Крик

Старинная церковь покосилась и, взятая в леса, выглядела теперь запертой в огромную металлическую клетку, словно бы забытую кем-то посреди кладбища с торчащими каменными надгробиями и высокими крестами. А вокруг, куда ни глянь, зеленые в желтых пятнах одуванчиков поля, благодатный простор и тишина, прерываемые разве что редкими надрывными всполохами петушиного крика, да и то не рядом, а где-то вдалеке, там, куда выводит извилистый поворот дороги.
Безлюдная улица. Аккуратные домики вряд. По ухоженным палисадникам усердно снуют роботы-газонокосилки.
У самого крайнего дома склонившись, спиной к нам стоит старик. Приблизившись, мы смогли разглядеть худощавую фигуру в стеганом жилете. На ногах синие пластмассовые шлепанцы. Выпрямившись, он внимательно посмотрел на нас.
 - Интересно, какого года эти застройки? – спросила я.
Он ответил не сразу, натужно проговаривая слова:
- 1986. Год убийства Улофа Пальме.
- Кооператив?
- Нет, частные.
- А воры к вам часто забираются? – усмехнувшись спросил мой спутник.
Старик насторожился.
Безобидное наше путешествие, подальше от города, из-за пандемии, должно быть показалось ему странным.
- Да, были пару человек недавно. Наркоманы наверно.
Он говорил сдавленным голосом, медленно и трудно.
- Сосед вечером дверь не закрыл, ворвались, брызнули в лицо краску из баллончика, и забрали деньги, еще что-то.
- Ты видел их?
- Нет, видел только, как бежали, одеты странно, маски на лицах.
- Поймали?
- Полицейский меня посадил в машину, поехали их искать, но куда там!
А вы местные?
- Нет. Из города. Гуляем просто.
- Идите вон туда, по тропинке в лес, на горку, потом дорога вниз к футбольному полю, оттуда поворот, и выйдите прямо к церкви.
Откуда он знал, что нам надо к церкви?
Там на стоянке припаркована машина.
Лишь спустя какие-то время я поняла, что это была за встреча, и что стояло за набором простых слов, которыми мы обменялись. Порой понимание приходит не сразу, а с оценкой обстоятельств, позволяющих правильно понять всю ситуацию целиком.
Такое уже бывало. И не раз. Судьба посылала нужных людей, незнакомцев, встреченных на пути, в прямом понимание слова, с особым посланием, которое должно было быть услышано и воспринято мной. И каждый раз я попадала впросак, не умея распознать нужные слова.
Впервые это случилось на Корсике. Дневная жара опустошила город. Над разогретым тротуаром повисло марево жары. Слои душного воздуха словно-бы покачивались, обволакивая и прилипая ко всем открытым частям тела.  Я поднималась по неширокой улице к той горе, где располагались пещеры, в которых в детстве играл знаменитый уроженец этих мест, и стоял памятник прославившему свою страну Наполеону.
Правильно ли я иду? Та ли это дорога, которая приведет к цели?
В тот же момент, как возникло сомнение, из скрытой кустарником калитки появилась фигура высокого худощавого человека в легком черном плаще и черной шляпе. Он прошел несколько шагов рядом со мной. Приблизился, и пошел рядом, молча, не произнося ни слова.
Мы подошли к светофору и остановились так близко, что я могла разглядеть величественность во взгляде, точеные формы классического лица, мягкую складку губ.
Первой заговорила я, спросила про дорогу. Он ответил. И сказал еще многое и очень важное, что я тогда не смогла воспринять всерьез, не расслышала сердцем, не готова была, о чем сожалела впоследствии, когда поняла кто и почему был мне послан. Мне хотелось услышать совсем не это. Мимолетная страсть приключений заслонила суть. На следующем повороте он вежливо приподнял шляпу, попрощавшись со мной, и зашел в другую калитку, столь же скрываемую от посторонних глаз.
А я продолжила путешествие к памятнику, и оценила ситуацию по-своему, поверхностно и плоско. И лишь спустя какое-то время ощутила внутреннюю связь с этим человеком, с тем, что он говорил. Это, конечно, был посланник судьбы.
За повседневной суетой и ворохом происходящего в жизни, за обилием поступающей информации, наплывом чувственных переживаний и прочего наполнения дней - было не до того. Но встреча оставила зазубрину в сердце. И я возвращалась, и возвращалась к ней с чувством необходимости постижения, осознания ее важности.

Спустя несколько лет, в одном из престижных жилых районов нашего города, уютно разместившимся на берегу моря, произошла вторая встреча. Роскошные виллы, великолепие цветущих деревьев дикой вишни вдоль дороги. Мне в тот момент казалось, и я напряженно думала об этом, что происходящее в моей жизни не соответствует задуманному, не стану уточнять сюжет.
Внезапно, откуда-то, навстречу мне вышла пожилая седовласая женщина, одетая в светлую вязанную кофту. Она вела на поводке старую, с торчащей щетиной коричневой шерсти маленькую собачку. Собачка еле-еле ковыляла, переставляя короткие ножки, и сама женщина передвигалась с трудом. Мы поравнялись и какое-то время шли рядом. Я обратилась скорее к собаке, чем к хозяйке, очевидно, спросив, как ее зовут. И женщина заговорила со мной. Она произносила слова, не показавшиеся мне в тот момент особенными, необычными, но это было послание, которое я опять, увы, не смогла разгадать, пройдя мимо тайны встретившегося мне на пути человека. А то, что это был тот самый случай, мне пришлось убедиться совсем скоро, ибо жизнь раскрылась для меня удивительной стороной, как бы переметив на другой уровень по отношению к прожитому, приподняв над ситуацией.
И так же, как и в первый раз, понимание ценности этой встречи пришло не сразу.
Но как я могу быть уверена, что это именно люди, посылаемые судьбой, спросите вы? Четкого и конкретного ответа у меня нет. Разве что стойкое чувство веры, приходящие изнутри. Это похоже на внешнее отражение, как в зеркале, знакомого человека, того, который уже существовал в моем сознании, и вот теперь встретился в жизни. Другого объяснения нет.

Встреча со стариком породила подобное чувство знания того, что душа моя, с трудом, но переместилась чуть выше простого ощущения повседневности, к пониманию знаковости происходящего, смысла бытия.
И я уже не я в центре событий, как прежде, когда все остальные вокруг, а напротив, я где-то сбоку от других людей, и мы вместе. И непонятной, целительной энергией наполнено пространство жизни.
Мы прошли дорожкой вдоль леса, поднявшись на холм, и увидели наконец тот двор, где важно вышагивали куры, и красочный упитанный петух то и дело кричал во все горло о чем-то своем, сообщая миру непонятные нам вещи.
Пахло скошенной травой и навозом. Для той местности, где хозяйские дворы обустроены для домашнего скота, это наполнено смыслом возрождения жизни. Ибо навоз кладут в землю, как удобрение, чтобы вырастить хороший урожай. И, брошенное в унавоженную землю зерно, даст крепкий росток. Для нас, проходящих мимо, это было и странно, и естественно - одновременно.
Дорога вдоль футбольного поля вывела к церкви.
По зеленому полю с надрывным резким треском металась газонокосилка. Местный священник в серой рубашке с белым подворотничком лихо закручивал руль. Четыре высоких колеса оставляли ровные борозды поваленной сочной травы, с отрубленными головками желтых одуванчиков.
Старик стоял у церкви. Он что-то кричал нам. Но шум газонокосилки заглушал все звуки. Не расслышать, как ни старайся! И ближе подойти не удавалось из-за нагромождения металлических прутьев. Как он сам-то проник туда, и что кричит?
Старик кричал, широко раскрывая рот, и на шее у него раздувались вены. Он старательно прикладывал руки по обе стороны рта, окруженного полукругами складок, таких же глубоких, как борозды морщин на лбу.
- Ничего не слышно! – жестикулировала я, стараясь, как могла, выразиться знаками.
И вдруг облако, зацепившись за купол церкви, разделилось надвое, и в открывшуюся пустоту просиял луч солнца, и возникла дорога, уводящая за поворот.
И разбежались ровным дорожками полоски свежей скошенной травы.
Старик кричал. И опадали крупные капли теплого дождя, словно бы благословляя всех вокруг.
Старик кричал, и рассыпались мелкими квадратиками дневные заботы, слагаемые из виртуальных встреч, попыток понимать и познавать друг друга, и окружающий мир через интернет.
В окошке компьютера возникло уставшее лицо человека на фоне мятой простыни. Край простыни отвалился, обнаружив угол матраса несвежей постели на высоких деревянных нарах.
- Я сижу в подвале, - пояснил он.
А почему в подвале? Никто не спросил. Так и не узнали. Увлеклись обсуждением темы - конференция о лидерстве.
И вдруг экран погас.
Из черноты показалась лысая голова, лицо, обросшее черной бородой, колючие глаза. Человек сказал грубость. Повисла тишина. Никто из присутствующих не двинулся. Сказанное касалось только меня. И во мне поселилась обида.
О, это беспокойство, терзавшее душу вплоть до конца дня, помутнение в сознании, отравляющее жизнь. Ничего необычного. Люди разные, не так реагирую, как бы хотелось. Странно, что я восприняла это так остро.
Обида стала определяющим фактором. Я перестала слышать и воспринимать.
А у него своя правда. Своя обида на жизнь, не долгую пока, всего 33 года, но с личными переживаниями, с которыми, как ему казалось, он уже справился, и теперь хочет научить других, как побеждать.
Мне и в голову не приходило, что люди могут испытывать неудобства, и даже проблему из-за потери волос. А вот мужчине это важно. Он пережил это, и теперь хочет помогать своим опытом другим.
В плену обид я была не своя, другая, потерянная в параллельном пространстве, а настоящая жизнь мелькнула, захватила в плен и держит, не отпускает.
Так что же произошло? И при чем тут старик?
А вот что.
Пятница. И вновь разбегаются по компьютерному экрану квадратики с лицами слушателей курса. Окончили раньше. Преподаватель просит меня рассказать о ситуации в той стране, которая со мной. Остальные могут быть свободны.
Это почти личная беседа. Но остаются несколько человек. Среди погасших черных квадратов несколько светлых, им интересно, им не безразлично, что происходит в Минске, и почему.
С изумлением замечаю лицо обидчика.
 - С удовольствием послушаю! – говорит он.
И слушает до конца. Я вижу, как живо реагирует, как придвигается к экрану, и всматривается, вслушивается в слова, покачиваясь в такт. А в конце аплодирует. Он захвачен историей, судьбой, и теперь он больше не чужой, он тот, кто рядом.
И я понимаю, что в этот момент произошло чудо. Люди совершают поступки, учатся слушать и слышать. Не стоило судить поспешно, - человек всегда найдет путь, и суть в том, чтобы оставить ему эту возможность, не отсекать. Сама не знаю почему, я вдруг сказала на прощание им всем, кто остался слушать, - пусть Бог помогает вам! А потом подумала, что у нас ведь разные вероисповедания. Не суть важно! Это вырвалось из сердца, и заполнило весь день. И стало понятно про образы, рождаемые криком. Про старика, сказавшего совсем не про дома, и даже не про убийство Улофа Пальме, а о том, как связано все это невидимой нитью – ведь я как раз пишу статью про то, что Тарковский снимал сцену апокалипсиса в Стокгольме на той самой площади, где вскорости убьют Улофа Пальме, и фильм этот – духовное послание, о том, что художник подобен Богу, сотворившему мир, он тоже творит, посвящая свое творчество – как молитву Богу. И мальчик, не имеющий голоса, в самом конце фильма, когда отец приносит жертву, уничтожая свой любимый дом, - начинает говорить. И произносит: «Вначале было слово…»
Немой крик старика прорывается сквозь шум и суету времени, сквозь немоту компьютерного экрана живым человеческим участием, пониманием того, что
реальность может быть интересна, надо только посмотреть на жизнь с другой стороны, как бы сбоку, и жить так, словно пишешь книгу.