Мутагенез

Иван Ильич заметил за собой несколько вещей. Вполне определенного свойства, но неясной тенденции.
Первое – мир вокруг него стал шумнее. Разговоры, движение автомобилей, собачий лай, музыка. Даже движение лифта, на котором он поднимался домой или спускался на улицу - погулять, сходить в поликлинику или в «Семишагоff». Ему хотелось, чтобы все происходящее происходило несколько тише. Как например, ночью на кухне капает кран – и не беспокоит, но и понятно, что капает кран. В парке также, когда падают листья – лишь приятное шуршание процесса.
Вторая особенность такая – лежать стало слишком мягко. А лежал Иван Ильич последнее время не редко: после завтрака, после похода в магазин, после обеда, когда мылся целиком. И в дождь очень хорошо лежать. Ну и ночью. Ночь дана человеку для горизонтального положения. А тут возник дискомфорт - лежать на мягком стало мукой. Для костей, позвоночника, мышц и психического состояния. Ивану Ильичу казалось, что он проваливается. В матрац, кресло, диван, на котором столько лет смотрел телевизор. Да и тюфяк на кровати был все тем же, но почему-то вдруг стал раздражающе мягким.
Как-то он приехал в гости к Трубникову (на дачу). Так вот там был не тюфяк, а блаженство: жесткий, не прогибающийся, всего в два пальца толщиной. И в электричке было ехать преотлично – он попал в старый вагон, где под обшивкой изрезанных сидений уже ничего не осталось. Очень приятное ощущение было в электричке – спине и ягодицам. Казалось бы, телесная худоба должна требовать компенсации. Ан, нет – чем тверже, тем лучше.
Там же в электричке Иван Ильич окончательно осознал третий фактор изменившегося мира. А именно, его повышенные свет и яркость. В вагоне было полутемно (горел всего один ряд светильников), а за окнами и вовсе проносилась ночь. И такой световой минимализм доставлял глазам почти блаженство – не нужно было щуриться и хотеть очков от солнца. Солнце стало пыткой, а электрический свет вызывал резь и слезоотделение. Любой: в лифте, на улице, когда горят фонари, в туалете, на кухне, в «Семишагоffе».
Еще люди, Ивана Ильича окружающие, стали излишне болтливы: жена, тот же Трубников, сын, внуки, соседи по дому, знакомые. И продавцы, и даже врачи поликлиники. То, на что, по мнению Ивана Ильича, требовалось лаконичные «да» или «нет», занимало множество громоздких фраз. И пояснений к этим фразам. Короче, сплошное «бла-бла», вместо благородного молчания. Да просто молчания, без благородства.
Иван Ильич пытался корректировать.
Под свою половину матраца он подложил фанерку. Вначале. А потом, когда фанерка прогнулась, поменял ее на две доски. Там же, под тюфяком. А после его поверх - сразу под простынями. Лечь на спину – и не шевелиться! И не отвечать ни слова жене, докучающей глупой болтовней по любому поводу.
С телевизором он разобрался, купив жене дистанционные наушники: хочешь слушать – слушай! На любой громкости, только сама, без меня.
Когда жена уехала к старшему внуку, Иван Ильич поменял в квартире все лампочки. Стало лучше, а жена возмутилась:
- Ты что это здесь погреб устроил?!
На улицу, где все шумит, сияет и без умолку болтает Иван Ильич стал выходить, как можно реже. Предварительно закупорив слух берушами. А когда не выходил, то больше лежал с закрытыми глазами сосредоточившись на точке «я», находящейся в центре головы. Если хранить неподвижность и молчание, эта точка ощущалась великолепно. Но, каждый раз появлялась помехи, источником которых в первую очередь была все та же беспокойная супруга:
- Что лежишь? Зачем тебе доски? Почему в темноте? Чего молчишь, будто-то воды в рот набрал? Будешь ужинать? Ты что, оглох, старый пень?!
И так далее.
Месяц назад Иван Ильич не выдержал. Вскочил с кровати и заорал:
- Как ты меня заеб…
И не договорил – в мозгу что-то хрястнуло, в глазах покраснело, и Иван Ильич рухнул на ковер.
Теперь он лежит в гробу, (а гроб лежит под землей), каким-то образом ощущая, что место, где он оказался, идеальное: тихо, темно, жестко и не нужно ни с кем трепаться.
А главное - точка «я». Она никуда не исчезла. Более! По мере распада мозговой ткани, она (точка «я») становится все шире и глубже. С каждым часом и днем. Меняя перспективу наблюдения – теперь не она в Иване Ильиче, а он в ней. И гроб с гниющим телом тоже в ней. И кладбище, и город, где остались жена, сын, внуки и Трубников. И окруженная сплошными врагами страна; и задыхающаяся от грязи планета; и солнце, которое не сегодня, так завтра потухнет. И галактика, и метагалактика. И вселенная, всасываемая в черную дыру… Вот оно как!
А попы все врут.