие. Благодаря его усилиям был открыт первый франкоязычный православный приход. И вот Варвара Кострова пишет о нем: «одет в старый потрепанный сюртук, с заколотыми шпильками волосами». Когда же она решила пойти на его лекцию, то нашла полупустой зал, а профессор читал, по её словам, «старомодную лекцию». Знала она его еще с Бестужевских курсов, тогда он был в расцвете сил и славы…Достойнейшие люди России превратились в глазах актрисы Костровой в «жалких эмигрантов». Многое, — как говорит Варвара Кострова, она прощала Сперанскому, вспоминая, что он был преподавателем на Бестужевских курсах. А вот теперь он жил на жалкую пенсию, нуждался, любил ходить на обеды; говорили, что у него был календарь, в котором он помечал дни обедов и ужинов у знакомых.. Варвара Кострова говорит и еще об одном «ценителе маминых угощений» —Н. Н. Евреинове. Она не могла ему простить того, что когда он попросил у неё деньги на издание своей книги о русском театре, то Варвара Кострова денег не дала, отказалась.

Книга все-таки вышла через несколько лет, и стало известно, что в этой театральной энциклопедии речь шла не столько об артистической деятельности во Франции актрисы Варвары Костровой, сколько о политической.. Естественно, что она все это восприняла как месть за её отказ дать ему деньги. Сам же Евреинов Н. Н. был режиссером, драматургом, теоретиком и преобразователем театрального искусства, философом, художником, музыкантом. Он также увлекся масонством, но это произошло уже во второй половине его эмигрантской жизни. Он принимал активное участие как в русской, так и во французской ложах. Как раз в этот момент, советская власть заинтересовалась масонством среди русских эмигрантов. В связи с этим и появился в Париже, в 1932 году, Анатолий Каменский. Как пишет сама Варвара Кострова, Каменский приехал в Париж, чтобы разобраться в этом вопросе. И как дальше она сама и повествует — «активные масоны Сперанский и Евреинов посвящали Каменского за стаканом вина и закуски в свои масонские тайны». Однако самого Каменского она всегда защищала, говоря, что «Каменский честно служил С. С. С. Р.». Согласно опубликованным документам, развитию масонства среди русских эмигрантов способствовало то, что появилась разобщенность в их среде и это произошло в период между 1930 — 1950 годами. Эта разобщенность была связана с тем, что росла взаимная подозрительность, ибо некоторые из представителей русской эмиграции были связаны со спецслужбами в Советском Союзе. Среди этих тайных сотрудников режима окажется немало и известных фамилий…

Приехав в Париж, в 1930 году, Анатолий Каменский прожил в нём до 1933 года. Перед тем как вернуться снова в Москву, он пришел проститься с Варварой Костровой. Она, тогда, все еще жила в особняке художника Луи Барийе. В конце жизни Анатолий Павлович, как пишет актриса, был очень одинок, хотя у него был сын Толя — талантливый лингвист, а дочь от первого брака умерла еще в детстве.. Почему у него было это чувство одиночества, Варвара Андреевна не объясняет.. Однако, говоря об Анатолии Павловиче, она признается, что многое знала о нем, но говорить об этом не хочет, ибо это не её тайны, а его. Возможно, что ей многое и не нравилось в его деятельности, но, тем не менее, она всегда его защищала. Она ценила в нем то, что он много помогал своим друзьям: ни одному человеку он помог вернуться на Родину. В частности, она упоминает Алексея Толстого и писателя Куприна; первому он помог в Берлине, а Куприну он помог в Париже. И все это благодаря тому, что у Каменского были « высокие » покровители. Все эти люди, преследуемые своими воспоминаниями о прекрасном прошлом, надеялись вновь в него попасть.. Но, увы, этого никому не дано испытать — тоска по родине рисовала им прекрасные картинки, которые не соответствовали той жестокой реальности, с которой им пришлось позже столкнуться. Они не нашли ни той березы, которая росла под их окном, ни того сада, ни того дома -— все стало чужим и опошленным.. История всех этих неординарных людей -— история крушения великих иллюзий. Им пришлось приспосабливаться, однако приспособиться и испытать радость от возвращения — не одно и то же..

Варвару Кострову и Анатолия Каменского связывало не только творчество и личные отношения, но и страстная преданность стране, в которой, увы, они по-настоящему и не жили. Когда Анатолий Каменский жил в Москве, то ему не надо было заботиться о быте, — все было заранее предусмотрено: он всегда останавливался в хорошей гостинице — «Метрополь», а Варвара Кострова, приезжая в Москву, останавливалась у него. Советская власть им покровительствовала... В Париже она также не бедствовала — сначала она жила в гостинице Скриб (Scribe), а позже — в доме художника Барийе. Наверное поэтому она и не могла понять тех тягот, с которыми пришлось столкнуться актерам и актрисам -— эмигрантам. Вместо того чтобы понять их, она их осуждала, говорила, что актрисы «оказавшиеся в эмиграции, потеряли как свой талант, так и красоту, быстро состарились и ничем не отличались от серой эмигрантской массы». А что могла она им предложить!!!…Себя она к эмигрантам не причисляла, да она и не была ею.

Удача всегда сопутствовала ей — и на этот раз, в 1936 году, она получила предложение ездить с лекциями по всей Франции. Это предложение позволило ей не только зарабатывать деньги, но и заняться любимым делом: она была актрисой и любые публичные выступления ей нравились.. Поездки с лекциями по разным городам Франции позволяли посещать и знаменитые курорты, где она, как лектор, могла бесплатно пользоваться лечением, да и её мама пользовалась теми же правами… Она читала лекции не только во Франции, но и в Бельгии. Темы лекций были увлекательными — то о загадочности славянской души, то о женах декабристов, то о подвиге русских женщин; образ русской женщины её всегда вдохновлял. До конца своих дней она хранила хвалебные рецензии и отзывы на эти публичные выступление. Все они были переведены с французского на русский, и позже, она их включила в книгу своих воспоминаний…

Анатолий Павлович покинул Париж в 1933 году, а теперь уже шел 1936 — 1937 год, и, как пишет Варвара Кострова, она все еще не знала о его судьбе. Позже, в краткой литературной энциклопедии, будет написано — «Был незаконно репрессирован, посмертно реабилитирован». Ну, а пока, никто ничего не знает. Как сама Варвара Кострова, так и сын Анатолия Каменского мечтают вернуться в СССР... На протяжении всех этих лет, Варвара Кострова периодически обращается в Советское Консульство с просьбой разрешить ей вернуться домой, но разрешения ей не давали и даже, как она пишет, говорили, что пусть не торопится и, что в будущем «она сама все поймет и будет им благодарна». Возможно, кто - то её оберегал.

В 1939 году во Дворце д’Иена (Palais d’I;na) состоялся спектакль по пьесе, написанной самой Варварой Костровой — «Чаша горя». Помня о трагедии любимого Георга, она дала этот спектакль в пользу «Комитета помощи душевнобольным». Сбор был полным, билеты распроданы. На спектакле присутствовал Иван Бунин. Тогда он ей сказал, как хорошо у неё сказано о русском снеге, добавив: «Вот здесь зима, а снега нет, а если и выпадет, то тотчас исчезнет», «а наши снежинки такие легкие, воздушные, помните, какие чудесные узоры мороз на окнах вырисовывал?? »… Этот разговор с классиком о русском снеге неоднократно будет всплывать в её памяти; позже, когда в легком домишке подмосковного Раменского, все её существо будет пронизано холодом, дующим через все щели неприспособленного к зиме помещения, она познает не красоту узоров на стекле и легкость падающего за окном снега, а истинный холод Ледяной Девы — матери. Поэзия виденных когда-то в детстве красивых зимних картинок, уступит место реальности, о которой ей так не хотелось думать тогда, в том далеком Париже…

Война

Началась «странная война» («dr;le de guerre». 3 сентября 1939 года Франция и Великобритания объявили войну нацистской Германии, однако наступление самих немецких войск на территории Европы началось позже, в мае 1940 года, а период между этими двумя датами и называют «странной войной». Будучи свидетелем той далекой эпохи, Варвара Кострова помнит, как изменилась сама атмосфера на улицах Парижа: отныне можно было видеть много мужчин с военной выправкой. Сама же Варвара Андреевна оказалась изолирована у себя дома, все в том же милом особнячке. В Советском Консульстве её предупредили, чтобы она не выходила по возможности на улицу и в любых ситуациях сохраняла нейтралитет, ведь тогда, в 1939 -— 1940 году Германия еще не объявила войну С.С.С.Р. Пока она жила надеждой получить разрешение на отъезд, немцы направились к Парижу. Наступил 1940 год. Тотчас же она увидела из окна своего особняка вереницы несчастных французов, бегущих из столицы, со всем своим скарбом. Поток беженцев был нескончаем, с балкона она смотрела на эти сжавшиеся фигуры, бежавшие в панике куда глаза глядят… Сама же Варвара Кострова не имела права покидать Париж -— она ведь была иностранкой. В один прекрасный день, к особняку подъехал художник Барийе и попросил Варвару Кострову последить за его домом, ибо он куда-то и сам уезжал.

И вот, она осталась одна с мамой в большом особняке; в подвальном помещении жила лишь консьержка. 14 июня 1940 года Париж был занят немцами и превратился в пустыню. Отныне, для Варвары Андреевны стало привычным видеть огромное количество немецкой военной техники на улицах и площадях прекрасного города. Ей было крайне неприятно наблюдать за тем, как немцы, устроившись в своих походных кухнях на Елисейских полях, поедали окорока, сардины и пили французские вина. Появились французские женщины, которые не прочь были пофлиртовать с ними. В Посольстве ей сообщили, что скоро она сможет вернуться домой, но что путь будет долгим и сложным. Трудности её не отпугивали, и она с нетерпением ждала разрешения на отъезд, но каждый раз, как она туда обращалась, ей что-то обещали, но ничего конкретного не говорили… Потом, когда стало возможным уехать, заболела её мама, и отъезд был опять отложен.. Вскоре они узнали о том, что Германия напала на СССР; для неё это было ударом -— в тот же миг, по её словам, она решила, что отныне она «посвятит себя не искусству, а своей Родине».

Она неоднократно подчеркивала, что безумно любила свою мать и, как видно, эту свою дочернюю любовь к своей кровной матери, она перенесла и на Родину, поэтому в первый же день войны с СССР она присягнула на верность этой самой матери — Родине. Отныне ни мать, ни дочь не отходили от радио, — «уверенный голос Сталина» давал им надежду на скорую победу. Пребывание в Париже как советской гражданки подвергало её опасности, но тут ей опять повезло: художник Луи Барийе добился того, чтобы его особняк был зарегистрирован, как исторический памятник, охраняемый государством. Отныне, никто не имел права без особого разрешения входить в это помещение, а сдачу квартиры он оформил на её маму. Консьержка всем говорила, что в доме живет 80 летняя больная женщина. После того как апартаменты были переведены на маму, имя Варвары Костровой, как советской поданной, исчезло из реестра Комиссариате 15 округа Парижа.

Варвара Кострова была свидетелем и тех трагических событий, когда начали отлавливать евреев. Одновременно с этим, в Париже, как она пишет — росли очаги сопротивления. Они с мамой продолжали слушать радио, и им казалось, что голос Левитана звучал все торжественнее и торжественнее.. Шло время, и вот, в один прекрасный день — 25 августа 1944 года в Париж вошел генерал Леклерк со своей бронетанковой дивизией. Париж был освобожден. Правительство Виши бежало в Германию. В Париже зазвонили колокола. «Наконец-то можно было вздохнуть полной грудью» — пишет она в своих дневниках.. Читая её мемуары, не перестаешь удивляться её привязанности к советскому режиму. То, что она говорит постоянно о своей тоске по Родине, вполне понятно — ей хотелось вернуться домой, жить там, быть актрисой в русском театре и играть на своем родном языке.. Смущает не это, а то, как она говорит о войне — о той войне, что шла в западной Европе.

Читая её воспоминания о тех событиях, создается впечатление, что французы отсиживались где-то и ждали советских освободителей. Ведь Западную Европу от нацистов освобождали союзники Франции: именно они высадились в Нормандии 6 июня 1944 года. И это освобождение Франции длилось вплоть до 24 августа 1944 года, а уж только потом был освобожден Париж. Американцы, англичане, канадцы, австралийцы, французские свободные силы, поляки, бельгийцы, чехи и норвежцы — три миллиона человек пересекли Ла-Манш, — в итоге, Западня Европа была освобождена от нацистов, и в этом была заслуга многонациональной союзнической Армии.

В стиле советской пропаганды того времени, Варвара Кострова дает карикатурную картинку самих союзников, в частности — американцев — они для неё лишь «бизнесмены», ринувшиеся в Европу, после окончания войны, за барышами. Описывая события во Франции под этим углом зрения, Варвара Кострова из человека, любящего свою Родину, превращается в пропагандиста советских идей.. Именно эта версия бытовала в СССР после войны и совпала с началом холодной, которая продлилась вплоть до 1986 года. Когда, вскоре, после окончания Второй Мировой войны началась репатриация советских граждан на родину, то Варвара Кострова продолжала поддерживать все те же советские мифы. Именно её пламенные патриотические речи внушали советским гражданам, оказавшимся во Франции, что далекая Родина ждет их с нетерпением…А пока — война закончилась, жизнь в Париже начала постепенно налаживаться, хотя начали отлавливать тех, кто сотрудничал с немцами; досталось и женщинам, которых подозревались в сожительстве с врагами отечества.
К сожалению, Варвара Кострова — в своих воспоминаниях — ничего не говорит о той огромной материальной помощи, которую как во время войны, так и после войны, оказывали американцы. Она их описывает как банальных спекулянтов, у которых «нюх на то, как бы заработать», описывает их торгующими в центре Парижа съестными продуктами за большие деньги. Вот что она пишет: «В Париже было сложно с продуктами, а американский коммерческий нюх быстро почувствовал, что может сделать бизнес. В прелестном скверике у подножья Эйфелевой башни расположились американские офицеры, разложив шоколад, апельсины, консервы, они умело все это продавали, солдаты американской армии занимались тем же и т д.». «А на проспекте Мира ездили американские машины, наполненные всевозможными товарами. Весь центр превратился в рынок». При этом она подчеркивает, что в рабочих кварталах такого не было, намекая на то, что торговать можно было лишь в центре. Самой радостной вестью для Варвары Костровой было то, что над советским Посольством взвился красный советский флаг. Отныне, она мечтала только о возвращении домой и о том, какую пользу она сможет принести своему Отечеству.

Подготовка к отъезду на Родину

Пока еще шла война, уже было подписано Постановление о государственной проверке военнослужащих Красной Армии, бывших в плену или в окружении войск противника. Постановление было подписано И. В. Сталиным. Таким образом, с января 1945 г., при штабах фронтов, начали функционировать отделы по делам репатриации. В этой работе принимали участие сотрудники органов «Смерш». СМЕРШ -— смерть шпионам. Тогда и начали создаваться сборно-пересыльные пункты для приема и проверки советских граждан. Через них прошло несколько миллионов человек. Кроме того СМЕРШ играла большую роль в распространении советской пропаганды; в большей степени эта пропаганда предназначалась для стран Восточной Европы, где установились дружеские СССР режимы. Позже, они начали вести такую же пропаганду уже на территории западной Европы, в частности, во Франции, где осела первая волна русской эмиграции.. Через своих агентов и тех, кто симпатизировал Советской власти, СМЕРШ начала создавать организации русских патриотов, работа которых была направлена не на то, чтобы знакомить французов с русской культурой и традициями, а на то, чтобы потихоньку внедрять коммунистические идеи… Причем, вот эти советские организации получали большую поддержку со стороны французских коммунистов, которые, в свою очередь, получали материальную помощь из Москвы… В то время, на территориях Польши и Германии сохранялись ещё некоторые бывшие нацистские концлагеря. Спустя несколько лет после окончания войны, «под эгидой» СМЕРШ, эти лагеря всё ещё продолжали функционировать, в частности, в бывшем нацистском концлагере — Бухенвальд, — там содержалось огромное количество противников социалистического режима.

В октябре 1944 года было создано Управление по делам репатриации. Уполномоченным этого Управления был назначен генерал-полковник Филипп Голиков, а руководителем военной Миссии во Франции -— генерал-майор Василий Драгун. Как стало понятно позже, призыв вернуться на Родину нужен был советской власти для того, чтобы скрыть то, что происходило на самом деле в СССР. А так как после окончания войны вся информация о происходящем в СССР поступала от представителей второй волны эмиграции, то Советские власти были заинтересованы в том, чтобы заполучить этих людей к себе. Среди второй волны эмиграции были власовцы, бежавшие из немецких лагерей, пленные солдаты, вывезенных немцами, украинские и белорусские девушки.. Они всячески прятались, укрывались от возвращения на родину  — появилась советская Репатриационная Миссия, имевшая заданием собрать и вывезти назад в СССР возможно большее количество военнопленных. В результате, под Парижем был создан пресловутый лагерь Beauregard — туда загоняли всех, кто, по их мнению, подлежал репатриации.

И вот наконец-то, Варвара Кострова смогла помочь делом, а не словом. Она мгновенно включилась в работу. В посольство, — как она пишет в своих воспоминаниях, стекались со всех сторон «измученные советские люди»: кто бежал из плена, кто был депортирован, были среди них и партизаны, кто-то бежал из пересылочных лагерей. Люди были измучены, их надо было накормить, одеть, а главное -— вселить надежду на то, что Родина им благодарна, что она их не забыла и ждет их возвращения с нетерпением любящей матери. Многие в это поверили, хотя уже тогда было известно, что Сталин официально заявил: «В Красной Армии нет военнопленных, есть только изменники и предатели Родины».

А ведь уже в ноябре 1944 года, как только Париж был освобожден (25 августа 1944), Василий Драгун со своими помощниками открыли в Париже здание Миссии. В центральном аппарате Миссии насчитывалось несколько десятков сотрудников, — тем не менее, они смогли развернуть по всей Франции свыше 130 сборных пунктов. Большинство были временными: пока люди не уедут. Неформальной столицей этого сборного пункта и стал лагерь — Beauregard, в департаменте (Seine - et - Oise). До освобождения Парижа, в этом же месте, у немцев, был лагерь для военнопленных. Начальником этого лагеря стал полковник Новиков, а его заместителем -— сын русских эмигрантов — Михаил Штранге. По имеющимся данным, Штранге был завербован НКВД еще в 1936 году, поэтому очень удивил своих знакомых, появившись в советской офицерской форме.

В результате, Борегар получил уникальный статус, ибо местные власти не имели доступа на окруженную глухим забором территорию, это была территория площадью в несколько гектаров. Вход и выход контролировала советская охрана. Внутри имелось огромное лётное поле, — военные самолеты циркулировали между Парижем и советской зоной в Германии — так что привезти и вывезти — без всякой проверки— можно было кого угодно и что угодно. Уже позже, французские СМИ называли Борегар «ГУЛАГ ом под Парижем». Однако журналисты так писавшие понятия не имели о том, что такое настоящий ГУЛАГ — обитатели Борегара попадали туда, в основном, по своей воле; кроме того там прилично кормили, не заставляли тяжело работать. Но свободы входа и выхода из Борегара у них не было. Даже если бы они передумали, то выйти оттуда уже было невозможно. Режим там был, если и не лагерный, то уж точно казарменный: побудка, строевая подготовка, политзанятия и портреты Сталина в каждом помещении.

То, как описывает этот лагерь Варвара Кострова, похоже скорее на сны Веры Павловны из известного романа Чернышевского «Что делать?», чем на реальное учреждение с казарменной дисциплиной…. Сны Веры Павловны поэтичны, они обращены к образам несуществующего, но вожделенного общества: в своем сне она видит огромное здание «на фоне нив и лугов, садов». «Кругом фонтаны, оранжереи, певцы, богатые костюмы, великолепная сервировка». Ведь сам Николай Чернышевский верил в это будущее и писал: «будущее светло и прекрасно, стремитесь к нему, приближайте его.»…Произведение было написано в 60 годы девятнадцатого века, а на дворе уже был век двадцатый… Можно лишь удивляться тому, с каким восторгом саморазрушения человеческое существо тянется к любым утопическим идеям, и ничто не может поколебать столь сильной тяги -— ни опыт, ни эпоха…

А тем временем, уподобляясь Вере Павловне, Варвара Кострова описывает лагерь Борегар как оазис счастья и благоденствия. Она пишет, что для неё было радостью посещать Борегар — в самом существовании этого лагеря она видела “заботу” о своих гражданах — поэтому она пишет. «Когда первые трудные дни прошли, то наше правительство взяло на себя заботу о своих гражданах». Описывая сам лагерь, она пишет: «Как только входишь в ворота лагеря, сразу же охватывает чувство бодрости и радости. В праздничные дни оживленные толпы прогуливаются, сидит группами молодежь, слышны звуки аккордеона. Около каждого барака разбиты клумбы, посажены деревья, внутри бараков стены увешаны портретами вождей, в лагере организовали лекторий, создана группа занятия французским языком, организована школа для детей. Работают швейные и сапожные мастерские. В клубе устраиваются концерты художественной самодеятельности. Больные окружены вниманием и заботой. Совершенно очевидно, что в лагере было помещение для концертов и официальных праздников. Как она пишет, именно здесь была исполнена пьеса А. Н. Островского «Без вины виноватые», в исполнении ленинградской театральной труппой под управлением известного режиссера — под режиссурой известного Зал в лагере Борегар, где ленинградскими артистами под режиссурой С. Э. Радлова (Sergue; Radlov).  Как пишет актриса — все женщины плакали после спектакля». Чем вам не сны Веры Павловны!!! Это трогательное описание, сделанное уже не очень молодой женщиной, могло бы показаться наивным, если бы не знать, что именно произошло со многими, кого она так уговаривала довериться объятиям своей матери -— Родины..

История возвращения на Родину С.Э. Радлова и его жены -— трагична. Знала ли Варвара Кострова дальнейшую судьбу этого талантливого режиссера? Думаю, что в тот момент её это просто не интересовало..Мне всё это известно — и не только благодаря Архивам, а со слов первого мужа моей мамы — композитора и музыканта Анатолия Комаровского. Дело в том, что в 1945 году он возвращался из Парижа в Москву с « радловцами, в одном самолёте. Наверняка, все артисты были вывезены из лагеря Берегар в советскую зону в Германии а уже затем, их переправили на самолёте в Москву, через Белоруссию. Как пишет сама Варвара Кострова - — сама она полетела самолётом их Германии, но уже после смерти Сталина.…

Как известно, Сергей Радлов был режиссером, оказавшимся на оккупированной немцами территории, а муж моей мамы был музыкантом, оказавшимся в немецком плену.. И тот, и другой оказались во Франции. В Москву, их отправили одним самолётом. Несмотря на слова И. Сталина о пленных, Советской Миссии в Париже всё-таки удалось уговорить их вернуться на родину.. Возможно, у них не было иного выбора. Теперь никто этого уже не узнает..История с труппой Радулова была такова — он оказался со своим театром в оккупированной немцами зоне, а потом немцы отправили его с театром сначала в Запорожье, потом в Берлин, а позже — на юг Франции.? Именно по предложению Советской Миссии в 1945 году Радлов с женой вернулись в СССР.. Приехав в СССР, они были арестованы, обвинены в измене Родине. Жена Сергея — актриса и переводчица — Анна Радлова, погибла в лагере, а его освободили лишь в 1953 году, но не позволили проживать в Москве и Ленинграде..

Судя по всему, Советская Миссия в Париже собирала по всей Франции своих бывших граждан, обещая всем почет и славу, которые они могли бы обрести у себя на родине — ведь они так тосковали по родному дому. … Муж моей мамы ушёл на войну через две недели после её объявления, ему дали звание офицера. Какое-то время мама получала от него письма, а затем письма прекратились, ей сказали, что, как видно, пропал без вести и что ничем помочь ей не могут. Как выяснилось позже, уже после его возвращения в 1945 году, он оказался на севере Франции, в городке — Сен -Кантен. Его приютила французская семья господина Мессаже. Эту семью я нашла шестьдесят лет спустя, в 2004 году, то есть. Господин Массаже умер, а его дети были уже пожилыми, — кое-что они помнили; у них сохранились фотографии и письмо Анатоля, которое он написал в октябре 1944 года, перед тем как отправиться в Париж,. Отправился он в Париж, в октябре 1944 года, и это несмотря на то, что господин Массаже предлагал ему остаться во Франции; тогда уже были напечатаны, во французской прессе, слова Сталина о том, «что пленных нет, а есть лишь предатели и изменники Родины»…Анатоль отказался и отправился прямиком в Париж, в Советскую Миссию. Живя еще в семье господина Мессаже в маленьком городке — Сен-Кантен, он давал небольшие концерты, познакомился с одним американцем, который предлагал ему поехать в Америку. От всех предложений он отказался, объясняя тем, что на родине у него сын, которого он любит и жена. Правда, с женой, то есть с моей мамой, уже до войны отношения не ладились.. Он рвался к сыну, и это очевидно.. Тогда он еще не знал, что у его жены появился ребенок от другого мужчины. Этим ребенком была я..

Трудно теперь сказать, было это возвращение добровольным или вынужденным. Сам он никогда об этом не говорил — как видно, ему запретили рассказывать об этом., Уехал Анатоль из Сан-Кантена в октябре 1944 года, а в Москву он прилетел лишь в 1945 году, тоже к осени. Это свидетельствует о том, что в Париже он оставался еще около года; там шла серьезная проверка. Возможно, что и сам он находился в этом знаменитом лагере Борегар, где Радлов давал свой спектакль.. Мне известно лишь то, что прилетел он в Москву вместе с труппой С. Э. Радлов — С. Э. Радловым вместе с женой тотчас же арестовали, а маминого бывшего мужа отправили в какое-то закрытое учреждение на дополнительную проверку. Как я узнала уже позже это был проверочно-фильтрационный лагерь для советских военнопленных, в Щербинке. Как известно, уже в 1941 году был издан Приказ Народного комиссара Внутренних дел СССР Л. Берии № 001735 от 28 декабря 1941 года «О создании специальных лагерей для бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену и в окружении противника». Поручено это было генерал-полковнику, зам. наркома НКВД СССР, комиссару госбезопасности 2 ранга, Серову Иван Александровичу. В 1954-1959 годах он возглавлял КГБ СССР.

Совершенно очевидно — Анатолия Сергеевича Комаровского долго проверяли,. Незадолго до его возвращения — как пишет моя мама в своих дневниках — к нам, в коммунальную квартиру, приехал некто с известием от мужа. Этот «некто» сообщил маме, что её муж скоро появится… И, действительно, через пару месяцев маму вызвали в какое-то загородное учреждение, расположенное за колючей проволокой. Приходил также человек в штатском,  спрашивал, от кого второй ребенок, ибо появление второго ребенка выглядело очень подозрительным — каким образом, уйдя на фронт в 1941 году, он мог оказаться в 1942 в Москве… Да и сама мама, из-за голода, писала в официальных документах, дающих право на получение продовольственных карточек, что детей двое.. Анатоля ни в чем не обвинили, но сказали, что нужны поручительства, что без этого не выпустят. Мама приехала на первое свидание к нему с их общим сыном, моему брату тогда было 13 лет — увидев отца, он заплакал…А как пишет мама — сам Анатоль был прекрасно одет и совсем неплохо выглядел. Как видно, в Париже их одели — надо было произвести впечатление, что родина заботится о них…

В итоге, Анатолию повезло — мама нашла поручителей, и Анатоля взяли на работу в Камерный театр, где он начал дирижировать. Теперь это Театр Оперетты. Однако, Анатолий не сразу смог вернуться к нормальной жизни. Пока он находился в проверочно-фильтрационном лагере под Москвой, всего один раз его привели с конвоем в нашу комнату. Именно отсюда он и ушел на войну. Его посещение было непредвиденно, поэтому когда его привели, мамы дома не было. Однако он увидел маленького ребенка. Наш сосед — биолог Яков Александрович Цингер был свидетелем этого посещения; он передал маме, что когда его уводили, он плакал. Было ему тогда всего 36 лет, а жизнь была уже загублена.. История его жизни закончилась трагически — умер он в 46 лет — не выдержали нервы, внутренний надлом был таков, что жить больше не хотелось… Это трагедия всего лишь одной семьи, а сколько их было таких трагедий — не пересчитаешь. Более того, Варвара Кострова, которая с таким рвением всем «помогала» вернуться на родину, имела отношение и к этой судьбе — никто и не мог предполагать, что она станет нашей родственницей.А ведь тогда, в шестидесятые годы, когда она пришла впервые к нам всё в ту же коммунальную комнату мы и представления не имели ни о её жизни в Париже, ни о её карьере, ни о той роли. Которую она сыграла в судьбе маминого мужа…Все мы тогда жили в каком-то полном неведении.. Да и у нас дома какое-то время хранились тех самых концертов, которые давались в Советской Миссии, в Париже... Позже эти афиши исчезли из дома...

Как о том, свидетельствуют архивные документы — вопрос
о репатриации перемещенных лиц обсуждался во время Ялтинской Конференции, в 1945 году. И вот тогда, И.В.  Сталин настоял на том, чтобы репатриация носила обязательный характер. Франция была вынуждена уступить И. В. Сталину — в советских лагерях для военнопленных находились до 100 тысяч уроженцев аннексированных Германией в 1940 году — Эльзаса и Лотарингии. Они были тогда мобилизованы в вермахт, теперь же, после войны они вновь стали гражданами Франции. Франция делала всё, чтобы они вернулись к себе на родину. Именно поэтому советских граждан отправляли на родину-— кого -то отправляли насильно, а кто-то ехал добровольно. Сама же Варвара Кострова еще не знала, что ждало этих людей, так стремившихся вернуться домой… Понимала ли она, куда, в какую ловушку она заманивала этих несчастных, столь истосковавшихся по родному дому… Нет, она не задавала себе столь ненужных вопросов, она ни на секунду не сомневалась в том, что выполняет святой долг перед Родиной.

В это время начал активно действовать "Союз Русских Патриотов”: во всех кварталах Парижа, а также и во многих городах Франции образовались местные отделения, каждый со своим председателем. Всюду проходили собрания, лекции, доклады — все на одну и ту же тему — СССР и его достижения.. Вскоре и сама Варвара Кострова стала активным участником и организатором инициативной группы; собрание этой группы проходили у неё дома. Она начала приглашать в них людей науки и искусства, а также и тех, кто помогал во время Сопротивления. В этот период она организует и проводит артистические и литературные вечера. Один из основных вечеров состоялся в Малом зале Гаво; этот зал всегда славился своей прекрасной акустикой. И как она пишет с гордостью — «В зал вошли члены Военной миссии во главе с генералом Драгуном. Все артисты встали и приветствовали их».

Советская миссия в Париже занималась не только пленными, партизанами, советскими гражданами, бежавшими из немецких концлагерей, но и русскими эмигрантами первой волны, в свое время бежавшими от большевистского режима. Во Франции, к тому времени существовала огромная русская колония — многие были готовы простить большевикам многое за их победу во Второй Мировой войне — многие стремились вернуться на родину.. Оказалось, что слово "домой" имеет особое звучание. Генерал Драгун с явным удовольствием вспоминал седого старика, с гвардейской выправкой, который, записавшись к нему на прием, обратился: "Ваше превосходительство". Драгун заметил, что в Советском Союзе это не принято, а тот сказал: "Знаю, но вы заслужили!" В феврале 1945 года с эмигрантами встретился советский посол Александр Богомолов.

Это была предварительная подготовка к Указу от 1946 года “О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской Империи, проживающих во Франции". Многие воспользовались этой возможностью и уехали.. На одной из встреч посла Богомолова с новыми согражданами, кто-то спросил, можно ли будет навещать родных во Франции. После долгого молчания, Богомолов сказал: «Вряд ли в первое время это будет возможно». Некоторые поняли эти намеки, ибо из 10 000 только 2000 тысячи вернулись в СССР. На многих, вернувшихся тогда на родину, тяжелое впечатление произвели гонения на Ахматову и Зощенко. А есть и такая история, которая описана то ли у Никиты Кривошеина, то ли еще у кого: брат одной женщины, вернувшись на родину, переехал в советский провинциальный город. И вот, через два месяца, сестра получила от него письмо, которое заканчивалось словами: "Ждем тебя обязательно! Как только выдашь Машу замуж, приезжай к нам" -— а дочке Маше в ту пору было всего два года.

В Париже, в здании, где во время войны сидел отдел гестапо по делам русской эмиграции, отныне находился «Союз русских патриотов», а когда началась массовая раздача советских паспортов, то он был переименован в «Союз советских граждан». Этот союз тесно взаимодействовал с советским посольством и партией Мориса Тореза. Так вот, этот Союз, членом которого была и Варвара Кострова, начал создавать свои филиалы во всех крупных городах Франции; в его обязанности вменялось — пропагандировать советский образ жизни и советскую идеологию. На этот раз, эта пропагандистская деятельность была предназначена не только для русских эмигрантов, но и для самим французов. Ссылаясь на источники в спецслужбах, французские газеты того времени писали, что «Советская Миссия, под прикрытием гуманитарной задачи, занимается вербовкой агентуры и шпионажем, и что лишь с января по сентябрь 1946 года около 60 русских были похищены и насильно вывезены в СССР через Борегар». Коммунистическая "Юманите" называла все эти публикации провокациями и клеветой на союзника. Официальный Париж до поры до времени молчал. Однако в 1947 году, живший в Ницце бывший белый офицер, обратился в полицию с заявлением об исчезновении жены и детей. Его жена была дочерью и внучкой царского адмирала. Супруги четверть века жили с "нансеновскими" паспортами апатридов и свято чтили память о России.

Прочитав в эмигрантских "Русских новостях" Указ о возвращении гражданства, жена загорелась идеей вернуться на родину, но уже в СССР. Дело дошло до развода. Суд был назначен на декабрь 1947 года, а жена с детьми спряталась в лагере «Борегар ». На тот момент, в лагере «Борегар» находились около 1000 человек — треть были женщины с детьми. Детей и жену пришлось искать — была проведена операция и лагерь обыскали. Вскоре, после проведения французскими властями этой операции, стало ясно, что функционировать по-прежнему «Борегар» больше не может. Французы дали возможность советским коллегам сохранить лицо: советские власти сами объявили, что закрывают лагерь в связи с тем, что задача была выполнена и что лагерь больше не нужен. И это правда — тот, кто хотел, уже уехал. Пик репатриации пришелся на 1945 год. С 1946 по 1951 ведомство генерала Голикова возвратило в СССР около 250 тысяч человек из четырех с половиной миллионов. Тем не менее, лагерь «Борегар» прекратил свое существование лишь 1 марта 1953 года.

Русский эмигрант — Никита Кривошеин, родившийся в Париже, в своей книге — «Дважды француз Советского Союза», подробно рассказывает о своей жизни, о своих родителях. По его словам — родители «по большому сочетанию наивности и, как ни странно, не ума» поддались той пропаганде, которая была развернута во Франции и вернулись в СССР. После их возвращения в 1949 году, был взят его отец и получил 10 лет за сотрудничество с международной буржуазией. Его, как и миллионы людей, спасла лишь смерть Сталина. А спустя 3 года, по статье упрятали и самого Никиту Кривошеина — лишь в 1973 году, благодаря ходатайству тогдашнего Президента Франции — Жоржа Помпиду, ему удалось покинуть СССР.

Один из очевидцев тех лет и событий рассказывает, как он со своей семьей приехал на станцию под названием «Негоролое»: приехали они в комфортабельных западных вагонах, а потом их тотчас же пересадили в другой поезд, поезд для скота. То же самое мне рассказывал и мой первый муж, внук Варвары Костровой. Именно на станции «Негоролое», в те годы делалась пересадка —  да и сам Маяковский там её делал.. Эта станция, с 1921 года, была конечным пунктом маршрута международного поезда, шедшего из западной Европы в СССР. На вагонах международного экспресса значилось — «Париж — Негорелое». Это международное сообщение было пересадочным. На станции — «Негорелое» был пограничный пункт; по прибытии на границу, эмигрантов перемещали в другие вагоны — это были теплушки. Так было и с семьей самой Варвары Костровой, которая возвращалась на родину в 50 годы. А вот сама она пока всё ещё оставалась во Франции. Позже она окажется в Берлине  — вплоть до 1954 года. Ей не довелось познать этот великий маршрут.. Её доставили на самолёте через Белоруссию. И вернулась она в Россию лишь после смерти Сталина, в то время как сын Анатолия Каменского приехал в 1946 году…

Есть и другие истории — переводчик и писатель — Дмитрий Сеземан , незадолго до смерти рассказывал на радиостанции «Свобода» о том, как выслали из Франции его родителей; они дружили с Сергеем Эфроном, мужем Марины Цветаевой. Слушая тот эфир с Михаилом Соколовым, я вспомнила и о семье своего первого мужа и его знаменитой двоюродной бабушке  — актрисе Варваре Костровой. Никаких мемуаров я тогда еще не читала, но сама тема меня очень заинтересовала. А вот теперь, после прочтения мемуаров самой Варвары Костровой — на редкость советских, вспомнила и то, какое сильное впечатление на меня произвело интервью с Дмитрием Сеземаном.. Он жил в Париже со своими родителями — они привезли его из России во Францию, когда ему был 1 год, а в 16 лет, вместе с родителями он вернулся в Советский Союз. Возвращение его родителей не было добровольным.Их заставили это сделать.

Его мать -— Нина — по мужу, была советским агентом во Франции. Оба супруга были связаны с Сергеем Эфроном; они вместе с ним участвовали в некоторых секретных операциях НКВД. И вот, в 1937 году, по согласованию с советской разведкой, семья Клепининых вернулась в СССР. Нина Николаевна — мать Дмитрия Сеземана была ученицей Петрова-Водкина, и принадлежала к русской интеллигенции. Как пишет в своей книге Дмитрий Сеземан, — мать бежала из России, в Гельсингфорс (Хельсинки), по льду Финского залива "под свист красногвардейских пуль». С отцом Дмитрия Сеземана и своим первым мужем, доцентом философии В. Э. Сеземаном, Нина Николаевна разошлась очень рано, и в парижской эмиграции вышла замуж за Николая Андреевича Клепинина. Н.А. Клепинин, в свою очередь, был близким другом С. Я. Эфрона, мужа Марины Цветаевой. Как известно Сергей Эфрон сотрудничал с секретными службами в СССР с 1931 года.

Все они вернулись в СССР в 1937 году. Первое время, когда Клепинины приехали в СССР, то какое-то время они жили на знаменитой даче НКВД, в Болшево, как и семья Сергея Эфрона. Сначала все было спокойно, отчим Дмитрия Сеземана даже ходил на работу.. Сеземан вспоминает, что дочь Сергея Эфрона и Марины Цветаевой, Ариадна работала тогда в журнале, который выходил в Москве на французском языке. Причем в этот период, по словам Сеземана — «сажали всех подряд, в том числе и в редакциях. В том числе и в этой редакции, где особенно сажали, поскольку были люди, почему-то знающие французский язык». Сначала арестовали дочь Эфрона, Алю, а потом самого Сергея Эфрона. Что удивительно так это то, что как говорил Дмитрий Сеземан: — «Людей сажали, но никто ничего не говорил, не рассказывал, что именно происходило».. В ноябре 1939 года их всех арестовали, расстреляли же в 1941-ом году. Сам же Дмитрий Сеземан не видел, как посадили родителей, ибо находился тогда в Московском туберкулезном институте.

Марина Цветаева с сыном приехала летом 1939 года. В книге из серии «Жизнь замечательных людей » дается дата смерти С. Я. Эфрона -— это 27 июля 1941-го года. Материал «Дело Эфрона» был напечатан в журнале, где были опубликованы отрывки из протоколов заседания Суда. Дмитрий Сеземан или «Митька» как его называл ближайший друг — Георгий Эфрон, как и сам Мур вырос в Париже. Именно в Париже эти мальчики сформировались как личности. — Франция была тем воздухом, которым они дышали, кроме того они впитали в себя и французскую культуру. И вот эти мальчики оказались в стране, в которой они мало что понимали. Митя был более привязан к французской культуре, чем его товарищ, возможно, это его спасло. Когда же читаешь дневники Георгия Эфрона (Мура), то создается впечатление, что определенная часть русской интеллигенции и вправду верила в те годы, что через 15-20 лет, в С.С.С.Р. наступит новая жизнь, что все наладится, а тот далекий западный мир изживет себя и отправится на свалку истории… Почти как у Чернышевского в романе «Что делать?».. Сергей Эфрон был расстрелян 27 июля 1941 года, а Марина Цветаева скончалась 31 августа 1941, через месяц после смерти мужа, не зная о ней. Да и самому Муру не суждено было жить долго, хотя в своих дневниках он постоянно говорит о том, что у него все ещё впереди и что его ждет очень -— очень долгая жизнь…

Многие литературоведы, занимающиеся творчеством Марины Цветаевой, часто говорят, что она ничего не знала о деятельности своего мужа. Важно ли это для гениального поэта? На мой взгляд -— нет. Сам Дмитрий Сеземан сказал в своем интервью: «Марина Ивановна была великим поэтом, она не была сумасшедшей. Что это значит — она не имела понятия? Как она предполагала, эти деньги, которые он приносил, они откуда происходят, из Красного Креста что ли? Она считала, что должна быть с мужем, что это её долг, деталей она не знала, но догадывалась и поступить иначе не могла, поэтому и приехала на гибель.». В том же интервью он говорит о письме Марины Цветаевой к Берии; письмо она написала, когда забрали Сергея Яковлевича. Она не скрывает в этом письме, что когда Серей Эфрон уехал из Парижа, то её вызывали в полицию и сказали, что её муж усиленно занимается «советской политикой». Вот это она написала в своем письме к Берии. Да и сам Мур недоумевал, почему арестовали отца -— он ведь так добросовестно работал на свою страну…

Нужны ли были той власти свидетели даже « очень хорошей работы »? Думаю, что нет. Совершенно очевидно — французская полиция следила за тем, что происходило на её территории, поэтому не случайно, что людей, которые были связаны с секретными органами в СССР, они высылали. Да и саму Варвару Кострову также вызывали в полицию — было это в 1946 году. Её спрашивали об Анатолии Каменском, которого они подозревали в сотрудничестве с НКВД. В Париже жила ещё и Вера Гучкова -— дочь российского политического деятеля. Он бежал из Севастополя в эмиграцию, когда войска Врангеля ушли из Крыма. Сам Дзержинский считал А. И. Гучкова опасным врагом в среде эмигрантов; он захотел проникнуть в ближайшее его окружение, и ему это удалось — он сделав агентом НКВД/ОГПУ его собственную дочь — Веру Гучкову. Говорят, что она оказалась самой удачливой, и её не арестовали..Ходил даже анекдот -— она говорила, что у Ежова «иконописные глаза»..Что уж тут скажешь…

А пока шел 1946 год, готовилась большая отправка на Родину. Помимо политической деятельности Варвара Кострова была еще и мастерицей на все руки -— она создала модели юбок и пляжных костюмов, у неё купил эти модели Дом (Lanvin) «Ланвен». Отныне материально жизнь её была обеспеченна, но мама упала, сломала плечо и долго болела. И поэтому, как она пишет, отъезд в Россию для неё самой откладывался. Но она думала о других, — готовилась для отправки на родину первая партия эмигрантов — всё это наполняло её радостью. В Париж приехал сын Анатолия Каменского его звали также, как и отца Анатолием. Как пишет Варвара Кострова — это был талантливый лингвист, знающий несколько иностранных языков. Он женился на француженке; она была беременна четвертым ребенком, а трое были с ними..

В Париже он жил очень скромно — как пишет Варвара Кострова — «ютился в маленькой комнатушке». Совершенно очевидно, что тогда, в Париже, в них вселяли надежду. Им говорили, что там, в их родной стране, жизнь будет намного лучше, и Варвара Андреевна поддерживала в них эту веру. Толя, с тремя детьми и четвертым в животике своей молодой жены — француженки, с нетерпением ждал возвращения в С.С.С.Р., хотя его совсем молоденькая жена и представления не имела об этой далекой и загадочной стране. Языка она не знала, но общаясь с русскими, она им улыбалась, радовалась, чувствовала в них близких людей. Варвара Кострова, бывшая жена отца Толи, ободряла их всех, сама еще не зная, что сам Анатолий Каменский уже давно почил в мерзлой северной земле её любимой Родины…

А ведь в 1946 году, когда уезжала первая партия эмигрантов, Анатолий Каменский еще не был реабилитирован, Сталин еще не умер и как сына «врага народа», Толю с его женой и детьми ждала незавидная участь… Наконец-то торжественный день отъезда настал: уезжали люди, получившие недавно советское гражданство. Проводы были торжественными и радостными. Сердце актрисы Костровой ликовало, она смотрела на них и радовалась со всем пылом советской патриотки…

А тех, кто не захотел поддаться советской пропаганде и не захотел уехать из Франции, она клеймила, называя «предателями».. День, как видно, был знаменательным для советского Посла во Франции — Богомолова. Он сам лично присутствовал при проводах. Трое толиных детей радовались предстоящей поездке…. Толя еще ничего не знал о своем отце, как и сама Варвара Андреевна.. Поезд тронулся. Ей самой так хотелось оказаться среди них, разделить их радость и надежду на встречу с далекой прекрасной страной… Они уехали из Парижа на поезде, но в Страсбурге должна была быть пересадка. Узнав об этом, она отправилась туда, чтобы еще раз приобщиться к великому историческому моменту… В Страсбурге она еще раз отправила всем воздушный поцелуй, помахала рукой и отправилась к себе в Париж…

По этому случаю, Варвара Андреевна написала статью, полную оптимизма и радости: «Из каждого вагона неслось пение, они пели советские песни, счастливо смялись». «Подан локомотив, последний свисток, и поезд тронулся. Из всех вагонов тянулись руки с последним приветом. На их лицах было счастье. До свидания, дорогие товарищи, и что бы ни говорили злые враги, их злобные выдумки, им не дано понимание великой любви к Родине». Вот такими были те знаменитые проводы.. То, что было дальше со всеми этими людьми, она, естественно, не знала, а если что и узнала, то намного позже… А пока она ведет активную политическую работу, прославляя свое отечество, пишет статьи и ждет отъезда… Верила ли она в свой скорый отъезд или нет, никто не знает, во всяком случае, пока она продолжала жить в послевоенном Париже и все в том же милом особнячке художника Луи Барийе.

В 1951 году Варвару Кострову высылают из Франции. И вот она рассказывает о большом Приёме в Советском Посольстве в Париже, объясняя эту высылку своей дружбой с Послом А. Е. Богомоловым. Естественно, что все было намного сложнее, и выслали её не за дружбу с послом, а за её активную деятельность пропагандиста советской действительности на территории иностранного государства. Живя в дорогих европейских гостиницах, она и понятия не имела о той реальности, которую она пропагандировала с таким воодушевлением.… Рассказывая о том приеме 7 ноября 1944 года, она говорит, что всю жизнь хранит то, уже пожелтевшее от времени приглашение на прием в Советское Посольство. В том, 1944 году, Советское Посольство располагалось на узенькой улочке (Grenelle). Теперь Консульство находится совсем в другом месте, но импозантное здание с тяжелыми зелеными воротами существует по сей день — рядом, на табличке, есть полное описание истории этого здания и того, что в нем когда-то находилось.

В тот день большого приёма, гостей встречал сам посол  — А. Е. Богомолов — среди приглашенных были не только советские граждане, но и весь цвет французской интеллектуальной элиты. Там были и офицеры, и генералы советской Армии, дипломаты. Когда Варвара Кострова поздоровалась с послом, то щелкнул фотоаппарат. Этот снимок появился в журнале «Лайф». Как пишет Варвара Кострова -— в тот день, когда её высылали, ей показали этот снимок с послом. Хронология путается, ибо повестку о высылке она получила в 1951 году, а прием был в 1944 году — между этим приемом и её высылкой прошли семь лет… Читая дневники Варвары Андреевны, у меня сложилось впечатление, что она постаралась увязать фото, появившееся в журнале «Лайф» со своей  высылкой из Франции. Дело обстояло иначе — Франция объявила её «persona non grata» в связи с её политической деятельностью. В то время железный занавес уже разделял восточную и западную Европу.. Она же смогла пробыть во Франции еще семь лет, что и свидетельствует о том, что если бы не её дальнейшая политическая деятельность, она смогла бы продолжать спокойно жить в этой стране…

На приеме в тот день присутствовал Ромен Роллан со своей русской женой — Марией Павловной. Варвара Андреевна сказала писателю, что ценит его роман «Жан Кристоф», потому что этот роман она связывает со своей юностью. На что писатель ей заметил: «Юность — прекрасна! Но когда-нибудь вы поймете, что старость — это вторая юность, очищенная от личных восприятий, желаний. Это полное слияние с природой и людьми». Мудрые слова великого писателя Варвара Андреевна никогда не сможет оценить, ибо никакого «слияния с природой и людьми» в её старости не произошло… Туда, куда она вернулась, не было ни таких людей, ни такой природы -— все было обожжено горечью и разрухой. И не было ей ни покоя, ни радости, а лишь долгая череда дней и лет в борьбе за существование. ….

Ну, а пока Варвара Кострова продолжает жить в Париже. 14 декабря 1946 года сезон был открыт пьесой Горького — «Васса Железнова», и Варвара Кострова играла Рашель. Но этот театр просуществовал недолго.. Шел 1947 год, шла холодная война, и как пишет наша актриса, начались «репрессии» по отношению к советским гражданам. «Союз советских граждан» был закрыт по приказу французских властей. Начались, как она пишет, высылки активистов союза, в частности выслали профессора Одина. Варвару Андреевну также стали вызывать в префектуру, задавать вопросы.

Её спрашивали в основном об Анатолии Каменском, обвиняя его в шпионаже в пользу Советского Союза… Естественно, что французские власти не собирались покровительствовать той советской пропаганде, которую вели эти творческие люди. Они то уже давно были в курсе того, что происходило в самом СССР: они знали о репрессиях и о том, что среди эмигрантов из России было большое количество людей, сотрудничающих с НКВД. Так что французов можно было понять. Варвара Кострова жаждала вернуться на родину, но болезни её пожилой мамы держали её в Париже. Ей пришлось ждать вплоть до 1951 года — того момента, когда она будет выслана из Франции. В своих воспоминаниях, она подробно описывает свою высылку и свои последние дни в Париже.

Высылка из Франции

Ранним зимние утром в дверь позвонили. На пороге стоял представитель полиции в гражданской одежде. Предъявив Варваре Костровой свое удостоверение, он предложили поехать с ним. Она оказалась в Министерстве Внутренних дел на улице Соссе. Здание этого Министерства и по сей день находится по тому же адресу, совсем недалеко от Елисейского дворца. В тот день, это был классический допрос, — однако на этот раз, её спрашивали не о Каменском, а о её собственной деятельности на территории Франции. Варвара Кострова и не скрывала, что состояла в «Организации советских граждан», хотя не вдавалась в подробности, чем именно она в этой организации занималась. В своих воспоминаниях она об этом умалчивает.. Возможно, что во время допроса, ей предлагали остаться во Франции, — при одном условии — отказаться от своей пропагандистской деятельности. Судя по тому как она описывает сам допрос, становится понятным, что никто не собирался её ни арестовывать, ни высылать, — хотя высылка из Франции рассматривалась как возможный вариант. Всё зависело от неё самой. Сама же Варвара Кострова пишет об «угрозах», что ничем не подтверждено. После допроса она вернулась домой, однако у неё было плохое предчувствие, и это предчувствие её не обмануло. Через пару дней, она получила вызов в Префектуру, о чем ей сообщили заранее. Принял её сам заместитель префекта; тотчас же он потребовал у Варвары Костровой её французские документы, вручив повестку о высылке из Франции.

Ей предоставили 15 суток, что было большим сроком; было это связано с тем, что у Варвары Костровой была 85 летняя больная мать… Когда же Варвара Кострова задала вопрос, на каком основании её высылают, то, как она пишет в своих воспоминаниях, заместитель префекта показал ей её же статью из газеты «Советский патриот». Именно в этой газете была напечатана статья, посвященная отъезду первой партии русских эмигрантов на родину, в 1946 году. В ней она действительно писала: «До скорого свидания, товарищи». Вот заместитель префекта и сказал ей иронически, что наконец-то её желание увидеть родину исполнится. Естественно, что не за написание этой статьи её выслали. После вручения официального документа о высылке из страны, её отвезли во Дворец Правосудия.. Как часто она восхищалась этим прекрасным зданием и его архитектурой… Раньше ей дано было увидеть лишь мраморные лестницы, роскошные огромные залы, высокие потолки, позолоту. На этот раз, её провели вниз, в подвальное помещение, куда попадают подозреваемые, для временного содержания. Её сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, и она заполнила все необходимые бумаги. Актриса была шокирована, и после этой процедуры она стала ещё больше рваться на родину, где в 1937 году был арестован «за шпионаж» Анатолий Каменский — её бывший муж и соратник. Варвара Кострова ещё не знала о том, что Анатолий Каменский был отправлен в исправительно-трудовой лагерь Ухтижемлаг, системы ГУЛАГ. Этот лагерь находился на территории КОМИ АССР и специализировался на добыче и переработке нефти и газа. Одной из главных проблем для заключенных в этом лагере был голод. Многие погибали от дистрофии. Так бесславно погиб талантливый писатель Серебряного века, с тонким юмором и воздушным стилем…Как писал когда-то Александр Блок: «Анатолий Каменский — дарование его незаурядно, чеховская наблюдательность и стиль тоньше, у него легкий юмор».

И вот наступил день её отъезда. Вещи были собраны, билеты были куплены, однако не так хотела Варвара Кострова покинуть сей прекрасный город. В тот момент, когда она с мамой уютно устроились в купе, официальный представитель — одетый в штатское и сопровождавший их до границы с Бельгией, вошел в купе и начал уговаривать Варвару Кострову не ехать в далекую страну, а остаться во Франции. Варвара Кострова была недовольна столь «гнусным », по её мнению, предложением. Она трактовала все эти предложения как желание французских властей заставить её, почти насильно, отречься от Родины.. Однако сопровождающий, на протяжении всего пути до Бельгии, возвращался к ним в купе и бессильно взывал к разуму великой актрисы — ведь она везла в далекую страну совсем старую и больную мать. Он старался ей объяснить, что там, куда она едет, её пожилой матери будет не выжить, да и ей самой будет не легко. В последний раз, незадолго до границы с Бельгией, он подошел к ней и сказал: «Мадам, я все заполнил. Вам остается только подписать». Она возмутилась и попросила больше их не беспокоить…

Бельгию они проехали без проблем, да и неудивительно, там их никто не знал — поэтому никто и не уговаривал.. А вот в западном секторе Берлина начались, как она пишет, снова «провокации»; здесь уже на немецком, английском языках ей опять предлагали остаться, объясняя свое предложение тем, что её пожилую маму ждет тяжелая жизнь, что там, куда они едут, свирепствует голод, разруха. Но Варвара Кострова была стойкой, она верила в то, что Родина оценит её дочерний подвиг. Она мечтала о карьере артистки именно в своей стране, на подмостках русских театров; недаром она часто приводила в пример Веру Пашенную, актрису Малого театра, которая играла до старости и даже, будучи уже в преклонном возрасте, получила звание лауреата Ленинской премии. Актриса Варвара Кострова также мечтала о почете и признании собственного таланта. Она и не предполагала, что какой-то чинуша из Министерства Культуры упрекнув её возрастом, назовет «старухой»… В тот момент ей хотелось верить в то, что Родина её ждет и что там она наконец-то обретет то, чего была лишена все эти долгие годы странствий.

Однако не так быстро, как ей хотелось бы, она доберется до того «рая», о котором так страстно мечтает. Ей еще предстояло прожить несколько лет в Германии.. А пока, Варвара Кострова, великая русская актриса, подобная Аэлите из произведения Алексея Толстого, неслась на космической скорости в мир иллюзорных социалистических идеалов. Все её помыслы были устремлены туда, на ту неведомую землю, в тот Рай, где её якобы ждала любовь, но не любовь мужчины, о которой мечтала марсианка Аэлита, а любовь матери — Родины. Готова ли была пожертвовать собою и Варвара Кострова?… Она не задавала этих вопросов, ибо была уверена в том, что там, далеко, где прошло её детство и юность, где впервые она познала любовь, она будет непременно счастлива. Увы, прошлое никогда не возвращается... Нет, не восхитит её красота тех зимних узоров на стекле, о которых говорил Бунин, не познает она ни заботы матери—Родины, ни славы на подмостках советских театров, ни почестей, которых она заслуживала.. Она познает лишь холод той, пока еще неведомой ей матери — Снежной Королевы…

И вот, поезд, уже реальный, вырвался на полной скорости из западного сектора.. Навстречу понеслись торжествующие, радостные звуки музыки. Поезд остановился, — она подбежала к первому советскому солдату и стала жать ему руки, говоря какие-то слова. Мечта её осуществилась, она была почти дома… Позже она поймет, что то, куда она стремилась, о чем мечтала долгие годы, окажется не раем, а чистилищем. Именно там, Каменский, которому в 1932 году «друзья» пророчили медаль на грудь за заслуги перед родиной, закончит свою жизнь в мерзлой земле ГУЛАГ а, с биркой на руке. Да и сама Варвара Кострова познает не рай, а полное крушение собственных надежд, под обломками которых будут погребены не только иллюзии, но и жизни её близких…

Берлин

Поезда вновь тронулся, в Берлин они приехали поздно, он был неузнаваем. Отправили их в Карлхорст, в советскую Комендатуру. И вот, соотечественники, как пишет Варвара Кострова, окружили их заботой и лаской. На следующий же день, по пути в Берлин, из окна пригородного поезда она увидела бесконечные черные дыры обгоревших остовов громадных зданий.. В Посольстве Варвара Кострова еще раз рассказала о своей высылке из Франции, там все уже было известно, и ей посоветовали пожить немного в помещении Комендатуры, пока не найдут другого жилья. Так они с мамой и поступили.

Они приехали накануне великих октябрьских чествований; уже с утра гремело московское радио — играла музыка, партийные деятели произносили вдохновенные речи. Город ликовал. Все эти звуки наполняли радостью сердце советской патриотки. Не теряя времени, она написала статью о радостном празднике, о том, что на берлинских улицах оживление… «А там, в далеком Париже, в так называемой свободной Франции, в семьях высланных советских граждан горько плачет дочь, разлучаясь со своей матерью. Да, гуманно, все эти пышные лозунги советские граждане почувствовали на своих спинах. Их не только выслали. Их хватают, запирают в вонючие грязные помещения без окон, берут отпечатки пальцев, проделывают всю эту унизительную процедуру, как с самыми опасными преступниками. Во время допросов понятными намеками уговаривают отречься от родины, от советского гражданства. Но стоек советский гражданин: ни запугивания, ни горькая разлука с близкими, ни потеря имущества не могут поколебать его любви и преданности родной стране, великому Советскому Союзу». Она пишет пламенные статьи и сама верит в то, что там, во Франции незаконно «хватают» на улицах советских граждан и запирают «в вонючие грязные помещения без окон». Знала ли она в тот момент, когда столь преувеличенно обличала жизнь западного мира, что её собственная семья, покинувшая Париж, от советской границы ехала в теплушках для скота?

В честь празднования годовщины Октябрьской революции — 7 ноября 1951 года, в восточном Берлине, состоялся большой праздничный концерт — Варвара Кострова прочитала отрывок из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Читая эту поэму, она думала о своей стране, прославляя её, как если бы она прославляла собственную мать. А в самом конце, она прочитала стихи Маяковского, вспомнив тот самый спектакль «Мистерия-буфф», посвященный первой годовщине Великого Октября; и вот она услышала из зала, как публика, как и тогда, подхватила последние слова: «Славься, сияй Солнечная наша коммуна». Все рукоплескали, и этот успех окрылил Варвару Кострову. Ей так хотелось домой, однако её предупредили, что она еще нужна здесь, в Берлине...

Однажды в дверь постучали — один из гостей, в военной форме, спросил, как они устроились, а заодно спросил у Варвары Андреевны и о Париже. Она ответила, но была в тот момент рассеянна. После их ухода, мама упрекнула дочь в том, что она не достаточно серьезно отвечала на вопросы генерала, она-то сразу поняла, что это был генерал. Позже, выяснилось, что к ним приходил сам герой Великой Отечественной войны В. И. Чуйков. Вскоре после визита Чуйкова, их поселили в трехкомнатную квартиру, располагавшуюся в уютном особнячке. С квартирой им повезло в очередной раз. А вскоре, ей предложили и работу. С октября 1952 года она начала заведовать несколькими предприятиями легкой промышленности. Уже до этого, — как она пишет — был показ её моделей на Лейпцигской ярмарке, где они были премированы. Теперь она могла применить и знания, полученные ею когда-то на юридическом факультете.

Она никогда не скрывала, что с детства не любила немецкую речь, поэтому и играть на этом языке не хотела, хотя ей и поступали предложения учавствовать в гастролях. К ней приходили зарубежные импресарио, но она была категорична -— на чужом языке играть она не будет.. Она и на родном языке никогда больше не будет играть, но этого она пока еще не знала. Согласно Договору, она должна была работать еще какое-то время, даты у Варвары Андреевны порой не совпадают, во всяком случае, после её рассказа о том, что смерть Сталина её застала в Берлине, становится понятно, что в Берлине она жила между 1951 и 1954 г. В Россию она вернулась лишь после смерти Сталина. В самом начале своей новой жизни в Берлине, каждый раз, когда она пыталась ускорить свой отъезд, то в Советском Консульстве ей советовали не торопиться… Во всяком случае, на все свои вопросы о судьбе Анатолия Каменского она не получала каких-либо вразумительных ответов…

В один прекрасный день, свершилось событие, которое поразило Варвару Кострову — умер Сталин; она закричала, обратившись к маме: «Мама! Он умер!!». Для неё это был шок, трагедия, она совершенно искренне плакала. И это несмотря на то, что именно воля этого тирана обрушилась на многие безвинные головы, в том числе и на писателя Анатолия Каменского — её бывшего мужа… В тот день, она была одной из первых, кто положил цветы к памятнику Сталина.

И вот, через год после смерти Сталина, для Варвары Костровой наступил знаменательный день — они с мамой возвращаются на Родину. Шёл апрель 1954 года,. Мама Варвары Андреевны была счастлива, что дожила до этого знаменательного дня, ибо она так боялась умереть «на чужбине», да и самой Варваре Костровой не терпелось вернуться в Москву. Сначала, они были отправлены в Белоруссию, возможно, все в тот же пункт «Негорелое», а оттуда, уже на самолете, полетели в Москву. Как видно, именно из этого пункта летела на самолете в Москву и группа С.Э Радлова. Да и мамин муж также летел самолетом, вместе с Радловым.
В Москве, у Варвары Костровой было разрешение на месячное проживание в гостинице «Метрополь», питание по талонам, одна поездка в Ленинград, ну а дальше, Варваре Андреевне надо было самой как-то устраиваться. Однако она не сомневалась, что, имея огромное количество западных хвалебных рецензий, она будет играть в русском театре, на русском языке и будет жить в Москве, а не на станции Фабричная… Они покидали чужие берега, полные надежд и радужных иллюзий…

Москва, гостиница «Метрополь».

28 апреля 1954 года Варвару Андреевну с мамой привезли в гостиницу «Метрополь». «Метрополь» в те времена был гостиницей не совсем обычной, ибо контингент его обитателей поражал своими именами и должностями. После революции, гостиница была филиалом Дома Советов — в ней располагался Наркомат Иностранных дел, во главе с Г. В. Чичериным, да и сам он жил там же. Рассказывают, что в гостинице проживали большие семьи, — у одного профессора было 10 детей, и все они жили в трехкомнатном номере, как в трехкомнатной квартире.В те времена, у жильцов « Метрополя» не было полноценной кухни — готовили на полулегальных кирогазах и пользовались услугами столовой, расположенной на пятом этаже. Тем не менее, в номерах была горячая вода, которую не отключали даже в годы войны — многие жильцы водили к себе помыться друзей, которым повезло меньше. Тот факт, что в гостинице были устроены номера — квартиры, было связано ещё и с тем, что в 20 годы жилья в Москве было мало, и надо было куда-то селить высокопоставленных лиц, — многие из них не были москвичами. Были и другие гостинцы, где жили высокопоставленные чиновники, руководители зарубежных партий. Все в той же гостинице «Метрополь» квартировало Театральное общество, которым руководила жена Каменева. Предположительно, в «Метрополь», приходил и сам Маяковский, чтобы представить свою «Мистерию-буфф». Так что неудивительно, что и Анатолий Каменский проживал именно в этой гостинице.

В то же время, проживание в фешенебельных московских гостиницах не спасало её постояльцев от репрессий, — оттуда, тоже забирали, в частности, из «Метрополя» увели на Лубянку кинооператора Владимира Нильсена, работавшего вместе с Григорием Александровым. Не исключено, что и сам Анатолий Каменский был забран оттуда — на этот счёт существует немало описаний того, как это делалось — звонит друг, приглашает пойти в бар, а на выходе из номера, человека уже ждут.… Да и до Лубянки из «Метрополя» было недалеко…

Говоря о дорогих московских гостиницах той поры, не могу не вспомнить историю, которую мне лично рассказали двоюродные внуки Варвары Костровой — в семье, в шутку её называли «National». Когда я спросила своего тогдашнего мужа, почему они так её зовут, то он мне ответил, что когда она приезжала в Москву с гастролей из-за границы, то останавливалась всегда в гостинице «National». Однако нигде в её мемуарах не фигурирует гостиница «Националь», а только лишь «Метрополь»... Думаю, что история прозаичнее — в этом году, после того как мы с мужем вышли из дворика того самого особняка, в котором она жила вплоть до высылки из Франции, мы прогулялись по улице Вожирар -— и там, на углу, я увидела, к своему удивлению, кафе с таким же названием “National”. Причем это кафе располагалось между тем местом, где жила сама Варвара Кострова и улицей, на которой жила её сестра с сыном и внуком — всё это неподалёку от маленькой православной церкви, основанной в 1931 году — L’;glise des Trois-Saints-Docteurs, расположенной все в том же пятнадцатом округе Парижа. Так что, предполагаю, что богатая родственница, по воскресеньям, приглашала, в это кафе, всю свою семью. Это должно было нравиться детям — поэтому Катрин и Андре -— двоюродные племянники Варвары Андреевны, и прозвали её “National”.

А гостиница «Националь», как и «Метрополь», была известна своим комфортом. Недаром именно в ней жили не только В. И. Ленин с женой Н. К. Крупской, но и Анна Павлова, Анатоль Франс и другие деятели. Так что, вероятнее всего, в начале своих поездок за рубеж, Варвара Кострова останавливалась лишь у Анатолия Каменского, в «Метрополе». История московских фешенебельных гостиниц того времени сама по себе очень интересна.…

И вот в апреле 1954 года Варвару Кострову и её маму привезли в «Метрополь». Как она пишет, перед отъездом из Берлина, её премировали и дали разрешение на месячное пребывание в гостинице, а также на одну поездку в Ленинград. В «Метрополе» их поселили в двухкомнатный номер с хорошей обстановкой.. Несмотря на весь предоставленный комфорт, актриса чувствовала себя очень уставшей, — высылка из Франции, работа в Берлине, постоянная неопределенность по поводу отъезда на родину, — все это её утомило, и вот теперь, оказавшись у себя дома, на родине, ей хотелось перевести дух.. А вот её пожилая мама была просто счастлива — она слушала русскую речь и была на верху блаженства.

Варваре Андреевне в 1954 году исполнилось 62 года. Сделав себе модную прическу в парикмахерской гостиницы «Метрополь», она отправилась в Министерство Культуры поговорить о своей будущей работе, в качестве актрисы драматического театра. Она не сомневалась, что её ждет. работа. Когда она пришла к начальнику и показала ему все свои заграничные рецензии, то он, как видно, ничего в них не поняв, посмотрел на неё и сказал, что выглядит она еще молодо, но что каждый театр «от своих старух» старается отделаться. Такого она не ожидала, кроме того, её удивило, что начальник такого важного Министерства не знает иностранных языков. Ничего не поняв в её бумагах, он её ободрил, но чего-то конкретного предложить ей не смог, да и советов тоже не дал. С русскими артистами связи у неё, судя по всему, не было — она даже не знала о существовании ВТО. Выйдя из Министерства ни с чем, она подумала, что, как видно, её артистическая карьера закончилась.

И вот, наступил праздник первого мая. Из окна гостиницы «Метрополь» две женщины любовались видом, который открывался на праздничную толпу демонстрантов. Им казалось, что лица как взрослых, так и детей были освещены радостью.. Уж и правда ли они были столь радостны, сказать трудно. Как рассказывает Варвара Андреевна в своих дневниках — её мама никогда не забывала, что была дочерью крепостного крестьянина. Отец её мамы, то есть дедушка Варвары Костровой, был послан на оброк учиться у знаменитого своим часовым мастерством помещика. Это был Лев Исидорович Нечаев, — он был тогда одним из известных русских часовых мастеров — изготовлял необыкновенные музыкальные часы, Его дочь влюбилась в будущего дедушку Варвары Андреевны — будущей бабушке  тогда было неполных 16 лет, однако она заявила, что не выйдет замуж за крепостного, потому что не хочет стать крепостной. Тогда дедушка Варвары Костровой выкупился на свободу, и они поженились, произведя на свет 12 детей, среди них была и мама Варвары Костровой. И вот, в свои 87 лет, её собственная мама как бы сама шла среди демонстрантов, радуясь вместе с ними.

Что касается внучатых племянников самой Варвары Костровой, то они, да и как всё наше поколение никакого энтузиазма по поводу всех этих революционных праздников не испытывало. Кроме того они жили далеко, в Раменском, а это 47 километров от Москвы.. Уж какой тут энтузиазм… Да и вид из гостиницы «Метрополь» никогда не радовал глаз, — в данном случае, я говорю о себе, так как отдел гидов — переводчиков Интуриста располагался как раз в здании гостиницы «Метрополь». Глядя из окна четвертого этажа, можно было видеть серую толпу грустных людей. Лишь заезжие иностранцы удивляли своим заморским «оперением» — они, как нам тогда казалось, были одеты не по сезону. Ходили они без головных уборов, разве что когда уж становилось совсем невмоготу от мороза, то покупали в ГУМе или ЦУМе черные шапки на цигейке, — стоили эти шапки совсем недорого.. Помню даже, как мы с приятельницей, будучи большими модницами, решили одеться в таком же стиле. Мы отправились в Универмаг — купили там белые плащи и вот такие же шапки-ушанки  — мы даже не подумали, что как-то странно, что обе в одинаковых плащах, да шапках. Мы решили, что раз одна из нас блондинка, а другая брюнетка, то и ничего, даже очень мило. Помню, что в таком виде мы и отправился на свидание к моему будущему мужу. Увидев нас и посмотрев с некоторым удивлением, он заметил — как всегда, с присущим ему чувством юмора — если нам чего и не хватает, так это балалайки. Балалайки стоили тогда недорого, не больше 10 долларов, но сесть за такую игрушку можно было тоже на 10, но только лет..

Возвращаясь все к той же знаменитой гостинице, в которой оказалась в апреле 1954 года наша героиня, могу добавить, что кроме всего прочего «Метрополь» ассоциируется у меня с работой в «Интуристе». По сей день, когда прохожу мимо этого здания, то стараюсь дотянуться взором до того самого окна, на четвертом этаже, которое выходило на описываемую Варварой Костровой площадь Революции с бюстом Карла Маркса.. На четвертом этаже сидели переводчики с разных языков и ждали, пока их не вызовут на экскурсию -— для группы, либо для индивидуального богатого туриста. Когда мы были без работы, то бегали в кофейню, на втором этаже, там уже тогда, в 70 годы, были машины для кофе, да и стоил тот кофе копейки... А на седьмом этаже была комната 701, и там был начальник с очень красноречивой фамилией-— Честнейший… Нас, переводчиков, это смешило, ибо вот эта комната, можно сказать, была самой важной в нашей профессиональной деятельности… Там мы должны были писать отчеты о группах туристов -— что они посещали, что говорили, а порой и что думали.. Что думали — этого, конечно, мы не знали, однако некоторые, как мне позже кто-то из коллег объяснил, делали карьеру благодаря прекрасным творческим отчетам.. Такие таланты имели право ездить за границу и сопровождать ответственные делегации.. Но были и такие лентяи, как я, которые писали шаблонные отчеты, типа — всем все понравилось, все были довольны…Особенно интересовались тогда русскими эмигрантами, говорящими по-русски… Короче говоря, гостиница «Метрополь» имела старые традиции, и в свои стены она допускала лишь идеологически надежных людей….

И вот в 1954 году Варвара Кострова живет в этой замечательной гостинице, однако пребывание в гостинице заканчивалось, деньги тоже, надо было что-то искать для заработка, и ей вдруг повезло, — поступило предложение прочитать несколько лекций «О Моде», в «Доме моделей» на Кузнецком мосту. Она прекрасно знала и эту тему, и такая перспектива её увлекла, но в этот момент пришло письмо от её старшей сестры Мани из Дербента. Сестра была очень больна и просила их маму приехать к ней. Варвара Андреевна решила тотчас же поехать в Дербент, но как видно надо было выбирать между Ленинградом и Дербентом. Ленинград пришлось отменить, и они поехали в Дербент в международном вагоне. Во всем вагоне ехали только они и один генерал. Она даже не помнит, сколько дней длилось это путешествие… Наверняка, семья её сестры, высланная в эту глушь, запомнила, что путь был долог, тем более, что от советской границы им пришлось ехать в теплушках….

Дербент -— Махачкала

Наконец-то они доехали до Дербента, где на вокзале их ждал сын родной сестры — Станислав со своим сыном Андрюшей. И вот этот Андрюша и стал позже моим первым мужем… В том, 1954 году, ему было около 14 лет.. Именно этот мальчик, родившийся в 1940 году в Париже и живший неподалеку от известной виллы своей двоюродной бабушки — актрисы Варвары Костровой, приехал на родину своих предков, в вагоне для скота. Приехал он со своей бабушкой — Марией Андреевной и со своим папой.. Для Андрюши родиной была Франция, ибо рожденный на территории Франции, и есть уже француз... Кроме того, во Франции прошло его детство, во Франции он ходил в школу, и во Франции была его мама — юная 19 летняя красавица Тамара, которая то ли сбежала с каким-то американцем, оставив ребенка отцу, то ли не захотела ехать с ними в С.С.С.Р., — сама она родилась в Югославии.. Варвара Кострова обо всем этом не пишет. Это знаю я и помню, что он очень страдал, хотел найти маму в далекой Америке, но этого сделать было невозможно — ведь он жил в С.С.С.Р. В итоге, мальчик был травмирован на всю жизнь.. Да и жизнь его сложилась очень неудачно.. Они приехали в начале 50 годов, и их отправили в Дагестан, туда где оказался сын Анатолия Каменского с семьей, — Анатолий Каменский с семьёй оказался в Махачкале, в то время как семья сестры Варвары Костровой — в Дербенте. В тот момент, когда Варвара Андреевна провожала первый поезд из Парижа на родину, (1946 год),  когда она радовалась за отъезжающих и писала свои пламенные статьи в местной русской газете, Толя Каменский со своей семьёй медленно двигался к краху всех своих иллюзий.

Почувствовала ли Варвара Кострова в тот момент, когда увидела две одиноких фигуры на вокзале провинциального города, что это она их обрекла на такую жизнь??? Ведь именно она рисовала им сказочные картины будущего. Да, наверняка, ибо, увидев свою старшую сестру, которая была старше её всего на четыре года, она ужаснулась тому, как та выглядела — за короткое время она превратилась из красивой женщины в маленькую сгорбленную старушку. Дербент был не гостиница «Метрополь», и Варвара Андреевна испытала шок: городишко был грязным, не было даже канализации, комнатка, в которую их с мамой поселили, выходила на грязный и вонючий двор. Ей это не понравилось. Она также поняла, что когда её старшая сестра приехала с сыном и внуком на свою родину, то её не только не пустили в столицу, но и отправили в Дагестан. Почему именно в Дагестан…

Им, как видно, нужны были преподаватели французского языка. В общем, этого никто не знает.. Племянник Варвары Андреевны Станислав Снарский преподавал французский язык в средней школе в городе Дербенте, а Анатолий Каменский работал также преподавателем иностранного языка, но в Махачкале, а мой будущий муж Андрюша позже поступит в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза; в Москве он жил в общежитии. Кстати, это общежитие находилось не так далеко от знаменитого мрачного здания на площади Дзержинского.. По иронии судьбы, первая и единственная его фотография, которую я сохранила, была сделана на фоне тех самых часов, того самого здания. Именно на знаменитой площади Дзержинского мы назначали свои первые свидания… Тогда мы еще не догадывались, что тень этого мрачного командора будет преследовать нас повсюду.

Когда Варвара Андреевна приехала в Дербент со своей мамой, то ей предоставили маленькую комнатку, в которой жили и мы с Андрюшей перед свадьбой, однако мы не были избалованы в отличие от великой актрисы.. Наша свадьба, вернее регистрация брака, состоялась в августе 1962, а Варвара Андреевна была здесь в 1954 году, восемь лет между этими двумя событиями — не такой уж и большой срок.. Уж не помню, что говорил отец Андрея Снарского моей маме перед нашей женитьбой, но думаю, что он предупредил её, что они эмигранты, ну а уж мы сами должны были делать из этого выводы… Однако смысла слова «эмигрант» я тогда не очень хорошо понимала, и уж тем более не предполагала, что вся моя дальнейшая жизнь, как личная, так и профессиональная, будет внушать недоверие начальству, где бы я ни работала. Об этом я и не думала, мне было 19 лет.. Я влюбилась — этот юноша был красив, сложен как Адонис, ни на кого не был похож, и этого было достаточно для того, чтобы покорить моё сердце и воображение. А воображение у меня всегда было богатым.. Мы поженились без фаты и церемоний, все было просто -—ситцевое платье, сшитое его кузиной -— француженкой, а он в джинсах. Подарили нам букет полевых цветов, свидетелями были отец Андрюши, да приятель отца, тоже школьный учитель.. Слушали французские песни, пили какое-то местное вино, иногда отец и сын говорили по -французски…

Когда Варвара Кострова приехала в Дербент, то эта провинция её поразила средневековой отсталостью, — после «Метрополя», их чудесной квартиры в Париже и уютного особняка в Берлине, она не могла допустить того, чтобы её мама «очутилась вблизи от помойной ямы».. Ей пришлось снимать квартиру, а съемные квартиры, хотя и в провинции, были дорогими. Переехав в другое помещение, она вынуждена была вести «бой» с полчищами тараканов и клопов. В итоге, они как-то устроились.. Жилплощади в Москве у Варвары Андреевны не было, срок пребывания в фешенебельной гостинице «Метрополь» тоже заканчивался, поэтому она решила остаться в Дербенте, рядом со своими близкими.. Сначала она устроилась работать в Дом пионеров, и ей это нравилось, ибо работу с детьми она всегда любила.. Затем она работала в клубе «Колхоза имени Сталина», а потом и массовиком во Дворце культуры. Так и шли её дни. Была ли она счастлива, не жалела ли она о том, что вернулась, особенно после того, как нашла свою старшую сестру состарившейся, никто не знает.. Надо было выживать, и она, обладая сильным характером и волей, делала это успешно. Тем временем выяснилось, что надо менять заграничный паспорт, — внутреннего у неё, как видно, еще не было. А за паспортом надо было ехать в Махачкалу — столицу Дагестана. Когда она села в вагон для женщин, то была удивлена — все они были укутаны в огромные платки, и сидели почти неподвижно. Как только поезд тронулся, они начали кричать, смеяться, а потом сняли платки. И вот тут Варвара Андреевна почувствовала смрадный запах — она чуть не задохнулась. Да, это был не Париж…

В Махачкале ей пришлось провести несколько дней в ожидании паспорта, поэтому она отправилась на розыски сына Каменского — Анатолия, он работал там преподавателем иностранного языка в школе. Отыскала она его с трудом. Что же она увидела после столь радостного расставания на вокзале в Париже, когда все пели песни, радовались, смеялись, а она кричала им в догонку-— «до скорой встречи, скоро увидимся»…Был пыльный пустырь, а на пустыре одноэтажный барак. В этом бараке и жил Анатолий Анатольевич Каменский, сын известного писателя Каменского Анатолия Павловича. Отец уже погиб в ГУЛАГ е, а его отпрыск считался сыном «врага народа».. Милая и юная француженка, которая так доверчиво стремилась на родину своего мужа, умерла. Каки выяснилось — она умерла вскоре по приезде из Франции, не выдержав ни климата, ни лишений... Толя, «скелетообразный, с безумными глазами », — как пишет Варвара Кострова, смотрел на неё с надеждой, дети жались к ней.. Но чем она могла им помочь. Ничем, свой долг перед Родиной она выполнила, заманив их всех в объятия сталинского режима.

Чудовищная история: столько ни в чем не повинных людей были втянуты в идеологические игры советского безжалостного режима. Они поддались на роковое пение этой черноокой сирены — Толя, с четырьмя детьми, жил на учительскую зарплату, да и отец его не был еще реабилитирован, то есть он все еще считался сыном «врага народа». Поучительная история того, как дорого могут стоить человеку его собственные иллюзии..

Помочь, естественно, Варвара Андреевна семье своего бывшего мужа не могла, ей и самой надо было кормить старую мать и выживать.. Наступило удушающее лето, над Дербентом пронесся странный жгучий ветер… Климат здесь был степной, а для человека, не привыкшего, даже и опасный. Из истории города она узнала, что многие считают Дербент «самым древним городом России», другие делают акцент на том, что это город-«музей под открытым небом», а третьи, переведя с азербайджанского — называют его — «Закрытые врата» или «Железные врата». И вот, в один прекрасный день, мелкая пыль начала влетать в каждую щелку, воздух обжигал, у Варвары Андреевны начала трястись голова, она вынуждена была уехать и оставить старшую сестру за этими «железными вратами». В момент расставания она испытала чувство вины перед близкими, но она не объясняет, в чем чувствовала эту вину.

Станция Фабричная

Она вернулась в Москву, но там у неё не было площади, которую она могла бы закрепить за собой — в итоге она оказалась на станции Фабричная. Почему Фабричная? Толком никто этого не знает. Однако известно, что в самом Раменском жила её племянница с мужем и тремя детьми — она хотела поселиться рядом с ними. А на станции Фабричная была ткацкая фабрика, где она она работала в Доме пионеров — занималась детьми рабочих. Именно там, уже позже, она и получила шестиметровую комнату. Как пишет Варвара Андреевна — на Фабричной она встретила «типы людей, до тех пор ей совсем не известных » — она мечтала о душевности русского человека, думала, что война, тяжелые испытания смягчили их сердца, что они стали более чуткими, но, увы, она столкнулась с людьми ожесточенными — годы войны не закалили их, а «осушили».

Меньше чем за два года им с мамой пришлось переменить шесть квартир. Квартиры были неудобные, холодные, примитивные. Получалось так, что хозяева этих квартир не предупреждали съемщиков, что те помещения, которые они сдавали, были предназначены для проживания лишь в летнее время. Но так как Варвара Андреевна в бытовом плане была избалована, то ей и в голову не приходило, что в теплых домах за городом, живут лишь сами хозяева, а то, что они сдают, так это, в основном, летние домики, да сараи… Об этом Варвара Андреевна тогда не имела никакого понятия.. После невыносимой жары Дербента, она оказалась в зимнем холоде Подмосковья… Однако через какое-то время им повезло, и они прожили более менее нормально… Им удалось найти милую комнатку с террасой. Как она пишет, в то время от Фабричной не ходили ни поезда, ни автобусы, приходилось ходить пешком до ближайшей станции — сажа с рельс попадала ей в глаза, кроме того она отвыкла от морозов. Она постоянно мерзла, да и питание было плохим.

По распоряжению исполкома им начали привозить дрова, готовили они на керосинке. Она работала в Доме пионеров с детьми рабочих текстильных фабрик. У неё, как она пишет, сохранилось фото, где она — измученная, пожилая, очень худая, снята с жалко одетыми ребятишками. Директор женщина придиралась к ней, урезала зарплату, говоря, что у неё нет даже среднего образования, а не только высшего. Гимназические документы остались на Бестужевских курсах, многое было затеряно. Пришлось поехать в Москву, к бывшему своему учителю и режиссеру Н. В. Петрову.. Он выдал ей нужные документы. Все стоило больших усилий, не говоря о том, что ездить в Москву приходилось и зимой, в электричке было холодно, да и лет ей уже было не мало, под семьдесят.. Спасало Варвару Андреевну то, что по характеру она была человеком деятельным, без дела сидеть не умела, да и зарабатывать надо было, ибо пенсия была совсем мизерной. Вот она начала читать лекции о Ленине, читала их бесчисленное количество раз, сначала в Раменском, а потом в Москве. Образ Ленина — был её любимой темой.

Соседи тех мест, где ей приходилось жить, относились к ней с пренебрежением— все, что было недоступно их пониманию, вызывало отторжение, критику. Естественно, что Варвара Кострова, эта знаменита актриса, жившая в лучших гостиницах Европы, никогда раньше не заботилась о быте, она лишь учила роли, писала стихи, пьесы, пламенные статьи, но никогда не занималась ни мытьем полов, ни уж тем более тем, чтобы ходить за водой к колодцу. Однажды, качая воду, она услышала, как хозяин говорил такому же, как и он ветеринарному врачу, — «Кострова даже воду не умеет набирать, а в наше время человек должен уметь все». А другой ему ответил: «качать воду не умеет, но зато много языков знает, а мы с тобой только по-русски умеем, да и то не очень грамотно»… Она сначала и пол не умела хорошо вымять, да белье постирать, но постепенно всему научилась..

Кроме того, она совершенно не знала законов о пенсиях, хотя и сама решила пойти на пенсию, — ей назначили 46, 60 копеек, она и не протестовала. Она прекрасно понимала, что в её возрасте заниматься всем этим трудно. Варвара Андреевна еще помнила, как выколачивала пенсию для своей мамы, пенсию по мужу. Однако тогда, для мамы, надо было предъявить массу документов, и делать это пришлось через Суд. У её мамы сохранились документы о трудовой деятельности давно умершего мужа. На пенсию, отец Варвары Андреевны, вышел действительным статским советником, среди списка его бывших чинов был и «надворный советник». Народный судья, как оказалось потом, без всякого образования, на Суде ядовито спросил у дочери — «На каком дворе прислуживал ваш отец?». Она просто растерялась, ничего не ответили, в пенсии её маме отказали. Варваре Андреевне пришлось ехать в Москву самой, там все посмотрели, и все устроили. Мама начала получать мизерную пенсию.

Мама Варвары Андреевны прожила в России четыре года, прожила в тяжелых условиях, — лекарств было не достать, питание плохое, климат холодный.. Будучи человеком сильным и верующих, она никогда не роптала, — так пишет о ней дочь. Постепенно, маме Варвары Андреевны становилось все хуже, и она телеграфировала Мане в Дербент, — та, тотчас же, приехала. Они уже были вдвоем, две сестры. В августе 1958 года её мама скончалась. И вот 18 августа Варвара Андреевна отвезла маму в последний приют— на Раменское кладбище… Для того чтобы похоронить свою мать, дочери пришлось приложить нечеловеческие усилия, а ведь и самой Варваре Андреевне было лет немало.. Днем она искала гроб, в Раменском был один  — из прогнивших досок. В Люберцах нашли цельный, но длинный, удалось уговорить доставить на Фабричную. Потом перевоз на кладбище. Сама Варвара Андреевна искала грузовик, шоферы не соглашались. Пошла в исполком, ей нашли машину, грузовую, с красным и черным полотнами на борту. Маму отпели в церкви на Удельной, как на то была её воля. Отвезли на Раменское кладбище и там, бросив ком земли на гроб своей любимой матери, дочь упала на землю и встала с неё, как она пишет— «старухой». Отныне она почувствовала себя осиротевшей.

Старость

Возвратившись домой с кладбища, «под говор» своей старшей сестры, Варвара Андреевна заснула, у неё возникло ощущение, что тяжелый мрак спустился на все её существо.. Все последующие дни она проводила на кладбище, продолжая незаконченный разговор с любимой матерью. На этот раз, она действительно осиротела, ибо не было у неё человека ближе, чем мать, и даже великая Родина, которую она также называла матерью, не смогла ей заменить живого, реального человека.. Да и эта мать — родина оставалась для неё по-прежнему существом иллюзорным, хотя она так нуждалась в её объятиях. Ей нужен был покой, самый простой, человеческий, но эта мать, порождённая её собственным воображением и столь идеализированная, оставалась прекрасной Снежной Королевой, неспособной согреть её измученную душу. Потеряв свою родную мать, она потеряла и единственного друга. Все что осталось от неё, так это улыбка, обращенная к ней с могильной плиты, и эта улыбка помогала Варваре Андреевне нести тяготы жизни.. Её мама, как и хотела, умерла на своей земле.. И это было большим утешением для любящей дочери…

Тянулись долгие дни, по ночам её одолевала бессонница, и когда она не могла уснуть, то прижималась к маминой любимой березке, и это напоминало ей прикосновение знакомых рук.. Она не плакала, ибо то, что было внутри, невозможно было выразить через слёзы — в глубине её существа выл раненый зверь, и этот звериный вой она не могла из себя исторгнуть,. Она лишь сжимала до крови губы. И вот, стоя в промерзлой комнатушке, где вода в кувшине была покрыта тонким слоем льда, она, возможно, вспоминала тот день, когда шел её спектакль «Чаша горя», на котором присутствовал Иван Бунин; он говорил ей о красоте русского снега.. Ему понравилось, как она описала этот русский снег — он говорил о воздушности, о легкости русского снега, сравнивая с тем, что выпадал на его новой родине — в Грассе.. Она стояла в холоде открывшейся ей реальности и страдала от этого холода ещё больше — он пронизывал все её существо. В такие моменты, её неожиданно охватывало «космическое головокружение» — термин, придуманный ею самой — возможно, она вспоминала о марсианке Аэлите… Позже, когда она часто оказывалась в Институте неврологии в Москве, то она так и называла свое состояние «космическими головокружениями», и этот образ очень понравился лечащему профессору…

Помня о тех лекциях, которые она когда-то читала в городах Франции и Бельгии, она решила заняться лекционной деятельностью и в С.С.С.Р.. В те времена — лекции были в большой моде, ибо любая лекция, прославляющая великое прошлое и настоящее страны, была желанна и одобрялась местными властями. Порой, она читала по 4 лекции в день, ездить ей приходилась из Раменского в Москву на электричке. Так как у Варвары Андреевны была нищенская пенсия, то очень часто она ездила без билета. Об этом мне рассказывала дочь её племянницы, — Катрин, с которой мы сначала мы работали в редакции «Прогресс», а позже учились в Институте Иностранных языков. Именно она и познакомила меня со своим кузеном — Андреем Снарским.

Так вот, как только появлялся контролер, Варвара Андреевна начинала разигрывать сердечный приступ — её начинали успокаивать, давать валидол и оставляли в покое.. После того как контролер уходил, Варвара Андреевна по прозвищу «Националь» начинала хихикать и подмигивать своей родственнице, видимо, довольная правдивостью собственного перевоплощения. Варвара Андреевна до старости сохраняла легкость характера, детскую смешливость и любовь к авантюре. Очень часто она придумывала события, которых никогда не было. На какой-то лекции о французском сопротивлении, она рассказывала, как кто-то в неё стрелял, а позже сама признавалась, что это был ревнивый любовник, который якобы угрожал её застрелить..… Да и был ли вообще тот любовник…

Через несколько месяцев после смерти матери Варвары Андреевны, исполком выделил ей комнату в поселке «Красный октябрь». Секретарь исполкома заверила, что соседи будут прекрасные. Варвара Андреевна въехала в шестиметровую комнату, на станции Фабричная.. В тот же вечер, раскрыв пишущую машинку и сев печатать план очередной лекции, в коридоре закричал — сначала пропитый мужской голос, а затем присоединился и женский. А затем, их сын, боязливо постучался в дверь и спросил, долго ли Варвара Андреевна будет « стучать » на машинке… Было девять часов вечера. Тонкие, уже немолодые пальцы этой женщины прикасались к клавишам машинки, — трудно даже и представить, что столь легкие прикосновения могли разбудить маму того мальчика… Мама мальчика жаловалась, что печатание на машинке мешало ей спать… Вспоминая атмосферу коммунальных квартир, могу сказать, что классовая борьба на этих кухнях была неумолимой, и не потому что сыпали друг другу что-то в кастрюли, а потому что внутри у многих была ненависть к тому, кто, как им казалось, не принадлежал к их «сословию». Вот это и оказалось проблемой для Варвары Андреевны, — она даже и представить такого себе не могла — ведь страна, в которую она вернулась, была для неё страной полного равноправия и братской любви…

На старости лет, Варвара Андреевна, возможно, и жалела о том, что не было собственных детей, но она служила искусству, а свои материнские чувства отдала черноглазой девочке-—  племяннице, а впоследствии и своим внучатым племянникам — Кате, Тане и Васе. Именно с Катей мы учились вместе в Институте, именно она шила мне платья, вязала свитера; француженки с детства были приучены к рукоделию, во всяком случае, в те времена. Даже моя мама научилась вязать у другой француженки русского происхождения,  — она была библиотекарем в моей французской спецшколе № 2, носившей имя Ромена Роллана. Васю, Варвара Андреевна очень любила, он был талантливым мальчиком, учился в Художественном училище, как и её собственный папа, а потом заболел, проблемы с психикой, и это напомнило Варваре Андреевне о болезни и смерти её любимой сестры Верочки.

Варвара Андреевна постоянно что-то делала, а шел ей восьмой десяток.. Однако деятельность не компенсировала отсутствия отношений более близких, она говорила неоднократно, что очень любит свою семью, но что они разделены «сотнями лет восприятий». И вот, в один прекрасный день, уставшая и замерзшая, все в той же электричке, следующей из Раменского в Москву, она встретила пожилую даму. Как выяснилось из разговора, эта дама также училась на Высших женских Бестужевских курсах.. И эта встреча была чудом и радостью для Варвары Андреевны. Новая знакомая рассказала ей, что бывшие бестужевки собираются постоянно, и это с 1973 года. В 1978 году Варвара Кострова отпраздновало со своими новыми подругами столетний юбилей курсов. Возраст новых подруг был от 80 и более. Именно в Москве, Варвара Андреевна стала с ними встречаться, они подружилась, и эта дружба, с близкими по духу людьми, скрасила её оставшуюся жизнь.

Однажды, направляясь к станции, чтобы поехать в Москву на очередную лекцию, она упала и осталась навсегда калекой. Но и это испытание не сломило Варвару Андреевну, — даже в этом несчастье она нашла свое счастье — начала писать воспоминания.. Врач сразу её предупредил, — оперировать нельзя, ибо она может умереть на операционном столе от наркоза.. И вот тогда, лежа в больнице, она вспомнила, как, в Швейцарии, она боролась за свою жизнь — боролась самовнушением, веря в то, что любой организм обладает силой самоизлечения… И как она пишет в своих воспоминаниях, — она стала «приказывать» своему организму стремиться к выздоровлению. И произошло чудо. В один прекрасный день, врач ей сказал, что перелом шейки бедра сросся и что она может возвращаться домой… Все эти премудрости организма она познала, будучи в Европе, и часто использовала самовнушение. Каждое поколение как бы открывает «заново» нечто, что уже существовало. Это как «заново изобретать велосипед», а велосипед уже давно изобретен. Вот Варвара Андреевна почти сто лет тому назад знала то, что, для многих из нас сегодня звучит, как нечто новое и сенсационное……

В начале 20 века, также как и сейчас, существовало увлечение духовными практиками: йога, антропософия, теософия.  В Европе был тогда известен Гурджиев с его теорией вечного повтора, Кришнамурти приезжал со своими лекциями в Бельгию, приезжала и Блаватская, был известен антропософ Рудольф Штайнер со своей «Eurhytmie», что означает стройность, такт, благозвучие, размеренность ритма в музыке, в танце и в речи. Свои лекции Рудольф Штайнер читал в 20 годы, именно он изобрел направление, которое позволяло создать Новое Искусство Движения, соединяющее в себе музыку, поэзию, пластику. И все это в пространстве спиритуализма… Уже тогда, в 20 годы, выступая на мировых сценах, Варвара Андреевна овладевала этим искусством. Она сама пишет в своих воспоминаниях, что много занималась собственным телом, изучала разные практики… Когда-то, на пляже, она увидела совершенно обнаженную красивую женщину, вышедшую из воды — она шла естественной и величественной походкой, как бы и не замечая собственной наготы… Это было великое зрелище — гимн женской красоте. И вот это воспоминание, намного позже, помогло Варваре Костровой создать образ Леды.…Рассказ «Леда» был посвящен Анатолием Каменский своей жене Варваре Костровой. В «Леде», он дал образ женщины будущего, Леда в исполнении Варвары Костровой была подобна Афродите, выходящей из морской пены, — она несла свою наготу, как символ вечной красоты, свободы и гармонии… Она и была этой Красотой.

В конце жизни Варвара Андреевна думала  — ибо не могла не думать об этом — какие ошибки были сделаны ею самой. Она считала, что она закопала свой талант. Однако самой большой ошибкой, по её же словам, была встреча с Анатолием Каменским, — эта встреча изменила весь её жизненный путь. Здесь мы можем лишь догадываться о том, что она имела в виду.… С Каменским, — помимо брака и творчества, их связывали, как видно, и другие «обязательства». Получается, что в эту « игру » её втянул талантливый и наивный драматург…

Она пишет, и о том, что сожалеет, что играла Леду, — не думаю, что это было действительно так, ведь она была человеком своего времени и не могла не увлечься образом женщины будущего. Она не скрывает, что «красивые и фантастические идеи Леды» увлекли её…Да и как можно было не увлечься этим образом.. «Я презираю вашу отвратительную комнатную любовь с её приспущенными фитилями ламп, презираю ваш узаконенный прозаический разврат с его так называемыми медовыми месяцами и первыми ночами, презираю затасканные уличные слова: "любовница" и "любовник". И как вам, мещанам с надутыми лицами, стыдно видеть ваших голых жен и дочерей, так мне стыдно при одной мысли, чтобы я позволила когда-нибудь умолять себя о поцелуях, позволила бы раздевать себя дрожащими руками» - говорила Леда. Эта красавица — героиня ходила обнаженной по «идейным соображениям»… Это был образ новых отношений между мужчиной и женщиной. И как писали в прессе, — артистка Кострова «играла Леду с достоинством королевы». Эта пьеса принесла Варваре Костровой успех, после этого её стали приглашать в театры Германии, Австрии, Чехословакии. Именно после этой пьесы, как она пишет, началась эпоха «кочующей актрисы»; она приезжала в Москву, а там её ждали новые ангажементы. Вот тогда она и связала свою судьбу с судьбой Анатолий Каменского.

Вернувшись в Москву, она не стала бороться за то, чтобы снова играть, у неё больше не было сил, да и то, как встретили её люди, оскорбило чувство достоинства этой гордой женщины; ей пришлось выслушать немало укоров.. Она вспоминала и свою поездку в Дербент — возможно, эта поездка подорвала её здоровье, но она не могла не поехать туда, ибо там жила её тяжело больная старшая сестра — Марии Андреевне, которая так хотела повидаться со своей матерью, вернувшейся из Берлина.

Однако она прожила долгую и интересную жизнь, умерла в 1985 году, после себя она оставила воспоминания, которые были напечатаны лишь в 2006 году, в Санкт-Петербурге. Именно эта книга воспоминаний приехала ко мне в Брюссель накануне Новогодних праздников 2018 года, мне прислала её из Москвы моя кузина Катя, и это был настоящий подарок. Прочитав эти воспоминания, я сразу же почувствовала, что должна написать об этой женщине и о том, что сама помнила о ней и её семье... Я не ставила перед собой цель опровергать что-то из сказанного ею, нет, мне просто захотелось прояснить некоторые исторические моменты. Не надо забывать, что писала она эти воспоминания в СССР, так что о многом говорить еще не могла, а, возможно, и не хотела.. Оставим за ней это право…К тому же с тех пор многие архивные данные были открыты, многие написали собственные свидетельства о той эпохе, о которой пишет сама Варвара Кострова.

Судьба самой старшей сестры Варвары Андреевны оказалась трагичной: оказавшись в Дербенте, в этом маленьком грязном городке на берегу Каспия, со своим сыном и внуком, она столкнулась с тяжелыми условиями жизни и с чудовищным для её здоровья климатом. Она познала трагедию матери: её сын Станислав Снарский погиб в расцвете лет, ему было около 46 лет — умер он при странных обстоятельствах: его нашли мертвым на берегу моря, во время какой-то экскурсии с учениками.. Самое главное, что вот это убийство, а это было убийством, никто и никогда не расследовал — не хотели.. Внук Марии Андреевны — Андрюша учился в Ин-яз е; до нашей регистрации он жил в институтском общежитии, в Москве.. Был он тогда студентом переводческого факультета. Вскоре после его переезда к нам в 14 метровую коммунальную комнату, начал звонить какой-то «Владимир Иванович»; после этих звонков Андрей с ним встречался, возвращался веселеньким, ничего особенно не рассказывал…

А будучи в Дербенте, я была свидетелем того, что сам Станислав Снарский — отец Андрюши, был вызван в Москву по каким-то делам. Хотя какие дела могли быть в Москве у учителя французского языка средней школы… После неожиданной смерти отца, мой бывший муж был в чудовищном состоянии и звонил вот тому самому «Владимиру Ивановичу», надеясь, что он поможет… Никто ни в чем не помог, и вскоре бабушка Андрюши, та, которая заменила ему «исчезнувшую» маму, умерла от горя… Ну, а Андрея, который начал после убийства отца, всё больше и больше выпивать, вскоре, исключили из института за какую-то ерунду.. Помню, что когда мы разводились, а это почему-то надо было делать тогда через Суд, то судья-женщина вдруг его спросила «Почему это вы родились в Париже?». Он весь внутренне сжался, стиснул зубы и потупил глаза в пол — чтобы не нагрубить. И хотя это был уже развод, мне самой стало не по себе от этого бестактного и жестокого вопроса… Мне было его жалко, было жалко тогда, а сегодня тем более жалко. Да, Париж «преследовал» его, да и не только его..

Когда меня распределили после окончания Института на работу в Алжир, в качестве переводчика, то я даже и не подозревала, что сам факт рождения в Париже уже бывшего мужа, наложит запрет на любые поездки за границу… Не забыла я и той встречи в в отделе кадров в
Г. К. Э. С., — увидев мою автобиографию, приятная черноволосая дама посмотрела на меня сочувствующие и сказала, что никуда меня не выпустят. Помню ещё, что Андрей очень боялся, что мама его выпишет с жилплощади, но мама этого не сделала, — он оставался у нас до тех пор, пока сам не решил переехать. Уже отец моего будущего мужа, человек тогда известный и очень добрый, сказал моей маме: «Не губите жизнь парню, пусть будет у вас прописан». Тогда этот известный московский адвокат еще не знал, что дает совет матери будущей жены своего сына…. Вот так странно переплетаются судьбы. Андрея Снарского я больше не видела, а общий с ним институтский друг сказал, что видел его как-то на вокзале, — он уезжал куда-то, на север — в тот край мёрзлой земли, где так трагически закончилась жизнь писателя Серебряного века — Анатолия Каменского. Хотел ли он этим поступком намекнуть своей двоюродной бабушке — Варваре Костровой, что великое «воссоединение с Родиной» не состоялось. Да и сама Варвара Кострова, в конце своей жизни, поняла, что согласившись играть роль в чужой пьесе, она не смогла воспользоваться теми дарами, которыми её так щедро наградила природа. И всё же она прожила долгую жизнь, и жизнь эта была необычной, яркой, полной приключений, трагедий, страданий и любви. Она познала всю палитру человеческих чувств и умерла на 93 году жизни.. Так закончилась жизнь великой актрисы Серебряного века — Варвары Костровой..

Эпилог

Париж, январский солнечный день, набережная Сены, молодые каштаны протягивают свои хрупкие ветви к зимнему небу, — в воздухе пахнет уже приближающейся весной; совсем скоро юные деревца покроются молодой листвой и будут нежно шелестеть, склонившись над водами Сены. И город вечной красоты воспрянет после зимней спячки.. Когда-то Анатолий Каменский писал в своем рассказе «Париж»: «Да, ведь, это же его родной Париж, Париж, впитанный с детства уже в далекой России, вместе с курьезными заводными игрушками, песенками, гувернантками, истрепанным томиком "Mis;rables" и даже учебником Марго. Это милый русскому сердцу Париж, живущий на улице, бегущий от перекрестка к перекрестку, ко всему бесконечно любопытный, где все со всеми знакомы, и у всех какой-то общий необыкновенно добрый дядя и очень полная добрая тетя и даже страшная "собака садовника" совсем не больно кусает. И как бы бешено ни мчались автомобили, как бы яростно ни выкрикивали газетчики "La Presse" и "La Patrie", как бы угрожающе ни скашивали взгляды монмартрские сутенеры, Париж весь живет какой-то общей семьей, и никто никого и ничего не боится». Покидая Париж в 1951 году, Варвара Кострова вспоминала о тех, кто любил Париж — вспомнила и строки Маяковского:
«Париж бежит, провожая меня,
В своей Невозможной красе.».

Она жалела, что столь торопливо должна покинуть этот город, — не так хотела она проститься с ним; она полюбила Францию и французов. А в тот день своего прощания с ним, она знала и чувствовала, что больше никогда его не увидит — ни его его каштанов, ни мостов, соединяющих два берега Сены, ни ту загадочную атмосферу, которая угадывается за тяжёлыми гардинами высоких окон старинных особняков. Она ощущала всеми фибрами своей души, что и этот город, и её жизнь в нем остались позади.

Она думала и о своем бывшем муже и друге — Анатолии Павловиче Каменском, об этом талантливом писателе, которого часто сравнивали то с Куприным, то с Чеховым, — Александр Блок говорил, что его «острый глаз писателя был проницательным, он умел улавливать и передавать всю сложность человеческой природы ». Она помнила и тот день 1933 года, когда он пришел, чтобы проститься. Она тогда ещё жила в особнячке художника Луи Барийе, — это была их последняя встреча. Глядя ему вслед, со своей террасы, она видела удаляющуюся спину — сгорбленный и уставший он шел навстречу собственной трагической судьбе. Талантливые и прекрасные, они попали в капкан эпохи, которая всё корежила на своем пути.

Выйдя из дворика того самого особняка, построенного в 1931 году, в стиле модерн, на улицу Vaugirard, я подняла голову к зимнему голубому небу и подумала, что, возможно, и в тот день, когда она покидала этот прекрасный город, день был солнечным и приветливым -— он посылал ей свою последнюю улыбку любви и восхищения.

©Элеонора Анощенко, январь, 2018, Париж