Роман, двоинственность и непостоянство

Маленький мальчик с женским лицом, по имени Рома, проснулся в своей собственной квартире четыре с половиной минуты назад. Он сидел на краю, свесив ноги и смотрел на окно. Вся проблема в том, что пять минут назад было девять вечера. А он проснулся смеясь. Он спустился вниз, на пол, а потом по лестнице, ступенька за ступенькой. Вниз, на землю. Бетонные многоэтажки живут в его душе. Лестница в небо. С неба. Много таких лестниц. В зависимости от количества подъездов их может быть две, три, и так далее. Рома взял в руки сырые осенние листья и бросил охапку вверх. В своем сером пальто накинутом на голое тело и лиственным фонтаном он был похож на бенгальский огонь. А в Бенгалии он был бы похож на китайского дракона подсвеченного свечками. Тоже бенгальскими, но по месту производства, а не потому что их поджигают на новый год и они искрятся. Как дождь позавчерашний у меня в галерее.

Он уже слишком часто ездит по городу, чтобы обращать внимание на транспорт. А зря. Дождь он тоже не запечатлел, хотя такого больше в  его жизни не будет.Только в смерти. Но он ее не боится. Он ждет. Поэтому пренебрегает временным. Но одно он заметил. Напротив него, в вагоне метро сидела девушка, тоже с женским лицом и показывала слова на языке жестов. “Ты… Я...  Хочешь… Гулять под дождем...”. Я кивнул. Она улыбнулась, и сказала, что вечером, когда проснулась, она упала с лестницы и ей это не понравилось. Не потому что больно, а потому, что она любит только подниматься. И тут в Роме что-то угасло. Он не знал что. У него пропало желание продолжать диалог и он чувствовал себя виноватым перед девушкой. Но вот, он уже стоит в центре родного города. Посередине дороги неизвестной улицы. Справа река. Он не знал ее названия. Никто не знал. Потому что она безымянна. Имя есть лишь у ее берегов. А вода непостоянна. Одна капля, попавшая в эту реку однажды больше не проплывет по тому же самому месту. В пространстве. Да что вода, ни у чего нет названия. И оно, как мы знаем, несущественно. Ничто не имеет даже цвета. Только у нас в голове есть цвета, и мы можем присвоить чему угодно цвет с любым названием. Но стоит выключить свет и пропадает все мнимое: названия, цвета, твоя фамилия, фамилии художников, улицы, инвентарные номера и агит-пропаганда.

Наш мир бесцветен, некрасен, зато светел. Роман это знал и шел по улице “безымянной” проходя дома с адресами “безымянная 0”, “безымянная 0А”, “безымянная 0Б”, “безымянная 940 135 135 15”. А, нет, это уже номер гастарбайтера готового работать за 10 у. е. в час. Рома прошел мимо объявления. Рома всегда проходит мимо явлений. Хоть “объ-”,хоть “предъ-”. Мимо дождя, мимо вкуснейших розово-оранжевых облаков (они бесцветны, просто солнце освещает под нужным углом. Это так сухо звучит, но так и есть, так и должно быть. Потому что ничего постоянного быть не должно), мимо реки в которую он не может прыгнуть. Не может, потому что забор в форме крестов. Православных, ли? Или просто знаков умножения. Умножения желания преодолеть страх крестов и очиститься от рутины в непостоянстве водяного потока. Холодно. Пальто не защищает ни от чего. Просто рудимент выросший у тебя в голове. Постепенно превращающийся в опухоль. Проступивший на твоем теле серой толстой тканью. В воде он вспомнил девушку. Тогда он хотел быть единственным, кто проснулся в 20:59 после сна длиной в трое суток. Единственным, кто спустился вниз с неба в ад. А что тогда вчера? Skip ads? Он оказался не единственным. Не Единым. Половиной. Это его выключило, убило, сразило, сняло.  Теперь, мертвым,  он снова может посмотреть на тот дождь.

“Двоинственный. Д - от “Да” и “Воинственный”. Да, я воинственный, я не единственный. Моя индивидуальность превратилась в дудивидуальность. Когда я встретил человека, твердящего мне мои же мысли, доказывающего их уникальность и магию. И я верил” - думал Рома: “И я верю...”

Маленький мальчик с женским лицом стоял в очереди на автобус домой. “Женщина, проходите в салон!” - раздалось раздраженное восклицание в его адрес. Он уже стоял на месте, которое было ему привычным и нравилось больше всего. На улице. Вне потного, тусклого, ночного автобуса. Но его смещали. А он это ненавидел. Он был готов съесть людей путающих его с девочкой. Он не съел. Красный, как дракон с огнем уже подступающим ко рту, он зашел в магазин мяса. На кассе никого не было, и поэтому заказы выполняли долго, примерно бесконечность времени. Но все же один за одним люди проходили, и вот, настала его очередь. Вместо слов, он наорал на пустоту, сжег киоск, и превратил его в типичную крымскую забегаловку, а-ля “Грулица криль” (Курица гриль). А потом он гулял свободный от огня. По пустому двору. Посередине пустырь. Такой большой, что возможно на нем еще есть точка, крохотный пунктик, где еще не была нога человека. И Роме захотелось стать первым. Он ходил медленно быстро, вразвалочку и маршем. Закончил где-то в шесть часов вечера. В судный день.


Постскриптум

Потом была весна. Такая осенняя, желтая, кофейная, Пустая, облачная, дымная, шишечно-скипидаровая. И он ходил по тому самому двору уже без тела, помилованный. Он сел на скамейку, достал ,тот самый, всеми ненавистный блокнот из пустого кармана. Зарисовал то, что происходило вокруг. Человека с коляской. Человека с собакой. Человека с человеком, держащихся за руки. Он не умеет рисовать людей. Он страдал от одиночества, но помнил про дуумвидуальность, и поэтому не завидовал таким парочкам. Он надеялся, что проходящие мимо люди его не заметят. Но это невозможно. Больно ярок этот Р(р)оман. Он уже стал частью атмосферы. Он стал  атмосферой этого места. Он ел бумагу со своими рисунками. А потом лег спать. Он знал, что его помнят. Люди, проходящие мимо скамейки, безымянные улицы, капли дождя, капли воды в реке. И девочка, что упала и разбилась. Разбитой ехала в поезде. Он запечатался у них в головах. Обвился скотчем, склеив извилины мозга. Чтобы не забывали. Чтобы этот роман был всегда на повестке дня. На повеске дня. А потом он проснулся. Свесив ноги вниз.

20


59