Глава 15. Бей собаку будет чище шерсть

- Матушка моя! – отец Петар грузно катился по деревянной лестнице, поддерживая полы рясы рукой, в которой был зажат кошель. Другой рукой он цеплялся за перила, жалобно скрипевшие каждый раз, как их хватала плотная ладонь.

Нанять бы плотника, чтобы подбил распроклятые деревяшки, да всё не до мирского. Жена упорно не отзывалась, хотя отец Петар начал звать её ещё на выходе из своей домашней кельи.

- София! – обречённо воззвал священник, в перерывах между вздохами от внезапной пробежки вниз по ступеням.

- Да здесь я, отец мой! – наконец, отозвалась супруга, стоящая на пороге кухни и обтряхивающая руки об передник.

Лицо отца Петара сделалось благостным. Конечно, у них имелась кухарка, но матушка София и сама любила повозиться у плиты  – какие у неё выходили блинки! Иногда священнику казалось, что она подмешивала в них приворотное зелье, но этот грех он отпускал дражайшей супруге заочно.
 
- Матушка моя, накажи подготовить гостиную к вечернему визиту.
Свершилось. Ещё одна победа над безбожными угнетателями, коих свергли поборники святости уж боле полувека назад. Но тени их, гнусные и долговязые, до сих пор помрачали умы нерадивых чад Институции. Искоренить с лица славной Гуссии мерзостное имя одного из боговредителей и воздвигнуть на освободившемся месте монумент достойному мужу – эту мысль отец Петар лелеял уже три лета.

По случаю важного совета, который отец Петар по благословению митрополита собирал в своём доме, хозяин решил раскошелиться и купить любимого «аленького» и доброй закуски, и, не доверяя в этом вопросе никому, сам направился в лавку.

Если всё пройдёт удачно, его имя появится в книге Поборников как борца за торжество исторической правды. Он – продолжатель великих дел, его перо оставит росчерк в истории благословенной Чернавии. Возможно, сам Патриарх призовёт его и благословит на новые свершения… И тогда – прощайте опостылевшая молельная комната в университете и проповеди неоперившимся желторотикам, мнящим себя неведомо кем.

Уже у поворота на улицу, где располагались лавки, отец Петар услышал писклявый голос, принадлежавший его родному сыну:

- Папочка!
«Господи милосердный, да когда же его голос начнёт уже ломаться!» - невольно подумалось проповеднику. Очи его самопроизвольно возвелись, а пальцы стиснули упругий кошель.

Пухлый розовощёкий отрок почти вприпрыжку спешил к нему. На верёвке он вёл бодрого щенка, который, казалось, пытался подражать пареньку.
- Папочка, как славно, что я вас настиг!

- Что это? – отец Петар поморщился, оглядывая вороньим глазом собаку.
Криволапый толстозадый щенок, когда его спутник замер, принялся ловить свой хвост с преомерзительно весёлым повизгиванием.

- У Доки и Беки есть щенки, почти всех разобрали охотники, а этот остался, потому что у него вислое ухо. Он славный, можно мы возьмём его к себе?

Уголок рта священника нервически дёрнулся, глаза застыли на жалком зрелище: нелепое создание, к коему чумазый палец приложил сам хозяин преисподней, повалилось на бок и, вытянув коротенькие лапки вверх, радостно вякнуло.

- Никаких собак! – отрезал отец Петар. – Отведи его обратно немедленно и к ужину будь дома.
- Но папочка, почему же? Он славный, - повторил отрок и добавил, - я назвал его Оксимом.

- Человечье имя грязной скотине?! – рявкнул священник. – Не отличаешь благодать от погани! Немедленно тащи это обратно, а после – три раза помолись на коленях в своей комнате, проси прощения у святых сил за мысли свои пагубные!

- Но… - снова попытался вставить слово опечалившийся сын, однако слушать его возражения было уже некому: отец Петар железным шагом удалялся по своей надобности.

Из всех возможных тварей отец Петар особую неприязнь питал именно к собакам. И надо же такому случиться, Господь испытывал его терпение – всё чаще и чаще эти нечистые животные попадались ему на дороге жизни в самых неожиданных местах и ипостасях. А теперь и собственный сын, будто желая поглумиться над бедным своим отцом, притащил прямо ему под нос глупую тявкающую скотину.

В такой-то день! Предвкушение великого момента было изрядно испорчено. Отпрыску давно пора определить занятие по чину, чтобы не оставалось и минуты времени на подобные глупости.

Отец Петар опорожнял кошель, а про себя всё прокручивал, как он устроит судьбу сына после сегодняшнего вечера. Наверняка для дитяти советника гуссийского митрополита, коим тот вне всякого сомнения станет, будут отверсты все двери и врата.

Лёгкий снежок присыпал обратный путь. В доме уже горели окна, отец Петар испытал умиротворение, глядя, как суетятся тени там, где накрывается стол к ужину. Разговор с сыном начал медленно отступать в тень, снова предстали перед глазами разума образы высоких гостей и он, произносящий праведные речи от имени сообщества просветителей.

Кухарка приняла корзину с покупками, охая, убежала на кухню. Матушка София принарядилась, в гостиной горели дорогие заморские свечи.

Отец Петар нервничал неимоверно. Стуча чётками, он ходил из угла в угол дома, проверяя, все ли огрехи убраны, всё ли стоит на местах.

Собираться мужи начали с приличествующим опозданием. Последним, как заведено, прибыл сам митрополит. Матушка София в смятении заняла отведённое место подле супруга – единственная жена, только из положения хозяйки дома имевшая возможность услышать важный разговор.

Митрополит одобряюще кивнул, проелозив взглядом по внутренности гостиной, затем поднялся, благословил присутствующих и грузно опустился на стул. Стулья в этот вечер скрипели часто. Хором, сольной партией, наперебой и в унисон.

Митрополит благословил начало беседы, честь держать вступительное слово выпала хозяину дома.

- Господа, святые отцы, матушка София! Без обиняков и по благословению начну. Многие горести претерпела благословенная наша Чернавия, все мы, здесь собравшиеся, помним и молимся о страшной жертве, принесённой во имя света и мира. Каждый воин, бивший врага родной нашей земли, достоин высочайшей памяти, почёта. Святая Институция неустанно молит Всесильного Господа нашего об упокоении их душ. Но есть и те, кто незаслуженно превышен, чьи дела заслуживают большего порицания, нежели восхваления. Не сразу воцарилась святость в пределах наших, и некоторые лета ещё пыталась ухватиться за обломки величия прежняя власть. И она привела в наши города изменников праведности, и мы, не ведая, что творим, принимали это как должное. Мы нарекли их именами наши улицы, мы воздвигли скульптуры. Но благословен труд праведников! Господь их стараниями отверз наши очи, и прозрели мы, и ужаснулись. Когда я задал вопрос уважаемому мной господину Пиношу, не зря ли чтим мы имя Игоша Милля, он ответствовал мне: этот человек – герой и борец за свободу Чернавии, он гнал врага из столицы и сражал мятежников. Но спустя время господин Пинош пришёл ко мне и каялся, говоря: отец Петар, мы ошибались! Игош Милль сражался против поборников святости, он уничтожил Благословенную Сотню – не сам, но по его приказу подло и коварно одолели наших мысленных соратников.
Отец Петар умолк и кивнул Пиношу. Архивариус городского совета поднялся и продолжил:
- Долгое время мы все заблуждались. Игош Милль жестоко расправился с Благословенной Сотней. И то была не ошибка, как учили нас ранее думать. Всё указывает на то, что наш земляк учинил месть лишь за то, что те несчастные молились Господу и хотели, чтобы в Чернавии воздвигся Его престол.

- Позвольте! – воскликнул редактор городской газеты, почтенный господин в летах. – Милль помог очистить столицу от захватчиков, благодаря его силам враг не смог утвердить победу над нашим народом. Милль погиб ещё юным, он не пожалел себя, чтобы спасти солдата…

- И загубил тысячи других, - вступил в беседу господин Гуус. - Его бедные солдаты умирали в болотах от голода и гноя, Господь Сам покарал его бездетностью, так какое мы имеем право продолжать имя угнетателя своего же народа в славной нашей Гуссии!

- Игош Милль сражался с иноземным врагом, - возразил редактор. – Эта страница в истории никак не может быть переписана.

- Но мы в силах её дополнить. Что есть благо? – вновь вступил отец Петар. – Пред очами Творца нет разницы – одна жизнь или тысяча, но ежели говорить о намерениях… Мы все помним, братья мои, что Господь целует за помыслы наши и карает за них же. Теперь, когда мы узнали, что Милль был жестоким убийцей, отвратившим и лицо, и душу свою от Всевышнего, расправился с верными Его сынами и поддерживал богоборцев, можем ли мы преподносить историю отрокам в прежнем виде? Я по святому бремени, возложенному на меня владыкой, общаюсь с юношами и юницами, слепо верящими авторитетным книгам и словам своих наставников. Они понесут ложь дальше, если мы скорейшим образом не развенчаем её.

- А у меня вопрос к господину Пиношу, - снова встрял редактор. – Долго вы занимались вашими изысканиями и почему только теперь, когда к вам обратилось духовенство (почтение святому отцу!)?

Пинош открыл было рот, но отец Петар не дал вымолвить и звука.
- Мой отец, да упокоит Господь его душу, рассказывал мне в моём отрочестве, как встретился с Миллем на станции. Тогда, когда ещё пользовались в наших краях дьявольской механикой, Милль общался через некий передатчик. Второго собеседника отец мой не слышал, но врезались ему в память слова: «Сжечь их в их же гнезде!». Потом, увидев, что его слушают, Милль быстро прекратил беседу, а уходя, кивнул моему отцу, облачённому в солдатское платье. Всю жизнь не давала моему отцу покоя эта фраза, брошенная в запале героем. А затем стала терзать и меня. Когда я занимался миссией восхваления столпов святости, я вспомнил об этих словах и пошёл в единственное место, по моему разумению, где могли мне дать правильный ответ. И господин Пинош не остался безучастным. Мы сопоставили всё, что удалось найти, и поняли: речь шла о пожаре в главном соборе столицы!

- Вы помните, господа, что в войну там укрылась Святая Сотня, а после его штурмовали войска Милля. Погибли все, включая и святыню. Это оправдывалось необходимостью ответной атаки на противника, но теперь-то всё стало на свои места… - добавил архивариус.

- А как быть с мнением, что Святая Сотня помогла иноземцам войти в столицу? – не унимался редактор. – Не помыслите, господа, я его не разделяю, но хоть убей – ещё остались те, кто в это верит.

«Вот ведь настырный! – подумал отец Петар.- Стану сановником – полетит он вверх тормашками со своими сомнениями, прости Господь!»

- Глупость и полнейший, мерзостный бред! – вскричал Алевус Гуус и аж покраснел от ярости. – Святая Сотня помогала пострадавшим, эти воины были верными сынами Чернавии, они радели за святость, а следовательно, не могли быть пособниками врага! Я тоже был слеп, но теперь, когда я знаю истину, я выступаю за то, чтобы снести скульптуру и навсегда убрать имя мерзавца Милля с уличных табличек. И не только Гуссии – ваше открытие, отец Петар, должно разойтись по Чернавии скорее!
- Мы изучили архивы, - взял слово престарелый профессор истории. – В годы войны в Гуссии лечил свои боевые раны Остап Банкель, славный командир, поборник святости. Он не терпел богопротивнической тюрьмы, в коию превратили Чернавию прежние правители. Он пострадал, когда воевал против идола прежнего мира. Его прадед был священником, его дед организовал кружок за границей, куда вынуждена была отбыть семья по установлении кровавой власти. Отец Банкеля – младосвятец, женившийся на внучке переселенца и воспитавший сына в уважении к его чернавским корням.
- Когда кровавая бойня близилась к концу, поборники святости подхватывали падающие знамёна отступающей армии. Банкель – один из тех, кто смог повести вперёд беглых солдат, которых ждала неминуемая кара, сохранись обветшалая власть после грозных лет, - вторил молодой доцент дисциплины по исследованию родного края.

- Всё так, всё так, только хотелось бы среди нашего сегодняшнего многомудрого схода видеть городского голову, – отложив обглоданное рёбрышко и промокнув уста салфеткой, обмолвился митрополит.

- Господин голова обещал принять к рассмотрению наши доводы. Увы, нынче его нет в городе, - вздохнул его доверенный помощник. – Милостью Божиею, матушка его скончалась в приморском городе.

- Госпожа Елиса? Господь премилостивый! Да как же! – воскликнул господин Гуус. – Благодетельная особа, полная жизни и праведная в делах и помыслах! Отцы святые, нужно изречь молитву!

Митрополит метнул на него острый взгляд, но промолчал. Отец Петар нашёлся быстрее других:
- После, после помолимся мы о сестре нашей благоверной. Мы здесь, чтобы восторжествовала историческая справедливость!

В этот момент дверь гостиной скрипнула, и в озарённую проникновенным светом заморских свечей комнату просунулся круглый нос хозяйского сына.

«Долго же он молился», - почему-то с тревогой подумалось отцу Петару. 
Тихо буркнув приветствие благородным мужам Гуссии, сын проповедника угнездился на свободный стул по правую руку от отца и будто бы втянул голову в круглые плечи.
- Какой солидный юноша! – восхитился господин Гуус. – Отец Петар, вы наверняка готовите ему славное будущее в какой-нибудь столичной академии! Скажи, дорогой Пышек, - обратился он зачем-то к отроку, который тот час вцепился в почтенного взглядом, – чему ты хотел бы посвятить свою жизнь?

«Ещё чего! Будто ради того собрались важные люди города, чтобы послушать о планах недоросля! - озлился про себя отец Петар, но вновь осёкся. – Святый Господь, благослови!»

Молился он, как видно, не зря. Ибо Пышек дерзнул ответить:
- Я хотел бы изучать историю.
И угомониться бы на этом Алевусу Гуусу, но того, кажется, подзадорила краткость ответа проповедникова молокососа, и он, забыв про протокол и, очевидно, про присутствие митрополита, покашливающего всё настойчивее, вновь задал вопрос:
- А что из истории так привлекает тебя, дорогой Пышек?

- История торжествования благодати и воцарения в Чернавии праведной власти! – брякнул Пышек и лукаво посмотрел на отца.

Отец Петар побагровел. Недоброе предчувствие точило священника червём. Митрополит попытался вернуть беседу в правильное русло, напомнив, что время не ждёт, но тут игла ежа воткнулась под хвост старому историку:
- Ах, святые отцы! Как славно будет для протокола, если своё слово скажет юноша, влюблённый в героические страницы прошлого своего Отечества! Молодой человек, ради таких, как вы, трудились столпы благословенной Чернавии. Одного из них коснулись мы сегодня. Остап Банкель, как вам?

«Да что с ними такое!» - жалобно подумалось отцу Петару. Его гости как с цепи сорвались, решив показать себе и друг другу, что голос юноши – рупор высших сил.
- Банкель? – задумчиво переспросил Пышек. – Я читал о нём. Он, верно, руководствовался лучшими намерениями, когда вступал с врагом в союз. Конечно, иначе было бы трудно сломить прежний режим. Когда Игош Милль неосмотрительно разрушил при штурме храм Белосвята в столице - там, как пишет Якуб Сбронка, был главный штаб сепаратистов - Банкель тут же обратился к военному противнику за поддержкой. Конечно, ему было бы тяжело справиться с превосходящими силами, а тем пришлось воевать на два фронта.

В наступившей тишине отцу Петару казалось, что его пульс эхом бьётся об окна. Уважаемые гости замерли, будто Господь Своей дланью остановил отсчёт мгновений. Только падающие за окнами хлопья снега, видимые сквозь щели в шторах, напоминали о том, что земля продолжает плыть по течению времени. Первым в себя пришёл митрополит. Мягко положив руку с надкусанным куском хлеба рядом с тарелкой, он, стиснув зубы, прошипел:
- Отец Петар, я даже не стану вас спрашивать, где этот юнец начитался подобной ереси!
Пышек сидел на стуле, как на триумфальном престоле. В глазах гадёныша прыгали чёртики, хотя губы побледнели в предвкушении расплаты за столь въедливое погружение в историю родной страны.

Отец Петар с дьявольским трудом повернулся к сыну и рявкнул совсем уж по-светски:
- Марш свою в комнату, щенок!


Краем глаза священник покосился на супругу. Вряд ли она поняла, что именно ляпнул её любимый сынок, но на всякий случай матушка София была бледна.
- Дела, господа, - произнёс заместитель головы.

Вслед за ним подскочил протокольщик, а следом – все собравшиеся.
- Отче! – взмолился хозяин дома, но тот лишь небрежно бросил ему жест благословения и вышел.

Отец Петар сполз по стене вдоль комода, зацепив салфетку под блюдом с блинками. Салфетка поехала, увлекая за собой и блюдо, и блинки. Матушка предусмотрительно грохнулась на колени пред крупной домовой иконой.

Отец Петар поднялся. Тяжело, грузно переставляя подошвы, подобно разбуженному средь зимы медведю, он взобрался на второй этаж. Одним ударом вышиб дверь, где скрывался малолетний негодяй. Побелевшей рукой сорвал с шеи знак веры на золотой цепочке. И от души. Наотмашь. Яростно. Начал отхаживать сопляка по всем дряблым частям, что подворачивались.

Жена с кухаркой повисли на нём, но им обеим едва ли удалось сдержать пробудившегося колосса.

- Пр-рррокляну! – рычал отец Петар. – Негодяй! Анафема! Ублюдок! – много ещё каких непривычных слов сорвалось с трясущихся уст проповедника.

Пышек визжал, как перееханная телегой собака. Матушка София плакала, молилась всем святым, пыталась дозваться до супруга. Кухарка не выдержала и утекла вниз, прибирать после вечера.

Зато в голове отца Петара понемногу начинало проясняться. Загадка, долгое время остававшаяся без ответа, обретала чёткий образ. Проклятая скрепка в книге из запретного для студентов зала, попала меж страниц благодаря пухлой ручонке его собственного сына!..