Платье Надежды, или Минор свинг для двоих - пьеса

 АРСЕНЬЕВ Игорь Михайлович
+7.911.831.68.00
planetnik1@gmail.com

 
Право Героя – самому выбирать средство для достижения цели! Дословно, в переводе с французского языка, Инженер – универсальный Человек, тот, кто создал и создает, в буквальном смысле, всё, что нас окружает. И мне чрезвычайно дороги герой моей пьесы Сергей и его жена – Надя!
Возможно, кто-то не знает, но было время, когда, для поступления в ВУЗ, после окончания школы, необходимо было пройти «производственную практику» с теми, кто поднимал Страну из руин после ВОВ. И лично для меня это было, и наглядно, и очень полезно, и действенно. Да, порой, я элементарно не высыпался, разумеется, было трудно совмещать, и работу на заводе и занятия в художественной самодеятельности Народного театра. Однако я видел силу и красоту мужественных, одаренных, трудолюбивых, сплоченных людей! И нынче, - мой долг драматурга, - посредством художественных образов, рассказать о чаяниях, пусть неизвестных, но необыкновенно дорогих мне – рабочих, инженеров, учителей, библиотекарей, то есть, о всех тех, без которых Жизнь, как наша действительность, - Иллюзия – игра пустословов.
На фоне исторической правды, моя задача – создать  Авторский, национальный проект, в котором, как в капле воды,  отражается всё многообразие современных мировых угроз.   


Пьеса – квартирник;
время действия – «развал» Союза Советских Социалистических Республик.


СЕРГЕЙ, инженер.

НАДЯ, жена.


ПЕРВАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА
НАДЯ (парит, улыбаясь в слезной росе, будто в необыкновенном, сказочном сне). В сорочке, отороченной маминым кружевом, я выпорхнула на крыльцо старого дома. Осторожно, боясь оступиться, я осторожно сошла в сад, босиком просеменила по мокрой прохладной траве, и, не касаясь земли, я неожиданно для себя понимаю, что лечу – мелькаю межу миллиардами цветных ветров, где всё… уточняется, становится объемным и ярким, притом невероятно возвышенным… И тут –  я оглянулась и  ахнула! Господи! Да я – я чуть не задохнулась от смеха: дом, в котором я родилась и взошла – теперь казался мне дряхлым, точно изъеденным мухомором! «Боже мой, - подумалось мне, - тайна планеты раскрыта!» И я – я, будто сплетена из тончайших серебряных нитей, - вся, вся, вся, как есть, ВСЯ… устремилась ввысь!

ВТОРАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

СЕРГЕЙ (кому-то из зрителей, как глухому). Хаос – ремонт!
НАДЯ (сочувственно кому-то ещё). Мой муж в замешательстве, — перед ним большая клетчатая сумка в фирменной упаковке, в которой он обнаружил – новые мужские носки, перчатки, платки, колготки…
НАДЯ (зовет). Сергей!
СЕРГЕЙ. Надя… (он по-детски, нелепо прикрывает «женин секрет» газетным листом, якобы он что-то читает…) Я здесь…
НАДЯ. Интересно?
СЕРГЕЙ. Что?
НАДЯ. Что пишут.
СЕРГЕЙ (замялся). Не понял… А что?
НАДЯ. Да так! Замотался, как ёжик в газету, и спрятался… Да, милый?
СЕРГЕЙ. Да… (Смущенно.) Дети — рисуют… Деду Морозу…
НАДЯ. Естественно — предновогодние дни.
СЕРГЕЙ (зрителю – по секрету). Я… загодя снял с антресолей всю «коллекцию обстоятельств»… А тут…
НАДЯ (всем). За окнами нашей квартирки сгустилась жуткая, страшная темень, а мы – раскатываем, кроим, режем на части старые, но всё еще новые…  (Суетится, помогает мужу.) И даже нераспечатанные рулонные остатки обоев прежних времен.
СЕРГЕЙ. Надя, а хорошо, что ты пришла сегодня немного пораньше!
НАДЯ. Конечно, Серёжа, конечно, хорошо!
СЕРГЕЙ. Честное пионерское, я бы справился один, но с тобой как-то веселей.
НАДЯ. Конечно, справился, конечно, веселей. (Зрителю.) Всё, всё ее бесит, всё раздражает… (Сергей спотыкается, чуть не падает, она кидается к мужу на помощь.) Сережа! Ты не ушибся? Как ты – в порядке?
СЕРГЕЙ. Видела?!
НАДЯ. Видела – что?
СЕРГЕЙ. Палуба – дрогнула. (Ищет причину.) Как тебе такая проделка, как тебе этот кунштюк?
НАДЯ. Слава богу, не расклеил нос. (Вздыхает.) Уф! Что теперь?
СЕРГЕЙ (постепенно приходит в себя). Эти — режь кромку.
НАДЯ (пригляделась). Серёжа…
СЕРГЕЙ. Что?
НАДЯ. Ничего. Ты – синиц покормил?
СЕРГЕЙ. Нет, не успел.
НАДЯ. Что так?
СЕРГЕЙ. Да… поздно уже. За окном темнотища. Не видно ни зги…
НАДЯ. Пичуги как пить дать сидят где-нибудь, и ждут твоих благодеяний.
СЕРГЕЙ. Возможно, тем более что вчера прилетали две новые.
НАДЯ ( удивленно). Ну да! А, впрочем, хорошо быть добрым, когда это не трудно.
СЕРГЕЙ. Надя, ты сейчас на что намекаешь?
НАДЯ. Мне кажется, еще немного — и ты начнешь понимать птичий язык.
СЕРГЕЙ. Преувеличиваешь, как всегда. (Забирается на подоконник, открывает форточку, насыпает в кормушку семян.) Мать честная!
НАДЯ (испуганно). Сергей, что еще?..
СЕРГЕЙ (ошарашен). Комар залетел…
НАДЯ. Комар? Где?!
СЕРГЕЙ (провожает взглядом невидимую цель). Обжился — наглец.
НАДЯ (с сарказмом). Комар — в декабре?
СЕРГЕЙ. В декабре.
НАДЯ. Да, но… за бортом минус за двадцать. Сережа, разве зимой комары обитают?
СЕРГЕЙ. Как видишь — еще как обитают.
НАДЯ (осмотрелась). Померещился тебе – декабрист.
ТРЕТЬЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

Муж и жена – оба заняты делом.

НАДЯ. Сергей Никифорович, что с ванной будем делать на этот раз, мм?
СЕРГЕЙ (невозмутимо). Клеенкой оклеим, клей есть.
НАДЯ. Что? Этим старьем?
СЕРГЕЙ. Да.
НАДЯ.  Нет! Вот нет так нет!
СЕРГЕЙ. Надя, мы же договорились…
НАДЯ. Убогость –  нищета… и, вообще… скупердяйство!
СЕРГЕЙ (зрительнице). Не скупердяйство, а?.. правильно: бережливость, рачительность…  Клеенка, кстати, не старая; залежалась немного, а так…
НАДЯ. Сережа, по чесноку…
СЕРГЕЙ. По — чему?
НАДЯ. Тебе самому не противно?
СЕРГЕЙ (зрительнице). Ни грамма. Мы клеили так всегда — это наша традиция.
НАДЯ (будируя). Традиция?! Не нужна мне такая «традиция». Сережа, мне надоели помойки из дурацких ковров! Мне опротивели горы нелепой, примитивной посуды, и, не имеющей ценности, мебели!
СЕРГЕЙ. Ковров – каких? Где ты видишь ковры?
НАДЯ. Неважно. Я образно выражаюсь, пора бы привыкнуть.
СЕРГЕЙ. Хорошо, допустим. (Как хирург, надевая перчатки…) Но что ты пытаешься доказать? Нет, разумеется, я понимаю: ты мечтаешь избавиться от старого, а что взамен – где, а главное, на что ты хочешь приобрести новое?
НАДЯ. Сережа, под клеенку вечно затекает вода, а там… (Сменив тон.) Ну, цыганенок, цыпленок, нельзя ли придумать что-нибудь… эдакое – революционное – прогрессивное – в твоем духе? Серё-жа!
СЕРГЕЙ (смягчившись). Можно, конечно. Но что – например?
НАДЯ. Кафелем ванну отделаем.
СЕРГЕЙ (удивленно). Кафелем?! Надя, каким кафелем? Где мы его возьмем?!
НАДЯ. Ну, или каким-нибудь пластиком под перламутр. (Мерцая ресничками.) Кто у нас Микела;нджело? Кто у нас – Голова?
СЕРГЕЙ (удивляясь еще больше). Кто?!
НАДЯ. Да, пластиком! Да, цветным! Я видела… у подруги: во! Серё-жа!
СЕРГЕЙ. Надя, ты в своем уме? Каким пластиком? Где он у нас?
НАДЯ. Купим. Закажем. Достанем, - Сережа!
СЕРГЕЙ. Оклеим клеенкой «под перламутр» — и привет.
НАДЯ. Сережа, я тебя умоляю!
СЕРГЕЙ. Потолок, как всегда, размоем, как следует прошпаклюем, прокрасим – водоэмульсионочкой эть! — и шах-мат: я тебе обещаю!
НАДЯ. Господи! Дай мне терпения!
СЕРГЕЙ. Наденька, прошу, не форсируй. Я заранее знаю, что ты мне сейчас спрогнозируешь: «Сережа, дорогой, давай займем денег, поедем и купим кафель — самый дешевый; милый-дорогой-брильянтовый, ведь стыдно кому показать; мы с тобой давно не студенты…» Так – угадал?
НАДЯ. Монотоша!
СЕРГЕЙ. Кто – я?
НАДЯ. Зануда!
СЕРГЕЙ (примирительно). Допустим – мы купим…
НАДЯ. Сережа!
СЕРГЕЙ. Кто класть будет?
НАДЯ. Класть — что?
СЕРГЕЙ. Да… йо-маё… клеить, клеить… кафель — кто будет?
НАДЯ. Ты, разумеется.
СЕРГЕЙ. Хорошо. А если я не умею?
НАДЯ. Научишься. А не хочешь, давай я сама…
СЕРГЕЙ. Надя, ни ты, ни я этим ремеслом не занимались. Ни разу!
НАДЯ. И что? Для нас главное нАчать, а там — догоним и перегоним.
СЕРГЕЙ. Неужели не ясно, - я не могу уметь все: значит, приглашать, значит, платить. Сколько?
НАДЯ. Хочешь сказать, что мы в безвыходном положении?
СЕРГЕЙ (уклончиво). Наше положение сложное, но –не безнадежное. Главное – не выпендриваться, не прыгать выше головы: ах-ах-ах! А жить, нормально…
НАДЯ. Без перламутра.
СЕРГЕЙ. Отлично всё сама понимаешь.
НАДЯ. Выдохся ты, ой-й-й, жалкое зрелище!
СЕРГЕЙ. А ты не смотри; делом займись, де-лом! Иногда, знаешь, события тянут за собой переживания, а иной раз – переживания тянут за собой события.
НАДЯ. Умное сказал, да?
СЕРГЕЙ (через зрителя). Тебе подражаю.
НАДЯ (помешивая клей – с пафосом). В каждом дому по кому!
СЕРГЕЙ. Что еще?
НАДЯ. Мама моя так говорила.
СЕРГЕЙ. Я знаю, знаю – почему ты ТАК говоришь.
НАДЯ. Почему?
СЕРГЕЙ. Ты отлыниваешь. Ты, попросту, не хочешь работать. А, впрочем, согласен: твоя мама — мудрая, нет, очень мудрая женщина! (Зрителю.) Умеет женщина испортить настроение на раз-два – глазом не успеешь моргнуть – и ты – один – кругом виноват!
НАДЯ. А ты – ты слоняешь слонов из угла в угол и ду-ду-ду, бу-бу-бу! Тошно, брезготно смотреть на красивого, вчерашнего мужика, который был, а сегодня — полет окончен!
СЕРГЕЙ (ладонями растер лицо до пунцового цвета). Ладно, давай уже приклеим первый кусок. (Зрителю.) Интересно? Что смотрим? Работаем!
ЧЕТВЕРТАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

НАДЯ (мажет, наносит клей на обойное полотно…) Сережа-Сереженька, дорогой мой, родной, ничего ты не понял.
СЕРГЕЙ (после некоторых колебаний, возвышается на стремянке). Я, Наденька, не френолог –  не звездослов: нет у меня дара прорицателя, в отличие от некоторых экзальтированных дам-с. А вот вы – женщины, чудной, ей-богу, странный народец!
НАДЯ. Чего-чего?..
СЕРГЕЙ. Есть у вас зелёные чашки, так нет, подавай вам ещё голубые!
НАДЯ. Не придирайся: каждому хочется выделяться.
СЕРГЕЙ. Да нет, тут, на мой взгляд, некий психический фактор. (Балансирует.) Ты не находишь, Надежда?
НАДЯ. А я говорила, и говорила не раз: давай ёлку поставим, украсим…
СЕРГЕЙ (всё-таки потерял равновесие, падает). Да… елы-палы! Надя, нешто мы дети?
НАДЯ. Они – дети, если мы пока живы! А дети  не захотели остаться, потому что у нас не квартира, а какой-то – полигон, - прости Господи, - лаборатория паче чаяния, хуже — сарай!
СЕРГЕЙ. Стену промазала?
НАДЯ (бубнит). Намазала, промазала…
СЕРГЕЙ. Тщательно?
НАДЯ. Тщательней не бывает!
СЕРГЕЙ. А в углах?
НАДЯ. Знаешь что! (Бросает работу.) Мне пора ужин готовить. (Переходит в кухню.)
СЕРГЕЙ (присматривается, петляет, ходит вокруг сумки, не зная, как и куда ее незаметно пристроить.) Если не промазать, как следует, швы и углы, - всё отвалится буквально на следующий день. Спрашивается: к чему усилия, если они напрасны? Но с другой стороны, я признаю, что кафель в ванной это не роскошь; и бытовая техника фирмы «Бош», и японская радиоаппаратура, и сотовая связь, и какой-то – немыслимый интернет… тоже, в известном смысле, неплохо, согласен. Но! Надя, на какие такие шиши? Откуда у нашего дорогого сыночка – всё такое и прочее? Надя, ты слышишь?
НАДЯ. Работает «сыночек», соответственно, получает.
СЕРГЕЙ. Так-так! Тебя послушать, так мы с тобой всю жизнь на теплой печке рассиживались – семечки лузгали: так, по-твоему, получается?
НАДЯ. Да, не сидели, да, не лузгали. Но и он, знаешь, чего-то добился.
СЕРГЕЙ. Ой ли: добился! А может, кого-то добил?
НАДЯ. В каком смысле?
СЕРГЕЙ (волнуясь). Я – инженер, кандидат, между прочим, наук; мой диплом защищён десятью изобретениями; в моём активе – сто двадцать одно рацпредложение; свой первый автомобиль я приобрёл в рассрочку и до сих пор сам езжу на нем, сам мою и сам чиню…

Надя чертыхается, грохочет посудой.

- Допустим – согласен: смена формаций, новой экономической политики… Но  разве я виноват, что я без работы? И это с моими-то знаниями, с моим стажем, моим опытом! Надя, разве я виноват, что я уже полгода не приношу в дом ни копейки?!
НАДЯ. Тебе оформили пенсию. А до того — платили пособие.
СЕРГЕЙ. Пособие? В гробу я видел такое пособие! Я говорю о том, что мы  – недавно приносили пользу обществу. Пользу! - Надя, это понятно?

Надя кивает.

- Всё нажито многолетним трудом.

Надя кивает.

- А у них, - с чего не начни: о террористах, его новой тачке, шмотье, футболе – это пожалуйста. Но стоит начать разговор о чем-то глобальном…

Надя режет лук, и чуть ли не плачет.

- Телевизор спасает; травит своими миазмами, но все же – маг и волшебник! (Кланяется телевизору.) Спасибо ему за такое содействие, спасибо и очень большое!
НАДЯ. Ну да, если бы он у нас не работал в рассрочку.
СЕРГЕЙ. Наденька, мы элементарно не развиты, окостенели. Мы живем, словно зажмурившись. Наши родственные отношения в категории вечных и бессмысленных споров – бездарных, заметь, никому не нужных дискуссий – квартирных побоищ коммунальной общины! Это, Наденька, жернова и кабак! А кабак, как ни читай, хоть справа налево, хоть слева направо, всё и будет — кабак! (Машет руками, пытаясь прибить невидимого комара.) Черт знает что!
НАДЯ. Сережа, а ты заметил, какое у нашей невестки шикарное, новое, вечернее платье?
СЕРГЕЙ. Заметил, как ты на него пялилась.
НАДЯ. Значит, заметил?
СЕРГЕЙ. Вот именно, пялилась — до неприличия. Я и не догадывался, что в тебе столько материального. А мы, между прочим, то, на что смотрим.
НАДЯ. Если так, то ты, мой милый, паяльник, или твои дурацкие пассатижи!
СЕРГЕЙ. Надя, давай не будем размахивать словами как топорами. Я выразился фигурально, как ты, кстати, любишь.
НАДЯ. А что я могу поделать, если её платье мне «фигурально» приснилось? Я прямо почувствовала в себе некий животный магнетизм!
СЕРГЕЙ. Нам только животного магнетизма хватает.
НАДЯ. Я думаю, что мне ОЧЕНЬ подошло вечернее платье.
СЕРГЕЙ. А я думаю, за что меня попёрли с завода? Надя, неужели из-за того злосчастного собрания акционеров?
НАДЯ (уклончиво). Возможно, по крайней мере, мне именно так показалось. Но какое теперь это имеет значение, когда ты уволен бесповоротно.
СЕРГЕЙ. Колбасники. Неучи. Хотя, если вспомнить того, - с лисицей за ухом, -  штуковитый такой, - из отдела по импорту…
НАДЯ (с пониманием). Чародей.
СЕРГЕЙ. Во-во, чародей, он самый: без чарки ни шагу. Этот тип ясно сказал…
НАДЯ. Сережа, забудь ты о них, как говорится, забей!
СЕРГЕЙ (волнуясь). Надя, у меня были расчеты, проект; я с цифрами в руках кому угодно готов доказать свою правоту даже сейчас! И тогда я не мог поступить иначе, Надя, пойми, я не мог.
НАДЯ (вздохнув). Вот горе-то! Клей останется лишний – куда его? Вылить?
СЕРГЕЙ. Меня никто не поддержал, никто толком не выслушал; выгнали, захотели избавиться и избавились, как от чумного.
НАДЯ. Сережа, тебя не выгнали, тебя сократили… (Спотыкается.) Ой! Эти-то… обои, Сережа, зачем?..
СЕРГЕЙ (в сердцах). Да брось ты, какая к лешему разница –  выгнали, сократили! Турнули под зад коленом! Сократили они! Я что — дробь или чересчур длинное слово, которое невозможно выговорить? Или меня «сократили», руководствуясь исключительно гуманными соображениями в плане моего здоровья и успехов в личной жизни?! Завод нашлепал продукции на пять лет вперед, цены взвинтили, а продукцию, видите ли, покупать стало некому! Зарплату рабочим им стало нечем платить, - все знают, все понимают, - а теперь, как говорится, поезд ту-ту! Но я докажу, я докажу…
НАДЯ (озираясь). Ой, нет — ни за что не успеем!
СЕРГЕЙ. Надя, я отпахал на заводе без малого сорок лет!
НАДЯ (вскинулась) Он!
СЕРГЕЙ (испуганно). Надя, ты о чём?
НАДЯ (прицелилась). Ну – погоди!
СЕРГЕЙ. Надя, брось. Подумаешь – комар. Ну, залетел бедняга с морозца погреться, а тут на него — сафари устроили.
НАДЯ (потеряв комара из виду). Потолок в прихожей белить будем? Или красить, как в ванной?
СЕРГЕЙ (будируя). Чего-о? Еще и в прихожей?!
НАДЯ. Ну да! А ты как хотел?
СЕРГЕЙ. Вчера нельзя было сказать, когда здесь белили?
НАДЯ. Будто сам ты не знаешь.
СЕРГЕЙ. Я не знаю и знать ничего не хочу!
НАДЯ. Конечно: ты на потолок не смотришь. (Зрителю.) Как я, - бывало.
СЕРГЕЙ (перебирая обои). Итак! Узорчатых – с гулькин нос, - поэтому, предлагаю, - вырезать с них цветочки, и клеить на те – с пунктиром. Надя, где ножницы?
НАДЯ (устремленная ввысь). А мне буквально повсюду – мерещилось, двигалось мне навстречу – мое – новое — вечернее платье!

ПЯТАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

Дребезжит телефон.

НАДЯ (сексуально). Алё.
СЕРГЕЙ (запутался, бубнит с рулеткой в руках). Колбасники. Неучи. Прыгуны.
НАДЯ. Алё! Я слушаю – говорите!
СЕРГЕЙ (соображая). Ничего-ничего… Петя и Паша друг на друга похожи –  особенно Петя.
НАДЯ (поменялась в лице). О Господи!
СЕРГЕЙ. Ничего-ничего, так скоро будет клеить весь мир! Мы запатентуем прием, он станет нашим ноу-хау. Надя, доверься специалисту, всё будет тип-топ!
НАДЯ (трагично). Боже мой!
СЕРГЕЙ. Что?
НАДЯ. Митя!
СЕРГЕЙ. Что – Митя?
НАДЯ. Митя — наш сын!
СЕРГЕЙ. Извини, - я как бы в курсе.
НАДЯ. Наш мальчик — в больнице!
СЕРГЕЙ. Авария?
НАДЯ (кивает головой). Сбил — человека!
СЕРГЕЙ. Кто звонил?
НАДЯ. Не поняла, но, кажется, адвокат.
СЕРГЕЙ. Чей адвокат? От кого?
НАДЯ (нервно). Господи! Сережа, да не знаю я ничего, но, кажется, от того человека, которого сбили.
СЕРГЕЙ. Уже хорошо.
НАДЯ. Сергей, ты в своем уме?
СЕРГЕЙ. Хорошо это значит, что пострадавший живой. А ты – успокойся, прошу, возьми себя в руки.

Звонит телефон.

 - Алё! (Слушает.) Лика? Привет. (Слушает.) Мы в курсе. (Слушает.) Адвокат? Да, звонил.  (Слушает.) Кто пострадавший? (Слушает.) Уверен: всё образуется без суда. (Вешает трубку.)
НАДЯ. Что?
СЕРГЕЙ. Сказали, что сами разберутся. Значит, имеют для этого все основания. (Не сразу.) Плохо другое.
НАДЯ. Что? Сергей, не тяни!
СЕРГЕЙ. Пострадавший – непростой человек: депутат, или вор… Я не понял.
НАДЯ. Главное, чтобы «непростой человек» был — добрым человеком.
СЕРГЕЙ. Успокойся, - наш сын жив, здоров и в безопасности, - это главное. Но – я разочарован – разочарован. (Спотыкается, чуть не падает.) Вечно всё куда-то девается. Хотел бы я знать почему? (Пытается навести хоть какой-то порядок.) Что будем делать?
НАДЯ. Пострадавший не покалечен, он жив…
СЕРГЕЙ. Слава Богу!
НАДЯ. Наш мальчик выплатит достойную компенсацию, и со временем всё войдет в привычную колею.
СЕРГЕЙ (саркастически). Он выплатит?
НАДЯ. Не придирайся к словам, сейчас не тот случай, когда можно собачиться. Вспомни, и у тебя случались казусы на дорогах.
СЕРГЕЙ.  Я всегда был уверен в себе. (Неистово машет руками, отгоняя от себя крошечное, невидимое существо.)

Звонит телефон.

НАДЯ. Алё. (С лицом припрятанной палки.) Сколько?!
СЕРГЕЙ. Кто?
НАДЯ. Бросили трубку.
СЕРГЕЙ. Колбасники!
НАДЯ. Они предъявили иск: заведено уголовное дело.
СЕРГЕЙ.  Та-ак! Сумма?
НАДЯ. Миллион – евро! Митя подписал документы, и теперь у него нет, ни бизнеса, ни машины… А завтра, скорей всего, не будет квартиры. Какие-то люди ворвались к ним и устроили настоящий погром. Сережа, они угрожали оружием. Они похвалялись убить, изнасиловать всех, включая меня. И – тебя!



ШЕСТАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА


СЕРГЕЙ (по телефону). Я понял. (Кладет трубку.)
НАДЯ. Ну?
СЕРГЕЙ. Соберут по знакомым, словом, сошлись в цене с мироедом.
НАДЯ (воздев руки). Спасибо!
СЕРГЕЙ. Приобщимся?
НАДЯ. Давай. А к чему?
СЕРГЕЙ. Просто: избавимся от старья, как ты и хотела, от пыльных ковров!
НАДЯ. Не поняла, - в каком смысле?
СЕРГЕЙ (туда-сюда прошелся кочетом). Продадим квадратные метры!
НАДЯ. Где жить станем?
СЕРГЕЙ. В деревне.
НАДЯ (не сразу). Шутишь?
СЕРГЕЙ. Нет.
НАДЯ. Я, между прочим, тружусь.
СЕРГЕЙ. Землю будем пахать!
НАДЯ. Трактор пусть пашет: я – женщина!
СЕРГЕЙ. В деревне с трудоустройством проблем нет.
НАДЯ. Нет.
СЕРГЕЙ. Я печь могу сложить.
НАДЯ. Нет.
СЕРГЕЙ. Крышу перебрать – могу; трактор на морозе могу завести. Надя, я всё могу, я всё умею. Архимед был инженером, и Леонардо да Винчи. Наденька, вредно и недостойно терзать себя полуправдой.
НАДЯ. Это я как раз понимаю…
СЕРГЕЙ. Видишь: лицемерие боком вышло. А нам нужна польза и выгода! Ты хоть это учти.
НАДЯ (заботливо поправляя на нем ворот рубашки). Ну, так вот — товарищ да Винчи положит кафель в ванной безо всякого Леонардо со стороны, и будет, и польза, и выгода.
СЕРГЕЙ. На-дя!
НАДЯ. Архимеды — и те в городах проживали! Мы не крестьяне.
СЕРГЕЙ. Нет, не крестьяне, кто спорит.
НАДЯ. Не сможем мы – жить в деревне и –  пахать! Для того чтобы пахать, надо как минимум родиться на этой самой земле, а не так – с бухты-барахты.
СЕРГЕЙ. А как же те, которые приезжают к нам из сёл – с бухты-барахты?
НАДЯ. Кому это «к нам»?
СЕРГЕЙ. К нам — городным?
НАДЯ (поправляет). Ты хочешь сказать: городским.
СЕРГЕЙ. Везде живут люди – повсюду!
НАДЯ. Да, но мы не такие.
СЕРГЕЙ. Не такие?
НАДЯ. Нет, не такие!
СЕРГЕЙ. Какие «не такие»? Хочешь сказать, что у нас нет рук, нет ног и всего остального?
НАДЯ. Руки не главное, и ноги тут ни при чем. Хотя на них по-прежнему кто-то да смотрит. А вот из деревни – потом все возвращаются.
СЕРГЕЙ. Все это кто?
НАДЯ. Все — кому надо. Поживут-поживут, сердечные, помучаются, детство кое-где поубавится и — восвояси, обратно, на родную сторонушку. И правильно, кстати, делают; правильно поступают.
СЕРГЕЙ. Безусловно, тут я полностью разделяю. В деревне без привычки трудновато. Деревенские не то что мы. Это мы, городские, живем слаженно, дружненько, с достоинством, с барскими замашками — на помойках! Привыкли. Прикипели. Нужна нам эта – городская психушка! А я говорю: к родникам, к истокам, вот куда надо!
НАДЯ (наступательно). Я здесь родилась! И ты, между прочим, тоже.
СЕРГЕЙ. Надя, ты вспомни: под Нижним на Усманке рыбу удили; две недели, как сон.
НАДЯ. Обалдеть!
СЕРГЕЙ. А Валдай, Надя, Валдай! Онега! Ладога! Свирь! Русский Север! Простор, Надя! Свобода-а!
НАДЯ. Ну-ну-ну! Один гнус чего стоит. И потом, одно дело «балдеть», а другое — «пахать»; в твоей глухомани и пойти-то некуда, и поехать… Ой! (Отмахнулась…)
СЕРГЕЙ. Зато здесь есть куда.
НАДЯ (нервно, как будто вся зачесалась…). Разумеется – есть куда! Здесь хотя бы есть театры, музеи, филармония, Эрмитаж…
СЕРГЕЙ (перебивает). И триста тысяч несчастий в придачу.
НАДЯ. Сережа… (Примирительно.) Не канителься. Давай поскорее закончим наш «бренд». Ведь Новый год как-никак на носу. Гости придут. (Озираясь.) А может, уже и поселятся с нами. А мы в таком неустройстве. Жили-жили, - и на тебе.
СЕРГЕЙ (мечтательно). Сосны. Тропинка к реке. Тишина. И кажется, слышно, как щетина на подбородке растет… (Прислушался...) Надя, я кормушек настрою…
НАДЯ. Давай-давай, закачивай хернюшный ремонт, а там поглядим.
СЕРГЕЙ. Заведем Авоську с Небоськой, кроликов разводить станем…
НАДЯ. Кроликов? (Говорит как с больным.) Серёженька, милый, каких кроликов?
СЕРГЕЙ. Всяких кроликов: тут тебе и шуба, и бульон с фрикадельками.
НАДЯ. Сережа, всяких-то… убивать надоть.
СЕРГЕЙ. Убивать? Как — убивать?
НАДЯ. Да так: тюк топориком — нет зайки! Валяй, давай, разводи кроликов. Чунганчук.
СЕРГЕЙ. Озверели, оскотинились, охамели от всяческих новостей. Надя, уедем!
НАДЯ. Нет, - я сказала! Сдвинешь бульдозером космических масштабов, - а таких не бывает!

СЕДЬМАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

СЕРГЕЙ (вытряхивает содержимое клетчатой сумки). Что – это?
НАДЯ (зрителям). «Добрый день, уважаемые пассажиры, предлагаю вашему вниманию товары в ассортименте: носки – мужские, носки – женские всех размеров; лифчики, колготки детские утепленные; носовые платки отечественного производства; магниты на холодильник; маски, хлопушки, бенгальские огни; праздничные поздравления, стихи от Деда Мороза на фирменном бланке; электрические гирлянды – китайского производства, такие же елочные украшения… Пожалуйста, что – кому? (Раздает.) Пожалуйста. Вам? Пожалуйста…»
СЕРГЕЙ (перебивает). Хватит!
НАДЯ. «Счастливого пути и хорошего настроения!»
СЕРГЕЙ. Надя, они рехнулись — они с ума сошли: тебя — тебя сокращать?!
НАДЯ. Сережа, меня сократили не больно.
СЕРГЕЙ. Не больно это как?
НАДЯ. Гильотинировали, как куренка: без уговоров, раскаяния — хрясь! (Не сразу.) Пожалуйста, не смотри на меня так; ты же мой аргонавт, убийца Минотавра, так сказать, путеводная нить.
СЕРГЕЙ. Надя, прекрати издеваться!
НАДЯ (напевает). «В разных краях оставляем мы сердца части-ицу-у…» Зато я поняла, почему тебе нравились командировки. Я поняла, почему ты вечно сбегал из дома. Ты, знаешь кто? Ты — Улисс!
СЕРГЕЙ. Кто?!
НАДЯ. Одиссей – мореплаватель, герой, царь! И теперь я могу легко представить, что твоя голова где-то на Дальнем Востоке, руки на Севере, ноги на Урале…  (Не сразу.) Сережа, ты правда согласен продать квартиру, чтобы помочь сыну расплатиться с долгами?
СЕРГЕЙ. Как говорил старпом: «Мы семья или бульки на воде?»
НАДЯ. Признаюсь: не замечала прежде в тебе такой музыки; душа без музыки, точно немая. Юрий Олеша, к примеру, мечтал открыть лавку метафор, к примеру: «Лужа в осенний день лежала под деревом, как цыганка».  Или: «Когда ешь вишни, то кажется, что идет дождь!»

Звонит будильник.

СЕРГЕЙ. Шесть утра. Встаю. Умываюсь — всегда холодной водой; бодрит лучше всякого кофе. Пью чай с лимоном без сахара. Одеваюсь. Выхожу из дому. Снег, дождь, всё равно, иду, бегу, тороплюсь на завод. Остановка автобуса:
- Извините.
- Проходите.
- Ну что вы!
¬- Будьте добры.
- Болван!
- Сам ты…
- Вжик — метро. Моё место в третьем вагоне от головного — занято. Ничего — постою. Газетка в кармане. Журнальчик в другом. Цветные фотографии, палитра, гамма цветов, хорошо пахнет, не мнется, в трубочку скатал… Вжик! Семь часов — проходная:
- Николай Максимычу!
- Приветствую!
- Анюта, здорово! Нога не болит?
- «Была бы только Родина богатой и счастливой!»

«Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю,
Что-то с памятью моей стало,
Все, что было не со мной, помню…»

Громкоговоритель хрипато бьет в уши. Мы идем, идем…
 «Нам нет преград ни в море, ни на суше».
Расходимся по цехам, каждый к своему рабочему месту. Дружно, организованно приступаем к работе.
А вот и мой цех, мой цех, мой…
Сколько раз его перестраивали, а он всегда оставался моим! Слева конторка. Справа ОТКа. Заведующая Людмила Константиновна — товарищ на месте. А-а… вот и Любочка, помощница — товарищ опаздывает. А может, переодевается?
- Людочка Константиновна, а где ваша протеже – Любочка?
- Переодевается.
- А может, опаздывает?
- Переодевается.
Врёт Людочка. Прикрывает товарищ товарища. А как же, своих не сдаем! Начальник спросит – что я скажу? Тоже совру, тоже прикрою. Людмила свой кадр. Двадцать лет вместе от звонка до звонка. А Любочка – молодая, поспать любит. А кто не любит? Эх!..  (Спотыкается, падает…) Чему удивляться? Ям в цеху столько, что, как говорится, не приведи! Сколько раз я рапортовал начальству: «Залейте дыры, вам что – цемента жалко?!» Продукция тяжелая, чушка девять и шесть десятых, готовое изделие восемь и одна. У электрокары посадка низкая, диаметр колес небольшой: стандарт. Загрузка полная. Хлоп в яму! Готово: один вал соскочил, за ним десять других, в сумме полтонны. И вот уже — новая дыра, новая яма! Укладчик не виноват. У него крепежных приспособлений давно нет. И транспортировщик тоже не при делах; не его вина, не он колеса рассчитывал. В итоге: пять процентов в отдел технического контроля приходит с деформированными отверстиями и помятыми зубьями. Исправить нельзя. А работы, а металла, а нервов, энергии? - Оплата сдельная, сколько сдал, столько и получи. Накладные закрывают по конечному результату. Это же нормально. Это в порядке вещей. Кто станет платить за брак? Никто. План сорван. Да что план! Одним карданом землю не вспашешь. Под капотом нужен мотор – двигатель! Головное предприятие здесь, а электрооборудование аж у черта на куличиках; филиалы разбросаны по всей стране, - и получается, что вся страна один трактор собрать не может! (Зовет.) Надя!
Ты плачешь? Не смей! Пусть каждый научиться отвечать за себя, за дело, которое ему поручили. И в этом нет притворства, нет лжи! А что мне делать, если я ненавижу притворство? Что мне делать, если я ненавижу ложь? Обстоятельства… обстоятельства… меня сократили ввиду каких-то таинственных, чрезвычайных обстоятельств. Каждое утро я прихожу на душную биржу человеческой занятости, где мне не устают повторять:

- Переучивайтесь на бухгалтера, у вас есть шанс!
- Переучивайтесь на бухгалтера, у вас есть шанс!
- Переучивайтесь на бухгалтера, у вас есть шанс!

Идиоты! Колбасники! Неучи! Что они могут знать о моих обстоятельствах?! (Озираясь.) Вот, вот, вот – мои обстоятельства: эти жалкие бумажные клочья! Эти – письмена! Эти –  иероглифы – мои немые свидетели наших святых упований!  (Накидывается на обои, рвет их на части, топчет ногами…) Я – не пешка, нет! Я выше, чище любых обстоятельств, потому что я – хозяин земли! Я соль, а не ваш дерьмовый сникерс! И я никому не позволю смеяться над собой! Я создал, я построил мою страну! Я также знаю, что благодаря мне и таким, как я, жиреют разного сорта подонки, которые крадут мои идеи, набивая свои бездонные пошляческие карманы! Но мне плевать на них! Я знаю цену себе и цену их деньгам! Моя цена — это фабрики, мосты и заводы! Моя цена — это поезда, самолеты, космические корабли! Моя цена — это свет, тепло в домах честных, целеустремленных, порядочных, умных людей! И пусть я не Бог, не царь и не герой, но я — человек!

Взгляд Инженера сосредоточился на невероятно малой, но летящей цели. Сергей кидается в бой и размахивает шваброй, будто старинным двуручным мечом с такой – невероятной, неистовой силой, что кажется, это его последняя отчаянная битва с темными силами на планете людей. Надя давно поняла: слова, увещевания — бесполезны, вредны; она обхватывает мужа руками и повисает на нем, чтобы хоть как-то унять разбушевавшуюся мужскую стихию, повторяя без счета:

- Любимый, родной…

Наконец – силы иссякли. Муж и жена устроились на полу – слитно – спина к спине, будто одно Существо.

НАДЯ (приходит постепенно в себя). Что, Зверобой, справился? Терминатор!
СЕРГЕЙ (поправляя растрепанную одежду). Какого рожна?
НАДЯ. Рэмбо, - я спрашиваю: убил ты его?
СЕРГЕЙ. Нет, но я видел, как он просочился под самым носом. Я даже слышал, как он пищал, как он дышал мне в лицо — скотина!
НАДЯ. Сережа, комары не дышат в лицо, комары звенят, примерно как ты, когда бываешь голодным.
СЕРГЕЙ. Из-за тебя я его не прикончил.
НАДЯ. Это еще почему?..
СЕРГЕЙ. Ты мне мешала. Я не смог сконцентрировать, сосредоточить свои силы; удары были хаотичны, разбросаны – и не имели чёткой системной программы. А то… я бы его… по любому достал! Всё твоё — рояльное воспитание.
НАДЯ. Неизвестно, кто кого «достал».
СЕРГЕЙ (задумался). Боевая – ничья! Хотя, - я по-прежнему утверждаю: человек — как ремесленник, как демиург, устроитель всего! Как ни крути, но прежде всего — воля, мысли, чувства, желания – сильнее какой бы там ни было метафизики. Короче: колготки и прочую требуху – возвращаем владельцу! Понятно? 
НАДЯ. У-у, варвар! (Ударяет мужа по лицу, демонстрируя, едва заметное кровяное алое пятнышко.)
СЕРГЕЙ. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что Луна — инопланетный корабль! 
НАДЯ. Вот бы – угнать!

ВОСЬМАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

Ночь. Одинокий фонарь за окном дробит тьму за окном. Надя терзает телефонную книгу.

Входит Сергей.

НАДЯ. Сергей! Где ты был?
СЕРГЕЙ (выдохнул). Помоги.
НАДЯ (помогает мужу раздеться). Господи! Что случилось?
СЕРГЕЙ.  Стало темнеть, я собрался домой, неожиданно почувствовал странный –  чудной удар по капоту – легкий, как от снежка.
НАДЯ (догадалась). Мальчишки…
СЕРГЕЙ. Затормозил. Вылез из машины. Огляделся. Место как будто знакомое, многолюдное. Еще покрутился. Потом я как-то по-дурацки поскользнулся, споткнулся и…
НАДЯ. Сережа, Бога ради, скажи, когда, наконец, закончатся твои пионерские вылазки? Когда ты, наконец, поумнеешь? Ты посмотри, посмотри на себя – посмотри.
СЕРГЕЙ. Мобильник вылетел…
НАДЯ (вскинулась). Сережа, новый мобильник!..
СЕРГЕЙ. Мобильник вылетел, шлепнулся в мокрый снег, а он у меня, как назло, без футляра.
НАДЯ. Уй-й! Сколько раз говорила, сколько раз… Уй-й, бестолковый!
СЕРГЕЙ. Откопал, трясу, пытаюсь вернуть аппарат к жизни, вдруг чувствую сзади – кто-то за мной наблюдает.
НАДЯ. Ой!
СЕРГЕЙ. Полицейский – в форме, но… в такой… необычной –  светящейся. Подошел, встал рядом, и смотрит на меня, как – привидение!
НАДЯ. Сергей, что за бред.
СЕРГЕЙ. Молодой человек, говорит: очень надо, типа того — подвезите.
НАДЯ. Сережа! Сосед, твой бывший друган, тоже типа того — подвез своего же начальника, - от любовницы выползал – тепленький, - так тот вместо спасибо уволил дружка без выходного пособия.
СЕРГЕЙ. Надя, послушай: приличный на вид молодой человек, подтянутый…
НАДЯ. Как хочешь, а я так скажу: никому нельзя доверять, особенно по вечерам на дорогах!
СЕРГЕЙ. Нет, ну, я подумал, мало ли какие передряги побудили человека ко мне обратиться, тем более что попросил он вежливо, как-то по-старомодному, словом, учтиво, и даже – с любовью!
НАДЯ (подозрительно). С чем?
СЕРГЕЙ. В общем, парень не жлоб – симпатяга.
НАДЯ (кивнула согласно). Понятно.
СЕРГЕЙ. Понятно, что именно?
НАДЯ. А то: голубая луна! Понятно, что из этих! Как пить дать, из тех!
СЕРГЕЙ. Короче, он сел.
НАДЯ. Сел – на заднее сидение?!
СЕРГЕЙ. Я сам ему предложил…
НАДЯ (перебивает). Сергей, ты… ты… в своем уме?.. На заднее сидение! На заднее сидение!!
СЕРГЕЙ. Слушай, крапива, или ты слушаешь, или… Я спать хочу.
НАДЯ. Спать будешь, когда женщину умиротворишь. Я на стены кидаюсь, по моргам звоню… Рассказывай! Или — придушу своими руками!
СЕРГЕЙ. Иные думают, что своим трепом развлекают водителя; иные, которым платить нечем, несут всякую дребедень; а я – я и не слушал, о чем он там рассуждает, кручу баранку… Правда, один раз из вежливости я его все же спросил: «Преступника ловим?» Полицейский – при исполнении.
НАДЯ. Спросил, а он?
СЕРГЕЙ. Похоже, что не расслышал.
НАДЯ. Или сделал вид, - не захотел отвечать.
СЕРГЕЙ (согласно кивнул). Ну да, пробурчал что-то и дальше шпарит без остановки. А я –  чувствую, что вспотел.
НАДЯ. Ты? С чего бы это?
СЕРГЕЙ. Вспотел не вспотел, а взмок – натурально, как в бане! И по всему телу озноб – жар, и, будто иглы – иглы по всему телу – и разом!
НАДЯ. Господи!
СЕРГЕЙ. Я – ослаб, провел платком по лицу, а платок – сырой – в крови, хоть выжимай! Надя, этот тип – говорил обо мне!

Надя срывается с места, судорожно роется в вещах, возвращается, ставит Сергею  градусник.

- Поначалу я решил, что мной заинтересовались какие-то дремучие парни. Голова в плечи — жду удара.
НАДЯ (в сердцах). Илья для битья! Сколько раз я твердила: прикрепи под стеклом: «Осторожно: за рулем злой водитель!» Многие так уже поступают.
СЕРГЕЙ. Надя, я не злая собака, я…
НАДЯ (перебивает). Как в джунглях — закон!
СЕРГЕЙ. Голос у типа негромкий.
НАДЯ. Негромкий.
СЕРГЕЙ. Приятный.
НАДЯ. Приятный.
СЕРГЕЙ. И — проникающий. (Не сразу.) Я решил глянуть на полицейского через зеркало заднего вида.

Пауза

- Надя, у него глаза — голубиные!
НАДЯ (взглянула на свое отражение в зеркале). Скажи ещё — страусовые!
СЕРГЕЙ. Голубиные и, будто родные. (Ощупал себя.) И в них – была нежность, забота и как бы Вселенная! (Предельно взволнован.) Я – скотина! Я чувствую в себе ужасную, невыносимую боль!

Сергей интенсивно растер руками лицо, пристально посмотрел на жену, - взгляд, почти мгновенно, уступил место загадочной, странной улыбке.

- Словом, довез полицейского, как условились, до новой развязки, он поблагодарил, покинул салон и – распался.
НАДЯ. Как — распался?
СЕРГЕЙ. Рассыпался, - как искрящийся пазл, - пуф — и нет! Вокруг — сугробы, безмолвие – и следов – никаких!

Сергей протянул осторожно к жене руку, погладил её лицо, волосы, губы… Женщина, кажется, погрузилась в озеро тишины.

НАДЯ. Меня успокаивает, что не было ещё одной — ясноокой.
СЕРГЕЙ. Кого?
НАДЯ. Еще одной — цыпочки.
СЕРГЕЙ (не сразу). Кого?!
НАДЯ. Много тела — много дела! Так, кажется?
СЕРГЕЙ. Почему ты не веришь? Я сказал правда, а ты… Почему?
НАДЯ. Потому что ты – не в состоянии отличить нормальную женщину от простименяиеетоже!
СЕРГЕЙ. Не ожидал такой реакции, честно скажу, не ожидал.
НАДЯ. Еще бы, конечно! Как я могу возвыситься до черты трагического литературного сострадания к твоему теперешнему состоянию, когда…
СЕРГЕЙ (перебивает). Надя, я вспомнил молодость, я вспомнил свою жизнь! Ты понимаешь? Жизнь!
НАДЯ. И прекрасно, и замечательно! Где событие? Все – мы, так или иначе, вспоминаем, перечитываем роман под названием «Жизнь»!
СЕРГЕЙ. Я сотрясаюсь от твоей отчужденности.
НАДЯ. А я говорю: не стоит драть на голове последние волосёнки лишь потому, что твоя совесть очнулась.
СЕРГЕЙ. Как хочешь, но я — видел чудо!
НАДЯ (жестом выразила свое восхищение). Новый сюжет!
СЕРГЕЙ. Да как же ты – не поймешь! Неважно был полицейский или он мне привиделся, -  я  осознал, что моя жизнь — карикатура, местами недобрая и уж, поверь, совсем несмешная!
НАДЯ. А я слышала множество подобных историй про оборотней на дорогах – и прочих аферах с вашим братом любителем! Но  твоя история — галлицизма в духе Тургенева: «Сие не согласуется с самою натурою обстоятельства!»  С обоюдного согласия, разумеется.
СЕРГЕЙ. По-твоему, я дебил?
НАДЯ. Мой друг, интеллект и воспитание должны читаться во взгляде; в теперешнем твоем состоянии тебе несвойственны никакие полеты!
СЕРГЕЙ. Это еще почему?
НАДЯ. Ты сам не единожды меня уверял, что метафизика — миф, огранка словесной руды для разного сорта придурков, хуже того, самоедов вроде тебя.
СЕРГЕЙ. А если я – заблуждался? Надя, я каюсь! Я раскаиваюсь – понимаешь?
НАДЯ. Сердце сердцу весть сказало; сова летит, лунь плывет, ночь матка — все гладко; не состоял, не привлекался; поди туда, не знаю куда; во саду ли, во огороде! Умник, поборник системы, сторонник анализа – ни с того ни сего заделался в психоделики?!
СЕРГЕЙ. Я разгребаю дерьмо, хлам, в котором захлёбывается, чахнет моя душа! Полицейский со мной говорил на понятном мне одному языке!
НАДЯ. Я верю, верю…
СЕРГЕЙ. Я убежден, что общался с существом высшего, иного порядка! Это понятно?
НАДЯ (на грани нервного срыва). Ты… ты… ты вот что — деньги, документы проверил? На месте – твои?!
СЕРГЕЙ. Не приземляй, - на этот раз не получится!
НАДЯ. Ты хоть раз про «черных риелторов» слышал?
СЕРГЕЙ. И что –  что ты хочешь этим сказать?
НАДЯ (сдерживая себя). А вот: пробили ушлые парни в базе данных квартирку, прознали: без средств, без постоянной работы; сын под следствием, ты – всё равно что банкрот! Однажды придешь домой — дверь другая, замки, люди чужие; ничего никому не докажешь; знай, топай себе на родную помойку, благо недалеко!
СЕРГЕЙ. А…
НАДЯ. Абэвэгэдэйка! шах-мат - амба: приехали!
СЕРГЕЙ. Риелторы, - говоришь? Я про это читал…
НАДЯ. Читатель! Лично я, - выхожу на работу! Ужин сиречь завтрак – на кухне! А мне пора, извини! Тороплюсь! (Собралась уходить.) 
СЕРГЕЙ. Надя, - уходишь, - сейчас?
НАДЯ. Приходится, - что поделаешь. Слава богу, я – приземленная женщина. Мне, по определению, должно трудиться.
СЕРГЕЙ. По-человечески объясни: куда ты намылилась?
НАДЯ. Уломала хозяйку книжного магазина в подвале организовать отдел гламурной литературы конца девятнадцатого века. Я, видишь ли, всегда чувствовала в себе талант букиниста. А ты — прими ванну, откинься, выпей чайку покрепче – экстрасенс хренов! Давай, разрешаю.
СЕРГЕЙ. Надя, а полицейский?
НАДЯ. Что сказать?
СЕРГЕЙ. Не знаю, но…
НАДЯ. В самом деле, ты хочешь, чтобы я поверила байкам о пресловутых летающих тарелках, реинкарнации, телепортации, и прочих необъяснимых вещах, где каждому хочется расфуфыривать свою правоту? (Сочувственно глядя на мужа.) Молодец! Артистично – натурально соврал! И ты – превосходнейший человек! Однако, родной, не сердись: твои изобретения, все эти новации – что-то вроде галлюциногенов, психодислептических наркотиков. Фантазии, в особенности нереализованные, могут воздействовать негативно и легко провоцировать различные отклонения. Мечты те же сны, та же реальность!
СЕРГЕЙ. Ты, правда, так думаешь?
НАДЯ. Гуд бай, девичур мелкотравчатый — пакостник!
СЕРГЕЙ. Надя — куда?
НАДЯ. Надя, - как искрящийся пазл, - пуф — и нет!
ДЕВЯТАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

СЕРГЕЙ (провозглашает). Канун Нового года: вечер тридцать первого декабря! (Дарит жене цветы.)
НАДЯ (удивленно). Цыганенок, дыхни.
СЕРГЕЙ (улыбаясь). Шла бы… в полицию…
НАДЯ. Где умных не жалуют?

Муж обнял жену.

НАДЯ (кокетливо). Ой! Ой!!
СЕРГЕЙ. Жалею, что продали твоё фамильное – расчудесное пианино! Ты на нем так романтично, так складно бренчала.
НАДЯ. Ты помнишь, когда инструмент перевозили, бригадир такелажников – Яша, спросил: «Балалайку куда?» И я поняла, что у него есть точно такое же пианино. (Любуясь букетом.) Дорогой мой – Серёженька, что ты решил?
СЕРГЕЙ. В каком плане?
НАДЯ. Зрасти! Мы едем?
СЕРГЕЙ. Куда?
НАДЯ. Ну, прекрати ёрничать! Глумиться это не твоё.  А едем мы к нашим, они звали, ты знаешь, тем более что наш телевизор сломался.
СЕРГЕЙ. Ну – да.
НАДЯ. Не чинить же этот – сундук, и новый купить не успеем. Так что, давай, рванем своим ходом, да? Пробок на улицах, наверняка, уже нет.  Заночуем у сына, да! Гладенький!
СЕРГЕЙ (трижды хлопает себя по щекам, приседает как в известном фильме). Ку-у!
НАДЯ (смеется). Кулибин ты мой, Самоделкин! Сам посуди: какой Новый год без Винокура?
СЕРГЕЙ. Действительно – никакого.
НАДЯ. А куранты? Куранты! Так что – вира помалу, в темпе – давай собираться.
СЕРГЕЙ. Угу.
НАДЯ. Пожалуйста, не копайся. Ходко давай, по-спортивному. Кстати, ты не видел, где моя юбка?
СЕРГЕЙ. Какая?
НАДЯ. Ой, можно подумать, у меня их полно! Юбка – моя – такая! 
СЕРГЕЙ. Нет, не видел. А что?
НАДЯ. Ничего! Надоели брюки. А там как пить дать соберутся солидные дядьки, в пух и прах разодетые дамы; одна я, можно сказать, как «меркантильное кю»!

Надя мечется по квартире в поисках юбки, и вдруг, она натыкается на очень красивое – элегантное – новое вечернее платье, которое, точно облако, в сиянии света из перламутра…

НАДЯ (в изумлении). Совершенство! 

Сергей согласно кивает. Надежда перевоплощается.

- Внимание: говорит и показывает мое вечернее платье! (Кокетливо.) Ах, меня можно трогать! Ах, меня можно ласкать! Ах, меня можно любить – носить – любоваться! Ах-ах-ах, какая я — Девочка! Сережа – милый, - родной! О, какой же ты маг-чародей!
СЕРГЕЙ. Нравится?
НАДЯ. Угодил!
СЕРГЕЙ. Надя, - я счастлив!
НАДЯ. Какая выделка! А покрой! (Поменялась в лице.) Серёжа, оно не очень мне длинное? Может его слегка прихватить? Ведь у нас ножки, ножки, ножки, ножки… (Смеется.) О, как мы нагрянем в наш лепрозорий, а-а, о-о, у-у!
СЕРГЕЙ. В библиотеку, ты хочешь сказать?
НАДЯ. Да-а! Я вернусь – вернусь Победителем! О, мы растревожим, разворошим хижину дяди Тома! О, это будет фурор! Месть! Теракт! Шоковая терапия!
СЕРГЕЙ. Может, простить?
НАДЯ. Простить?
СЕРГЕЙ. Мне кажется, что не стоит таким способом ошарашивать девочек. Вы всё-таки столько лет вместе работали.
НАДЯ. И что?
СЕРГЕЙ. Ну, общность вкусов, воззрений и прочее…
НАДЯ (смеется). «Девочки» Хаха! Ты бы видел их — формуляры! И все эти – непременные выдавания замуж, как хождение за три моря. А хочется – просто любить, любить человека, а не доводы в пользу общества. Согласись, дорогой, невыносимо жить в плену сновидений, причем, не своих. Хуже всего по привычке. (Кружится, вальсирует, красуется перед зеркалом.) Премиленькое, уютное платьице!

Тем временем Сергей втиснул голову в галстук.

- Серёжа, галстук — зачем?!
СЕРГЕЙ. Считаешь, не нужно?
НАДЯ. Разумеется, нет! Эта –  рудиментарная вещь из прошлого века. Надень пуловер. И тот – ковбойский ремень –  подарок невестки.
СЕРГЕЙ. Нет.
НАДЯ. Что так?
СЕРГЕЙ. Не хочу, не буду, и всё.
НАДЯ. Дорогой, ну, это политика, которая сродни искусству выживать. Мой балетмейстер однажды сказал: «Главное не то, как ты движешься, а то, что движет тобой!»

Где-то за окном прозвучал автомобильный сигнал.

НАДЯ (радостно). Они – они сами за нами приехали! Собирайся и скорее выходим: не надо им сюда подниматься. 
СЕРГЕЙ. Это еще почему?
НАДЯ. Не нужно им лицезреть весь этот –  «Апофеоз войны», вот и всё!
СЕРГЕЙ. Чушь.
НАДЯ (примирительно). Сережа, родной, считаю, диспут закрыт. Мы после постучим по графинчику, после, когда всё устаканится. Договорились?
СЕРГЕЙ. Нет, я требую разъяснений.
НАДЯ. Мы в заднице! Разъяснила?
СЕРГЕЙ. Не очень.
НАДЯ (топнула ножкой). Сергей! У нас несчастье, забыл? Однако где-то есть люди, которые ждать не умеют. Где-то есть люди, у которых свои далеко идущие, грандиозные планы на вечер. Но… (Выразительно.) Сережа, платье — платье! Какой же ты милый!
СЕРГЕЙ. Надя, прости…
НАДЯ. Не придуривайся: ты завтра достанешь свой маузер. Договорились?

…автосигнал

СЕРГЕЙ. Поезжай, - я не спеша разберусь с телевизором; вот только достану свой старый паяльник…
НАДЯ. Прекрасно!
СЕРГЕЙ. Ничего, ничего… Как-нибудь без меня.
НАДЯ. На словах, как на гуслях! Именно теперь, когда мы настроены что-то в нашей разрухе исправить; именно теперь, когда пришло время мирно, по-человечески, по-родственному договориться…
СЕРГЕЙ. Надя, ты меня извини, но договориться о чём?
НАДЯ. Да обо всём, - Серёжа! Честно, открыто – просто поговорить по душам как сам того ты желаешь.
СЕРГЕЙ. А если, нет? Если я не хочу говорить по душам? Если у меня ничего не осталось – если у меня нет души?
НАДЯ. А если нет, то нет ничего, ради чего стоит жить и любить дальше по-новому! Между прочим, твои словеса.

…автосигнал.

СЕРГЕЙ. Так – ты платье хотела?
НАДЯ. Хотела, и всё-таки я его получила. Но, согласись, невозможно что-то кардинально изменить в одночасье. Обстоятельства – не позволяют. Но если работать сообща и в одном направлении, то…
СЕРГЕЙ. То что? У тебя или у меня или у нашего сына – отрастёт новая душа? Демагогия.
НАДЯ. Не делай вид – специалист по моторам, что якобы ты прозрел; мечты, фантазии, а на самом деле…
СЕРГЕЙ. Интересно, ну-ну, продолжай…
НАДЯ. А на самом деле, я вижу тебя насквозь! И твоё желание всегда и повсюду быть первым – пустое мальчишество! Ты сетуешь, ты ворчишь, ты недоволен, а твой сын — ТВОЙ сын, который буквально списан с тебя! Он — твоя копия, клон, двойник, тень, которая полностью тебе соответствует и во всем лишь тебе одному подражает!
СЕРГЕЙ. Тем глупее – тень выглядит!

…продолжительный автосигнал.

НАДЯ. Ты недоволен, потому что тебя со всех сторон обскакали. Тебе, видишь ли, грустно; тебе, видишь ли, не по себе.
СЕРГЕЙ. Надя, я учился, работал, старался! А он – что он из себя представляет? Надутый индюк! Выскочка! Недоучка! Странно, что ты его защищаешь!
НАДЯ. Сережа, мальчик тоже учился, старался, и не хуже, а лучше, быстрее тебя соображал. Ты сам ему однажды это внушил – сам! А теперь, пеняй на себя.
СЕРГЕЙ. «Мальчик» ворует, общается с маргиналами, при этом, я же еще виноват?!
НАДЯ. Не перегибай палку – ничего у тебя не получится.
СЕРГЕЙ. Да пойми же ты, наконец: я вкалывал, я зарабатывал! Я –  за-ра-ба-ты-вал талантом, умом, терпением… А ты – не видишь никакой разницы?
НАДЯ. А зачем, когда можно иначе? (Показала на дымящийся телевизор.) Ох, и много – много мы с тобой «заработали»!
СЕРГЕЙ (обесточивает агрегат). Ты меня извини, однако это переходит уже все границы!
НАДЯ. Ты злишься, потому что у тебя ни черта не выходит! У тебя, видишь ли, принципы, моральные устои… А у кого-то, попросту, есть и  друзья, и покровители, есть связи…
СЕРГЕЙ. Тот и связан, тот – раб!
НАДЯ (саркастически смеется). Ха-ха-ха! Взвейтесь кострами! Вот и пусть раб живет в уютной квартире, где ему не валятся на голову обои с дырками; пусть раб ездит на отличном авто и в любой день, по желанию, может отправиться отдыхать, куда ему вздумается; пусть раб кормит, содержит жену, любовницу; пусть раб, в конце концов, делает то, что ему самому хочется; пусть раб живет своей жизнью – своей, а не твоей!
 
Звучит автомобильный сигнал, переходящий в икоту.

- Переобуйся, пожалуйста, сделай милость. Не в шлепанцах же тебе, в самом деле, встречать Новый год.
СЕРГЕЙ.  Надя, - я видел.
НАДЯ. Серёжа, - ты кто: Фома Фомич Опискин? Человека он с крыльями якобы видел!
СЕРГЕЙ. Да, мы совершаем неблаговидные, порой, подлые поступки, но это не означает, что у нас нет возможности  исправить их и себя. 
НАДЯ (срывается). Да черта лысого ты видел, а не ангела, и за то окончательно свихнулся, решил извести всех своей честностью?! Да ты дыхнуть не можешь свободно, шагу не можешь ступить, чтобы кого-нибудь не поправить – любитель крайних вопросов! Ты всех от себя отвадил! У тебя даже собутыльников, никого из прежних друзей не осталось потому, что с тобой невозможно стало нормально общаться! (Исступленно.) Сергей, я задыхаюсь: с тобой как на скалах; тебя тягачом в театр не вытянешь, в гости, в кино, на вернисаж, к родному, единственному сыну…

Обесточенный телевизор неожиданно «ожил»: под космологические звуки кремлевских курантов Надежда покидает квартиру. 
 
 
НАДЯ (зрителю). Вы не подумайте, - он, и общительный, и весёлый; в молодости вечно с гитарой – в рваных джинсах и кедах. Красив, как  греческий бог!

Над ней, точно зонтик, открылся звездный, бессонный простор.

- (Улыбаясь.) Вы бы видели, как Сергей сажает картошку – с рулеткой в руках. (Из сумочки достала мобильник.) Остаток ночи я провела у подруги. (Мечтательно.) А всё-таки –  мы замечательно жили: книжки читали, тянулись.  (Сквозь слезы.)  Грёбаный капитализм! (В телефонную трубку.) Алё…



ДЕСЯТАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

Сергей ремонтирует телевизор, чертыхается, пыхтит, запутался в проводах. Надя –  «аппетитная», бесчулочная, собирает вещички.

НАДЯ (пристально изучает своё отражение в зеркале).   Славно провели время, немного сумбурно, и гостей – тьма, зато гурьбой, как в детстве, катались с горки в Михайловском парке. (Усмехаясь.) На набережной  гуляние развернулось, дама одна, - не из нашей compash*, - сумочку  предложила купить. Сумка, кстати, чудесная: серебряная, начала двадцатого века. Я подумала, немецкая, но потом пригляделась и увидела пробу: самая дорогая из серебряных сумок Российской империи! Волшебная вещь! В руках тискала, - думала: «Сколько же мы потеряли!»
СЕРГЕЙ (обжег паяльником пальцы). Да… ё…
НАДЯ. Другую сумочку – из питона надела через плечо и чувствую, что не смогу с ней расстаться: звезда! Сережа, я, наверное, маньяк: врезаюсь в вещи, точно живые ножницы.
СЕРГЕЙ (уставился на жену, словно видит впервые). В электричке такую точно не купишь.
НАДЯ (будто не слышала). А ещё — я познакомилась с девушкой, она занимается йогой. Милашка собственноручно мне массаж лица сотворила. Потрогай, давай, прикоснись.

Сергей чмокает жену в щеку.

- Что значит – мякиш белого хлеба, размоченный в молоке. Чувствуешь?
СЕРГЕЙ. Да.
НАДЯ. Хотя есть и другие примочки – липосомы там всякие. (Поправила волосы.) Серёжа, а пилинг, а ноги! (Выразительно.) Если бедра слишком массивны, надо выполнять движения как при езде на велосипеде. В быстром темпе –  сто пятьдесят раз. Я не говорю уже о стилистике и направлениях моды.
СЕРГЕЙ. Пепита дьявола.
НАДЯ (смеясь). Вообще-то… Пепита — дьяболо! (Задумалась.) Но, похоже у тебя полный диссонанс, да, как игра в глухие телефончики?
СЕРГЕЙ. Извини, но у меня сейчас эмоции противоположного направления.
 
Надя распыляет перед собой духи, проходит туда – обратно сквозь «ароматизированную облачность эротических сновидений».

- Скажи: зачем ехать Хельсинки, если мы можем запросто прокатиться, скажем, в Царское село? Как раньше.
НАДЯ (мечтательно). «Как раньше»… Серёжа, как раньше – не будет. И потом, мы с девчонками составили волшебный: два дня в Турку, три в Хельсинки, неделя в каком-то немыслимом коттедже на берегу озера, и там, и камин, и сауна — и благодать!
СЕРГЕЙ (с усмешкой). Девчонки!
НАДЯ. Да, «девчонки» — такие, которые упорно продолжают покупать ненужные вещи, чтобы они – пусть хоть немного, но поболтались в шкафу.
СЕРГЕЙ. Зачем?
НАДЯ. Затем, что я поняла, что я – неправильная Девочка: у меня только два платья, джинсы с этикетками болтаются уже года два в гардеробе, а это катастрофа! В общем, я за идею всякого обмена, покупки в charity-shop. Тем более – глупо не воспользоваться, когда предлагают. (Достает из пакета свинговки.)
СЕРГЕЙ. Тапочки? Для чего? Я не понял?
НАДЯ. Свинговки – для свинга! Нравятся?
СЕРГЕЙ. Да.

НАДЯ. Купила по случаю.

Сергей достает почтовый конверт.

- Извини, но у тебя сейчас такое испепеляющее лицо, будто тебя назначили главбухом всей торговой сети «Ашана»!
СЕРГЕЙ. Нет, но – это письмо от руководства завода. Курьер доставил – официальное приглашение.
НАДЯ. Одумались?  (Читает письмо.) …вернуться, да еще с повышением?! (Волнуясь.)  Серёжа, я – я тебя от души поздравляю!
СЕРГЕЙ. А я думаю, - может, плюнуть, да и послать всех подальше!
НАДЯ. Эпохальная мысль, но я ее не разделяю.
СЕРГЕЙ. Считаешь, что я еще успею вписаться в современные обстоятельства?
НАДЯ. Решительно – да! Завод – твоя жизнь, твое поприще; ты без него — необитаемая пустота!
СЕРГЕЙ. Считаешь, я должен вернуться и доказать свою правоту?
НАДЯ. В решительном «да» много оттеночных глаголов, а посему: тебе, безусловно, надо вернуться и выдать всем на гора!
СЕРГЕЙ. А ты?
НАДЯ. Я?

Пауза

- Я думаю, что выбрать: шатуш или баляж? Простая укладка, а вид совершенно иной. Для женщины это очень непростой выбор, поверь женщине на слово.
СЕРГЕЙ. Надя…
НАДЯ (перебивает). А лучше – подстричься под ноль – и почувствовать себя фриком, тем паче, что у меня когда-то была короткая стрижка и маленький нос, который всё детство я оттягивала прищепкой.
СЕРГЕЙ. Недаром «Пышка» - твой эталонный путеводитель по изгибам тонкой женской души. (Обнял, целует жену). Ты всегда была беспредельщицей!
НАДЯ. Всё, - кроме слова «была».
СЕРГЕЙ (увлекаясь). Надя – Наденька…
НАДЯ. Ах, какая контаминация образов!


ОДИННАДЦАТАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

 
Звонок в дверь.

НАДЯ. Они – пришли извиняться! (Зрителям.) Я метнулась в ванную, чтобы облачиться в своё Новое платье, ибо я не «Облако в штанах», - я женщина (черт побери!) и должна отвоевывать свое бабье – правое дело! Я даже по такому случаю хотела нацепить подружкин браслетик: вайтинг энд дэвис — шапоклякский такой, как вдруг…
СЕРГЕЙ (голос за сценой). В чем дело, товарищи?
НАДЯ (прислушалась). За дверью я услышала незнакомые, грубые мужские голоса…

Битва: слышатся звон разбитой посуды, грохот, возня, ненормативная лексика…

Пауза

- А когда я – полуголая – выскочила из ванной, у мужа: нос разбит, волосы, ухо в крови. (Мужу.) Что им от нас нужно? Сережа, зачем они приходили?
СЕРГЕЙ. Для бандитов – нормальная практика: вымогательство.
НАДЯ. Да?
СЕРГЕЙ. К сожалению.
НАДЯ. И до каких пор они собираются «жить с нами»?
СЕРГЕЙ. Пока не выплатим долг за сына.

ДВЕНАДЦАТАЯ  МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

СЕРГЕЙ. И вот – мы, буквально, в чём были, на улице – бредем неизвестно куда!
НАДЯ. Храм. Рождество.
СЕРГЕЙ. Заходим – согреться.
НАДЯ. Казанский собор: свечи, иконы, славословия, всплески хора…
СЕРГЕЙ. Школьниками нас приводили сюда на экскурсии: здесь располагался Музей религии и атеизма: неандерталец с дубиной, теория Дарвина, и я – Пионер — всем ребятам пример!


Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры — дети рабочих.
Близится эра светлых годов.
Клич пионера: «Всегда будь готов!»

- «Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия. Свято соблюдать законы пионерии Советского Союза».
НАДЯ. Из алтаря вышел священник, в голове мелькнуло: «Жил-был поп, толоконный лоб…» Но потом: «Забыв и рощу и свободу, невольный чижик надо мной — зерно клюет и брызжет воду, и песнью тешится живой». (Подумав.) Как же мне это в себе совместить?
СЕРГЕЙ (шепчет). Надя, слышишь? — Поют!

Бо¬го¬ро;¬ди¬це Де;¬во, ра;¬дуй¬ся, бла¬го¬да;т¬ная Ма¬ри;е, Гос¬по;дь с То¬бо;ю…

НАДЯ. И неожиданно, у иконы Пречистой вспомнилось, как моя бабка  тайно крестила меня в Никольском храме! 

Благослове;нна Ты в же¬на;х и бла¬го¬сло¬ве;н Плод чре;¬ва Тво¬его; я;ко Спа;¬са родила; еси; душ на;¬ших.

СЕРГЕЙ (про себя). А может, и не было «страусового полицейского»; вымотался – заснул за рулем: причудилось, приснилось – вот и весь сказ. (Поднял голову). Голубь — парит под сводом.
НАДЯ (про себя). Вот бы стать странницей — скитаться по дорогам и перелескам в предрассветные зори…
СЕРГЕЙ. Интересно: куда подевались калики перехожие?
НАДЯ. О Господи! Вспомнила!
СЕРГЕЙ. В чем дело?
НАДЯ. Сегодня день смерти моей бабушки Домны! (Затеплив свечу.) Я за бабкой все детство таскалась, как хвост, по всем старообрядческим похоронам, свадьбам. Я всегда была прагматичной девочкой. На похоронах дарили платочки и угощали пирогами. Бабушка имела право совершать обряды, они были беспоповцами. Так что она всех крестила и всех отпевала. Я спросила ее однажды: «Тебе не платят за это?» Она ответила: «Так мы ж денег не берем, кто мешок картошки даст, кто еще чего-нибудь». Моему прагматизму был нанесен жестокий удар. Я бы брала — деньги. Бабушка умерла, когда мне было десять лет. Мы жили с ней в одной комнате. Вместе просыпались, вместе ели пироги на похоронах, вместе стояли в очередях за колбасой, сгущенкой — за всем. Вместе ходили по гостям, раз в месяц вместе двигали мебель, табачок нюхали («матери не говори, табак-то полезный, нас от тифа спас»). Всегда вдвоем. Для нее я была определенно лучшим «робенком на свете». Она искренне так считала. Но когда мне в жизни становилось очень-очень плохо, а это бывало довольно часто, я помнила, что я все ж лучший «робенок на свете» и как-нибудь — да прорвусь. И вот – седьмого января бабушка постирала белье, забыв о Рождестве! Прихожу, а она сидит в коридоре и ревет. Я спрашиваю: «Чего ревешь-то?» Она отвечает: «Дак грех ить: Рождество, а я постирала, вот завтра умру». Я: «Ну ты, баба Домна, даешь, Бога-то нет. Не умрешь. Не реви». А у нее давление поднялось. Мама ей делала инъекции, а тут рассердилась на нее и не поставила, не помню уж, за что рассердилась. На следующий день бабушка побежала в жилконтору, добежала, что-то успела сказать, упала и умерла. Инсульт. Очень легкая смерть на бегу. В восемьдесят лет. Вот так и надо умирать. Как жила, все бегала-бегала, так и умерла. Никто мне больше не был настолько так дорог. Не с кем мне табачок было потом понюхать, по очередям одна стояла, да и мебель двигала сама, правда, уже не раз в месяц, но раз в год точно. Храню единственный портрет ее дочери, Али, умершей от пневмонии еще до войны. Больше у нее детей не было, только я, такая вот поздняя нечаянная радость. Мама приходилась ей племянницей. (Прислушалась к пению, мельком перекрестилась.) Вчера меня обвинили в имперских взглядах. Даже удивительно, когда в этом обвиняют человека с не русской и даже не славянской фамилией, с фамилией малого народа, можно сказать (это я сейчас Соколова). Я им толкую: «Ну, вы б хоть смотрели, кого обвиняете». Они: «Но вы же считаете себя русской». — «Да екарный бабай (прости, Господи!) Конечно, считаю! Меня крестили в возрасте двух или трех лет (я это мутно помню), и десять первых лет я прожила в одной комнате со своей бабушкой! Я воспитана русской, кержачкой, а у русских национальность не по маме и не по папе определяется, а по бабушке! Но я вполне себе еврейка, когда смотрю фильмы о холокосте. Господи, кем я еще могу быть?  (Перекрестилась.) Мне – хорошо…
СЕРГЕЙ. Отец погиб в семьдесят восьмом. Он был добрым и светлым человеком. Его любили все: взрослые и дети, люди и животные. Он был прекрасным — родился в небольшой деревне в Псковской области на реке Ловать. Всю жизнь эту реку он вспоминал; учился на скульптора, хотя был простым человеком по происхождению, но у него был большой талант. Он с любовью лепил лошадей, особенно любил из глины лепить лошадей. Но в тридцать восьмом году его посадили. Он не был коммунистом, не стрелял, не убивал. Его просто посадили на десять лет. У него были жена и дети уже. Он даже работал сначала в московском метро. И это он — он один вылепил «арочку» над эскалатором на станции ВДНХ. И вдруг политзек — статья пятьдесят восьмая. Я всегда трогаю эту «арочку», когда бываю в Москве. Я не знаю, что он сделал, чтобы заработать статью. Только в конце сороковых он вышел из Тагильского лагеря и познакомился с моей мамой Дарьей Семеновной, которая была старше его на четыре года. Она была дочерью раскулаченных и жестоко сосланной в декабре тридцатого года со своей земли из деревни Малахова, с земли, которая принадлежала семье Щепелиных с семнадцатого века. У отца после войны не было семьи. Ее уничтожили фашисты. Он спасся, потому что отсидел в лагере. И у мамы тоже уже не было никого. Так они познакомились, прожили прекрасно много лет. А в августе семьдесят восьмого отец, перенесший операцию из-за рака желудка (ну десять лет лагерей всё же), поехал на обследование в Тюмень из Винзилей. Там есть такой опасный участок железной дороги. В общем, можно не заметить поезд, идущий по второму пути. Шла женщина на последних месяцах беременности. Она не заметила идущий состав. Отец соскочил с мотоцикла и оттолкнул ее. Она выжила. Отца зацепило за куртку. Его разорвало на мелкие куски. Это было первой трагедией в моей жизни. Я помню телеграмму: «Папу зарезало поездом. Мама». Навсегда запомнил эти слова. Отца любили все: взрослые и дети, собаки, кошки, молодожены, попросившие на время домик, который он сразу им подарил.
НАДЯ (озираясь). Люди как люди, но у некоторых — необыкновенные, просветленные лица. Не знаю почему, но мне тепло, хорошо быть среди них. И это здание — памятник русской воинской славы; здесь похоронен Кутузов. Французские боевые знамена. Ключи от французских крепостей, взятых его армией. В этом храме много лет отпевали, крестили детей, венчали…
СЕРГЕЙ. Странно, что я своему сыну про своего отца ничего не рассказывал, хотя до сих пор храню его подарки: зековские, солдатские совсем уж простые ложки да котелки. И ведь те, с кем он работал, его тоже любили. Не реабилитирован! Ну и что? Как я мог собрать необходимые документы, когда их просто-напросто не сохранили? На могиле на памятнике пятиконечная звезда. Он просил, чтоб не ставили крест, просил звезду…
НАДЯ (про себя, глядя на мужа). Какое у него сейчас незнакомое, больное лицо. Ой, - плачет!
СЕРГЕЙ (шепчет). Арочка… арочка…
НАДЯ. А что я? Как все – тащусь к вершине семейного творчества и готова отстаивать его для себя, как любая наседка. Но, Господи, я не какая-нибудь лживая, скользкая тварь; врать, изворачиваться  - не в моем духе. (Сергею.) Эй, - тракторнамороземогузавести, - ты чего? Эй!
СЕРГЕЙ. Надя, кто я без тебя?
НАДЯ. Не знаю. И кто?
СЕРГЕЙ. Пустой рукав. Фонарь без лампочки. Лодка без весел. Я  просыпаться – жить без тебя не хочу!
НАДЯ (сквозь слезы). Господи! Да с такими вихрями в голове –  меня отутюжили, причесали, как Наташу Ростову перед выходом в высший свет!

ФИНАЛЬНАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА

СЕРГЕЙ (поет).
Ночью льётся с колокольни свет,
Для судов маяк, для людей завет.
Не погасит ветер свет в ночи –
Валаамской каменной свечи.
Звёзды ярче в полуночный час,
Там, на небе тоже – яблочный спас.
По ступеням, сотканным из звёзд
К нам босой спускается Христос!..

 Голос по радио: «Следующая станция — Белоостров».
 

НАДЯ (зрителям). Вам хочется знать, что происходит? (Оглядевшись.) Представьте: мы в электричке. Правда, недавно у нас появился дом, участок, и живем мы, будто раю! Квартиру за долги «отжал» банк – тот самый, в котором некогда служил наш сын. Пришло время, и нас, и его, - как он не старался, - лишили всего, проще сказать, вытурили прямо на улицу. Поначалу – мыкались по знакомым. Однако Сергею, как ведущему специалисту,  предоставили комнату в общежитии. А он, упорный, все ездил на своей раритетной «копейке», иной раз и по ночам – искал своего полицейского со страусовыми глазами, - Ну и — доездился: впилился в немца на  «шестисотом».
СЕРГЕЙ. Хорошо, суда не было – разошлись полюбовно.
НАДЯ. Иностранец купил наше ржавое «ведро», - а мы Дачу! Но кому до этого есть дело, когда Страну разделили на части; когда у людей отняли их легендарное прошлое; отобрали мечту, о «светлом будущем», которое строилось всем миром; будущее, за которое воевали, умирали, боролись несколько поколений грамотных, целеустремленных, советских людей включая, разумеется, наше? А теперь, как сложить осколки разбитого зеркала? Как вернуть привязанность — благоуветливое, доброе, прекрасное, теплое чувство, точно прощение?
СЕРГЕЙ. Сын как-то спросил: «Как вы жили раньше без доступа к технологиям: без интернета, без компьютеров, без телевизоров, без кондиционеров, без мобильных телефонов?» Я ответил: «Точно так же, как ваше поколение живет сегодня: без молитв, без сострадания, без чести, без уважения, без стыда, без скромности, без чтения книг…»
НАДЯ. Да потому что мы — люди, которые родились между 1945—1985, являемся благословенными. Наша жизнь — живое тому доказательство: играя и катаясь на велосипедах, мы никогда не носили шлемов. Мы не боялись одни ходить в школу с первого дня учебы. После школы мы играли до заката. Мы никогда не смотрели телевизор по полдня.
СЕРГЕЙ. Мы играли с настоящими друзьями, а не с друзьями из интернета. И, если мы когда-либо испытывали жажду, мы пили водопроводную воду, а не воду в бутылках.
НАДЯ. Мы мало болели, хотя раньше мы делили один и тот же стакан сока с четырьмя друзьями. Наши родители лечили нас копеечными средствами отечественного производства или при помощи народной медицины. Мы никогда не набирали вес, хотя ели много хлеба и картошки каждый день.
СЕРГЕЙ. Мы привыкли создавать свои игрушки и играть с ними. Мы делились своими игрушками, книжками… Наши родители не были богаты. Они дарили нам свою любовь, научили нас ценить духовное, а не материальное, дали нам понятие о настоящих человеческих ценностях — честности, верности, уважении, трудолюбии…
НАДЯ. У нас никогда не было: мобильных телефонов, DVD, play station, XBox, видеоигр, персональных компьютеров, интернет-чата. Но у нас были настоящие друзья!
СЕРГЕЙ. Мы посещали дом нашего друга без приглашения, нас угощали простой и скромной едой. Наши воспоминания были на черно-белых фотографиях, но они были яркими и красочными, мы листали с наслаждением семейные альбомы и хранили с благоговением портреты наших предков.
НАДЯ. Мы не отправляли на помойку книги, мы стояли за ними в очередях и потом запоем их читали. Мы не выносили свою жизнь на чужое обозрение и не обсуждали с таким упоением чужую жизнь, как это делаете вы, выставляя свою жизнь напоказ в «Инстаграме», обсуждая прилюдно в масс-медиа-пространстве свои семейные тайны.
СЕРГЕЙ. Мы — уникальное и наиболее понимающее поколение, потому что мы — последнее поколение, которое слушало своих родителей, кроме того, мы — первые, кто должен был слушать своих детей! И мы — те, кто все еще умнее вас и помогает вам!
НАДЯ. Мы — ограниченное издание: наслаждайтесь нами! Учитесь у нас! Цените нас! Прежде чем мы исчезнем…
СЕРГЕЙ. В деревне под липами я собрал телескоп, и, знаете, я никогда не был так счастлив! Я думаю, любовь это не только, когда кто-то дарит цветы или платье. Я думаю, любовь — это когда душа свободна — поет и ликует! Любовь — это когда не надо бояться казаться смешным! Любовь это, когда можно говорить по душам!
НАДЯ. И пусть мужчины – строят фантастические корабли, дома, поезда, самолеты! А  мы, женщины, вопреки, наперекор, неустанно, как во все времена, наполняем Жизнь уютом, как  неподражаемой нежностью и своим обаянием!
СЕРГЕЙ. Правда — это когда нет тоски, нет одиночества, а есть лишь странное мгновение мечты и фантазии!
НАДЯ. Правда, когда есть Новое время бесконечного счастья — прекрасного и священного, как Весна!
СЕРГЕЙ. Детей, как Женщин, надо любить – и целовать словами!
МИНОР СВИНГ — ТАНЦУЕТ ВСЁ!