Откуда что берётся

     Нет, мне самой интересно: откуда и когда возник у меня интерес к живописи. Но сначала о другом. В моём взрослом детстве, когда мне было около пяти лет, мы в силу совсем не весёлых обстоятельств уехали из Львова. В воздухе уже вовсю пахло гарью надвигавшегося «дела врачей», которое в начале 1953 года вылилось в волну арестов и уничтожения еврейских врачей, обвинённых во вредительстве и шпионаже в связи со смертью нескольких крупных партийных деятелей. О предполагаемом аресте нашего папу известил один информированный человек, благодаря которому наша семья хоть и много пережила и потеряла, но сохранила свой «личный состав». Так мы оказались в городишке Проскурове, что на полпути между Киевом и Львовом.


     Не ищите такое название на карте, да и поиски слова Проскуров вам мало что дадут — нет сегодня такого города, ибо в 1954 году, по случаю трёхсотлетия воссоединения Украины с Россией, возглавляемого гетманом Богданом Хмельницким, город был переименован соответственно.Сегодня он занимает первое место в Украине по комфортности жизни. Кто  бы мог подумать, что это произойдёт?   А тогда хорошо образованная, амбициозная, в основном, еврейская молодёжь, рвалась из этой глухой провинции и антисемитской Украины в Москву и Ленинград, где успешно поступала в самые крутые по тем временам вузы.


     «Проскурвинск» — так саркастически называл его папа, вкладывая в это звучание соответственный смысл и своё отношение к этой «дыре». В пятидесятых годах в Проскурове была одна мощеная улица — главная улица города. Она была покрыта огромными шестиугольными плитами, привезёнными с бывшего военного аэродрома. Вокруг этих плит долгие годы чавкала грязь. И ещё один, казавшийся мне обычным, но запомнившийся с той  поры,  кадр —  обрубки  мужчин  без  ног и зачастую без рук, сидящие на крошечной доске на колесиках — их единственном средстве передвижения — и отталкивающиеся тем, что осталось от их конечностей. Изуродованных войной калек было повсюду такое множество, что их вид, пожалуй, никого не удивлял.


     После долгих мытарств по съёмным углам в обшарпанных глиняных домишках с жестяной крышей нам дали квартиру в одном из первых, построенных после войны, домов. Это была городская диковинка, и население бегало полюбоваться на неё. Ещё бы! Прелестный двухэтажный особняк с эркерами и огромными верандами-балконами, с ванной и туалетом. Полагаю, что это был какой-то немецкий, трофейный проект, уж больно он был нетипичен для советской застройки того времени. Тем более что всего шесть лет, как кончилась война.Ванная и туалет были совсем настоящими и представляли для нас предмет особой гордости! Правда, ни тем ни другим пользоваться было нельзя, и жильцы восьми квартир этого красавца-дома бегали во двор и в дождь, и в снег,и в мороз. Зато из крана всё-таки текла вода, что тоже было неслыханно, ибо все жители окрестных домов бегали по воду к ближайшей колонке. Кстати, одна колонка сохранилась в  современном  Хмельницком  как  историческая  достопримечательность.


     После огромной,  богато  меблированной  квартиры  во Львове, обретённое семьей жильё казалось убогой лачугой: две смежные комнатки, куда с трудом удалось втиснуть привезённую крупногабаритную мебель. Среди прочего было и старинное немецкое пианино, как и полагается, со всеми «прибамбасами»: бронзовыми канделябрами, куда мы вставляли свечи, устраивая вечера при свечах, и желтовато- белыми клавишами из слоновой кости. Марка изготовителя была изящно вырезана на латунной пластине и прикреплена к пюпитру. Когда приходил настройщик, я очень любила наблюдать за его работой: обнажив струнно-молоточное нутро, обрамлённое ярко-зелёным сукном, он ключом подтягивал струны, сверяя высоту звука по камертону. Резковатый звук нашего пианино не помешал нам с сестрой активно его использовать для получения дипломов об окончании музыкальной школы, а мне ещё и училища.


     А куда, скажет читатель, девалась заявленная поначалу тема любви к живописи? Теперь, кажется, можно приступать. Каждое утро, просыпаясь, я открываю глаза и взгляд сразу упирается в нечто приятное, кремово-розово-лимонное. Это нежное ощущение создаёт висящая напротив картина, на которой ничего не происходит: нет сюжета, за ней не кроется ни драма, ни трагедия, ни безудержное веселье. Нет, при желании теперь, глядя из будущего на былое прошлое,можно приписать сюжет и этой картине. На ней нарисованы две нежные, но уже в полном расцвете, розы. Они обе очень хороши, но смотрят почему-то  в разные стороны. Присмотримся и мы. Они очень похожи: может быть, сёстры? Но и различий между ними можно найти много…
Другая, малозаметная картина, написанная маслом и покрытая толстым слоем осевшего на ней жира от газовой плиты, висит на кухне. На ней раскрывшиеся тюльпаны в каком-то, я бы сказала, неприличном горшке; подпись -  М. Кононенко. Картина без рамы и претензий, но тоже значительная частичка моего  взрослого  детства,  отрочества и юности. И представьте себе, старости. Да, она опять со мной. Но уже облагороженная, обрамленная, правда, не на самом престижном месте моей квартиры. Что поделаешь? Конкуренция.


     А теперь вернёмся к пианино, за которым я не всегда охотно проводила долгие часы жизни. Играем мы обе с сестрой, обе учимся в музыкалке. Похоже, она занимается более охотно. Я на кухне, и до меня доносится её голос: «Десять часов, двадцать минут. Начинаем урок музыки»: следует гамма, аккорды, арпеджио. Что-то не так, сбилась. «Десять часов, двадцать две минуты. Начинаем урок музыки». И опять в той же последовательности до очередного сбоя, за которым опять  следует объявление о предстоящем событии. Мне смешно, а ей, наверное, не очень. Вот, наконец, я за инструментом. Смотрю в ноты, играю, заучиваю наизусть, стараюсь исполнять с оттенками, правильными пальцами. Ну, что там ещё? Не могу, устала, надоело. Поднимаю глаза, и мне становится хорошо и вкусно, и аппетитно, и притягательно. Ничего особенного: просто где-то купленная папой и привезённая копия картины. Она большая, в красивой раме и, обладая всеми вышеперечисленными характеристиками, занимает достойное место в столовой (так тогда называли главную комнату в квартире). Фамилия художника мне ничего не говорила, но от самого её названия текли слюнки: «Завтрак с ежевичным пирогом»,Виллем Клас Хеда (Геда).
Смотрела я на неё неотрывно, изучая все мельчайшие детали. Вы не поверите, но я действительно ощущала вкус этого небрежно искромсанного пирога. И, глядя на него,    я представляла, как он был хорош свежеиспечённый,с хрустящей корочкой. И думала, кто же этот пьяница, так варварски обошедшийся с этим кулинарным чудом, да ещё разбивший изящный бокал, опрокинувший вазочку и небрежно стащивший со стола скатерть? А в отражении уцелевшего бокала я научилась различать черты какого-то лица. Или это я сама придумала? Справа  на краю стола лежат изящные раскрытые часы, и в них можно даже рассмотреть детали механизма. Это только потом, много лет спустя, я узнала скрытый смысл каждого предмета, изображённого голландскими художниками той поры.  А был это семнадцатый век…


     Время текло. Наступил 1955 год, а с ним и великолепная возможность, которой воспользовалась моя мама, посетив  в Москве выставку картин Дрезденской галереи. Вернулась мама не одна, а с подарком, который, наверное, стал самым дорогим для нас с сестрой, с которым  мы не расставались  и не расстаёмся до сих пор. Он вышел, по-видимому, огромным тиражом, потому что почти все мои сверстники его либо имеют, либо о нём знают. Это каталог. Он чёрно-белый (1955 год!), небольшого формата, да ещё с ошибкой в названии: «Выставка картин Дрезденской галлереи». Мы буквально вцепились в него, всматриваясь, впитывая, упиваясь, поглощая, додумывая непонятные сюжеты. На лицевой стороне обложки была «Мадонна с младенцем» Рафаэля, а сзади — полюбившаяся всем «Шоколадница» швейцарского художника Лиотара.Впервые и на  всю  жизнь  я  запомнила  и  полюбила  не художников, чьи имена мне тогда или ничего, или мало что говорили, и не названия, которые я точно не могла воспроизвести, а события и персонажи на картинах! Почему  на всю жизнь? Об этом дальше. А пока мы с сестрой детально рассматриваем самую дорогую для нас, самую полюбившуюся картину «Святая Инесса и ангел, укрывающий её покрывалом». Тогда меня не очень волновала фамилия Рибера, а библейский сюжет мне и вовсе был неведом. Но моя сестра мне всегда говорила: «Ты Инесса, а я ангел, укрывающий тебя покрывалом». Так оно в жизни не раз и случалось…


     Сотню раз я вглядывалась в «Святого Себастьяна», в «Графа Оливареса», в «Девушку, читающую письмо у открытого окна», в любимый триптих Ван Эйка. Да разве всех перечесть? А память-то, вот она какая: всё бережно хранит. И когда аккуратненько потянешь за верёвочку, она и впустит тебя в своё тщательно оберегаемое от посторонних взглядов хранилище!


     И вот, наконец, заключительный аккорд нашей сегодняшней музыкально-живописной сюиты.


     2010 год, очередной автобусный тур по Европе с посещением Дрездена. В нём мы не ночуем. Безобразная экскурсия, гид, говорящий бог знает на каком языке, но то, что  это не английский, не немецкий и тем более не русский, это точно.
Город без лица, что-то разрозненное, несопоставимое, вызывающее в целом очень грустное ощущение. То, что осталось от некогда роскошного саксонского дворца и музея Цвингер после английской бомбардировки конца войны и запечатлённое советскими фотокорреспондентами, не поддаётся описанию. После Победы наши солдаты извлекли пострадавшие бесценные полотна из штолен и шахт, где они сильно пострадали от сырости и плесени. Сотни полотен были отреставрированы в результате многолетнего, упорного труда   в мастерских Ленинграда, Москвы и Киева, после чего были возвращены на родину в 1957 году. А маме повезло взглянуть на них накануне отъезда!Сейчас дворец полностью отреставрирован и остаётся самой большой достопримечательностью Дрездена.
 

     Наконец-то я с непреодолимым трепетом вхожу в залы музея и тут же замираю.
Нет, не может этого быть! Я всё это вижу своими глазами?! Стараясь быть незамеченной, я слегка касаюсь портрета Оливареса, знакомого мне до мельчайших подробностей. А вот и обожаемый «Святой Себастьян». А вот и «Шоколадница» Лиотара — оказывается, она совсем маленькая по размеру. Какой-то гид, приведший группу, останавливает на мне свой взгляд. Наверное, моё лицо можно было читать,
как раскрытую на заветной странице книгу.


     И уж совсем неожиданным оказался «живой» «Завтрак с ежевичным пирогом» — круг времени замкнулся. Но я ошибалась. Я с ней столкнулась, уже направляясь к выходу: Инесса и её ангел — мы с сестрой. И слёз я уже не скрывала…