Человек со свойствами 3

Идея, говорят, наружная нужна...
Без её, говорят, безыдейность, и страна жить не может. Так если страна без наружной идеи жить не может, она вообще не может жить!
Ымперское дело им подавай, инахше никак...
А посля; ымперского дела, когда энтузиазьму поусохнет и станет ясен пень, что на хрен не нужно было дело ото ымперское, так оне там ещё по сорок лет в нетопленных бараках доживают, эти самые строители... — род-народ, ради которого дело-то это фиктивное и изобреталось, шоб его поглыбже в тайгу закопать.
Шоб целыми поколеньями гасить — проблемы, так сказать, в корне решать. А то мысли пойдут, вопросы взбухнут типа: «А на шо нам ото русское щасте?»
Ос;жденные на Россию должны иметь конкретные срок; отбывания, близкие к пожизненным... Так шо вкидывай, давай, стадные инициативы — чё-ньть подымать, отстраивать где-ньть... покорять кого-ньть, маршировать куда-ньть колоннами, ехать эшелонами, ­трудиться миллионами.
Как у Михал Афанасича: на грузовиках и под массовые песни.
Иначе хана... — выродки тургеневские и депрессуха.
А. П. Ч. по этой части самого Тургенева превзошёл: дама с собачкой, дом с мезонином, свадьба с генералом, роман с контрабасом... — короче, что-то с чем-то!
А взять недоразумение с Гоголем?!
(лампа слепит и начинает уже коптить)
Нет, вы обратите внимание, что за безумная гордость, которой они упиваются!

«Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться. <...> Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? И что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохно­венная богом!.. Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и ста­новится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

И шо это за бойкий народ, у которого родилось вот это вот мча­щееся, не просыпаясь и не просыхая?
Эка, гляди-ка ты, вольность: напрягла Русь груди медные... и ­мчится вся вдохновенная богом.
А шо, пардон, означает это наводящее ужас движение, я вас ­спрашиваю?
И почему движение страны должно наводить ужас, я не понимаю?
...мчится вся вдохновенная...
А куды?.. куды её Бог вдохновляет?
Того и сама не знает.
И попы, и церкви с малиновым звоном — море церквей, и святые... Андрей Рублёв!..
А христианства таки (так и!) не было.
Его почти нигде не было, а на Руси, которая на чертях стоит, и подавно!
Ведь ежеминутно и по любому поводу звучит славное русское: «чёрт возьми!» да «чёрт меня (тебя!) подери!», да «ах ты, чччёрт!», да «чёрт его знает!», да «пошёл ты к чёрту!», да «ко всем чертям!», да «чтоб тебя (меня!) черти взяли!». Даже особые собачьи черти есть, мол, «пшёл ты к чертям собачьим!».
Как там сказано — «ликом черен и прекрасен».
Ни один народ не поминает так часто лукавого — под досаду или плохое настроение, под неудачу или раздражение, — как русские.
Немец крякнет «scheise!», итальянец — «merda!», американец, тот либо «shit!» возгласит, либо «fuck!». А русский по любому поводу не иначе как «ччччёррртом» грянет. Возвышенная она, Русь, сложная... достоевская насквозь, день за днём, ночь за ночью, век за веком чёрта твердит, на чертях живёт и сама себя из чертей в черти посылает.
Вот и тройка Гоголева тоже ведь чертовщинка ещё та!
Что?
Ааа... ну то-то!
...мчится она, видите ли, вся...
Не указ ей и Слово Божие! По слову-то Божию не лететь, а идти... в раздумьях и тяжких сомненьях, во грехах и покаяньях, трудно идти к обетованному концу и Преображению во Царстве грядущем.
А Русь рвёт воздух в куски — пошто, мол, мне, тройке медногрудой, тяжкий искупительный путь?
...не хацу ити пишком, а хацу адним прышком!..
Ну правильно!
Христос наказывал: «Возьми крест свой и иди за Мною!» Не лети в разгул под знакомую песню, — не с неба, ибо... не от вышних песня эта дикая, — не наводи ужас на округу, а возьми себя в руки и смиренно иди.
Другие пусть ходят... идут.
А у русских — у правых и славных — небесный брак уже совершился.
Уже летим.
Летят...
Молниеносны оне и гр;зны, хотя медленно запрягают.
Медленно-то медленно — так это потому, что упряжь пропили и дисциплины никакой, а уж как запрягут...
Результаты русские равны пепелищу после молнии, водному опус­тошению после грозы, но это ж разве повод останавливаться, касаться земли? А мож, и стоило бы попридержать да оглядеться вокруг?
Чтоб не летело мимо без смысла и проку всё, что ни есть на земли.
Глядишь, на этой самой на земли, чего б и ценного для себя по­иметь могли из опыта расступившихся в ужасе народов и государств.
Чтоб не шарахался прохожий — от чуда Божия не шарахаются... перед чудом Божиим благоговеют, а шарахаются от сеющей ужас скачки сатанинской, косятся на бешеную самоубийственную бричку, что понесли дьявоглазые кони.
Эххх, трройка... птицца тройка!..
Мечтательный он был, Николай Василич.
Перед смертью всё бредил.
То бочонок попросит, то лестницу какую-то требовал:
—;Лестницу, — говорит, — лестницу скорей давай...
И вот прибредилась Гоголю всех обгоняющая и необгонимая Россия.
Кого обгоняющая?..
В чём необгонимая?..
В беспримерном ли нищенском самолюбовании и беспредельной жестокости своих к своим? В надменьи ль православном, презревшем с зияющих высот страшной судьбы своей весь остальной христианский мир, а уж нехристев-то подавно! А может, в любви к рабству, во всенародной готовности быть вечными холопами вечного барина? Или в тирании кровавой, которая мало с чем сравнима?
Грохочущий головоногий кубарь, которым Россия катится (по ­Гоголю — несётся) вот уже целый век — то тройкой, то семёркой, а то и тузом... — кубарь, который хорошенько закладывался классиками великорусского имперского «гуманизьма», наставниками и моралистами, скорбною слезой умывавшимися о русской дряни и вовсе равнодушными к льющейся вокруг нерусской крови... кубарь, который пестовался богомерзкой душевностью русских беззакон­ников, рукоплескавших оправданию террористки Засулич. Она ж... не со зла ж!.. Она хоть и убить стреляла, но по душевному ж, так сказать, движению... по справедливой совести.
Нравственный провал века бессильных самодержавий готовил мерзость грядущего морального запустения: низменное прозябание в людоедском мраке под пентаграммой, нехристево поклонение набальзамированному трупу в зиггурате, убедительно стилизованном под первобытную Месопотамию, циничное выживание через ГУЛаг, психушки и тотальный донос всех на всех.
Страшно и лукаво предувиделось всё это Гоголю бешеной скачкой невесть откуда и невесть куда громыхающей упряжки.
Сквозь клубы придорожной пыли.
Сквозь дребезг стонущих мостов.
Сквозь ужас шарахнувшихся прохожих и предусмотрительное ­почтение расступившихся государств.
С той поры и мнится Россия самой себе эдаким светоносным болидом, всеобгоняющим метеоритом, которого не догнать, нет... ни за что не догнать, никому не настичь! Русский путь, русская духовность, русский смысл и мировая спасительная миссия России. Это всё, ­разумеется, не останавливая брички. И склоняют — мнится ей — народы и государства бестолковые головы свои, и косятся завистливым исподлобьем на удаляющиеся лошадиные зады этой четырёхколёсой многокопытой птицы, гаснущей в пыльном мареве будущего.
Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не даёт ответа.
И не даст...

*;*;*

Философия примет форму и язык истинной науки и признает за несовершенность               
... глубокомыслие.               
Глубокомыслие есть знак хаоса...
                Эдмунд Гуссерль

(лампа глуше, копоти нет)

Хаосу глубокомыслия настал капец.
Гуссерль объявил, а мы празднично согласились.
На языке истинной науки жизни мысль сделалась проста!
Победила феноменология интенциональности, сухие определения опытно структурированной зрелости.
Вот только сухость нам тут неуместна.
Поэтому вступление требуется другое.
Тем более что и сюжет-то, собственно, про любовь...
Да-да, бриллиантовый мой, что... не ожидали?
Про любовь, да!
Нет, не про вселенскую Христову... нет!
И не про «к родине» от Москвы до самых до окраин...
И не про большую и чистую — к избраннице жизни.
Про самую про ту, про эгоистическую и аморальную, про срамную-­вульгарную... про ту самую, шо её попы как раз похотью и называют, тщательно пряча масляные глазки.
Про жидкую-пахучую...
Про спонтанную-бесконтрольную...
Про спазматически эякулирующую и утробно конвульсирующую...
Густо замешанную на сладком духе тел и горечи соков.
Крепко настоянную на перламутровой сперме, отдаваемой женскому телу, и пенистой слюне, добываемой из глубин женской ­гортани.
На бесцветном поте его трудов и её размазанном make-up.
Про ту самую, сырую и жаркую, что воздвигается из липкой, как мольба, женственности, из неумолимой, как смертный приговор, ­мужественности... — да-да, вот именно про неё!..
Про неё самую... ага!
Про сладкий ад телесного плена.
Как-как?.. Телесного тлена?.. хммм...
Короче, про любовь с женщиной... не к женщине, а именно с женщиной, если в наш педерастический век это ещё кого-то интересует!
А что поделаешь, мой золотой, у мальчика, видите ли, детство ­задерживается... или отрочество... ну, или юность — как угодно!
То есть возраст у него продвигается, а всё остальное, ну вот это вот яично-желтковое... то есть белковое... задерживается.
Либидо называется.
Избыток гормонов гармонию рушит.
Буквально любую, говорят:
а) с собою,
б) с миром,
в) с возрастом,
г) с семейным положением.
Да не прослывёт персонаж мой маньяком, но женскую грудь он любит настолько (я ж говорю — про любовь!), что способен распо­знать её в чём угодно. Когда у него спрашивали, что... какие мотивы ему жизненно необходимы для прозы, он отвечал: сексуальные. Представляете!
«Сексуальные!» — говорит.

Ой, нашумел я, нашумел... наверно, все уже разбежались, пред­видя буйство скабрёзы.
...скабрёзы — берёзы...
А про берёзы недурно вышло, а?
Я говорю, толковый увертюрчик сложился.
Что?
Ах, не очень...
Ах, не понравилось?
Ах, совсем не понравилось?
Ах, слишком, говорите, сю-сю-сентиментально?
Ладно, идём дальше... мож я вам потом лучше спонравлюсь.
Я вперёд буду стараться жёстче...
Так сказать, не в пример — мужественнее... ожесточённее... с ­желваками, как бы более зубастее...
Согласны продолжить?
Серьёзно?.. Ой, ну дорогой мой, благодарностью переполнен...
И потому спешу спускаться вам навстречу.
Да и время.
Окончена книга философская — самое далёкое из моих интеллектуальных странствий. Наверняка самое продолжительное.
Ещё одно?..
Нет, так долго не живут!
Девять лет наверху — промёрзнешь!..
Её не будут читать — это ясно.
Вообще, для кого пишутся философские книжки?
Хочешь? Пиши! Не хочешь?..
Но дело сделано.
Исчерпана до дна поэзия чистой мысли.
Сегодня, кажется, всё, что хотелось сказать, сказано и...
Что, простите? Ах, по чему сужу, что до дна?
Да просто мыслей в голове — одна.
Даже меньше — полукруглый нуль.
В основном — ощущения... точней, отношения.
И в основном личные.
Вот и хочу обозначить.
В основном.

*;*;*
Друзья мои, что ж толку в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займёт весёлый мой закат.
             Александр Пушкин

«...перестану быть поэтом»? — уже перестал, лет семь как стихи не пишу — презрение к Фебу полное.
Или бессилие?
Или у меня к нему бессилие, у него ко мне презрение.
«...унижусь до смиренной прозы»?
Ну да, вроде того.
Смирею и унижаюсь.
«Вселится новый бес...»?
Седина в бороду... ну, я знаю — вы знаете...
«Роман на старый лад...»?
Увольте... вот уж это меня точно обойдёт! Рассказ неспешный и ­дотошный, семейные преданья? Фиг вам! (пардон, не вам, уважаемый... фигурально!)
У меня семейное положение есть.
А семьи нет.
Именно в этом особенность моего семейного положения.
Ничем не милы мне и семейные преданья...
Любви пленительные сны — скоко угодно!
А семейственность мне вредна, в работе плохо сказывается.
Поэтому у меня есть только моя единственная ближайшая.
И есть моё одиночество с ней, нет, в ней...
Как-то не выходит переложить на слова взаимность этого положения — лукавого, слегка насмешливого, очаровательного, всему миру показывающего то ли фигу, то ли язык, то ли corna... необъяснимого, непостижимого, мне самому непонятного Zweisamkeit , в котором она разделяет всё моё (любит, что ли?).
Есть у меня несколько магистральных идей — вот их и разделяет.
А бывает, случаются наплывы сиюминутных желаний.
Не то чтобы редко... нечасто.
Она со мной и в том, и в другом, to say nothing о прочем.
Zweisamkeit... хм, и на русский-то толком не переведёшь, но точно не двуединство, потому что тут самое важное — это сочетание двуединости бытия именно с одиночеством, с бестревожной целостностью отъединения. Англичане переводят — loneliness of two, а по-русски, даже не знаю — одиночество двоих... двоюдиночест...
Ой, нет... что-то опять «юдино» мелькает — не дай бог, патриоты прочтут!
Ну вот, и пока там, сверху...
...ну там, то есть...
Ну, пока я там жил, в з;мке идей, — громадном, необитаемом и потому уже давно не отапливающемся помещении, — тут, снизу, в относительном тепле и не всегда первосортном запахе перенаселённого женщинами мира, происходили с телом моим и душой трогательные и волнующие, слегка печальные события.
1. Закипала кровь, и напрасно трещала Москва морозами, пытаясь её остудить.
Ни на градус ниже...
2. Ныла тоска по долгожданным ласкам, и напрасно силился рас­судок её урезонить: мол, смотри — дарована тебе бесподобная ­Италия!
3. Задыхалась и расточалась бесприютная нежность — даром, что в самых не соответствующих ни возрасту моему, ни трезвости местах и положениях. Обледенелому Замоскворечью выпало стать театром этих жарких задыханий и неэффективной растраты чувств.
4. Копилось и изливалось семя — даром, что не в зачатие, зато по страсти, — как пленный свет, извергнутый демонами-архонтами от вожделения к божественному посланнику, явившемуся им прекрасной дамой.
Ну прям манихейство какое-то посредь Ордынок!
5. В попытках наверстать что-то глубоко телесное, что мнилось как-то давно упущено и где-то навсегда утрачено, разрывалась от боли голова — устаревшая модель с громоздким, хоть и объёмистым винчестером и ещё приличным процессором, но безнадежно отжившим софтвером, не успевающим прогонять густеющую кровь в бескомпромиссной борьбе за наслаждение.
Да-да, мой дорогой... за наслаждение!
А вы как думали?!
Справьтесь у каббалистов!
Мир не имеет иных движителей, кроме желания, и иных привязок, кроме наслаждения. Даже у поэта, обратите внимание, всё — о наслаждении, хотя ходульная мораль слегка подвела умника:

Тот насладиться не успел,
Тот насладился через меру...

Чрезмерность наслаждений... — выдумка святош и анальгетик неудачников: либо самообман, либо лоботомия тоталитарной психохирургии — инструмент, которым со стадного скота регулярно и организованно состригается жизненная инициатива.
Не верьте!..
Говорю, не верьте святошам!
Верьте в то, во что вы и так верите, но половинчато, тайно и трусливо — как бы самому себе не проговориться!.. — верите жалкою полуверой.
А вы верьте целиком, без оглядок!
Верьте;—;только желание есть мотор достижений!
Верьте;—;только в достижении расцветает желанное!
Верьте;—;только наслаждение желанным есть образ и подобие ­счастья!
И помните: из вашей полуверы они себе пуловеры вяжут.

(лампа медленно тухнет)
*;*;*