День пионерии

В конце XV века Христофор Колумб протоптал дорожку в Новый Свет, позже названный Америкой, где краснокожие жители вдыхали ядовитый дым от табачных листьев. В середине XVI века Жан Нико привёз табак во Францию и поделился им с Екатериной Медичи, с тех пор они стали курить вместе, и возникло такое понятие как перекур.
В начале XVIII века Пётр Алексеевич, занимавший в то время должность царя России, решив, что дым в отечестве и слаще и приятней, завёз эту отраву себе на Родину и заставил дышать этим дымом своих подданных, чтобы была возможность по случаю стрельнуть у кого-нибудь папироску.
Если бы не случились эти исторические события планетарного масштаба, то не стоял бы Мансур Хамидов ранним майским утром на балконе третьего этажа своей квартиры, жадно высасывая из сигареты никотин, радиоактивный полоний, мышьяк, свинец, фенол, ацетон и ещё множество всякой дряни, которыми богаты листья табака, время от времени он стряхивал пепел в консервную банку, прикреплённую к перилам балкона и рассматривал окружающий ландшафт, который его не радовал: всюду валялись пустые бутылки, пакеты из-под сока, пустые пачки от сигарет, в зелени ветвей виднелись обрывки полиэтиленовых пакетов.
«Чисто не там, где убирают, - подумал он, - а там, где нас нет. Кругом нагадим, а придёт дворник-таджик, уберёт за нами, а мы едем в Европу и убираем за ними».
- Опять ты…- начала, вышедшая на балкон, супруга свою заезженную пластинку о вреде курения, о больных лёгких, о дороговизне сигарет, бьющей по семейному бюджету, но поняв, что может надеяться лишь на ничью, осеклась и продолжила уже спокойно, - тебе сколько яиц сварить, два или три?
- Двух хватит, - ответил Хамидов, выдохнув дым в атмосферу, и добавил, - только всмятку.
- Во сколько, интересно, они просыпаются, – она мотнула головой в сторону детской песочницы, возле которой каждое утро собирался окрестный люмпен-пролетариат неопрятной наружности, – если они каждое утро спозаранку здесь собираются?
- Они, бывает, и вовсе не спят, если организм требует выпить, когда курево кончилось, или вдруг пришёл друг, а у него с собой есть. А потом уже с рассветом кучкуются тут, кто-нибудь даст курнуть, авось у кого найдётся похмелиться, - он глубоко затянулся, не спеша выпустил клубы дыма и продолжил, – начнут соображать, где, у кого могло ещё остаться со вчерашнего, у кого ещё можно занять и где купить подешевле, а лучше, конечно на халяву. Любит ваш народ халяву-то.
- А то ваш не любит, - парировала женщина, продолжая снимать высохшее бельё с верёвки.
«Справедливый упрёк, - согласился про себя муж, - и пить научился, и курить, и халяву полюбил, и Коран ему не препятствие,» а вслух произнёс: «Колченогого что-то не видно, завязал небось, - видя недоумение жены пояснил. - Помнишь того хромого бича, что часто с ними околачивается? Вечно сигареты у меня стрелял на правах старого друга, - он стряхнул пепел в банку и продолжил - Никак мимо не пройдёшь, подскочит, руку жмёт и просит закурить, тут же пять рублей просит. Я ему раз сказал: «Огласи весь список, пожалуйста», он не понял, я пояснил, мол, все требования ко мне: дать закурить, пятачок, выпить, закусить, может ещё куда дать. В письменном виде и в трёх экземплярах, а то ты у меня уже рублей на сто настрелял. Так он обиделся и прекратил нашу старую крепкую и обоюдовыгодную дружбу ввиду бесперспективности».
Жена ушла, собрав бельё, а Хамидов остался докуривать. На улице собачники выгуливали своих питомцев, на автостоянке курили два человека; как ни щурился Хамидов, так и не смог понять, женщины это или мужчины: оба в штанах, хотя стояло солнечное, безветренное утро, день обещал быть по-летнему тёплым, по причёскам тоже не определить, по походке если… но они сели в свои автомобили и разъехались, оставив Хамидова в недоумении.
«А ведь сегодня – день пионерии, - вдруг вспомнил он, - а на горизонте ни одного пионера нет, не слышно барабанной дроби, не трубит горн, созывая на торжественную линейку, уже лет тридцать не встречал живого пионера. Видимо, вымерли вслед за комсомолом».
Ему вспомнилось пионерское детство, как они ожидали всем классом замену октябрятского значка с «маленьким кучерявым Володей» на пионерский значок со стареньким «дедушкой Лениным» и красный галстук в придачу, что означало переход в другую категорию: ты уже не «второклашка-таракашка», а «юный пионер, всем ребятам пример», член всесоюзной организации, исключение из которой было как «партбилет на стол!»
Как они всем классом собирали металлолом, из которого, якобы, потом сделают тепловоз или трактор, а отец Людки Винничек привёз со свалки полный самосвал железяк, вывалил рядом со школой, и 3«А» класс всех победил в соревновании. Как ходили по квартирам, собирая макулатуру, шефствовали над отстающими октябрятами, а летом ездили в пионерский лагерь «Таёжный».
«Всё-таки даже голодное детство, - подумал он, делая очередную затяжку, -  предпочтительней сытой старости».
Правда, к седьмому классу пионерский галстук стал сильно стягивать шею, и, чтобы избавиться от него, многие вступили в ВЛКСМ, расшифровывая эту аббревиатуру как «возьми лопату, копай себе могилу».
Он затянулся последний раз, потушил окурок в банке и последовал на кухню, чтобы поздравить супругу.
- Галка, – услышала жена голос мужа и, обернувшись в его сторону, увидела его сияющую физиономию, - с праздником.
- С каким это? – удивилась она и застыла в недоумении.
- Ну как с каким? – выдержал паузу Хамидов. - С днём пионерии. Ты же была пионеркой?
- Ну да, была, - согласилась жена, - тогда все мы были пионерами, а ты, небось, и в комсомоле успел побывать?
- Ещё бы, - мотнул головой муж в знак согласия.
- А я вот не успела.
- Нас тогда не спрашивали «хочешь – не хочешь?», дали комсомольский билет и «кругом, шагом марш», из советской армии все уходили «сикомольцами», даже в дисбат.
*Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи

Лицо супруги вдруг стало серьёзным, она задумалась и грустно произнесла:
- А у меня папа помер 20-го мая, считай уже тридцать лет прошло, а я…совсем забыла, - она махнула ладошкой, - помянуть надо бы, нехорошо как-то.
- Помянем, Галка, не грусти, - успокоил её муж, - я вот тоже своих давно не поминал, - он глубоко вздохнул и добавил, - прости Господи, хорошо хоть, что вспомнили.
Хозяйка сняла с плиты кастрюлю с яйцами, слила кипяток в раковину и поставила под струю холодной воды. Воцарила тишина, каждый думал о своём, жена открыла холодильник и стала вынимать оттуда масло, сыр, колбасу, ставя на стол.
- Надо будет завтра в мечеть съездить после работы, - наконец прервал он молчание.
- Зачем? – удивилась жена.
- Предков помянуть, - задумчиво произнёс он, глядя куда-то в сторону и негромко барабаня пальцами по столу, - отдать долг покойникам.
- А что, дома нельзя? Обязательно в мечеть ехать?
- Не обязательно, конечно, можно и самому дома, - стал Хамидов знакомить супругу с азами магометанской веры, - если молитву знаешь.
- Что же не выучил? – шутя укорила она мужа. - Поминал бы дома и ехать никуда не надо.
- Хэ, - хмыкнул Хамидов и мотнул головой, - это ваш Христос все языки понимает, молись на каком хочешь, а Аллах только арабский понимает и переводчиков у него там, - он показал указательным пальцем в потолок, - на том свете, нет. А мне надо для этого наизусть вызубрить специальную молитву на языке, в котором я ни одного слова не понимаю.
Услышанное было для Галины в диковинку: как молятся, она видела лишь в кино и никогда не задумывалась, на каком языке беседуют с Богом.
- И что ты будешь делать в мечети?
- Надо найти того, кто может прочесть молитву и дать ему милостыню, чтобы помянул от твоего имени. Где такого найдёшь, если не в мечети? А там сидит дежурный мулла, который исполняет необходимые обряды. Вдруг помрёт кто-то, хоронить надо или помолвка, или ещё чего…
- Да, сложно у вас, - выразила своё мнение супруга, намазывая масло на хлеб себе и мужу.
- Да ничего сложного, дал денег, за тебя всё сделают, - Хамидов принял от жены бутерброд и стал чистить яйцо, -  деньги решают всё, главное, нищего найти, знающего молитву, а за бабки он и чёрта помянет.
- А что их искать? Уж чего-чего, а нищих-то у нас в стране, небось, с избытком. Вон, - она показала рукой на окно, - сидят с утра, милостыню просят.
 - Это у вас просят, пристанут: «дай миллион, дай миллион», хрен отвяжешься, а у нас не нищий ищет милостыню, а наоборот, поэтому возле мечети нищие не сидят, а дома ждут, когда принесут. Попробуй, найди, где он прячется, милостыню поджидая. Вон у брательника есть знакомые старушки, так он к ним ходит, а они всю нашу родову знают, так скопом всех и поминают.
- Это как у евреев что ли?
- За евреев ничего сказать не могу, а ехать в мечеть придётся. Кому ещё я могу подать? Не этим же, - он мотнул головой в сторону окна.
- А мне с кем поминать? В церковь идти? Я ведь там никогда не была, в нашей семье никто не молился.
- В вашей семье, как я понимаю, другим богам молились.
- В смысле?.. – не поняла жена.
- Марксу, Энгельсу, Ленину… - он доел свой незамысловатый завтрак и ждал, когда сварится кофе. – А давай нальём этим сирым и убогим, - он показал пальцем в сторону окна, - бутылку самогона и пусть помянут твоего отца, - подал он идею, - самогона у нас вволю, да пить некому. Все, с кем можно было бухнуть, давно померли, Василий всегда за рулём, Володька далеко, у Олега печень.
- Да они же тебе потом проходу не дадут, домой зачастят. Нет, - замахала она руками, - ну их в баню.
- Ну, об этом и речи не может быть, - согласился Хамидов. - Я вечером выйду и подброшу бутылку возле песочницы, а на неё бумажку наклею «Самогон. Прошу помянуть Петра Лукича», они утром увидят и помянут твоего папу.
Галина не нашла возражений против предложенной идеи и принялась разливать кофе по чашкам.
- А у вас часто поминают? – поинтересовалась она, кладя лимон в чашки.
- Да хоть каждый день поминай, хватило бы денег. Вот на третий день, на седьмой…
- Девятый, - поправила жена.
- …это у вас на девятый, а у нас на седьмой, потом сороковой, годовщину, проводят суп…
- Как это «проводят суп»? – не поняла она такого словосочетания.
- Ну, собирают в один день старушек, в другой стариков, Коран читают, поминая усопшего, трапезничают, чай пьют, но без спиртного, милостыню всем раздают. Меня в детстве бабуля, царство ей небесное, часто на «супы» водила, наешься там вкуснятины, мелочи тебе надают полный карман, и это у нас называется «провести суп».
- А почему не вместе? – вновь удивилась жена.
- Ну как там у Гоголя было написано, «что прикажешь делать? Козаку сесть с бабами в дурня!», а тут всё-таки поминки, мероприятие серьёзное, не в дурака, понимаешь...
- Да, интересно у вас: в раздевалке отдельно, в туалете, да и в мечети тоже.
- А чего ты хочешь? Мухи отдельно, котлеты отдельно.
- Это кто же мухи: женщины или мужчины?
Но Хамидов не стал отвечать на этот вопрос.
- Ещё, кажется, пятьдесят первый день поминают, но точно сказать не могу.
- А это зачем?
- А я знаю, - развёл он руками в недоумении, - видимо, чтобы бухнуть лишний раз, ещё немного милостыни заработать.
Они уже позавтракали и пили кофе, продолжая беседу, Галине было очень интересно, она и христианские обряды не знала совсем, с Мансуром сошлась не так давно, поэтому с мусульманскими не сталкивалась ещё ни разу.
- А когда у вас родительский день?
- Да нет у нас такого дня, - неуверенно произнёс муж и добавил, - вроде бы.
- Надо же. Когда же вы на кладбище ходите?
- Вообще не ходим без особой на то нужды. Нас туда мужики заносят ногами вперёд. Что там делать? Никто тебя там не ждёт, все ведь умерли, и нечего нарушать покой усопших. А женщинам категорически запрещено посещать кладбище.
- Вот тебе на! – услышанное было для неё в новинку. - А навестить, помянуть, прибраться?
- Чтобы помянуть не обязательно тащиться на погост. Покойному ведь безразлично, где его помянут. Вот дед мой, царство ему небесное, пропал без вести в 1943 году, где его могила? Отец в Татарии похоронен, мне что, туда ехать, чтобы помянуть?
- Но ведь за могилой ухаживать надо, мусор убирать, ограду поправить, памятник обновить.
- Это тоже лишнее. Мусор там, где люди ходят, нагадят и уйдут.  Если люди не ходят, то и мусора не будет. Вот у нас раньше так поступали: закопают покойника, вкопают доску, чтобы не потерять, потом, когда всё уляжется, обносят могилу прямоугольным венцом из тонких брёвнышек, без памятников, а на могиле садят какое-нибудь дерево, или оно само вырастает, у умных сосна, осина, а у глупых дуб или баобаб.
- Ага, баобаб, скажешь тоже… усомнилась жена, зная, как муж любит порой приврать, - откуда у нас баобабы?
- У арабов, например, - выкрутился он и продолжил. - Ну и вот, лет через тридцать – сорок ограда сгнивала, кости сгнивали, дерево вырастало, и считалось, что могилы нет, а на месте кладбища шумит дубрава, сосновый бор.
Галина, подперев лицо ладонью, слушала внимательно, забыв о своём кофе.
- А через полвека кто придёт на твою могилу? Внуки помрут от старости, а дальние потомки о тебе и не вспомнят. А железная ограда, гранитный памятник сотни веков может простоять, а для чего?
- Ну, для археологов хотя бы.
- Вот вокруг нашего Белоярска уже все кладбища забиты, только на двух хоронят: Берёзовском и Благовещенском. Заполнят их и что потом? Вся земля будет усеяна памятниками никому не нужными.
- Но ведь через какое-то время старые кладбища сносят, - неуверенно возразила она.
- Может быть, но я не помню, чтобы где-то сносили старые кладбища. Строить там нельзя, а при естественном процессе вырастает лес, очищает воздух, да и вид лучше, чем кресты и памятники.
«Вот когда отца хоронили, - ударился он в воспоминания, - то в одном конце погоста могил уже не было совсем, одни деревья, в середине росли молодые деревца, виднелись сгнившие венцы, а на другом конце свежие захоронения были, добротные, деревянные. На кладбище кроме дерева ничего не должно быть. А когда свату памятник ставили в Муслюмове, ходили с братом по кладбищу, деревья кругом, а возле одной большой сосны стоит железный памятник-флажок. Я думаю, зачем он здесь, кто его сюда принёс, почти вплотную лицом к сосне прислонил, посмотрел фамилию – не знакомая, год рождения не помню, а год смерти 1929. Представляешь? Почти восемьдесят лет, как похоронили. И я догадался, что была могила, потом поставили железный памятник, ограда сгнила, дерево вымахало ого-го. Могилы фактически нет, а памятник как поставили, так и стоит и ещё лет триста простоит. А зачем?»
Хамидов встал из-за стола, чмокнул жену в щёчку и сказав: «Ну, ладно, спасибо», покинул кухню. Он уселся на диван и стал щёлкать пультом управления, переключая телевизионные каналы, но ничего интересного не нашёл – то реклама шла везде, то какие-то развлекательные передачи, которые не столько развлекали, сколько отвлекали от серьёзного дела.
Но и серьёзного дела не находилось, разве что вновь включить компьютер и поиграть в «стрелялки», но он вчера весь день убил на «Fallons»: пока жена делала уборку, стирала, готовила, он производил спецоперацию по зачистке насосной станции, захваченной зелёными супермутантами, снайперским огнём поражая живую силу противника, мстил за убитую жену, искал пропавшего сына, и совсем уж была его победа, но тем на помощь пришёл супермутант Кибальчиш, и зло, как обычно, опять одержало верх.
 Почитать что-нибудь?.. Книг дома никогда не водилось, журналы давно не выписывали, газет не покупали, навыки чтения атрофировались напрочь.
Хозяйка тем временем убрала со стола, вымыла посуду, потом достала пустую бутылку из-под минералки и прошла в зал.
«На, - протянула она мужу бутылку, - думаю, что хватит им, не то перепьются и хулиганить будут. Только бумажку не забудь приклеить».
Хамидов погладил ладонью по щеке и понял, что забыл побриться, сев перед трюмо, он включил в сеть электробритву, и «Бердск-9» принялся перемалывать трёхдневную мужскую щетину.
- А если великим людям, - нарушила жена жужжание электроприбора, - по-твоему тоже не надо памятников?
- Важен не памятник, - ответил муж, не отвлекаясь от своего отражения в зеркале, - а память о нём. Нет человека, не должно быть и могилы. Вон у Эйнштейна нет могилы, но его все помнят.
- Как это нет?..- опешила Галина, доставая платье из шкафа.
- Развеяли его прах над океаном.
- Да ладно тебе…- не поверила она мужу.
- Ну что «ладно»? – он повернулся к ней. – Согласно его завещанию. Могилу Чингиз-хана тысячу лет не могут найти, Чапаева, да и многих других, - он опять уставился в зеркало, продолжив бритьё. – А если вам трупы дороги, то на это мавзолей есть, пусть лежат там у всех на виду, - и добавил с детства заученную фразу, - как три тополя на Плющихе.
Вечером Хамидов выносил мусор и, проходя мимо песочницы, кинул приготовленную бутылку в автомобильную покрышку, приспособленную под цветочную клумбу, но уже замусоренную окурками, пустыми сигаретными пачками и прочим мусором.
На следующий день вечером, после работы сослуживец согласился по пути домой довезти товарища до мечети.
Хамидов не ожидал, что здесь будет так пусто, «может понедельник у них не рабочий день», - подумал он. Внутри тоже было тихо, он разулся и поднялся вверх по лестнице, устланной ковром, туда, где располагался кабинет дежурного муллы. На его стук послышалось одобрительное «да-да», отворив дверь, он вошёл и увидел за столом молодого брюнета в чёрной тюбетейке, вышитой бисером. Хамидов слегка замешкался, выбирая форму приветствия, мулла вполне мог оказаться таджиком, поэтому он произнёс: «Ассалам алейкум» и услышал в ответ встречное приветствие: «Алейкум ассалам».
Мулла тоже был в лёгком замешательстве – посетитель имел явно славянскую внешность и было не понятно, что его сюда привело.
Хамидов подошёл к столу, присел на рядом стоящий стул и, вынув из кармана заранее приготовленные две сторублёвки, положил их на стол, потом по-русски объяснил цель своего визита: «Предков надо помянуть».
Он не настолько владел родным языком, чтобы сказать это по-татарски, его знания были на уровне «читаю и перевожу со словарём».
- Кого именно? – поинтересовался мулла, пытаясь выяснить, мусульманина предстоит помянуть или христианина, в последнем случае посетитель ошибся адресом, но тот положил на стол небольшой лист бумаги, на котором чётко были написаны пять имён с отчествами.
- Вот их, а внизу, - он ткнул пальцем, - Мансур, это моё имя.
- Ага, - утвердительно кивнул мулла, сомнения были развеяны, все фигуранты были представителями одной конфессии, и уточнил. - Они все умерли?
- Угу, - подтвердил в ответ Мансур и добавил по-татарски, - куптан ульделяр*
* давно умерли (тат.)
В слегка выдвинутый ящик стола были смахнуты банкноты, а Мансур подумал: «Интересно, они в общак пойдут или это будет его заработок?»
 Мулла открыл Коран на нужной странице и, приступая к
ритуалу, нараспев произнёс: «Бисмил-ляяхи ррахмаани ррахиим…»
Мансур приготовился слушать, эти три слова он помнил ещё с детства, после них были ещё какие-то слова про шайтана, которые
давно забылись. Бабушка за столом всегда требовала от внуков произносить перед едой эти слова, пугая тем, что у каждого за спиной сидит шайтан и съедает всё, что подносится ко рту, а если слова произнести, то лукавый поперхнётся и подавится.
«… куль хуал-лааху ахад. Аллахус-самад», - продолжал служитель культа отрабатывать свой гонорар.
Угождая бабушке, внуки произносили эти заклинания, но подавившегося шайтана так ни разу и не увидели. Сама же бабушка даже семечку не смела отправить в рот, не произнеся этих волшебных слов, не желая, чтобы шайтан насытился за её счёт.
Несколько минут пел мулла свою молитву, наверное, тоже не зная перевода, потом прекратил, сложил руки ладонями вверх и приблизил к лицу. Мансур сделал то же самое, как бы делая вид, что он тоже молится, поминая предков, он ясно расслышал имена обоих дедов, обеих бабок, родителей, тётушки и своё имя, в то же время искоса поглядывая за служителем культа, чтобы не пропустить окончание.
Наконец мулла поднял ладони на уровень лица и произнеся: «Аллуху акбар», сделал ими движение сверху вниз, как бы умывая лицо, Мансур сделал то же самое, что означало окончание ритуала. В этот момент он почувствовал какое-то облегчение, будто с души упал маленький камушек. «Небось те, что неистово и искренне молятся, сильный кайф от этого ловят, - подумал Мансур и, сказав на прощание: - Сау былыгыз*» - вышел за дверь.
Следуя мимо песочницы, Хамидов бросил взгляд на цветочную клумбу и не поверил своим глазам – всё было как ранним утром, он приблизился к покрышке и убедился, что бутылка с самогоном
* будьте здоровы (тат.)
лежала не тронутая на том же месте. «Надо же, - удивился он, - может у бичей сегодня выходной, иначе они печёнкой почуяли бы, что где-то рядом есть выпивка».
Перевернув бутылку наклейкой вверх, чтобы было видно манящее и пьянящее слово «самогон», Хамидов вошёл в подъезд.
Разуваясь в прихожей, он окликнул супругу:
- Галка! Ты не видела, были бичи сегодня в песочнице или нет?
- Не обратила внимания, а что?
- Видишь ли, бутылка как положил я её, так и лежит. Видать все решили завязать с понедельника, - предположил он невозможное.
- Ну, прямо…- усмехнулась супруга, - просто внимания не обратили, видимо, мало ли вокруг бутылок валяется. Разве придёт им в голову, что кто-то облагодетельствовал их бутылкой самогона?
- Я её перевернул бумажкой вверх, чтобы издалека была видна надпись. Ничего, не сегодня, так завтра помянут они раба божьего Петра Лукича, – он лукаво улыбнулся и обнадёжил жену. - Силой заставим, под страхом смерти.
На следующий день до обеда, дворник – таджик Адбукахор  Садыков убирал свою территорию, сюда он заглядывал в последнюю очередь: ждал, когда местная бичета расползётся по своим бичёвским делам. Он тащил за собой самодельную тележку, в которой находился весь его незамысловатый шанцевый инструмент, в неё же он складывал попадавшийся мусор, ворча про себя: «Намехо;ед дар тозаг; зиндаг; кунед, хуб аст, ки саги саг тозакуниро талаб намекунад, - он посмотрел вверх на деревья, - ва баста;оро аз филиал;о бардоред»*.
Он поднимал с земли полиэтиленовые пакеты, бутылки, прочую упаковку и складывал их в свою тележку.
      «То;икон бояд пас аз он;о, - бормотал он себе под нос, - поккор; кунанд, аммо худи он;о ;атто бо саг;ои худ тоза нахо;анд кард.**
Он добрался до песочницы, собрал вокруг мусор, побросал в тележку найденные там пустые бутылки, в том числе наполненную какой-то мутной жидкостью, на которой он разобрал не понятное слово «Самогон», и двинулся дальше.
*Вчера только убрал, сегодня опять намусорили. Никак не хотят в чистоте жить, хорошо, что собачьи какашки не заставляют убирать и пакеты с ветвей снимать (тадж..)
**Таджик должен за ними убирать, а сами даже за своими собаками не уберут (тадж.)