Пузя

Пришел к нам в отряд по этапу мужик, большой такой, фактурный - Пузюков Александр Владимирович, погоняло Пузя. И примечательно, что пузо у него было славное. Ожирением он не страдал, голова, торс, руки, ноги были нормальной, даже спортивной комплекции. Но пузо висело перед ним, как инородное тело, как большой походный рюкзак. И в этом плане он совершенно оправдывал свою фамилию и погоняло.

Сидел Пузя за убийство. Но об этом позже. Для начала скажу, что вел он себя корректно, старался не сориться ни с мужиками, ни с блатными. Ментовские команды выполнять не спешил, но и спорить не решался. Обходы и всевозможные проверки избегал, а если и попадался на глаза начальства, то проглатывал язык, принимал задумчивый вид и притворялся деревом.

Однако такая покладистость проявлялась в нём не всегда. Когда дело касалось пищеблока, Пузя становился вероломным, как медведь. Он уходил в столовую один из первых, а возвращался последним, даже после заготовщиков. Блатные в столовую не ходили, и там Пузя чувствовал себя как рыба в воде. У раздаточного окна он был понастойчивей, с заготовщиками понаглее. Мог так заглянуть в рот, что пропадал аппетит у соседа. Не брезговал подбирать остатки. Короче говоря, подчищал все, что только можно. И в один из таких дней, когда его не пропустили в отряд с «девяткой» (девятилитровой кастрюлей) каши, он разорался на всю зону, грозя подняться на вышку и повыкидывать козлов вниз головой. Контролеры, терпеливо подпихивая, препроводили его в локалку, где он долго еще гарцевал у решетки и кричал на вышку всякие гадости.

Как-то раз Пузя подошел в столовой к саратовскому мужику.
- Почему ты отдаешь свою кашу заготовщику, а не мне?
- А ты считаешь, что у тебя больше прав на мою кашу? – ответил тот.
Пузя смешался, постоял удивленно, как Вини-Пух, и удалился.

- Меня постоянно одолевает чувство голода, - говорил Пузя в минуты откровений. И так оживленно жестикулировал, будто искренне хотел побороть в себе эту слабость.

Он взял за правило подходить ко мне во дворике, если я один, и затевать непринужденную беседу. Если кто-то еще подходил, он замолкал или уходил, будто бы только мне доверял свои тайны. Чаще всего беседа была вступлением, прелюдией к просьбе помочь насущным. Пузя не курил, но хороший чай любил. Кофе считал баловством и когда ему предлагали, с улыбкой отворачивался. Иногда он подходил посоветоваться, между прочим, про обитателей отряда и зоны. Он искренне удивился и почесал затылок, когда узнал, что я сижу десятый год.

- Я думал, ты недавно со свободы. По тебе не скажешь, что ты червонец пропёр! Я-то знаю – каково это! Первый срок я тринадцать взял, - сказал Пузя.
- За что?
- За убийство.
- Кого убил?
- Да… Там одного, - махнул он рукой.
- Как убил?
- Голыми руками, - посмотрел Пузя на ладони и сжал кулаки.
Казалось, в душе он даже горд за свою дурную силушку. По тем советам, довольно толковым, которые Пузя давал занимающимся, было видно, что раньше он увлекался силовыми видами спорта. Я присмотрелся к его взгляду и заметил, что «зрак сидит» - как говорят наркоманы, будто он постоянно прибывает в бешенстве, будто восприятие мира сдвинулось для него раз и навсегда.
- Тот срок я тут (Воронежской области) поначалу сидел, потом меня решили поставить на колеса.
- Режим шатал?
- Да. Было дело… Меня тусонули в Тулу. Хоть кормили и плохо, я там нормально прижился. Тогда меня решили зверями напугать, этапировали в Баку. – Он подошел поближе, как для сообщения секрета и, понизив голос, удивленно, будто это и по сей день не укладывалось у него в голове, сказал. – Прикинь, у них даже в зоне рынок! – Ехидно похихикал, огляделся и серьезно добавил. – А так нормально. Мусора думали, что среди зверей я потеряюсь, что меня там поломают. Ху… там! Оттуда завезли в Омск, вот там прожарка была. Хозяин приходил под крышу бить заключенных. Он с какой-то войны контуженный. Прикинь, полковник… стоит смотрит, как зэка бьют, забирает дубинку у подчинённого, мол, смотри, как надо, и лично прикладывается. Бил так, что мужики обсирались и обсыкались.
- Как это?..
- Бьют так, что человек себя не контролирует. Меня приковали наручниками к трубе, получаешься в полу-подвешенном состоянии, и гвоздили, я сознание потерял… А когда очнулся в камере, поднялся кое-как, чую – роба к ляжкам прилипает, потрогал – обоссался, - Пузя посмотрел с таким возмущением, будто это сейчас же произошло, потом усмехнулся горделиво и добавил. – Хорошо хоть не обосрался.
- А теперь что?
- Теперь тоже за убийство, только уже девять лет сроку.
- Опять руками?
- Да. Забил насмерть.
- Вообще-то за рецидив больше дают.
- Видать, они поняли, что я дурак и это не исправить, - сказал он вполне серьезно.

Позже Пузя завел себе кошку. Машка и Дашка, две молоденькие кошки одного помёта попали к нам в отряд. Дашка чёрная, Машка серая. До полугода котят воспитывал Буржуй, пока его по этапу на особый режим не угнали. Дашку взял один мужик, Машку Пузя. Но кошки, хоть и были одного помёта, оказались очень разные. Черненькая Дашка умница, воспитанная, на неё никто не жаловался. А серая Машка проказница, чертёнок. Лазила по подоконникам и тумбочкам, шарила по всем углам.

Как-то я полез под шконку, где стояла овощная коробка, достать лук и головку чеснока. В нос ударил противный аммиачный запах. Все овощи были прелые, порченные кошачьим ссаньём. В памяти промелькнула Машка, выныривавшая из-под шконки. Вот паскуда!

Я выбросил коробку и поставил новую. Пузе было сделано замечание, чтоб лучше следил за своей кошкой.

Через несколько дней, рано утром по бараку поднялся крик. Смотрящий сильно скандалил, ругался и обещал извести всех котов. Я заступился за живность и мы поцапались.
- Кто тогда все пайки по полу раскидал?! – раздраженно спросил смотрящий.
- Мужики. Они вчера бухали. Перебрали. Ходили шатались, падали. Походу они…
- Оставь, ты! Они не первый раз бухают!

Короче говоря, я нагрешил на мужиков и чуть не поругался со смотрящим. Мужики, не помня всей ночной попойки, виновато молчали, с похмелья поверив в свои проделки.

Но когда я достал новую коробку и увидел, что и она уже загажена, накипело. Я нашел серую паскудницу - Машку на кухне, она лежала на коврике и облизывалась. Взял её за задние лапы, как кролика за уши, и понес на выход из барака. Она царапалась, пыталась укусить мою руку, перегибаясь, как гимнаст. Я ударил её об угол! Ударил второй раз – контрольный, и бросил тушку под лестницу. Судорожно подёргиваясь, она осталась лежать с открытыми глазами, противным кошачьим оскалом – гримасой смерти. Я велел пидорасам убрать под лестницей. Там осталось лишь небольшое пятно крови.

Вечером Пузя подошел ко мне, его «опийный взгляд» усугубляло возмущение.
- Ты, зачем кошку убил? – спросил он, пытаясь заглянуть мне в глаза.
- Тебе говорили: «Следи за ней». Она гадила.
- Да это не она, это чёрная, - начал уверять Пузя. Он отходил и возвращался, пытаясь привести новые аргументы.
- Не перекладывай с больной головы на здоровую, Пузя. Забудь, - посоветовал я ему.

Пузя смирился, забыл. Мы продолжали общаться как и прежде. Но когда меня заказали на этап и я прощался с отрядом, Пузя пожал мне руку, пожелал удачи и все-таки вставил. – Машку ты зря убил.

Год спустя в другом лагере ко мне подсел мотыльной мужичок.
- Тебя из Кривоборье сюда привезли?
Я утвердительно кивнул в ответ.
- А кто там из воронежских был?
Я назвал несколько имен, какие пришли на ум, в том числе и Пузю.
- Пузя это такой-то, такой-то? – описал он его и назвал место в Воронеже, где тот проживал. – Ему столько-то лет. Ровесник Плотника.
Я подтвердил, все совпадало.
- И как он там?
- Нормально.
- За что сидит?
- Второй раз за убийство.
- Первый раз да.
- А второй? – не понял я к чему он клонит.
- А про второй раз, что он рассказывал?
- Что забил человека…
- И всё?
- Всё.
- Значит, он не договорил. Он бухал в пивнушке. Вышел с собутыльником затемно. Я знал того мужика. Произошла ссора. Пузя его вырубил. Ушёл. Затем вернулся, выеб…л и добил.
- Буквально выеб…л? – не поверил я своим ушам.
- Да. Совершил акт мужеложства и добил.