Не романтический роман главы 12-13

Глава12
Олеся, тихонько, не постучав приоткрыла дверь в комнату и заглянула в неё, точно надеясь застать маму не в постели, а в кресле или на диванчике. Но мама лежала, как и вчера , в своей постели, абсолютно неподвижно, закрыв глаза и вытянув руки вдоль туловища. Девушка зашла и вполголоса поздоровалась с ней:
-Добрый день, мамочка! Сняв с плеча увесистую сумку и положив её на диванчик, Олеся подошла к маме и поцеловала ту в щёку. Не обращая внимания на тишину, как ей казалось, звенящую в ответ, она бодрым голосом продолжила:
- Я внизу медсестру встретила, помнишь, ту, что тебе понравилась, она мне рассказала, что тебя вчера искупали и бельё поменяли на свежее. Честно говоря, я сегодня уже собиралась с ними поговорить об этом. Да, она ещё сказала, что завтра к тебе массажист придёт - говоря всё это тоном, максимально беззаботным, девушка подошла к окну и раздвинула шторы. Солнечные лучи, ещё так недавно заточённые в свинцовые казематы туч, но уже обретшие свободу, радостно ворвались в комнату, до сей минуты унылую и даже скорбную, неся с собой если не жизнь, то уверенную надежду на неё.
- Смотри, мамочка, какая красота после дождя.  Но, лежащая на кровати, никак не выказывала своего участия в разговоре. Тогда Олеся вытащила из сумки роман и забираясь на диванчик с ногами вновь обратилась к ней:
- Прости, я одну главу без тебя прочла. Но там, кажется ничего важного, просто сон про бабушку и про дядю Вову. Едва она договорила эту фразу, как взор её уловил чуть заметное движение, проскользнувшее по лицу мамы. Олесе показалось, что ресницы её слегка дрогнули, а глазные яблоки под тонкой кожей век сдвинулись, словно она пыталась посмотреть, не открывая глаз. Увиденное, скорее всего, могло бы напугать девушку, если бы дело происходило ночью, но в свете дня, она легко убедила себя, что ей показалось. На всякий случай, Олеся помотала головой, что б выкинуть из головы «всякую дурь», и принялась читать.

После странных видений Вероники Павловны было совершенно не удивительно, что и это утро для неё было совсем не ранним. Несмотря на то, что ей больше ничего ночью не приснилось, настроение у писательницы было подавленное. Она взяла телефон и сделала то, что делала всегда, когда чувствовала себя одиноко и не уютно – написала Оле, единственному близкому её душе человеку, и назначала встречу в кафе. Оля откликнулась сразу коротким »ок». Собираясь на встречу с дочерью, Вероника Павловна, вспомнив о вчерашней записке дяди Вовы, полезла в сумку и нашла её. Листок был немного смят, но номер и текст читались отлично. У неё не осталось и тени сомнения в том, что написавший эту записку и называющий себя дядей Вовой человек, был знаком ей много лет назад под другим именем и играл в её жизни очень важную роль. Неожиданно память, как полноправная хозяйка нынешнего положения писательницы, стала открывать свои потаённые кладовые, из которых являлись на свет перед   Вероникой Павловной люди   давно, как ей казалось, умершие и похороненные её прошлым навсегда. Плакать она уже не могла. Видимо вчера весь запас её слёз иссяк. Она молча сидела на диване, откинувшись на его спинку, безвольно раскинув руки и закинув голову с устремлённым в потолок взглядом и вспоминала …
Ей слышался молодой мужской голос, словно  доносящийся до  неё  издалека:
-Ника! Она тут же увидела себя совсем молоденькой, в синем, новом платье кружащейся перед зеркалом.
- Это бабушка тебе купила? – продолжал голос.
- Да, красивое, правда? -  ещё не видя вопрошающего, отвечала Ника
- А с этим будет ещё красивее.  Оторвав взгляд от зеркала, она повернулась на звук голоса. Это был Виктор.
- Странно, что он не отразился в зеркале- промелькнуло в голове писательницы, но Ника этого не замечала
 – С днём рождения тебя, - протягивая ей золотую цепочку с жемчужиной в золотом обрамлении, ласково сказал он и, притянув девушку к себе, поцеловал.
- Ой, красотища какая! – рассматривая подарок широко распахнутыми глазами, воскликнула Ника. - Спасибо! Люблю, люблю, люблю! - твердила она, зацеловывая смущённого улыбающегося Виктора.
-Погоди…, посмотри, как к твоему платью подходит. – Прикладывая украшение у груди именинницы, продолжал молодой человек. - Всегда надевай с этим платьем.
Раскрасневшись от возбуждения, Ника вновь повернулась к зеркалу.
-На, помоги. – Весело скомандовала она, протягивая кулон дарителю. Когда же украшение заняло уготованное ему место и замочек сомкнул цепочку на её шее, девушка, непроизвольно коснулась пальцами кулона, точно желая ещё раз убедиться, что это не сон, затем, она повернулась к Виктору, положила руки ему на плечи и серьёзно глядя прямо в его сине-зелёные глаза, сказала клятвенным тоном:
-  Я никогда с ним не расстанусь.
Вероника Павловна, всё ещё находясь в плену своих воспоминаний прошептала:
-Его подарок.
 И, точно очнувшись, резко распрямилась и, растеряно глядя по сторонам, спросила, очевидно, саму себя:
- Где же он? Где же он может быть? С этими словами она отправилась в спальню и стала поочерёдно выдвигать ящики комода, судорожно шаря по ним, безжалостно выкидывая вещи, но в пылу поиска, даже не замечая этого. Позже, вспомнив о, подаренном мужем ей на первую годовщину свадьбы, зеркальном шкафе для хранения украшений, она подошла к нему и, нервно дрожащими пальцами, открыла собачку замка. На чёрной бархатной обивке, давно не видящие света, засияли различные украшения, о которых она уже давно успела позабыть. Среди всего этого блестящего многообразия были ожерелья, украшенные тяжёлыми камнями, янтарные, жемчужные, коралловые и бирюзовые бусы, подходящие к ним серьги, браслеты и кольца. Кроме того, на полочках шкафа находилось несколько стареньких цветного бархата коробочек и крошечный свёрток из пожелтевшей салфетки. В коробочках оказались золотые серьги мамы Вероники Павловны, кулон в виде медальона с выгравированным крестиком, который до последнего дня носила её бабушка и их с мужем обручальные кольца. Почти без надежды, развернув маленький свёрток, писательница обнаружила, тот самый жемчужный кулон на тонкой золотой цепочке. Она мысленно поблагодарила мужа, за сохранность этой реликвии, так надолго ею позабытой. Только теперь, Вероника Павловна, почувствовала невероятное облегчение. Она долго любовалась своей находкой то, рассматривая её на весу в солнечных лучах, то перекладывая из одной ладони в другую. В конце концов, в волю насладившись созерцанием своего внезапного приобретения, наша героиня раскрыла замочек украшения и вновь застегнула его, когда цепочка с кулоном сомкнулась кольцом вокруг её шеи. Теперь, она твёрдо решила не расставаться с ним. Нежно поглаживая рукой своё вновь обретённое сокровище, которое, точно согревала ей грудь, писательница опять зашла в спальню и стала одеваться для встречи с дочерью.
Через пару часов она уже сидела за столом уютного кафе и смотрела за окно, пытаясь в сутолоке уличной жизни угадать знакомый силуэт Ольги. За окном заметно стемнело. Свет жёлто оранжевых фонарей заливал улицу неестественным тёплым светом и делал лица, торопливо спешащих мимо прохожих похожими на маски. Глядя из тёплого кафе на холодную улицу с бесконечным потоком людей, Вероника Павловна задумалась, что, наверное, было бы очень здорово иметь возможность — вот так сидеть и смотреть на свою жизнь, со стороны, как зритель. Угадывать её повороты, заранее предсказывать ошибки, предостерегать саму себя, при этом находиться в полной безопасности и комфорте. А может всё так и есть? … Не успела она завершить свою мысль, как услышала:
- Мам, привет! -   за приветствием последовал поцелуй.
- Приветик, родная! Как ты мимо меня прошла? Я тебя выглядываю, выглядываю…-
- А я тебя, через окно увидела, раз помахала, два помахала, вижу – не реагируешь, думаю: ну ладно, всё равно сейчас встретимся. А я сразу с работы, голодная, просто ужас.
- Выбирай – подвигая дочке папку с меню, отреагировала дама. - Как дела у тебя, как дома?
 Оля не успела ответить, потому, что именно в этот момент к столику, за которым сидели наши героини, подошла официантка и они, точно, вдохновившись её появлением, стали  делать заказы, оживлённо советуя друг другу блюда, которые уже когда-то пробовали. После того, как с заказами было покончено, и официантка удалилась на кухню, Вероника Павловна повторила свой вопрос:
- Как дела дома, как на работе?
- Всё нормально, мам. Хотим с Вадиком   летом в Венецию полететь. На работе тоже всё не плохо, на следующей неделе, у нас новый зав отделения выходит, переполох, все волнуются, разговоры, сплетни… а я слышала умный мужик и врач грамотный, порядок любит. Так, что мне бояться нечего.  А у тебя как дела? Что случилось то?
- Так, ничего особенного.  Просто бабушка мне приснилась.
- Что ж ты раньше не сказала? Надо было вино заказать, помянуть.
- Да, не надо. Не любила она вина.
- А, что она любила?
-Компот яблочный. Знаешь, Оленька, у меня из головы всё разговор наш не идёт.
- Забудь, мамочка, всё в прошлом.
Вероника Павловна, взяла дочь за руку и, посмотрев в глаза спросила:
- Что ты решила с Вадимом?
Высвободив руку и отведя взгляд в сторону, делая вид, что ищет официантку, Оля беззаботно ответила:
-Я ж сказала, в Венецию собираемся, туроператора подбираем, гостиницы смотрим…
Заприметив официантку, Ольга, помахала ей и подозвав её, спросила:
- А у вас компот яблочный есть?
- Есть, - несколько удивлённо ответила та
- Тогда добавьте графинчик к нашему заказу. Официантка кивнула и что - то записала в блокнот.
- Какой миленький кулон, купила? – спросила Оля, глядя на украшение мамы.
- Нет. Это подарок из прошлого. Случайно нашла в зеркальном шкафчике. Нравится? – точно хвастаясь, спросила Вероника Павловна
-  Очень миленький. Никогда его раньше не видела, сейчас такие не делают.
- Какие такие?
-Изящные. Правда, очень красивый. Папа дарил?
- Нет, другой человек. Этот ответ очень удивил Олю. Она посмотрела на маму вопросительно и недоумённо одновременно. Всю свою жизнь девушка и представить не могла, что у кого-то из родителей могла быть связь на стороне. Но ответ матери дал ей повод усомниться в этом. Родители не скрывали от Оли, что когда-то у отца была жена, но задолго до их с мамой встречи она утонула в путешествии, на каком-то круизном лайнере. Подробности этой истории девушку никогда не интересовали. Мама же была слишком молода, когда познакомилась с отцом и, как казалось девушке, безоглядно влюблена в него. Мысль о том, что её мать имела любовника при жизни отца, потрясла девушку. В надежде, что кулон подарен недавно, кем-то из её почитателей, она спросила: 
- У тебя, что появился любовник?
-Ты с ума сошла, Ольга! Это так пошло! Как ты могла? Нет у меня никакого любовника!
- А при папе был?
Оля была взволнована и даже несколько раздражена. Вероника Павловна, пожалев, что сказала правду, решила больше ничего дочери не рассказывать.
- Да, что с тобой, в самом деле? Что за фантазии. Это бабушка мне подарила. Я сегодня, случайно нашла. Сама про него забыла.
- Прости меня, пожалуйста – сказала, покраснев и глянув на мать исподлобья Оля, принимаясь за еду - сама не знаю, что на меня нашло.
Они больше не возвращались к этой теме, но и разговор на отвлечённые темы тоже не клеился. Вечер прошёл скучно. Обе женщины спешившие на эту встречу со жгучим желанием поговорить о чём-то глубоко личном, что было спрятано в самых укромных уголках их душ и требовало немедленного обнародования, теперь, оставшись наедине и имея все условия для такого разговора, избегали его всеми возможными способами, оказавшись не готовыми к откровениям друг друга, поэтому, когда вечер был окончен и настала пора прощаться, обе вздохнули с облегчением.
На обратном пути из кафе и даже уже находясь дома, Вероника Павловна всё думала: как же могло так получиться, что она не рассказала дочери то, для чего, собственно и назначала эту встречу. Писательница долго и безуспешно, пыталась вспомнить тот момент вечера, когда что - то пошло не так. Эти размышления, каким-то странным образом, вернули её к воспоминаниям о сне, а потом и о бабушке. И тут в памяти Вероники Павловны всплыл один случай, который произошёл, когда ей было лет шестнадцать или семнадцать, и она ещё училась в школе. Ранней весной, едва сошёл снег, они с бабушкой пошли на кладбище. На подходе к воротам, им встретились несколько женщин, идущих то ли с кладбища, толи со двора часовни, что находилась за кладбищенским забором. Все они были в потрёпанной грязной одежде явно с чужого плеча, с красными и, казалось, раздувшимися лицами, одним словом с такими, при виде которых хочется отвернуться. Ника так и сделала. Неожиданно, одна из женщин подбежала к бабушке и схватила её за рукав. Как ни странно, было девушке в тот момент, но бабушка руки не одёрнула, а полезла в сумку за кошельком и, достав из него зелёную бумажку трёшки протянула её, не твёрдо стоящей на ногах, женщине со словами:
- Не стыдно тебе, Наташка? Посмотри на себя, разве так можно?
-Это ты меня стыдишь? – развязно ответила та вопросом на вопрос, грубо выхватывая из рук бабушки трёшку. А не ты мне со своей доченькой жизнь сломала? Теперь любуйся на свою работу! Что не нравится? Да ты глаз то не уводи…
Бабушка, как показалось тогда Нике, виновато опустила голову и, понизив голос ответила:
-Ты, что ж теперь, до конца жизни нас проклинать будешь?
- А что, кто-то вам спасибо говорит? Может муж мой, который по вашей милости в могиле лежит или я вас благодарить должна, что одна осталась, что сынок мой света белого не увидел?  – при этом женщина подняла рукава и Ника, которая пряталась за спиной бабушки, выглянув, отчётливо увидела шрамы на грязных запястьях женщины.
 Увиденное, очевидно, не произвело на бабушку столь сильного впечатления, как на Нику, возможно от того, что видела она эти шрамы уже не в первый раз.
- Что ты мне шрамы свои показываешь. Не ты первая, кого муж бросает, и никто тебя не заставлял себе вены резать. Мужиков много, другого бы нашла. Ко мне пришла бы, я бы помогла, если сама мужика удержать не можешь – рассержено и даже грубовато отвечала бабушка.
- Ты мне помогла бы? – разделяя каждое слово, спросила женщина и, при этих словах резко, отшатнувшись от бабушки, точно бабушка была прокажённой, а она только что это заметила. - Сколько на кладбище лежит тех, кому ты помогла? Что, может думаешь, что меня там не хватает? Нет, меня Бог из могилы вытащил, не для того то бы ты меня туда уложила!
Неожиданно женщина, повернулась к Веронике и оказалась так близко к ней, что девушка хорошо рассмотрела её лицо, похожее на розовую с фиолетовыми паутинками подушку. Опухшие веки её, складками нависали над изрядно поблекшими утопленными, в этой подушке   белёсыми глазами, которые, как показалось Нике, были настолько обесцвечены алкоголем, что ничего не выражали. Вдобавок ко всему от женщины ужасно пахло пивом и немытым телом.
- Ты следующая будешь, если от них не отделаешься – одарив Веронику размытым взглядом, почти прошипела женщина и, бросив в бабушку скомканную трёшку, отвернулась и пошла пошатываясь, догонять своих подруг.
Ника подняла трёшку и отдала бабушке. Та, разгладила её, встряхнула и, положив обратно в кошелек, молча продолжила путь.
- Это кто? – спросила Ника, стараясь не отставать.
Бабушка шла угрюмо глядя себе под ноги. Услышав вопрос Ники, она остановилась и, серьёзно посмотрев на неё, ответила:
- Дома поговорим.
Никогда раньше, для Ники, время на кладбище не тянулось так долго. Придя же домой и, помыв руки, девушка напомнила бабушке её обещание.
Глава13
Бабушка никогда не заставляла долго себя упрашивать. Посмотрев на Нику оценивающе, точно примеряясь, достаточно ли та взрослая для такого разговора, она со вздохом села на свой любимый табурет и начала рассказ:
-С чего и начать то не знаю – и, махнув рукой, продолжила – С самого начала начну. Проклятие в нашем роду на бабах. Откуда повелось, даже и не знаю. Может с западной Украины? Вроде бы наши корни оттуда. Женщины у нас все красивые, умные, хозяйственные, как на подбор, только счастья ни у кого нет. И мужики у всех рано помирают.
Нике очень хотелось спросить о маме, неужели проклятие распространялось и на неё, как всех женщин в роду? В душе Ника всегда считала, что родители были счастливы, ведь они даже умерли с папой в одни день, как в сказке, однако известие о каком-то неведомом проклятии внесло в уверенность девушки некоторое сомнение. Но, помня, что бабушка страшно обижается, когда её перебивают и, вполне, может передумать рассказывать, Ника сдержалась и вопроса не задала. Поймав на себе любопытный взгляд внучки, бабушка продолжила:
Кто- то крепко наших женщин проклял. Не умеют наши бабы любить по -  человечески. И вот, что интересно влюбляются, они, почему-то всегда в женатых и, пока на себе не женят, не угомоняются. А любят то как, точно бес в их сердце вселяется. Голову теряют, до одури. Одним словом, как одержимые становятся. Вот эта, Наташка, что сегодня встретили - была первой женой твоего отца. Видела б ты её тогда: и видная, и ладная, и семья у них хорошая была. А мама твоя, Люда, как увидела Павла, мужа её, так всё, пропала девка! Она у меня девка красивая была, ещё какая красивая. - задумчиво вздохнула бабушка - только Павел на неё не смотрел. Зачем ему? У него жена – умница-красавица. А Люда, с того дня, как увидала его, точно сумасшедшая стала. Глаза стеклянные и только он в голове. И про жену ничего слышать не хочет.» Мой», говорит и всё. В нашем роду все женщины ведуньями были: травки знали, заговоры всякие, ну и гадали, конечно же, ворожили. А это – большое искусство, Ника, и не всем это искусство по зубам. Тут, кроме знаний, ещё и способности иметь надо. Гадать, да ворожить Людочка не хуже меня умела, я ж её сама научила, а способности у неё от природы, «будь здоров», какие были. Так, что в том, что знания наши, семейные не пропадут, я была уверена. Только, когда она в Павла –то влюбилась, меня слушать совсем перестала. И сколько я её просила, что б отстала она от него, ан нет, приворожила всё-таки! И всё молчком, мне ни звука! Но я-то знаю, когда мужик под чарами, а когда нет. Столько хороших парней на неё заглядывалось, сватались даже двое, только она и слышать ничего не хотела. А отец твой, уходить из семьи не хотел, Наташка уже на сносях была…. Бабушка перекрестилась, пробормотав какую-то молитву себе под нос и продолжила: -А после ворожбы, мужик сам не свой становится. Дома всё ему не так, всё не эдак и жена, какая б золотая не была, только бесить будет. До кулаков дойти может. Вот и Павел не устоял, решил к матери твоей, Людмиле, уйти, а Наташка, с пузом на порог выскочила, что б помешать ему, только привороженного то мужика, разве кто-то удержит? Он её толкнул в сердцах, что б с дороги убрать и ушёл. Может сильно толкнул, а может от раны душевной, любила она его сильно, только у неё скоро, мальчонка мёртвый родился. Павел то с Наташкой развёлся и на Люде моей женился, она уже тобой беременна была. Правду сказать, с того дня она даже карт в руки не брала и всё в церковь ходила, хоть и на работе неприятности были, а она всё грехи замаливала. Вот и замолила.
Бабушка замолчала и, вздохнув, посмотрела на внучку. Та сидела, широко раскрыв глаза, и вопросительно смотрела на бабушку.
- Это папа Наташиного мальчика убил? Сына своего, значит?
- Да, Бог с тобой, доченька! Наташка сама виновата, что лезла под горячую руку. О ребёнке думать надо было, а не о мужике.
-  Она ж его любила, бабушка – жалобно, почти плача проскулила Ника, и подбородок её задрожал.
Бабушка, кряхтя, встала с табурета и, подойдя к внучке, обняла её, прижав к своей мягкой груди.
 - Проклятие это такое, доченька. Вот и у меня не лучше было. Всё, вроде, понимала, а поделать с собой ничего не могла. Потому не буду я тебя ничему учить, может хоть тебя это проклятие пощадит.
Вероника обнимала бабушку и горько плакала. Весь мир её словно перевернулся. Мама и папа, которых она всегда вспоминала с теплом теперь казались ей монстрами и убийцами.
-  Не пойду я к ним больше на кладбище - задыхаясь от слёз, сказала Ника, чувствуя себя преданной и раздавленной.
- Да, что ты, доченька? Так нельзя даже думать. В чём они виноваты? Не по своей же воле! Погоди ка, воды принесу. Бабушка достала кружку и, налив воды из крана, протянула Нике. Та с жадностью вцепилась в неё дрожащими пальцами и стала пить, успокаиваясь, как ей казалось, с каждым глотком.
- Ох - продолжила бабушка - такое с каждым случиться может. Вот я, чуть старше тебя была, когда к нам, на автобазу новый шофёр пришёл. И не красавец, и женатый, и дети мал мала меньше, а на меня как накатило. Вот увижу его, так сердце и заходится. И не объяснишь. Ночи белугой реву, руки не слушаются, ноги не слушаются. Мне мать про жену его и детей, а я слушаю, да не слышу, только он в голове. Не выдержала, да и приворожила его, горемычного.
- Почему горемычного? - всхлипывая, спросила Ника.
- Да потому, что не честно это. Да и не любил он меня по-настоящему, приворожила, заговорила его, чтоб ушёл ко мне, что б любил только меня. Вот он и ушёл, только радости от того не было. Пить он стал. А, как мама твоя родилась, так он, аккурат через три года, в аварию попал. Вот так Бог то наказывает. И мужа потеряла, и дочку. Я тебе потому это всё рассказываю, что бы ты осторожней была и мужиков женатых десятой дорогой обходила. Нельзя женатых любить, за них Господь скорбит! А нам, так особенно! Проклятие на нас доченька, проклятие – повторила бабушка и крепко прижала Нику к себе.

  Олеся отложила роман, взглянула на маму, заметив, что солнечные лучи вот- вот доберутся до её лица, встала с дивана и направилась к окошку поправить шторы. Вид, открывающийся из окна маминой комнаты, привлёк её внимание, и она посмотрела вниз. Окно выходило во двор. Человеку, привыкшему из своих окон видеть проезжую часть или асфальтированную улицу, такой двор больше напоминал бы парк. Было что- то невероятно трогательное и щемящее в облике этого парка. Мокрые, после дождя деревья, вяло шелестящие на ветру своей, ещё упругой, но стремительно теряющей жизненную силу, листвой, уже церемониально торжественно, меняли свой зелёный наряд на, столь же недолговечные, золото и медь. Дикий виноград, изящно обвивающий их массивные стволы и расползающейся по стенам забора, отгораживающего двор от улицы, причудливым узором, призывно алел и багровел, дополняя и скрашивая уходящую натуру, так внезапно печально, закончившегося лета. На сиротливо жмущихся к кустарникам скамеечках уже лежали ржавые листья, точно приклеенные, недавним дождём, а в грустных серых лужах отражалось, уже совсем не жаркое солнце. Со двора, в комнату, чуть слышно, проникал лёгкий запах сырости и прели. Осень, ещё только вчера первоначальная, сегодня уже решительно распрощавшись с наивной юностью и оставив сентиментальность восторженным поэтам, вступила, наконец, в яркую пору зрелости. Вид из окна не отвлёк Олесю от размышлений, которые не могли не навеять описанные в романе события, напротив дарил им шарм обречённости. Попытавшись придать звуку своего голоса мажорные нотки, она, вернувшись на прежнее место, обратилась к маме:
-Знаешь, мам, мистика, всякая там чертовщина - это не моё. А Баба Аля, только без обид, ладно? Обыкновенная тёмная старуха. Конечно, я ей благодарна, что она тебя вырастила, понимаю, как тяжело ей пришлось. Но когда она гадала всяким там дурочкам, что б деньги заработать, не могла же она серьёзно верить в свои гадания! Зачем же пугать тебя, ещё школьницу этим «дурацким» проклятием»?! Даже если твоя мама отбила у этой Наташки — мужа-это жизнь, мне жаль её ребёнка, но даже его смерть - это всего лишь часть жизни.
Олеся на минуту замолчала и пристально взглянула на маму, но выражение лица той оставалось неизменным. Убедившись, что её слова никоим образом не повлияли состояние лежащей, Олеся продолжила:
- Я знаю, ты сейчас думаешь, что я – циник. Нет, мамочка, я просто не верю в проклятия, как и ты. Помнишь, как ты мне сказала однажды: - Люди сами себе проклятия. Сказав это, Олеся внезапно вспомнила тот случай, когда мама и произнесла эту фразу. Это было зимой, перед самым Новым годом, когда Олесе было лет шесть или семь. Они с мамой стояли возле магазина игрушек и рассматривали празднично украшенную, витрину, коротая время в ожидании отца. Вдруг к ним подошла, неизвестно откуда, появившееся цыганка в старой засаленной дублёнке с пожелтевшим мехом, одетой поверх цветастого платья и небрежно накинутым на голову узорчатым платком из-под которого виднелись чёрные, как смоль волосы, гладко разделённые ровным пробором посередине. В одной руке она держала плотно завёрнутый свёрток из пикейного одеяла, в котором, очевидно находился младенец, другая же рука её была свободна.
- Красавица, дай ребёнку на хлеб, всю правду расскажу - сказала она, низким густым голосом, обращаясь к маме и бесцеремонно выставив свободную от младенца, смуглую руку ладонью вверх.
- Не надо мне ничего говорить, я тебе и так дам – ответила мама, удивив фамильярным обращением свою, отчего то присмиревшую, дочь. Пока мама, сняв перчатки рылась в сумочке в поисках мелочи, молодая цыганка, перевела взгляд своих чёрных, как ночь глаз на Олесю и спросила:
- Дочь твоя?
- Да – не глядя на неё и продолжая рыться в сумочке, ответила мама.
Услышав такой ответ, цыганка ловким, как у фокусника, движением сорвала с руки Олеси варежку и повернув кисть руки девочки ладошкой вверх, сказала:
- Береги дочку, проклятие на ней.
- А ну, отстань от ребёнка! Сказала же: ничего мне говорить не надо! – ответила мама, одной рукой вкладывая в руку цыганки, найденную, мелочь, а другой стараясь завести Олесю себе за спину.
- Как знаешь – ответила цыганка, пряча мелочь в почерневший от грязи карман и неохотно отходя от них -  я же вижу: тяжесть на твоей на душе…
-  Я сейчас полицию позову – испугано, как показалось Олесе, крикнула мама.
Такой аргумент, как вызов полиции, подействовал на цыганку моментально, и она, бурча что-то на своём языке, скрылась за углом дома.
- Мам, что такое проклятие? - спросила Олеся, когда, проводив цыганку взглядом, мама обернулась к ней.
 - Нет, никакого проклятия! Это цыганки придумали, чтобы людей пугать. А на самом деле, всё от самих людей зависит. – Спокойно, словно только, что ничего с ними не случилось, ответила мама, одевая на ей руку варежку.
- Что зависит?
- Вот подумай сама: если человек живёт честно, людям помогает, не жадничает, ни ругается, животных любит, стариков уважает, никого не обижает – будут такого человека люди любить?
- Будут –уверено отвечала Олеся, держа маму за руку.
- А, если человек хитрый, обманщик, пьяница, жадина, ругается, дерётся – будут такого любить?
- Нет, такого не будут – рассудила Олеся.
- Правильно, не будут, а будут что? Ненавидеть и проклинать, вот и выходит, что такие люди сами себе проклятия... - Ответила на свой вопрос мама и продолжила, ласково улыбнувшись: мы же не такие, а значит, нам с тобой бояться нечего, поняла? Смотри, вон папа идёт!
 Это воспоминание, на мгновение отвлекло Олесю, от мыслей, связанных с романом, но ей всё же не терпелось поделиться своими мыслями с мамой, и она продолжила:
 -Баба Аля права была: нечего за мужика цепляться, если он хочет уйти, то пусть идёт. От любимых не уходят, понимаешь? Значит, не любит больше, разлюбил. Это ж ясно, как белый день! На сильно мил не будешь, помнишь? Народная мудрость, между прочим. Не понимаю, как можно держаться за человека, которому ты опостылела. Жена это, что, приговор? Нет. Это жизнь, а в жизни всякое бывает. Например – счастье, а за него надо бороться, понимаешь? Говоря всё это Олеся, поднялась с диванчика, и стала прохаживаться по комнате, активно жестикулируя, точно пытаясь кому то, что-то доказать. Она так волновалась и возмущалась, что не составило бы большого труда догадаться, что говорит она не о бабе Але, а о себе. Речь её была не складна, а от того больше походила на возмущение отчаявшегося человека. Возможно, её монолог длился бы дольше, но в дверь постучали и молоденькая медсестра, появившаяся на пороге, спросила:
- У вас всё хорошо?
-Да - ответила Олеся, немного покраснев. - Роман маме читаю.
- Может кофе или чай?
-Кофе, пожалуйста, только без сахара и сладкого ничего не надо.