Женева

Действующие лица

ЖЕНЕВА
ИВАН
ИРИНА
ХРЯПИН
 
 
 
 
1. Встреча.

 Девушка с чуткими, как у оленёнка, глазами, в короткой, облегающей бёдра юбке, в колготках с тюльпанными фьючерсами и Иван Петрович Хряпин — уютно устроились за отдельным столиком в фешенебельном ресторане на фоне окна в пол.
За стеклом ливень.
Как на экране, мелькают размытые силуэты автомашин. Прохожие — кто торопится, кто не очень — встречаются, расстаются, прогуливаются под зонтами, кто-то толкает перед собой коляску с младенцем, кого-то тащит за собой мохнатый реликтовый пёс…
На стене дома напротив — неизвестным художником обрисован силуэт обнажённого человека, который будто шагает из кадра в кадр чёрно-белого фильма и поднимается по таким же нарисованным ступенькам, — а подлезая в окно тёмной, не существующей комнаты, точно вор-призрак, исчезает за шторой.
 

— Из чего состоит звезда?
— Орнелла Мути?
— Нет.
— Адриано Челентано?
— Ну, нет… — Девушка ищет сравнение. — Звезда, как наше Солнце? Или Вега?
— Не знаю. Наверное, из какого-нибудь звёздного вещества. Девочка, а зачем тебе это? — Мужчина прицелился, смотрит на девушку через бокал с вишнёвым вином.
— Просто интересно. Земля — огромная планета, тёплая, тяжёлая, кажется твёрдой, надёжной, а вращается в пустоте! И все эти — вулканы, гейзеры, моря, океаны, озёра, реки, леса, опалённые солнцем, пустыни — наполнены жизнью; на суше — деревья, цветы, травы; в воде — водоросли, рыбы, дельфины, креветки; в воздухе — чайки, микробы, вирусы — некоторые даже в кипятке выживают!
— Где?
— На Камчатке в термальных источниках. Говорят — на Венере…
— Смешно.
— Не удивительно?
— Нет.
— Ты был за границей?
— Не раз.
— Где?
— Во Франции, в Германии, в Бельгии, Дании…
— И в Америке?
— Я даже в Африке на слонах ездил, а на Северном полюсе водку пил.
— Серьёзно? На Северном полюсе? И как там?
— Холодно. Но, знаешь, было бы круто, если бы свободное время можно было складывать в копилку, как мелочь: появились десять свободных минут, ты их оп — и в копилку, а потом накопить так целые сутки и потратить на себя любимого.
— Прикольно, да? Для красивой девушки в наше время все двери открыты — её будут любить любую, не смотря на характер, привычки, способности. Но что мы знаем о том, что значит быть некрасивой подругой? Всего лишь приложением, на которое даже не смотрят. Ведь после многих лет надежды и потраченных сил не остаётся никакой веры в себя, только радость за подруг, которым повезло с внешностью.
— Малыш, мне плевать на дурнушек. Из них, кстати, получаются неплохие политики, а мне не терпится — хотелось бы тебя поскорее обнять.
— Не можешь не думать о сексе?
— Могу. А зачем?

Покосившийся дом с биографией, выживший на окраине города между садами, на фронтоне которого из фанеры прикреплён облупившийся лебедь с распростёртыми крыльями.
 Ирине за тридцать — беленькая, в кудряшках, с соблазнительными формами, полураздетая, она суетится, мелькает в проёме окна.
Лагунов, её муж, интеллигентного вида мужчина в тени дома, преисполненный ведического спокойствия, достаёт из обтрёпанного конверта виниловый диск, бережно встраивает его в проигрыватель советского образца: сквозь шорохи и щелчки до нас долетает голос некогда известной певицы и слова: «Я тебя подожду…»

ИРИНА. Иван, зову, — оглох?
ИВАН. Извини, я — тут…

Иван мечется, старается угодить…

ИРИНА. Почисти картошку.
ИВАН. Хорошо.
ИРИНА. Мне необходимо приготовить салат.
ИВАН. Хорошо.
ИРИНА. Эй!
ИВАН. Что?
ИРИНА. Фартук надень.

Иван, накинув фартук, как удавку, на шею: довольна?

— Очень смешно! Очистки в пакет, но сначала нарежь лук — я его уже заготовила.
ИВАН. Где?
ИРИНА. Там. Нашёл?
ИВАН. Ирина, ты не волнуйся…
ИРИНА. Я не волнуюсь.
ИВАН (насадил луковицу на кончик ножа). Нарезать — меленько или как?
ИРИНА. И так и сяк. Селёдку украсим кружочками. Шампанское в холодильник — поставил?
ИВАН. Ох, извини!
ИРИНА (выговаривает как бы с татарским акцентом). Делаю тибе ситирогий глазной замича-а-аний.

Иван ставит шампанское в такой же старый, как проигрыватель, холодильник, который, по всей видимости, выставили из дома давно под навес рядом с дровяником.

ИВАН (зовёт). Ирина!
ИРИНА. Ой?
ИВАН. А вина не много ли будет на вечер?
ИРИНА. Не нуди.
ИВАН (перечисляет). Мартини, водка — зачем столько? Ирина, кому?
ИРИНА. Тому — сам знаешь. Чтобы расслабиться. (Спохватилась.) Иван, ты гитару настроил?
ИВАН (уклончиво). Да — так…
ИРИНА (грозно). Иван!
ИВАН (утвердительно кивнул головой). Настроил бандуру. Не переживай.
ИРИНА. Так вот, миленький, гости придут — сделай милость, не сиди дурнем, расскажи что-нибудь. Ты можешь, когда хочешь. Да? Обещаешь, Иван?
ИВАН (режет лук, плачет). Разумеется. Но что?
ИРИНА (подтягивая красные кружевные чулки). Понятия не имею. Сам выкручивайся. Кто у нас на скульптора, на реставратора учился, м-м? Кто книжки до рассвета мусолит вместо того, чтобы жене угождать?
ИВАН. Да, но…
ИРИНА. Молчи, иначе опять поссоримся.
ИВАН. Ирина, прости, но я не представляю, о чём говорить с незнакомыми людьми. Просто — намекни.
ИРИНА. Будь добр — смейся, шути, пой: веселись! Ясно?
ИВАН (соглашается). Более или менее.
ИРИНА. Тем более на дне рождения незабвенной, дорогой, любимой, единственной, самой-самой-самой-самой — жены. Так: птицу в духовку, и — доделай салат! (Скрылась из виду.)
ИВАН. Не беспокойся — сделаем.
ИРИНА (голос). Иван, где мои туфли?
ИВАН. Какие?
ИРИНА (истерично). Ты издеваешься? Иван, но почему всегда так? Почему я одна бегаю, суечусь в свой день рождения? Почему я как проклятая должна стоять у плиты? Почему так, как в принципе быть не должно? Я — женщина! Я — цветок! Мои волосы должны пахнуть весной! Мне необходимы внимание, забота, уход, а не ожоги на пальцах!
ИВАН. Я предлагал: пойдём в ресторан. Ты отказалась.

Молчание.

ИРИНА. Налей.
 
Иван мнётся. Ирина выразительно ковыляет из дома до холодильника в одной туфельке, залпом выпивает «боевые» сто грамм и, вихляя бёдрами, не оглядываясь возвращается в дом.

Появляются гости.

ХРЯПИН (сходу). Сортир!
ИВАН. Что? Простите…
ХРЯПИН. Где? Куда бежать?
ИВАН (сообразив). А, за домом — возле яблони, туда, там найдёте.

Поджарый, ритуализованный офицер запаса стремительно исчезает в заданном направлении.

ЖЕНЕВА (минуя калитку). Блин! Колготки фирменные расхерачила!
ИВАН. Э-э, разрешите, я помогу.
ЖЕНЕВА (бьёт его по рукам). Не тупи. Сама разберусь. (Осмотрелась.) Женева.
ИВАН. Женева? Нет, это… дом моих родителей. Вотчина, так сказать.
ЖЕНЕВА. Женева — моё имя.
ИВАН. А! Ну, пожалуйста, Женева, располагайтесь, не стесняйтесь, делайте что хотите, по своему усмотрению. (Топчется.)
ЖЕНЕВА. Ноги включил.
ИВАН. Ноги? Ах, ноги!
ЖЕНЕВА (зовёт). Котик, ты скоро? А то я скучаю.
ИВАН. Извините, Женева, а что случилось с Иваном Петровичем?
ЖЕНЕВА. Объелся.
ИВАН. Уже?
ЖЕНЕВА. Уже. Завалились по дороге в ресторан, ну и… похавали.
ИВАН (понимающе). А — ну, тогда, да.
ЖЕНЕВА. Что «да»? Забыл он, что к вам обещался. А потом вспомнил: пойдём, говорит, я тебя с массажисточкой познакомлю.
ИВАН. С кем? «С массажисточкой» — так и сказал?
ЖЕНЕВА. Ой, Хряпин порой такое несёт — лучше не слушать! Но он обещал меня устроить в телевизионное шоу к Нагиеву. Я его протеже.
ИВАН (с пониманием). А! Понятно: вы — артистка.
ЖЕНЕВА. Ну да. Танцорка — рукомашница, ногодрыжница…

Девушка демонстрирует несколько танцевальных выкрутасов, исподволь наблюдая, как над влажной металлической крышей подозрительно мерно подрагивает макушка старого дерева.

— А ты — мух?
ИВАН. Кто? А! Да. Мух, он самый.
ЖЕНЕВА. Дети есть?
ИВАН. Детей нет, к сожалению. Здесь им, особенно летом, было бы особенно хорошо. Озеро рядом…
ЖЕНЕВА. Что делаешь?
ИВАН. В каком смысле?
ЖЕНЕВА. Кем работаешь по специальности?
ИВАН. Я?
ЖЕНЕВА. Нет — я!
ИВАН. А! Я — рес-рес… реставратор.
ЖЕНЕВА. Понятно.
ИВАН. В музее тружусь: картины, иконы, старые вещи ремонтирую, восстанавливаю, если надо. (Озирается.) Если хотите…
ЖЕНЕВА. Скучно, поди, со всяким старьём возиться, когда другие покоряют глубины?
ИВАН. Напротив. Это, знаете, как в машине времени. (Оглянулся.)
ЖЕНЕВА (неожиданно по-матерински взяла его голову в свои руки). Как тебя зовут?
ИВАН (удивлённо). Иваном.
ЖЕНЕВА. А жену?
ИВАН. Ириной.
ЖЕНЕВА. Сколько ей?
ИВАН. Мы вместе в школе учились. У нас общность воззрений.
ЖЕНЕВА (выпуталась из лямок рюкзака). Попить можно, родной?
ИВАН. Чаю?
ЖЕНЕВА. Воды. (Вытряхивает содержимое рюкзака на стол.)

Из-за дома появляется Хряпин — с ахами-охами трёт, умывает лицо, полощет белый налив в бочке с дождевой водой, стоящей у дома; одно яблоко бросает Женеве, другое смачно надкусывает…
 
ХРЯПИН (играя желваками). Возлюбленная, что потеряла?
ЖЕНЕВА. Я пить хочу, а он, он…
ХРЯПИН. Не огорчайся. (Стряхивая с рук капли воды, достаёт портмоне.) Магазин за углом. Давай, пробегись.

Женева уходит.

— Не обращайте внимания. (С широкой, профсоюзной улыбкой представился.) Хряпин — Иван.
ИВАН. На что не обращать внимания, Иван Петрович?
ХРЯПИН. А ни на что не обращайте внимания.
ИВАН. А вы — теперь как?
ХРЯПИН. В смысле?
ИВАН. Ну-у…
ХРЯПИН (хлопает себя по животу). Всё просто и надёжно! У меня, знаете ли, отличный, выдающийся организм! (Как бы по большому мужскому секрету.) Нам нужны девушки, которые ласкают не только взгляд, м-м-м?
ИВАН. Не знаю. Возможно.
ХРЯПИН. Охоту любишь?
ИВАН. Честно? Охотник из меня неважнецкий.
ХРЯПИН. Ночь. Костёр. Охотничьи рассказы. Кровь — любишь?
ИВАН. Я чай с лимоном люблю.
ХРЯПИН. М-м-м, зайчик в сметане! Уточка в маслице! Однажды промахнулся, отстрелил зайчишке лапу. Ковыляет, бедняга, выдохся, кричит, как дитя. А что сделаешь? Пришлось добивать.
ИВАН. Жалко.
ХРЯПИН. Побеждает зло, а значит, правда!

Ирина припарусила в раздольной цыганской юбке. Лагунов по команде жены хватает гитару, принимает «стойку».

ИРИНА (подтанцовывая). О чём вы тут без меня?..
ХРЯПИН (будируя). М-м-м, о женщинах — исключительно красивых!
 
…Танцуют втроём.

2. Под звёздами.

ХРЯПИН. Был я в Третьяковской галерее, возлюбленные, был! Не произвело.
ИВАН (в сильном подпитии). Да… как же так, Иван Петрович. Вы…
ХРЯПИН. Иван! Просто — Иван! Забыл? Мы — Иваны-капитаны!
ИВАН (повторяет). Мы Иваны-капитаны… Да, но в Третьяковской галерее собраны мировые шедевры!
ХРЯПИН. Хорошо. Допустим. Но зачем стены зелёной краской покрашены?
ИВАН (недоумевая). Стены — зелёной краской? В самом деле — зелёной?
ХРЯПИН Зелёной, зелёной краской — зачем?
ИВАН. Я… не знаю. Я давно там не был, но…
ХРЯПИН. У меня в глазах рябит — до сих пор.
ИВАН. Может быть. Но при чём здесь зелёные стены? Третьяковская галерея — там… скульптуры, картины...
ХРЯПИН. Какие?
ИВАН (улыбаясь). Ты шутишь?
ХРЯПИН. Нет. Какие картины?
ИВАН (растерянно). Врубель, к примеру...
ХРЯНИН. Врубель не катит. Вот Эрмитаж-ж-ж — паркет — вазы шика-а-арные!
ИРИНА (напевает, перебирая гитарные струны).

Я сегодня влюблён в этот вечер,
Близок сердцу желтеющий дол.
Отрок-ветер по самые плечи
Заголил на берёзке подол.
И в душе, и в долине прохлада.
Синий сумрак — как стадо овец.
За калиткой уснувшего сада
Прозвенит и замрёт бубенец.
Я ещё никогда бережливо
Так не слушал разумную плоть.
Хорошо бы, как ветками ива,
Опрокинуться в розовость вод.
Закружилась листва золотая
В розоватой воде на пруду,
Словно бабочек лёгкая стая
С замираньем летит на звезду.
 
ХРЯПИН (смахнув слезу). «Хорошо бы, как ветками ива…»
ЖЕНЕВА. Котик, будь твоя воля, ты бы каждой берёзке подол задрал.
ХРЯПИН. Тёзка, друг, хрюкнем! (Набулькал в бокал.)

Выпивают.

— Эх, пошла душа в рай и хвостиком завиляла!
ИРИНА (мужу). Закусывай. И давай, расскажи нам... чего-нито.
ИВАН. Чего — не то?
ИРИНА. Друг любезный, теперь твоя очередь гостей развлекать.
ИВАН. О пара... параллельных мирах?
ИРИНА (вздохнула). Господи! Что делать, если из арбуза постучали в ответ?
ИВАН. Кто постучал? Где?
ИИНА. Всё равно уж. Давай об индейцах.
ИВАН (собрав волю в кулак). Сейчас трудно представить, однако, в сущности, где-то недалеко от нас — живут малоизученные или даже, можно сказать, совсем неизученные общины людей. Взять, скажем, Бразилию, где есть племена, у которых — вы только представьте — своя этика! Душ целомудренных, невинных не коснулась цивилизация. Утро — воскресенье. Ночь — смерть.
ЖЕНЕВА. Где это?
ИВАН. В Бразилии. Племя самбуру. А ещё есть масаи. У них нет дырочек в мочках.
ЖЕНЕВА. Наивняк, нам не надо ехать ни в какую Бразилию. Час на поезде — и никакой цивилизации.

Хряпин с Ириной смеются.

— Нукакмогу — слышал о таком племени?
ИВАН. Нукак Маку? Что-то знакомое…
ЖЕНЕВА. Ещё бы.
ИРИНА (мужу). Вань, давай уж о космосе, философ ты мой доморощенный.
ИВАН. Космос — основа познания!
ХРЯПИН. Хорошо сказал — так… ого-го-го… по-нашенски! Жги!
ИВАН. Иван, тёзка, это не я сказал. Это сказал Константин Эдуардович Циолковский.
ХРЯПИН (подмигнул дамам). А кто это?
ИВАН (удивлённо). Философ, мыслитель — великий человек!
ХРЯПИН. Слава те… А я уж подумал: наш брат-юморист.

Хряпин с Ириной смеются.

ИВАН (страдая). Циолковский утверждал, что человечество разделилось. Для некоторых суеверия, неврозы приняли форму спасительных кругов, но, к счастью, они не имеют ничего общего с истиной. Впрочем, мир не стоит на месте.
ХРЯПИН. Скажите, какие мы — Мендельсоны!
ИВАН (продолжает). Наука совершенствуется, знания множатся, и так было и будет всегда! А почему? А потому, что процесс познания неоспорим, впрочем, как и мы с вами. (Выразительно.) Я понимаю, понимаю я, что довольно глупо — сейчас рассуждать о подобных, в самом деле, отвлечённых вещах, однако нам необходимо общение. Трудно, невыносимо в одиночку отыскивать дорогу к свету. Но здесь я вижу — чистых, добрых, несомненно, прекрасных людей! И вот — я, преисполнен милостью, говорю вам, братья и сёстры, — ибо мы таковые, — наша встреча — состоялась! Мы двигались на это свидание, быть может, целую вечность, не осознавая ни себя, ни величайшего замысла тайны вселенной, когда дух жизни обитал в нас, должно быть, в облаке разумного газа, в котором наши тела были разбиты на атомы, которые мчались, неслись… с умопомрачительной скоростью в беспредельном пространстве Вселенной! Ну и что, что мы глупы и необразованны! Что с того, что наш разум подчас блуждает в потёмках суеверий и суемудрия: мы прекрасны в будущем! Нет, вы оглядитесь — взгляните вокруг — как великолепна планета, на которой мы обитаем! Какая щедрая, ошеломительная, бесподобная красота! Она доставляет покой и уверенность, ни с чем несравнимое наслаждение! Звёзды — «яблоки солнца»! Озёра — словно из зеркальных осколков! Океаны — груды изумрудных, прозрачных камней, но они будто живые! Возьмите бинокли! Возьмите подзорные трубы! И вы увидите города — большие и малые; деревушки — бесконечное и разнообразное множество! Леса изо мхов и лишайников, где можно свободно вздохнуть и почувствовать запах хвои, грибов, мёда и ягод! Снежные горные хребты присыпаны, точно сахарной пудрой! Облака из тополиного пуха, и будто подвешены на тоненьких нитях из паутины!
ЖЕНЕВА (сквозь тайные слёзы счастливо и нежно вскликнула). Ой, зарыдаю!
ИВАН (продолжает). И всё живёт, перемешивается, перемещается само по себе, обещает дивные, восхитительные плоды!
ХРЯПИН. Я — великан!
ИРИНА. Шофёр, на острова! (Показала мужу глазами: музыка!)

…Танцы.

ХРЯПИН. Тёзка, ты — гений!
ИВАН. Не-ет! Я не мечтаю о многом. Я чувствую и знаю очень мало. К примеру, некоторые мёртвые тела, какой-нибудь заурядный термометр и/или барометр — в десятки раз чувствительней любого доктора или специалиста по погоде. Ты понимаешь?
ХРЯПИН. Нет. Расшифруй.
ИВАН. Я утверждаю, что природа — психична! Атомы, молекулы и всё прочее — продукт разумной психической силы. Возьми калькулятор — чудо прогресса, толщиной чуть больше игральной карты, но ему даже батарейка не нужна. Я подношу к источнику света, и — оживает!
ХРЯПИН. Чудак. Микроэлектроника, технологии: всё понятно.
ИВАН. Да в том-то и дело, что нет. Я — человек, допустим, я создал эту вещицу, да? Но эта фитюлька умеет думать, то бишь считать, во много раз быстрее, чем я — её создатель. Панпсихизм — пир духа!
ХРЯПИН. Чего?
ИВАН. Если коротко: наша планета — планета гениев! За одно неполное поколение техногенность пережила не одну научно-техническую революцию. Термин «радио» стал употребляться всего лишь сто лет назад! Иван, ты чувствуешь — постигаешь?!

Улыбаясь, дамы делают вид, что общаются с наслаждением.

ЖЕНЕВА. Муж у тебя — забавный. Где таких производят?
ИРИНА. Без лифчика ходишь, не стыдно?
ЖЕНЕВА. Мои буйки, что хочу, то и делаю.
ИРИНА. Как познакомились? Где?
ЖЕНЕВА. С кем?
ИРИНА. С ним.
ЖЕНЕВА. Тебе не всё равно?
ИРИНА. Он старше тебя намного, ты в курсе? К тому же Хряпин — ему плевать на душевные куафюры: секс, деньги, дорогие машины — это всё, что его возбуждает.
ЖЕНЕВА. У меня есть своё мнение.
ИРИНА. Хочешь, я тебе нагадаю?
ЖЕНЕВА. Не живу наугад.
ИРИНА. А я шестой год в браке, и просто не представляю себе, как можно заниматься сексом с кем-то ещё, кроме мужа.
ЖЕНЕВА. Серьёзно?
ИРИНА. Абсолютно.
ЖЕНЕВА. И я должна этому верить.
ИРИНА. Душевная связь на первом месте в постели. Что, разумеется, хорошо: измен не будет. Но вспоминаю молодость, когда всё было проще: секс на следующий день после знакомства; секс по дружбе; секс с девушкой или втроём — легко! Если развод, то до такой лёгкости мне как до Китайской стены ползком.
ЖЕНЕВА. Не понимаю.
ИРИНА. Поймёшь, когда обабишься по-настоящему, как…
ЖЕНЕВА (перебивает). Как столетняя яблоня?
ИРИНА (приняла к сведению). Хочется ему молодого тела — пусть развлекается, а я от обычного петтинга возбуждаюсь. Могу быть второй — хочешь?
ЖЕНЕВА. Я по-другому дурачусь.
ИРИНА. Плохо, если вдруг приспичит родить, а он, как все влюблённые в малолеток, — дурак дураком и уши холодные.
ЖЕНЕВА. Хряпин для меня как отец. (Поперхнулась.) Ты не поймёшь.
ИРИНА. Пойму. Пойму. (Незаметно смешивает сок с водкой.) Я не старуха, была как ты, даже лучше. Пей. Сегодня мой праздник.
ЖЕНЕВА. Нельзя мне. Отстань.

Не замечая подвоха, девушка залпом выпивает коктейль, танцует с Иванами.

ИВАН. Мы неумехи, слепцы! Мы давно выросли из старой, неудобной, слишком тесной одежды своих предрассудков! Представь: ультрасовременный автомобиль на допотопных, средневековых колёсах — нонсенс, абракадабра!
ХРЯПИН. Во даёт!
ИВАН (в сумрачном лабиринте сознания). Избранные видели нашу земную обитель, сломав горизонты событий во всей её красоте; свет — золотой небесный металл, из которого отольются новые небесные люди, где каждый для всех и все для каждого — там!

  Женева хватает ртом воздух, машет руками, точно фантастическая рыба плывёт в безвоздушном пространстве.

Музыка, голоса — отдаляются, нарастает гул взлетающего лайнера.

3. Утро в аэропорту.

ГОЛОС (диктора). «И наша внезапная гибель — Святого числа не уменьшит. Мы падаем — в первоисточник — и, в нём исцелясь, восстаём».

— Хряпин, проснись, твой самолёт объявили.
— Слышал.
— А…
— А ты вернись к мужу и люби его.
— Иван, ты дурак? Я из дома ушла.
— (равнодушно) Зачем?
— Поняла, что меня перестали привлекать «сложные» люди.
— По-твоему, я примитив.
— Не перебарщивай. Просто было время, когда я думала: какая трагичность, загадка, наверняка там целая история произошла, раз человек такой неординарный. А теперь вижу — позёрство, кривляние. Ты не согласен?
— Без понятия.

Хряпина напрягали не только похмелье, но и дымные сумерки над аэродромом, и опущенные жалюзи закусочной с хот-догами, и блестящий пол предрассветного зала вылетов, и фантомный выход на посадку, и даже золотой свет, отражённый от раздвижных стеклянных дверей, его утомляли, а главное — женщина, которую он хотел, но решительно не понимал, как с ней поступить правильно.

ИРИНА. В дружбе я предпочитаю предсказуемых, вежливых людей, с которыми можно строить планы и рассчитывать на них. И сама я стараюсь быть такой же, хотя раньше считала это занудством. (Решилась, но не поправила на нём ворот рубашки.) Поцелуй меня, как тогда. Милый…
ХРЯПИН (прервал её). Лагунов самостоятельный, он классный, а ты…
ИРИНА. Что?
ХРЯПИН. Придираешься.
ИРИНА (передразнила). Почему никто не спросит, чего на самом деле хочу я?
ХРЯПИН. И? Чего же ты хочешь?
ИРИНА (надув губы, интимно). Хочу как в кино: чтобы ты лежал, курил, смотрел мне в глаза, а я бы скакала на твоём члене. Ха-ха!
ХРЯПИН (незло). Дурочка ты...
ИРИНА. Твоя — это точно; хочу тебя прямо здесь и сейчас. (Ощупывает его ниже пояса.) Шалун!
ХРЯПИН. Ирка…
ИРИНА (мерцая ресницами). Что, дорогой?
ХРЯПИН. Прекрати. Иначе…
ИРИНА. Иван, мы с мужем год — год спим в разных кроватях, а ведь это моя жизнь! (Томно.) Понимаешь?
ХРЯПИН (засобирался). Пора, возлюбленная, кое-кому на посадку.
ИРИНА (закричала ему в лицо). Мужиков, которым жёны лепят отмазки — голова болит и прочее, просто-напросто не хотят! И пока муж на работе, жёны заводят любовников, и пока его женщину имеет кто-то другой на его же кровати, любовник жрёт его борщ!
ХРЯПИН. С мужиками такая же херня, не расстраивайся. (Целует её в губы.)
ИРИНА (томно). Правильно. Потому что любая жена, какая бы красивая она ни была, через год надоедает. У мужа пропадает к ней интерес. Он выгорает. И все ходят злые, постоянно что-то не так и чем-то все недовольны. Мужик, ему тридцать лет, есть жена, ребёнок, но просто надо на ком-то уже остановиться, и всё — приплыли! (Пытается расстегнуть ему гульфик.)
ХРЯПИН. Нет.
ИРИНА. Останься. Улетишь завтра.
ХРЯПИН. Ирина, я не могу.
ИРИНА. Кого сегодня будет трахать пацанчик?
ХРЯПИН. Угомонись.
ИРИНА. Я знаю: когда муж трахает свою жену, он представляет другую. Или других. Всегда хочется другую, потому что, ну, хоть раз в полгодика зарядиться эмоциями, продохнуть…
ХРЯПИН. Пусти. Я опаздываю…
ИРИНА. Женись на мне, Хряпин; буду водить к тебе девок, выберу няшу, делай что хочешь, Иван!
ХРЯПИН. Извини, мне правда пора.
ИРИНА. Много про это думала: изменять не хочется, правда, муж золото, но такое чувство — разряжена, нет позитива. А хочется эмоций, чувства, страсти… Ванечка, родной мой, счастья хочется — бабского! Это ты понимаешь? Лагунов ухоженный, умный, местами красивый, но слабый. Несмотря на то что я его дурачу, уверена, что он по-прежнему меня любит. А я — тварь, последняя сука — теку, лишь стоит к тебе прикоснуться…
ХРЯПИН. Нашла время.
ИРИНА. Ваня, времечко очень, очень быстро летит. Прихожу с работы, занимаюсь домашними делами — час, смотрю сериал, прогуляюсь, и спать. А с кем? (Страдая.) Сама с собой! И так каждый день: в выходные уборка, закупка продуктов, готовка на неделю, неужели так вся жизнь пролетит незаметно? Хряпин, гад, женись на мне, скорей бери меня, пока я не превратилась в бабайку из склепа, ведь лучше меня тебе не найти!
ХРЯПИН. Женщина ещё не жена.

Мужчина мельком глянул на женщину, когда она, кажется без причины, поправила свой неподражаемый кливидж, с необыкновенной точностью изображая юную деву.

— Я заглянула к тебе в телефон.
ХРЯПИН (не зная, что возразить). Идиотка.
ИРИНА (с горечью рассмеялась). Я у тебя даже не записана, как ****ь, только цифры. Ваня, а ведь ты имел меня — пять лет в любую погоду я неслась к тебе по первому зову, как собачонка на свист. Я, между прочим, аборт от тебя сделала, а всё потому, что я тебя даже слишком любила! Но, когда ты в очередной раз сбежал, я познакомилась с мальчиком; знал бы ты, как он меня драл! Да, мне хотелось начать сначала! Да, без тебя! Не случилось. А теперь — ты два года в разводе, а я — я так и осталась цифрами в телефоне! Иван, в каком месте, где твоя совесть?
ХРЯПИН (смущённо). Возлюбленная, не суетись. Женева раскачает твоего мямлика. Такая — мёртвого воскресит.
ИРИНА. Иван…
ХРЯПИН. Не переживай, опустится твой благоверный как миленький на грешную землю, сложит «картонные крылья» и грохнется в объятья твоей необъятной вселенной.
ИРИНА. Иван, я убью себя — ты меня знаешь!
 
…Тренькает сотовый.

Любовники переглянулись.


4. В мастерской.

Ажурный свет сочится сквозь подвальные окна. Повсюду лежат, висят, болтаются загадочные инструменты. Лагунов в заляпанных краской слаксах и кардигане с протёртыми локтями пытается дозвониться.

ЖЕНЕВА (в пижаме кигуруми). Эй! Заколки моей не видал?
ИВАН (сдержанно). Нет.

Полусонная, с неряшливой, всклоченной головой Женева протиснулась между камином с каретными часами и старомодным комодом.

ЖЕНЕВА (посмотрела по сторонам). Да-а-а, мистер! У тебя тут — пещера Али-Бабы! Куда просторнее, чем казалась снаружи.
ИВАН. Олифой не перепачкайся.
ЖЕНЕВА (прислушалась). Часики — тик-тик. (Как балерина, встала на цыпочки.) Потемневшие зеркала, бальные платья, горящие свечи, всполохи латуни и серебра, отблески глянцевой позолоты… (Оглянулась.) Кресло, а спинка, как рыцарский щит…
ИВАН. Ажурный средник.
ЖЕНЕВА. Так называется? (Хмыкнула.) Хм, средник! (Схватилась за пузырёк.) А здесь — яд?
ИВАН. Верни на место.
ЖЕНЕВА. Яд?
ИВАН. Кроликовый клей.
ЖЕНЕВА. А там?
ИВАН. Токарный станок.
ЖЕНЕВА. Токарный — зачем?
ИВАН. Обтачиваю на нём ножки стульев и прочую мелочь.
ЖЕНЕВА. А комоду — лет сто?

Лагунов будто перекатывается из одного настроения в другое.

— Больше.
ЖЕНЕВА (ощупала вещь). Дубовый.
ИВАН. Так нельзя говорить.
ЖЕНЕВА. Как можно?
ИВАН. Корпус собран из разных пород дерева. (Указал.) Это тигровый клён.
ЖЕНЕВА (вторит). Тигровый. А это?
ИВАН (пытается дозвониться). Пузыристое зерно каштана с наплывами.
ЖЕНЕВА. Каштана — понятно.
ИВАН. Вес разный, запах — тоже. Дуб…
ЖЕНЕВА. Дуб?
ИВАН. Дуб отдаёт пылью, красное дерево — пряностями, янтарно-смоляной аромат исходит от палисандра…
ЖЕНЕВА (ощупывает инструменты). Железки — ты сам сделал?
ИВАН. Нет, но… кое-что.
ЖЕНЕВА. Как называются?
ИВАН (перечисляет). Пилы, свёрла, рашпили, напильники, полукруглые стамески, стамески-клюкарзы, скобы, усорезы…

Тем временем Женева уютно устроилась на оттоманке.

— Зачем тебе… это?
ЖЕНЕВА. Правильно говорят: «Кто хочет — ищет возможности, кто не хочет — оправдания».

Молчание.


— В двенадцать меня телепортировали летом на дачу, а когда я вернулась, узнала, что моя подружка из соседнего двора ушла купаться без спросу и утонула. Но потом я узнала, что она утопилась: впервые поцеловалась с мальчиком, испугалась, подумала, что залетела, и решила «скрыть позор», потому что у неё — были слишком строгие родители.
ИВАН (положил телефон на верстак). Прости, я не понял…
ЖЕНЕВА. Мне жить негде. Где я только не чалилась.
ИВАН. А-а…
ЖЕНЕВА. Не бойся: зовёт меня один чел — финским шмотьём торговать; перекантуюсь — уйду.

Она «сладко» потянулась всем своим утончённым, изысканным телом.

— To kiss goodbye!
ИВАН (смутился). Тебе в самом деле жить негде?
ЖЕНЕВА (вздохнув). Негде, родной.
ИВАН (подумал). Ну, оставайся…
ЖЕНЕВА. Учти: готовить не буду. К тому же у меня дискалькулия в лёгкой форме — невербальные трудности; до третьего класса не могла отличать цифры.
ИВАН. Проблемы с терминологией.
ЖЕНЕВА. Ну — так, путала все эти три и четыре, семь и восемь. Не могла решать длинные задачи, не могла вникнуть в условие, не понимала логики решения, не воспринимала на слух информацию в числах, не могла считать двузначные числа в уме — вообще никак. Предки давили, говорили, что математика нужна везде. И лишь спустя год после выпускного мне поставили этот хернюшный диагноз.
ИВАН (замялся). А мне не везёт с транспортом.
ЖЕНЕВА. Серьёзно?
ИВАН. Вполне.
ЖЕНЕВА. И как?
ИВАН. Четырежды опаздывал на поезд.
ЖЕНЕВА. Врёшь!
ИВАН. Честно — четыре варианта, и все разные, когда я бежал за уходящим последним вагоном. Однажды споткнулся — чуть под колёса не угодил.
ЖЕНЕВА (восклицает). Фигасе!
ИВАН. С детства мечтал быть путешественником. Денег никогда особо не было у семьи, мало куда ездили. Вырос, устроился на две работы, накопил, заказал тур. В день поездки рвота, температура, никуда не поехал. И так уже восемь поездок накрылось. Каждый раз за день мне становится плохо: завтра уже самолёт на острова — заболело горло, плохо, температура, ломит всё тело. Лежу плачу. Вот такой вот я путешественник. И потом… (Перечисляет.) Несколько раз терял билет на самолёт; иногда засыпаю в метро и/или в маршрутке; в детстве трамваем голову прищемило — спешил в школу, пытался успеть, а двери — сомкнулись. На шее.
ЖЕНЕВА (сочувственно). Больно?
ИВАН. Нет, но… обидно. Поделился с приятелем, тот посмеялся, сказал: «Не страшно. Я видел, как из автобуса в лужу вылетает мальчик!» Сопоставили факты. Это был я.

Она рассмеялась с таким артистическим вдохновением, что, казалось, её голос вот-вот разлетится на невесомые, радужные колокольчики счастья.

— А я в детстве думала, что если разбить экран телевизора в определённый момент, то можно достать то, что там показывают, — чипсы, например, или сникерс, когда рекламировали.
ИВАН. А я рисовал в тетрадке шоколад, вырывал листок и ел.
ЖЕНЕВА (смеясь). Нет, не может этого быть!
ИВАН. Так и было!
ЖЕНЕВА. Ушам не верю!
ИВАН. А перед Новым годом под бокал вина люблю смотреть советский фильм «Девчата».
ЖЕНЕВА. Прикольный, да. С юмором.
ИВАН. И ведь знаешь каждое слово заранее, каждый жест героев, — но когда в очередной раз смотрю — мечтаю о такой же суровой зиме, о любви, и — понимаю, что это уже невозможно. (Не сразу.) Однажды сидел на лавочке в парке, листал книгу…
ЖЕНЕВА (приостанавливает). Тс-с-с!

Часы на камине пробили двенадцать.

— (Понизив голос.) Подошла пожилая пара — женщина и мужчина, спросили: «Можно присесть?» Я удивился: свободных лавочек было сколько угодно. Конечно, сказал я, что тут такого-то. Сижу — читаю. Они сели рядом, держась за руки, и просто молчали. Потом достали булку…
ЖЕНЕВА. Бутылку?
ИВАН. Булку.
ЖЕНЕВА (понимающе). А-а!
ИВАН (продолжает). И начали кормить голубей, молча, держась за руки. Я даже читать перестал, наблюдал за ними. Они заметили это и рассказали, что много лет назад они познакомились на этой самой лавочке в этот день.
ЖЕНЕВА (перекочевала на верстак). А я ужасно люблю целоваться. Вот прямо обожаю долгий, нежный, страстный поцелуй — больше, чем секс! Был у меня молодой человек, целоваться он не умел и не любил, я пыталась его научить, но — не вышло. Здесь, я считаю, нужен особый талант.
ИВАН. Не знаю, возможно…
ЖЕНЕВА. Но скоро появился другой, по характеру редкостный мудак, — глазёнки-бусинки, злющие, как у гадюки, — но мне всегда хотелось его отволочь в сторонку и просто зацеловать без какого-то продолжения, просто — несколько минут сладостного наслаждения. И ведь понимаю умом, что глупость мутная, но мне этого до дрожи хотелось. Почему — не скажешь?
ИВАН. Кто знает.
ЖЕНЕВА. Есть версии?
ИВАН. Нет.
ЖЕНЕВА (вздохнула). Жаль…


Как всегда, вдруг проклюнулась связь: мигает, вибрирует брошенный на верстак телефон. Женева заливает девайс клеем из пузырька, прикладывает к губам Лагунова палец, очерчивает им рот, скрещивает на его затылке ладони. Обхватив ногами талию, девушка неожиданно повисает на нём. Не давая Ивану говорить, она долго — нежно целует ему глаза и губы…

5. На другой день под вечер.

Женева, разминаясь под музыку, танцует Strip-plastic. Лагунов тонкой кистью подновляет золотые пагоды на старинном комоде, а точнее, делает вид…
 
ЖЕНЕВА. Где ты его откопал?

Напряжённым взмахом ноги девушка изящно дотронулась до комода.

— Сколько ему?
ИВАН. Э-э… его изготовили в Райнбеке — есть такой старинный город в Германии…
ЖЕНЕВА (с подъёмом ноги). Ты не ответил.
ИВАН. Двести. Может и больше.
ЖЕНЕВА. Городу?
ИВАН. Handmade…
ЖЕНЕВА (перебивает). Ручная работа, я поняла.
ИВАН (смущённо). Это… это выражение неординарной идеи таланта автора в материальном виде, и предполагает высокое качество. На изделие потрачено страшно сказать сколько времени, и оно проработано до мелочей. Мастер…
ЖЕНЕВА (садится на шпагат). Мастер? Что мастер?
ИВАН. Мастер контролирует весь процесс от начала и до конца, что исключает погрешности и брак в работе. Смотри, какие тут цапли.
ЖЕНЕВА. Где?

Иван протёр поверхность фланелью.

— Вижу — петух.
ИВАН (улыбнулся). Зато немного акриловой краски на водной основе, и — вуаля! Мебель как живое существо, на котором есть шрамы и отметины — незаметные и заметные следы времени. Знаешь, какое первое правило реставратора?
ЖЕНЕВА (передразнила). Какое первое правило реставратора?
ИВАН. «Не делай того, чего потом нельзя переделать!» Поэтому осторожно снимаем обшивку, древоточцы обрабатываем «Купринолом»…

Она порывисто обняла его со спины, прижавшись всем телом, точно пыталась согреться.

ЖЕНЕВА. Только и всего.
ИВАН (волнуясь). Женева, я женат, мы…
ЖЕНЕВА. А-а что я могу поделать, если ты пахнешь — стружкой, яблоками и дождём, и скошенной травою ранним утром, и только что срезанным грибом с рыжей шляпкой, совсем не червивым.
ИВАН (промокнул лоб платком психоделической, дичайшей расцветки). Я…
ЖЕНЕВА. Молчи!
ИВАН. Мы…
ЖЕНЕВА. Чиии! Не говори ничего. И вообще, ты какой-то весь напряжённый — правильный, а это неправильно. Ой!..
ИВАН. Что?
ЖЕНЕВА. О-о, это прекраснейший момент, когда ты успеваешь застегнуть лифчик, руками расчесать растрепавшиеся волосы и поправить юбку за долю секунды до того, как кто-то застукал! (Не сразу.) Ой!..
ИВАН. Что?
ЖЕНЕВА. Меня — тошнит. (Икает.) Ой!..
ИВАН. От лака. К его запаху надо привыкнуть. Скоро пройдёт. Выпей…
ЖЕНЕВА. Ой!..
ИВАН. Дыши. Успокойся…
ЖЕНЕВА. Иван, что если я залетела?
ИВАН. Нам только этого не хватает! Хотя…
ЖЕНЕВА. Ой!.. Не веришь, что я влюбилась?
ИВАН. В кого? (Оглянулся.) Выпей воды.
ЖЕНЕВА. Моралисты меня прикопают, однако я твёрдо знаю, что есть вещи, которые объяснить невозможно. Словами.

Пошатнувшись, она нечаянно задевает драпировку предмета, который стоял в отдалении, — открылись: резная слоновая кость, раковины каури, вышитые крестиком цитаты из Ветхого завета…

— Иван! (Губами: едрит твою дышло!) Это… это что такое?!
ИВАН. Аффлек, Чиппендейл пудра — редкий монитор.
ЖЕНЕВА. Блин! (Осматривает раритет с различных сторон.) И — за сколько ты собрался загнать эту хренову тучу?
ИВАН. Не знаю. Хотя я над ним полгода корпел — полагаю: семьдесят пять тысяч. (Мешая в блюдечке краску.) Долларов.
ЖЕНЕВА (в восторге). Обалденный!
ИВАН (согласно кивнул). Я рад, что тебе полегчало.
ЖЕНЕВА. Кайфовый!
ИВАН. Да, не поспоришь: подлинное украшение дома, по-настоящему — вещь!
ЖЕНЕВА. Я стану твоим импресарио: ты реставрируешь — я продаю!
ИВАН. Согласен: торговец я никакой! Подруга делает классные рукодельные штуки, а продаёт за копейки. Я говорю, объясняю, что у других цены минимум вдвое дороже! Она: «Это хобби». И не хочет развивать из этого бизнес и продвигаться в соцсетях. Говорю ей: «Нужно ценить свой труд и талант!» Обижается. Вот честно: если бы не жили далеко друг от друга, то занялся бы перепродажей её работ по стоимости, ведь реально круть творит дамочка.
ЖЕНЕВА. Значит, так — твой Аффлек-пудру мы продавать не будем, мы поставим его при входе в мастерскую, тогда никто не станет вдаваться в детали!
ИВАН. Ну, допустим. Что дальше?
ЖЕНЕВА. Я знаю киношников, точнее их жён, которым мы будем впаривать хлам как постоянным клиентам. Моя подруга в двадцать четыре вышла замуж за мужика, у которого был сын-подросток. Залететь она не могла, носилась по врачам, деньги, то-сё: бесполезно. Муж твердил, что если есть сын, то всё у него в норме. Барахтались до тех пор, пока она не совратила парня. Пару раз в неделю спала с ним, а через год родила от него девочку. Когда забеременела, разорвала с пасынком отношения. Выёбышек поступил в универ и махнул за счастьем в другой город. В итоге все счастливы: ребёнок похож на мужа, пасынок набрался опыта, подруга родила долгожданного… (Показала язык.) Мэ-е!
ИВАН. А потом?
ЖЕНЕВА. Суп с котом.
ИВАН. Ну-у… правильно, потому что враньё, так или иначе, обнаружится и мнимому счастью конец.
ЖЕНЕВА. Ой-ой — какие мы! Мэ-е!
ИВАН. Когда-нибудь я тебя поймаю за твой синюшный, мерзкий, слюнявый длинный язык, и тебе…
ЖЕНЕВА (провоцирует). Что?.. Что?.. Ну… Что?..
ИВАН. И тебе трындец!
ЖЕНЕВА. Ой-ой, слышала, и не раз!
ИВАН. Вот подколю к носу булавкой, и будешь как бычок на привязи.
ЖЕНЕВА. Ой-ой!
ИВАН. Подколю, подколю.
ЖЕНЕВА. И почему это он у меня мерзкий? Если бы я предложила им тебе приятное сделать, он бы сразу у тебя другие прилагательные приобрёл.
ИВАН. Уже не предложишь.
ЖЕНЕВА. Уже нет. За мерзкий, синюшный и длинный. Тебе только и остаётся, что ходить вокруг да около. Так что брюзжи и завидуй молча.
ИВАН. Сизый язык.
ЖЕНЕВА. А ты — папа Карло.
ИВАН. Сизый, как у утопленника.
ЖЕНЕВА. У меня он… нормальный — розовенький и хорошенький. А теперь я специально буду тебе его показывать каждые пять минут: мэ-е!!!

И вдруг — она расплакалась, и рассмеялась по-детски сквозь слёзы.

— Балда! Я… я просто ужас, ужас… не такая как все: в детстве я различала людей по цветам; жаль, что тогда на это никто внимания не обратил, это могло перейти в какие-нибудь способности. А видела я цвета долго, до второго класса. Класснуха — единственный человек, который безоговорочно мне поверил. Она преподавала «Розу мира», музыку Баха; родители возмущались, писали жалобы, а она стояла на своём. (Не сразу.) А ещё я воровала у отчима сигареты, а когда не получалось, собирала на дорогах бычки.
ИВАН. Несмотря на твой сизый язык, я тебя очень люблю. Пьянь чернильная, давай мириться.
ЖЕНЕВА. Я, ты думал, я лётчицей хочу быть, космонавткой?
ИВАН. Нет, но…
ЖЕНЕВА (воскликнула). Да!.. Но потом. (Комедийным голосом.) ;Esta ni;a de 5 a;os es incre;ble!*

* Эта пятилетняя девочка потрясающая! (исп.)

ИВАН (смеётся). Что-что-что? Пацанка.
ЖЕНЕВА. Да! Пацанка любит футбол! Я бы хотела научиться в него играть, но терпеть не могу женский футбол как вид спорта.
ИВАН. О да, ты у нас — Пеле!
ЖЕНЕВА (восклицает). Да-да! Я пелюля — пелешка — крутая малышка — медок-сахарок!
ИВАН. Да супердевчонка!
ЖЕНЕВА. Да уж — такой я бы безумно гордилась! У тебя зубы чесались?
ИВАН. Зубы? Нет, никогда.
ЖЕНЕВА. Никто не верил! И только после восемнадцати лет врачиха-стоматолог сказала мне, что зубы могут чесаться, но лишь у маленького процента населения.
ИВАН. Я и говорю: уникум!
ЖЕНЕВА. А ещё — я пила из лужи. А ты?
ИВАН. Нет.
ЖЕНЕВА. Бабки на лавках охали и бежали жаловаться матери. Один раз меня отлупили знатно за это. Я ревела и не могла понять почему: раз там живут дождевые черви, почему эта вода плохая? Она же с неба капает.
ИВАН. Действительно.
ЖЕНЕВА. Отлупили больно. Скакалкой. Не улыбайся. Было обидно. Потом: в детском саду все пошли на эксгибициониста смотреть, а мы с другом зашли за беседку и начали муравьёв изучать. Там был муравейник — большой! Мы следили за муравьями, смотрели, как они работают, пытались проследить их маршрут и пробовали муравьиные попки: нам кто-то сказал, что они кислые, но мы не поверили и решили проверить опытным путём. А ещё я помню, как купила в ларьке рядом со школой жвачку. Первый класс. Тогда только-только появились — всякие новомодные жвачки импортные. И вот я купила. А там оказалось стекло. Я стояла у ларька и орала: «Люди, не покупайте в этом ларьке жвачку, тут нечестные продавцы, они обманывают, не покупайте тут ничего!» (Смеясь.) Что было в голове у семилетнего ребёнка? Продавчиха меня чуть не убила — сука, как таких земля носит! Сейчас смешно вспоминать, но стекло — ребёнку!
ИВАН. Откуда она знала. Их же с Запада завозили.
ЖЕНЕВА. Да, но это уже не важно. Просто не верится, как я… в семь лет решилась орать, стоять… Город у нас был совсем небольшой, всё рядом: садик, школа, рынок, буквально всё рядом с домом. И вот — меня везут на рынок в коляске, денег нет, товаров тоже практически никаких, едем. А там то ли кавказцы, то ли ещё кто-то из тех национальностей — торгуют овощами, фруктами… Мама везёт меня в коляске мимо этих лотков, а я хрясь — и ручонкой, мимо проезжая, возьму яблоко или грушу с прилавка. Мать в шоке, говорит, что нельзя так, надо вернуть на место. А продавец: «Да пусть берёт дэвочка, какие глазья большие. Угощайся, малыш!» Мы иногда с рынка уходили с весьма тугим пакетом фруктов, ничего не покупая. А ещё, когда меня в гостях угощали конфетой или ещё чем, я брала и спрашивала: «А маме?» Ей завидовали, говорили, что с таким ребёнком голодным не останешься. А когда мы ездили в Томск — к какой-то там родне, — садимся ужинать, наливают суп, я смотрю, смотрю в тарелку и на ложку, отодвигаю и не ем. Меня спрашивают: «Что такое, не вкусно?» Я отвечаю: «Посуда грязная, я в грязных людях не ем». Мне персонально мыли тарелку и ложку, а мать до сих пор мне это вспоминает, как она со стыда не сгорела. Вот такая я была. И не дай бог маме надеть мне не белые трусики — такой визг поднимался. У меня были только, только белые трусики, либо с рисунками, либо без. Белые ползунки с якорем — самые любимые. И ещё высказывала матери, что под платье непременно нужны белые гольфы, говорила ей: «Ну, ты что, совсем ничего не понимаешь, что ли? Под платьем должны быть белые трусики». Ха-ха! В школе надо было написать сочинение на тему «Моя мама». Я написала. Маму вызвали в школу. Пока у остальных мамы были красивыми и вкусно готовили, моя — курила, пила кофе и играла в казино. Блин!
ИВАН. Не девочка — сказка.
ЖЕНЕВА. Только сказка в белых трусиках и платье не по-девчачьи гоняла с пацанами тяжёлый мяч, набивала шишки, синяки и ссадины, но при этом не носила штанов, а любимой сказкой была «Ветер в ивах»… Не читал?
ИВАН. Нет, извини.
ЖЕНЕВА. Ты что?! Это прям запах детства — «Ветер в ивах»! Ты что!.. Обожаю. Во время прогулок сказки сами собой в уме сочинялись. Например, увидев сверкающую на солнце изморозь, тут же сложила сказку о том, как Мороз нёс-нёс мешок блёсток, чтобы лес украсить, да не донёс, порвал мешок об антенны на крышах домов, поэтому город с утра весь блёстками и украшен.
ИВАН. У меня был «Моделист-конструктор» и фантастика.
ЖЕНЕВА. Конструктор у меня тоже был — железный с настоящими шурупами и гайками.
ИВАН. Да уж.
ЖЕНЕВА. А из фантастики я только Булычёва читала. «Тайну третьей планеты» от корки до корки.
ИВАН. А я в юности прочёл всю западную антологию фантастики. Из своих: Ефремова, Беляева, Сергея Снегова…
ЖЕНЕВА. Да, помню: «Мы — народ великой мечты»!
ИВАН. Стругацких читал, Грина, Лема — иногда перечитываю.
ЖЕНЕВА. А я у отца спулила фонарик, и знаешь, что я с ним делала?
ИВАН. Что?
ЖЕНЕВА. Квартира была однокомнатная, я залезла под одеяло и ночи напролёт читала — Лема! Но позже — меня пугала заставка телеканала «Вид».
ИВАН. Помню такую.
ЖЕНЕВА. И Листьева Влада помню — помню его очень хорошо. И как плакала, когда его убили. И когда Талькова застрелили — я слушала и Талькова, и «Лесоповал», и «Би Джис», «Пинк Флойд», Кристалинскую… Так что, если бы не отчим, у меня было бы совсем не обременённое детство.
ИВАН. И что же нам делать?
ЖЕНЕВА. А давай созовём всех добрых, они придут и убьют всех злых!
ИВАН. Давай.

Пауза.

ЖЕНЕВА. Иван, ты нарочно?
ИВАН. Что? Я не понял, прости…
ЖЕНЕВА. Издеваешься надо мной, играешь…
ИВАН. Нет же, ты ошибаешься. Я…
ЖЕНЕВА (перебивает). А со мной так нельзя. Пойми, ведь со мной — никто и никогда так подробно не говорил. И теперь я для тебя — дебильная тёлка, дура, да?
ИВАН. Нет, что ты — ты успокойся…
ЖЕНЕВА. «Красота меняет структуру реальности» — помнишь, ты говорил?
ИВАН. Когда? Я не…
ЖЕНЕВА. Неважно. Просто мне нравится думать о том, что хоть с одним человеком с нашей огромной планеты в данную секунду происходит абсолютно любое из всех возможных в нашей жизни событий: кто-то прямо сейчас осознал, что влюбился, кому-то сделали предложение, а кому-то… очень, очень… до изнеможения больно. Или вот, прямо сейчас, в это мгновение — кто-то родился, а кто-то умер... И так каждую секунду.
ИВАН. Господи! Девочка, ты о чём?
ЖЕНЕВА. Недавно на остановке незнакомый мужчина пристально смотрел на меня, а спустя пару минут подошёл и сказал, что у меня очень красивые, невероятно блестящие глаза. «Наверно, вы очень счастливая, от этого они так блестят...», а я стояла, слушала, благодарила за комплимент и подтверждала его предположение по поводу моего счастья, когда на самом деле я очень несчастная, и глаза блестели от слёз, которыми они налились из-за того, что мне чудовищно натёрли новые туфли. (Будто видит его впервые.) Иван, ты так со мной поступил, потому что я тебе нравлюсь, не видя оригинала? Ведь всё — напускное, подменыши, как твои зефирные облачка на верёвочках.
ИВАН. Нет, Женева, нет, ты мне действительно очень нравишься.
ЖЕНЕВА. Многим плевать, когда краска, брошенная на холст кое-как, неожиданно превращается в человека, который как пленник в ограниченных рамкой пределах, никогда не поймёт, никогда не узнает: за что, почему так несправедливо, так безжалостно именно с ним поступили?

Пауза.

— Или ты думаешь: вот милая пташка, которую можно привязать к клетке, и, щёлкая по прутикам, ждать, когда она запоёт? (Не сразу.) Но если бы так — полбеды, а по правде — я твоя месть, и ты решил отыграться на мне.
ИВАН. Нет.
ЖЕНЕВА. Не ври — хотя бы себе. Ты играешь со мной, забывая, что и я — великий шедевр, подлинное, как ты говоришь, украшение мира, даже если меня миллион раз пропустить через ксерокс. (Отдаёт ему свой телефон.)
ИВАН (читает.) «Здравствуйте!» Что это?
ЖЕНЕВА. Письмо.
ИВАН. Мне?
ЖЕНЕВА. Прочти.
ИВАН (читает). «Если честно, то даже не знаю, как начать. Дело в том, что совсем недавно я узнала о том, как вас зовут, и вашу фамилию, и о том, что вы есть. Мама сказала, что вы — мой настоящий отец.

Пауза.

— Честно, я ни на что не претендую, и мне ничего не надо. Просто хотела с вами познакомиться и вас увидеть, вот — нашла в „Одноклассниках“. Хотела бы просто пообщаться с вами и познакомиться ближе. Знаю, что скорей всего эта информация как снег на голову, и что столько лет прошло. Но хотелось бы знать о вас побольше, да и вообще, познакомиться хотя бы. Извините ещё раз за резкое вторжение… Я очень долго думала, писать вам или нет, но всё же, как видите, решилась. Заранее спасибо за ваш ответ, каким бы он ни был. С уважением…»

Хлопает автомобильная дверь. В бирюзовом отсвете автомобильных фар — скачет, ломается мглистая тень предпринимателя. Хряпин с шампанским, в тёмных очках, следом за ним, как тень (незаметно), входит Ирина.
 
ХРЯПИН. Мчусь в темноте, навстречу стальная лавина, и думаю о том, какая тонкая грань: достаточно дёрнуть влево и всё. Но потом представил: раздаётся звонок у родителей; сын будет расти и вспоминать этот день до конца своих дней. Хорошо, что машины не управляются нервными импульсами, как протезы. Доехал, вспомнил — пиво в багажнике холодное... бр-р!
ЖЕНЕВА. Хряпин, ты сволочь! Ты знаешь об этом?
ХРЯПИН (философски). Вот и кончилась наша любовь, но оказалось, что в теле сокрыта душа!
ЖЕНЕВА. Ей надо так делать: мух отгонять.
ХРЯПИН (актёрствует). Ты простишь, я знаю, но я не хочу, чтобы меня жалели! Возлюбленные, мне себя не сломить.
ИРИНА (мужу с укором). Здравствуй, Иван.

  Хряпин кладёт девушке руку на голову, та, как собачка, клацает его за палец.

ХРЯПИН (незло). Ну ты — чрево! (Распечатывает бутылку с шампанским.) За встречу, возлюбленные, и с последним приветом! (Женеве.) Жено, умойся, и в путь!
ЖЕНЕВА (хлещет ладонями его по плечам). Зараза, зараза, зараза такая: убью!
ХРЯПИН. Хорошо, но — не хватает бодрячества.
ЖЕНЕВА. Ногтя моего не стоишь. Понял? Пингвин!
ХРЯПИН. Знакомая каждое утро вставляет себе в задницу анальную пробку и так топает с ней на работу. Говорит, что очень осанке способствует. Не хочешь попробовать? (Смеётся.)
ЖЕНЕВА. Кретин! Я искала, звонила, думала: тебя в живых нет!
ХРЯПИН. Я — бессмертный! Забыла?
ЖЕНЕВА. Где пропадал? Почему долго не ехал? У-у, Хряпин! (Обнимает, целует.) Ты — мой, мой…
ХРЯПИН. Малыш, впереди много нерешённых задач, и это — билет в одну сторону.
ЖЕНЕВА (беззлобно). Гад — сволочь!
ХРЯПИН. Вижу — скучала.
ЖЕНЕВА. Оставил без копья. Я чуть с ума тут не съехала.
ХРЯПИН. Есть причина, малыш, и, поверь, веская.
ЖЕНЕВА. Какая причина, если я тут!
ХРЯПИН (широковещательно). Друзья мои, моя фамилия не далее как сего дня перекочевала в иные списки, а посему выпьем, возлюбленные, помянем добрым, ласковым словом славного парня Ивана Петровича Хряпина — честный, непьющий, то есть редкий был дуболом!

Женева и Хряпин выпивают…

ИРИНА (мужу). Иван, не слышишь? Я к тебе обращаюсь, Иван…
ХРЯПИН (Женеве). Спала с ним?
ЖЕНЕВА. Тебе-то что? Ты мне отец?
ХРЯПИН. Давай, детка, делись «улыбкою своей»; подробности не упускай.
ЖЕНЕВА. Сначала я услышу их от тебя.
ХРЯПИН (поёт). «Я люблю тебя до слёз»… Но я разборчив, ты знаешь, и… (Интимно.) Нуждаюсь в контрастном душе из солнечных струй — в лечении без риска при помощи писка: новый метод. Слыхала, м-м?
ЖЕНЕВА. Оторвалась от жизни, прости.
ХРЯПИН (громко). Тёзка, что ты соделал с моей шлюпкой? А ведь мы выпивали и, кажется, были друзьями.
ЖЕНЕВА (канючит). Рванули, поехали, Петрович; у меня земля на зубах скрипит, блин, я чешусь, я грязная!
ХРЯПИН. Так «да»? Или «нет», тёзка?
ЖЕНЕВА. Котик, милый, ну, почему ты не веришь? Зуб даю, мы спали раздельно. Лагунов, скажи. Видишь, нам плохо.
ХРЯПИН (выразительно). Возлюбленные, с сегодняшнего дня я — член городского парламента!
ЖЕНЕВА (изумлённо). Блин-блинский! (Хлопая в ладоши, скачет, как мячик, на месте.) Хряпин, я тобой горжусь!
ХРЯПИН. Народ, мой народ меня поддержал, причём единогласно! (Губы предпринимателя дрогнули.) Твою мать… (Сквозь слёзы.) Приятно, когда чувствуешь, как сердце… стучит…
ЖЕНЕВА. Щас. (Ускользает в дом.)
ХРЯПИН (с чувством). Иван, друг, не обижай жену и — короче, зла не держи, не суди там… да, и — наплюй. На, держи пять!
ЖЕНЕВА (вернулась с вещами). Хряпин! Let’s go!

Лагунов ошарашен, он явно растерян.

ХРЯПИН. Эй! Смотри, уставился он.

Пауза.

— Слышь, ку-ку, не трогал я твою женщину — жизнью, депутатским мандатом клянусь! (Женеве.) Пойдём, девочка. Нам тут не рады. (Хочет уйти.)
ИВАН. Нет.
ХРЯПИН (остановился). Нет? (Осознавая.) Что «нет»? Малыш, он сказал «нет», а я не понял, что это «нет» означает?
ИВАН. Иван Петрович…
ХРЯПИН (выдохнул). Так! Ну, давай, признавайся, возлюбленный?
ИРИНА (Хряпину). Счастлив? Доволен? Добился?!
ЖЕНЕВА. Хряпин, я тебя очень-очень прошу — умоляю: не заводись.
ХРЯПИН. Я — спокоен.
ИВАН. Иван Петрович, мне необходимо прямо сейчас кое-что вам разъяснить.
ХРЯПИН. Ты — мне — разъяснить? Допустим. Валяй.
ИВАН. Я, я… понимаю. Я как никогда прежде вижу пропасть, разницу наших жизненных устремлений — позиций…
ХРЯПИН. Во развёл — канитель: «позиций»! Как на войне. Только с кем собрался ты воевать?
ЖЕНЕВА. Хряпин…
ХРЯПИН. Что — Хряпин? Малыш, ты глянь на него, глянь: он ещё и насупился.
ЖЕНЕВА. Он ничего не хочет сказать. Он — шутит. Да? Поехали…
ИВАН. Нет.
ХРЯПИН. Уверен?
ИВАН. Да.
ХРЯПИН. Ну-ну? (Подходит к Лагунову, тот инстинктивно попятился.) Не журись, не съем я тебя: мир-дружба! Я открыт к диалогу. В конце концов, теперь это моя святая обязанность как депутата, в приёмные дни. Ну? Не томи! Пиво греется.
ИВАН. Я осознаю своё шаткое положение, но, поверьте, от всей души и всего сердца — прошу вас сейчас успокоиться, и…
ИРИНА (мужу). Ваня, ты спятил?
ИВАН. Да, то есть нет.
ЖЕНЕВА. Иван, не надо — не надо, прошу тебя.
ИВАН. Но… я всё обдумал. И, Иван Петрович, я решительно — решительно прошу руки вашей…
ИРИНА (перебивает). Что-что?!

Женева отрицательно качает головой.

ИВАН (потупился). Прошу… руки вашей — и помощи.
ИРИНА. Иван, ты по приколу, в угаре польстился на её курагу…
ЖЕНЕВА. Сама ты — ****ина!
ХРЯПИН (громогласно). Заткнулись — все!
ИРИНА (плаксиво). А как же я, а, Иван Петрович?..
ХРЯПИН. Стоп! Я сказал.
ИРИНА. Нет, Хряпин, ты понял?..
ХРЯПИН. Тихо! Ни хрена я не понял. (Приосанился.) Итак! Пусть кто-нибудь внятно мне объяснит, что этот псих, этот… нехороший человек от меня хочет, м-м?
ЖЕНЕВА (встаёт между Иванами). Этот — он… четыре раза на поезд опаздывал, он… он… (Плачет.)
ХРЯПИН (обнимая девушку). Ты кто такой?
ИВАН. Человек.
ХРЯПИН. Не-ет! Ты — чудик, в своём роде мишень! А сказать — почему? Выгодно: есть над кем вдоволь потешиться, есть кого по макушке тюкнуть; есть в кого плюнуть, когда я весел, сыт и опасен!
ИВАН. Женева, не плачь. И прости меня, слышишь, прости, я как лучше хотел, я…
ХРЯПИН. Ты — гуманоид! (Выделяет местоимение «я».) Я пришёл к тебе по доброте душевной, а ты — не сейчас, но когда-нибудь ты поймёшь, — что и мне не чужды чувства возвышенные и даже прекрасные, но не всем дано про них знать! Я — жизнерадостный человек: понятно тебе? (В сердцах.) А ты — навоз, полезный микроб, биодобавка для роста моего самосознания!
ИВАН. Иван Петрович, вы просто не понимаете…
ХРЯПИН (удивлённо). Не понимаю?.. То есть, по-твоему, я ещё и дурак?
ИВАН. Нет, но…
ХРЯПИН. Чудак-человек, ты сам посуди, ну, разве я виноват, что твоя женщина, твоя женщина тобой пренебрегает? В космосе тебе хочется жить, да, витать в безвоздушном пространстве?
ИВАН. Нет, но…
ХРЯПИН. Да и хрен с тобой, мне насрать! Живи с кем хочешь и где тебе нравится! Но у нас, земнородных, знаешь, сколько тут дел? Не знаешь. Зато я скажу тебе: кто-то в ответе; кто-то обязан думать, трудиться по совести, по душе; кому-то приспичило, понимаешь ты, добывать! А ты — ты родину любишь?
ИВАН. Это моё личное дело.
ХРЯПИН (кричит). Врёшь! Врёшь! Врёшь! Нет у нас личных дел, потому что я своего… распоследнего забулдыгу — на весь Лос-Анджелес с его чудесами не променяю! А спроси: почему? Да потому, что наш забулдыга — моё личное дело! (Стремительно показал вдаль.) Икона — образ, в грязи валяется, вся в дерьме, под ногами, заплёванная, а всё же лик — Божий! Понятно тебе, реставратор ты хренов!
ЖЕНЕВА. Хряпин, я ухожу!
ХРЯПИН (отмахнулся). Стулья клепай, осколок звезды!
ЖЕНЕВА. Хряпин!
ХРЯПИН. Чадо, по стенке размажу, не посмотрю, что мы братья по крови!
ЖЕНЕВА. Блин… (Тянет его на себя.)
ХРЯПИН. Слышь, ты, Лагунов Иван, сделай так, чтобы я — я тебя похвалил!

Лагунов порывисто прижимает к груди Хряпина, христосуясь с ним. Хряпин снимает очки. Ирина набрасывается на Женеву. Иван избивает Ивана.

6. В аэропорту.

Государственный человек Иван Петрович Хряпин наконец-то вернулся из-за бугра; в жестах, глазах молнии — волосы в разные стороны, энергия бьёт ключом, голова запрокинута — посланник из мира ангелов натыкается на взгляд знакомой беременной женщины, у которой, по всему видно, появилось равнодушие к своему внешнему виду и испортился характер.
 
ИРИНА. О прошлом забудь.
ХРЯПИН (хочет пройти). Было время, я тебе помогал.
ИРИНА (встаёт на пути). Не зли меня, Иван Петрович, — ты меня знаешь. (Достаёт бумагу, тычет под нос.) Тебе — первому.
ХРЯПИН (предусмотрительно). Что это?
ИРИНА. Тебе первому. (Повторила она.) Всё как ты любишь.
ХРЯПИН. Ох, какие мы — смелые! (Смягчившись, читает.) «В районную прокуратуру… избил, покалечил…». (Смеётся.) Подруга, ты издеваешься?
ИРИНА. И свидетели есть.
ХРЯПИН. Чего?
ИРИНА. Не ори!
ХРЯПИН (понизив голос). Разочаровала ты меня, ох, как разочаровала! (Выпутывается из её цепляний, хочет пройти.)
ИРИНА (смеётся). Давай-давай, пусть избиратели, пусть «твой народ» на тебя полюбуется!
ХРЯПИН. Порядок должен быть, а у тебя выходит, что все виноватые!
ИРИНА (во всеуслышание). Ты человека, мужа моего родного угробил, сломал жизнь хорошему, доброму человеку. А теперь не отвертишься, сволочь — бездарность…
ХРЯПИН. Пусти. (Рвёт бумагу, огляделся, сунул в карман.)
ИРИНА. Да к тому же трус, пакостник, мелкотравчатый! Давай, катись, катись к чёртовой матери, видеть тебя такого нет сил! (Плюёт ему вслед.)

Хряпин в смятении. Ирине показалось, что у него блеснули глаза. Но он летит, он торопится, его ждёт другая реальность: «Выхватить уникальное и показать это миру!»

Звонит телефон.

Иван Петрович приостанавливает свой энергичный полёт, секунду раздумывает. Сбрасывает номер. Разворачивается, возвращается к женщине.

ХРЯПИН. Твой чудик — псих. Как и ты.
ИРИНА. Репетируешь речь в зале суда?
ХРЯПИН. Чего?! Да я вас…
ИРИНА (перебивает). Совесть, друг-Ваня, не купишь.
ХРЯПИН. Сколько стоит твоя, я высчитал год назад. Мухина твоя фамилия — пролетаешь! Суд? А давай! Чихать, плевать я хотел…

ИРИНА (бережно погладила свой живот). Эх, Ваня! Если в России всем беременным бабам на мужиков в суд подавать, на воле мужиков не останется. (Ласково — животу.) Да, малыш?
ХРЯПИН. Погоди. Вроде нормально всё было.
ИРИНА (так же). Да, но потом — сделали операцию по удалению свища, задели сфинктер, пластика и прочее. Поначалу невозможно было удержать испражнения, сейчас получше, но, как только он поест, начинаются газы, которые не удержать.

Иван Петрович смеётся.

— Смешно — дураку. Пусть. Посмотрим, что он нам после споёт.
ХРЯПИН. Сфинктер — это такая проблема?

Ирина взглянула на него — упрощённо.

— Прости.
ИРИНА. На днях зашли в кафе: бедняга пить не может, есть не может, хоть и хочется, потому что потом начинается — миномётная очередь. Я начинаю кашлять или шаркать ногами, чтоб заглушить. И ведь никому про такое не скажешь, да? Все ржут, вроде тебя, а бедолагу из музея турнули — сходу из больницы на свалку.
ХРЯПИН. (удивлённо). Уволили? За что? Разве можно за такое увольнять человека?
ИРИНА. Как у нас говорят: попал под сокращение! (Махнула рукой.) К нему и прежде настороженно относились.
ХРЯПИН. Правдолюб хренов.
ИРИНА. Да и — руководство сменилось. Из новых. В тонкости входить, особо разбираться не стали — шито-крыто; с какой стороны ни возьми: по закону, и точка.
ХРЯПИН. Адвокат нужен, грамотный, тонкий юрист.
ИРИНА. Ходила, звонила, искала… (Махнула рукой.)
ХРЯПИН. Ну?
ИРИНА. Не нукай!
ХРЯПИН. Ходила — искала и что?
ИРИНА. Без толку! (Сквозь слёзы.) А теперь Иван, как нищий, бродит по дворам, крутит — шарманку…
ХРЯПИН. Пардон, не понял: какую шарманку?
ИРИНА (передразнила). «Какую шарманку». Старую. Восемнадцатый век. И ведь подают… Ой! (Стиснув левую грудь, оседает.)

Возгласы, возбуждённые голоса отдаляются, сливаясь с рокотом реактивного лайнера, и — постепенно трансформируются в умиротворённое щебетание птиц.


7. На скамейке в сквере возле больницы.

ЖЕНЕВА (вертит между пальцами сигаретку). Сядь, Петрович, не мельтеши.

Иван Петрович присаживается.

— Бедненький, бледненький — как же ты — полинял.
 
Рядом хлопнула дверь. Иван Петрович от неожиданности вздрогнул, увидев Лагунова. Не оглядываясь, тот прошагал мимо в заляпанном краской, сильно потёртом пальто и в отвисших в коленях вельветовых брюках.
 
Молчание.

ЖЕНЕВА (оптимистично). Вино, кажется, лучше после второго глотка, да, котик?
ХРЯПИН. А? Ты что-то сказала?
ЖЕНЕВА. Петрович, не обижайся, но ты инвалид — тебе нужны костыли разума.
ХРЯПИН (возмущённо). Да… если ты человек, семью обеспечь, обуй, одень; жене, что полагается… (Получил СМС, читает.) Озверели. Совсем уже?..
ЖЕНЕВА (прочла СМС). Неужели у вас можно что-то купить?
ХРЯПИН. Кому?
ЖЕНЕВА. Себе.
ХРЯПИН. Не вздумай.
ЖЕНЕВА. Кто же это всё покупает?
ХРЯПИН. Покупают — налоговики, администрация, прокуратура — каждый сезон (весна-лето/осень-зима) дамочки обновляют гардероб от блузок, футболок, верхней одежды до кружевных трусов и бюстгальтеров. Средний чек… (Шепчет...)
ЖЕНЕВА. Сколько?!
ХРЯПИН. Налом. Единовременно. Из белых конвертов.
ЖЕНЕВА (саркастически). Честно всё заработано.
ХРЯПИН. Да, каким только местом — не ясно.
ЖЕНЕВА. Нормально: так было — так будет всегда. К примеру, я побывала на прекрасном charity-базаре во «Флаконе».
ХРЯПИН. Где?
ЖЕНЕВА. В Москве.
ХРЯПИН. Не слышал.
ЖЕНЕВА. Несказанно повезло. Купила прекрасное платье, современное, «Карен Миллен», новое за тысячу рэ, перчатки бархатные по выставкам ходить, испанские для фламенко и — кое-что люксового бренда, не скажу, что вегетарианцы и зелёные меня не расфрендили… (Осеклась, перехватив взгляд Хряпина.) — В общем, я категорически за идею всякого обмена и покупки в charity-shop. (Достаёт пакет.) Платье без этикетки, но по всему видно, что никто не носил. Перчатки с этикеткой в родной сумочке. Ну, ещё одна штука с этикетками люксового магазина: «Тусон-проходимка». Для меня это как сезонное эхо смерти. (Не сразу.) Что смотришь? Отдашь Ирине примерить.
ХРЯПИН. Когда?
ЖЕНЕВА. Когда выпишется — пригодится.
ХРЯПИН (берёт пакет). А ты?
ЖЕНЕВА. Не мой стиль.
ХРЯПИН. И поэтому ты в панка прокрасилась?
ЖЕНЕВА. А ты бы хотел, чтобы я, как принцесса Рапунцель, по Невскому рассекала?
ХРЯПИН (прислушался к тишине парка). Я… получил несколько писем, непонятно от кого, но решил проверить. Не могу сказать, что меня в них что-то особенно поразило, просто в последнее время какие-то придурки начали репостить мои фотографии. Я заглянул на стену, а там… ой-майо!
ЖЕНЕВА. Девочки с губами и правильными бровями, да, Хряпин? Губищи не накачанные; бровищи щиплются как попало, да?
ХРЯПИН. Нет.
ЖЕНЕВА. Уверен?
ХРЯПИН. Да пофиг. Растерялся я как-то. (Достаёт плоскую фляжку для алкоголя.)
ЖЕНЕВА. Что у тебя?
ХРЯПИН. Что?
ЖЕНЕВА. Коньяк?
ХРЯПИН (отхлебнул). Зеркало на старости лет — перспектива инсульта.
ЖЕНЕВА (ухмыльнулась). По виду — не скажешь.
ХРЯПИН. Надоело всё — депутатство, ****ство, друзья-собутыльники — всё одно, что воры-бандиты. Нет людей: волки, волки — злыдни! Рассказать — не поверишь. Сериалы можно снимать.
ЖЕНЕВА. Так они и снимают. Что толку?
ХРЯПИН. К храму прибился.
ЖЕНЕВА (с удивлением). Ты?!
ХРЯПИН. Думал: батюшка деревенский, проще всё будет, ну, как положено. Пасха. Народ. Крестный ход. Я со святой водой. А он развернулся — им: «Ну, что вы там, как бараны, плетётесь!» А кто бараны — женщины в длинных юбках, старики, ребятишки?.. (С чувством.) Исусик на мерседесе, твою мать!
ЖЕНЕВА. Дай хлебнуть. В горлышке пересохло. (Забирает у Хряпина фляжку...)
ХРЯПИН. Учился — жил с одной, подрабатывал, денег в обрез, соседка вообще нищая. У неё даже спичек не было — прикуривала от кипятильника. Вечно зайдёт — то ей яйцо дай, то масла налей, то хлеба пару ломтиков, то соли. А я любил понтовать, курил в коридоре, иной раз куплю себе «чёрной икры» из желатина за восемнадцать рублей, сигару, которая на вкус омерзительнее «Примы», за тридцатку вермут «Сальваторе» — восемьдесят рублей за бутылку, но дизайн — этикетка точь-в-точь «Мартини»! Ну и выйдешь, весь такой гусь лапчатый, в коридор — с бутербродом, с сигарой, да в махровом, твою мать, халате — весь из себя такой важный… А девочка смотрит и завидует, выделялся я типа.
ЖЕНЕВА. Ой, когда то было! Быльём поросло.
ХРЯПИН. Отлично всё помню. Но ребёнка она не хотела: учёба, карьера, всё прочее. Я пытался понять родителей, не хотели они климат менять, уезжать из страны. А я любил её — веришь?
ЖЕНЕВА. Верю. И чё?..
ХРЯПИН. Ничё!

Женева кладёт голову ему на плечо.

— Родственника у неё посадили. После суда разрешили забрать не относящиеся к делу вещи. Она доверила мне. Позвонила и попросила обзвонить несколько номеров, почистить телефон, ноут и передать родителям. (В сердцах.) Сука! Три любовницы, наркота, воровство — всё всплыло! Я как в говне извалялся! Мать дурака плачет, требует пересмотреть дело, думала, что его подставили. Срок по статье небольшой дали, но после доследований загремел братец по полной. Я в Питер, закрутил бизнес с ментами. Как ей объяснить — не решился… (Нервно смеётся.) Короче: девочка.
ЖЕНЕВА. Дочь, ежу понятно, что девочка.
ХРЯПИН. Да, девочка — дочь у меня, а тут…
ЖЕНЕВА. Как зовут королевну, хоть знаешь?
ХРЯПИН. Женя — вроде. Короче: что с ней, где она — я не в курсе. Но вот эсэмески: пойми, разгадай.
ЖЕНЕВА (не сразу). Росс один-два-восемь би — планета с земным климатом, и — с каждым вздохом, с каждым новым мгновением — она приближается к нам, к нашей системе, а значит, есть шанс — начать жить сначала на чистой — Весенней планете.
ХРЯПИН (подумав). Считаешь?
ЖЕНЕВА (сакраментально). Да, я считаю.
ХРЯПИН. Легко тебе советы давать. А если там, ну, не мой ребёнок?
ЖЕНЕВА. Странно, непонятно устроены люди. Иных слушаешь — понимаешь. Иные — размножаются без толку, живут — живут, а всё равно точно котята — слепые. (Обнимает его.)
ХРЯПИН (испуганно). Эй, красавица, ты о чём?
ЖЕНЕВА. Хотела отомстить, растянуть удовольствие; мучить вас, мужиков, — наслаждение.
ХРЯПИН. Я без претензий. (Посмотрел на часы.) Можем отчаливать. С сиделкой договорился, с врачом… Словом, трава зелёная, небо голубое.
ЖЕНЕВА. Смотри не лопни от гордости.

Смартфон в руках чиновника, как всегда, неожиданно дзинькнул.

ХРЯПИН (раздражённо). Что ещё?..
ЖЕНЕВА. Ничего — ничего ты не знаешь.
ХРЯПИН. Чего я не знаю? (Читает сообщение.)
ЖЕНЕВА. Не знаешь ни что такое «средник», панировка, патина, венецианская терпентина. И ты не умеешь класть красный полимент на меловой грунт для золочения. Не умеешь состарить новое дерево. А между тем это просто.
ХРЯПИН. Просто? Девочка, ты о чём?
ЖЕНЕВА. О том: берёшь свежую позолоту, так?
ХРЯПИН. Ну?
ЖЕНЕВА. Не «ну», а бери.
ХРЯПИН. Ну… (Берёт её за руку.) Взял.
ЖЕНЕВА …и сечёшь булавочным остриём. Потом «звякаешь»…
ХРЯПИН. Это как?
ЖЕНЕВА. Звякаешь связкой старых ключей, и — обдуваешь пылью из пылесоса.
ХРЯПИН (недоумённо). Зачем?
ЖЕНЕВА. Затем, чтобы новое стало старым. (Чертит в воздухе «нечто».) Лагунов — художник, артист, понимаешь? В его хламовнике — вагон редких, очень красивых вещей, которые можно продать, и задорого, если с умом. Понимаешь?
ХРЯПИН. Нет.
ЖЕНЕВА. Ваня.
ХРЯПИН. Допустим.
ЖЕНЕВА. Допустим и что?
ХРЯПИН (уклончиво). Ну-у, есть у меня приятель — она частенько мотается по аукционным показам «Кристис» и «Сотбис»…
ЖЕНЕВА (неожиданно). Хряпин, блин, что у тебя за пиджак?!
ХРЯПИН. Дорогой — фирменный…
ЖЕНЕВА. Да? А карманы — огромные, отвисшие — на хрена?
ХРЯПИН. Ну, не знаю. Положено…
ЖЕНЕВА (передразнила). «Положено»: как раз для подстреленных птиц и пустых гильз. Ходишь, как егерь-убийца. (Уходит.)

Иван Петрович недоумённо смотрит ей вслед, получает СМС, напряжённо читает. Девушка возвращается:

— Папа!

Смартфон выпадает из рук Хряпина в новые осенние листья.

 
8. Вечером возле Летнего сада.

Шарманщик дирижирует сам себе. Он точно лебедь с распростёртыми крыльями, казалось, невесомо парит между искрящимися цветными ветрами. На голове его шляпа, на широких полях — пёстрая кавалькада домов, разноцветных лент, купол Исаакиевского собора, улицы, парки, аллеи — свились воедино в музыке сказочной, заклинательной силы…

***

ЖЕНЕВА (на высокой химической частоте). Ты пахнешь стружкой, яблоками и дождём, и скошенной травою ранним утром, и только что срезанным грибом с рыжей шляпкой, совсем не червивым. А ещё ты пахнешь каплей росы, что блестит на траве на рассвете. Ты пахнешь облаком, что в небе плывёт, и до него не достанешь рукою. Ты пахнешь солёною каплей слезы, что сбегает твоею щекою, — ароматом листьев в траве пахнет твоя борода, и растёртою ягодкой чёрной смородины пахнет рука. Пахнут волосы соком берёзы. Пахнут плечи закатом и морем. И ракушкою пахнет струна, что подёрнута в мгновенье тобою. Пахнет красным вином твоих губ холодных касанье. Пахнут бризом твои выдох и вздох, что дарил ты мне на прощанье. Пахнет всё — всё ароматом душистым, и пионом пахнет душа, чей так путь каменист и скалист. Гладиолусом пахнет улыбка, васильками пахнут глаза, и крыжовником пахнет щека, под сукном колючей щетины.

 


Стихи: Бродского, Рильке, Есенина.