Хроники мертвых городов-3. Этап 3. Чудинка

           Нас, меня и Алекса, долго окружала гнетущая тишина. И когда вдруг я услышала робкие голоса птиц, невидимых в высоких густых ветвях, стало как-то не по себе. Я свыклась с мыслью, что нахожусь в мертвой зоне, где даже ветра не слышно, а тут – птицы… Сразу повеяло прошлым, когда все – друзья и родители были рядом, когда земля была теплой и живой,  цветы радовали глаз, и жизнь полна была смысла. Это было так давно… А теперь я знала: если здесь встречу что-то живое, животное или цветок, ни в коем случае нельзя к нему приближаться, и остужать опухшие от невыносимой жары руки в родниковой воде запрещено. 

          Там, где мы находились, официально все считалось мертвым. Но я замечала следы жизни, словно исподтишка оповещая нас о том, что жизнь здесь все-таки присутствует. Иногда   откуда-то появлялись облезлые коты и стремительно скрывались в тени,  у заборов валялись дохлые крысы, над тушами которых взвивались огромные зеленые мухи. Именно теперь я поняла, почему сюда пускали только в защитных костюмах, в масках, касках, перчатках – подцепить заразу тут было легко.

          Смерть таилась повсюду, но и жизнь пробивалась вопреки всему. Эта борьба смерти и жизни, борьба уныния и надежды так сильно ощущалось вокруг – искалеченное прожженное радиацией дерево и гриб-пухляш у его корней, или те же самые дохлые мыши, и коты, убегающие вглубь заросших дворов.

          Видя разрушения, заброшенность, хотелось плакать. А ведь тут когда-то жили люди, любили, растили детей, гуляли, смелись, целовались… Выпускали воздушные шары в небо, дарили подарки друг другу, кормили птиц на городской площади… Тренькали велосипеды, гудели автомобили и над всем этим светило большое вечное  солнце, как символ нерушимой жизни. И где это все теперь?

          Я остановилась  у невысокой ржавой калитки. Справа и слева тянулся каменный забор, почти не тронутый временем и катаклизмами, а сверху свисали длинные гибкие побеги плюща. На миг показалось, что побеги тянутся ко мне, шепча: уходии… уходии..

          - Давай войдем, - предложила я.
          Алекс молча двинулся вперед, толкнул калитку. Ржавое железо жалобно заныло, и мы вошли в небольшой дворик. 

          Во дворе стоял еще крепкий дом. Шифер кое-где посыпался, разукрашенные деревянные ставни выцвели и криво висели на петлях, окна были разбиты, но стены стояли целыми. Дом прятался среди буйно растущих кустов и деревьев. Казалось, что этот дом, несмотря на запустение и покинутость, все еще ждет своих хозяев и поэтому сопротивляется разрушению. У каждого дома и дворика  свой характер. Но без хозяев дома гибнут, как живые существа. За каждой дверью в этом городе – исковерканная жизнь. И смерть.

          Двор был полон хлама. Среди  дырявых ведер, гнилых поленьев, кусков плотного целлофана, тряпок и камней валялся старый транзистор, весь в пыли и грязи. А в буйно заросшей траве виднелась макушка ржавого автомобиля. Кусты пролезли внутрь него и густо торчали из окошек без стекол.
         
          - А ты помнишь первый день? – спросила я.
          - Да, и часто вспоминаю. Утром, когда вышел во двор, было такое чувство, что что-то сильно изменилось, но я не понимал что. А потом осенило! Пчелы! Пчелы исчезли! Мы жили в частном секторе, у отца была пасека, и когда я выходил во двор, пчелы кружась над розовыми кустами, постоянно жужжали, и так почти все лето… Но в тот день было очень тихо, непривычно мертвая тишина…      
          - Я вырос в этом городе, - продолжил Алекс, - вот почему меня тянет сюда, я хочу попасть в свое беззаботное детство, в наш дом, хотя понимаю, что это фикция, мираж… Все чужое тут и мертвое. И нет людей.
          - Как нет? – откуда-то из тени вынырнула всклоченная голова. Мы вскрикнули, словно перед нами появилось привидение.
          - Вы кто? – синхронно  спросили друг у друга.

          Голова освободилась от ветоши, которой укрывалась, и вылезла во двор.

          Это был худощавый старик лет 70-ти. Ветхая одежда болталась на нем, как на ветке. Лицо было изрезано глубокими морщинами, слой грязи  превратил его в темнокожего.  И только живые  любопытные глаза доказывали, что этот мужик – живее всех живых.

          - Жрать хочу. И водочка не помешала бы. Для дезинфекции, - он заулыбался щербатым ртом с гнилыми корнями, - есть у вас?

          Алекс спустил с плеча рюкзак, достал хлеба, колбасы и небольшую флягу. Я стояла чуть в отдалении и во все глаза наблюдала за мужчинами.

          Мужики сели на поваленный ствол дерева. Старик стал с удовольствием чавкать хлебом с колбасой, изредка присасываясь к горлышку фляги и жмуря от удовольствия глаза.

          - Как вы здесь оказались? Вы один тут? – спросил Алекс.
          - Да, тут  один, но в поселке в некоторых домишках есть люди. Человек 15 живем тут, каждый в своем доме.
          - Это ваш дом?
          - Нет, я сейчас тут живу, но приехал несколько лет назад. Жена умерла, детям я в тягость, у них семьи, жены… Вот и подался сюда. Облюбовал этот дом. Тут неплохо. Правда, электричества нет, но еду можно достать. Кабаны, зайцы расплодились, грибов, ягод можно достать, только вот рыбы нет. Все это есть запрещено, но мы едим, не умирать же с голоду… У кого есть велосипед, едет в соседний город, закупается, и обменивает на что-то.

          - А что тут есть для обмена?
          - Ну, не скажи… В домах много чего есть. Вот транзистор, например, воооон, в траве, или телевизор в комнате есть, или кровати, кастрюли, одеяла. Один чудик книжки обменивает, вместо жратвы.

          - Зачем телевизор нужен, если нет электричества?
          - Ну, это сейчас нет, а может, когда-то будет? Ведь раньше сюда, в мертвую зону вообще никого не пускали, но со временем люди стали сюда проникать, и можно сказать, обжились. Есть кто и не уезжал совсем, баба тут есть одна, Чудинкой назвал, чокнулась совсем,  она не уезжала, мужа тут похоронила, когда всех эвакуировали, она пряталась, осталась совсем одна, муж погиб… Заходит иногда ко мне, несчастная…   Так вот, мужа ее привезли в целлофане, не дали даже попрощаться,  не разрешали трогать гроб… Хоронили в цинковом гробу, под бетонной плитой… Много там полегло, на местном кладбище-то… Молодые совсем… Вот у бабы голову и замкнуло… Может, и электричество пустят, и хлеб привезут, ммм, - старик мечтательно закатил глаза, - давно не ел хлеба с маслом, или жареной картошки. Эхххх, жизнь… А вы чего сюда приперлись? – хитро спросил он. – Клад ищете, или своих кого-то?

          - Я жил когда-то в этом городе, - сказал Алекс.
          - Все изменилось. Считай, города-то нет. Одни стены мертвые. И вода мертвая, и почва ядовитая. Вот так и живем.
          - Не боитесь облучиться, заболеть?
          - А чего мне бояться, я свое уже отжил, да вот, жизнь меня сюда закинула, все кукую тут, как видите, жив, не здоров, но жив.

          Во дворик вошла женщина с потухшими глазами. На голых ногах  солдатские ботинки, одета была в цветное тряпье, или мужское, не понять… Волосы всклочены, руки с черные ногтями, на голове каска строительная, и глаза безумны.

          - А моего мужа тут нет, - сказала она, словно продолжая беседу, - он не тут, нееет… Не тут. Я не скажу, где он. Вы хотите его выкрасть у меня, а? Не дам! Не дам!! Днем он у себя, а ночью я хожу к нему, и бы разговариваем… Да. Да-да. – Она стала кивать невидимому собеседнику. – А я видела их… - продолжила она, -  такие небольшие кусочки, светились в темноте чернильным цветом, и бабы видели, все поле было усыпано… Потом пошел дождь, и камни исчезли. Милиция искала-искала, не нашла. Да, не нашла, испарились что ли, или в землю ушли.

          - О чем это она? – прошептала я.
          Старик пожал плечами. Алекс молчал. Нависла тяжелая тишина. Чудинка, улыбаясь невидимому собеседнику, качалась из стороны в сторону и бурчала что-то под нос.

          - Я был ребенком, когда нам приказали покинуть город, - сказал Алекс старику. -  Мама крепко держала меня за руку, боялась потерять. Народу было много, все с чемоданами, баулами, некоторые налегке… Дед мой долго стоял перед домом, который построил сам, своими руками, и плакал. А пес все прыгал у его ног, потом бежал за нами…

          - Алекс… может, поищем ваш дом?
          Алекс безнадежно махнул рукой:
          - Его, скорее всего, уже нет… Да не знаю, выдержит ли сердце, если увижу наш дом, и сад…
          - Темнеет, - глядя на небо, заметил старик. – Если хотите, можете в доме заночевать, места много, только надо уже сейчас обжиться, а то света же нет…
 
          Мы вошли в дом, прошлись по комнатам. Дом был трехкомнатный, с залом, везде все разрушено, сломано, все в пыли и грязи. Но одна из комнат была неплохо сохранена, там была кушетка, старые пыльные шторы, стол, заваленный всяким хламом…

          Мы так устали, что легли на кушетку с тонким матрасом, не снимая  защитных костюмов, я обняла Алекса, закрыла глаза, стараясь уснуть.
          В костюме было душно. При движении ногой или рукой, костюм неприятно шуршал, и это сухое шуршание бесило меня.

           Ночью я несколько раз просыпалась, все казалось, что через разбитые окна в комнату залетает всякая живность, но мирное сопение Алекса меня успокаивало, и я, прижавшись к нему, снова засыпала.

         Ранним утром, после легкого завтрака Алекс предложил прогуляться по городу, было интересно увидеть застывшее время, ставшего историей. Старика нигде не было видно.

          Пока Алекс возился с рюкзаками, с инструментами, я решила пройтись по двору и в глубине сада, среди заросшей травы и поваленных деревьев обнаружила колодец. Я осторожно подошла к нему и заглянула во внутрь, чуть свесив голову и плечи. Внизу стояла мутная  вонючая вода. Вдруг послышался какой-то шелест и на поверхность всплыла маленькая лысая голова, она крутанулась ко мне пустыми глазницами и снова исчезла в глубине. На мой дикий крик прибежал Алекс с ножом в руке. Я в страхе, с перекошенным от ужаса лицом показала рукой  в сторону колодца, мол, посмотри туда.

          Алекс нагнулся через край и также вскрикнул и отпрянул назад. Снова нагнулся и посмотрел вниз.
          - Это голова куклы, - промолвил он.
          - Куклы?
          - Да. Бросили куклу в колодец, вот она и бултыхается там. - Алекс обнял меня. – Не бойся, это просто кукла.

          Мы вернулись к дому, я присела на бревно, стараясь успокоиться. Мы забрали рюкзаки и покинули двор.   
         
          Десятилетиями лес наступал на мертвый город, словно хотел скрыть его из людских глаз. Среди деревьев были видны еще крепкие дома, брошенные хозяевами. Некоторые дома просели, словно каждым годом вживались в землю. Но были еще пригодные жилища. И там, как мы поняли, жили самоселы – люди, которые самовольно вернулись в эти земли и жили в чужих домах. А кто-то не покидал этот город вовсе – и выживал который десяток лет в своем умирающем доме. То, что тут находились люди, можно было понять по признакам присутствия – в некоторых дворах  навели порядок, не было хлама, мусора. Разбитые окна кое-где были забиты досками, рамы и ставни были разного цвета и размера, но чувствовалась хозяйская рука. В огородах ровными рядами росла рассада лука и чеснока. Сушилось белье, лежали на скамейках казаны и сковородки.

          Из угла выскочила Чудинка.
          - Вы тут? – спросила она. – Да, я тут прожила всю жизнь, и все пошло кувырком в один миг… Ведь нам не говорили, что случилось. Военных погнали куда-то, и возвращали в цинковых гробах… А я видела эти камни, и бабы видели. Камни падали с неба, все поле было усыпано. А утром они исчезли… Их руками собирали солдаты, потом они умерли. Да. Умерли. Молодые все. И вы умрете. Умрете! Умрете! Ничто вас не спасет! - Вдова шла за нами, бубня под нос. – А что вы тут ищете, а? Зачем приехали? Что вам  надо? Что? – истерически визгнула она.

          Мы, не обращая на нее внимания, шли, осматривая все вокруг, и увидели здание полуразрушенного детского сада. Подошли. Вокруг валялись вылинявшие и сломанные игрушки и детская мебель, кое-где сохранились витражи на окнах, солнце блестело в остатках рисунка. Когда-то милые детские руки обнимали этих мишек, кукол, тут был слышен звонкий смех детей, пахло оладьями и молоком… А теперь смерть, да смерть кругом.

          Алекс продолжил путь, я шла за ним. Ему были интересны заброшенные дома, он словно проникал в историю, когда мир был целым, когда все было ясно, когда завтрашний день наступал всегда. И однажды мир треснул.
            
          Мы вошли в еще один двор. Небольшой белый домик, удивительно сохраненный. Среди царящего во дворе буйства растений на скамеечке, как ни в чем ни бывало, сидела старуха в белом платочке, в цветастом вылинявшем платье, с вязанием в руках, словно  не было никакой катастрофы и смертей.

          Старуха подняла голову, с удивлением посмотрела на нас. Алекс подошел к ней, поздоровался и попросил разрешения осмотреть дом изнутри. Старуха была рада редким гостям. И вместе с нами прошла во внутрь.

          Большая побеленная печка. Старые стулья разной модели. Круглый стол с вязаной скатертью. Ветхие цветные рукодельные половицы. Иконы в углу. История застыла здесь, но время неумолимо губило все – и людей, и вещи.
          - Вы тут одна живете? – спросил Алекс.
          - Да. Но рядом есть соседи. Старики.
          - На что же вы живете?
          - Огород есть у меня, правда, кабаны то и дело набегают. Картошка хорошо растет.  У меня и коза есть, молоко.  Но мало людей осталось. Умирают часто, болезнь чудная какая-то – белая кровь, говорят, то носом кровь идет, то голова сильно болит. Тяжело. Врача нет. Помощи нет. – Вздохнула грустно старуха. – Так и живем.

          - А почему не уехали? У вас есть дети, внуки? - спросила я.
          - Был сын, умер. – Голос старухи задрожал, - столько лет прошло, а все перед глазами. Сгорел весь, кожа пластами сходила с тела, тело было красным, потом синим… За три дня все случилось, три дня мучился, умер… И много молодых так сгорели… А хоронить нам не дали, быстро увезли ночью куда-то, в Москву. Мужа еще раньше похоронила. Одна осталась. Куда мне деваться… Не смогла бы жить в другом месте… Тут дом свой, земля, лес рядом. Трудно только зимой, но дрова из леса, тем и спасаюсь.
          - Страшно как…
          - Страшно было вначале, когда людей силой увозили. И когда привозили цинковые гробы. Люди не хотели бросать свои дома, плакали, целовали землю…  И столько солдат тут погибло… Они все были в брезентовых костюмах, а было так жарко, что многие падали в обморок… Я вам молока налью, или, хотите, чаю.
          - Нет, спасибо. Мы пойдем.

          Во двор к старухе зашла Чудинка. На вытянутой вперед руке она держала за коричневый ремешок наручные часы.
          - Это мужа часы, - увидев нас, она улыбнулась. И приблизив к губам часы, поцеловала  циферблат. – Часы идут, чудо какое… Они идут… - бубня, женщина села на скамейку. Рядом уселась старуха с вязанием, и каждая погрузилась в свои невеселые мысли.

          Мы вышли со двора и направились в центр города. На центральной площади на постаменте когда-то возвышался огромный гипсовый бюст Ленина. Теперь, с проломленным черепом, закиданный камнями, обгаженный птицами валялся бюст на сухой земле, всем видом свидетельствуя о гибели эпохи.

          По сторонам площади возвышались здания. Сохранилась вывеска на стене библиотеки: «Режим работы с 10 до 20 часов. Перерыв с 15 до 16 часов. Без выходных».   Над окнами без стекол, под самой крышей красовалась вылинявшая надпись: «Добро пожаловать в мир книг!». Рядом «красовалось» здание ресторана «Чародейка» с торчащим скелетом арматуры.

          - А тут была наша свадьба, - Чудинка появилась за нашими спинами, - ох, столько танцевали, каблук сломала, а муж кружил меня, кружил… - Она шагнула в темноту ресторана, и зашуршала там чем-то.

          Серые блоки   зданий с черными глазницами выбитых окон тянулись в глубь, образуя мрачные улицы. Сваленные фонарные столбы, сорванные электропровода, горы занесенного ветром хлама, брошенная ржавая техника. И среди этого запустения, грязи, мусора  нелепо красовался плакат: «Помни! Перемены зависят от каждого из нас!».   

          Мы решили зайти в подьезд ближнего четырехэтажного дома. Внутри было прохладно и полутемно. На стенах сохранились записи мелом: «Стой! Убьет!», «Я вернусь!», «Будьте прокляты!».

          Через открытую, оббитой коричневым дерматином дверь мы проникли в одну из квартир. На столе тарелки с окаменевшими остатками еды. Всюду валяются книги, тетради, игрушки, рисунки. Одежда и постельное белье кучей брошены в углу. На стене висят фотографии в рамках. Счастливые люди улыбаются в обьектив – мама с ребенком на коленях, парень в тельняшке, мужчина со свернутой газетой в руках.
 
          Алекс несколько секунд простоял перед фото молодой женщины в кокетливой шляпке.
          - Это моя учительница, - сказал он. – Лариса Николаевна преподавала нам географию… - Он долго молчал, пытаясь унять волнение. - Давай уйдем отсюда… Везде одно и то же - запусение и человеческое горе…

          Мы вышли из подьезда и побрели куда глаза глядят. Впереди нас шагала Чудинка, жестикулируя и беседуя с невидимым собеседником. Алекс был без настроения, брови тревожно сомкнулись на переносице, лицо осунулось.

          - Я не буду искать наш дом, боюсь, сердце не выдержит, если увижу руины - прошептал Алекс. – Мне больно. Вот тут, - он сжал  грудь с левой стороны. 
 
          Это так страшно – город без людей, вещи без человека, сады без птиц, реки без рыбы… И кресты, кресты до горизонта. Были люди, и нет их. Был город – а теперь вместо него мертвые стены и пустые, безжизненные дороги.

          Чудинка, сгорбившись и волоча ноги в солдатских ботинках, шла впереди нас. Иногда она вскрикивала голосом, полной боли и отчаяния и запрокидывала голову назад, словно ожидала ответа с небес…