На отшибе

СЕРГЕЙ  СЕРЫХ

НА ОТШИБЕ

Повесть

Трудна, а порой и вообще непонятна жизнь российского крестьянства, по воле верховной власти брошенного в котёл всевозможных преобразований, не несущих в себе большей частью здравого смысла.
В предлагаемой читателю книге автор рассказывает об одиноком старике, доживающего свой век в умирающей деревне.

У  РОДНИКА

Под обрывистым берегом неширокой горизонтальной террасы, от которой берёт начало крутой косогор с  южным разворотом, поросший густым лесом, с поляной-лысиной в центре, именуемой в народе «Плешиной», поёт незамысловатую песню бойкий родник, питая живительной влагой ручей, извивающийся змейкой средь камыша, осок, зарослей болиголова  и всего, чем богаты речные низины Среднерусской возвышенности.
Немного поодаль от русла ручья,  досматривают последние сны лозняки и вымахавшие за многие годы до неимоверных размеров толстенные ракиты, похожие своими развесистыми кронами на стога сена.
Над Ставом, так называли спокон веку местные жители заливной луг, оказавшийся за последние полсотни лет в плену ольховников, освещённый поднимающимся солнцем, стелется реденький туман, предвестник окончания летней поры и приближения осени.
За террасой, где выровненный участок резко переходит в крутой и довольно высокий косогор, нежась в утренней свежести, просыпается от ночной дрёмы широколиственный лес.
У самого основания косогора, улыбаясь наступающему дню, поблёскивает стёклами окон, разряженный резными и раскрашенными ставнями и воротами с калиткой, отходит от ночного покоя и маленький домик.
Больше ж всего радуются солнцу обитатели самой крестьянской усадьбы. Не дожидаясь, когда во двор выйдет хозяин, в курятнике прогорланил петух. Своим «ку-ка-ре-ку» он не только оповестил владельца усадьбы о наступающем дне и о том, что уже приступил к своим командирским обязанностям, но и дал понять главе двора, что пора бы ему прервать свой ночной отдых и начать выполнять дневные работы по хозяйству.  Приближающийся сентябрь не май, за которым наступает лето, когда можно некоторые работы откладывать на более позднее время.
Вслед за петухом во дворе отрывисто прорычала собака, после чего по наклонной доске на крышу хозяйственного блока, а проще сарая, пулей взлетел, задравши пушистый хвост, возмутитель покоя сторожа усадьбы – рыжий кот. 
– Бя-а-а-а, – радостно поприветствовалась с первыми лучами солнца коза, которую дед Миша купил два месяца назад в соседнем селе. 
А вот и скрипнула входная дверь. На крыльце, одетый в поношенные тёмные штаны и клетчатую рубаху, появился и сам хозяин усадьбы – крепкий ещё старик, Михаил Андреевич Воронов, или просто Андреевич. Селяне ж в былые годы его семью ещё называли и Родниковыми, потому как Вороновых в деревне Вороново было больше половины из всего числа проживающих. Прозвище было не только у семьи Михаила Андреевича, но и у всех жителей деревни: Бугровы, Овражные, Кузьмичёвы, Батюшковы, Дубовы… 
Взглянув в небесную синь, Воронов поднял к голове руки и, сжав кулаки, смачно зевая, потянулся и тут же вздрогнул всем телом. Поёживаясь от утренней прохлады, он почесал рукой грудь и, посмотрев по сторонам, стал медленно спускаться по ступенькам невысокого крыльца.
– Ну, здравствуй, здравствуй, – улыбаясь, проговорил он подбежавшему лохматому кобелю и, взяв собаку за длинную шерсть загривка, несколько раз игриво потрепал. – Ну что, Шарик, опять не поладил с Васякой? То вместе спите, а то шумишь на него, – стал отчитывать сторожа усадьбы дед Миша. – Нам нельзя ругаться. Мы должны жить в мире и согласии.
И как бы поняв смысл сказанного (а может, так оно и было), Шарик, в знак признания своей вины перед котом и хозяином, виновато пригнул к земле голову и, повиливая хвостом, несколько раз ударил по земле правой передней лапой.
– Понятно, – улыбнулся дед Миша. – Это вы с ним игрались. А то я уже подумал, что у вас произошла какая междоусобица. Ва-ся! – крикнул старик. –  Спускайся с крыши. Шарик турнул тебя понарошку. Сейчас я с курами и с Белкой управлюсь и будем готовить завтрак, а заодно и обсудим наши дневные дела. Проведём, так сказать, утреннюю планёрку. Это, чтобы всем было понятно, кому, как и когда что делать. Работ у нас на сегодня столько, что всё и не переделаем. Лето, ребятки, заканчивается, а значит, улынивать от них уже нельзя. А сейчас я пока выпущу кур, подою и выгоню на выпас козу,  посмотрю, как и что там у нас в огороде, а потом в кухню. Так что готовьтесь.

Час спустя Андреевич уже сидел в небольшой летней кухне за дощатым, собранным им ещё в молодые годы столом и, часто поглядывая на кота и Шарика, помешивал в тарелке ложкой только что приготовленную им рисовую кашу, заваренную на козьем молоке.
 – Ребятки, не надо мне устраивать сидячую забастовку. Пейте молоко. Голов куриных и костей у меня больше нет. Закончились. И нечего мне заглядывать в рот. Пейте и марш во двор! – прикрикнул хозяин, но, взглянув на кота и Шарика, усмехнулся. – Сидите. Не хотите пить молоко, а у меня ещё не остыла каша, тогда слушайте, чем мы будем заниматься сегодня, завтра и до окончания всей этой недели. До обеда нам надо подготовиться к большой работе – уборке картошки. За четыре дня мы с вами должны осилить четыре сотки. После ж обеда поедем в село. Надо купить в магазине куриных голов, а если их не будет, то возьмём то, что там имеется. Вы, конечно, с удовольствием ели бы и ветчину, но её я и сам уважаю, да она и дороговата для нашего кошелька. Кроме голов купим каких-нибудь макарон и риса, если они будут в наличии. Гречневая крупа у нас с вами имеется. Ещё у кого-нибудь надо бензинчику и солярочки прикупить литров по десять. В общем, по прибытии в село определюсь на месте. Не забыть бы ещё зарядить мобильник. Мы хоть им и редко пользуемся, но всё равно. То бы я сейчас позвонил в магазин и всё разузнал, а так придётся ехать вслепую. Так что, ребятки, пейте молоко и марш на вверенные вам участки. Не хотите здесь, вынесу во двор. Всё. Теперь же не мешайте завтракать мне.
Закончив планёрку и назидательную речь, Михаил Андреевич хотел было уже приступить к остывшей каше, но, увидев просящие взгляды Шарика и кота Васьки, или, как он его зачастую называет, Васяки, дед Воронов переломил пополам кусок хлеба и одну часть положил в лениво разинутую пасть главного усадебного охранника, а вторую, поменьше, опустил на пол под нос коту. И только после этого сам стал усердно работать ложкой.
– Вот так надо есть, – улыбнулся хозяин всего движимого и недвижимого, показывая коту и Шарику пустую тарелку. – Вам бы только пикеты устраивать да сидячие забастовки. Ну а что хлебом не побрезговали, – это хорошо, и большое вам крестьянское спасибо. Теперь запейте его молоком, и мы можем заняться хозяйственными вопросами. Не смотрите на меня. Вымолить, кроме хлеба, у меня сейчас ничего нельзя. Пусто у нас с вами и в погребе, и в вашей кастрюле. Молока ж вам всё равно придётся попить, иначе наша кормилица Белка может затаить на нас обиду и уменьшить дневной удой. А без молока, братцы, вы первые замяукаете. Всё. Надо идти работать. Вместо нас делами заниматься некому.
Перво-наперво, мне надо отобрать, чем можно будет копать картошку, – выходя из кухни, проговорил дед Миша, как бы отвечая на заданный кем-то ему вопрос. – Да, именно, копать. Вилами или лопатой. Посмотреть ещё раз погреб, сетки и мешки, подготовить три ведра и… пожалуй, всё.
Вот так начался очередной день у Михаила Андреевича, бывшего бессменного начальника большого колхозного участка, а теперь пенсионера, коих в России великое множество.

Поставив с наружной стороны у двери в кухню миску с молоком и выпроводив во двор кота и Шарика,  Михаил Андреевич направился в складское помещение, в котором у окна торцевой  стены располагались у него большой верстак и слесарный стол с закреплёнными на его крышке тисками и сверлильным станком.
В углу противоположной от верстака и слесарного стола стены, на деревянном поддоне, дед Миша хранил свой огородный инвентарь, начиная от лопаты и заканчивая всевозможными приспособлениями для рыхления почвы и удаления сорняков в огороде. Тяпки, грабли, трезубцы и ручные культиваторы – каждому было отведено своё место. Некоторые орудия труда, не используемые в летнее время, поблёскивали густой смазкой. Так Михаил Андреевич уберегал своих помощников от вездесущей ржавчины.
Тут же, только на стене, на забитых в стену металлических штырях, висели буры, косы, ножовки и двуручные и дисковые пилы. Под ними стоял и деревообрабатывающий станок, покрытый толстым слоем пыли. Михаил Андреевич, посмотрев на него, только и сделал, что покачал головой. Пройдясь по сараю из угла в угол, Воронов вернулся к стеллажу.
– Ну вот, милые мои, подошла и ваша очередь поработать, – проговорил он, беря в руки штыковую лопату и огородные вилы. – Завтра мы с вами начнём убирать картошку. А сейчас я пока вас отставлю в сторонку, поближе к вёдрам. Привыкайте. А вы что притихли? – спросил дед Миша уложенные на стеллаже у стены мешки, как будто они только и ожидали, чтобы он обратил на них внимание. – Завтра вы с ними, – Воронов кивнул в сторону лопаты и вил, – будете участвовать в уборочных работах. Так что будьте готовы к затариванию. Ну а вы, как всегда, будете использованы для хранения семян, – проговорил Михаил Андреевич, проходя мимо цилиндрических трёхведёрных ёмкостей, изготовленных из оцинкованной мелкоячеистой сетки. – Ну вот, помощники и соучастники, теперь вы все знаете, чем мы будем заниматься завтра, так что готовьтесь, а я пойду посмотрю в огороде, с какого края начинать уборку, и заодно загляну в погреб.

Вы не удивляйтесь, что наш герой разговаривает не только с четвероногими обитателями его усадьбы, но и с неодушевлёнными предметами. Всё это началось три года назад, после смерти жены, с которой они прожили в мире и согласии сорок восемь лет. Жили бы и ещё, да только сгубило его спутницу жизни давление, которое в один из самых жарких летних дней подскочило так, что прибывший по вызову врач только и смог, что констатировать кончину его Лидии.
Спустя некоторое время после похорон Михаил Андреевич незаметно для себя и стал разговаривать вначале со своей живностью, а потом и со всем, к чему прикасались его руки или просто попадало в поле его зрения. Порой даже и сорняк, который он срубал тяпкой в огороде, становился для него собеседником.
Конечно, щирица или пастушья сумка, либо другие какие зловредные для огородника растения, с которыми селяне ведут непрекращающуюся борьбу на протяжении всей истории земледелия, вы сами понимаете, поддержать разговор не могут, но деду Мише это и вовсе не нужно. Ему важно то, чтобы он мог с кем-то или с чем-то просто поговорить без всякой взаимности.
От одиночества люди, попавшие в его объятия, часто меняются. Воронов стал на путь общения с неодушевлёнными предметами (а мог бы и запить) не от хорошей жизни и не по собственному желанию. Хотя от разговора с котом и Шариком удовольствия и нельзя получить, но они хоть понимают, о чём говорит хозяин.
Взять хотя бы сегодняшний случай. Стоило Андреевичу взять хворостину и выразить своё недовольство по поводу их поведения, как кот Вася и Шарик проворно выскочили из кухни. А сорняку что. Над ним заносишь тяпку, а он с места не сдвинется. Разговоры ж… они для человека скорее для того, чтобы не утратить дар речи. Молчание, знаете…

Вечерние  гости

Почти четыре дня Воронов со своими помощниками трудился не покладая рук в огороде.
Время – «почти четыре дня» – я обозначил потому, что  Андреевичу до полного завершения уборочной картофельной кампании осталось выкопать из земли всего-навсего двадцать кустов, а солнцу, для того чтобы окончить свой дневной забег на всю дистанцию видимого небосвода, нужно было проделать одну треть того, что оно смогло осилить за прошедшее время.
Вдавив в основание холмика вилы, Михаил Андреевич выпрямился в полный рост и, довольно улыбаясь, осмотрел «поле битвы».
– Ну что, ребятки, – обратился он к лежавшему неподалеку Шарику и игравшему с мелкой картофелиной коту, – осталось нам с вами осилить совсем мало. Двадцать кустиков выкопать и собрать картошку с десяти рядков. Ну и, конечно же, потом перенести её в сарай. Так что, друзья, можно уже и радоваться.

Собственно, то, что осталось от когда-то пышной тёмно-зелёной ботвы, и кустом-то назвать было уже нельзя. На невысоких земляных холмиках, оставшихся после летнего окучивания, лежали едва заметные сухие  былинки, которые после завершения уборки даже и граблями собрать было уже невозможно. 

– Картошки у нас с вами в этом году уродилось столько, что нам хватает и на семена, и на еду, и даже можно будет кое-что продать. А вообще-то… Десяток вёдер нас миллионерами не сделают, а за пятьсот рублей кататься с нею по селу или, ещё хуже, ехать в райцентр – одна морока. Отвезём мы её с вами лучше в школу, в которой сейчас ещё и детский садик. Вот и пусть кормят детей. Всё равно школьное руководство просит родителей приносить кто что сможет.
– Бмя-а-а! – раздалось блеяние козы Белки.
– Не волнуйся, и тебе хватит! – выкрикнул дед Миша в сторону кормилицы. – Это она, наверное, услышала, о чём мы тут с вами говорим, – пояснил коту и Шарику хозяин усадьбы. – А теперь, помощнички, чтобы до вечера убраться, давайте поднажмём.

И заскрипел черенок (ручка) вил, и стала рассыпаться земля, высвобождая на свет божий крупные картофелины, которые своим видом и размерами радовали Михаила Андреевича. И успокоились его думы по поводу того, что «а вдруг не осилю за четыре дня, а как дождь пойдёт или какая приключится хвора». Старость, она, знаете, вечером ложишься спать вроде как здоровым, а утром другой раз с кровати приходится, что называется, сползать на пол.
Однако на этот раз, к счастью, всё обошлось благополучно и, главное, в срок выполнено задуманное. Что было выкопано за прошлые три дня, рассортировано и убрано для временного хранения в сарай, чтобы по истечении двух-трёх недель после повторной переборки перекочевать уже в погреб. Вот и теперь, выкопав последний куст, Михаил Андреевич выпрямился и, глубоко вздохнув, глуховатым голосом проговорил:
– Ну вот, Лида, – я и управился с самой трудной работой. Картошка в этом году уродилась хорошая, так что не будем мы её с нашей живностью экономить в зимнее время. Сейчас вот переберу выкопанное, перенесу в сарай, поужинаю, накормлю братьев меньших и можно будет протопить баню, а потом устроить для себя хороший отдых. Плохо, Лида, что тебя нет. Порадовались бы вместе. Да и нам бы было веселее. А то… Ты там… Я тут, – с грустью в голосе произнёс Воронов.  – Ну ты это… Того… Не переживай. Мне Васяка с Шариком помогают. Так что… – сделав глубокий вздох, дед Миша опустился на колени и, придвинув поближе к себе ведро, стал бросать в него семенные клубни. – Угу-гу-гу, гу-гу-у… – загугукал он мелодию, похожую на песню, в которой говорится о том, как одна красавица уходит с цыганами за кибиткой кочевой.
Оно и понятно. Как тут не вспомнишь мелодию песни, которая своим напевом схожа с душевным состоянием одинокого человека.

– Эх, как хорошо мы управились, – выйдя из бани после выполнения всего намеченного, довольно громко произнёс Михаил Андреевич и, подняв голову, он тут же воздал благодарность Богу: – Спасибо, Господи, что дал нам возможность осилить такую трудную работу…

Нельзя сказать, что Воронов, дожив до столь почтенного возраста, стал фанатичным верующим. Но то, что он частенько стал адресовать Всевышнему слова благодарности за своё здоровье, терпение и умение выполнять даже самые трудные для одинокого человека работы и не упускает случая  воздать Богу должное за свою сообразительность, которой тот наделил его и дал возможность пользоваться ею на протяжении всей жизни, наталкивает на мысль, что наш герой относится к тем людям, которые всё-таки верят в высшую, неведомую для простого смертного силу.
Однако, несмотря на ранее сказанное, Михаил Андреевич не слишком уж лояльно относится к посредникам между людьми и самим Богом, что является основной причиной отсутствия у него желания посещать церковь и в особенности креститься при встрече со священнослужителями и при следовании мимо храмов. Воронов в своей жизни больше придерживается житейского правила: «на Бога надейся, а сам не плошай», и убеждён, что у Бога надо просить не богатства, а здоровья и терпения. Всё остальное – дело наживное.
Об этом ему говорили и отец с матерью, проработавшие всю жизнь в колхозе и в своём хозяйстве, не предаваясь даже мимолётной лености.
Даже дед, именем которого назвали и его, сына Андрея Михайловича, запомнился тем, что частенько напоминал своему внуку о помощи Бога тем, кто  много работает.  И Воронов, не забывая о напутствии, работал. И не просто работал, а многие годы даже без отпусков и выходных дней. Трудится он и сейчас, хотя, казалось бы, наконец-то наступило время для спокойной и размеренной жизни. Ан нет.

– Сейчас мы с вами, братцы, поужинаем. Потом приведём с пастбища Белку, подоим её, и можно будет посидеть у калитки на лавочке, а может, даже и пройтись по деревне. Как раз и узнаем, как идут дела у наших соседей. Может, кому помощь какая нужна.

Помощь. Михаил Андреевич, конечно же, знает, что никому его ни трудоучастие, ни доброе слово уже давным-давно не нужны. Разъехались, разошлись и убыли в мир иной его друзья-товарищи и односельчане, кто в какие края смог, и что последние три зимы он кукует в Вороново один со своей дворовой живностью. Не с кем ему перекинуться даже одним-единственным словом.
А прогулки и разговоры с несуществующими соседями вошли в его одинокую жизнь по мере того, как он всё дальше и дальше уходил от той, полной радостей и трудностей каждодневной сельской суеты.

Плотно поужинав и накормив всех жаждущих, Воронов, одетый во всё чуть ли не парадное, вышел за калитку вместе с котом и Шариком для вечернего променажа по едва заметной стёжке, пролёгшей по заросшей травой дороге, имевшей когда-то районное значение.

Да. В былые годы просёлочная дорога через Вороново действительно имела статус дороги районного значения. Её часто грейдировали, для того чтобы по ней можно было ездить не только гужевому, но и автомобильному транспорту, а жители деревни отрабатывали на ней узаконенный в те времена «гуж-труд», что означало проведение на полотне грунтовой дороги ручных (с использованием простой лопаты) работ. Где-то надо было подсыпать земли, где-то прокопать канаву для стока дождевых вод, а в летнее время ещё и уничтожить растущие на обочинах сорняки. В общем, за дорогой люди ухаживали по мере своих сил и технических возможностей.
  Теперь же бывшая дорога районного значения заросла, и если бы не Михаил Андреевич и его ежедневные попутчики кот и Шарик, то в травяной растительности не было бы даже и едва заметной стёжки.

Однако Воронову не удалось закончить летний день так, как он вознамеривался. Как только он поравнялся с едва заметным, поросшим  крапивой холмом, на котором когда-то стояла изба его соседей, тоже, кстати, Вороновых, вдали показалась легковая машина.
– О! – воскликнул Михаил Андреевич. – Шарик, у тебя нюх хороший, кто там к нам надумал приехать? К нам же, считай, что с прошлого года не наведывалась ни одна живая душа. Это ж надо. Неужели мы кому-то понадобились? А может, они заблудились?
Между тем машина, хоть и медленно, объезжая кусты пижмы, заросли высоченного пырея и попадающиеся на её пути свежие земляные курганчики, воздвигнутые «метростроевцами»-слепышами, уверенно приближалась к деду Мише и его сопровождающим.
Кот Василий, увидев неизвестного ему монстра, прижавшись к земле, медленно, можно сказать, даже по-пластунски, отполз на более высокое место и, притаившись под разлапистым лопухом, изучающим взглядом посматривал на приближающуюся диковину.
Шарик же, наоборот, как истинный страж усадьбы, напрягшись всем телом, внимательно глядя в сторону машины,  шумно втягивал носом воздух, стараясь, видимо, по запаху определить, что ему предпринять в ближайшее время. После ж того как машина съехала в низину, он неуклюже сделал кратковременную стойку и, виляя хвостом, негромко прорычал, после чего опустился на «все четыре» и вопросительно взглянул на Михаила Андреевича.
– Сиди. Шарик, сиди. Я и сам не знаю, кто это к нам пожаловал.  Сейчас вот подъедут, тогда и узнаем. Может, это и не к нам. Успокойся, – проговорил дед Миша и на всякий случай взял своего охранника за ошейник. – Думаю, что гости не разбойники с большой дороги и не пьяные из соседнего села. Вася, Вася, а ты это куда? – засмеялся хозяин усадьбы, увидев, как кот, сделав большой прыжок, стремглав пустился в своё любимое укрытие – сарай. – Эх, Васяка, Васяка, совсем одичал, – вздохнул дед Миша.

Не доехав до Воронова шагов десять, машина японского производства, а может, и нашей, российской сборки, разбери их теперь, скрипнув тормозами, остановилась, открылась правая передняя дверь и на тропинку, протоптанную Михаилом Андреевичем, ступил суховатый, пожилой, по всей видимости, ровесник самого аборигена, старик.
Пожав плечами и заложив руки за спину, он выпрямился во весь свой довольно высокий рост, шумно вздохнул и, взглянув на Михаила Андреевича, хрипловатым голосом спросил:
– Сударь, как нам попасть в Вороново? Мы, наверное, заблудились. На карте это село значится здесь, а…
– Вы правильно приехали, – усмехнувшись, ответил дед Миша. – Это и есть Вороново. Вернее, то, что осталось от этой деревни. Вы что, хотите здесь прикупить землицы? Или…
– Да нет. Ничего мы не хотим здесь покупать. Забиваться в такую даль… Мы приехали… Сейчас, минутку. Выходите! – обратился гость к своим попутчикам. – Мы на месте. Походите, разомнитесь, подышите чистым воздухом, – и, не обращая больше внимания на своих попутчиков, незнакомец направился к Михаилу Андреевичу. – Дело в том, что я сам из Вороново, – взволновано проговорил приехавший. – Я… Воронов Виктор. Отец… Отца звали Сергеем. Он погиб в Польше. А мать… В общем, Наталья Ивановна она. А подворье наше… А вы-то местный или?.. –  спохватившись, спросил приехавший деда Мишу. – А то я говорю, что я отсюда родом, а вы, может…
– Местный, местный я, – успокоил Воронов гостя. – Я Воронов Михаил Андреевич. Подворье – Родниковы.
– Родниковы?! – удивился Виктор. – Мишка! Да я ж твой сосед! Ну помнишь, как мы с тобою щук в ручье ловили зимой? А как ты меня из родника вытаскивал?! Вы Родниковы. А мы Кузьмичёвы.
Вместо ответа или какого возгласа, Михаил Андреевич расплылся в радостной улыбке и, приказав Шарику идти «на место»,  раскинул в стороны руки, шагнул навстречу бывшему соседу.
– Бог ты мо-ой! Это ж на-до! Сосе-ед! Живо-ой! А они? – разнимая объятия, спросил Михаил Андреевич друга детства, кивнув в сторону вышедших из машины мужчину средних лет и молодого красавца богатырского роста и телосложения. – Это твои отпрыски? – не скрывая зависти, повторил свой вопрос Воронов.
– Да, это мои сын Сергей  и внук  Виктор. Подходите сюда. Знакомьтесь. Мой друг детства Мишка… Михаил Андреевич, – представил он своим Воронова. Вот здорово, вот хорошо! А я уже думал, что от нашего села ничего не осталось.
– Деревни, сосед, деревни, – поправил Михаил Андреевич гостя. – У нас не было церкви.
– А-а, понятно, – согласился Виктор Сергеевич. – Так, где мы тут жили-то? Ты, Михаил, помнишь? У нас в палисаднике рос куст сирени.
– А как мне не помнить. Я ж тут прожил всю свою жизнь. Сейчас, правда, скучновато  стало, а так тут у нас было ого-го, – проговорил старожил деревни Вороново. – А ваша хатка, соседушка, была вот за тем самым кустом сирени на бугорочке, – показал он на раскидистый куст, за которым виднелся покрытый разнотравьем земляной холм. – Да вашей хаты, собственно, и не стало-то где-то… В общем, стояла она до самой середины семидесятых.

И покатилась промеж встретившимися через много-много лет соседями беседа, которую, казалось, не могла остановить даже самая страшная природная напасть.

– Виктор, а сколько ж лет-то прошло, как вы отсюда уехали? – поинтересовался Андреевич. – Мне помнится, что ты даже и в школу здесь не походил не одного года. Я не ошибаюсь?
– Нет, друг мой, не ошибаешься. Отсюда меня мать увезла в сорок девятом году. Ребятки, – прервав разговор с бывшим соседом, обратился Виктор Сергеевич к сыну и внуку: – Палаточку ставьте рядом с кустом сирени. Хочу ночью поспать на месте, где я родился.
– Какую палатку? – удивился Андреевич.
– Как какую? – как бы не поняв вопроса, спросил в свою очередь бывший житель Вороново, Виктор Сергеевич. – Мы, пока доехали сюда, четыре ночи спали в палатке и в машине. Так что теперь вот ещё и проведём ночь на месте моих дедов и прадедов.
– Не-ет, Виктор Сергеевич, – запротестовал Михаил Андреевич. – Я не знаю, из каких краёв вы приехали, но, судя по тому, что вам за время своего путешествия пришлось четыре ночи провести в палатке, вы приехали издалека. Так?
– Да, – ответил гость. – Мы приехали из Магнитогорска. Слышал о таком городе?
– Так кто ж этот город не знает. Далекова-то, – протянул дед Миша и покачал головой. – Только вот вам палатку ставить и вовсе не надо. Я объявляю вас гостями, так сказать, самой высшей категории и предоставляю в ваше распоряжение свои, как бы это позаумнее выразиться… хоромы. В общем, места у меня много, кроватей на всех хватит и ещё останутся. Так что, милые мои гостюшки, прошу ко мне. Машину загоняйте во двор. А сами… Сами… Мужики, у меня ж баня протоплена, воды горячей много. Давайте сделаем так. Вы с дороги пойдёте сейчас смоете с себя дорожную пыль, а я что-нибудь приготовлю вам на ужин. Возражений не принимаю. У меня есть кое-что для поднятия духа и настроения. Организуем вечер встречи бывших друзей и соседей. Всем понятно?

На предложение аборигена приехавшие ответили довольно странно – молчанием. Отец, сын и внук только и смогли сделать, что устроили довольно долгое переглядывание и пожимание плечами.

– Ну что вы молчите? – не выдержал Воронов. – Да мы хоть за вечер наговоримся. А вот завтра я для вас устрою экскурсию по нашим местам. А жить у меня вы сможете столько, сколько вам дозволяют ваши временные возможности. Прошу ко мне.
– Спасибо, сосед, – проговорил Виктор Сергеевич. – Ты знаешь, как-то неудобно. Нагрянули, как гром среди ясного неба, да ещё и втроём.
– Спасибо, Михаил Андреевич, – поддержал отца сын и тут же огорошил хозяина своим дальнейшим сообщением: – Мы вам за всё заплатим.
– Слушайте! Люди добрые, – взорвался негодованием Михаил Андреевич. – Я не знаю, чем вы занимаетесь и каково ваше состояние, но я хорошо помню, что я родился, вырос и состарился во времена, когда о плате за постой и тем более за пребывание в гостях разговоры не вели. Не обижайте меня. Проходите. А то мы, хорошо не познакомившись, можем разойтись в разные стороны. Виктор, не молчи, веди свою команду во двор, а то и баня остынет. В палатке им захотелось поспать! Проходите во двор.

Вот так закончилась первая часть встречи бывших соседей и друзей Михаила Андреевича, коренного жителя деревни Вороново, и Виктора Сергеевича, бывшего соседа и друга детства, а ныне горожанина, сопровождаемого сыном и внуком.


«ЖИВУ ВОСПОМИНАНИЯМИ»

Потухли на небе звёзды, заалела восточная часть неба, загомонили в низине обитатели ольховников и камышей, проснулась и живность в усадьбе Воронова.   
Утро, соединяющее ночь и день,  дано для того, чтобы всё живое быстрее отходило от сна и, приведя себя в порядок, приступало к дневным работам.
Первым, как всегда, оповестил наступающий день о своём пробуждении горластый петух. За ним, хоть и с большой ленью, сипло рыкнул в курином домике недовольный прошедшей ночью Шарик. Да, по правде сказать, ему и довольным-то не было причин быть. 
Прошедшая ночь запомнится ему, а может, уже и укоренилась в его памяти, по причине того, что компания, состоящая из гостей и самого хозяина, всю ночь сидела во дворе под навесом и при свете костра и подвешенной под самой крышей керосиновой лампы орала песни, от которых у Шарика так разболелась голова, что он готов был сбежать со двора в любую даль.
Может, он и сделал бы это, да только хозяин прикрыл его почему-то в вольере, в котором до него всё лето находились цыплята. Кроме этого он унизил Шарика ещё и тем, что строгим голосом приказал ему молчать. Правда, ему и внимания такого никогда не уделяли, как в прошедшую ночь: то косточек ему положат чуть ли не в самую пасть, то ещё какой вкуснятины подсунут под сетку, но всё равно. Сами орут, а ему стоит раз гавкнуть, как сразу же окрик: «Цыц и молчи». Не ночь, а одно мучение, хоть и с набитым животом.

Первым из участников ночного застолья, согласуя свою жизнь с многолетней привычкой, пробудился ото сна сам хозяин, прикорнувший на пару часов на деревянном топчане в кухне.
Дабы быстрее освободить себя от объятий сна и разбитости во всем теле, Михаил Андреевич, не залёживаясь на жёстком ложе, повздыхав и поохав, заставил себя встать, ибо испытывал он довольно странное для него состояние. Покалывание в висках и в затылочной части головы создавали дискомфорт, от которого Воронову захотелось как можно быстрее избавиться.
Поёживаясь от утренней прохлады, он решил испить, вместо колодезной воды, самой что ни есть первозданной, для чего, прихватив висевшее на крюке  у входа ведро, направился к говорливому роднику. Помимо утоления своей жажды, ему захотелось угостить ключевой водой и своих гостей.
Причиной же, как сделал заключение сам Воронов, была прошедшая ночь и долгое сидение за столом. Они хоть и не слишком налегали на спиртное (вчетвером не осилили две бутылки водки), однако с непривычки для Андреевича и та м;лость, которую он употребил, оказалась, как сейчас говорят, убойной. Внутри он ощущал какое-то неприятное жжение, а сухость во рту добавляла к болям в голове паршивости в общее состояние его довольно ещё крепкого организма.
«Ну надо ж так надраться, – упрекнул себя гостеприимный хозяин. – Столько не нюхать, а тут прямо сорвался, как Шарик с цепи», – усмехнулся Воронов и, взглянув на лежащего в вольере кобеля, поинтересовался его делами, на что Шарик вместо приветствия смачно зевнул, давая понять хозяину, чтобы тот не приставал к нему с всякими пустяками. – Ну-ну. Обижаешься? Не надо, Шарик. Это я сделал, – Воронов имел в виду отправку ночного стража на гауптвахту в цыплячий вольер, – чтобы тебе и нам было спокойнее. Уедут гости, ты снова будешь вольным казаком. Так что отдыхай, а я пойду, принесу родниковой воды.

Сколько лет Воронов живёт, сколько помнит себя, он каждый раз, как только ему приходилось и случается в последние годы вот так идти с ведром к роднику, испытывал и испытывает необъяснимый душевный трепет от того, что к этому источнику вот так же многие-многие годы ходили люди.
Однако в последнее время Михаил Андреевич стал испытывать и другое чувство. Ведь, после того как он уйдёт в мир иной, некому больше будет ухаживать за говорливым родником и топтать к нему тропинку, никто, за редким исключением, не напьётся его вкусной воды. А природа ведь, как и человек, без внимания и чувства своей нужности дичает и замыкается в себе.
– Ну что, брат. Как ты тут? Жив? – спустившись по дощатым ступенькам к источнику, поинтересовался родниковый смотритель. – Дай-ка мне своей водицы.
Наполнив ведро и поставив его на дощатый помост, Михаил Андреевич опустился на колени и, зачёрпывая пригоршнями воду, несколько раз ополоснул лицо, после чего вытерся подолом рубашки и, сняв с обломанной ветки лозняка эмалированную кружку, зачерпнул ею воды из самого жерла ключа.
– Ух и хороша ж она у тебя, – проговорил он и припал к кружке.

Пил Воронов медленно, часто прерывался, смотрел по сторонам… В общем, наряду с утолением жажды он ещё и наслаждался. А почему бы ему и не насладиться ключевой водой.
Ну где, в каком таком городе человек может вот так, взять кружку и зачерпнуть из самого родника чистейшей воды, без всяких органических, химических и других болезнетворных загрязнителей?

– Ох и хороша ж!  – ещё раз восславил Воронов   воду. – Спасибо тебе, соседушка, – поблагодарил он родник и посмотрел вдоль ручья. – А что-то ты опять стал заиливаться, да и осока с камышом совсем обнаглели. Ну, ты не переживай. Через недельку  очищу тебя от всякой мути, скошу траву, обрублю корни, и до следующей весны ты у меня будешь молодцом.

На подходе к дому Михаил Андреевич услышал недовольное ворчание Шарика и негромкий голос Виктора Сергеевича, а вскоре через приоткрытую калитку увидел стоящего у крыльца и самого друга детства. Поёживаясь от утренней свежести, он что-то объяснял стражу двора, из-за чего тот, собственно, и ворчал.
– Доброе утро, Сергеевич, – поприветствовался Воронов  с гостем. – А что-то ты так рано вскочил? – поинтересовался он у друга детства.
– Да, знаешь, я и спал-то неспокойно, хоть мы тут и пошумели почти до самого утра. Что-то давит в груди и в голове какой-то калейдоскоп. Плывут перед глазами картинки из тех лет. Мы же тут родились, Андреевич. Тут же наша, можно сказать, пуповина, которая связывает нас с землей.
– Да ты же вроде как горожанин, – усмехнулся Воронов. – Столько лет прожить в городе.
– Горожанин, говоришь, – с тоской в голосе проговорил Виктор Сергеевич. – Нет, Миша, мы все дети земли. Мы все связаны с нею, хотя порой не замечаем или не хотим этого делать. Я вот прожил в городе, считай, что всю свою сознательную жизнь, а стоило мне оказаться здесь, и того времени, что я жил в Магнитогорске, как бы и не было. И я даже и не знаю, правильно ли мы с матерью сделали, что уехали отсюда…
– А ты не  мучай себя вопросами, – усмехнулся Михаил Андреевич. – У тебя есть сын, внук. Это мне надо задавать вопросы. Но я такими делами не занимаюсь. Что теперь винить себя или думать о том, что было бы, если бы пошёл другой дорогой. Мне кажется, что человеку уже при рождении выдаётся путевой лист с указанием основных пунктов, через которые он обязан проследовать, и в каком, так сказать, чине должен оказаться на финишной прямой. Не от нас это зависит, Сергеевич. Я, к примеру, не обижаюсь на свою жизнь. И даже сейчас рад, что у меня оказалось много времени для воспоминаний. Главное, не скатываться по наклонной. Ты лучше откушай нашей родниковой воды. Внутрях, наверное ж, горит? Пошли в кухню. Пока твои наследники будут спать, мы с тобой приготовим завтрак, поговорим в спокойной обстановке, а там придумаем, чем нам надо будет заняться. Тем более что мне после уборки картошки положены отгулы. Пошли, а то продрогнешь. Конец августа, не июль.

Около часа ушло у хозяина и его гостя на приготовление завтрака для себя и на обслуживание дворовой живности. Шарик, коза, гуси и куры с котом Васькой тоже ведь требуют внимания и кормления.
– Михаил, да я вот утром… Ну… Не пойму. Как ты можешь обходиться без электричества? – с некоторым удивлением спросил Сергеевич.  – Ты знаешь, до меня ночью как-то и не дошло, что у тебя нет света. Костёр, керосиновые лампы. Я думал, что это ты сделал, так сказать, для оформления нашего ночного застолья. А у тебя… – Виктор Сергеевич несколько раз клацнул электрическим выключателем и пожал плечами. – Без электричества ж сейчас… Холодильник, телевизор…
– Хм, – хмыкнул Андреевич. – Холодильник, телевизор. Десять лет назад у нас всё это было.  Вот этот, с отдельной объёмной морозильной камерой, – Михаил Андреевич погладил рукой холодильник, –  мы с женой купили как раз перед самым первым «концом света». В эту морозилку у нас сразу входило килограммов двадцать мяса. Второй, чуть поменьше, у нас стоит в доме. В нём мы хранили… ты только не смейся… мороженое, которое я привозил по полсотни штук. Его Лида очень любила, да и я был не против посластить во рту. Потом напитки, фрукты… не бегать же, как только захочется, каждый раз сюда.  Ещё у нас есть хорошая электрическая печь, в которой жена выпекала вкусные пампушки и пирожки. Ну, это бывало, когда нам не хотелось возиться с большой печью и дровами.
– Вот с этой? – Виктор Сергеевич кивнул в сторону небольшой русской печи.
– Да. С нею возни много. В ней хорошо хлеб выпекать, что мы и делаем, когда наступает бездорожье.

Во время рассказа о своей жизни Воронов незаметно для себя часто переходит к использованию местоимения «мы». По всей видимости, Андреевич всё ещё никак не привыкнет к тому, что теперь он живёт один, в окружении своих четвероногих братьев меньших. А может, он теперь как раз их-то и имеет в виду?

– Ты, Сергеевич, думаешь, что у нас тут было захолустье всё время? Нет. Мы даже года два пользовались электроотоплением. Я не знаю, как было в вашем Магнитогорске, а у нас один киловатт стоил копейку. Вот в это время мы в отопительную систему, у  нас в доме водянка (водяное отопление), – пояснил гостю Воронов, – вмонтировали электрический котёл, и зимой… не жизнь, а малина была. Только воду до уровня доливай. Тогда мы, Сергеевич, жили тут при настоящем коммунизме. Два раза в неделю к нам приезжала автолавка, и нам не надо было ездить в сёла за продуктами. Электричество дешёвое, газ…
– Прости Андреевич, прервал хозяина гость, – какой газ? У вас же тут…
– Я говорю про баллонный газ. Который нам каждый месяц развозили по дворам. И заметь, что те три баллона, которые мы использовали в течение года, нам оплачивали за счёт колхоза. Это теперь мне надо за каждый баллон платить по полторы тысячи рублей. А если мы пользовались углём, то за три тонны с нас брали чисто символическую оплату. Транспорт же был бесплатным. Дрова тоже покупали за копейки.
– А сейчас? – поинтересовался Сергеевич.
– Сейчас? Чтобы купить баллон газу, мне надо ехать на газовый участок за пятнадцать километров, а тогда склад с баллонами был у нас на центральной усадьбе. Угля ж в нашем районе вообще нигде нет. А раньше было три угольных склада. Во времена Советского Союза к нам каждую осень приезжали за картошкой из Донбасса. Так вот они, чтобы не гнать порожняком сюда машины, привозили уголь.
– Уголь из Донбасса сюда? – удивился Сергеевич.
– Ну не один уголь, конечно. Привозили и арбузы. В общем, в то время был хорошо налажен товарный обмен в самом низу. Не между предприятиями, как было в девяностых годах, когда в дураках обязательно оставалось одно из них, а между людьми.
А теперь иногда посмотрю на свою мёртвую механизацию, и в голову приходят мысли. Зачем было устраивать всю эту матату? Неплохо ж жили. Ну да ладно. Я чуть-чуть ушёл в сторону. Наболело.
Так вот. Когда  у нас впервые умыкнули  два километра провода, я переживал и, как ты, тоже частенько клацал выключателем. Ну потом… после того как я побывал у губернатора, линию восстановили. А вот пять лет назад, когда её в очередной раз за одну ночь раскурочили и увезли в неизвестную для нашей милиции даль, пришлось, конечно, хреновато. Теперь  линию никто восстанавливать не собирается. За мои деньги – пожалуйста, а за счёт государства – дудки. У нас, Витя, капитализм. Теперь каждый сам себе и за себя. Человек часто оказывается нужен властям и кому-то в частном порядке, чтобы его обворовать, унизить, поставить в зависимость. В общем, превратить в раба.
– Миша, ты меня извини, – перебил друга детства Виктор Сергеевич, – у вас тут что, дикий край? Как это – взять и демонтировать электролинию?
– Кусачками, Витя, кусачками. Раз-раз – и проводов нет. Высоковольтные линии под напряжением и те снимали, а тут низкая сторона да ещё и с одним потребителем. Хотя… До первого демонтажа нас тут проживало ещё пятнадцать человек. Это потом разбежались. То пожары, то уход в мир иной. Две зимы я уже откуковал один. Ну ты не переживай. У меня имеется хороший ледник. Пойдём, покажу. Посмотришь, на что способен человек в экстремальных условиях. Да и потом… Люди без электричества жили миллионы лет. А мне осталось прокантовать лет пяток… Как-нибудь проживу.

Ледник у Михаила Андреевича появился сразу после того, как их деревня в одну из ночей раздрайного российского перестроечного периода первый раз осталась без электричества.
Пока его друзья и товарищи охали и ахали, Андреевич, тогда ещё начальник участка умирающего колхоза, обдумывал устройство естественного холодильника, то есть ледника. А когда у губернатора при непосредственном участии Воронова был решён вопрос о восстановлении электролинии, они с женой немного подсуетились и устроили в пустующем помещении, бывшей «опочивальне» проданной ими коровы, небольшой подвал. Это был даже и не подвал, а обычная, трёхметровой глубины яма с полуметровыми бетонными стенами и таким же потолком.
Для промораживания ямы в зимний период Михаил Андреевич под самым её потолком уложил обрезок металлической трубы большого диаметра с выходом одного её конца за пределы стены строения, над которым Воронов выложил кирпичный колодец с открывающимся люком, покрытым оцинкованным железом. В общем, всё сделал с крестьянской основательностью и предусмотрительностью.
Кроме этого Андреевич устроил в яме объёмный закром, в который укладывал в зимнюю стужу заготавливаемый им лёд. Первую зиму он привозил его с небольшого озерца, а потом, если позволяла погода, стал послойно намораживать уже в самом подвале, либо, что было чаще, делал это во дворе у колодца.
Наморозив за пару недель большую глыбу льда, Воронов разбивал её на куски и сносил в подвал, который с наступлением оттепелей или весеннего времени плотно закрывал. Для пущей надёжности Андреевич насыпал на потолок устроенного им «холодильника» (на пол в сарае) более чем полуметровый слой опилок. Таким вот образом наш селянин решил вопрос хранения в тёплое время года скоропортящихся продуктов.

– Ни-че-го себе! – удивлённо воскликнул Виктор Сергеевич, взглянув на целую гору опилок. – А ледник-то твой где?
– Там, – показал рукой Андреевич себе под ноги и, взяв прислонённую к стене лопату для уборки снега, несколькими движениями очистил от опилок тяжелую деревянную крышку. – Подержи лопату, – попросил он Сергеевича и, взявшись рукой за кольцо, открыл вход в домашний ледник. – Сейчас я выну мешки с сеном, и можно будет спускаться.
Виктор Сергеевич долго клацал языком и удивлялся, оглядывая закром, в котором, несмотря на прошедшую летнюю жару, лежал немного подтаявший лёд, в котором в трёх больших кастрюлях хранились хозяйские продукты. Тут же на двух щитах из досок, но уже поверх льда находился запас консервов.

– А это что у тебя? – поинтересовался гость, осветив фонариком стоящие на полу ёмкости.
– Это термосы. Когда я летом выезжаю в сельский магазин, то беру их, чтобы продукты не размораживались, пока я приеду домой. Я в них кладу ещё и куски льда. Так надёжнее, – пояснил Андреевич.
– И как работает? – полюбопытствовал Сергеевич.
– А что ему, – усмехнулся Воронов, выбирая из кастрюль нужные для завтрака продукты. – Посвети сюда, – показал он рукой на висевший на стене градусник. – О! Ноль градусов. А зимой иногда опускается и до минус пятнадцати. Так что, друг мой, всё нормально. Сейчас в закроме осталось льда куба три. А вообще-то, я его закладываю по шесть да ещё и пересыпаю снегом, чтобы воздушного пространства было меньше. Выбирайся наверх, а то что-то спина стала остывать.
– Да-а, здорово ты это устроил, – с завистью в голосе проговорил Виктор Сергеевич. – Вот только каждый раз, чтобы что-то взять…
– Сергеевич, да я в свой холодильник спускаюсь один раз в два-три дня. И это, заметь, летом. А с наступлением осенних холодов я им не пользуюсь. Как только температура опускается близко к нулю, я всё мясное и мясосодержащее храню до самого весеннего тепла в веранде. Так что ничего страшного. Зато какой объём, и никаких затрат по части электричества.
– Слушай, Андреевич, а что-то я в леднике ничего другого не увидел.
– Так у меня для всего, что выращивается в огороде, имеется другой погреб. Да и при минусовой температуре, сам понимаешь. Ты ж помнишь, где у нас были погреба? В меловом склоне. У вас тоже в нём был.

Не ожидая пробуждения наследников друга детства, хозяин предложил Сергеевичу позавтракать и заодно обменяться рассказами о прошедшей жизни их семей.

– А почему вы, как уехали, так и… Словно умерли. Как вы там жили и живёте? – поинтересовался Воронов, усаживаясь за стол.
– Причина? – вздохнув, проговорил Виктор Сергеевич. – А к кому нам было приезжать? Да, по правде, вплоть до семидесятых годов нам и не на что было раскатываться. По приезде к сестре мать устроилась работать на металлургический завод уборщицей. Зарплата была маленькая. Но нам хватало. Через год нам дали семейное общежитие. К этому времени мать  окончила курсы и работала уже крановщицей в цехе. Кстати, она и на пенсию ушла с этой работы. Я учился в школе. Потом институт. После института работа.
– А армия?
– Не пришлось. По окончании института я уже был в звании лейтенанта. Так что армейскую жизнь я познавал на краткосрочных сборах. Всю жизнь строил. Начинал мастером, а закончил заместителем генерального директора завода железобетонных изделий – ЖБК. С этой должности ушёл и на пенсию. Мать умерла в девяносто третьем году. Сейчас живу в однокомнатной квартире, а сын с семьёй в нашей трёшке. Внук пока жилплощадью не обзавёлся. Сын занимается строительством, внук – юрист и сейчас работает в его фирме. Вот и всё, что можно рассказать о нашей семье и о самой жизни, которая, к великому сожалению, у нас с тобою, Андреевич, можно сказать, уже прошла. А ты-то, как оказался один да ещё вот так?
– Да так вот и оказался. После окончания семи классов я поступил в сельскохозяйственный техникум на агрономическое отделение. Потом служил в армии, а после неё вернулся в свой колхоз. Кто ж тогда знал, что всё так обернётся. Работал в Вороново агрономом участка, потом начальником. Женился в шестьдесят седьмом, однако детей нажить не удалось.
– А как могло получиться, что от нашей деревни ничего не осталось? Дворов-то было много. Сколько у нас было после войны?
– Шестьдесят. А когда я уезжал в техникум, было уже семьдесят. Всё пошло кувырком после того, как Вороново объявили неперспективным. Закрыли начальную школу, потом библиотеку и клуб, а потом запретили и строиться. Люди кинулись в Рыньдинку. Вы через неё должны были проезжать.
– Да-да, ехали, – глухим голосом ответил Сергеевич, попивая из разрисованной чашки чай.
– Но и она вскоре стала неперспективной и, хотя и выдержала нападки наших властей, но, как вы видели, заделать раны ещё не успела, да и вряд ли теперь она оправится. Сейчас накатилась очередная волна российского раздрая. Колхозы ликвидировали, а вместе с ними уничтожены и все производства. У нас на центральной усадьбе был животноводческий комплекс, плюс полеводство. Всего в колхозе работали двести с лишним человек. Теперь всего этого нет. Сейчас из Рыньдинки люди вынуждены искать работу в областном центре, а это значит, что надо либо там снимать квартиру за бешеные деньги, либо ездить туда-сюда каждый день, а это сто километров. Вот и считай, во сколько обходится такая работа.
– Миша, позволь, а как же фермерство? Ведь Путин чуть ли не в каждом выступлении заявляет, что оно в России состоялось.
– Сергеевич, не верь тому, о чём говорят высшие властные чиновники. От них порой можно услышать такую ересь, которая не лезет ни в какие рамки. Я вот сейчас живу без электричества, и ты знаешь, мне даже в какой-то степени лучше. Моя жизнь стала спокойнее. Последние ж два месяца я и приёмник не слушаю. Батарейки сели, а новые купить забываю.
– Андреевич, скажи мне, как и чем можно тут жить?
– Как и чем живу? – переспросил Михаил Андреевич и после кратковременной паузы произнёс: – Живу, как жили наши предки. Правда, в отличие от них я не бедствую и особо не перегружаю себя физической работой. А чем? На этот вопрос, Виктор Сергеевич, я могу ответить так. Живу, друг мой, воспоминаниями. А ещё у меня есть хобби. Видишь эти фотографии? – Воронов показал на два чёрно-белых контрастных пейзажа, висевших на стене. – Это моя работа двадцатилетней давности. В доме таких фотографий больше. В общем, это увлечение у меня с детства. Мне одно время даже предлагали работу в районной газете фотокором, но я отказался. Мои работы были востребованы даже и в областной газете.
– Здорово сделано, – оценил фотографии Воронов-Кузьмичёв. – Ты мне подари несколько штук, я хоть у себя там покажу, какие красивые у нас тут места.

По стёжкам былого
 
Молодежь пробудилась, когда солнце уже стало довольно чувствительно припекать, а по ночной росе можно было пройтись разве что в тени под деревьями.
Горожане на то и горожане, что у них напрочь отсутствует связь с природными часами. Это селяне вскакивают, как только заалеет восток, а уж первые лучи солнца в обыденной жизни встречают почти все, за исключением детей да ещё тех, кто вошёл в пору отыскивания своей половины и провёл все ночные часы за пределами родительского крова. 

– Сергеевич, наверное, кто-то из твоих встал, – проговорил Михаил Андреевич, услышав предупреждающий лай собаки и, приподнявшись со стула, выглянул в открытое окно. – Сын... О-о, внук тоже пробудился.
–  Молодё-ожь, мы здесь!  – крикнул в открытую дверь Виктор Сергеевич. – А что-то вы раненько встали?! –  с усмешкой поинтересовался он у переступившего порог сына. – Уже скоро будет обед.
– Доброе утро, – позёвывая, поприветствовался вошедший. – Да, знаешь, отец, перепуталось у меня всё. Не пойму, какое сейчас время суток. Вроде как и спал, а в затылке давит и спать хочется.  Четыре дня просидеть в машине. Всё тело болит. В кровати лежу, а такое ощущение, как будто мы едем. В общем, накатались. 
– Ничего, сын, пройдёт. У меня такое же  состояние. Проехать столько километров, да ещё и без тренировки. Сели и поехали. Мы ж не дальнобойщики, у которых жизнь проходит на колёсах. А отпрыск где?
– Во дворе. Тоже жалуется.
– А он что?  Мы с тобой попеременно за рулём сидели, а он на заднем сидении всю дорогу проспал. Укачало? – засмеялся Виктор Сергеевич. – Зови его. Приводите себя быстро в порядок и завтракать. А то я хотел уже идти на нашу усадьбу без вас, да меня отговорил Михаил Андреевич. Сказал, что уж если и идти, то надо сразу всем.

Спустя два часа, Михаил Андреевич и его гости вышли за калитку дома.
– С чего начнём поход по родным местам? – поинтересовался Михаил Андреевич  у друга детства.
– А с того, соседушка, что я хочу побывать на бугорке у куста сирени. Посмотрю сам, да и им, – Виктор Сергеевич кивнул в сторону сына и внука, – надо знать, где жили их предки. Всю жизнь вспоминаю наш двор. А последние годы часто вижу и во сне, – дрожащим голосом произнёс Виктор Сергеевич.
– С бугорка, так с бугорка, – согласился Михаил Андреевич. – Следов, конечно, мы ваших там теперь не найдём, а вот представить и вспомнить, в каком месте что находилось из построек, можно. Пойдемте.

Невысокий холмик, поросший крапивой, пырей овитый вьюнком, чуть поодаль куст сирени, а дальше, до самого лесистого взгорка, выровненный участок с едва заметными кругами вытоптанного и съеденного травостоя. В одном из кругов стояла коза и с любопытством смотрела в сторону появившихся людей.
За холмиком, на котором ещё в семидесятые годы располагалась усадьба Воронова Виктора Сергеевича, виднелись места проживания вороновцев. Холмы, границы усадеб в виде глубоких канав – развальных борозд, оставленных более тридцати-сорока лет назад тракторными плугами, межи с отдельно стоящими кольями и остатками проволоки, одичавшие сады, заросли кустарников и вездесущего клёна.
На некоторых усадьбах в зелени лопухов, вьюнка и болиголова виднелись остатки изб и сараев. Семь же дворов выглядели так, как будто они и не бесхозные. Даже окна поблёскивали стёклами, и стояли целёхонькие заборы с калитками и воротами. И только поднимающиеся кое-где выше заборов верхушки лопухов указывали на то, что дворы остались без хозяйского глаза. А вдоль холмиков, кустов сирени и сохранившихся построек возвышались бетонные столбы-опоры с обрывками электрических проводов.

– Да-а, – протянул унылым голосом сын друга детства Михаила Андреевича, разглядывая остатки деревни Вороново.
– Вот и «да-а», – отозвался Виктор Сергеевич. – На этой полоске земли до самого леса, – он показал рукой на видимые очертания усадьбы, – располагалось, как сейчас часто говорят, родовое гнездо Вороновых, а по подворью – Кузьмичёвых. На этом месте, ребятки, – Виктор Сергеевич посмотрел в сторону сына и внука, – родился я и более сотни лет обитали наши предки.   
– Отец, а когда появилось Вороново? – поинтересовался сын.
– Появилось? Да-а… – развёл руками Виктор Сергеевич. Я, по правде, и не знаю. Андреевич, может, ты подскажешь? Ты ж тут прожил, почитай, всю жизнь.
– Прожить-то я прожил здесь всю свою жизнь, а вот когда появилось наша деревня, не знаю. Помню, отец говорил, что на месте, где мы с вами ночью гужевали, жил ещё его прадед. А вот само Вороново… не знаю. Это надо обращаться в архив. Но я с этим делом не знаком, да до этой минуты как-то об этом и не думал.  Наверное, давно.
– Давно-то, давно, – продолжил затронутую тему Виктор Сергеевич. – А вот почему Вороново, можно сказать, прожив много лет, так и не стало селом? Почему у нас не была построена хотя бы маленькая церковь? Хуторки – дело понятное. А вот деревня? Вообще-то… – Воронов-Кузьмичёв взглянув на сына и внука. – Давайте-ка мы отложим этот разговор на вечер. Сейчас… Андреевич, я вот надумал было моим наследникам рассказать о нашей родовой усадьбе, но… – Сергеевич как-то сконфуженно пожал плечами и, посмотрев на друга детства, произнёс: – Оказалось, что я, кроме покосившегося сарая, хаты, крытой соломой, жердин вместо забора и большого лопуха в углу двора, под которым мы с тобою часто прятались,  ничего и не помню. Мы ж уехали, когда я ещё не ходил в школу. 
– Да ты, собственно, всё и помнишь. Здесь, на этом вот месте, где мы находимся, была ваша хата под соломенной крышей, – сделал пояснение Михаил Андреевич. – А вот этот бугорок… видите, из земли кое-где выглядывают кирпичи? Здесь у вас стояла большая русская печь. Метрах в десяти от нас, на всю ширину усадьбы, располагался сарай. Двор был огорожен жердями. Ставили столбы на определённом расстоянии, а к ним прибивали или привязывали длинные жерди. Вот и весь забор. Из досок и нынешних материалов их тогда и не делали. В послевоенный период усадьбы огораживали ещё и колючей проволокой, которой на наших полях оказалось после прошедших боёв достаточно много. Вот люди и устраивали заграждения.   Кто был попроворнее, мог огородить двор плетёнкой из хвороста, на манер изготовления корзины. Иные ставили заборы из камыша. В общем, каждый человек обустраивался, как мог и имел возможность. За сараем у вас было с пяток яблонь. Дальше чистый огород. Ну вот, пожалуй, и всё. Трудное было время. А тут ещё в сорок шестом и седьмом годах пришлось поголодовать. Опухать не опухали, но травой питаться довелось.
– Дед Миш, вы говорите, что было трудно. А почему вы здесь остались? – подал голос внук Сергеевича. – Посмотрите, что сейчас делается. В России скоро будет жить больше выходцев из Средней Азии, чем русских.
– А куда было ехать? Во-первых, это не приветствовалось властью, а во-вторых, мой отец походил в школу всего полторы зимы, а мать вообще могла только расписаться. Неграмотный же человек во все времена не мог и не может рассчитывать на хорошую работу. И жильё. Тут хоть хата под соломенной крышей, но всё-таки угол, а в чужих краях?.. А потом, наши отцы и деды  были настолько привязаны к земле и своему селу или деревне, что только  самые отчаянные могли позволить себе покинуть родные места.  Поэтому и жили. Мы ведь к пятьдесят пятому году справились со своими бедами и зажили вполне нормально для того времени. Вот там, через дорогу, – видите три круга крапивы? – мы построили новую школу, клуб и магазин. В шестидесятом нам в колхозе стали платить неплохую зарплату вместо трудодней.
У нас, к примеру, тракторист в месяц мог получать до ста двадцати рублей, что для села было, в общем-то, довольно прилично. Нам провели свет и радио, а наш колхоз был в первой пятёрке района по всем показателям. И если бы не Никита Хрущёв со своими реорганизациями и неперспективностью малых населённых пунктов, то, может, наше хозяйство существовало бы и до сих пор. Хотя-а... После прихода к власти Горбачёва, а потом и Ельцина у нас развались даже самые мощные и крупные колхозы, а народ разбежался, поэтому я и остался здесь в гордом одиночестве.
– Андреевич, ты это… ну… в общем, нам бы на кладбище сходить, а потом можно пройтись и по самой деревне, – тронув за рукав аборигена, тихо проговорил Виктор Сергеевич. – Как-никак, а на нём покоятся все наши предки. Я, правда, не знаю, где находятся их могилы, но всё равно побывать надо.
– Могилы? Могилу твоего деда,  Егора Кузьмича, я  смогу показать. Она рядом с могилами моих стариков.  Шустрый был дедок. После того как вы уехали, он ещё долго работал  сторожем в колхозе. В каком году умер, не помню, я ещё пацаном был, а то, что это произошло летом, в памяти осталось. Пойдёмте.

И пошли Вороновы гуськом к месту вечного пребывания своих родных, друзей и тех, кто в далёкие времена первым обосновался у подножия склона по соседству с говорливым родником.

– Ну вот и место захоронения ваших дедов, – остановившись у поросших дикой травой холмиков, проговорил Воронов-Родников.
– Дядя Миша, дед умер в пятидесятые, а крест свежий, – удивился сын Виктора Сергеевича.
– А-а, да это я их обновляю. В этом году установил одиннадцать, в прошлом пять или шесть. Деревянные долго ж не стоят. Вот и приходится освежать. Если помню, кто в каком месте захоронен, то делаю надписи, а если нет, то крест ставлю, и всё. Кто-то ж должен заботиться о могилах.
– Андреевич, а почему на кладбище мало могил? – спросил Виктор Сергеевич. – У нас же жителей было много, а тут…
– Э-э, сосед. Раньше у каждого двора на кладбище было своё, можно сказать, место. Посмотрите, как расположены могилы. Они не каждая в отдельности, а как бы скучкованы по нескольку штук. Вот, к примеру, у нас, Вороновых-Родниковых. Видите? Пять холмиков рядом друг к другу. Это означает, что умирали через малый промежуток времени. Когда между смертями в семье было более десятка лет, то хоронили практически в одну могилу. Вот и получилось, что кладбище довольно просторное, а использована малая часть. Это сейчас… Мне пришлось участвовать в похоронах моего коллеги  в соседнем селе, так у них на кладбище уже и хоронить негде. Одна могила и проволокой огорожено ещё на целый десяток. В селе жителей осталось с гулькин нос, а кладбище придётся расширять. Дожились. Даже после смерти не хотят лежать рядом.
– Выходит, что вот под этими холмиками и едва заметными возвышениями лежат все наши предки, которые проживали в Вороново? – то ли спросил, то сделал заключение глава Вороновых-Кузьмичёвых.
– Выходит, что именно так, – подтвердил Михаил Андреевич.
– Дядя Миша, вы говорили, что мой прадед, Егор Кузьмич, умер в пятидесятые годы. А отчество у Кузьмы? Как звали его отца? – поинтересовался уже сын Виктора Сергеевича.
– Вот этого я не знаю. Виктор, может, ты?
– Нет. Я тоже не знаю. Мать за долгие годы ничего об этом не говорила. А потом… Она ведь была из другого села, так что могла и не знать.
– Дядь Миш, а в какой организации можно узнать, когда родились и умерли наши деды и есть ли такие сведения вообще? – вновь вступил в разговор сын Виктора Сергеевича.
– Не знаю. Я этим не занимался.  Где-нибудь, наверное, такие сведения и имеются, но для этого вам надо побывать в районном архиве, а там подскажут.
– Андреевич, я смотрю, тут появились оградки и надгробные памятники. Кто их поставил? – спросил Виктор Сергеевич, разглядывая близко расположенное к ним захоронение.
– Дети и внуки. В этом году три могилы обустроили. Последние годы сюда стали приезжать чаще, чем это было раньше. Вот и появляются ограды и памятники. Плохо только, что никто не изъявляет желания переехать в Вороново на постоянное проживание. Меня не станет, и останется кладбище сиротой. А может, что и изменится. Я как-то был в местной администрации, так там поговаривают, что через нашу деревню должны будут провести нитку газопровода. Возможно, и нам что отколется? Плохо, что остался один. Было бы дворов побольше... – мечтательно произнёс Михаил Андреевич. – А так… один есть один. Ладно, пойдёмте. Вам же, наверное, интересно узнать, кто где жил, да и вообще, как мы тут строили коммунизм.

Два часа бродили гости и абориген по заросшим межам, брошенным огородам и по едва заметной тропинке, протоптанной Михаилом Андреевичем и его собакой. И всё это время Вороновы-старшие вспоминали детские годы, холодные и голодные зимы, своих друзей и тех, кто оставил в их детской памяти заметный след. Наследники Виктора Сергеевича следовали за старшими большей частью молча. Да и как они могли поддерживать разговор, если впервые попали в Вороново и ничего не знали о прошлом этих мест. Михаил Андреевич  при этом ещё и рассказывал гостям занимательные истории, произошедшие в разные годы в Вороново.
– А вот здесь жили два непримиримых соседа, – остановившись на едва заметной межевой стёжке, проговорил вороновский «робинзон». – Межевая война между ними длилась всю их жизнь. В иные годы доходило до ружейной пальбы. Дважды они поджигали друг у друга сараи, травили скотину, сходились в чуть ли не смертельных рукопашных схватках. А сколько у них было судебных тяжб, наверное, и в судах не смогут сосчитать. И всё бы ничего, да только они были родными братьями. Так и ушли из этой жизни, не помирившись. А теперь… вместо усадеб – бурьяны. Стоило ли воевать и быть посмешищем у всей деревни.
– Андреевич, может, ты помнишь, где проживали наши родственники? – обратился к гиду Виктор Сергеевич. – У нас тут, по рассказам матери, оставались двоюродные и троюродные братья и сёстры.
– Двоюродные? Твой брат Иван умер лет двадцать назад, а его дети разъехались, и я не знаю, в каких местах они сейчас живут. Троюродная сестра у тебя была одна, но её забрала дочь. По слухам, вроде как в Курск. Не знаю, в каком колене, но вот в том домике, – Михаил Андреевич показал на один из сохранившихся, – тоже проживали ваши родственники. Детей у них не было, и теперь усадьба оказалась бесхозной. Её  чуть-чуть подправить, навести порядок в доме и дворовых постройках – и можно переходить на постоянное проживание.  Тем более что этот дом построен позднее, чем мой. Деревянный, на высоком фундаменте, три комнаты, кухня в доме и в хозблоке, кирпичом обложен, шифер не побит и даже все окна целы. Там и колодец во дворе имеется. Вы подумайте на семейном совете. Зимой, конечно, вы не сможете здесь жить, а вот с марта по ноябрь тут рай. Посмотрите, какая у нас красота. А воздух! Хотите познакомиться поближе?
Выйдя на тропинку, Михаил Андреевич и его гости медленным шагом направились к уцелевшим домам.
– Андреевич, ты говоришь, что этот дом остался сиротой, а трава аккуратно скошена и во дворе не видно бурьянов, как на других усадьбах, – заметил Виктор Сергеевич, когда оказались у калитки.
– Так это же я кошу. Добротные дома за лето обкашиваю раза три, а то и четыре. А особенно осенью, чтобы на весну следующего года не осталось никакой травы. Шкодят тут у нас подростки из села. В начале апреля траву подсушенную поджигают, и всё. Тут до середины мая пожарища бывают, как в военное время. Всё горит. За последние годы сгорело с десяток хороших домов. Пепелища вы видели. А эти мне жалко. Может, ещё найдутся хорошие люди и переедут сюда жить? А как станет нас больше, смотришь, и свет проведут, а там и о дороге можно будет побеспокоиться.
– А и правда, домик крепенький и просторный,– сделал оценку Виктор Сергеевич,  взойдя на высокое крыльцо, и, взглянув на сына, продолжил: – Неплохо бы такой заиметь. Вам, конечно, сюда ехать незачем, а нам с матерью… На лето пару баллонов газу купили б и живи спокойно. Лес, хороший ручей. Разработали б огород. А если ещё выкопать небольшой прудик, чтобы в летнюю жару можно было где окунуться… – размечтался Воронов-Кузьмичёв. – Красота!
– А небольшая поляна чистой воды у нас имеется, – отозвался Андреевич от сарая. – Я каждый год её очищаю от камыша и осоки. Так что, если у вас имеется желание окунуться, то могу проводить.
– Поляночка, случайно, не на том месте, где мы в детстве учились плавать? – поинтересовался Виктор Сергеевич. – Помнишь?
– А как же мне не помнить, – засмеялся Андреевич. – Мы же плавали на кальсонах моего отца.
– На каких кальсонах? – с недоумением спросил не проронивший до этого момента ни одного слова внук Виктора Сергеевича.
– Это исподники, – с улыбкой ответил ему дед, чем ещё больше озадачил наследника второй очереди. – Видишь, Андреевич, сейчас молодёжь не знает, что собой представляли кальсоны. Это, внук, белые хлопчатобумажные штаны с завязочками вместо резинок и пуговиц, которые мужики носили в холодное время года для утепления под брюками. Вот мы на них и учились плавать. Резиновых камер тогда у нас не было, не имели мы и спасательных кругов, поэтому и использовали кальсоны. Завязывали внизу штанины и, взяв за поясную часть, ударяли о воду так, чтобы кальсоны заполнились воздухом. А дальше… Ложились грудью между штанинами и… плыви куда хочешь. 
– В этом ручье – куда хочешь?! – засмеялся внук.
– Да-а, в этом ручье, – подтвердил сказанное Виктором Сергеевичем Воронов-Родников. – В нашей деревне все могли плавать. Многие из наших ребят служили в морфлоте, а… Сергеевич, ты помнишь Ивана, который, нырнув в воду у одного берега, мог проплыть до другого, не показываясь на поверхности? Он был на два года старше нас.
– Ивана? – переспросил Виктор. – А как его не помнить, если мы за ним по пятам ходили. Он для нас, пацанов, был, как сейчас говорят, кумиром.
– Так вот этот Иван, пока учился в школе у нас и в соседнем селе, участвовал во всех соревнованиях, а из армии вернулся мастером спорта по плаванию. Он, правда, здесь не задержался, уехал, но мы все им гордились и завидовали ему. Вот и ручей с кальсонами…

Долго ещё бродили Вороновы по поросшим многолетними травами огородам, едва заметным межам и по извилистой стёжке, протоптанной Михаилом Андреевичем и его верным стражем Шариком.
Побывал абориген с гостями и в лесу, прошлись и по заросшему берегу ручья. Постояли у самой кромки берега водного зеркала поляны, которую Андреевич уже много лет вызволяет из плена камышей и осоки, сохраняя тем самым память о времени, когда в ней всё лето плескалась детвора, а тёплыми вечерами частенько наведывались и взрослые.


      В  ГОРОДСКОМ ЛАБИРИНТЕ

Жизнь людей в городе, в отдельно взятом селе, хуторе, деревне и даже на каком-нибудь разъезде или в выселках с одним-двумя дворами почти одинакова. Люди живут настоящим, строят планы на будущее и часто вспоминают прошлое, чаще свои удачи, реже ошибки, вспоминают родных, друзей и, конечное же, не забывают вспоминать недругов, которые привносили в их жизнь множество неприятностей, ибо без этой категории людей жизнь практически немыслима. Они как тараканы.
Однако, как бы различны ни были по своей величине социумы, люди всё-таки связаны между собой, на первый взгляд, вроде бы и не слишком тугими узами, но и в то же время все зависят друг от друга. И только особняком от всего ранее сказанного проходит жизнь Воронова Михаила Андреевича, жителя обесточенной и обездороженной деревни Вороново.
Как и сотни, да можно говорить, и тысячи лет назад, жизнь в этом захолустном, забытым Богом месте полностью подчинена законам природы. В положенное время день сменяется ночью, а ночь передаёт бразды правления наступающему дню.
В городах и крупных населённых пунктах эту закономерность люди нарушают тем, что в ночное время включают уличное освещение да и в домах стараются не сидеть  в потёмках.
И только Вороново и её единственный житель вынуждены большую часть осенне-зимнего времени подчиняться природной закономерности. Михаил Андреевич не может продлить светлое время суток словами: «Лампочка на столбе, зажгись!» – или простым нажатием пальца на кнопку включателя.

Вплоть до самого вечера, с коротким перерывом на обед, абориген и его гости затратили на воспоминания и знакомство с окрестностями ещё значащейся на административных картах деревни.
Как и положено, всё увиденное и вспомянутое сопровождалось часто глубокими вздохами, короткими «да-а» и «ой-ё-о». И только иногда воспоминания сопровождались смехом наследников Виктора Сергеевича. Друзьям детства было не до веселья. Деревни не стало, лет прожили много и перспектив на изменения к лучшему не предвидится.
Взобравшись напоследок на самую высокую, не пленённую лесом «Плешину», Вороновы присели на скамью за столом, устроенным Андреевичем, и долго смотрели на открывшиеся перед ними дали: на туманную дымку, нависшую над низиной, заросли ольховников и целые рощи ракит, на круги лозняка и буйные камыши, соседствующие с осоками.
– Андреевич, какая тебя окружает красота, – вздохнув, произнёс Виктор Сергеевич. – Вы только посмотрите, какой здесь простор. А воздух! Мы в детстве поднимались на это место?
– Ну а как же, – засмеялся абориген. – Этот же бугор освобождался от снега в первую очередь, и мы на нём собирались после зимнего сидения на печах и на лежанках. Кое-кто прибегал сюда даже босиком.
– А я что-то не припоминаю, – с грустью в голосе проговорил Виктор Сергеевич. – Лежанку и печь помню, а вот бугор… выпал из памяти. Ещё помню сшитые матерью из рукавов телогрейки и обшитые брезентом бурки. Помню ещё рваную куртку...
– Деды, а у вас по этой долине в прошлом протекала река, – прервав воспоминания своего предка, проговорил Виктор-младший. – Для ручья она широковата.
– Да, –  подтвердил его предположение Михаил Андреевич.  – По рассказам дедов, русло реки было на месте вот той полосы зарослей чистого камыша, которая отсюда хорошо просматривается. В послевоенный период мы там заготавливали камыш для нужд колхоза и себе на топку. В то время там можно было увидеть чистые и глубокие омуты. В них много было рыбы, а летом в ольхе и камышах гнездились дикие утки. Но последние лет тридцать всё оказалось во власти камыша. Теперь вот только и остался, что ручей. А меня не станет, и он зарастёт, – с сожалением произнёс Михаил Андреевич и махнул рукой. – Пойдёмте-ка мы, братцы, на базу, а то придётся ужин нам готовить в потёмках. Солнце уже, видите, как опустилось.

На приготовление ужина  ушло всё светлое предвечернее время, а вот за стол под навесом усаживались уже при зажжённой лампе.
– Дядь Миш, отец, а что, если нам завтра махнуть в областной центр? – перед тем как взять ложку, предложил сын Виктора Сергеевича. – После того как мы побывали на кладбище, меня не покидает мысль о том, кто же и кем были наши деды. В областном архиве должны быть какие-то сведения о том времени и о них самих. У меня есть друг, так он уже отыскал своих прапрадедов. Ездил на Украину, они у него из казаков. А сейчас он, наверное, в Москве. Мы уезжали сюда, а он готовился к поездке в столицу. Сказал, что можно отыскать своих предков вплоть до тысяча семисотого года. Так вот я и подумал, а не попробовать ли и нам отыскать свои корни. Поехать завтра в город. И пока вы, дядь Миш и отец, будете решать свои вопросы, я с сыном наведаюсь в областной архив. Расспрошу, что к чему, а дальше посмотрим.
– А что, идея неплохая, – поддержал сына Виктор Сергеевич. – Время у нас пока имеется. Можно и в архиве поработать. Андреевич, ты как на это смотришь?
– Как смотрю? Нормально. Мне и самому интересно узнать о своих прадедах. Мы ж не с Луны свалились. Я, может, в архив и не пойду, но в город край как надо. Закончились продукты, и бензину с дизтопливом купим. Две канистры по двадцать пять зальём, и мне хватит на зиму. Для продуктов возьмём термосы.
Обсудив после ужина необходимые вопросы, касающиеся самой поездки, Вороновы, не слишком засиживаясь, отошли ко сну.

Первым от ночного отдыха пробудился хозяин двора. Да оно и понятно, кому, как не ему, встречать рассвет, смотреть на светлеющий восток и радоваться восходящему солнцу.
Прожив всю жизнь на одном месте, Михаил Андреевич, однако, не охладел к диковатой, окружающей Вороново природе. Он, как и в годы далёкой молодости, с удивлением и каким-то затаённым нетерпением ожидал появления над горизонтом вначале раскалённого полукруга, а потом и всего солнечного диска, источающего тепло и посылающего на землю своих гонцов-лучи, чтобы они пробудили к жизни спящих, согрели остывших и порадовали горемык. Вот и теперь…
Проснувшись до восхода, Воронов поспешил, как это принято в сёлах, во двор, а потом и за калитку, дабы первому встретить наступающий день. Убедившись, что светило показалось над горизонтом в положенное время, без каких-либо сбоев и задержек, хозяин вернулся во двор и без промедления приступил к своим каждодневным обязанностям.
  Пока гости спали, Михаил Андреевич успел управиться по хозяйству и приготовить завтрак, который, учитывая, что в городе придётся много ходить и быть там минимум до середины дня, был более калорийным и объёмным, нежели в обычные дни, и тем более когда готовился только для хозяина. Оно и понятно: когда один, можно и попроще.

В город выехали в половине восьмого. Ранний выезд был обусловлен тем, что никто из Вороновых не знал  местонахождения архива, а поиски, как известно, требуют большей траты времени. Вот и выехали пораньше, чтобы успеть навести справки и оказаться в названном учреждении хотя бы до десяти часов.
Без приключений и непредвиденных остановок в пути следования Вороновы, можно сказать, благополучно доехали до города, и чтобы не спрашивать каждого встречного и поперечного, Виктор Сергеевич предложил сыну остановиться у первого попавшегося книжного магазина, для того чтобы купить путеводитель по городу.
– Это, Андреевич, самый лучший вариант, – развеял сомнение друга детства гость. – При въезде во все города, через которые нам приходилось следовать, мы старались приобрести путеводители, чтобы лучше ориентироваться самостоятельно, потому как не каждый встречный оказывается жителем города и хорошо его знает. Особенно бесполезно стало обращаться к прохожим  после массового переименования улиц.
Михаилу Андреевичу пришлось согласиться с убедительными доводами гостя, и теперь он стал просматривать правую по движению сторону улицы в надежде первым увидеть торговую точку с нужным им названием. Виктору Сергеевичу он порекомендовал читать вывески на левой стороне, мотивируя это тем, что у него   зрение поострее.
– Андреевич, ну какое зрение, – возразил тот. – Мы с тобой ровесники. Я уже без очков не могу.
– Вот именно, – засмеялся бывший начальник участка. –  Поэтому я и попросил тебя читать вывески на левой стороне, потому как у тебя очки на носу, а у меня таковых для дали вообще нет. Не отвлекайся, смотри. – Ну а ты, Викторович, не слишком газуй, а то вывески мелькают так быстро, что я не успеваю их читать, – посоветовал Андреевич сыну друга.

Книжный магазин удалось отыскать почти в самом центре города, но около него не оказалось стояночных мест, поэтому Вороновым пришлось сворачивать в один из дворов, но и там им счастье не улыбнулось. Проехав по кольцевой неширокой дороге по-над домами и не найдя даже самой малой ниши, в которой можно было бы приткнуть машину, Вороновы решили сделать кратковременную остановку и отправить в магазин самого молодого.
– Ты, внуч;к, иди в «Книжный мир», а мы тут медленно покатаемся, пока нас либо остановят, либо отсюда выгонят, – улыбнувшись, проговорил Виктор Сергеевич и, подождав, когда внук закроет дверь, скомандовал: – Давай, сынок, покажи нам с Андреевичем достопримечательности двора. Ну и жизнь пошла. В городе негде остановиться.
– Отец, так машин же сколько стало, – отозвался сын. – Разве в ваше время их было столько.
– Машин, говоришь, стало много? Нет, сын, это не машин стало много, это наши руководители ни хрена не хотят думать на годы вперёд. Этот дом, занимающий чуть ли целый квартал, построен не более десяти лет назад, потому что при его строительстве использованы новые технологии. Посмотри внимательнее. А двор и прилегающая к нему территория снаружи спроектированы так, как будто стройка произведена лет пятьдесят назад. И это, заметьте, не только здесь, такую несуразность можно наблюдать во всех городах. С Москвой вон, вообще чёрт-те что творят. Увеличить площадь в два раза! Как будто нет более разумных решений для главного города. Ограничьте въезд со стороны и не создавайте муравейник из главных офисов разномастных организаций. В крайнем случае, перенесите столицу в другое место, к примеру, куда-нибудь на Урал. И командовать будет проще, и не слишком много желающих окажется селиться там, где зима холоднее и длиннее. Зачем же сооружать монстра? Это же будет не город, а государство в государстве! – не сдерживая себя, возмущался Виктор Сергеевич.
– Успокойся, друг мой, – погладив по руке рядом сидящего бывшего строителя, улыбаясь, проговорил Михаил Андреевич. – Нам их решения непонятны и тем более неподвластны. О! А вон и твой внук бежит! – воскликнул абориген Воронов.
– Ну что? – поинтересовался дед у внука. – Купил?
– Нет, – ответил тот прерывающимся голосом, усаживаясь на переднее сидение. – Магазин ещё закрыт. Откроется в девять часов. А вот где находится областной архив, узнал. Нам надо сейчас выехать со двора и свернуть направо. Дальше надо до рынка «Восточный». Он с правой стороны по движению…
– Ну это рынок. А архив где? – прервал объяснение  внука Виктор Сергеевич.
– Архив в четырёхэтажном здании с узкими окнами находится рядом. В связи с тем что рынок знают все горожане, а архив – нет, мы будем спрашивать   местонахождение «Восточного».
– Раз так, то давайте трогать.
Отыскать  архив гостям города не составило большого труда. Во-первых, он действительно оказался рядом с рынком и одной стороной выходил на улицу, по которой ехали Вороновы, а во-вторых, здание этого государственного учреждения настолько выделялось среди жилых многоэтажек, что проехать мимо него никак было нельзя.
– Отец, сбавляй скорость! – чуть ли не прокричал самый младший из пассажиров. – Справа четырёхэтажка с узкими окнами. Стояночные места для машин на площадке есть.
Вот так благополучно Вороновы отыскали областной архив, в котором никто из них ранее не бывал.
– Ну что, сосед, – усмехнулся Михаил Андреевич, – сейчас мы с вами, наверное, разойдёмся. Вы пойдёте в архив, а я на рынок за провиантом, – сообщил о своём решении Михаил Андреевич своим попутчикам, выбравшись из машины.
– А ты что, в архив не пойдёшь? – поинтересовался Виктор Сергеевич.
– А что мне там делать? Это у тебя есть продолжатели дел твоих, а у меня… – Воронов развёл руками, – нет никого. Идите, а я скуплюсь и подойду. Кроме рынка, я никуда ходить не буду. Если что… зайду в архив.

На рынке уже вовсю шла бойкая торговля. Оказавшись в людской толчее, Михаил Андреевич решил вначале ознакомиться с самим рынком, ввиду того что он на его территории оказался впервые. Медленно продвигаясь между рядами торговых точек, Воронов при этом только вскользь смотрел на предлагаемый товар и совсем не обращал внимания на громкие выкрики продавцов, предлагающих именно у них купить ту или иную вещь. Он даже не интересовался ценами, зная по прошлому опыту, что на отдельно взятом рынке они если и разнятся по величине стоимости какого-то продукта, то совсем не на много.
Пройдя по всем рядам промышленных товаров, Михаил Андреевич решил осмотреть ещё и часть рынка, отведённую для продажи продуктов пищевого назначения, растительного произрастания. 
Перец сладкий и горький, капуста и помидоры, картошка, горы яблок и груш, сливы сушёные и свежие, как говорят, только с ветки, и много всякой закордонной всячины, которой Андреевич ранее и не видывал.
– Огурцы для посола! – выкрикивала дородная краснощёкая женщина. – Покупайте огурцы! Для посола и закуски в свежем виде! Огурцы хрустящие!
– Мужчина, мужчина! – окликнула Андреевича смуглолицая хозяйка банановой горы, и как только он приблизился к её прилавку, она заговорщицки зашептала: – Купите килограмм бананов, и вам не нужны будут никакие таблетки для того, чтобы красиво провести ночь с женщиной.
Воронов усмехнулся и негромко спросил: – Мне надо их отдать соседке по кровати, вместо себя, или этот килограмм нужно кому-то из нас съесть?
Черноглазая с минуту молчала, внимательно разглядывая Михаила Андреевича, а потом, рассмеявшись, скороговоркой выпалила: – Конечно, их надо съесть вам. Если сейчас возьмёте килограмм, то завтра вы у меня обязательно купите сразу два. Берите.
– Нет, сударыня, я ночью уже привык спать.
«Для улучшения памяти покупайте грецкие орехи!», «морковка для зрения!», «покупайте… купите.. не проходите мимо…», – слышалось со всех сторон.
«Интересно, а что ж из молочного что-нибудь продают?» – подумал Воронов, вспоминая раскуроченный  на центральной усадьбе бывшего колхоза молочный комплекс, в котором до начала преобразования России по бандитско-криминальным лекалам американского образца было более тысячи голов дойного стада.

В крытом рынке, куда зашёл Воронов после знакомства с торговыми рядами за его пределами, бойко шла торговля мясными полуфабрикатами, рыбой и курами. У столов же с говядиной, телятиной и свининой особой толчеи не наблюдалось.
Поинтересовавшись стоимостью килограмма телячьей вырезки, Воронов понял причину отсутствия покупателей у мясных рядов. Не отходя от прилавка, Михаил Андреевич прикинул в уме, сколько мяса он может купить на свою пенсию.
– Да, – чётко проговорил он и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, зашагал по широкому центральному проходу к выходу.
Воронов, может, из-за расстроенности чувств и покинул бы крытый рынок, да только недалеко от двери он вдруг почувствовал знакомый с детства запах. Подняв голову, Михаил Андреевич слева от себя увидел два ряда столов, а над ними огромную растяжку со словами: «молоко», «творог», «сметана» и «масло».
– Слава Богу, – пробормотал бессменный долгие годы бывший колхозный начальник участка. – Надо прикупить творожку и сметанки с маслицем.
Сглотнув появившуюся во рту слюну и причмокнув губами, Воронов медленно пошёл вдоль стола, внимательно разглядывая предлагаемые частным капиталистическим сектором молочные продукты.
– Сударыня, – остановившись у прилавка, обратился Михаил Андреевич к пожилой и слишком даже говорливой женщине, которая успевала за одну минуту прокричать свою зазывалку и перекинуться несколькими словами с соседкой по прилавку. – Сударыня, – ещё раз обратился Воронов к хозяйке разложенного на столе творога, – в какую цену ваш деликатес?
– Ой-ё-о! – воскликнул он, услышав названную цену за килограмм, как утверждают диетологи, ценного молочного продукта.
– Мужчина, а что вы ойкаете? Вы знаете, во сколько обходится содержание коровы? Того, что я сегодня выручу, мне хватит лишь на то, чтобы оплатить место за этим прилавком, купить хлеба и вернуться на автобусе домой. Была бы побольше пенсия…
– Не обижайтесь, сударыня. Я сам живу в селе, но корову держать не хочу. Слишком много хлопот. У меня коза. А творогу я надумал взять для разнообразия. В город выезжаю редко…
Беседу Воронова прервал звонкий женский оклик, обращённый непосредственно к нему.
– Михаил Андреевич! Воронов! – разнеслось над торговыми рядами.
Обернувшись на голос, Воронов увидел за торговым прилавком в окружении банок с молоком розовощёкую женщину в белом халате.
«Неужели это Маруся… Николаевна… первая любовь, – пронеслось в его голове. – Столько лет…»
– Извините. Я подойду. Вы килограмм взвесьте и хорошенько упакуйте, а то мне далеко ехать, – попросил Воронов женщину. – А хотя… заберу сразу.
Отсчитав нужную сумму денег и положив творог в сумку, Воронов направился к Марии.
– А я услышала знакомый голос. Глянула – Михаил Андреевич… или… – ещё больше раскрасневшись, затараторила любовь из далёкой юношеской поры. – Ты… вы уж простите. Я побоялась, что вы купите творог и уйдёте. Это ж сколько лет прошло, как мы виделись последний раз? Лет пятнадцать? Или больше?
– Двадцать, – ответил Андреевич.
– Двадцать лет! – то ли с радостью, то ли с удивлением воскликнула Мария.
– Да, Николаевна, двадцать, – остановившись у прилавка, произнёс Воронов. – Это было на последнем колхозном собрании, когда решался вопрос о его ликвидации. Как ты поживаешь?
– Да вот, видишь, молоком торгую. Есть тут у меня сливки, творог, масло. Приезжаю два раза в неделю. Каждый день – нет смысла, а так… Нас за этим прилавком трое. Торгуем по очереди. А ты... вы…
– Мария, давай без «вы», – усмехнулся Андреевич. – Мы ж всё-таки…
– Ага, давай, – согласилась Николаевна. – Ты-то как? Всё там же, в Вороново?
– А где же мне ещё быть? Живу на своём месте.
– Андреевич, ты уж прости. Я слышала, что у тебя умерла жена. Это правда?
– Правдее, Мария, некуда, – вздохнув, произнёс Воронов. – Три года назад.
– И ещё. Говорят, что в нашей деревне уже никого не осталось.
– Ну как же не осталось никого. А я?
– Что?! Один?
– Да нет, у меня сейчас гости, – отшутился Воронов.
– Минутку, Андреевич, я сейчас отпущу.
– Да-да, отпускай. Я подойду чуть позднее.
Прохаживаясь между торговыми рядами, Воронов на какое-то время унёсся мыслями в далёкие предармейские годы, когда он после окончания сельскохозяйственного техникума вернулся в свой колхоз и почти год работал агрономом.
«Да. Сколько лет, – подумал Андреевич и глубоко вздохнул. – А говорила, что любит… любила, – поправился он. – А замуж вышла, когда я ещё не отслужил и года. Вышла и уехала в другое село. Да-а, во жизнь как складывается. Значит, не судьба».

И действительно. Жить вместе им было, по всей видимости, не суждено. А может, любовь, как говорят в народе, «до гробовой доски» промеж ними и не вспыхивала. Ну встречались, ну целовались и что-то шептали друг другу. Ну это ведь ещё не любовь. Если бы Мария по-настоящему любила Михаила, разве она бы вышла замуж за другого? Вероятно, они не были половинами одного целого.

Заполнив огромную сумку продуктами для себя с гостями и для кота с Шариком, Михаил Андреевич заспешил к молочному ряду, на ходу обдумывая предстоящий разговор с Марией и одновременно отмечая, что при встрече с ней не почувствовал ни усиленного сердечного биения, ни учащённого дыхания.
– А Мария уехала, – оповестила Воронова её соседка, как только он оказался у её стола. – Она мне продала всё за полцены и убежала. Сказала, что ей надо где-то срочно быть. А вам она просила передать вот эту литровую банку сливок.
– Спасибо. А то я как раз сливок и не купил. Да, по правде, я про них и забыл. Она вновь когда будет?
– Через два дня.
– Вот и хорошо. Я быть здесь не смогу, так вы ей передайте, пожалуйста, деньги и заодно сердечную благодарность.

Покинув крытый рынок, Воронов направился в сторону областного архива, раздумывая над тем, что могло побудить Марию спешно оставить своё рабочее место, а заодно и над превратностями судьбы человеческой.
«Откуда взялась срочность? Продуктов набрать на весь торговый день и вдруг уйти… Не захотела встречаться? А что тут такого? Прошло столько лет, и тем более что нам приходилось раньше оказываться  по колхозным делам в поле зрения друг друга. А может, и правда что стряслось? Значит, так угодно судьбе», – пришёл он мысленно к выводу и дальше уже вслух проговорил: – Ну, вот мы и прибыли.
Пользуясь тем, что его гости сразу в три пары глаз были ещё заняты в архиве поисками своих прародителей в метрических книгах, Андреевич, упаковав продукты в термосы со льдом, отправился на открытую часть  рынка, где продавались промышленные товары.
Памятуя о приближающейся зиме и отсутствии возможности оказаться в городе в ближайшие полгода, Воронов отоварился глубокими утеплёнными галошами, приобрёл для фонаря батареек, пополнил запас лезвий для безопасной бритвы и произвёл траты на приобретение ещё кое-какой мелочи, без которой в крестьянском дворе обойтись нельзя.
Помимо мелкоштучного, он купил себе и спецодежду – куртку с брюками, телогрейку, теплые ботинки «прощай, молодость» и даже хотел было приобрести шапку, но, узнав цену, отказался от своего намерения.
Вас удивляет, что я подробно перечислил всё, что купил Михаил Андреевич? Это я сделал для того, чтобы вы смогли удостовериться в жизненной ориентации нашего героя.
Другой бы, оказавшись в его положении, мог бы на все имеющиеся у него деньги заполнить багажник машины ёмкостями со спиртосодержащими жидкостями, дабы по приезде домой устроить крупномасштабную попойку, которая через пару-тройку дней превратилась бы в долговременный загул (запой). Воронов, как оказалось, не склонен к таким поступкам.    


УТЕРЯННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

После первого совместного выезда в город аборигена и его гостей в архиве почти две недели работали  сын и внук Виктора Сергеевича. За это время они не только выписали из метрических церковных книг данные, касаемые непосредственно их двора, но и успели снять копии дат рождения и бракосочетания всех вороновцев, живших в конце девятнадцатого – начале двадцатого столетий.
Вороновы ж, и хозяин, и его гость, по предложению Виктора Сергеевича, вместо того чтобы вспахать, вскопали лопатами часть  огорода, предназначенную для посадки в следующем году картофеля и размещения овощных культур.
– Андреевич, ну на хрена тебе платить за вспашку деньги трактористу, если мы эти сотки  можем вскопать сами, – предложил Сергеевич, когда хозяин надумал съездить в село к знакомому трактористу, чтобы договориться о дне выполнения данной работы. – На своей даче я пять соток перекапываю ежегодно сам.
– Сергеевич, вы мои гости и… в общем, как-то неудобно, – стал было отговаривать Андреевич друга детства. – Вместо того чтобы отдыхать, ты будешь копаться в огороде.
– Всё будет нормально. Пусть молодые работают в архиве, а мы тут по-стариковски чуть-чуть разомнёмся.
И разминались. За три дня друзья детства подготовили участок  не только под картофель, но и под овощные культуры.
Передохнув день, Михаил Андреевич и его гость два дня занимались трелёвкой поваленных деревьев, очищая таким образом лес и создавая дополнительные запасы топлива Воронова-аборигена на предстоящую, а может, уже и на последующие зимы, хотя часть сарая и большой отсек под навесом у него были заполнены толстенными чурками. И эта работа была, кстати, выполнена по настоянию бывшего заместителя генерального директора.
– Соскучился я по сельскому труду, – признался Виктор Сергеевич во время одного краткого отдыха на только что прибуксированном толстенном стволе высохшего и упавшего от старости дуба.
– Сергеевич, так ты ж в селе практически не жил, – с улыбкой возразил Андреевич.
– Не жил, – согласился гость. – Но, понимаешь, сосед, в каждом человеке, наверное, остаётся в генной памяти частица прошлого. Ведь все наши предки были неотъемлемой частью вот этой земли и этого простого труда, понятного даже самому неграмотному человеку.
– А ты, чтобы не скучать, переезжай сюда жить, – пошутил Михаил Андреевич.
– Михаил, а ты не смейся. Я об этом думаю все дни, которые мы тут у тебя живём. Плохо, что нам надо уже уезжать. Мне-то всё равно, а вот моим ребятам… У них работа. Так что послезавтра мы, вероятно, покинем твой гостеприимный двор.

Побыв две недели с сыном и внуком на месте своего рождения и вечного упокоения предков, бывший сосед и друг детства, распрощавшись с Михаилом Андреевичем, погожим сентябрьским утром покинул двор гостеприимного хозяина.
Разместившись в машине, гости в последний раз выразили благодарность хозяину двора за хлеб-соль и приют, медленно тронулись в дальний путь.
– Если в следующем году меня не подведёт здоровье, я обязательно приеду! – пообещал напоследок уже из машины Сергеевич. – Позванивай, Михаил.
Подождав, пока машина отъедет от усадьбы на некоторое расстояние, Воронов торопливо подошёл к углу палисадника и поднялся на высокий пень, оставшийся после спиливания год назад толстенной ракиты, угрожавшей в случае падения раздавить если и не сам дом, то уж шиферную крышу точно. Рядом с хозяином на пне устроился и кот.
Подняв руку и прислонив ладонь ко лбу, Михаил Андреевич до рези в глазах всматривался в самую дальнюю точку холмистого берега речной долины, ожидая, когда машина с убывшими гостями появится на вершине берегового откоса. Воронов надеялся увидеть если и не  её саму, то хотя бы отблеск солнечного луча от полированного кузова. Не отстал от Андреевича и кот Василий. Присев на задние лапы, он внимательно смотрел вдаль, подёргивая усами и хвостом.
– Ну вот, Васяка, наши гости и уехали, а мы остались, как и раньше, одни, – с грустью в голосе произнёс Воронов и глубоко вздохнул.
Вздохнул от того, что ему вдруг стало жаль себя. Пожив две недели в каждодневной суете, конечно, не такой, которая была для него неотъемлемым явлением на протяжении всей его жизни, начиная с первого дня работы колхозным агрономом и заканчивая днём ухода на пенсию, Андреевич вдруг осознал, что за границей самого дальнего косогора, на который он смотрел до рези в глазах и за которым скрылась машина Вороновых-Кузьмичёвых, течёт другая жизнь.
Воронов-Родников вдруг осознал ещё и то, что он уподобился щепке, которая при рубке дерева отлетает под какой-нибудь куст и остаётся в одиночестве до времени превращения в субстанцию, схожую по своему составу со своим ближайшим окружением.

До появления в умирающей деревне своего друга и соседа с наследниками Михаил Андреевич как-то не задумывался над своим бытием, не рассуждал о том, что где-то за буграми и лесами люди живут по-другому, а вот надо ж так было случиться… Приехали… пожили… и уехали, оставив Ворона на высоком пне с его котом Васькой. Оставили в одиночестве бывшего успешного и по-сельски делового начальника участка с грустными думами и печалями. 
А ведь сегодня в жизни нашего героя могло быть всё по-другому. Ещё во время строительства недалеко от центральной усадьбы колхоза молочного комплекса на тысячу голов дойного стада в хозяйстве велось и строительство жилья для колхозников. Три года подряд сдавались под ключ по три-четыре десятка домов, в одном из которых ныне мог жить и Михаил Андреевич. В то время квартиру можно было получить и в многоквартирных домах, возводимых на окраине села. 
В один из дней, после совещания у председателя колхоза по вопросу заготовки сена, тот попросил Михаила Андреевича задержаться, как он выразился, на пару минут. После того как все вышли из кабинета, колхозный руководитель вынул из своего стола большую связку ключей и положил их на стол.
– Андреевич, подходи сюда, – подозвал он Воронова. – Видишь?
– Вижу. И что?
– Эти ключи мне утром принес инженер-строитель. Они от тех домов, которые нам сдали вчера строители. Бери эту связку и иди выбирай себе квартиру, – предложил председатель. – Если не хочешь жить в отдельном доме, можем дать в многоквартирном.
Воронов тогда взял ключи, попробовал на вес и, улыбнувшись, пошутил: – Во, дожились. Квартиру можно не только получить, но ещё и самому выбрать по своему вкусу.
– Андреевич, ты что, думаешь на своём хуторе прожить всю жизнь? – прищурив глаза, спросил председатель. – Вас же там осталось всего тридцать дворов. А тут  у нас средняя школа новая, молочный комплекс, крупная мастерская для тракторов и большой гараж. Мне сейчас нужен расторопный заместитель. Сам понимаешь, сдали комплекс, ведётся большое строительство жилых домов и социально-культурных объектов. Я уже один не справляюсь, чтобы за всем уследить. У меня для этого нет ни времени, ни сил, да и сердце стало барахлить. К концу этого года у нас на балансе уже будет сто двадцать квартир и отдельных домов. Котельная, Дворец культуры, теплотрассы, школу ещё не можем передать под опеку сельского Совета и райисполкома. В общем, я зашиваюсь. А тут ещё райком партии долбит.
– Вы предлагаете мне портфель заместителя и?..
– Правильно, – прервал Воронова руководитель хозяйства. – Я предлагаю именно эту должность и в придачу объекты жилищно-коммунального хозяйства. Если ты согласен, то завтра на утренней планёрке я тебя представлю всем уже в этой должности. А в связи с тем, что утром у меня бывает большая часть членов правления, мы тебя в этом статусе и узаконим.

Попросив тогда у председателя пару дней на обдумывание, Михаил Андреевич убыл на вверенный ему участок, потому как сеноуборка на участке требовала с его стороны постоянного контроля. А кроме этой ответственной для селянина работы, на полях и в животноводстве участка имелось и каждодневно выявлялось множество проблем, которые надо было, как сейчас говорят, разруливать.
Для того чтобы ответить на предложение председателя колхоза, Воронову на размышление хватило, как оказалось, и половины дня. Уже вечером, после совета с женой, он позвонил председателю и отказался от предлагаемой должности, сославшись на то, что он агроном и его место работы – поле.
– Андреевич, – выслушав доводы Воронова, уставшим голосом проговорил руководитель хозяйства, – ты хоть квартиру-то себе выбери. Начальником участка можно будет работать и здесь. В центре.
Но и от этого предложения Михаил Андреевич отказался, мотивируя тем, что он уже в Вороново обжился, а новому человеку это будет сделать трудно. Так и остался Воронов в Вороново. Не покинул угасающей деревни, уподобляясь капитану морского судна, терпящего бедствие в открытом море. А через два дня председателя не стало. Умер от инфаркта во время проведения районными властями ночного семинара по заготовке кормов в соседнем хозяйстве.

Вторая возможность у Михаила Андреевича выехать из Вороново была во время  укоренения в Советском Союзе горбачёвской перестройки, когда всем миром отыскивали непонятный простому люду консенсус и по воле союзной власти хотели построить «социализм с человеческим лицом».
Ну, это когда власть и народ живут в большой любви друг к другу и знают о противной стороне всё до мельчайших подробностей. Пускай это будет у чиновника всего-навсего «никудышняя хата» на берегу Адриатического или ещё какого закордонного моря или океана стоимостью в паршивые десяток миллионов евро. Когда власть денно и нощно помогает народу, хотя и особо не подпрыгивать, но и не умирать с голоду, а народ помогает власти удержаться… у власти.
Так вот как раз в это время председатель тогда ещё существовавшего районного исполнительного комитета предложил Воронову возглавить на центральной усадьбе местный сельский Совет.
Михаил Андреевич в ту пору слыл самым опытным руководителем среднего звена в районе, за что был награждён орденом Трудового Красного Знамени и медалями «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие».  И вновь Воронов попросил, теперь уже у районного руководителя, два дня на раздумье.
Весь день, после того как нашему герою было сделано предложение, его раздирали сомнения. Михаил Андреевич всё никак не мог определиться, что ему ответить на предложение районного руководителя. Дать согласие или же сказать «нет».
И когда ранним утром третьего дня в его небольшом кабинете в бригадном доме зазвонил телефон, Воронов аж вздрогнул, ибо настало время сообщить председателю райисполкома о своём решении.
Однако на другом конце провода раздался голос руководителя колхоза. Расспросив Михаила Андреевича о положении дел на участке, он как бы мимоходом сказал о том, что председателя райисполкома ночью отвезли на «скорой помощи» в областную больницу.
«Значит, не судьба», – сделал Воронов вывод.
На последующие предложения, как-то: возглавить кооператив по выращиванию крупяных культур, стать соучредителем ООО «Пчеловод», влиться в руководящую группу ЗАО по выращиванию многолетних трав и производству травяной муки – Воронов отвечал: «Нет».
Даже на предложение районного руководства с капиталистическим уклоном мышления создать крупное фермерское хозяйство Воронов ответил отрицательно, мотивируя свой отказ тем, что не хочет по ночам на каждый собачий «гав» вскакивать с постели, и особенно у него нет желания бегать по двору и вокруг своих полей с ружьём, охраняя их как от дневных, так  и от ночных воров-лазутчиков.
– Будем жить на одну пенсию и на то, что вырастим на своём огороде, – словно отрубив топором, пояснил он своей, тогда ещё здравствовавшей жене.
По мере ж течения реки жизни, после того как канули в небытие, вместе со своими стимулами, соцсоревнованием и всевозможными вымпелами, колхозы и совхозы советской поры, о Воронове стали потихонечку забывать. Поначалу в коридорах районной власти, а потом и на местном уровне.
И наступил момент, когда о нём и вовсе запамятовали. По сёлам иногда, правда, проходил слух, что Воронов умер, такое было раз пять, три раза его «отправляли в психушку» и множество раз «находили пьяным», как это принято на селе, в лопухах.
А Михаил Андреевич, несмотря на все перекосы человеческой памяти, жил. И жил довольно спокойно и размеренно, наслаждаясь тишиной и красотами окружающей его природы.
Жил Воронов, не сетуя на свою долю даже и после того, как пришлось остаться одному не только в деревне, но и в своей собственной хате. А что сетовать? Довелось жить одному, значит, так тому и быть. И жить надо по-человечески, а не сползать до уровня скотины. Потому-то и удивляло селян его появление у магазина или на центральной усадьбе опрятным и вполне здоровым. И только приезд в Вороново друга детства внёс в его размеренную жизнь некоторый разлад.


СОН В РУКУ

На исходе недели после убытия в свои края Вороновых-Кузьмичёвых Михаил Андреевич почувствовал заметное облегчение душевного состояния. Спала напряжённость, а мрачные мысли уступили дорогу простым и незатейливым думам о завершении работ по подготовке к зиме.
Это только правителей всех рангов в нашей первопрестольной и на местах зима каждый год захватывает врасплох своим внезапным наступлением. А Михаил Андреевич, в силу своего крестьянского происхождения, усвоил ещё с детских лет, что к ней надо готовиться заблаговременно. И в первую очередь надо выполнять те работы, которые нельзя будет сделать в дождливое время и тем более с наступлением морозов.
– Хватит хандрить, охать и ахать, а начинай-ка ты, милок, работать, – дал себе Воронов установку. – Передохнул, пока у тебя были гости, пора и потрудиться. И начинай-ка ты, милок, с очистки дымоходов от сажи (в селе этот вид работ называется «потрусить сажу») и ремонта печи.

Три дня ушло у Воронова на чистку дымоходов, перекладку боровка (лежачего дымохода, устраиваемого на чердаке) и топливной части печи (грубы, плитки). Ещё пару дней он затратил на просмотр крыши и самой кровли. Осадил молотком выступившие над шифером гвозди, залил разогретым гудроном появившиеся трещины и покрасил снаружи оконные рамы и двери.
По завершении ж всего перечисленного Воронов устроил для себя банный вечер, чтобы утром следующего дня в наилучшем виде совершить выезд в село, с целью пополнения продуктовых запасов.
Для Михаила Андреевича каждая такая поездка было схожа с выездом  во времена существования советской власти передовиков производства на спектакли в областной театр или в какой Дворец культуры на концерт знаменитого артиста.
Тогдашние участники поездки, в особенности женщины, делали замысловатые причёски, припудривали лица и подкрашивали брови с ресницами, надевали свои самые лучшие наряды, отчего при встрече у автобуса сразу и не могли даже опознать друг друга.
Так теперь готовился к выезду в люди и наш герой. Мало того что он хорошо помылся и попарился в бане, он ещё и побрился, подрезал перед зеркалом волосы. Что касается одежды, то её Михаил Андреевич подготовил чуть ранее. Хотя её, собственно, и готовить-то не было нужды, ибо после каждой поездки Воронов свою выездную одежду снимает и помещает в шифоньер да ещё и накрывает плёнкой.
Конечно, на людях он показывается почти каждый раз в одном и том же костюме в летнее время, а в холода его можно видеть ещё и в куртке.
Его одеяние всегда опрятно, и Михаил Андреевич смотрится довольно прилично среди сельского населения. А если учесть, что Воронов не президент страны, не российский олигарх, проживающий в Англии, и на худой конец даже и не миллионеришка, то и одежду ему иметь на каждый выезд разную вовсе и необязательно. Тем более что Михаил Андреевич визиты в село проделывает не на «роллс-ройсе» или на «мерседесе», а на колёсном (с кузовком) тракторе Т-16.
Суммируя все ранее сказанное, можно подвести итог, что Михаила Андреевича и завтрашнюю его поездку разделяет только тёмная осенняя ночь, но её,  уже можно с уверенностью утверждать, он проведёт в крепком сне.

А сейчас прошу вас меня простить. Как оказалось, я рановато высказался про то, что Воронов проведёт ночь в крепком непробудном сне. Поторопился. Ну, знаете ли, и на старуху иногда бывает проруха. Да и потом, я ведь не какой-нибудь всезнающий экстрасенс, награждённый всевозможными медалями международного достоинства. Эти люди и то ошибаются, а мне уж и подавно простительно.
По какому-то недоразумению, но Михаилу Андреевичу провести ночь в глубоком и оздоровительном сне не удалось. То ли он маленько перепарился, то ли переусердствовал в работе, а может, и не на тот бок лёг. В возрасте за пятьдесят и такое бывает.

Управившись со всеми необходимыми крестьянскими делами, Воронов, забравшись под одеяло, уснул вроде бы как и быстро. Но вместо того чтобы попасть в объятья крепкого и непробудного сна, он оказался… на какой-то сельской улице, по которой туда-сюда сновали незнакомые ему люди, по проезжей части катались на велосипедах и самокатах дети, с шумом проехала машина, оставив после себя запах сгоревшего бензина и реденький шлейф пыли, который тут же развеялся. Следом за машиной простучали по укатанной дороге копытами и деревянными колёсами три конных упряжки, оставив в воздухе запах молока и конского пота с примесью крепкого табака, выкуриваемого сидевшим в передке последней телеги возчиком.
«Молокосборщики», – сделал предположение Михаил Андреевич, увидев в телегах молочные бидоны.
Его видение было настолько реально, что Воронов задал себе вопрос: «А во сне ли это?» А может, он вовсе и не спит, а с помощью каких-то неведомых сил или силы перенесён в прошедший отрезок его собственной жизни? И если то, что он сейчас видит, ему уже пришлось прожить, то почему он никого из встречных жителей села не знает?
И только Воронов так подумал, он тут же почувствовал на себе взгляд. Резко обернувшись, Михаил Андреевич увидел следовавшую за ним молодую женщину, которая, вместо того чтобы отвести взгляд в сторону, улыбнулась и, подняв для объятий руки, чуть ли не бегом заторопилась к нему.
Воронова почему-то обуял страх, и он, чтобы не оказаться в объятьях незнакомки, развернувшись на сто восемьдесят градусов, тут же метнулся в толпу людей, а миновав её, шмыгнул в узкий проход между домами и оказался в яблоневом саду. 
Увидев вокруг себя провисшие под тяжестью яблок ветки, а на земле множество падалицы, Михаил Андреевич пустился, можно сказать, наутёк во всю прыть, потому как теперь он боялся не только оказаться лицом к лицу с преследующей его женщиной, но ещё и того, что хозяин сада может заподозрить его в неблаговидном проступке.
Петляя между яблонями, словно заяц, Воронов почувствовал, что ему не хватает воздуха. Остановившись на одно мгновение, он сделал глубокий вздох, после чего вновь продолжил свой изнурительный бег.
 И вот уже впереди в просветах между яблонями Воронов увидел освещённую солнцем поляну, за которой виднелся спасительный для него лес.
«Быстрее, быстрее, – молотом стучала в его голове мысль. – На поляну и в лес. Быстрее, быстрее».
– Слава Богу! – воскликнул он.
Миновав последнюю яблоню и перепрыгнув глубокую канаву, Михаил Андреевич оказался в высокой, по пояс, траве, по которой навстречу ему, с распростёртыми руками, шла незнакомка.
– Го-о-споди! – вскричал Воронов и проснулся.
Михаил Андреевич сбился со счёта, сколько раз за ночь он просыпался и вновь уходил во власть Морфея. И каждый раз, как только ему удавалось уснуть, перед ним появлялась незнакомая молодая женщина.
Все попытки Воронова убежать, уехать на неизвестном ему транспорте, скрыться в неведомой им ранее дали, заканчивались одинаково: молодая и красивая каждый раз, как только он останавливался передохнуть, оказывалась перед ним с распростёртыми руками.
Предприняв очередную попытку скрыться от незнакомки, Михаил Андреевич стал взбираться на неизвестно откуда взявшуюся в чистом поле скалу.
Задыхаясь от нехватки воздуха и изнемогая от усталости, Воронов с великим трудом карабкался по отвесной стене, цепляясь за едва заметные выступы. Его мучили жара и жажда, а кроме них одолевал ещё и страх, сумеет ли он осилить стену и уйти от преследовательницы, и сколько ему ещё осталось преодолеть почти неприступной теперь уже не скалы, а огромной горы, чтобы оказаться на вершине.
Не поднимая головы, Михаил Андреевич на ощупь отыскал выступ и, подтянувшись, вдруг оказался… нос к носу  с незнакомкой. От охватившего его ужаса он разжал пальцы и тут же почувствовал себя в свободном падении над бездной.
– А-а! – прокричал Воронов и проснулся.

Содрогаясь всем телом, Андреевич, словно загнавший себя бегун, хватал открытым ртом воздух и судорожно цеплялся руками за край кровати.
– Фу ты! – наконец воскликнул он и посмотрел на стоявшие на тумбочке часы со светящимся циферблатом. – Пять. Ну и ночка, чёрт побери. Выспался.
Отдышавшись и освоившись с утренним сумраком, Воронов решил больше не пытаться уснуть. Отыскав ногами тапки, он медленно встал и, покачиваясь из стороны в сторону, направился в коридор. 

Три часа Андреевич затратил на выполнение работ по уходу за своей живностью и  подготовку трактора к дальней дороге. В связи с предстоящей отлучкой ему пришлось даже сходить к ручью, где он нарезал большую вязанку лозовых веток и скосил охапку травы, чтобы все это отдать на прокорм козе, которую он оставил в дворовом загоне.
– Белка, ты уж потерпи до моего возвращения, – укладывая в кормушку заготовленный корм, обратился Воронов к козе. – Не могу я тебя выпустить за пределы двора. Сама понимаешь. Тут тебя будут охранять Шарик с Васякой, а там некому.
После всего перечисленного ему оставалось только приготовить себе завтрак, приодеться и потом уже со спокойной, как говорят, совестью или душой отправиться в поездку.
На завтрак и смену одежды у Воронова ушло не боле часа. И вот он уже в который раз осматривает теперь  заведённый трактор.
– Ну ты тут пока прогревайся, – похлопав рукой по борту кузова, проговорил Михаил Андреевич, словно трактор был живым существом, – а я пойду дам последние указания Шарику, коту и козе, а потом мы потихонечку с тобой двинемся в дорогу. – Ша-ри-ик, – окликнул Воронов стража двора. – Шарик, ты теперь тут остаёшься за хозяина. Не могу я тебя брать с собою на центральную усадьбу, как это бывало раньше, когда я выезжал в соседнее село. Так что не сердись и приглядывай, чтобы Белку нашу никто не свёл со двора, – дал поручение подбежавшему кобелю Михаил Андреевич. – Тебе какой привезти гостинец? Косточку?  Так? Понятно, – усмехнулся Воронов и погладил кобеля по голове. – Васяка! – окликнул Воронов кота, сидевшего на коньке крыши сарая. – Ты тоже не улынивай от охраны хозяйства, а помогай Шарику. Всё, ребятки, я поехал. Особо не волнуйтесь, если немного задержусь. 

Покачиваясь на покатых неровностях и подпрыгивая на вымоинах и попадавшихся на пути слепышиных курганчиках, трактор довольно быстро катил  по едва заметной колее, которая образовалась за многие годы выезда Воронина «в люди», или, как он ещё называет такие поездки, – «в цивилизацию».
Однако после нескольких довольно ощутимых встрясок Михаилу Андреевичу пришлось немного сбавить газ и перенести своё внимание на дорогу, хотя до толчков он больше смотрел по сторонам. После ж выезда за околицу ему ещё раз пришлось  притишить скорость, и теперь трактор катился чуть быстрее пешего хода человека. 
Но, как бы медленно ни ехал Воронов «в люди», через неполных полчаса впереди по курсу показалась центральная усадьба, при советской власти – колхоза и сельсовета, а теперь… пусть будет –  сельского округа.
Выехав на асфальтированную дорогу, Воронов прибавил газу и в село въехал если и не с большим шиком, то довольно-таки горделиво. Однако, проехав сотню метров, он вдруг понял, что от быстрой езды совсем отвык. И те тридцать километров, которые могла преодолеть его «тачка» за один час, оказались для вороновца чуть ли не космической скоростью, хотя в годы своего начальствования на персональном УАЗе перекрывал этот показатель в два, а иногда и в три раза.
«Перво-наперво надо побывать в сберкассе, а потом уже торговые точки, – наметил для себя маршрут вороновский «робинзон». – Ещё бы неплохо было свидеться со своим коллегою по колхозному ярму», – вспомнил Воронов своего друга и главного соперника по соревнованию, начальника центрального, или, как его именовали, первого участка, Конова Виктора Николаевича, своего одногодка и давнишнего друга.
Подъехав к зданию сберкассы, Михаил Андреевич остановился в таком месте, чтобы его трактор никому не мешал, ни пешеходам, ни тем, кто может сюда подъехать на каком виде транспорта.
– О-о! Кто к нам приехал?! – раздался громкий мужской голос. – Никак сам господин Воронов решил посмотреть на людей и показать народу самого себя? Здоров, Андреевич, – засмеявшись, поприветствовался  с приехавшим бывший главный зоотехник колхоза Рыбаков Иван Тарасович, а теперь такой же, как и Михаил Андреевич, пенсионер.
Бывшие колхозные руководители обнялись и, похлопывая друг друга по спине, громко рассмеялись.
– Ну как ты там, ещё не одичал? – шутливым тоном поинтересовался Иван Тарасович.
– Да ничего. Пока ещё человеческую речь понимаю.
– Ты что сюда?
– Да вот приехал за госпенсионом, а потом надо кое-что прикупить. Впереди зима, и мне потом будет выехать не так просто.
– Андреевич, не подумай ничего плохого. Тебе сколько лет? – вдруг спросил Рыбаков. – Ты ж, по-моему, чуть моложе меня.
– Шестьдесят один.
– Шесть десятков только? И ты собрался остаток жизни провести на хуторе, да ещё и в одиночку?
– Тарасович, шестьдесят – не пятьдесят и тем более не тридцать. И потом. Я живу ведь не на хуторе, а в деревне, – перевёл Воронов довольно серьёзный вопрос Тарасовича в шутливую форму.
– Михаил, ты прости меня, но я говорю вполне серьёзно. Как можно жить одному, да ещё и вдали от людей? Жениться тебе надо, Андреевич. Ты посмотри, сколько у нас в селе одиноких баб молодых. Я имею в виду возраст порядка пятидесяти лет.  О! Далеко не надо ходить. Завсберкассой! Зинка. Сорок девять лет. У неё даже талия видна. А вымя какое. А эта… – Тарасович похлопал рукой по своему заду. – А глаза как блестят! Она часто к моей приходит на посиделки. Могу познакомить. Без мужа уже пять лет. Спился и умер. Да вы бы с ней ещё лет десять, знаешь, как кувыркались бы в кровати. Живёт в отдельном домике…
– Тарасович, ты пенсию получил? – прервал не по теме вопросом неприятный для себя разговор Воронов.
– Конечно, Андреевич. Я её не только получил, но уже и растратил, – проговорил Рыбаков и громко рассмеялся. – Всё понятно. Хочешь жить вольным казаком. Надо было тебе переходить сюда. Тебе ж председатель, Царство ему Небесное, предлагал. Жил бы тут теперь и горя б не знал.
Может, Тарасович и дальше развивал бы тему о невозможности жить вдали от людей, но, по-видимому, заметил недовольное лицо Воронова, поэтому поспешил сменить тему.
– Михаил, а может, мы… Слушай, а пойдём ко мне. Посидим, поговорим.  Мы, наверное, не виделись... с полгода. Даже больше.  Ну что ты будешь делать у себя. У меня можно и заночевать…
– Нет, Тарасович. Мне надо здесь решить побыстрее все вопросы и ехать  домой. Там ведь у меня, кроме кобеля да кота, нет никого. Спалят к чёрту.
– А-а, – протянул Тарасович. – Ну, если так.
– Тарасович, а у тебя, насколько я помню, был УАЗ.
– Да. Он у меня и до сих пор стоит в гараже.
– Вот и я ж говорю. Сколько ему стоять? Заводи и приезжай ко мне хоть на целый месяц. Поговорим, поохотимся. Да ты хоть бы надышался свежим воздухом. Кроме того, ты ещё и отдохнёшь от домашнего уюта.
– Не-ет, Андреевич, отъездился я. Глаза видят плохо, нога правая не сгибается, а левая часто отказывает, да и вообще мне уже надо двигать домой, а то бабка кинется на поиски. Пошёл я, Андреевич. Отказаковали мы, – унылым голосом проговорил Тарасович. – Подожди. А ты что, вот на этой тачке? Возьми у меня УАЗа. Я тебе его продам за символическую цену. На машине представительнее, да и быстрее. Потом же на УАЗе помягче, чем на этом колу. Он у меня на ходу. Я даже его вчера заводил. Как?
– Тарасович, ты меня прямо… Даже не знаю, как быть, – уклончиво ответил Воронов, но при этом всё-таки подумал, что машину было бы неплохо заиметь. 
«Трактор по хозяйству, а УАЗ для выезда, – рассудил Воронов. – Хотя… Бензин, дорожные сборы, ремонт, страховка. М-да. А может, не надо?»
– Так как? – вновь поинтересовался Рыбаков.
– Давай созвонимся, – уклончиво предложил Воронов. – Всё равно я сейчас его не смогу забрать. И потом. Надо оформить куплю-продажу, потом снять с учёта тебе, а мне поставить на учёт.
– Хорошо. Ты только пойми. Мне деньги особо не нужны. Тебе станет легче. Может, потом с Зинкой и сойдёшься. А что. Баба – во! – Тарасович показал Воронову кулак с поднятым кверху пальцем. – Так что, Андреевич, тебе без УАЗа никак не обойтись. Без него ты точно будешь в деревне жить до самого пришествия. Девки сейчас мужиков любят с машинами. Ладно, Михаил, ты думай, а я подвигал. Если что, звони.

Тарасович, как он выразился, подвигал домой, а Михаил Андреевич направился в сберкассу, в которой заведующей работала та самая Зинка, восхваленная бывшим главным колхозным специалистом по всем канонам зоотехнии.
– Здравствуйте, Михаил Андреевич, – радостно встретила Воронова молодо выглядевшая русоволосая Зинаида. – Что-то вы к нам редко наведываетесь?
– Почему редко, – улыбнувшись, ответил Воронов. – Как и положено, один раз в месяц, в день получки пенсионного содержания. Платили бы два раза, я бы два раза и появлялся бы.
– А у вас же, Михаил Андреевич, сберегательная книжка, а по ней деньги можно получать хоть три раза в месяц, – певучим голосом напомнила Воронову его возможности заведующая.
«Она что, намекает на то, чтобы я у неё бывал чаще? – пронеслось в голове Воронова. – Неужели Рыбаковы с нею говорили про… Нет. Не может быть».
– Михаил Андреевич, давайте ваш паспорт и сберегательную книжку, – глядя прямо ему в глаза, проговорила Зинаида и улыбнулась.
«Да что это со мною?» – недоумевая, подумал Воронов и почувствовал, как его лицо обдало жаром.
Смутившись, он медленно подал в окошко паспорт, а вот со сберкнижкой замешкался. Чувствуя свою растерянность, Воронов вместо того, чтобы отдать её Зинаиде вместе с паспортом, почему-то стал её разглядывать и перелистывать. 
– Михаил Андреевич, сберкнижку, пожалуйста.
– А-а, – вздрогнув, отозвался Воронов. – Возьмите.
– Сколько будете брать? – поинтересовалась Зинаида. – Как обычно – пять и две на Дом малютки?
– Да, да, Зинаида Ивановна. Пять себе и две на Дом малютки. За газ и свет мне не платить…
– Михаил Андреевич, а почему вы держите деньги на невыгодном для вас вкладе? У нас сейчас можно хранить деньги более выгодно. Ваша сумма позволила бы вам дополнительно иметь каждый месяц, помимо пенсии, ещё почти тысячу двести рублей. За год эта сумма составила бы более четырнадцати тысяч. Давайте я вам оформлю. Вы ведь всё равно приезжаете к нам один раз в месяц.
– Я согласен, – только и смог выдавить из себя растерянный вконец Воронов.
Неизвестно, сколько бы ещё пришлось Михаилу Андреевичу пережить неудобных для него минут, если бы в сберкассу не вошла бывшая заведующая колхозным детским садиком Водянова Инна Владимировна. С её приходом Воронов обрёл дар речи, а его мысли вновь потекли в нужном ему направлении.
«Спасибо, Господи», – поблагодарил Михаил Андреевич Всевышнего за то, что тот не дал ему окончательно не то что упасть, а грохнуться лицом в грязь.
Инна Владимировна, улыбаясь, вначале поприветствовалась с Зинаидой, а потом уже, подойдя вплотную к Воронову, ни с того ни с сего вдруг оценивающе осмотрела его с ног до головы, после чего взяла под локоть и  чуть ли не шёпотом проговорила:
– Михаил Андреевич, а мы часто в нашем женском кругу вспоминаем про вас. Как вы там поживаете?
– Да вроде как ничего, – спокойным голосом ответил он Владимировне.
– А к нам… Вы по делам или?..
– Я…
– Не оправдывайтесь, Михаил Андреевич. Вы о чём тут шушукались с Зинаидой? Сошлись одиночки? Зинаида, признавайся.
– Инка, ну и шуточки у тебя. Как была ты язвой, так ею и осталась.
Глубоко вздохнув, Владимировна посмотрела вначале на Зинаиду, а потом, переведя взгляд на Воронова,  проговорила:
– Не обижайтесь, господа-товарищи-граждане. Если бы вы знали, как мне осточертела моя жизнь. Раньше я заведовала колхозным детсадом и была уважаемым человеком. А теперь? Детсада нет, а я… Свинарка, птичница, доярка, продавщица, кухарка, посудомойщица, уборщица, фуражир, завхоз, огородница и эта… или этот… Андреевич, подскажи побыстрее: те, кто очищал коровники от навоза, – как их называли?
– У нас были ночные скотники.
Вот-вот, я ещё и скотник, а по совместительству со всем, что я перечислила, ещё и женщина, которая забыла, когда ей признавались в любви и целовали, и вообще видели в ней комсомолку, спортсменку и красавицу. Волком выть хочется от моей сегодняшней жизни. Так что не обижайтесь на меня.
– Михаил Андреевич, – вставая со стула,  окликнула Воронова Зинаида, – Вы на неё не обижайтесь, распишитесь вот здесь, здесь и здесь. На этом листе точно так же. И вот на этой строке, где написано «получил». Вот и всё. Возьмите ваши деньги и  вот это. Здесь сказано, что вами на расчётный счёт Дома малютки перечислено две тысячи рублей. Мы рады вас обслужить. Приходите ещё, – проговорила с улыбкой Зинаида и, повернувшись в сторону Инны, съязвила:
– Вы, Михаил Андреевич, на это ходячее недоразумение не обижайтесь. То, о чём она только что рассказывала, – это скрытая реклама. Инка, чтобы не обижаться на свою жизнь и не перечислять, кем тебе сейчас приходится работать, продай к чёрту своих коров, а вместе с ними и свиней с курами и утками. Устройся в городе на работу и живи спокойно на одну зарплату. А можешь вообще ничего не делать. Вот и будет у тебя полная свобода…
Чисто сельский разговор с подколками и довольно едкими замечаниями прервали вошедшие инкассаторы, прибывшие из районного отделения сбербанка, что означало закрытие сберкассы на время оформления приёма или сдачи денег. Этим и не преминул воспользоваться Воронов. Выразив благодарность  за сердечный приём и сказав «до свиданья», он быстрым шагом направился к двери.
 – Ну и девки, – усмехаясь, проговорил он, вспомнив только что произошедший разговор. – А теперь в магазин и побывать у Конова.

Не знал  Воронов, да откуда ему было и знать, что у входа в магазин придётся встретиться с бывшей заведующей молочнотоварной фермой располагавшейся пару десятков лет назад на вверенном ему участке, Людмилой Петровной, которая окажется очередной свахой, предложив ему без всяких подходов и намёков сойтись с одинокой и, по её определению, очень даже привлекательной и хозяйственной Нинкой, бывшей учётчицей её фермы.
Если бы наш герой обладал даром предвидения он, наверняка, ехал бы чуть медленнее, чтобы его бывшая подчинённая успела удалиться от магазина на большее расстояние, либо и вовсе не выходил бы из трактора. Но, как обычно говорил он в таких случаях: «не судьба», либо наоборот – «значит, судьба». Так произошла и эта встреча. Когда до магазина оставалось каких-то десять шагов, на высоком крыльце как раз и появилась знакомая уже вам Людмила Петровна, оказавшаяся в магазине на центральной усадьбе по той же причине, что и сам Андреевич.
– О-о! – воскликнула бывшая заведующая. – Вот так встреча! – радостно проговорила она и, быстро спустившись по ступенькам, приставила свои сумки к стене. – Андреевич, а мы в магазине только что тебя вспоминали.  Ты до сих пор всё холостякуешь? Такой мужик и один. Ну ты не переживай, мы тебе общими силами найдём хорошую жену. А по правде сказать, уже  и нашли. Твоё дело только дать согласие, а она уже готова. Нинка, бывшая учётчица на ферме. Помнишь?
– Петровна, – только и смог вымолвить Воронов, как бывшая подчинённая вновь завладела инициативой.
– Андреевич, ты не пугайся. Она баба спокойная, дети у неё уже взрослые и имеют свои семьи, да ещё и живут в городе. Дом у неё большой и крепкий, усадьба полгектара. Держит скотину. Что ж ты один кукуешь, да ещё и в такой глуши.
«Дом, скотина, полгектара огорода. Понятно. Нужен работник», – сделал про себя вывод Воронин и, посмотрев в глаза собеседнице, тихо произнёс: – Поздно, Петровна, мне менять свой образ жизни. Ко мне ни одна женщина переезжать не захочет, а идти в примаки на старости лет тоже как-то не с руки. Да и привык я уже к своей жизни. Так что буду, как ты говоришь, куковать пока один, а дальше – что Бог даст.

Отоварившись в торговой точке на полную ёмкость своих термосов и сумок, Воронов, дабы его кто-нибудь ещё не вздумал оженить, прямиком укатил в Вороново.


ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

 После посещения центральной усадьбы сельского округа Воронин две декады усиленно трудился над завершением подготовки своего хозяйства к предстоящей зиме, которую он по причине холодов и бездорожья очень даже недолюбливал. 
Перво-наперво, Михаил Андреевич значительно утеплил курятник. Гуси и во дворе переносят холода спокойно, им лишь бы было затишно, а вот куры насчёт этого слабоваты.
Раньше, когда в деревне можно было пользоваться электроэнергией, Воронов в сильные морозы в курятнике включал электроплиту или большой мощности лампу, теперь же, не имея такой возможности, ему пришлось стены утеплить толстым слоем камыша и обить дверь старым тёплым одеялом, а поверх него ещё и повесить мешковину.
После окончания этой работы он целую неделю затратил на очистку родника и замену всего деревянного обустройства (сходни, полки и ступени). Все перечисленные работы Михаил Андреевич выполнял добротно и с крестьянской основательностью. Пришлось почистить и колодец во дворе. Родник родником, а в сильные морозы или в какое ненастье под гору не находишься. Вот и довелось хозяину двора заняться и этим неотложным делом.
Кроме того, Воронов ещё и распилил на чурки три дубовых ствола из восьми, притащенных с помощью трактора из леса во время гостевания у него друга детства, которому он во время распиловки воздавал слова благодарности за предложение  пополнить запасы топлива и за оказанную при этом помощь.
Может, Воронов управился бы и с остальными стволами, да только почувствовал ломоту во всём теле, что предполагало изменение погоды в ближайшие один-два дня, поэтому он решил, не откладывая на потом, съездить в магазин в ближайшее село.
– Вас, ребятки, я распилю после моей турпоездки, – пообещал Михаил Андреевич безмолвным лесным жителям. – А вообще-то, один можно будет и оставить. Да, – согласился с самим собой Михаил Андреевич. – Оставлю я, наверное, тебя, – посмотрев на самый прямой и толстый ствол, проговорил Воронов. – А вас, четвёрку, придётся пустить на чурки. Уж больно вы кривые и несуразные какие-то.

И вот три недели спустя, перед самым Покровом,  Воронов смог вновь сделать, как он выражается, вылазку в соседнее село для пополнения своих продуктовых запасов и решения некоторых мелочных вопросов.
Наметив использовать для этой благой цели первую половину дня, Воронов с утра пораньше укатил на тракторе в  Рыньдинку, в которой в последние годы жизни колхоза находилась бригадная контора (офис).
В этом селе, конечно же, не было ни сберкассы, ни почты, да и магазин был всего лишь один, тогда как на центральной усадьбе их было аж четыре. И всё-таки Воронов именно сюда частенько наведывался, чтобы пополнить продзапасы и походить по селу, где он пробыл начальником участка большую часть своей сельской жизни и где у него осталось много хороших знакомых, друзей и товарищей.
 Вот и сегодня Воронов наметил, помимо посещения магазина, побывать, если получится, у своего друга и бывшего союзника по колхозным делам, участкового ветеринара Дмитрия Антоновича Стругих, с которым Михаилу Андреевичу пришлось проработать бок ; бок вместе, считай что двадцать лет.
У Воронова и Стругих, помимо того, что они были одногодками, жизнь протекала на всём своём протяжении параллельным курсом, а иногда даже и в пределах  близкой видимости.
Виктор Антонович, так же как и Андреевич, родился и вырос в небольшой, расположенной в шести километрах от местожительства нашего главного героя деревеньке, которая, не выдержав хрущёвской неперспектиности, вскоре исчезла вначале с земли, а потом и с административных карт района и области.
Воронов и Стругих в одно и то же время учились в сельскохозяйственном техникуме, вместе служили в армии и одновременно оказались в колхозе. А вот тут у них уже наметились и некоторые различия.
Стругих, женившись, переехал в колхозный дом, выделенный его молодой семье, потому как в его деревне к этому времени оставалось всего три двора, и стал работать участковым ветеринарным фельдшером, а Воронов, приведя в родительский дом молодую жену, остался в своей деревне и, поработав участковым агрономом, вскоре был назначен начальником участка.
Теперь же, на склоне лет, в их жизни наметилось ещё большее различие. Михаил Андреевич одинок, а Стругих является главой большой семьи. У него два сына, дочь, пять внуков, здравствующая жена и благоустроенный дом, в котором имеются все признаки цивилизации.
И если раньше Вороновы и Стругих по праздникам и в дни рождения кого-то из членов их семей частенько наведывались друг к другу в гости в полном составе, то после смерти жены Михаила Андреевича они уже больше не сидели за праздничным столом.

Приехав в село, Воронов в первую очередь решил наведаться в магазин, а уж потом побывать у друзей-товарищей. Тем более что перед его въездом в село к магазину прошла хлебовозка, а следом за ней и продуктовая автолавка.
«Как раз и наберём всего самого свежего», – подумал Воронов и прибавил газу, дабы не оказаться в хвосте большой очереди.
Однако, к его немалому удивлению, людей у магазина ещё не было.
«Они что, повымирали или перешли на голодную диету?» – усмехнулся Михаил Андреевич, останавливая трактор в непосредственной близости к магазину.
Подождав, пока водители разгрузят продукты, а завмаг их примет, Воронов зашёл в магазин.
– Вера Семёновна, – обратился он к продавщице, – а что-то у вас никого нет?
– Михаил Андреевич, так наши местные ещё вчера набрали себе всего, что надо. Завтра ж у нас престольный праздник, вот нам и подвезли дополнительно всего. Мои начальники думают, что если у нас церковный праздник, так люди будут больше есть и пить. Так что вы у меня пока один-единственный покупатель и поэтому можете всего брать, сколько вам захочется.
– А-а, протянул Воронов. – Тогда, Семёновна, разреши мне подключить к розетке мой мобильник, а потом я начну делать заказ, мне нужно много хлеба.
– Хлеба? – удивилась завмаг. – А зачем? Вы ж один.
– Поэтому мне и надо много хлеба. Скоро зима, и я думаю заготовить себе сухарей. А то ведь ко мне дорогу не чистят, проехать по снежным заносам не всегда удаётся даже на моём тракторе, а пешком… сами понимаете. Сколько вы можете мне продать буханок чёрного и сколько батонов?
– Вам, как одинокому и живущему у чёрта на куличках, могу продать… – Вера Семёновна посмотрела на лотки с хлебом и, заглянув в лежащую на прилавке тетрадь, спросила: – По лотку того и другого возьмёте?
– По лотку?
– Да. В лотке по шестнадцать буханок.
– Я буду весьма благодарен за такой, можно сказать, подарок, – радостно проговорил Воронов.  – Для этого случая я как раз прихватил с собой мешки.
После укладки хлеба в мешки и погрузки их в кузов трактора Михаил Андреевич стал заполнять термосы морожеными куриными окорочками, рыбой и сосисками. Купил он и десяток банок рыбных консервов. Так, на всякий метельно-дождливый случай.
– Мне бы, Вера Семёновна, ещё и муки мешок. А то, знаете, зимой захуртит и за хлебом нельзя будет приехать. А мука будет, я смогу хлеба и сам испечь. Да даже и не хлеба, а простеньких лепёшек, и то будет лучше, чем сидеть без ничего.
– А вы можете и хлеб выпекать? – удивилась Вера Семёновна. – Да у нас в селе не все бабы могут это сейчас делать. Лично я выпекаю только булочки, пирожки и блинчики, да и то не очень часто. Так, по праздникам или если захочется побаловать своих. Они у меня любят стряпню. А чтоб хле-еб. Не-ет. Не пробовала.
– Ну-у-у, – развёл руками Воронов.
– Михаил Андреевич, я вот смотрю, вы человек положительный со всех сторон. Не пьёте, сигареты и  папиросы не покупаете, а значит, и не курите, работящий, раз ухитряетесь жить одиноко. Вы простите меня, почему вы не женитесь? У нас в селе нет ни одного одинокого даже алкоголика. А вы… Вы ж ещё…
– Вера Семёновна, в мои годы создавать новую семью уже поздновато, а быть обузой не хочу. Да я и привык к тому, что меня никто не понукает и мне не над кем быть начальником. Пока ноги носят, а голова соображает, буду жить там, а дальше будет видно, – без обиды ответил Воронов. – Пока к переменам в личной жизни я не готов, да, по правде, я и не думал. Вера Семёновна, так как бы мне заказать мешок муки? – прервав разговор на неудобную для него тему, спросил Воронов. – А то погода испортится и придётся мне ехать сюда по грязи.
– Мешо-ок муки-и, – как бы размышляя вслух, проговорила заведующая магазином. – Михаил Андреевич, а давайте мы сделаем так. Муку у меня разобрали позавчера. И я тоже взяла себе один мешок. Возьмите муку у меня, а я себе привезу, тем более что я мешок даже и не вскрывала. Возьмёте?
– Конечно, Вера Семёновна. Большое вам спасибо.
– Вы не подумайте, что я хочу от неё избавиться. Нет. Мука хорошая. Вчера мне уже приносили и пирожки из неё, и даже калачи с ватрушками. Если вы согласны взять, я сейчас позвоню своим, и вы сможете этот мешок забрать.
– Да-да, – быстро ответил Воронов, опасаясь, что Вера Семёновна вдруг да передумает. – Я только телефон заберу, он, наверное, теперь уже подзарядился.
– Михаил Андреевич, а у вас же был телефон от АТС. Вы ж мне часто по нему звонили.
– Семёновна, да он у меня и есть, вот только полтора месяца назад где-то произошёл обрыв. Связистов вызывал, но они ничего не нашли, а может, так искали. Сказали, что линия слишком старая, и посоветовали купить мобильник. Если бы в Вороново было много людей, а для одного стараться… это мне самому надо пройти. Может, где промыло. А мобильник… надо часто подзаряжать, номера длинные, да и справочника для этих телефонов нет, а спрашивать у каждого… Эх, да ладно, как-нибудь проживём. Спасибо вам, Вера Семёновна, за продукты и особенно за муку. Поеду я.
– Доброго вам пути, Михаил Андреевич. Своим я сейчас позвоню, чтобы мешок вынесли к калитке.

Как видите, визит Воронова в сельскую торговую точку оказался весьма для него удачным, поэтому он после погрузки муки сразу же поехал к другу и соратнику по колхозным делам, ветеринарному фельдшеру Стругих Дмитрию Антоновичу.
Проезжая по селу, Михаил Андреевич заметил, что Рыньдинка за прошедшее лето заметно обезлюдела. Молодёжи на всём своём пути он вообще не встретил, да и стариков увидеть удалось не так уж много. В магазин прошли три старушки, да на собственной телеге проехал бывший бригадный водовоз.
«Неужели и это село постигнет участь моей деревни? – мелькнула у Воронова мысль. – Домов-то сколько пустых. И всё за одно лето».
Для того чтобы внимательнее рассмотреть когда-то вполне процветающее село, Михаил Андреевич сбросил газ и поехал чуть ли не с черепашьей скоростью, внимательно разглядывая каждое подворье.
Удивляться и делать неутешительные прогнозы на будущее села бывшему начальнику в прошлом многолюдного участка было отчего. Виднеющийся над заборами то тут, то там бурьян, заросшие стёжки к калиткам, а кое-где и вовсе забитые крест-накрест досками окна, любого, кто знал, какой была Рыньдинка два-три десятка лет назад, могло бы привести в угнетённое состояние. Упало настроение и у нашего героя.
Осень высветила, словно рентгеновский снимок,  весь негатив положения дел в сельском хозяйстве нынешней России. Летом, когда всё покрыто зеленью, бедственное положение села не так заметно, как  это оказалось теперь.
Воронов, бывая в Рыньдинке каждый месяц, конечно же, знал о бегстве жителей. Но чтобы оставлять благоустроенные дома даже на центральной улице… С окраин, где не было нормальных дорог и власть не удосужилась подвести газ, люди выезжали, но всё это делалось как-то тихо и незаметно. Теперь же появились заросшие стёжки и на центральной улице.
«Наверное, у сёл, городов и вообще у мест, где проживают люди, тоже есть предел возможного самосохранения. Мы ж выдержали коллективизацию, войну (Воронов имел в виду Рыньдинку и Вороново), пережили хрущёвскую неперспективность, а вот капиталистическую опухоль не сдюжили».

Подъехав к дому Стругих, Воронов, свернув на обочину, остановил трактор и, посмотрев по сторонам, выбрался из кабины. В это же время, вероятно, услышав гул, из калитки соседнего двора вышла женщина преклонного возраста, одетая в потрёпанный, вылинявший халат, и стала внимательно рассматривать приехавшего.
– Андреич, ты, што ли?! – громко спросила она.
– Я, я, Мироновна! – ответил Воронов.
– А я слышу, с улицы гудить, думала, што соседка с сыном приехала, а это, оказывается, ты на своём драндулете прикатил.
– Здравствуйте, Мироновна! – чуть ли не прокричал Михаил Андреевич, направляясь к бывшей знаменитости колхоза, лучшей телятнице. – Как твоё здоровье, как дочка, внуки? Как вы тут поживаете?
– Ах, Андреич, какой там живем. Мы даживаим.  Ты к Антонычу?
– Да вот заехал, а то давно не виделись.
– А ты его и не увидишь. Его ночью на «скорай» в бальницу атвязли. Вчера в магазин хадил, гаварил са мною, а нынча… Иго жана с сынам вутрам уехали к яму. Так што дома у их никаго нетути. Сами в бальнице, а малые в школе.
– Поня-тно.

С полчаса Михаил Андреевич разговаривал с Мироновной. За это время старушка во всех подробностях рассказала своему бывшему начальнику сельские новости и пожаловалась на недомогания, которые стали преследовать её последнее время.
– Старею, Андреич. Наверна, скора мне придится успакаиваться. Скока можна неба каптить. Уже два года, как идеть дивятай дисятак. Андреич, а ты, што, да сих пор кукуешь зли радника? Да ишшо пагаваривають, адин. Ты ж ишшо маладой. А ежели с табою случится тах-та, как  с Антонычем? Пирибирался б ты суды, к нам. Хат пустых у нас многа. Сваю там прадал ба, а  тут купил ба.
– Мироновна, да кто ж купит хату в моей деревне? Их у вас не покупают. А у нас хаты не хотят даже даром брать, – посетовал Воронов, вспомнив свой разговор с другом детства, Виктором Сергеевичем. – У вас тут хоть есть дорога и газ, а у меня ни того ни другого, – проговорил Михаил Андреевич и, вздохнув, посмотрел на часы… – О-о, Мироновна, наверное, я поеду к своему роднику. Загостевал я тут у вас. Спасибо за новости. Здоровья вам.

Не захотев ни с кем больше видеться, Воронов покинул Рыньдинку, ибо он знал, что при каждой встрече с кем бы то ни было, а в особенности со старшим поколением, собеседник либо напрямую, либо в виде намёка будет советовать Михаилу Андреевичу жениться и уехать из Вороново. Поэтому и убыл он из села почти скоропалительно, хотя ещё дома намечал повидаться кое с кем из селян.
Грустны и не слишком приятны были мысли нашего героя. А с чего было ему радоваться? Был один хороший друг и товарищ,  и тот угодил в больницу.
А тут ещё напасть, вот уже несколько ночей во сне его преследует смуглолицая незнакомка, а наяву ему даже не подыскивают, а назначают в жёны женщин, которые о нём, возможно, совсем и не думают, потому как тоже пережили на много лет период охов и сердечных вздохов. И теперь своё замужество с ним могут расценивать, как вешание на свою шею хомута.
Так думают предлагаемые друзьями и знакомыми Михаилу Андреевичу женщины или чуть по-другому, Воронов мог только догадываться. Однако и такая возможность давала ему повод для размышления о том, что быть обузой кому-нибудь или тем более стать поводом для насмешек и пересудов со стороны селян, у него нет никакого желания. Врос он в Вороново так крепко, что у него о переезде на новое место не возникают даже и мысли.
Да и как можно это сделать, если здесь он жил с женой долгие годы в мире и согласии, здесь  жили его предки, здесь их могилы. Не исключена возможность, что жена, родители, деды и прадеды до сих пор тенями появляются в своём дворе.
Не случайно ж Воронов частенько отчётливо слышит их голоса. Иногда вместе с их говором раздаются голоса других, незнакомых ему людей, ржанье лошадей и другие звуки, издавать которые сейчас просто некому. Поэтому и не думает наш герой о другой, более цивилизованной жизни. Тут всё родное и привычное, а на новом месте надо будет привыкать.

Задумавшись, Михаил Андреевич не заметил глубокой вымоины, которую он ранее каждый раз объезжал стороной, что стоило ему большой встряски, отчего он даже ударился головой о крышу кабины. Вскрикнув от боли, Воронов остановил трактор и, открыв дверь, сошёл на землю.
– Ниче-го себе, – удивился он, подойдя к вымоине. – Да в ней же можно и колёса оставить. И чего  это я здесь попёрся? Дорога ж рядом. Чего попёрся, чего попёрся. Ездить надо по дороге, а не напрямки, – сделал себе выговор Воронов.

Кто-то когда-то и где-то сказал, что случайностей не бывает. Так получилось и у Михаила Андреевича с этой злополучной вымоиной и встряской, во время которой он чуть не свернул себе шейный позвонок.
Осматривая канаву, Воронов вспомнил, что в далёкие годы, когда его трудовая помощь оказалась нужна вороновскому колхозу «Светлый путь», ему с одноклассниками пришлось во время летних каникул принимать участие в прокладке подземной линии телефонного кабеля, который должен был обеспечить устойчивую связь Вороново с центральной усадьбой сельского Совета, потому как старая линия, подвешенная на столбах ещё в довоенное время, пришла в полную негодность.
Конечно, участие школьников в прокладке кабеля хотя и сводилась к тому, что они лопатами засыпали образовавшуюся щель после прохода кабелеукладчика, но они всё равно были этим горды и именовали себя не иначе, как телефонистами.
И надо ж. Прошло столько лет, а память хорошо сохранила те дни. Михаил Андреевич, пользуясь случаем, решил осмотреть канаву более внимательно, для чего спустился в неё и, медленно продвигаясь по её днищу,  стал обследовать берега.
Выбрасывая из канавы сухие ветки и обрывая длинностебельную траву, свисающую с берегов, Воронов, на третьем шаге, в полуметре от поверхности, обнаружил обрывок четырехжильного кабеля, порванного, вероятно, водным потоком во время проливного дождя, прошедшего как раз когда Михаил Андреевич разговаривал со своим бывшим помощником по колхозным делам, а ныне покойным, Царство ему Небесное, Палиным Андреем Николаевичем.
– Всё нормально, всё нормально, – передразнил он одного из специалистов, прибывших по его вызову из районного узла связи. – Да они и не ходили здесь. Проехали на машине, и будь здоров, дед Миша. А я, вместо того чтобы проверить линию самому, купил по их совету мобильник, будь он неладен. Мне его, что ли, в задницу включать для зарядки?!
Чтобы не возвращаться ещё раз к этой злополучной канаве, Михаил Андреевич решил сразу же устранить обрыв. Освободив концы оборванного кабеля и зачистив ножом медные провода, новоявленный связист не сразу сообразил, как  и чем их соединить.
Во-первых, у Воронова с собой не было кабеля и изоляционной ленты, а во-вторых, четыре провода оказались в одинаковой светлой изоляции. И только приставив концы медных проводов друг к другу, он смог заметить некоторое расхождение  мест обрыва самих жил, чем и поспешил воспользоваться.
Пометив соединяемые концы, Воронов вернулся к трактору. Ему нужен был провод. Порывшись в ящике для инструментов и не найдя в нём ничего подходящего для ликвидации обрыва, Михаил Андреевич взял кусачки и вырезал кусок провода из электросистемы самого трактора.
– Ничего, Миша, сейчас день и фары на тракторе не нужны, – успокоил сам себя Воронов. – А ты не волнуйся, домой приедем, всё восстановим, как было, – это Михаил Андреевич пообещал уже трактору. – Не возвращаться ж мне назад, чтобы восстановить связь.
– Тут бы кабель спрятать в трубу, чтобы он не был оголён и не провисал, – размышлял вслух дед Миша. – А так снегу нагонит, а весной потоком воды опять порвёт. Ну это мы сделаем завтра, а пока провод подвяжем к толстой палке. Интересно, а связь-то будет или где-нибудь ещё есть разрывы? Надо будет медленно проехать по всей линии и осмотреть вот такие канавы.
Только во второй половине дня Воронов смог вернуться в свою усадьбу. Проехав на малом ходу до самой деревни и обследовав все канавы, Михаилу Андреевичу удалось обнаружить ещё один разрыв кабеля. Но это было сделано уже не потоком воды, а дикими кабанами, которые устроили себе тропу в низинную часть речной долины в одной из вымоин и нарушили при этом телефонную линию.
Обнаруженный обрыв Воронов не только ликвидировал, обрезав ещё один провод на тракторе, но и завалил канаву лозняком и ольховыми жердинами.

По приезде домой Михаил Андреевич осмотрел  хозяйство, успокоил блеющую козу, проверил наличие корма у пернатых  и погладил по голове повизгивающего Шарика, после чего, не выгружая из трактора провизию, Воронов заторопился в дом, чтобы проверить, удалось ли ему восстановить связь.
С учащённым сердцебиением Андреевич набрал номер  квартиры Стругих, надеясь, что жена Дмитрия Антоновича, Екатерина Павловна, теперь уж наверняка дома. Услышав продолжительные гудки, Андреевич замер в ожидании.
– Да, – раздался, наконец, долгожданный голос.
– Екатерина Павловна, вас тревожит Воронов.
– Михаил? – удивлённо переспросила Стругих.
– Да.
– Откуда вы звоните? Вы что, в Рыньдинке или на центральной усадьбе? С вами ж нет связи. Мой пытался дозвониться, но ничего не получилось.
– Нет, Екатерина Павловна. Я звоню вам из собственного дома. На линии было два обрыва, я их устранил и теперь вот хочу узнать, как там Дмитрий Антонович. А то я был в Рыньдинке, вас дома не оказалось, а Мироновна ничего толком не объяснила. Что с ним?
– Ах, Андреевич, – всхлипнула Екатерина Павловна. – Вчера вечером заболело в боку, ну, думали, успокоится. Это у него и раньше частенько бывало. Подавит, подавит да и перестанет. А тут получилось, что среди ночи пришлось вызывать «скорую». И как только привезли его в районную больницу, так сразу и на операционный стол. Аппендицит. Хорошо, что успели.
– И как он?
– Нормально. Лежит, хнычет, он последние два года планировал забор починить, да всё никак у него не выходило: то охота пропадала, то со временем не получалось. Три дня назад у него, как он сказал, всё срослось, но тут заболел бок. Ну ничего. Врач сказал, что у него заживёт быстро. Андреевич, вы простите меня, я уже собрала сумки и должна ехать к нему. За ним же нужен уход, а в больнице людей нет. Я посижу с ним ночь, а днём меня подменит сын, он сейчас в отпуске.
Пожелав оперированному скорейшего выздоровления, а самой хозяйке – терпения и здоровья, Михаил Андреевич попросил Екатерину Павловну передать больному привет и пообещал наведаться к нему в ближайшие два-три дня.

«Распальцованный»

Многие члены нашего человеческого сообщества осведомлены, кем являются данные особи рода людского, а иные и сами входят в названный подкласс, или, как там по Дарвину? Вид? Род, а может, для них существует ещё какая классификация. Ну Бог с ним, с этим определением. Главным для простого человека является то, как выглядит этот распальцованный и как его отличить от обычного человека.
Наиболее ярким и бросающимся в глаза отличием данной прослойки нашего общества от среднего статистического жителя является его шумное, а подчас и крикливое, с оттенком нервозности, довольно наглое поведение.
Распальцованный гомо всегда и везде старается показать своё превосходство над окружающими его людьми. Но в особенности это проявляется у тех, у кого появился вдруг лишний рубль, по сравнению с теми, кто живёт на одну зарплату или пенсию.
Этого рубля данной особи, конечно же, не хватит для покупки огромных размеров яхты или навороченного самолёта, а показать, что он приблизился к «денежным мешкам» на означенную денежную единицу, ой как хочется.
Вот и растопыривает означенный субъект пальцы на обеих руках, а в пору ношения летней обуви старается развести в стороны и пальцы на стопах ног.  И жаль, что у этих людей нет хвостов, хотя бы даже и вороньих, а то бы распальцованные и их держали веером, как это делает благородный павлин.
В особенности ж такое поведение ярко проявляется у некоторых жителей сёл и деревень, расположенных вдали от центральной сельской власти, именуемой ныне «администрацией сельских поселений», с её главами, то есть начальниками.
У нас ведь не курсируют друг за другом, как это принято в крупных городах, стражи порядка, как пешим ходом, так и на машинах различных марок отечественного и иностранного производства.
Поэтому некому у нас утихомиривать возомнивших себя властителями стариковских душ распальцованных местного розлива, которые могут в минуты своей возросшей до небес гордыни и самовозвеличивания пройтись в пьяном угаре по селу с дубиной, да ещё и в сопровождении огромной собаки, подчеркивая таким образом свою крутизну и никчемность, по их мнению, своих однопоселенцев (по-старому, односельчан). Для них главным является не уважение со стороны окружающих их людей, им нужно, чтобы их боялись, пусть даже это будут только старики и дети.
Вы, однако, Боже упаси, не подумайте, что я  имею в виду поселения,  места, предназначенные для ссылки осужденных на какие-то сроки. Нет. Это наши сёла так поименовала верховная власть, приодев свой очередной выкрутас в подобие узаконенного документа.
Одно успокаивает: наши места проживания хоть и именуют поселениями, однако колючей проволокой и вышками с надзирателями ещё не огородили, и мы пока имеем статус вольных людей. Вот только нас донимают иногда эти самые распальцованные. И если бы их в сёлах, простите, в сельских поселениях было кому поставить на место, так сказать, приструнить, у нас жизнь была бы вполне даже сносная.
Уважаемый читатель, своё, не слишком научное определение некоторых членов человеческого сообщества я дал, чтобы вы смогли сразу определить того, кто хамство и наглость ставит в общении превыше всего и для кого оскорбить и унизить человека – одно удовольствие, неотъемлемая черта поведения. Этим людям безразлично,  кто перед ними, пожилой человек или ребёнок. Им надо возвысить своё «Я» и показать, что они стали владельцами целого лишнего рубля.

Не знал и не ведал наш уважаемый Михаил Андреевич, житель деревни Вороново, что в один из дней второй половины октября ему придётся встретиться с особью рода людского, по всем признакам подпадающего под вышеизложенное мною определение.
Да и как он мог предполагать такую встречу, если за последние два года в его Тьмутаракань наведались несколько раз только рыньдинские пацаны с целью устроить фейерверк, подпалив для этой цели десяток вороновских заброшенных изб. Ещё навестил свои родные края Воронов-Кузьмичёв с сыном и внуком. Иногда, правда, по бывшей дороге в сезон охоты проедут без остановок, горланя песни, подвыпившие охотники на крутых джипах. А так здесь…
А давайте-ка я вам лучше про этот пренеприятнейший случай в жизни Михаила Андреевича расскажу более развёрнуто и со всеми мельчайшими подробностями. Согласны? Тогда слушайте.

Два дня после поездки в Рыньдинку наш герой затратил на ремонтно-восстановительные работы на линии телефонной связи. Он, как и планировал при временном соединении кабеля, теперь всё сделал более надёжно, чтобы провод не смогли повредить дикие кабаны и дождевые или вешние воды, несущие в своих потоках всякие коряги и уплотнённый при дневном таянии и ночном промораживании снег, а то и лёд.
Для сохранения кабеля в целости и сохранности Воронов уложил его через вымоины в металлические трубы, которые прочно закрепил на обоих берегах канав. Не забыл он и добавить в размоины лозняка и ольховых веток.
Ещё один день Михаил Андреевич затратил на поездку в районную больницу к Стругих Дмитрию Антоновичу, у которого пробыл достаточно много времени, за которое успел рассказать и про гостевание у него друга детства, и про подготовку к зиме. Попутно поведал ему и о восстановлении телефонной линии, что дало возможность приобщить себя к более устойчивой в его положении связи с цивилизацией.

И вот наступил очередной, вполне нормальный для осени день. Температура плюс семь градусов, тихо и ясно. Солнце, выбравшееся из-за дальнего бугра, медленно поднималось по светло-голубому небосводу, в лесу переругивались вороны, а в усадьбе нашего «робинзона» горланил петух и кудахтали куры. Рядом с усадьбой иногда блеяла коза, а на ручье давали о себе знать гуси.
Управившись по хозяйству и позавтракав, Михаил Андреевич весь день решил затратить на распиловку оставшихся стволов, для чего, облачившись в рабочую одежду и погрузив в трактор бензопилу, колун и лом, он забрался в кабину трактора.
– Ну что, милый, поехали! – выкрикнул Воронов и завёл двигатель.
Нарушив устоявшуюся тишину гулкой работой бензопилы «Урал», Михаил Андреевич с ловкостью профессионального лесоруба отрезал померные для топливника печи (плитки, грубки) чурбаны (чурбаки, чурки) и, откатывая каждый подальше от себя ногой, без передыха продолжал своё движение по стволу от верхушки к толстому комлю.
Управившись к полудню с двумя стволами, Воронов после короткого отдыха принялся за погрузку чурок в кузов трактора. Вот тут и нагрянули к нему с неожиданным визитом на самом навороченном джипе… распальцованные.
Подкатив к месту работы Воронова со стороны леса, машина, резко затормозив метрах в десяти от него, остановилась, и из неё тут же с проворством десантников спрыгнули на землю двое бритоголовых качков, одетых во всё тёмное. Один из них, самый рослый, был вооружён. Посмотрев по сторонам, «бугаи», так про себя назвал их Андреевич, вальяжным шагом направились в его сторону.
Следом за бритоголовыми из машины уже не десантировался, а плавно выплыл розовощёкий и довольно упитанный, хотя и с бритой головой, однако, по всем признакам, блондинистый, ниже среднего роста (в народе таких называют коротышками) мужчина трудно определяемого возраста.
– Дед, судя по следам, эти деревья ты притащил из леса. Так? – после покашливания, хрипловатым голосом спросил розовощёкий.
– Да-а. Мы всю жизнь очищали лес от повала, больных деревьев и сушняка, – ответил Воронов.
– А кто это мы? – растянув брезгливо губы, переспросил незнакомец.
– Мы? Жители нашей деревни, – пояснил блондинистому Михаил Андреевич. – И при царе, и при советской власти, и последние годы при нынешнем режиме.
– А вот с этого года, дед, всё будет по-другому. – Здесь теперь до скончания твоего века я Хозяин. И теперь, чтобы таскать из леса брёвна, тебе надо будет обращаться ко мне за разрешением. Эта болото, кстати, тоже, теперь, моё, – кивнул незнакомец в сторону речной долины. А для того, чтобы получить разрешение, вам надо будет платить, к примеру, вот за такое бревно… тысячу рублей. Теперь для тебя здесь будет платным всё. И лес, и вот этот луг, где пасётся твоя коза, и гуси тоже плавают в реке, которая теперь принадлежит мне. Усёк, дед?
– Я усёк, но не совсем. Мне неизвестно, кто вы и каковы ваши полномочия.
– Я… – Хозяин на некоторое время умолк, видимо, для того, чтобы подобрать нужные слова для объяснения, местному аборигену значимость своего статуса. – Я арендопользователь  вашей округи со всеми лесами и болотами. Понятно?
– Как не понять, – усмехнулся Воронов.  – Вы взяли на какой-то срок леса и пойму реки в аренду. Чего уж тут непонятного. Вот только брёвна, как вы выразились, я беру не воровским способом, а по разрешению лесничества, на что у меня имеется соответствующая бумага. В лесничество меня временно приняли на работу, но расплачиваются со мной не деньгами, а лесом. А по части вашей аренды, то, как нам объясняли на собрании охотников, вам сданы охотничьи угодья, а это значит, что к вам за разрешением надо обращаться охотникам, чтобы вы дали им возможность пострелять, как вы говорите, в ваших лесах и болотах. А вот что касается заготовки дров, тут уж, извините, мы, как и раньше, должны будем нести челобитную в лесничество, поэтому платить вам никто не будет. И моя коза, привязанная на бывшем огороде, траву ест тоже бесплатно, ввиду того, что земля населённых пунктов принадлежит сельскому поселению. Так что извините, господа, – Михаил Андреевич слегка поклонился и развёл в стороны руки. 
– Так. Этот вопрос, дед, мы оставим пока открытым, – недовольным голосом проговорил Хозяин и, посмотрев на самого рослого качка, стоявшего справа от него,  проговорил: – Скажешь Петровичу, пусть разберётся  в этом деле и доложит мне через пару дней. А тебе, дед, раз ты такой грамотный, у меня есть предложение. Места тут у вас дикие, и я хочу организовать здесь место для отдыха. Ну, чтобы можно было сюда приезжать иногда с друзьями на рыбалку, зимой на охоту, а то и просто расслабиться. У тебя дом большой и, я смотрю, благоустроенный. Имеются хозяйственные постройки, и всё это обнесено забором.
– И что? – поинтересовался Воронов.
– А то, дед. Я предлагаю твою родовую усадьбу превратить в зимовье. Построим хорошую баньку на берегу ручья, организуем тебе хорошую связь с миром, привезём и установим электрогенератор, чтобы, когда понадобится, был свет, поставим пару телевизоров и дадим тебе вездеход. В общем, превратим твой медвежий угол в цивилизованную базу отдыха для трудового люда, вроде меня. Ха-ха-ха! И ко всему этому назначим тебе ещё и хорошую зарплату, чтоб ты смог купить стоящую машину, а не ездил на этом вот тракторе. Как тебе моё предложение?
– А никак, – пожав плечами, ответил Воронов.
– Как так? – удивился Хозяин лесов и болот.
– А так. В своей жизни мне пришлось работать агрономом и начальником участка, в состав которого входили все земли вот этой самой округи, где мы с вами находимся. А вот лакеем и организатором выездных попоек работать не пришлось. И тем более я не буду превращать в вертеп свою усадьбу. Мы здесь жили тихо и мирно, и я хочу свою дорогу пройти, не нарушая покой моей жены, дедов и прадедов.
– Ну как знаешь. Моё дело – предложить, – недовольно пробурчал Хозяин и направился к машине.
Одновременно с ним пошёл и один из телохранителей, второй же, напротив, сделал шаг к Воронову.
– Старый сучок. Тебе Палыч дело предлагал. Ты бы в коньяках купался. У тебя б на каждую ночь была новая баба. И хата б твоя была цела, и сам бы жил, – прошипел здоровяк в самое лицо Воронову, а перед тем как удалиться, с силой толкнул его в грудь и, подняв оружие, похожее на пистолет, выстрелил у самого носа.
Ударившись спиной о борт кузова трактора, Воронов почувствовал, как по телу прошёл озноб, и его стало трясти. Не от страха трясло Андреевича, не от боли в спине и шее. Его трясло от злобы. От того, что в новой России, как её именуют гарант конституции и руководитель исполнительной власти, а вместе с ними и всё их окружение с ручными СМИ, стало возможным присваивать себе то, что на земле его деревни испокон веку принадлежало людям. Эта округа, с её полями, лесами и рекой, была кормилицей и защитницей всех здесь живущих. И вот...
Превозмогая боль, метнулся, было Воронов к кабине трактора, в которой лежало его полуавтоматическое  ружьё с пятью патронами, набитыми крупной картечью, да вовремя остановил себя, обуздал свой гнев. И брызнули слёзы из глаз, и затрясся он вновь, теперь уже не сдерживая себя.

Расстроил спокойную и отлаженную жизнь Михаила Андреевича появившийся распальцованный областного, или, как сейчас называют, регионального масштаба со своими, не знающими порядочности и сострадания к стороннему человеку оруженосцами. Всю вторую половину дня Воронов проходил по своей усадьбе, что называется, сам не свой.
– Как же так? – недоумевал Воронов. – Ещё вчера я мог обеспечивать себя на зиму дровами, пасти и заготавливать для козы корм, мои гуси могли свободно плавать в ручье, а теперь выходит, что всем и вся владеет этот пузырь. Почему всю округу передали ему в аренду без нашего ведома? Неужели нельзя было собрать в селе сход жителей, да без всяких там трендов, лотов и других капиталистических штучек, а простым человеческим языком рассказать нам об этой самой чёртовой аренде?
Сказать, мол, так и так, этот добрейший человек хочет преобразить ваши леса и пойму на европейский манер. Он очистит их от завалов и гнилья, проложит по всем направлениям асфальтовые или  булыжные дороги и тропинки, пройдёт по пойме реки земснарядом, чтобы после него появилось широкое и глубокое русло, но для этого он просит вас, уважаемые граждане, разрешить ему леса и пойму реки взять в аренду. Вы же от этого ничуть не пострадаете.
Ваши коровы и козы, как паслись на лугах, буграх и во всяких там ярах и колдобинах, так и будут разгуливать на просторах всей округи, за что вы не будете платить ни единой копейки. Ко всему этому он ещё и обеспечит работой всех в ней нуждающихся. Кроме всего перечисленного, вы все будете обеспечены топливом за счёт ежегодной плановой расчистки лесов.
Так нет. Всё молча, всё тихим сапом. А он ведь не будет производить посадок деревьев и кустарников для укрепления склонов, не будет очищать родники от ила и растительности. Так почему ж  тогда горожанину дозволено прибирать к рукам всё, чем пользовались селяне многие сотни лет, а нам, живущим на этой земле, нельзя? – изложив вслух длинный монолог, Михаил Андреевич чертыхнулся и, махнув рукой, ушёл в дом.

Четыре дня, вместо запланированных двух, с камнем на душе Андреевич распиливал оставшиеся стволы, убирал и складывал под навесом полученный топливный полуфабрикат. Не оставлять же на улице, в преддверии зимы под осеннем небом всё, что высохло за лето. Работал он медленно и с большой неохотой.
Однако, несмотря на хандру, Андреевич надумал ещё пару дней, как он выражается, покопаться в сарае и под навесом. Тут переложить, там перенести увесистые дубовые чурбаки, у глухой стены сарая, к примеру, решил отобрать сухие обрезки и поколоть их на мелкую щепу для растопки вместо газет.
Всё это, конечно, могло бы и претвориться в реальные дела, потому как Воронов человек дела, да только вслед за ломотой в костях, которая донимала нашего героя вот уже трое суток и фактически не давала ему работать в полную силу, на Вороново опустился осенний моросящий дождь. В сарае и под навесом, разумеется, за шею не капало, но Михаил Андреевич оставаться больше под крышей не захотел.
«Поколоть и перенести можно будет и позднее, – мысленно решил он и, отложив топор, пошёл за козой Белкой, чтобы перевести её в загон под навес, где для неё уже было припасено сено и ветки лозняка. – Пройдёт дождь, тогда можно будет и покопаться, а пока сделаем передышку».


НЕОЖИДАННЫЕ НОВОСТИ

Два дня и две ночи, то переставая, то вновь пускаясь, моросил мелкий и нудный дождь. Под утро ж третьего дня погода вдруг резко изменилась, налетел  порывистый, похожий временами на ураган восточный ветер, который за короткое время вначале разорвал нависшую над землёй тучу на мелкие рваные хлопья, а потом и вовсе, разбрасывая их по сторонам за линию горизонта, очистил весь небосвод, после чего принялся  наводить порядок на взмокшей земле. 

Михаил Андреевич в это утро проснулся раньше обычного потому, что слышимые порывы ветра, возникший гул в трубе, скрип калиток, всевозможные хлопанья и глухие удары во дворе и на крыше дома дали ему понять, что погода меняется, и пока неизвестно, в какую сторону. 
По-быстрому встав и одевшись, он вышел во двор, чтобы определиться с планами на день, а заодно и выпустить кур, прикрыть в вольере Шарика и успокоить козу Белку, которая ночью на каждый шумный порыв ветра отзывалась жалобным блеяньем.
Заглянув во все уголки  хозяйства и обеспечив кормом живность, Воронов пришёл к выводу, что при ветреной и сырой погоде лучше просто побыть в доме. А в связи с тем, что работ в комнатном уюте особых не было, он решил посвятить день простому и вполне доступному каждому человеку отдыху – лежанию на диване. Он хоть и редко прибегал к такому времяпровождению, но неожиданный наезд распальцованных, затратная в физическом отношении работа в последние дни и прошедший дождь вынудили нашего неутомимого хозяина внести коррективы в прежние планы.
Остановившись на крыльце хозяйственного блока, Михаил Андреевич ещё раз окинул взглядом двор и, развернувшись, скрылся за дверью летней кухни, в которой он по-прежнему готовил себе и «братьям меньшим» завтраки, обеды и ужины, коротал свободные минуты и вообще проводил здесь большую часть дневного времени. А так как помещение кухни было объёмным, то места в нём хватало и для работы, и для кратковременного дневного отдыха.

Пока Воронов приводил себя в порядок и готовил завтрак, на восточной стороне небосвода в положенное  для осеннего утра время взошло красноватое солнце, ветер ещё более усилился, а в воздухе появилась сухость. Со стороны леса донеслись тревожные крики воронья, куры, выбежавшие из курятника, попав под порывы ветра, стали метаться по двору, пока одни во главе с петухом не нашли затишное место под навесом, другие, развернувшись, дали дёру назад в курятник.
Две ж самые то ли смелые, то ли непонятливые, распушив хвосты и расправив крылья, подгоняемые порывами ветра, метались по двору из стороны в сторону, пока из-под навеса не раздалось недовольное петушиное «ко-кой-ко-ко».
Услышав окрик своего генерала, куры, прижав крылья, стремглав бросились под его опеку. Ветер же, подняв во дворе мелкий мусор, закружил его в своём вихревом танце, перемахнул через забор и, пошумев в кронах яблоневого сада, удалился к ольховникам, разбрасывая по сторонам ветки, сухую траву и снятую им с деревьев листву.
Освободившись от кухонных дел, Михаил Андреевич, выйдя во двор, направился вначале под навес, который защищал от дождей большой запас (зимы на две) как не тронутых топором толстых чурбаков, так и колотых поленьев, готовых к их прямому использованию в виде топлива.
Наполнив дровами находившееся тут же плетённое из мелких лозовых прутьев лукошко, Воронов, поднял его и, подгоняемый ветром,  заторопился в дом. Для более уютного отдыха им было принято решение протопить с утра, хотя обычно до наступления заморозков он это делал только в вечернее время.

Запах и тепло от сгорающих в печи дубовых дров, распространяясь по комнатам, сделали их более уютными. Но быстрее всего это произошло в самой маленькой комнате, с девятью квадратными метрами пола, потому что в ней одной из четырёх стен являлась стена самого дымохода (в селе такие стены называют к;манем), с большой духовкой, изготовленной в бригадной кузнице из толстого листа металла ещё в годы работы Воронова начальником участка. А чтобы металл этой духовки быстро не прогорел (обычно на одной из её стенок дыра появляется после трёх-пяти отопительных сезонов), печник её расположил так, чтобы она не находилось в открытом пламени.
– Андреевич, – сказал печник в день, когда надо было уже устанавливать духовку, – давай я тебе её положу в таком месте, что она у тебя будет в целости всю твою жизнь. Хлеба, конечно, хозяйка в ней не испечёт, но тепла она будет давать много.
Приняв совет печника, Михаил Андреевич и его жена часто потом вспоминали его добрым словом. Для  выпечки ж хлеба у Вороновых имелась в летней кухне русская печь, в которой хозяйка часто выпекала душистые, с хорошим вкусом хлеба и всякую кондитерскую мелочь. Но это бывало большей частью перед праздниками. Сам же Воронов растапливает печь в основном в зимнюю непогоду, когда не может пробиться на тракторе через снежные заносы в село.
Комната, которую после смерти жены облюбовал для своего постоянного пребывания Михаил Андреевич, помимо того, что была самой тёплой, она ещё и отличалась от остальных тем, что в её окно всегда заглядывали первые лучи восходящего солнца, а в летнее время, в особенности в жаркую пору, здесь сохранялась прохлада.
Но самым важным достоинством комнаты Михаил Андреевич считал её оздоровительный эффект. Только в этой комнате после ночного сна или дневного отдыха он никогда не ощущал болей в спине, а если с таковыми он появлялся в ней, то после непродолжительного отдыха боли заметно стихали. Помимо всего перечисленного, в данной комнате Воронов не ощущал тягостного состояния, которое является постоянной спутницей одиноких людей.

Растопив печь, Воронов, прежде чем опуститься в кресло у окна в своей комнате, решил ещё раз просмотреть газеты, купленные им ещё во время поездки в город  с другом детства. Можно было бы, конечно, послушать и радио, тем более что это стало возможным после замены батареек, но Михаил Андреевич отдых всегда предпочитал без всякого шума. Да и не только отдых, но и во время нахождения его за обеденным столом, независимо от того, завтрак это был или обед и даже ужин, он предпочитал тишину.
В былые годы у него с женой по этому поводу происходили даже молчаливые споры. Она не могла управляться с кухонными делами без радиопередач, а Михаил Андреевич не мог их слушать. Результат – жена приёмник включала, он же, перед тем как сеть за стол, выключал, а иногда, чтобы не делать этого, заталкивал в уши вату, которая всегда имелась в его карманах. 

Добавив в печку немного дров и прихватив с журнального столика в зале газеты, Михаил Андреевич  направился в свою комнату.
Однако отдых в кресле и повторное, а для некоторых материалов уже и неизвестно какое по счёту чтение остались для Воронова неисполненным желанием, ввиду того, что со двора донеслось вначале злобное рычанье его стража, а потом Шарик и вовсе залился громким и надрывным лаем, что означало появление вблизи усадьбы сторонних или стороннего человека.
Михаил Андреевич подошёл к окну и, открыв форточку, стал прислушиваться, стараясь уловить хоть какие-нибудь посторонние звуки, не свойственные для его диковатого уголка. Однако с улицы доносился только шум ветра да лай Шарика.
 «Неужели они? – мелькнула у Воронова мысль, и в его памяти на какой-то миг отчётливо возникла, словно кадры из боевика, встреча с Хозяином и его оруженосцами. – Пришли пешком, чтобы не оставлять следов?  Ну что ж, значит, тому и быть».
 Бросив газеты в кресло, Михаил Андреевич шагнул в угол, в котором стояло незачехлённое ружьё.
– Захотелось поиграть в войнушку? Поиграем, но только по-серьёзному.

Из дома Воронов вышел не через парадную дверь и не на хозяйский двор, жена называла его ещё и парадным, а через дверь, ведущую на хозяйственный двор, который теперь уже сам хозяин именовал не иначе, как куриным. Этот выход Михаил Андреевич устроил по просьбе его молодой жены на первом же году их совместной жизни.
– Миша, ты прости меня, что я лезу со своими советами в твоё мужское дело, – проговорила Лидия в один из вечеров, когда они засиделись за вечерним чаем.
– Слушаю, – ответил тогда Михаил молодой жене, отмечая про себя её тактичность и довольно дипломатичный подход к решению нужного ей вопроса.
– Ты считал, сколько раз нам в течение дня приходится из дома ходить в хозяйственный двор.
– Да нет, – признался он.
– Много. И в основном туда-сюда бегаю я. То за дровами, то надо принести воды, в погреб, сарай… в общем, тебе понятно.
– И?
– Что «и»?
– Твоё предложение?
– У нас на крыльце есть маленькая кладовочка, в которой хранится… короче, без того, что там лежит, Миша, мы можем обойтись. Давай мы вместо этой кладовки сделаем второй выход, но уже в хозяйственный двор, чтобы не кружить по двору.
– А что. Эта идея вовсе и не плохая, – согласился Михаил Андреевич, а спустя две недели они уже в куриный двор выходили напрямую, чему была особенно рада  Лидия.
И если раньше, после того как был обустроен выход в хоздвор, Воронов особо и не задумывался, какая от него польза, большая или малая, то на этот раз, после «наезда» распальцованных, он с благодарностью вспомнил предложение Лидии потому, что этот выход сейчас  оказался как раз кстати.

Проверив ружьё, Воронов, пользуясь тем, что с высокого крыльца, благодаря отсутствию соседских строений, можно увидеть всю бывшую улицу,  отодвинул на окне занавеску и посмотрел поверх забора.
Пустынные бывшие огороды с одиноко стоящими, покосившимися под гнётом времени межевыми столбами, теряющие листья яблони, остовы изб и сараев в окружении зарослей сирени, кустов рябины и всё ещё зелёной крапивы… и ни одной живой души – вот что  предстало перед взором вороновского робинзона.
«И почему Шарик шум поднял? – подумалось Воронову. – А может, на него действует перемена погоды? Ветер, сырость. Да мало ли что».
Однако Шарик не ошибался. Когда Андреевич открыл дверь, чтобы прикрикнуть на своего охранника, из самой ближней к его усадьбе впадины, натруженно урча, выполз довольно потрёпанный УАЗик.
– А это ещё кого несёт? – удивился Воронов. – Неужто пожаловал сам Тарасович? Не дождался от меня вестей и решил по своей инициативе избавиться от машины, а я про неё и забыл. Хм, – хмыкнул Андреевич и, не выпуская ружья из рук, направился к парадной части крыльца, чтобы встретить гостя у самой калитки.

С проржавевшими до дыр крыльями, заляпанный грязью, что называется, с ног до головы, – виноват, от самых колёс и до верха посеревшего и провисшего от времени брезентового тента, – оглушительно стрельнув выхлопной трубой пару раз, УАЗ остановился на середине поросшей разнотравьем дороги.
Открылась дверь, и на землю ступил человек в форме российской ми… – простите, полиции, – в котором Михаил Андреевич, хотя и с трудом, узнал Огородникова Валентина Яковлевича, работавшего в их хозяйстве в середине, как сейчас говорят, лихих девяностых.
В их колхоз Валентин Яковлевич попал после окончания инженерного факультета сельскохозяйственного института. Работать он начал инженером-механиком, но вскоре преуспел в своём усердии и был назначен главным инженером.
Когда же колхоз преобразовали в СПК (сельскохозяйственный производственный кооператив), а его касса оскудела настолько, что денег не имелось не то что на приобретение новой техники, но и для восстановления старой, вот в это время Огородников  и выехал из хозяйства в неизвестном направлении. А сейчас он, в форме государева слуги, оставив машину, направился в сторону Воронова.
– Валентин Яковлевич?! – всё ещё сомневаясь в надёжности своей памяти, спросил Андреевич и, прислонив к забору ружьё, шагнул навстречу приехавшему.
– Я, я, Михаил Андреевич. Вы не ошиблись, – улыбаясь, проговорил Огородников. – Да как же вы здесь только живёте, в краю нехоженых дорог? Я на УАЗе еле пробился. Да ещё и один. Михаил Андреевич, да за какие же проступки вас Бог наказал?
– А вас-то по какой причине  сюда занесло? – подавая руку, спросил в свою очередь Воронов. – Я здесь вашего брата не видел уже лет пять. Здравствуйте…
– Заместитель начальника районного отдела внутренних дел, майор Огородников, – прервав Михаила Андреевича, представился по всей полагающейся форме неожиданный гость. – Вот, заступив в новую должность, знакомлюсь с населёнными пунктами района.  Здравствуйте, Михаил Андреевич. Здравствуйте.
– Валентин Яковлевич, уж коль вы забрались в мой медвежий угол с мирными намерениями, то я приглашаю вас в гости, если, конечно, это не противоречит уставу вашей организации, – предложил Воронов гостю. – Пойдёмте.

После ознакомительного осмотра дома и двора хозяин предложил Огородникову продолжить беседу за обеденным столом в летней кухне. А для того чтобы разговор шёл более непринуждённо, Воронов, с согласия  бывшего главного инженера колхоза, организовал что-то наподобие позднего завтрака и раннего обеда.
– Валентин Яковлевич, вы как… ну, по части согрева? В общем, выпить. Будете что?
– Нет, Михаил Андреевич. По части, как вы сказали, согрева я ничего не буду. Мне ещё надо побывать в другом конце района, а в семнадцать ноль-ноль у нас совещание в райотделе. Так что вы уж сами.
– А-а, – протянул Воронов. – Ну, если так, то в связи с тем, что я спиртное не употребляю, давайте налегать на еду без катализатора аппетита.
– Михаил Андреевич, вы были неплохим начальником участка…
– Да-а, – прервав собеседника, согласился Воронов. – Мы несколько раз занимали в районе первое место по показателям в растениеводстве, да и в животноводстве были не на последних местах.
– А как же получилось, что передовой организатор сельхозпроизводства оказался в такой дыре, можно сказать, на краю цивилизации. Дороги нет. Света нет. Да и вообще ничего и никого нет. Ко всему этому ещё и один как перст.
– Да так вот получилось. Кто ж думал, что из Воронова люди разбегутся за каких-то десять лет. Да и не только из нашей деревни. Рыньдинка ведь тоже умирает. А там и газ имеется, и свет, и дорога асфальтированная. Видно, судьба. Валентин Яковлевич, со мной всё понятно. Вначале я по-детски любил свои места, потом прирос ко всему, а к старости просто не сориентировался, а может, не захотел этого сделать. Теперь же мне поздно что-то менять, да я и не хочу. Вот вы-то как оказались на совершенно другой жизненной дороге? Главный инженер и…
– Главный инженер, говорите? Да я в этой должности и проработал-то всего полтора года. Вы ж помните те времена. Был громадный колхоз. Одной пашни  восемь тысяч гектаров. Тракторов сто пятнадцать единиц, автопарк насчитывал полсотни машин… И вдруг всё рухнуло. Я не смог пережить этот развал.
После того как я уволился, мы женой переехали вначале к моим родителям, они в пятнадцати километрах отсюда.  За полгода, которые мы у них прожили, я не смог найти стоящей работы, и мы перебрались к её родителям в Воронежскую область. Отец жены в то время имел милицейский чин подполковника и работал заместителем начальника РОВД. Помыкавшись на новом месте жительства и ничего не найдя путного, я поступил в школу милиции, дослужился до майора и вот теперь… как видите, оказался здесь.
– А что ж так? Там получить майора и переехать сюда. А может, стоило продолжать работу там? Здесь чужие люди, а в вашей организации…
– Дело в том, Михаил Андреевич, что у меня умерла мать, а отца не стало ещё десять лет назад.
– Простите, не знал.
– Да ничего. Все мы смертны. Так вот, после смерти матери в селе остался хороший дом и пятьдесят соток огорода. Я взял отпуск и приехал сюда для, так сказать, рекогносцировки. Пока я осматривался, в районном отделе внутренних дел поменялось руководство. Начальником назначили моего хорошего друга, а он в свою очередь предложил  мне должность своего заместителя. Вот так я и оказался в вашем, а теперь и моём районе. А сейчас, Михаил Андреевич, у меня имеется к вам один, так сказать, очень серьёзный вопрос.
– Да. Слушаю, – улыбнулся Воронов, думая, что Огородников продолжит интересоваться его бытием в столь глухом краю.
– Вам фамилия Хрулёв знакома?
– Хрулёв? Такой фамилии я не слышал.
– Не слышали? Да он же взял ваши леса и пойму реки в аренду.
– А-а, этот красномордый с растопыренными пальцами? С арендатором мне довелось познакомиться.
– А подробнее можно?
– Валентин Яковлевич, вы, значит, ко мне приехали по его указанию или как там у вас? – в сердцах проговорил Михаил Андреевич. – Хотите поподробнее. Я не только расскажу поподробнее, но и покажу, – встав со стула и повернувшись к участковому спиной, Воронов расстегнул брючной ремень и поднял рубашку. – Посмотрите на мою спину. Что вы видите?
– Синюшную букву «т» на всю спину, – ответил майор. – Где это вас угараздило?
– Буква «т», говорите? И на всю спину?
– Да.
– Таким вот манером, Валентин Яковлевич, мы знакомились с вашим Хрулёвым, – зло проговорил Воронов и, заправив рубашку, сел на своё прежнее место. – А теперь слушайте подробное изложение нашей первой встречи, как и отчего на моей спине оказалась одна из букв русского алфавита.

С полчаса Михаил Андреевич во всех подробностях рассказывал майору о визите в его глухомань арендатора со своими бугаями и о том, что хотелось Хрулёву устроить в  доме Воронова.
– Ему, видите ли, нужен бордель на свежем воздухе и чтобы я у него был на побегушках! – чуть ли не прокричал Воронов, заканчивая свой рассказ. – И это в моём доме, в доме, в котором мы прожили с женой, не произнеся ни одного бранного слова, прожили тихо и спокойно. Да что же это творится в стране?! Валентин Яковлевич, объясните мне, ну почему у нас?..
– Михаил Андреевич, успокойтесь. По крайней мере, к тому, что сейчас творится в стране, мы с вами не причастны. И не обижайтесь за мои вопросы. Дело в том, что Хрулёва и его охрану вчера расстреляли. Трое скончались на месте у костра. Спасти удалось одного водителя. По этому случаю ведётся расследование.
– И где это произошло?
– В лесу.
– В нашем?
– Нет. У него, кроме ваших лесов, в аренде были и другие. Расстреляли его у вашего соседа.
– И вы думаете…
– Михаил Андреевич, не надо кипятиться и делать поспешные выводы. У вас помимо ружья, имеется ещё какое оружие?
– Нет.
– Ну вот, видите. А их расстреляли из охотничьего карабина. Так что, Андреевич, успокойтесь. Бордель с баней на берегу ручья делать некому и не для кого. Ну, мне надо отбывать. Задержался я тут у вас. Спасибо за обед. А ружьё, хозяин, надо б хранить в сейфе, а не в углу, – посоветовал, выходя из-за стола, майор.
– В сейфе? – усмехнулся Воронов. – А как же с растопыренными пальцами? Приехали с оружием, да ещё и стреляют перед самым носом. И потом. Валентин Яковлевич, да если бы у меня были дети, я бы его и вообще не имел. Один я тут. Мне без ружья нельзя.

Подойдя  к калитке, Воронов поинтересовался у Огородникова, почему у него такая машина.
– А-а, – засмеялся майор. – Это не моя. Я приехал в Рыньдинку с участковым. Он остался разбираться по поводу ночного происшествия. Собутыльники порезали друг друга ножом, а  мне захотелось встретиться с вами и прояснить обстановку по делу Хрулёва. Его водитель называл вас и сказал, что хозяин остался вами недоволен.   На «Ладе» ж сюда проехать нельзя, поэтому я попросил этот УАЗ у вашего бывшего  бригадира по  технике. Савельевич, кстати, привет передавал и просил узнать, почему к вам нельзя дозвониться. Он даже хотел приехать со мною, да только ноги его, как он сказал, стали донимать. Не слушаются. Ну всё, Михаил Андреевич. Да, было забыл. К вам может наведаться ещё и следователь, если у них появятся какие нестыковки. Если что, звоните. Ах да, нет связи.
– Нет-нет. Валентин Яковлевич. Связь я наладил. Всего вам хорошего. А Савельевичу я позвоню сам.

Провожая взглядом УАЗ, Воронов размышлял над превратностями человеческой судьбы. Взять хотя бы, к примеру, того же Хрулёва.
Поднявшись на довольно высокую ступеньку чиновничьей лестницы и став собственником обширных охотничьих территорий, думал ли он, что в один из осенних дней его отстрелят на арендуемой им земле, как какую-нибудь лесную живность? Наверное, не думал. Если бы у него были об этом хоть какие-то мысли, он бы не приезжал к Воронову с целью превращения его усадьбы в круглогодичный вертеп. 

 
НЕБЕСНЫЕ ХЛЯБИ

Осень есть осень, и в особенности её непредсказуемый на погодные «подарки» серединный октябрь.
Проводив Огородникова, Воронов по ломоте в плечах и изменению влажности воздуха предположил, что погода должна вот-вот измениться в сторону ухудшения.  В том, что это произойдёт в ближайшие часы, он был настолько уверен, что решил пополнить в доме запас дров для вечернего отопления, наполнить водой три бидона и открыть для козы дверь в сарай, чтобы она смогла самостоятельно укрыться от ненастья. Предположение Михаила Андреевича подтверждали и появившиеся в небе тучи, и смена направления ветра.

«Да. Видно, сухой сезон закончился, – сделал он заключение. – А сколько можно. Август был сухим, в сентябре перепало два дождя, а три слезливых октябрьских дня можно в расчёт и вовсе не брать».

Обедал Воронов уже под аккомпанемент припустившего дождя, который сразу же после первых редких и крупных капель хлынул сплошным потоком.
Отложив ложку, Андреевич накинул на плечи куртку и вышел из летней кухни. Пройдя под навесом до забора, отделяющего хозяйский двор от куриного, он поднялся на толстый чурбан, чтобы посмотреть, что же творится на территории, подведомственной Шарику, петуху со своим гаремом и козе Белке. И успели ли все они спрятаться от ливневого дождя. Двор был пуст. И лишь вода, пенясь, сплошным мутным потоком неслась по уклону, смывая со двора мусор, нанесённый ветром.
В момент, когда хозяин усадьбы надумал вернуться в кухню и продолжить обед, до его слуха донеслось жалобное «мя-ау». Посмотрев в сторону, откуда доносился  «SOS», Воронов увидел под навесом на уложенных дровах кота. Василий, переминаясь с лапы на лапу и встряхивая головой, по-видимому, просил о помощи.
– Василий! – окликнул кота Андреевич. – Я к тебе по такому дождю не пойду. Ты либо пересиди под навесом, либо бегом ко мне.
Кот, всегда спокойно реагирующий на проходящие дожди, на этот раз почему-то  повёл себя не вполне благоразумно. Вместо того чтобы отсидеться в сухом месте, Василий, выждав ослабление ливня, выпрыгнул из-под навеса прямо в водный поток и в несколько прыжков оказался перед самым носом Андреевича.
– Василий, ты что, сдурел?!
– Мя-ау, – ответил кот и, запрыгнув к хозяину на плечо, стал мурлыкать ему в самое ухо, не забывая при этом трясти попеременно лапами, сбрасывая с них чуть ли не фонтаны водяных брызг.
– Васи-ли-ий! У меня же голова уже совсем мокрая, – смеясь, проговорил Воронов. – Ты же как мочалка. Пошли в кухню. Пошли.
Конечно же, сказанное Андреевичем «пошли» ещё не значило, что и Василий будет бежать на своих четырёх лапах впереди хозяина. Для кота это слова означало другое. Когда Воронов развернулся, чтобы идти в кухню, кот сместился с плеча на спину и, уцепившись за куртку когтями, превратился как бы в рюкзак.
Использовать своего хозяина в качестве носильщика его кошачьего величества Василию пришлось ещё в далёком  детстве. Первый раз это случилось по подсказке самого хозяина в период таяния снега, когда во дворе стояли большие лужи воды. Ходить по ним можно было разве что в высоких резиновых сапогах, которых кошки (кроме сказочного кота), как нам известно,  не имеют.
Пристроившись на крыльце, Василий вначале внимательно наблюдал за хозяином, который выбрасывал со двора снег. После ж того как его главный кормилец скрылся за углом хозблока, Василий попробовал проследовать за ним, но на его пути оказалась целое море воды. Что оставалось делать котёнку? Подавать сигнал бедствия. И он призывно стал мяукать. Появившийся хозяин не взял его тогда на руки, он развернулся и присев на корточки, скомандовал: – Прыгай на спину. – И Василий прыгнул.
Вот с того дня и катается на хозяйской спине бывший котёнок, а теперь огромный котяра, как только подвернётся для него удобный случай. И делает он это большей частью без приглашения хозяина, лишь бы перед его глазами оказалась широкая спина. И не важно, её обладатель работает или сидит на стуле. Главным для Васяки теперь является возможность повисеть рюкзаком и «поточить» когти.
Из-за своего пристрастия грозе мышей частенько достаётся хворостиной. Одно дело – стать «рюкзаком», когда хозяин одет в зимнюю куртку, другое – когда это происходит летом и когти Василия сквозь тонкий материал рубашки впиваются в саму хозяйскую спину.
Воронов, после того как перешёл, а вернее, перебежал в дом с котом на спине и обосновался для послеобеденного отдыха в своей комнате, уже и газеты все пересмотрел, и успел даже немного вздремнуть, а дождь всё никак не мог, а может, и не думал не то что остановиться совсем, но даже и чуть передохнуть.
Выглянув в окно, Михаил Андреевич, однако, заметил некоторое изменение на небесном своде. Если час назад над землёй от горизонта до горизонта гуляли бесчисленные стада свинцовоподобных туч, то теперь небо превращалось в огромный сероватый купол с редкими, не слишком глубокими просветами и без контрастных очертаний тёмных пятен.
«Наверное, обложит», – сделал вывод Воронов.
И действительно, близко к сумеркам небо превратилось в однообразную серую массу, из которой беспрерывно теперь уже моросил дождь.
В связи с тем что обедать Воронову фактически пришлось два раза, а физически в течение дня он не работал, то ужинать ему особо и не хотелось.
Прикинув мысленно, чем можно будет перекусить, чтобы не перегружать желудок, Андреевич, перед тем как уйти в летную кухню, решил  спросить и у кота Василия, соизволит ли он следовать за ним или останется в доме, чтобы отужинать в более обустроенных апартаментах.
– Василий! – окликнул хозяин кота.
– Мя, – коротко отозвался тот.
– Я иду в кухню. Слезай с дивана.  Пошли ужинать, – хоть и не слишком любезно, но довольно доступно пригласил Воронов своего любимца на вечерний чай. – Васи-ли-ий. Сюда еду нести не буду.
Кот, прежде чем встать, поднял голову и, зажмурив глаза, зевнул так, как будто хотел вывернуться наизнанку, а потом уже, не проявляя особого желания, встал. Не сходя с места, Василий выгул спину и,  как бы делая одолжение хозяину, спрыгнул с дивана. Будучи уже на полу, он, переступив передними лапами, вытянулся и, прогибая спину, издал протяжный звук, похожий на «у-о-ой».
– Понятно, Василий, – засмеялся Андреевич. – Обленился ты у меня за последнее время. Пойдём быстрее, а то во дворе уже темнеет.

      Осенняя промозглая темень укутала Вороново так быстро, что Андреевич даже не успел закончить ужин. Оно и понятно. При солнечном дне  светлого времени больше, чем вот в такую погоду, когда всю округу заволокло моросящей серостью, которая, минуя вечерние сумерки, сразу же превратилась в непроглядную тьму.
– Ну и ну, – проговорил Воронов, выглядывая через окно  во двор. – А у нас с тобой, Василий, куры, гуси и Белка не закрыты, а Шарику ещё не приготовлен ужин. Подзасиделись мы с тобой, милок. Придётся теперь всё это делать в потёмках, – проговорил Андреевич и, глубоко вздохнув, вспомнил не так уж и давнее время:
– Хорошая у нас, Василий, раньше жизнь была. Лампу на столбе включишь, и во дворе как днём. Да и вообще… захотел, смотри телевизор, надо курам и корове смолоть – пожалуйста, напилить дров или какую доску обрезать – включай  циркулярку. Воду из колодца качали насосом. Другим насосом поливали капусту и помидоры. А теперь, Василий, ничего этого сделать нельзя. И всё из-за того, что какому-то дураку захотелось обрезать провода. Мы бы с тобой их могли купить, да только снимут же опять.
За разговорами с котом, а скорее размышляя вслух, Андреевич не только поужинал, но и приготовил еду для Шарика и, накинув на плечи брезентовый плащ, пошёл в хозяйственный двор, освещая дорогу электрическим фонарём.

Тьмущая ночь и никем, и ничем не нарушаемая вязкая тишина распластались над лесом и речной поймой, над вороновским кладбищем, пустынными огородами, давно поросшими дикими травами, и домом у родника, в котором Михаил Андреевич вот уже часа три не может уснуть, после того как, поделав все нужные ему и его хозяйству дела, забрался в свою кровать.
Переворачиваясь с боку на бок и слегка кряхтя и постанывая, Воронов, однако, особо от этого и не переживал, а даже был рад, что хоть один вечер можно полежать и, мысленно переходя из одного года или какого-то запомнившегося эпизода к другому, вновь пройтись по дорогам и тропинкам, а порою и по едва заметным стёжкам своей жизни. И тем более сейчас, когда остался в единственном лице в когда-то шумной и многолюдной деревне, когда за окном непроглядная и дождливая ночь.

Во дворе раздалось негромкое рычанье Шарика, на которое Воронов никак не отреагировал, ибо знал, что его сторож учуял кабанов, спустившихся из леса в пойменные камыши.
Приблизительно через полчаса кобель точно так оповестит хозяина о следовании в пойму стада диких коз, но уже по другую сторону усадьбы. Близко к рассвету и кабаны, и козы проследуют своими тропами назад, под защиту леса.
Устроившись поудобнее на левом боку, Воронов мысленно стал перелистывать страницы прожитого, переходя от одного эпизода к другому, и начал он это делать с самого что ни на есть начала своего пути, с тех дней, которые остались в его памяти.
…Вот пасмурный весенний день, и он, тогда ещё совсем ребёнок, поддёргивая после каждого шага сшитые бабушкой из рукавов изношенной телогрейки бурки, бежит под проливным дождём домой. А вот…
 Он не может взойти на крутой косогор, и его на вершину выносит на руках какой-то мужик. И опять же этот случай произошёл в пасмурную и дождливую погоду. Или ещё…
После окончания начальной школы в своей деревне для продолжения учёбы надо было уже ходить либо в Рыньдинку, где в ту пору была семилетняя школа, либо на центральную усадьбу сельского Совета. Здесь уже можно было получить и среднее образование, но для этого, во-первых, нужна была хорошая обувь и одежда.
Ходить же каждый день туда-сюда по шесть километров в чём попало не будешь, да и не каждый подросток сможет эти километры осилить, особенно в осенне-зимнюю непогоду. В Рыньдинке хоть и была семилетняя школа, зато до неё было всего два километра. Хотя… и это расстояние иногда может оказаться очень даже труднопреодолимым.
…В один из осенних дней холодный дождь вперемежку со снегом застал ребят на полпути в школу. Им бы отсидеться где-нибудь в затишном месте, переждать бы до той поры, пока немного стихнет небесное светопреставление, да где в открытом поле найдёшь укромное место. Были бы скирды соломы…
Накинув на голову и плечи полотняные мешки, благо, что матери им, что называется, впихнули в сумки эти незатейливые «дождевики», ребята вместо того, чтобы, хоть и промокшими, вернуться домой, продолжили свой путь в Рыньдинку.
Вымокших до самой последней нитки («дождевики» не спасли) школьников обогревали и обсушивали тогда в самой тёплой комнате, в связи с чем им на уроках быть не довелось. Домой ребят привёз во второй половине дня на школьной лошади завхоз дядя Коля.
После случившейся «бани» двое друзей Миши заболели, а оправившись, в школу больше не пошли. Ещё один одноклассник бросил учёбу в середине января после обморожения ступней ног, из-за отсутствия тёплой обуви и одежды.

– Фу ты, Господи, – возмутился Андреевич. – Ну и воспоминания. Как будто хорошего ничего не было.
И только он произнёс эти слова, как в памяти сразу же возникло их знакомство с Лидией, которую он до этого почти и не знал. Почему «почти»? Да потому что после окончания семилетней школы он три года учился в сельскохозяйственном техникуме, который находился за полторы сотни километров от Вороново.
Во время ж летних каникул и Михаилу, и Лидии было не до встреч ввиду пребывания наших героев в разных возрастных группах. А как только Михаил окончил техникум, его сразу призвали в армию, где он добросовестно отслужил положенные тогда три года.
В итоге получилось, что Михаил не был в своей деревне почти шесть лет. И когда он после службы в армии стал работать в колхозе агрономом, оказалось, что его ровесницы уже повыходили замуж и обзавелись детьми, а подросшее поколение невест было для него совершенно незнакомым. Вот и пришлось ему узнавать, кто есть кто и в каком дворе проживает та или иная красавица. А с Лидией…
Вторая неделя июня месяца в тот год выдалась сухой и по-летнему жаркой, что для крестьянина в пору заготовки сена является Божьим даром. Вот этим подарком и воспользовались колхозники, а скорее их правление во главе с неутомимым председателем колхоза, который в ответственные периоды, будь то весенний сев, уход за посевами или заготовка кормов и уборка зерновых, сам почти не спал, да и другим не давал особо разлёживаться. Особенно доставалось специалистам и руководителям среднего звена.
Руководители отраслей, их помощники и начальники участков на заседании правления перед началом предстоящего вида сельскохозяйственных работ утверждались ответственными за тот или иной участок или звено всей цепочки страды. Так получилось в то лето и с заготовкой сена.
– Товарищи, – сидя за председательским столом, обратился к присутствующим на заседании членам правления и приглашённым руководитель хозяйства, – а теперь, когда мы с вами обсудили план проведения заготовки сена, нам нужно утвердить и ответственных лиц за тот или иной участок работы. Это, уважаемые участники заседания, делается для того, чтобы было с кого спросить в случае… сами понимаете чего…
Ответственным за весь цикл работ я предлагаю утвердить главного агронома, за обеспечение техникой и её своевременный ремонт – инженера-механика… – перечислив ещё несколько видов работ в сеноуборочном конвейере и назвав ответственных, председатель, взглянув на Михаила, предложил назначить его ответственным за сушку и скирдование уже готового сена. – Вы, Михаил Андреевич, человек у нас самый молодой, давление у вас, как у космонавтов, поэтому придётся вам позагорать в поле, пока не поставите последний скирд. В вашем подчинении будет вся задействованная в скирдовании техника и люди. За советом и помощью будете обращаться к главному агроному.
Вот так Воронов в первое же лето своей работы в колхозе оказался в самом что ни на есть пекле сеноуборочных работ.

Две недели с восхода и до захода работал не покладая рук возглавляемый Вороновым отряд. И две недели Михаил не покидал полей, на которых ворошилось, копнилось, а потом и скирдовалось уже готовое сено. Трудными оказались для молодого и ещё не совсем опытного в сельских делах Воронова эти дни.
Но ещё трудней на полуденном пекле было рядовым колхозникам и трактористам, задействованным в скирдовании. В конце шестидесятых годов техническая оснащённость сельского хозяйства была на таком уровне, что большинство работ приходилось выполнять вручную, для чего привлекалось большое число разновозрастных колхозников.
Однако, несмотря на трудности, участники скирдования особо духом не падали и делали всё возможное, чтобы погожее сено было уложено в скирды. Оставалось зачистить одно-единственное поле и окончить кладку стога. Но… насколько известно, в селе ещё без пакости со стороны природы-матушки не проходил ни один вид работ. Так произошло и в тот ответственный момент в известном нам хозяйстве.
С утра, когда колхозники стали поодиночке и группами подходить к месту сбора, неожиданно подул юго-западный ветер и в небе показались первые крохотные бело-тёмные облака.
– Ну, мужики… – проговорил самый пожилой из скирдовщиков, – пастух выгнал своих овец.
– И что? – спросил его стоящий рядом учётчик.
–  Что-что, дождь будет.

Ну что стоило небесной канцелярии не шевелить свои дождевые запасники хотя бы ещё один-два дня, так нет… проснулась, зашевелилась и вспомнила, что в колхозе, где люди заготавливали сено, целых полмесяца не было ни одного дождя. А вдруг и вправду люди управятся уложить в скирды, не омытое дождями погожее сено.
И пришлось скирдовщикам и тем, кто ворошил и сгартывал в копны сено, работать на самых высоких оборотах. Не стоял на своём командирском мостике и Михаил Воронов. Он, как и все, с вилами в руках, то помогал женщинам сгартывать валки в копны. А часто и становился рядом с мужиками у скирда, чтобы вместе со всеми поднимать на полки целые возы сена.
Вершили скирд уже при резких порывах ветра, размётывающего порой неслежавшееся сено, под непосредственным руководством самого председателя, который в помощь скирдовщикам привёз на бортовой машине всех главных специалистов и начальников участков, собравшихся в конторе на дневную планёрку.
– Бабоньки, бабоньки! – кричал руководитель хозяйства, – ещё надо чуть-чуть поднажать. Мужики! Давайте проворнее укладывать. На самый верх кидайте свежую траву. На сено, на сено кладите, чтоб не раздувало ветром. А ты, Михаил, давай бегом к девчатам. Копны класть больше не надо! В валках просохнет потом быстрее. А те, что уже уложены, придавите ветками, топор в кабине машины. Давай, Михаил, давай! Я тут как-нибудь со стариками управлюсь.
Сказать, что люди успели сделать всё нужное до первых капель дождя, нельзя, но основную работу всё-таки осилили. Главное, что скирд завершили. И ещё что успели, так это спрятаться от хлынувшего стеной дождя. Скирдовщики и председатель со специалистами укрылись на затишной стороне скирда, а кое-кто даже успел добежать до вагончика. Михаиловы ж подопечные – подростки и девчата невестиного возраста – разбежались, словно цыплята, под укрытие копён. Нырнул под самую ближайшую и Михаил.
– Ой! – раздался девичий вскрик. – Михаил Андреевич, вы тоже дождя боитесь? – насмешливым голосом спросила его оказавшаяся рядом русоволосая односельчанка Лидия и залилась звонким смехом, который тут же утонул в оглушительном раскате грома.
В то же мгновение небо озарилось вспышкой молнии, раздался сухой треск, а следом за ними небо обрушило на землю очередной поток  ливневого дождя.
– У-о-о, – простонала русоволосая и, прижав руками согнутые в коленях ноги к груди, уткнулась в них лицом, инстинктивно прижимаясь к Воронову.

Михаил, вместо того чтобы успокоить девушку, вдруг ощутил в себе нахлынувшую робость, и по его телу прошёлся предательский озноб. И всё это случилось так для него неожиданно, что он ещё больше растерялся. Его, можно сказать, выручил очередной раскат грома и разряд молнии, после которых Лидия, вздрогнув, ещё сильнее прижалась к нему, и Воронов, хоть и не слишком смело, обнял её за вздрагивающие плечо и слегка прижал к себе.
– Лида, уже можно и не бояться, – стараясь успокоить девушку, шепнул он. – Гроза уходит.
Последние слова Михаила заглушил вначале треск молнии, а потом и усиливавшийся дождь.

– Эх, Лида, Лида, – прошептал Андреевич. – Вот когда мы наговорились бы с тобой. Не то, что тогда под копной. Ни у тебя не было слов, ни у меня. Рановато ты ушла, – с горечью в голосе проговорил он и прислушался к доносящемуся с улицы шуму.
Дождь всё ещё шёл. Он то затихал, то, снова набирая силу, бил по шиферной крыше и стучался в окно.
– Эх, Лида, Лида, – вновь вспомнил Воронов жену, и поминутно, как бы со стороны, разглядел омытую сильным дождём их свадьбу, Михаил Андреевич незаметно для себя уснул, чтобы уже в сновидениях несколько раз снова оказаться под проливным дождём.
И только под самое утро ему приснился яркий солнечный день и Лидия, молодая и красивая. Она стояла у копны и манила его рукой к себе.   

Две недели, почти беспрерывно, чередуя морось с ливнем, не покидал Вороново холодный осенний дождь. И все две недели Михаил Андреевич не выходил за пределы  усадьбы.
Да и куда, в какие края, к кому из соседей и друзей мог сходить или съездить на своём тракторе Воронов? Вокруг ближе двух километров никого из рода людского не проживало. А лесные жители – кабаны и козы… так к ним и ходить-то не надо, они сами каждый день чуть ли не приветствуются с Андреевичем.
По телефону, правда, Воронов дважды разговаривал с семейством Стругих, первый раз с Екатериной Павловной, а потом уже и с самим Антоновичем.
Узнав, что его друг идёт на поправку, Андреевич пожелал ему скорейшего выздоровления и пообещал при налаживании погоды приехать к ним в гости. А вот попытки Воронова дозвониться по мобильнику другу детства, Виктору Сергеевичу, не увенчались успехом. Много раз он набирал номер, и каждый раз узнавал о недоступности абонента.
И теперь Воронов ожидал морозных дней, потому как о подсушивании дороги, как это бывает в летнее время, речи уже не могло быть. После стольких дождливых дней осеннее солнце уже не в состоянии было этого сделать. Всё мог наладить только дед-мороз.
Но октябрь в последний день своего владычества, вместо того чтобы сделать людям доброе, пустился во все тяжкие. Перемешивая снег с дождём, он до полудня куражился над потемневшим лесом и низиной, не оставляя в стороне и усадьбу Воронова, чем вызвал недовольство хозяина, который, в конце концов не выдержав, в сердцах воскликнул:
– Да, когда ж ты только угомонишься?!
Кого имел в виду Михаил Андреевич – непонятно, то ли сам октябрь, а может, и погоду в целом. Однако его недовольство возымело действие, и после обеда ветер стих, а к вечеру небо расчистилось от туч. Ветер, приносивший дожди с юго-западной стороны, подул вдруг с севера и уже к вечеру заметно подсушил воздух, что вселяло надежду на перемену погоды.
– Слава Богу, – прошептал Воронов, прохаживаясь в вечерних сумерках по двору.
Андреевичу было за что вспомнить Всевышнего добрым словом. Ему позарез требовался погожий день для кратковременного выезда в любое из двух сёл для пополнения теперь уже зимнего продуктового запаса. В особенности ж Воронов нуждался в хлебе.
Может, этого и не случилось бы, да только в последний свой выезд он допустил одну большую оплошность: не купил дрожжей. А без них, вы сами знаете, вкусного хлеба не получится. Ну выпало из памяти. Забыл. Даже в список не занёс.
Раньше, когда ещё была жива жена, у неё всегда имелась для этого дела про запас закваска. А не стало Лидии, сам Андреевич, хоть и выпекал хлеб, но прибегал к этому редко. В основном он создавал запасы сухарей, а зимой и промороженного хлеба, который перед употреблением разогревал на пару.
Теперь же, видя катастрофически убывающий запас сухарей, Андреевич три раза баловал себя блинами и  оладьями, используя для приготовления теста кислое козье молоко. Но все эти мучные деликатесы к борщу и супам никак не подходили.
Первые и вторые блюда Михаил Андреевич предпочитал употреблять в сопровождении хлеба, который он любил и мог есть без ничего перед самым обедом или ужином, за что над ним часто посмеивалась жена.
– Миша, ну как ты можешь есть сухой хлеб, ну возьми хоть головку лука, а хоть подожди немного, я вот управлюсь и через полчаса сядем за стол.
Не знал Воронов при жизни жены, что после её смерти хлеб для него окажется деликатесом и что наступят времена, когда хлеба иногда будет сразу по полсотни буханок, а другой раз Андреевичу придётся устанавливать для себя довольно скудную норму.
Потому-то Воронов, прохаживаясь по двору, нет-нет да и поглядывал в вечернее небо. Ему хотелось знать, принесёт ли северный ветер похолодание, а с ним и подмораживание. И есть ли надежда, что если не завтра, то через день или два у него появится возможность сделать вылазку в рыньдинскую цивилизацию. Сделать, так сказать, выезд в люди.

Управившись по хозяйству, Андреевич, наконец, смог заняться приготовлением ужина для самого себя.
«Хреново устроен человек, – мысленно оценил работу Создателя (то ли Бога, то ли саму Природу) Воронов. – Это ж надо такое сотворить, чтобы всю жизнь человек работал не покладая рук для того, чтобы не умереть с голоду. Гомо сапиенс – человек разумный. Да это скорее биологическая машина по переработке высококалорийных продуктов в дерьмо», – подвёл итог своим размышлениям Воронов.
– Василий, – повернувшись к коту, сидящему на стуле у стола, проговорил Андреевич, – мы с тобою, да и Шарик тоже, живём, чтобы унаваживать землю. Да и не только мы, а все живые существа. Ну чего уж, хоть и отнесём мы ныне съеденное в туалет, а ужинать всё равно придётся. Ты как, Василий, две куриных головы осилишь? Шарика я уже накормил, так что не стесняйся. Ночь длинная, ешь. А я сейчас включу приёмник, и мы с тобой послушаем «Маяк», может, скажут что-нибудь про погоду? Или тебе хочется послушать какие песни? Молчаливый ты у меня, Васяка, как пень.
Не дождавшись от кота даже короткого «мяв», Михаил Андреевич принялся за ужин и сам. Скучноватыми после ухода жены в мир иной стали у него каждодневные трапезы. Да и времени на них сейчас уходит так мало, что принятие пищи стало больше походить на дозаправку. Ну как это делается с машинами на АЗС. Подъехал, «пистолет» или шланг в горловину бака вставил, заправил и – в путь. У Воронова дозаправка отличается лишь тем, что пищу ему приходится готовить самому, да и ингредиенты по виду и своему составу отличаются от горюче-смазочных материалов.

Поужинав и помыв посуду, Воронов решил закончить день тем, что надумал принять душ. Баня баней, да её каждый день топить не будешь, а вот лёгкое омовение можно сделать и в маленькой комнатке, расположенной рядом с кухней, которую жена ранее использовала для хранения продуктов.
Поставив на газовую плиту ведро воды, Воронов вышел во двор, откуда вскоре вернулся с несколькими чурками для «буржуйки». А вскоре в самой «душевой» и в кухне запахло древесным духом.
– Вот, Василий, сейчас мы с тобою немного прокинем в душевой, и можно будет слегка помыться. Плохо, что нет электричества. То бы кипятильник в баке с водой включил…  Ну ничего. Человек, паразит, ко всему привыкает. Привыкли и мы.
Пока грелась на газовой плите вода в ведре, а раскрасневшаяся «буржуйка» источала жар, наполняя теплом небольшое помещение, Андреевич включил приёмник и, опустившись на стул, стал слушать песню об одинокой гармони и полном грусти гармонисте.
«…Может, радость твоя недалёко,
Да не знает – её ли ты ждёшь…
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?»
Прозвучавшая подсказка гармонисту оказалась окончанием не только песни, но и самого концерта, составленного, как оповестил диктор, по заявкам радиослушателей. Прощаясь, он объявил, что через несколько секунд специалисты «Гидрометцентра» расскажут, какая ожидается погода на ближайшую неделю.
 – Эх, Васяка, Васяка. Такой концерт был, а мы с тобою и не знали, – посетовал Андреевич. – Хорошо, что сводку о погоде удастся послушать.
«А сейчас, уважаемые радиослушатели, вы услышите, какая погода ожидается на ближайшие три дня», – раздалось из радиоприёмника.
– Та-ак, та-ак. Ага… Угу… Хорошо… Та-ак. Хорошо… Давно бы так. Ну что, друг мой Васька, наша усадьба, а значит, и мы с тобой попали в зону похолодания. Пока не ясно, какого, но сказали, что температура может опуститься до трёх градусов мороза, – прокомментировал радиослушатель Воронин лежавшему на другом стуле коту переданный прогноз погоды. – А теперь, дружок, иди-ка ты погуляй, пока я ополоснусь, – предложил Андреевич  лежебоке.
Вы не подумайте ничего такого плохого. Просто у кота Васьки есть одна довольно странная привычка, которая вынуждает Воронова на время обмывания своего тела выставлять того на улицу.
Вам бы, например, понравилось, если бы вы, обнажившись, зашли в душевую или в ванную комнату, ополоснулись тёплой водичкой, взяли мыло… и вот, когда ваше тело покрылось пахучей пеной, в этот самый момент от входной двери вдруг раздаётся душераздирающий крик вашего любимого кота. Вы, естественно, от неожиданности вздрагиваете и сломя голову бежите на помощь орущему стражу продовольственных запасов от вездесущих  мышей. Мало ли что могло произойти, пока вы намыливались. И что вы видите?
Ваш любимый сидит у входной двери и, глядя на вас широко открытыми глазами, продолжает орать, словно ему подпалили хвост, а может, даже и вырезали без обезболивания эти самые….
Поэтому Андреевич после трёх учебных тревог, которые устроил ему Василий, решил, перед тем как идти в душевую, выставлять нарушителя спокойствия на улицу. И делает это, заметьте, в любую погоду. 

Умытый, обмытый и причёсанный, явился Воронов в свои основные апартаменты. Да и не просто взял и заявился. Нет. Он принёс с собой ещё и радиоприёмник. Видимо, Андреевич решил устроить для себя вечер прослушивания радиопередач.
Растопив печь и оставив открытой дверцу, Андреевич вначале расположился в кресле недалеко от топливника, нравилось ему горение дров, будь то в костре или, вот как теперь, в печи. Огня, конечно, было не так много, как это бывает на открытом месте, однако, потрескивание дров и пляшущее пламя и здесь завораживающе притягивали внимание.
Четыре раза Андреевич подкладывал в печь. Дубовые дрова дали столько жару – не тепла, а именно жару, что вскоре в котле и в трубах водяного отопления стало постреливать – закипела вода. В комнатах воздух прогрелся настолько, что даже стало жарко. В его же опочивальне было и совсем невмоготу. Поэтому отдых с прослушиванием радиопередач Андреевич решил устроить для себя на диване в самой большой комнате.

Слушать радио, лёжа на диване, да ещё и с закрытыми глазами?.. Не знаю, может, кому и удаётся совместить приятное с… приятным и сохранить бодрость мысли, а у меня такие отдыхи заканчиваются…

Проснулся Воронов от прохлады, беспокоившей его ничем не прикрытую спину, кроме этого его пробуждению поспособствовал внешний шум и музыкальная радиопередача с ударными инструментами, от которых у Воронова стучало в голове.
– Вот это отдохнул и послушал радио. Сколько ж сейчас времени? – проворчал Андреевич, вставая с дивана. – А что это там? Метель? Пройдя в прихожую, он наощупь отыскал на тумбочке электрический фонарь и осветил стоящие здесь же часы. – Ни-че-го се-бе, – протянул Воронов. – Три часа.
Накинув на плечи куртку, Андреевич направился к входу, чтобы посмотреть, что творится на улице, а заодно отыскать Васяку, который после ужина остался во дворе по своим кошачьим делам.
Оказавшись у двери, ведущей в куриный двор, Андреевич отчётливо услышал шум дождя, а вскоре и увидел его густую пелену.
– Неужели снова надолго? – удивился он. – С вечера ж подсушивало, – недовольным голосом проговорил он и, открыв дверь, выглянул в непроглядную тьму, а потом уже направил во двор луч фонаря. – Ва-си-лий! Василий! – выкрикнул Воронов. – Ну это ж надо. Опять дождь. Васи-лий!
– Мур-р-р, – отозвался кот на голос хозяина, а вскоре Андреевич увидел своего любимца, бегущего не разбирая дороги в его сторону.
– Быстрее, Василий. Ты уж прости, что я тебя оставил  на  улице. Иногда и на старуху бывает проруха. Давай  бегом в хату. Там отогреешься.
– Мя, – коротко ответил хозяину кот, что, по всей видимости, означало «да».
Показав коту корм, а заодно и тазик с песком, Воронов прикрыл вьюшки и, решив, что начинать рабочий день с трёх часов ночи рановато, он удалился в свою комнату для продолжения ночного отдыха.


 ВЫЕЗД В ЦИВИЛИЗАЦИЮ

Ещё полторы недели над Вороново висело рыдающее тёмно-серое небо. Сыро, холодно и неуютно было везде. Потемневший лес с каркающим вороньём, речная долина, утонувшая в моросящем дожде, и одинокий домик у родника привносили в осенний пейзаж самые что ни на есть тёмные краски.
Однако Воронов этого природного явления не замечал, а может, он за время своего одиночества свыкся и с дождями, и с непролазной грязью на дороге, и со всей серостью и неуютностью, от которой любой человек, окажись на его месте, мог бы впасть в самую глубочайшую хандру.
Михаил же Андреевич, чтобы не ощущать гнёта своего бытия,  воспользовавшись коротким прекращением дождя, нарезал в ближайшем к дому лозняке прутьев и теперь плёл из них вершу (плетёная рыболовная снасть конической формы), чтобы при первых заморозках поставить её в водной протоке недалеко от родника. Рыбы крупной в ней, конечно же, не водилось, а вот мелочь – любимое лакомство Васяки – попадалась чуть ли не ежедневно.
Готовясь к зимней рыбалке, Воронов ожидал того самого похолодания, которое ранее пообещал «Гидрометцентр». Однако, если бы наш «робинзон» знал, что ему принесут это самое похолодание и первая пороша, он предпочёл ещё полмесяца питаться одними сухарями и с большим желанием выпекал бы хлеб, даже и пресный.

Похолодание, которое пророчили специалисты российской службы погоды и которого с нетерпением ожидал Михаил Андреевич, опустилось на Вороново во второй половине ночи в самом конце первой декады ноября месяца. И пришло оно  в эту Богом забытую деревеньку так внезапно, что суставы селянина не успели даже поныть и поскрипеть, как обычно они делают перед переменой погоды.
Вечером, когда Михаил Андреевич заканчивал свои хозяйственные дела во дворе, он не почувствовал в воздухе никакой, даже самой малой сухости – предвестницы прекращения дождя. А под утро, выпуская кота во двор, Воронов, взявшись рукой за перила на крыльце, вдруг ощутил изморозь.
– Вот это да, – удивился он, и для того чтобы удостовериться в этом, спустился на землю и даже сделал несколько шагов.
Под ногами упруго похрустывала ледяная корка, образовавшаяся на самой поверхности ещё сохранявшей влагу земли. На более ж возвышенных местах Воронов ощутил долгожданную сухость.
– Спасибо, Господи, – подняв голову, поблагодарил он Всевышнего за давно желанный  подарок и, потоптавшись по земле, Андреевич в приподнятом настроении вернулся в дом.
Часы показывали начало шестого.
– Ну и ну. Вставать рано, а ложиться спать уже ни к чему, – озвучил вслух свои мысли Воронов. – Наверное, можно будет просто полежать и продумать, чем заняться в ближайшие два-три дня, если, конечно, подмораживание не сменится вновь дождём. Сегодня отправляться в поездку всё равно нельзя. Дорогу развезло так, что нужен мороз градусов пять, а то и десять, да и то ехать можно будет только через пару дней, чтобы посильнее схватило, – сделал вывод Андреевич, припоминая огромные лужи воды в низинных местах.
Заправив кровать, Воронов поначалу опустился в кресло, но, посидев в нём минут десять, решил прилечь на диван. До рассвета ведь оставалось ещё довольно много времени, а значит, окончания ночи и скоротечного утра лучше подождать в положении лёжа.

Каждый раз, когда Андреевичу приходится вот так коротать пару-тройку часов, он всегда в первую очередь вспоминает Лидию и первые годы их совместной жизни, когда они, что называется, не могли насытиться друг другом. За все годы они не то что и не помышляли об измене, они даже не давали повода своим односельчанам усомниться в их обоюдной верности. Вороновы-Родниковы даже мысленно не предавали друг друга.
Вот и теперь. Часто вздыхая и что-то нашёптывая, Андреевич, побывав в закоулках своей памяти, в которых хранятся часы, дни, недели, месяцы и годы их с Лидией жизни, переключился на недавнее событие – приезд друга детства.
Вспоминая ночные посиделки у костра, Воронов как-то незаметно для себя впал в лёгкую дрёму, во время которой человек уже не может связно думать, но и плыть по реке сновидений тоже не в состоянии.
Так случилось и с Андреевичем. Он хотя и впал в оцепенение, однако его слух ещё улавливал сторонние звуки, доносившиеся с улицы. Вот взвизгнул Шарик, а следом за ним глуховато каркнул пролетающий над домом ворон, теранулась о шиферину на крыше ветка яблони и оповестил о наступлении утра своим «ку-ка-ре-ку» петух. А вот… дальше всё вдруг слилось в один приглушённый звук, а через некоторое время в комнате раздалось негромкое всхрапывание.

Сон Воронова длился, однако, недолго.  И всему виной стал почему-то, как ему показалось, слишком быстро наступивший рассвет. Открыв глаза, Андреевич поначалу ничего не мог понять.
«Неужели я так долго дремал? – с удивлением подумал он. – Я же недавно прилёг», – быстро встав с дивана, Воронов подошёл к окну.
И каково же было его удивление, смешанное с чувством радости, когда он даже через тюлевую занавеску увидел покрытую белым снежным одеялом землю и падающие с неба крупные хлопья.
– Вот это да-а, вот это хорошо-о! – воскликнул Андреевич и заторопился в прихожую. – Вот это здорово, вот это как раз нам кстати.  Посмотрим, каким будет день. А то, может, даже завтра и съездим в Рыньдинку. Надо только в магазине заказать побольше хлеба. Буханок пятьдесят бы взять… дрожжей не забыть и коту с Шариком. Себе разве что… там посмотрю. А вообще-то, надо уже переходить на гусятину, да и кур можно пяток выбраковать…
Вот так начался у Михаила Андреевича первый, можно сказать, зимний день: хотя ноябрь и является осенним месяцем, но снег-то  выпал.

На протяжении всего дня Воронов был в приподнятом настроении. Заморозок и выпавший снег так его взбодрили, что он даже в послеобеденное время не прилёг отдыхать, как это у него уже было заведено последние годы, а взялся проводить технический уход за трактором, хотя после предыдущего всего прошло два месяца, за которые Андреевич сделал на нём три выезда в село и поработал на заготовке дров, что дало ему возможность проехать в общей сложности не более пятидесяти километров. Такое расстояние по сносной дороге на Т-16 можно одолеть за два часа. Но тут, как говорят, хозяин – барин. Надумал повозиться с трактором, пусть возится. Ему виднее.
Спустя четыре часа Воронов, закончив подкачивать  колёса (шины), вытер о ветошь руки, обошёл вокруг трактора, и удовлетворённо хмыкнув, решил его ещё и завести, чтобы уже окончательно завершить процедуру приёма-сдачи самому себе от самого себя.
– Три танкиста, три весёлых друга… – весело  запел Андреевич, довольный работой двигателя трактора.  – Ты пока потарахти, а я посмотрю, может, где подтекает топливо, – проговорил Воронов и, выбравшись из кабины, спустился на землю.
Двигатель, прогреваясь, набрал обороты, гудел ровно, выбрасывая из выхлопной трубы белёсый дым.
– Ничего, милок, прогреешься, всё станет на место, – успокоил Андреевич своего помощника, словно трактор был вовсе и не железным, а живым существом. – Ты пока погуди, а я смажу навесы на гаражных воротах, а  то морозы стукнут… – не сказав, что может стать с воротами после того, как стукнут морозы, Воронов взял шприц с солидолом и  минут десять прокачивал через тавотницы шарнирные соединения навесов. – Ну вот, Васяка, теперь мы полностью готовы не только к выезду, но и к зиме, – радостным голосом сообщил Андреевич подошедшему коту о завершении процесса технического ухода и о подготовке гаражных дверей к работе в зимних условиях.
В оставшееся светлое время, Воронов приготовил и разместил в кузове трактора нужные для поездки в магазин ящики, короба, мешки и термосы.
Прихватил Андреевич и фотоаппарат, а вместе с ним и зарядное устройство, чтобы у Стругих сделать полноценную зарядку аккумуляторных батарей, которые «умерли» ещё пару месяцев назад.
Кроме того, Воронов ещё и составил список продуктов и всего, что понадобится в хозяйстве в долгие зимние месяцы.
Первыми в списке значились спички, далее соль, дрожжи и всё остальное. Всего пятнадцать наименований. В самом низу листа он ещё добавил приписку: «Обязательно заехать в медпункт и купить аспирина и парацетамола!!!».

Каждый раз, когда Михаилу Андреевичу приходилось ранее совершать «выезды в цивилизацию», он переводил свою живность на внутридворовое содержание, что означало: коза, куры и гуси с необходимым запасом кормов, оставались во дворе под приглядом Шарика, а все двери запирались на замки .
В это ж утро Воронов эти правила почему-то переиначил. Одних кур он оставил в сарае, гусей же, как и в предыдущие дни, выпустил к ручью, по которому они  попадали в озерцо, где становились недосягаемыми для кумушки лисы, часто появлявшейся вблизи усадьбы, а козу привязал у лозняка рядом с ручьём, чтобы она полакомилась молодыми побегами.
Свои действия Андреевич мотивировал тем, что в поездке он пробудет не более двух-трёх часов и за это время с ними ничего не должно случиться, тем более что гуси уже были в таком возрасте, когда и сами могут постоять за себя. Большой гусь – это не малый гусёнок, которого может сцапать и кошка.

Высматривая дорогу поровнее, чтобы, не дай Бог, не провалиться в какую присыпанную снегом канаву, Воронов на малом газу прокладывал себе первую колею, по которой ему придётся потом ездить  всю зиму. 
Наметив глазомерно очередной отрезок пути, он нет-нет да и поглядывал по сторонам, в особенности, когда проезжал мимо огромных ракит, кроны которых были покрыты снегом.
А как тут можно было оставаться равнодушным к тому, что проплывало по обе стороны. Ведь после продолжительной сырости установилась сказочно красивая погода. Лёгкий морозец подсушил землю, а вместе с ним выпало столько снегу. Ко всему этому над округой установилась такая тишина, что слышен был каждый даже самый тихий шорок, скрип или треск сломанной ветки, да ещё и с неба на землю медленно опускались крупные снежинки.
И, несмотря на всё перечисленное, Воронов хоть и радовался природной красоте, но одновременно с этим он ощущал и непонятно откуда взявшееся беспокойство. Он то вдруг начинал вспоминать, все ли двери  у него закрыты, то корил себя, почему сам не сопроводил гусей к озерцу. И зачем вообще их выпустил со двора, а не оставил в сарае, где им было бы намного безопаснее, а ему не надо было бы сейчас терзаться сомнениями.
«Может, вернуться? – пронеслась у Андреевича мысль. – Гусей загнать, а в магазин можно будет съездить и завтра».
Сбросив газ, Воронов остановил трактор, и хотел было уже сделать разворот, но тут он вспомнил, что вчера заказал два лотка хлеба.
– Нет. Раз наметил, надо ехать, – окончательно и бесповоротно решил Андреевич. – Сегодня хлеб не заберу, а до завтрашнего дня его не останется. Да и неудобно получится. Заказать заказал, а сам не приехал. Вера Семёновна может и обидеться.

 И вновь поплыли по обе стороны заснеженная низина и обрывисто-покатые склоны правого берега речной долины с остатками лесополосы, уничтоженной в начале девяностых местными нечистыми на руку и падкими, пусть даже и на криминальную халяву предпринимателями, организовавшими в Рыньдинке распиловку тополей и берёз, которые они ночами вывозили из близлежащих лесов и посадок.
Проезжая мимо водомоин, которые Воронову пришлось после соединения телефонного кабеля заложить лозняком и ветками ольхи, он замедлял ход трактора, чтобы лучше рассмотреть, в целости и сохранности ли его укрепления.
Увидев следы кабанов и коз в некоторой отдалённости от мест обрыва кабеля, Андреевич облегчённо вздохнул и, добавив газу, уже не отвлекаясь на любование природными красотами,  продолжил свой путь. Дальше, до самого села дорога была не так размыта, а значит, и смотреть чуть ли не под колёса трактора ему было уже не нужно.
– Магазин, медпункт, Стругих и домой, – решил он, как только завиднелись первые усадьбы Рыньдинки.
Воронов вроде как убедил себя не нарушать ранее составленного плана, однако на душе у него было неспокойно. Поэтому он и надумал побыстрее утрясти свои вопросы и без задержки вернуться домой.

Без задержки домой? Хм! Сказать легко, да вот получается порой не так, как хочется. Да хорошо, если затраченное время принесёт человеку хоть какую-то пользу и удовлетворение для души.  А если выйдет всё наоборот или, как говорят в селе, «сикось-накось»? И время затянешь, и вместо пользы получишь пшик, да ещё и без масла. А зачастую так оно и бывает. Ну не будем гадать, что и как выйдет со временем и этой самой пользой у нашего героя.

На посещение рыньдинской торговой точки Воронов затратил времени даже меньше, чем планировал. Затарившись продуктами под самую завязку, он без всяких задержек проехал расстояние от магазина до медицинского пункта, где уложился в какие-то десять минут, а может, даже и меньше.

– Здравствуйте, Антонина Владимировна, – радостно поприветствовался Воронов с порога уважаемого в селе заведения.
– Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Андреевич, – ещё более радостно ответила ему заведующая. – Неужели и вы наконец-то решили показаться к нам? Заболели, Михаил Андреевич, или по какому другому случаю вы покинули свою берлогу? – полюбопытствовала Антонина Владимировна.
– Скорее по другому случаю. Впереди, Антонина Владимировна, зима, и может случиться всякое, а ко мне в случае непогоды… Сами знаете, можно будет доехать разве что на тяжёлом тракторе или на танке. К вам я прибыл за лекарствами. Мне, Антонина Владимировна, нужны аспирин и парацетамол.
– Невыполнимая, Михаил Андреевич, у вас ко мне просьба, – сокрушённо проговорила заведующая медпунктом. – Не продаём мы лекарства.
– Как же так, Антонина Владимировна? – удивился Воронов. – У нас же их негде больше купить. А на центральной усадьбе?
– Там точно так же, как и у меня. Купить лекарственные препараты можно у нас только в аптеках районного центра. Вот так. Но вас, Михаил Андреевич, я выручу. В нарушение всех наших медицинских инструкций и наставлений, я, бывая в райцентре, покупаю простые лекарства, а потом уже продаю здесь. Это, конечно, наказуемо, а что делать?
– Антонина Владимировна, да что же это за такие порядки? А если подхвачу простой грипп?
– А вот когда вы загриппуете и приедете ко мне, Михаил Андреевич, вот тогда я вам смогу и укол сделать, и дать выпить нужную таблетку.
– И на каком уровне, Антонина Владимировна, всё это начудили? – поинтересовался Воронов.
– Да всё наверху. Нам уже было дали разрешение продавать лекарства, и я даже неделю училась торговому делу, а потом всё как-то само по себе заглохло. Сколько вы будете брать того и другого?
– Да мне аспирину упаковки три и столько же парацетамолу. Я за лето много трав насушил… так что, может, перезимую без болячек. Ну нельзя же при каждой мелочной хвори ездить к вам… Ничего не понимаю.
Оплатив покупку, Михаил Андреевич поблагодарил заведующую за оказанную помощь в поддержании его здоровья на должном уровне, сел в трактор и поехал к своему другу.

До дома Стругих оставалось ещё метров сто, а навстречу Воронову уже вышел сам хозяин. Хотя сказать «вышел» в прямом смысле и нельзя, так как Дмитрий Антонович, опираясь на палку, еле переставлял ноги, но для него было важно, не как он шёл а то, что ему самому, без посторонней помощи, удалось выйти за калитку и встретить своего лучшего друга.
– Андре-ич! – воскликнул Антонович, как только Воронов, съехав на обочину, остановил трактор и спустился на землю. – А я знал, что ты в селе. Моя звонила в магазин, и ей Семёновна сказала, что ты поехал в медпункт, а потом заедешь к нам. Дай, думаю, выйду. Как раз и встречу, и разомнусь.
– Ну здравствуй, резаный, – шутливым голосом проговорил Андреевич и, слегка обняв друга, похлопал его по спине. – Как ты?
– Я как? – усмехнувшись, переспросил Стругих. – Если перевести моё состояние в сферу практической ветеринарии, то меня для хозяйства выгоднее было бы прирезать. Возни со мной сейчас много, а пользы никакой. И признаков того, что в ближайший год я стану, как сейчас говорят, экономически выгодным, не наблюдается.  Так что… – Дмитрий Антонович дёрнул плечом и издал звук, похожий на смех. – Пойдём в дом. Там Катерина кое-что приготовила. Как раз и внуков наших посмотришь.
– А они что, дома? Они ж должны быть в школе.
– Да школьный автобус обломался, а пешком мы их не пустили. Три километра… Не дай Бог, что случится, потом до конца дней не простишь самому себе.
– Во, Антонович, дожились, – подстраиваясь под ход друга, проговорил Андреевич. – Ну когда это было, чтобы детей нельзя было отпускать в школу одних. Наши родители переживали, чтобы мы по дороге не нашли какой снаряд или мину. Подожди, Антонович, не спеши. Давай-ка я тебе помогу подняться на крыльцо, – предложил Воронов хозяину, когда они оказались перед ступеньками.
– Вам подмога нужна? – раздался голос жены Антоновича, вышедшей на крыльцо. – Здравствуй, Андреевич. Решил пробиться к нам по первому снежку?
– Здравствуй, Катерина. Решил. А то вдруг закрутит, потом и не пробъёшся. Иди в дом, Павловна, я Антоновича попридержу, чтобы он не слишком бежал.
После того как гость и старшие рода Стругих обговорили некоторые житейские вопросы, было дозволено выйти из своих комнат и самому младшему поколению – внуку хозяев, семикласснику Виктору, и его сестре Надежде, ученице пятого класса.
Надежда, взглянув на Воронова и бросив короткое «Здрасте, Михаил Андреевич», удалилась в кухню к бабушке, а Виктор, поприветствовавшись, сразу же показал гостю фотоаппарат.
– Андреевич, да вот купили ему новый, а он… – Дмитрий Антонович вдруг громко засмеялся, а потом попросил: – Ты помоги ему… нет, даже не ему, а нам, чтобы он нас не разорил. За месяц он наштамповал фотографий на тысячу рублей. Старым фотоаппаратом он в такие траты нас вгонял за год.
– Де-еда, – глуховатым ломающимся голосом прервал Антоновича, внук. – Ну это ж я, так сказать, учился и проверял его возможности.
– «Canon». Ух ты! – воскликнул Воронов. – Виктор, да наши фотоаппараты одинаковы. Антонович, сколько ж вы за него отвалили?
– О-ох, лучше и не спрашивай.
– Двадцать семь, – шепнул внук.
– Уй-ё-о! – удивился Андреевич.
– И за что же это тебе дед с бабушкой подарили такой фотоаппарат? За какие такие заслуги?
– Да за отличную учёбу, – пояснил Антонович. – Он же фотографией занимается с самого первого класса. Вот и купили. Это уже пятый.
– Понятно. А фотографии посмотреть можно?
– Можно! – воскликнул Виктор и, метнувшись к столу, предстал перед Вороновым с картонным коробом. – Вот. Тут их сто тридцать пять штук.
– Сто тридцать пять шту-ук? – переспросил Андреевич. – И все хорошие?
– Да-а, – уклончиво ответил Виктор.
– А вот мы давай с тобой и посмотрим, сколько из них ст;ящих, а сколько… неважных. Согласен? Тогда раскладывай фотографии на полу. Поближе, поближе друг к другу. Во-о. Та-ак. Хорошо. А сейчас, Виктор, я сяду на диван, а ты отбирай схожие фотографии и давай мне. А теперь смотри, что у нас получилось. Считай кучки снимков.
– Двадцать одна.
– Правильно. А это, Виктор, означает, что вместо ста тридцати пяти фотографий у тебя должно было остаться всего двадцать одна, или дед и твой отец заплатили бы всего около ста семидесяти рублей. У тебя  много пейзажей. Ты для кого или чего делал снимки?
– Нам в школе дали задание подготовить доклады о родных местах. Ну, где мы родились, что нас окружает.
– Понятно. И что?
– Мне надо было сделать несколько фотографий, ну там… речку, лес, яры, домашних животных…
– Это ему дали такое задание, – отозвался Дмитрий Антонович, – потому что у него, как они говорят, крутой фотоаппарат. Вот он и щёлкал всё подряд, разорял деда и бабку, – подколол внука дед.
– Ну ты, Виктор, не переживай. У меня из тридцати снимков хороших бывает не больше трёх. А когда я фотографии отсылал в районную и областную газеты, так там могли и вовсе забраковать. Так что не горюй. А фотоаппарат у тебя действительно крутой. Ну а компьютерные дела как у тебя движутся?
– Та мы ж ему и Интернет установили, – вновь вступил в разговор Антонович.
– О-о-о, да вы тут развернулись. Жаль, что у меня нет такой возможности.
– Деда Миша, а вам можно купить ноутбук, – посоветовал Виктор. – Они могут работать автономно.
– Ноутбук? – переспросил Воронов. – Нет, Виктор, устарел я для этого дела. Мозги стали неповоротливыми. Мне мороки хватает и с фотоаппаратом, – с сожалением оценил свои возможности Воронов и взглянул на часы. – О-о, да я тут у вас уже и подзасиделся. Возьми вот зарядное с батарейками и включи в свободную розетку. Через двенадцать часов… а вообще-то, как только батареи зарядятся, вот эта зелёная лампочка погаснет. А завтра я подъеду и заберу. Сейчас можно много хороших снимков сделать. Первый снег…       Красиво. А мне уже надо возвращаться домой.
– Дед Миша, возьмите меня с собой, – вдруг ни с того ни с сего напросился в гости к Воронову юный фотолюбитель. – Мне надо сделать несколько снимков с первым снегом, а у нас тут… ну нет таких мест, как у вас. У вас лес… ручей, ольха и эти, ну… бугры.
Воронов взглянул на Дмитрия Антоновича.
– Виктор, ты же уже не маленький, – с нескрываемым недовольством отреагировал глава семейства на затею внука. – Михаил Андреевич сегодня в Рыньдинку уже не поедет, а пешком одному тебе…
– А зачем пешком? Я с ним приеду завтра, – нашёлся Виктор. – Переночую у деда Миши, а завтра ему ж всё равно придётся ехать к нам за батарейками. Дед Миш, возьмите.
– Нет, Виктор. Затея твоя со снимками, конечно, хорошая, а вот ехать со мной тебе не обязательно. Наши фотоаппараты одинаковые?
– Да, – согласился Виктор.
– Ну вот. Ты даёшь мне батарейки, я делаю несколько снимков и привожу их тебе.  Согласен?
– Да.
– Вот и хорошо. А сейчас мне надо возвращаться.
– Как это возвращаться? – не понял хозяин.
– Да так, Антонович. Надо. У вас тут и у самих людей много, и соседи вокруг, а у меня нет никого. Всё хозяйство оставлено под присмотром Шарика и кота Васьки. Да ещё и гуси на ручей ушли.
– Э-э, нет. Только приехал и назад. Па-вло-вна! – окликнул Антонович жену.
– Что тут у вас? – выйдя из кухни, поинтересовалась у мужа супруга.
– Да вот, он надумал уже уезжать, – кивнул Антонович в сторону гостя.
– Андреевич! У меня уже обед готов, а он, «здрасте и до свиданья». Так не пойдёт. Если вы закончили свои мужские дела, то я могу уже ставить на стол. Домой. В медвежью берлогу можно уехать и чуть позднее. Идите, мойте руки, а я… Надя! Помощница! – позвала Павловна дочь, – Иди сюда. Пока я тут готовлю, ты убери со стола, расстели новую скатерть, она…
– Я знаю, мам, – отозвалась дочь.
– А ты, Виктор, помоги сестре разложить стол...


«ВОЛЧЬЯ СТАЯ»

От гостеприимных хозяев Воронов выехал только во втором часу дня. Побывать в Рыньдинке, как он планировал дома, без задержек не получилось. Да этого и стоило ожидать. Семья Стругих не магазин и медпункт, где можно было взять товар, расплатиться и… «всего хорошего». Уехать таким манером от своего друга Андреевичу не удалось. И теперь он торопился домой, максимально используя возможности своей транспортной единицы.
Т-16, как известно, рессор не имеет, поэтому Воронов газовал так, чтобы трактор, а вместе с ним и его самого особо не бросало на кочках и вымоинах, коих на заброшенной дороге встречалось весьма много.
На выезде из села Андреевич заметил, что по его следу проехала машина и, судя по ширине колеи и отпечатку резины, это был отечественный УАЗ, а возможно, и вездеход иностранного происхождения. Однако Воронова взволновал не только след, но ещё и то, что машина прошла в сторону его места обитания сразу после того, как он проехал в Рыньдинку.
– Охотники! – догадался Михаил Андреевич. – Сегодня же день открытия на копытных. И как я это упустил. Лучше бы я в Рыньдинку приехал завтра.
Замедлив ход трактора и съехав чуть в сторону от уже проложенной колеи, Андреевич внимательно смотрел не только на дорогу, но и по сторонам, надеясь обнаружить признаки присутствия людей или пуганного выстрелами зверья. Однако, не заметив ни того, ни другого, Воронов вроде как успокоился и даже негромко промурлыкал: – По долинам и по взгорьям…
Подъехав к месту, у которого начинается заметное возвышение правого берега поймы, он, резко затормозив, остановил трактор у самой развилки следов, после чего открыл дверь и спустился на землю.
– Та-ак, выходит, что они поехали к лесу верхней дорогой. Значит, там… на кабана… козу и что попадётся?..  – стал размышлять Воронов, вглядываясь в след с надеждой установить, сколько человек было в машине. – Угу. Судя по вдавливанию протектора в снег… человек шесть, а то и все семь.
Размышления Михаила Андреевича по поводу наезда в его край охотничьей братии прервал донёсшийся со стороны его деревни звук ружейного выстрела. Вслед за первым прозвучали автоматной очередью ещё пять, потом донёсся звук трёх дуплетов, и закончили ружейную канонаду три хлёстких винтовочных выстрела, вслед за которыми наступила гнетущая тишина.
Словно подстёгнутый ударом кнута, Воронов с проворностью солдата-срочника бросился к трактору и в один миг оказался в кабине.
– Это же они стреляют у меня! – воскликнул Михаил Андреевич и, лихорадочно работая руками и ногами, почти в одно мгновение завёл двигатель и рванул с места так, что трактор дёрнулся и, выпустив в небо тёмный клуб дыма, покатил по заснеженной дороге, подпрыгивая на неровностях и оставляя за собой змееподобный след. – Неужели гусей?.. Шарика?.. а может, загнали в пойму кабанов?..
Не приглядываясь и особо не разбирая дороги, не реагируя на тряску и довольно чувствительные броски трактора из стороны в сторону, Воронов в считанные минуты преодолел половину пути и поднялся на крутой взлобок, откуда просматривалась большая часть речной низины  и петляющей у подножия склона едва заметной колеи, проложенной утром им же самим.
Резко остановившись на вершине взлобка, Воронов заглушил трактор и выбрался из кабины. Минуты две он стоял, вслушиваясь в зимнюю тишину и напрягая зрение, внимательно вглядывался вдаль. Поначалу ему  удавалось замечать неровности дороги, яры на склонах, а через пару минут в глазах поплыла белизна.
«Надо было взять бинокль», – промелькнула в его голове мысль.
И только он так подумал, как вдали, там, где едва заметный след от его трактора сливался со снежной белизной, появилась тёмная движущаяся точка.
– Что бы это такое? Плохо… надо было взять бинокль… неужели… Машина! Маши-ина! Точно, это они! В трактор! Ра-зда-влю! – выкрикнул Михаил Андреевич и, забравшись в кабину, он завёл двигатель и рывком тронулся с места.
Расстояние между трактором и машиной быстро сокращалось. И наступил момент, когда и сам Воронов и, по всей видимости, водитель машины, смогли рассмотреть уже невооружённым взглядом, с каким механическим средством им предстоит встретиться через самое короткое время. Встречи и тем более столкновения, однако, не произошло.
Когда  расстояние между машиной (кстати, Михаил Андреевич ранее правильно определил её марку) и трактором оказалось около двухсот метров, УАЗ-«буханка», цвета тёмного «хаки», резко остановился, после чего сделав несколько движений с полуразворотами взад-вперёд и выбрасывая из-под колёс комья снега, на полном газе рванул в сторону деревни.
– Точно, они что-то натворили! Иначе зачем им надо было разворачиваться? И номера хрен увидишь, – с сожалением проговорил Андреевич. – А куда это они помчались? – удивился он. – Другого ж выезда по снегу от меня нет. Было б сухо, тогда можно по склону и в лес, по снегу ж не поднимутся… Здесь я, а в сторону центральной усадьбы… через гать с двумя узкими досками?.. Они ж провалятся в трясину.  Не торопись, Михаил. Подумай хорошо. А может, они ничего для тебя и не сделали плохого, а убегают по причине нелицензионного отстрела лишнего кабана или козы?
Вот так размышляя и не выпуская из виду машину, Воронов катил на своём вездеходном тракторе к месту, где на так давно раздавались ружейные и винтовочные выстрелы. До Вороново оставалось двести метров.

То, что пришлось увидеть Михаилу Андреевичу при въезде в деревню, повергло его в глубочайший шок. Неосознанно проехав ещё полсотни метров, Воронов остановил трактор.
От сохранившихся и остатков сгоревших и полуразваленных домов и хозяйственных построек, палисадников и кустов сирени, от колеи, которую утром проложил на тракторе сам Воронов, по всей ширине прибрежной полосы, до самых камышовых зарослей и небольшого озерца снежное покрывало было хаотично перепахано колёсами машины и следами человеческих ног. Стороннему человеку могло показаться, что здесь совсем недавно были устроены игрища между машинами и людьми.
Посмотрев внимательно по сторонам и не увидев ни машин, ни людей, Михаил Андреевич перевёл взгляд на крутой косогор, по которому по-над лесом пролегала летняя дорога.
Склон, хотя и был крутоват для устройства дороги, но ввиду отсутствия лучшего проезда, вороновцы вынуждены были ездить из деревни в поле именно по этой дороге. При возвращении ж домой, в большинстве случаев с грузом, селяне пользовались неширокой террасой, отрытой по склону с допустимым для гужевого транспорта уклоном, или, как говорят в селе, по косой.
Внимательно обследовав взглядом занесённую дорогу и не заметив на снегу никаких следов, Михаил Андреевич направил Т-16 к озерцу, которое тёмной чернильной кляксой  лежало в обрамлении зарослей камыша, осок и берегового обреза, покрытых пушистым первым снегом.
Всматриваясь до боли в глазах в водную гладь озерца, подёрнутую у самого берега рваной полоской тонкого льда, Воронов надеялся увидеть хоть какое-нибудь подтверждение того, что гуси утром успели сюда приплыть по ручью и что они могут находиться в каком-нибудь водном заливчике, расположенном в зарослях камыша, или прибрежных кустах лозняка.
Остановив у самого берега трактор и заглушив двигатель, Михаил Андреевич выбрался из кабины и, спрыгнув с подножки на рыхлый снег, на мгновение замер. Помимо того, что ему ранее не удалось увидеть присутствия на озере своих гусей, теперь он даже и не услышал их «переговоров», хлопанья крыльев  и всплесков воды при нырянии.  Вокруг висела глухая тишина, не нарушаемая ни единым звуком.
– Тега-тега-тега-тега… – вначале негромко позвал гусей Воронов, однако на его голос никто не откликнулся. – Тега-тега!.. – уже громко прокричал он и прислушался. – Неужели их перестре?..
Прямо у берега он увидел множество окровавленных перьев, следы собаки, круги утоптанного и промоченного водой снега и отпечатки людской обуви. Не оказалось на привязи и козы.
– Перестреляю! – со злобой в голосе, выкрикнул Воронов и бросился к трактору.
Теперь Андреевич не смотрел на луговину и вовсе. Установив рычагом полный газ и не выискивая дороги, он направил трактор к дому по прямой линии, отчего Т-16 резко подпрыгивал на слепышиных кучках и проваливался в глубокие рытвины.
У своего дома Воронов увидел множество отпечатков обуви, отчётливые следы собачьих лап и крутой разворот машины. А когда Андреевич оказался на земле, то его взгляд почему-то сразу остановился на одном из окон дома, в котором было разбито стекло, отчего окно стало походить на широко открытый беззубый старческий рот.
Метнувшись к калитке, Воронов вместо того чтобы открыть дверь и войти во двор, почему-то стал её пристально осматривать, а потом круто развернулся и побежал к трактору. А спустя короткое время он уже подъезжал к узкому проезду, прорезанному в давние годы в низинной части склона так, что стометровый участок дороги больше походил на глубокую траншею или противотанковый ров. Сбросив немного газ, Воронов с ходу развернул трактор поперёк проезда.
– Ну, сволочьё, я вам сейчас устрою, – пообещал Андреевич тем, кто так по-разбойничьи погулял в его хозяйстве. – Я вам сделаю снежные посиделки.

Покинув трактор, Воронов на пределе возможностей побежал к своему дому, но, оказавшись вблизи него, он почему-то направился к  торцевой стене хозяйственного блока, у которого имелась ещё одна калитка, вот за ней-то он вскоре и скрылся.
– Шарик! Шарик! – громко позвал Андреевич своего охранника и друга. – Шарик, ты где?!
Раненого и, как показалось Воронову, обессиленного кобеля, он нашёл под навесом у входа в кухню. Шарик лежал на запятнанной кровью мешковине перед дверью и, повизгивая, жалобным взглядом смотрел на появившегося хозяина. Следы крови виднелись и на дорожке к калитке.
– Ну что ты? Что с тобой? Давай-ка я осмотрю тебя. – Так. Ага. Ага, – приговаривал Воронов, раздвигая густую и длинную шерсть и слегка надавливая руками на бока и ноги Шарика. – Так, друг мой, если только, кроме вот этого ранения ниже уха, у тебя ничего не повреждено, то не надо притворяться. От того, что у тебя пуля вошла ниже уха, а вышла на твоей толстой холке, тебе, кроме боли, ничего не грозит, – подвёл итог осмотру и утешил Шарика Андреевич. – Я понимаю, тебе хочется, чтобы я за тобой поухаживал. Потерпи. Я сейчас промою тебе перекисью водорода дырочки, а после позвоню Айболиту, проконсультируюсь, что с тобой мне делать. Полежи. Я сейчас, – перешагнув раненую собаку, Михаил Андреевич открыл ключом дверь и скрылся в кухне. – Ну вот и я, – усмехнувшись, оповестил Шарика Воронов. – Я сразу и йоду захватил. Давай, давай, не крутись. Шарик! – прикрикнул на пса Андреевич. – Хочешь болеть? Болей. Но только мне надо тебе залить рану перекисью, а потом и йодом. Лежи. Вот. Молодец. А теперь я займусь другими делами.

Под другими делами у Михаила Андреевича значилось довести до запланированного им конца «войну» с охотниками, или, как он их назвал, «волчьей стаей».
– Надо прямо сейчас позвонить Огородникову и накрыть у дома следы, а потом взять ружьё, фотоаппарат, бинокль и бегом в траншею к трактору.
По проводному телефону Воронову с Валентином Яковлевичем связаться не удалось по причине отсутствия того на месте. Пришлось воспользоваться мобильником, хотя, по мнению самого Воронова, это делать было и нежелательно. Но… ситуация, как говорят, подпирала, и тут уж было не до этичности.
– Валентин Яковлевич! – выкрикнул Андреевич, после того как в аппарате раздался голос Огородникова. – Воронов из Воронова. Извините, что звоню вам по этому телефону. На мою усадьбу совершено нападение. Не знаю, сколько подстрелено гусей, разбито окно в доме, ранена собака и ещё… нет козы. В общем, сюда вам надо срочно кого-то высылать на машине. Иначе я их могу всех перестрелять прямо на месте… Как не стрелять?.. Они тут целую канонаду устроили, а я должен на это спокойно смотреть?.. Нет… я их запер на малом лугу. Помните, где из-под горы выбивается родник и поперёк склона прорезана траншея? Да… да… именно там. Я поставил поперёк проезда свой трактор… Ага. Ага… Тогда давайте договоримся так. Я сейчас пойду в их сторону, а через десять минут вам позвоню, пока вы там будете давать команды и распоряжения… Договорились… Да… Ружьё брать не буду. Постараюсь… Хорошо.

Торопливо накинув на себя белый маскировочный халат и прихватив фотоаппарат с биноклем, Воронов то трусцой, то широким шагом направился вначале к трактору, но потом, изменив направление, он энергично зашагал по крутому подъёму к кусту боярышника  на середине косогора, от которого, по мнению Андреевича, ему будет виден, как на ладони малый лужок с возможными пленниками заболоченной низины.
Пользуясь невидимым со стороны малого луга склоном, Андреевич подошёл к огромному кусту, от которого действительно малый луг был виден как на ладони. В хорошей видимости и, главное, ближе места гарантированной «посадки», находился и УАЗ-«буханка» со своей вооружённой, можно, сказать, бандой налётчиков, закамуфлированных под группу охотников, что значительно облегчало Воронину возможность сделать хорошие снимки не только машины, но и людей, снующих туда-сюда вокруг УАЗа.

Если определение – банда налётчиков – вам, уважаемый читатель, кажется слишком категоричным и юридически неоправданным, то этих людей в камуфляжной форме и вооружённых наряду с гладкоствольным ещё и нарезным оружием, можно назвать, конечно, и охотниками, но с явно хулиганскими и воровскими замашками.
Чтобы устроить охоту на гусей и козу, стрелять в собаку и в окно дома живущего на отшибе старика, много охотничьей сноровки, ума и познаний в этом деле не требуется. Для организации такого разбойного нападения хватает стакана водки, обычной дури, жадности и презрительного отношения к людям.

Устроившись поудобнее под кустом боярышника со стороны пленённых трясиной охотников, Воронов первым делом сделал несколько снимков, а потом уже связался по мобильному телефону с Огородниковым.
– Валентин Яковлевич, я на месте. Они на «живом мосту» метрах в ста, а может, чуть больше от траншеи, которую я перегородил трактором. Они ухитрились заехать в такое место, где за последние полсотни лет не сидела ни одна машина…  Что делают?.. Топчутся вокруг машины… Шесть человек… Четверо о чём-то беседуют, а двое разговаривают по телефону. Наверное, просят кого-то о помощи… Да не взял я ружьё. Я сейчас буду снимать видеоролик… От меня они в ста метрах и чуть ниже, но их лица видны хорошо… Участковый пусть едет через Рыньдинку, я тут его встречу, а ваша группа – напрямую. Свернёте, где стоит указатель «Вороново – 1,5», «Рыньдинка – 3,5». Вы уже выехали?.. Хорошо… Позвоните мне, как только свернёте в мою сторону?.. Хорошо… Я пока займусь съёмкой.
Пока Михаил Андреевич производил настройку фотоаппарата для съёмки видеоролика и удобнее располагался у куста боярышника, на малом лугу произошли некоторые изменения, которые позволяли делать вывод, что в группе охотников есть люди, занимающие довольно высокое положение в чиновничьем аппарате района, а может, даже и в области.
Такая мысль Воронову пришла на ум, когда он увидел в дальнем углу луговины, спешащий на выручку охотникам колёсный трактор Т-150, вызвавший у Андреевича вначале озабоченность, а потом и улыбку. Ибо, судя по тому, какой дорогой надумал проехать тракторист к пленённой машине, было видно, что он на малом лугу никогда не был и совершенно не знал проезда, и тем более он не ведал, чем для него может окончиться так и не начавшаяся спасательная операция.
Увидел трактор не только Воронов, но и пленённая группа. Возгласы ликования нарушили низинную тишину. Со стороны могло показаться, что наступает миг снятия с плавучей льдины каких-либо зимовщиков. Крики, танцы и несколько выстрелов в воздух, давали понять, что у охотников тягостное и довольно мрачное состояние сменилось ликующим настроением. 
Но, как говорят в народе, одна беда не ходит. Уж если пошла невезуха, то она будет продолжаться долго. Перенеся объектив с трактора на группу и засняв вспышку радости и надежд у охотников, Михаил Андреевич заметил, что Т-150 приближается к участку дороги, по которому ездили ещё на гужевом транспорте лет тридцать назад, до момента появления у самого основания среза склона родника.
– И куда ж ты прёшься? – не выдержал Андреевич. – Тебя заставили или ты захотел подзаработать? Ну вот. Не зная брода, не лезь в воду. Теперь самого…
Хотя Воронова и прервал звонок телефона, но мы можем догадаться, о чём он хотел сказать.
– Да, Валентин Яковлевич. Сижу, кино делаю… Вы уже свернули?.. Пока у машины…  След?.. Да. Трактор уже здесь… А вы не волнуйтесь. Он сейчас лежит почти на боку… Провалился у самого берегового среза в  заиленный родник. Охотники?.. Они выносят из машины мешки и прячут их в осоке, а следы заметают ветками… Нет-нет, я всё это снимаю… Да… Да… А вот теперь они оставили машину в болоте и пошли вам навстречу. Думают выйти на дорогу, а там их кто-нибудь должен будет встретить. Нет… Пошли все. Хорошо, Валентин Яковлевич. К моему дому подъехал участковый… Да-а… Я пошёл к нему. Всё.

Вот так окончилась первая часть очередного, не очень приятного для Михаила Андреевича события, произошедшего в его усадьбе.
Что касается правового окончания данного нападения, то рад вам сообщить, что неопровержимые улики, как-то: извлечённые из зарослей осоки четыре мешка с гусями в количестве десяти голов, освежёванная тушка козы, разбитое окно и следы двух выстрелов в калитку из охотничьего карабина, в результате чего был ранен Шарик, а также приложенные к вещественным доказательствам фотоснимки отпечатков обуви участников бандитского налёта и видеоролик, запечатлевший нарушителей российской законности во время сокрытия улик, вынудили членов охотгруппы признать себя виновными и согласиться со всеми выдвинутыми против них обвинениями, подпадающими под соответствующие статьи УК РФ.  Ну это ещё не всё.
Для того чтобы Михаил Андреевич не горевал по своим гусям и чтобы ему было на что покупать лекарства для лечения Шарика, а в основном для тушения очага пожара и сокрытия таким образом ФИО и статуса участников произошедшего события, Михаилу Андреевичу без суда и следствия была выплачена моральная компенсация в сумме пятидесяти тысяч рублей и пять тысяч за козу. Кроме этого, в его двор на следующий день были выпущены десять живых и хорошо откормленных гусей.

– Хорошо, что вы, Михаил Андреевич, послушали меня и не взяли с собой ружьё и тем более не произвели ни одного выстрела, – сказал, оставшись с ним наедине после «окончательного расчёта», Огородников. – Не сделай вы этого, они бы смогли доказать, что первый выстрел произвели именно вы, а они потом защищались, гусей же и козу постреляли потому, что приняли их за диких, они же у вас серые.
– Ну как же так, Валентин Яковлевич? – удивился Воронов. – Они открыли пальбу, когда я ещё был на полпути сюда.
– Да так, Андреевич. Свидетелей с вашей стороны нет, а их шесть человек. И у больших чинов и бизнесменов возможностей намного больше, чем у вас. А наша система по этой части хромает на обе ноги.
– Они что, из этих? – Воронов кивнул головой вверх. – Все начальники? Или денежные мешки?
– Нет. В шестёрке два крупняка, один  чиновник, а второй с большими деньгами. Остальные ж, можно сказать, их прислуга. Но вам лучше не знать, кто они. Всего хорошего вам, Михаил Андреевич. Будем надеяться, что приключений у вас в ближайшее время не будет.

Вот таким образом был подведён окончательный итог бестолкового посягательства группы подвыпивших, а может, даже и пьяных очередных распальцованных на усадьбу и живность одиноко живущего гражданина Российской Федерации.
Нет, хуторская система крестьянствования для нашей страны неприемлема. Нельзя нам жить поодиночке. Перестреляют.


НАМ БЫ ЗИМУ ПРОЖИТЬ…
               
Спустя неделю после налёта Воронов стал чувствовать в своём теле какую-то вялость и болезненность. Поначалу он подумал, что это происходит ввиду стремительного уменьшения продолжительности дня и перемены погоды. После затяжных дождей и относительного тепла, по всей видимости, необходимо какое-то время, чтобы приспособиться к морозам.
– А может, это уже?.. – стал размышлять вслух над своими недомоганиями Воронов. – Да, Миша, наверное, ты устареваешь, раз не можешь быстро приспособиться к перемене погоды. Ну мороз, ну короткий день… и что теперь, раскисать? Истопи баньку, хорошо попарься, похлещи себя веничком берёзовым, попей чайку с малинкою… Можно даже попариться на печи в просе. Первая такая зима, что ли? И потом. Тебе, Миша, болеть, а тем более лежать в постели, нельзя. Шарик и Васька ухаживать за тобой не будут. Так что выкарабкивайся из хандры, и как можно быстрее.
К искоренению своего недомогания Воронов приступил сразу, как только эта мысль появилась в его голове, тем более что был субботний день, и он никуда и ни к кому не планировал наведываться. В магазин за продуктами он съездил, у Стругих побывал, и теперь только и осталось, что позаботиться о своём здоровье.
Не откладывая предстоящую работу на послеобеденное время, Михаил Андреевич прямо сразу после завтрака и выполнения хозяйственной обязаловки (кормление и поение живности), наносил в баню дров, заготовил необходимый запас воды и приготовил сменное постельное и нательное бельё.
– Ну вот, Миша, у тебя теперь всё готово к банному дню и улучшению состояния твоего пошатнувшегося здоровья. Осталось хорошенько натопить в бане… пообедать… слегка… хм, а не рано ли я надумал топить? Я ж всегда это делал в три-четыре часа дня. Ну ничего, с утра, может, действительно и рановато, а вот сразу после обеда  будет в самый раз. Тепло ещё никому не навредило, – уточнил окончательный распорядок дня Воронов. – Пока же можно кое-кому позвонить. Начну, пожалуй, с Тарасовича. Как он там?
Две попытки переговорить с бывшим главным колхозным зоотехником по проводному телефону для Михаила Андреевича не увенчались успехом. Иван Тарасович, по всей видимости, вместе со своей женой был занят хозяйственными делами. Скотины у них много, а она, как известно, требует каждодневного ухода и внимания. А мобильника Рыбаков не имел, мотивируя тем, что два аппарата он уже где-то «посеял», а покупать третий не позволяет супруга.
– Ну что ж, с Тарасовичем не получилось, попробуем по мобильнику связаться с другом детства.
Услышать голос Воронова-Кузьмичёва Михаилу Андреевичу тоже не удалось. После каждого из пяти вызовов из аппарата слышалось одно и то же: «Данный вид связи для абонента недоступен».
– Ну, ёлки-палки! – недовольно воскликнул Воронов. – Два телефона, а толку ноль. У Виктора мне надо было спросить ещё и номер стационарного телефона. По нему проще было бы связаться. Ну и мужики! – воскликнул Михаил Андреевич и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. – Ведь можно ж было обменяться адресами! Делать сейчас вот нечего, взял бы да и написал ему в Магнитогорск письмо. Уважаемый, мол, Виктор Сергеевич, расскажи своему давнишнему другу о своей городской и благоустроенной жизни. Так нет же, одни номера мобильников записали, и всё. Как будто на них свет сошёлся клином. Ладно. Сергеевич – мужик догадливый, что-нибудь придумает, – успокоил себя Воронов. – А по мобильнику надо попробовать связаться с центральной усадьбы или из райцентра.  А может, мне по какой причине придётся побывать в самом областном центре. Хотя… делать-то мне там и нечего.
Рассуждения Михаила Андреевича прервал звонок стационарного телефона.
– О! У меня не получилось… Да-да, – схватив трубку, ответил он, боясь что на другом конце провода могут не дождаться его ответа. – Слушаю.
– Михаил, Стругих тебя тревожит. Добрый день! – словно по громкоговорящей связи раздался в комнате голос Дмитрия Антоновича. – Чем занимаешься?
– Здравствуй, – ответил Воронов. – Да вот надумал сегодня устроить для себя банный день.
– Я что тебе звоню. Ты узнал, кто устроил охоту на твоих гусей и на собаку?
– Антонович, ну ты даёшь, – усмехнувшись, ответил Воронов. – Ну у кого я могу узнать? Огородников мне не сказал, а больше… ты сам знаешь, в моих краях сарафанное радио не работает.
– Зато у нас, Андреевич, оно сработало, и даже вполне достоверно. У тебя сколько было человек?
– Шесть душ.
– Так вот, одна, как ты говоришь, душа – большой чиновник из окружения самого губернатора, а ещё одна – олигарх областного масштаба. Остальные – их оруженосцы. Вот так. Потому-то они и постарались всё уладить на месте, чтобы не было никакого шума.
– Поня-тно. Спасибо за информацию, Антонович.
– Ну это ещё не всё.
– Как не всё? – удивился Воронов.
– Да так. Гусей тебе привезли с гусиной фермы.
– С гусиной фермы?
– А ты думал, что они их у кого купили? Как бы не так. Так что, друг мой, тебе их надо месяц кормить простым зерном, чтобы из них выветрились все кормовые добавки. А если им давали ещё и рыбу в чистом виде, то гусятину ты есть не будешь. Так что очищай их. К Новому году успеешь…

Долго беседовали друзья по телефону, обсуждая погоду и рыньдинские новости. Не забыли они вспомнить колхозную жизнь, своих товарищей и попутчиков, досталось от Воронова со Стругих, конечно же, и российским правителям самого высокого ранга. Да и поделом. За тот раскардаш, что устроен в России под их «мудрым» руководством, они достойны того, чтобы люди поминали их недобрым словом каждодневно, а может, даже и ежесекундно. Пусть хоть поикают.
Может, Михаил Александрович и Дмитрий Антонович ещё бы какое-то время использовали возможности проводной связи местного значения, да только к Стругих наведалась заведующая медицинским пунктом для осмотра всё ещё сочившегося послеоперационного шва, что означило прекращение разговора.
Вздохнув, Воронов встал и некоторое время ходил по комнатам, разминая своё не обременённое физическими нагрузками тело.

Когда в прошлое уходило тёплое время года и наступала пора зимней вялотекущей жизни, Андреевич относился к этому двояко.  Пока был молод и в их деревне жизнь бурлила, как в роднике вода, Воронову нравилось лето. Да, в эту пору работ было выше головы. Но… было тепло, а продолжительность дня давала возможность, хоть и с надрывом сил, справиться со всеми работами и трудностями.
Зиму ж, с её метелями и холодами, а порой и многодневными оттепелями, с чуть ли не ливневыми дождями, Андреевич в те годы воспринимал как очередной виток трудностей. Особенно их добавлялось в животноводстве. Подвоз грубых кормов с полей, кормление и поение скота, время растёла у коров и окота у овец – всё требовало дополнительных сил и крестьянской смекалки с терпением. Так что хандрить было попросту некогда, и тем более начальнику крупного участка, от которого зависел успех работы подведомственного ему колхозного подразделения.
Воронов в ту пору, независимо от времени года, фактически работал без выходных и, как говорили в селе, проходных дней. В праздники начальнику участка зачастую бывало намного труднее, чем в обычные рабочие дни. Кто-то из штатных (доярки, свинарки, фуражиры и скотники) мог заболеть, а кто-то, чего греха таить, и попросту запить или взять да и устроить для себя выходной день. Вот и приходилось Андреевичу проявлять находчивость и эту самую смекалку, чтобы коровы были накормлены  и вовремя подоены.
Теперь же, когда Воронов остался без всех перечисленных забот, а если по правде, то и вообще в стороне от жизненной суеты, он вдруг осознал, что ничегонеделание ещё хуже, чем каждодневные трудности. Ведь когда день заполнен работой, то думать о превратностях судьбы просто некогда.

– Э-а-ах! – одновременно с позёвыванием воскликнул Андреевич. – Нам бы зи-му прожи-ить. Василий, может, ты мне подскажешь, что надо делать вот в такие дни? – спросил он, остановившись рядом с лежанкой, на которой, вытянувшись во весь рост и откинув пушистый хвост перпендикулярно к своему телу, лежал кот.
– Мяв, – только и смог произнести лежебока и, повернувшись на спину, подставил хозяину для поглаживания покрытый густой шерстью живот.
– Понятно. Но только я не смогу валяться на диване или на лежанке по двадцать часов в сутки, как ты. Человеку, друг мой, двигаться надо. Иначе до весны я и ходить разучусь. Мне, Василий, надо заняться чем-то… – Воронов покрутил перед лицом рукой с растопыренными пальцами. – В общем, интересным. Чтобы время проходило незаметно и побыстрее.
Однако, ввиду того что ничего более интересного Михаилу Андреевичу на ум сразу не пришло, он решил пока побывать в погребе (том, который в меловом склоне), дабы посмотреть, в каком состоянии у него находятся зимние запасы огородной продукции. Хотя этот надзорный вояж предпринимался больше для того, чтобы просто убить время.
За сутки, прошедшие после вчерашнего посещения, конечно же, в погребе ничего существенного произойти не могло. Открыв тройные двери, Воронов  осмотрел картофель, капусту и морковь со столовой свёклой, мельком взглянул на висевший в полуметре от пола термометр и, не задерживаясь,  стал закрывать двери.
– А они-то подсохли, – отметил Андреевич. – Вчера на них ещё был конденсат, а сейчас… наверное, стукнут морозы. Да им уже и пора хозяйничать. Сколько ж можно крутиться около нуля.
Вот так, то разговоры с котом, то контрольный поход в конец огорода к погребу и некоторые мелочные работы во дворе, дали возможность Воронову незаметно для себя убить дообеденное время. А обед и послеобеденный отдых – вы и сами знаете, как проходят.
Время-то прошло быстро, да вот после отдыха Михаил Андреевич почувствовал себя намного хуже, чем  до обеда. В горле вдруг заскребло и появилась сухость, а по телу, перемежаясь, проходили то озноб, а то и неприятный жар.
– Да что это со мною? – забеспокоился Воронов и подошёл к зеркалу. – Глаза как глаза. Мутноватые, правда, а под ними мешки. Язык вроде как нормальный. Лицо слегка одутловатое. Надо топить баню, – решил он и немедля приступил к намеченной работе. – Надо было попариться ещё позавчера. Ну ничего, парилку устраивать не буду, а просто хорошо помоюсь, чтобы хоть чистым лежать.
Что имел в виду Воронов, произнося последние слова, не знаю, но наверняка, он чувствовал, на подсознательном, так сказать уровне, каким для него окажется окончание года.

Не помогла, однако, Воронову баня. Он, правда, особо её и не прогревал, чтобы не устраивать парилку, но всё равно хотелось хоть какого-то улучшения. Но всё произошло наоборот. Сработал закон Черномырдина: «Хотелось как лучше, а получилось…»
Вместо оздоровления, Андреевич уже в середине ночи почувствовал, что его тело начало, что называется, разваливаться на части, да к тому же ещё и нос, доселе сухой, дал течь и покраснел, словно морковка. Ко всему этому появился и кашель, правда, пока как бы особо и ненадоедливый, но с хорошо просматриваемой перспективой. В общем, Михаил Андреевич оказался в плену болячки.
Вспоминая последние дни, Воронов, однако, не нашёл причин, которые могли бы оказаться катализатором возникшего недомогания. Работой он себя особо не перегружал, не перегревался и не попадал под сквозняки. Переохлаждения тоже не было. Спал нормально. В еде Андреевич умерен и не допускает даже минимальных перееданий. Спиртное?.. Но он эту гадость вообще в рот не берёт.
Так почему ж тогда Воронов взял да и заболел? Болячка ж сама по себе не приходит. Для того чтобы она появилась, в организме должен произойти весьма существенный сбой. А он у Андреевича был. Вспомните хотя бы наезд распальцованных по части устройства в его усадьбе борделя. Он, что, обошёлся для нашего героя без всяких последствий? Нет. Если Воронов и отнёсся к данному факту вроде как и спокойно, то это ещё не значит, что его ничем нельзя пробить и пронять. Мы ведь не знаем, что творилось в его душе и каковы были его мысли. У него тоже ведь есть определённый уровень терпения и стойкости организма.
Произошедшее ж разбойное нападение ещё более усугубило его и без того уже ослабленное состояние. Ну а тут… вы и сами знаете, что получается, когда с горы начинает катиться даже самый малый снежный ком. Всё правильно. К основанию горы уже сходит целая снежная лавина. Так получилось и у Михаила Андреевича. Терпел-терпел и дотерпелся.

Из болезненно-дремотного состояния Воронова вывело завывание в трубе и хлёсткие удары снега в окно. С трудом встав с постели, Михаил Андреевич подошёл к окну и отодвинул штору. Но, несмотря на то, что уже наступил рассвет, что-либо увидеть ему не удалось. На улице бушевала самая настоящая вьюга.
– Ну что, Михаил, хоть ты и больной, а двигаться придётся, – со вздохом произнёс Воронов. – Посмотреть и накормить живность надо? Надо. Да и самому тоже надобно перекусить. Так что одевайся потеплее и топай во двор.

Так начался первый день великого лежания, а точнее – хворания у Михаила Андреевича. А за ним была тягостная и практически бессонная ночь, во время которой Воронов несколько раз вставал, ходил из комнаты в комнату, пробовал лежать на диване и сидеть в кресле, однако нигде ему не удавалось найти удобное для себя положение, чтобы можно было сразу уснуть. Везде было почему-то жёстко и неудобно. Под утро он даже положил на диване две пуховые подушки, которые его Лидия использовала не столько для сна, сколько для украшения кровати, но и они не принесли ему облегчения. Через несколько минут Андреевич вынужден был встать – запарился.
И так трое суток. Короткий сон, а скорее дремота, хождение по комнатам и домашнее лечение. Всё больной Воронов испробовал. Растирание настойкой цветков сирени на водке, чай с малиновым вареньем и чаи из цветков липы и листьев мать-и-мачехи, аспирин и парацетамол. Но все эти процедуры и пилюли не возымели желаемого воздействия.
– Как в стенку горохом, – проворчал Андреевич вечером после трёхдневного лечения.
На четвёртый день, ближе к вечеру, к общему разладу добавился ещё и  тяжёлый, изматывающий и чуть не выворачивающий наизнанку кашель. Во всей своей жизни Воронову такое пришлось ранее переживать только дважды.
Первый раз это произошло ещё в армии, когда он после занятий гимнастикой в спортзале помылся под холодным душем. Тогда ему пришлось даже неделю пролежать в медсанбате при их же части. Мучился он тогда вот таким же  удушающим кашлем.
Второй раз Воронов месяц откашлял после сильнейшего переохлаждения в январскую стужу в чистом поле. Произошло это по самой что ни на есть банальной причине – машина с заглохшим двигателем оказалась в снежном плену.
– Ну а теперь-то какая причина? – вспомнив две предыдущих, спросил сам себя Андреевич. – В каком таком месте, ваша милость, могла простыть? У печи, на кровати или в кухне возле плиты? А может, попил не слишком горячего чаю? Устареваешь ты, Михаил.

Две недели, помимо ломоты в суставах, боли в голове и сухого, раздирающего грудную клетку кашля, Андреевича донимали ещё и мелкопакостные хвори. То вдруг начнёт сводить судорогою икроножные мышцы, то появятся острые боли под лопаткой или в боку. А три дня назад вдруг напомнили о своём существовании печень и поджелудочная железа. И если бы летом не заготовил «кошачьих лапок» (бессмертника), то отвара было бы готовить не из чего, а значит, пришлось бы корчиться, может, и по сей день.

А метели всё крутили и крутили. За прошедшие дни снегу столько нагнало во все уголки двора, что и пройти уже было невозможно. Но у Михаила Андреевича, сил не было даже на очистку узеньких стёжек, не говоря уже о том, чтобы «природный дар» вывозить со двора, как это он делал каждую зиму. Он только и смог, хотя и с большим трудом,  открыть люк в свой ледник, чтобы тот начал промораживаться.
Да, собственно, ему дорожки оказались почти и не нужны. Во дворе он теперь бывал всего два раза: утром во время обхода хозяйственного двора и раздачи своей живности корма, другой раз он выходил вечером.
Пользоваться кухней в хозяйственном блоке Воронов тоже перестал. Топка двух печей у него отнимала слишком много сил, а потому он приготовление пищи перенёс в кухню дома. В ней же он, в отгороженном уголке со стоком воды, устраивал для себя и что-то похожее на примитивный душ, с использованием для этого обычного ведра с краном, которое наполнял тёплой водой и подвешивал на крюк под потолком.
К концу ноября метели стали немного стихать, а в его последний день неожиданно  закапали капели с крыш. Вероятно, уходящий месяц, таким вот манером, захотел оставить о себе у людей хорошие воспоминания. Но вопреки благим намерениям, у него случился большой конфуз. В обед с крыш капало, а к полуночи на градуснике было уже минус восемь.
Одновременно с погодными изменениями произошло кое-что, но уже положительное, и у Михаила Андреевича. Ему наконец-то удалось перевести сухой и надрывный кашель в мокрый. И теперь если он и кашлял, то хоть не до посинения, как это было последние дни. Да  и другие хвори у него пошли на убыль. Перестало давить в правом боку и гореть под ложечкой. Ушла тошнота, и появился аппетит.
– Василий, а мы вроде как проскочили, – хоть и негромко, но довольно чётко похвалился развалившемуся на лежанке коту Андреевич.
И лучше бы он этого не делал. Нельзя было ему вслух радоваться. Неужели нельзя было помолчать? Так нет же, дёрнуло.
Оказавшись около плиты, Михаил Андреевич по привычке вытянул руку и провёл над ней ладонью. Не почувствовав источаемого ею жара, он решил подложить в плитку дров. Для чего ему и понадобилось-то всего каких-то две-три минуты. Закрыв дверцу и опершись на колено рукой, Воронов, привставая, ойкнул и вновь опустился на четвереньки. Его поясницу пронизала невыносимо острая боль.
– Ну что, Миша, проскочил? – усмехнувшись и обливаясь потом, с дрожью в голосе проговорил Воронов и стал медленно, не вставая с коленей, с упором на согнутые пальцы рук, выпрямлять спину. – Не спеши, – тихо прошептал он, приседая ягодицами на пятки. – А теперь попробуй взять кочергу, – посоветовал себе Андреевич и, переведя дыхание, потянулся левой рукой за предполагаемой спасительницей. Но, видно, не суждено было нашему герою встать на ноги.
Как только его пальцы коснулись холодного металла кочерги, правая рука Андреевича ни с того ни с сего отказалась быть опорой. Воронова резко качнуло вперёд, отчего он взвыл от очередного прострела и, согнувшись «калачиком», свалился на пол.
Раньше, когда ещё была жива Лидия, Воронов частенько с её помощью добирался до спасительного деревянного топчана, изготовленного им специально вот для таких, надо сказать, многочисленных случаев. Теперь же Андреевичу надеяться на стороннюю помощь не приходилось. Но это ещё не всё.
Ввиду своего одиночества Воронов уже не мог позволить себе, как это бывало ранее, отлёживаться на жёстком ложе пять-шесть дней. В позе «Тутанхамона» и в положении «калачиком на боку» Андреевич мог теперь пребывать лишь по нескольку часов между хозяйственными работами и приготовлением пищи для себя и корма для живности.
– Ты смотри, и угораздило же именно сейчас. На улице пятнадцать мороза, а тут… – с сожалением и болезненной грустью в голосе проговорил Воронов и, сжав плотно губы, шумно выдохнул через нос, издав при этом звук, похожий на «гмух».

И действительно, как теперь Андреевичу выкручиваться из довольно затруднительной для него жизненной ситуации? С прострелом спины, не то что выполнять необходимые работы, ему даже одеться трудно. По себе знаю, потому как не один раз приходилось корчиться от невыносимых болей и неделями лежать, что называется, пластом. А уж одинокому человеку… Он должен быть здоровым до самого последнего вздоха. Недаром же говорят, что одному и радость не в радость, и выпить нельзя, а уж болеть – так и вообще противопоказано.

Две первые недели декабря показались Михаилу Андреевичу длиннее самого года. Непроходящий, хотя и немного притихший кашель, мучительные боли в спине и в грудной клетке, трескучие, порой до двадцати семи градусов морозы и обилие снега превратили ещё два месяца назад здорового и жизнерадостного Воронова в сгорбленного, исхудавшего и уставшего от напавших на него хворей старика.
Два раза Михаил Андреевич порывался позвонить заведующей рыньдинским медицинским пунктом, однако, представив, что станет с его хозяйством за время, пока он будет лежать в больнице, Воронов, что называется, напрочь отметал эту мысль. А тут ещё собака с котом Васькой.
Они, видимо, чувствовали, в каком состоянии находится их хозяин и кормилец. Шарик при каждодневных встречах так жалобно заглядывал Андреевичу в глаза и лизал его руки, что он, едва сдерживая слёзы, старался побыстрее поставить миску с едой и удалиться из сарая, в который он перевёл Шарика на период холодов. А Васька зашёл ещё дальше.
Два дня назад, после своего вояжа в сарай, кот принёс в дом жирную мышь. Он положил добычу на коврик у кровати и издал звук, которым мамы-кошки после удачной охоты приглашают котят на пиршество.

И только со второй половины месяца у Михаила Андреевича наступил видимый перелом в противоборстве с болезнями. У него появился аппетит, боли в спине заметно притупились, и теперь Воронов мог ходить уже в прямостоячем положении и без палки.
За последние три дня он впервые за время болезни позвонил Стругих и Тарасовичу. Однако на их вопросы, почему молчал его телефон, ответил тем, что на линии был обрыв. Не хотелось Андреевичу плакаться о своём болезненном состоянии.
В течение последней недели года Михаил Андреевич с большими перерывами на отдых очистил дорожки во дворе, прорезал тропинку к роднику и приступил к заготовке льда, пока путём намораживания.
Главной же работой у него оказалась выпечка двухнедельного запаса настоящего хлеба, ибо сухари, которыми он вынужден был питаться последние две недели, ему так надоели, что при взгляде на них у Воронова пропадало желание вообще что-либо есть.
Повеселевший и с хорошим настроением, Михаил Андреевич входил в новогодние праздники. За два дня до окончания старого года, он забил и обработал одного гуся, произвёл в доме генеральную уборку, а после неё устроил для себя банный вечер. А в последний день  года Воронов до обеда простоял у плиты в качестве шеф-повара, а во второй половине дня общался по телефону с друзьями и знакомыми. Вечером же, задолго до наступления Нового года, он устроил для себя и кота с Шариком праздничный ужин, после чего, не ожидая боя курантов, отошёл ко сну.

Вороново – Рыньдинка

Как бы человек ни любил зиму с её пушистым снегом и морозной погодой, но всё равно, даже если он и не высказывает своих желаний вслух, в мыслях у него постоянно присутствует ожидание весны, а с нею и тепла. С таким же настроем жил и Михаил Андреевич, и скажу вам, что своё ожидание он и не скрывал не только от людей, с кем ему приходилось иногда вести разговор на эту тему, но и от постоянных участников своих домашних диспутов – кота Васьки и Шарика.
– Э-эх, ребятки, нам бы эту зиму прожить, – в который уже раз мечтательно произнёс Михаил Андреевич, глядя на кота и Шарика, с большим аппетитом уплетающих свой завтрак. – Ну ничего. Декабрь мы с вами с горем пополам протолкнули, январь хоть и со скрипом, но движется. Погодка стала меняться в лучшую сторону. Вчера было ещё двадцать два градуса мороза, а сегодня уже минус восемь, и всё идёт к тому, что должна наступить большая оттепель. Над лесом, вон, со вчерашнего дня потемнело. А главное, что нам удалось отбиться от болячек.  Так что, Васяка и Шарик, теперь мы с вами выдюжим.
Ну вот. Опять Андреевич не сдержался и открытым текстом во всеуслышание заявил, что ему удалось отбиться, от насевших на него болячек. А этого делать было нельзя, и тем более по прошествии такого короткого времени после болезни, от которой Воронов, выражаясь сельским языком, ещё и не очухался.
Что же касается изменения погоды, то тут Андреевич оказался прав. После двухнедельных трескучих морозов природа, по всей видимости, решила передохнуть  и по этой причине отключила свой холодильник, а может, он у неё и вовсе сломался. Так или иначе, но произошло резкое повышение температуры, которая за двое суток поднялась до плюс трёх градусов.
Пользуясь оттепелью, Воронов наконец-то смог установить на ручье вершу, которую он сплёл из лозовых прутьев ещё в осеннюю дождливую погоду. Её бы надо было поставить в облюбованном месте сразу же после изготовления, но в то время, сами помните, шли дожди, а потом Андреевич заболел. Теперь же и погода смилостивилась, и болячки вроде как отстали. Хоть на эту и не очень-то сложную работу ушла половина дня, он, однако, о потерянном времени не сожалел.
Во-первых, появилась каждодневная работа – проверять вершу. Во-вторых, уж если для себя ничего и не попадётся, то для кота и Шарика что-нибудь да будет.
Главным же делом, которое Андреевич наметил выполнить в течение двух дней, он считал очистку дороги в Рыньдинку. Да, вы правильно прочитали и поняли, Воронову проезд в село надо будет не просто очистить от сугробов, а пробиться сквозь них, прорезая местами в толще снега многометровые траншеи.
Этой работой, как ни странно, Воронов занимается уже пять последних зим сам, ввиду того что дорогу к нему никто не хотел ни очищать зимой от снега, ни грейдировать летом.
Конечно,  при этом ему приходилось до седьмого пота работать штыковой или совковой лопатой, а порой даже и ломом, но игра, как говорят, стоила свеч. Без продуктов питания не проживешь, да и если что случится, по бездорожью никто ведь не сможет к нему доехать. Так что хочешь, не хочешь, а дорогу, когда-то районного значения, а теперь просто Вороново – Рыньдинка должен поддерживать в проезжем состоянии сам Михаил Андреевич.    
Иногда, правда, Воронову удавалось договориться с трактористом из районной дорожной службы, который на мощном колёсном тракторе, широкозахватной лопатой очищал после каждого снегопада дорогу от райцентра через центральную усадьбу  до Рыньдинки.
Но для того чтобы дорожник проехал разок в Вороново, Андреевич должен был ему, как говорят красавицы-цыганки, позолотить ручку. И золотил. Деваться-то некуда. Другого проезда нет.
Однако, после того как прежний тракторист уволился с работы, а нового Воронов ещё и в глаза не видел, то какая уж там может быть договорённость. А это значит, что Андреевичу теперь придётся рассчитывать только на собственные силы.
Поэтому, учитывая резкое и устойчивое потепление, Андреевич решил день-два подождать, пока снег осядет и возьмётся водой.  Тогда можно будет через некоторые заносы проезжать на тракторе без предварительной расчистки, лишь бы Т-16 не сел «на брюхо», что бывает крайне редко из-за его особой конструкции. И время выезда наступило.

На четвёртый день с начала наступления оттепели Воронов ещё затемно управился по хозяйству и, плотно позавтракав, положил в кузов трактора лопаты, лом и два длинных деревянных щита на случай, если трактор где вдруг забуксует, выехал со двора.
Не забыл Андреевич прихватить с собой, помимо всего ранее перечисленного, ещё и деньги, тару для продуктов, а также и сухой паёк для лёгкого дообеденного перекуса, если понадобится. Физическая работа на свежем воздухе требует, как вы знаете, б;льшей траты энергии, нежели простой променаж во дворе и тем более лежание на диване.
– Да. Если бы можно было пользоваться зимой верхней дорогой, то и не нужно было бы устраивать «гуж-труд» (была такая повинность в сельской местности в советское время, вплоть до шестидесятых годов прошлого века (см. стр. 16), – размышлял Воронов, медленно продвигаясь по бывшей сельской улице, преодолевая большие и малые сугробы.

Первую остановку Андреевичу пришлось сделать сразу на выезде из деревни, перед некрутым поворотом, где, как и во все предыдущие зимы, дорога оказалась под спудом более чем метрового сугроба.
– Ну вот тебе, дорогой мой, и разминка, – подтрунил над собой Воронов. – Часа на полтора нам тут работы хватит. А может, даже и больше.
Михаил Андреевич в оценке затрат времени на очистку от снега проезда не ошибся. Почти два часа с небольшими перерывами, которые он устраивал для того, чтобы особо не перегреться, ушло на устройство своеобразной траншеи.
Он, может, управился бы и раньше, да только снег после сильных морозов и наступившей оттепели  оказался двухслойным. Его верхняя часть под воздействием плюсовой температуры присела и уплотнилась, а соответственно и легко поддавалась нарезке, и Михаилу Андреевичу удавалось выбрасывать снег большими блоками, тогда как нижний полуметровый слой, сохраняя более низкую минусовую температуру, ссыпался с лопаты, словно пересушенный июльским солнцем песок. Вот и пришлось Воронову при очистке приземного слоя снега практически работать почти пустой лопатой, не для пользы дела, а, как любит выражаться наш герой, для сугрева (согревания).
Очистив от заноса двадцатиметровый участок дороги, Михаил Андреевич тронулся дальше, и особо не газуя, дабы с разгона не заехать в сугроб, из которого потом придётся выкапывать пленённый снегом трактор, он внимательно разглядывал предполагаемое направление своего движения. Так он благополучно преодолел одну треть пути.
Дальше остановки в борьбе с заносами участилились, хотя они по объёмам выбрасываемого снега и были намного меньше самого первого. Однако, ввиду того что таких участков по пути следования было много, Воронову пришлось в поте лица, пробиваться в более цивилизованную Рыньдинку.
И всё-таки Михаилу Андреевичу в селе побывать в этот день не удалось. За полкилометра до Рыньдинки, переоценив возможности трактора, а может, не захотев больше работать лопатой, он принял решение преодолеть с ходу небольшой по виду занос.
Добавив газу, Воронов покрепче схватился за руль и, стараясь держать Т-16 по прямой линии, врезался в сугроб. Проехав метра три и нагорнув перед собой целую кучу снега, трактор, подпрыгнув несколько раз на месте, остановился, что привело к остановке работы двигателя. Он заглох, не осилив возникшей нагрузки.
 – Прие-хали, – проворчал себе под нос Андреевич.
Чтобы не работать лопатой, он вначале предпринял попытку выехать назад, подложив под задние колеса прихваченные им из дому доски. Однако из этой затеи, откровенно говоря, ни черта не получилось. Трактор буксовал одинаково, что в снегу, что на досках. Подкладывал Воронов под колёса и ветки лозы. Результат тот же, колёса вращались, а  Т-16 стоял на месте.
– Ну что, Миша, проскочил? – съязвил Воронов после очередной неудачной попытки освободиться из плена. – Бери лопату и – вперёд.
Целый час Воронову пришлось вызволять трактор из снежного плена, но уже при помощи лопаты. Особенно много Андреевич затратил сил при выборке снега из-под самого Т-16. Мало того что он оказался спрессованным, так ещё ж было и неудобно.
По окончании работы Воронов был похож на мокрую мышь. Пот лил с него ручьями, и было мокрым не только то, что ближе к телу, но и телогрейка, которой он заменил куртку перед расчисткой первого заноса на выезде из Вороново. И теперь от неё пар валил, как от зяби (поле, вспаханное с осени для посева яровых культур) в весеннюю пору.
– А теперь, милок, пока не остыл, садись в трактор и дуй домой. В селе тебе делать сейчас нечего, – скомандовал сам себе Воронов и, забравшись в трактор, на полном газу покатил в родные пенаты, не обращая внимания на кочки и вымоины, скрытые под снегом.

Подпрыгивая на неровностях только что проложенной колеи и едва удерживая руль, Воронов нет-нет да и посматривал по сторонам, отмечая про себя, что двухнедельное беснование метелей сделало непроезжей не только низинную дорогу, но и по верхней, полевой, без бульдозера проехать было невозможно, а если кому это надо будет позарез, то для проезда от Рыньдинки к Вороново придётся по-заячьи петлять между снежными барханами.
«Ну и намело-о, – с удивлением отметил про себя Андреевич, проезжая мимо огромного снежного наноса, похожего на вздыбленную морскую волну, образовавшегося на вершине косогора. – Ни проехать, ни пройти. А куда, в какую даль и кому, а главное, зачем сейчас надо ездить? Раньше, вначале на лошадях, а потом на тракторах или машинах ездили в поля за соломой и сеном для скотины. Теперь колхозов, а вместе с ними и скотины не стало. Солому ж, вместо скирдования, измельчают и разбрасывают по тому же полю, где и убирают хлеб. Так что…»
Продолжить размышление о положении дел на когда-то колхозных землях Воронову не дал резкий поворот трактора в правую сторону, отчего у Андреевича даже вырвало из рук руль. Освободившись, баранка стремительно завращалась, ударив при этом по пальцам самого рулевого, который, ругнувшись, вновь ухватился за неё и стал проворно выруливать в проложенную им колею.
– Миша, надо же крепче держать! Руки ж переломает! – выкрикнул Воронов. – Это ж не асфальт.
И действительно, зимняя дорога, да ещё, можно сказать, пробитая в толще снега, даже отдалённо не сравнится с асфальтированным шоссе. А колея, проложенная зимой, может не совпадать с той, которую накатывают в осеннюю пору по незамёрзшей земле. И теперь при езде часто передние колёса попадают в свою предшественницу, поэтому и происходят вот такие неожиданные шараханья из стороны в сторону, во время которых можно не только выпустить из рук руль, но и повыбивать пальцы.
До въезда в деревню Воронову ещё несколько раз приходилось сбиваться в сторону от проложенной им дороги, – извините, с проложенного им направления – и выравнивать трактор строго по свежей колее, правда, уже без особых осложнений. Руль он не выпускал, а значит, ему и не пришлось чертыхаться и трясти рукой с растопыренными пальцами и дуть на них, приглушая таким образом боль, возникшую после удара о вращающуюся баранку.
Остановившись у дома, Михаил Андреевич не стал даже открывать ворота и загонять Т-16 во двор. Заглушив двигатель, он бегом пустился сразу же в дом, где быстро сбросил с себя всю пропотевшую и ещё не остывшую одежду, а оказавшись «в чём мама родила», сдёрнул с лежанки прогретое тёплое одеяло и, укутавшись в него, забрался на всё ещё тёплые после утренней топки кирпичи.
– Фу-ух! – воскликнул Воронов и, испытывая величайшее наслаждение, опустил взмокшую голову на пуховую прогретую подушку.
Уставший и словно побывавший в бане, Андреевич, едва закрыв глаза, сразу же оказался пленённым вначале лёгкой дрёмой, а потом и сном. И что удивительно. Долгими зимними ночами, когда Воронову приходится проводить в кровати по восемь, а иногда и по девять часов, зачастую сновидений у него и вовсе не бывает, а если что и приснится, то перед самым пробуждением, да и то какая-нибудь несуразность, не имеющая к жизни никакого отношения.
На этот раз всё произошло так, как будто сновидение уже давно находилось в комнате и только и ожидало, когда же утомлённый работой Михаил Андреевич скинет с себя всю одежду и, обернувшись прогретым тёплым одеялом, завалится на лежанку и отдаст себя во власть сна.
…И оказался Воронов, судя по всему, не нынешний, а тот, когда он ещё работал колхозным агрономом, на полевой дороге, которая змейкой вилась между двумя полями с колосившейся пшеницей…
«Так это же было со мной в первый год моей работы, – медленно проплыла у спящего Андреевича мысль. – А это кто там? – вглядываясь вдаль, поинтересовался он, увидев откуда-то взявшийся ток, на котором женщины очищали привезённое от комбайнов зерно, среди них была и Лидия. – А она откуда тут взялась? Мы с ней познакомились под копной сена».
И как только Воронов об этом подумал, он тут же оказался у стога сена, вокруг которого с вилами и граблями в руках суетились люди. Внезапно все остановились и, подняв головы, стали смотреть на приближающуюся огромную тёмную тучу. Раздался раскат грома, и на землю упали первые капли дождя. Чтобы не намокнуть,  Воронов побежал к скирду, но как только он юркнул под его защиту, перед ним оказался председатель колхоза.
– Михаил, ты у нас работаешь агрономом, а прячешься от дождя, как несознательный рядовой колхозник. Вон, видишь копны сена? – спросил с усмешкой председатель и показал рукой в поле. – Бегом туда и спасай их от дождя, а мы тут и без тебя управимся. Там, Михаил, и твоя Лидия, её тоже надо спасать. Она под первой копной. Не заблудись. Ха-ха-ха! – засмеялся руководитель хозяйства и зарылся в сено.

– Фу ты, чёрт, – возмутился, проснувшись, Михаил Андреевич. – И надо ж такому присниться, да ещё и днём. Сколько ж времени? Ого! Ой-ёо, целый час проспал. Вставай, Михаил, а то кто заявится, а ты тут на лежанке голый валяешься, да ещё и завёрнутый в одеяло, как младенец. Смеху будет на всю деревню.
Вот так почти и закончился для Воронова день. Почему почти закончился? Да потому, что ему ещё осталось принять душ (баню топить уже поздно, да и Андреевич уж больно устал на снегоборьбе), сготовить… для обеда время позднее, а ужинать вроде как рановато. Хотя, пока он приведёт себя в порядок и сготовит что поесть, как раз и наступит вечернее время.
– Интересно получается, – стал по ходу выполнения неотложных дел рассуждать Воронов. – День практически прошёл. И что же я успел сделать? Дорогу не пробил, в селе не побывал, а раз в Рыньдинке не был, значит, ничего и не купил. Только и всего, что пропитал п;том всю свою одежду, которую теперь без стирки и надевать-то нельзя. А теперь вот ещё надо протопить в кухне «буржуйку», чтобы по-человечески обмыться, сготовить поесть и… всё. А завтра прямо с утра на дорогу. Если, конечно, за ночь ничего не случится. Не дай Бог, запуржит, и тогда моя сегодняшняя работа окажется бесполезной. Сработал коту под хвост. Мне бы один раз съездить в Рыньдинку. Хлеб нужен.

Бог, наверное, завидев, как его чадо упорно пробивалось к людям, смилостивился над Вороновым и оставил погоду на ближайшие сутки без изменений. Ночью было для января месяца достаточно тепло, ввиду того что температура держалась на отметке плюс два градуса, а с наступлением утра она даже и повысилась. Так что Михаилу Андреевичу только и осталось, что погрузить в трактор специнвентарь и после завтрака и ухода за живностью он сможет со спокойной душой выехать на дорогу для завершения борьбы со снегом.
И он выехал из дому в строго означенное им время, прихватив с собой не только рабочую куртку (это уже другая, прежняя сушится), но и фотоаппарат, ибо просьба внука Виктора Антоновича – отснять ему несколько кадров с зимними видами – Вороновым была не выполнена. Да если по правде, то ему было в то время и не до фотосъёмок. Он только сейчас стал отходить от «боевых действий» с применением огнестрельного оружия на территории его усадьбы.
По ходу движения Михаил Андреевич трижды останавливался и, выбрав нужный для запечатления на снимке уголок природы, производил съёмку. Сфотографировал он и свою конечную остановку прошлым днём, где им была устроена для себя самая настоящая «парилка». На снимках были запечатлены огромные кучи снега по обе стороны трактора, на уровне верхней части кузова.
– Ни черта себе! – удивлённо воскликнул Воронов, просматривая отснятые кадры. – Вот это лома-ну-ул. Ну что, Миша, прекращай-ка ты свою фотосессию, а бери лопату и вперёд.
Выгнав трактор из снежной ямы назад, Андреевич вооружился лопатой и шагнул к нетронутому снегу.
– Хорошо, что я расчистил большую часть дороги, а то бы сегодня мне пришлось туго, – похвалил себя Воронов, равномерно работая лопатой. – Только не надо Миша, спешить, а то, как и вчера, будешь похож на мышь, – теперь уже посоветовал себе он.

И только два часа спустя дорога Вороново –Рыньдинка была полностью очищена Михаилом Андреевичем от снега и он смог наконец-то выехать к окраинному дому соседней деревни.
– Слава Богу, – прошептал сельский затворник. – Только бы её не занесло снегом. Второй раз я уже не смогу её расчистить, – признался себе Воронов  и, прибавив газу, покатил к магазину, у которого уже толпились люди в ожидании хлебовозки. – Надо было вчера договориться с завмагом по части хлеба, – посетовал Андреевич, – Нет, всё правильно. А вдруг ночью дорогу вновь занесло бы и я не смог пробиться.
               
               
ЗИМНЯЯ ТЕПЛЫНЬ
И НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Михаилу Андреевичу выезжать в Рыньдинку пришлось два дня подряд, ввиду того что в первый свой визит в магазин ему досталось всего четыре буханки хлеба. Кроме них он, конечно же, прикупил ещё кое-что, но пряники и всякие там рулеты с конфетами хлеб заменить, вы сами понимаете, не могут. Вот и пришлось Воронову делать заказ на тридцать буханок хлеба и столько же батонов.
И если в первое пребывание в селе Михаил Андреевич, кроме магазина, даже ни у кого не был, да и как можно было заезжать к кому-то в гости после снегоборьбы, то сегодня, одевшись поприличнее, он позволил себе пару часов погостить у Стругих и пообщаться кое с кем на улице. Ну, это Воронов сделал, дабы не забыть разговорную речь, или, как любит подтрунивать над ним бывший главный зоотехник, Рыбаков Иван Тарасович, не онеметь.
Однако, хотя Андреевич при встречах с друзьями и знакомыми и вступал в разговоры, он старался времени на них много не затрачивать, а причиной тому был интерес селян к его одинокой жизни. Каждый раз, разузнав дальними подходами у него или воспользовавшись слухами, что он по-прежнему один, собеседник или собеседница тут же предлагают ему кого-нибудь в жёны. И делают это так настойчиво, как будто холостяцкая жизнь Воронову, кроме вреда, ничего не даёт.
Ну вы вот, скажите на милость, можно ли было долго разговаривать с бывшим начальником колхозного стройцеха Николаем Прохоровичем Пименовым, если он прямо после приветствия стал интересоваться его местом проживания и семейным положением.
– Михаил, ты до сих пор в своей деревне?
– Да. А что?
– Да просто. Я слышал, что ты с родником никак не можешь расстаться. Ну а вдруг…
– А почему я должен куда-то уезжать? – не приняв во внимание подколку бывшего одноклассника, спокойно ответил Воронов.
– Ну о том, что ты похоронил Лидию, я знаю. Тогда ты мне ответь. Как можно жить одному? И одному не только в доме, но и… вообще.
И, не дав Андреевичу сказать даже слово, Прохорович тут же предложил Воронову-одиночке вариант обретения семейного счастья:
– Михаил, у меня есть двоюродная сестра Мария, ты должен её помнить. Мы учились в седьмом, а она… 
– Конечно. Помню. Мы занимались во вторую смену, а малыши в первую. Помню, – съязвил Воронов.
– Ну да ладно. Восемь лет назад её муж что-то выпил… в общем, отравился…
– И что? – предвидя дальнейший ход беседы, с усмешкой спросил Андреевич Пименова.
– Михаил, ты один, она одна. Давай я вас познакомлю, – на полном серьёзе предложил Прохорович. 
– Николай, – прервал грубоватым голосом Пименова Андреевич. – И тебе захотелось побыть сводником? Да, я один. Один в доме, один в деревне. И что?
– Ну как, что? – не отреагировав на недовольный голос Воронова, переспросил двоюродный брат чернявой шустрячки. – Самому готовить, стирать, работать в огороде, да и вообще жить. Даже спину помыть и то некому, – усмехнувшись, выдал напоследок Пименов.
– Спину, говоришь, помыть некому? А зачем, мне это кто-то должен делать? У меня для этого имеется длинная мочалка. А чтобы… – недосказав своей мысли, Воронов глубоко вздохнул и, заглянув в глаза собеседнику, тихо проговорил: – Зато мне ругаться не с кем. Будь здоров, Прохорович.

Вот такая встреча произошла у Андреевича у самого крыльца магазина со своим коллегой по колхозным делам Пименовым Николаем Прохоровичем.
А оказавшись у трактора, он, что называется, нос к носу столкнулся со знаменитой в своё время дояркой Полиной Кирилловной Акиньшиной, которая в молодости была не только передовой в районе работницей молочного фронта, но и слыла необыкновенной сельской красавицей, да ещё и певуньей, и плясуньей. А вот доля ей досталась самая что ни есть незавидная.
Первый раз она вышла замуж, как сейчас любят говорить, за самого крутого на территории их сельского Совета…  драчуна, который со второго дня их совместной жизни стал частенько её поколачивать, а три года спустя, когда Полина была уже на четвёртом месяце беременности, её крутой муж, за участие в групповом разбое с убийством, загремел в отдалённые места на девятнадцать лет.
На третьем году отсидки он принял участие в побеге, за что получил дополнительный срок, а ещё через полтора года Полине пришло извещение о его смерти от сердечной недостаточности. По селу прошёл, правда, слух, что его убили сокамерники.
Через год Полина, имея на руках дочь дошкольного возраста, вышла замуж повторно. Второй муж работал в колхозе комбайнёром и не был драчлив. Наоборот, он являл собою сельского тихоню. Однако у него была одна слабость – любил бывать навеселе, и, несмотря на усилия Полины сделать из него непьющего, со временем слабость  перешла в порок, из-за чего в один из дней уборочной страды его затянуло в наклонную камеру комбайна. После этого случая, получив на селе прозвище «чёрная вдова», она больше замуж не выходила. А может, сельские мужики стали её и побаиваться. Она хоть и сохранила притягательную красоту, но мало ли чего…

– Михаил Андреевич?! – с неподдельным изумлением воскликнула Полина. – Что-то вы редко стали у нас появляться. На селе даже прошёл слух, что вы стали медведем и залегли в берлогу, – подколола районная знаменитость советской поры бывшего начальника участка и залилась звонким смехом. – Михаил Андреевич, я смотрю, у вас хороший тракторочек. Маленький, да ещё и с кузовком. Вы бы помогли мне снег вывозить со двора, а то я уже два дня таскаю его на салазках, а его как было много, так и осталось. Андреевич, что вы молчите? Вы человек одинокий, я тоже. Да, кстати, я сегодня уже третий день на пенсии и после вывозки снега мы бы могли и почаёвничать. Мне теперь тоже торопиться на работу не надо. Андреевич, вы что,  говорить разучились?
– Полина, да ты ж мне слова не даёшь сказать. – Как твоя дочка? – стараясь перевести разговор в другое русло, спросил Воронов.
– А что дочь? У неё всё вроде как нормально. Работает в областной торговле  начальником… не помню, каким, слово какое-то заковыристое. Замуж не выходила и не хочет. Сказала, что ей моего примера хватает. В общем, у неё своя дорога и своя жизнь. Живёт в городе. Андреевич, так как насчёт оказания помощи и?.. Ой, забыла, вы же не выпиваете. Ну так  я хорошего чаю заварю. Или вы кофе?.. А может, молочка?
– Нет, Полина. У меня сегодня нет времени, ни на первое, ни на второе, ни на третье. Мне надо сейчас заехать к Стругих, а потом домой.
– Да ничего, Андреевич, – каким-то обречённым голосом проговорила Полина. – Я подумала, вы кукуете в одиночку, я тоже без радостей прожила…
– Нет. Спасибо, Полина, за приглашение, но мне действительно надо ехать. Прости.
Вот так, может, и грубовато, Михаил Андреевич в категоричной форме уклонился от просьбы всё ещё красивой и острой на язык Полины оказать ей помощь в уборке снега со двора и не захотел с нею почаёвничать по случаю её ухода на пенсию и тем самым скрасить обоюдную бобыльскую жизнь.

У Стругих Воронов на этот раз тоже не задержался. Пока внук Антоновича переносил из его фотоаппарата  в свой компьютер нужные снимки, старейшина семьи прошёлся по Михаилу Андреевичу цепким взглядом и, вместо обычных при встрече «как ты там?» или «как дела?», вдруг без всяких подходов  сделал своё ветеринарное заключение:
– Ну что, Андреевич, судя по твоему виду, ты близок к тому, чтобы тебя прирезали. Так?
– Да-а… – протянул Воронов,  пожав плечами.
– Понятно. А почему не позвонил, когда болел?
– Да я вроде как и…
– Михаил, – прервал Воронова Дмитрий Антонович, – если я и ветеринар, то это ещё не значит, что я вообще ни черта не соображаю по части человеческих болезней. Позвонить-то можно было.
– Позвонил бы. И что? Да я два дня к вам дорогу чистил. Вот сегодня только смог пробиться, – запальчиво ответил Андреевич своему другу. – А ты бы что сделал со своим зашитым животом?
– Ну ты не это… – голосом обиженного стал возражать Антонович. – У нас тут трактор ходил… Я, правда, просил тракториста, чтобы он проехал к тебе, а он меня послал. Сказал, что в его тракторе какой-то прибор поставлен, и теперь диспетчеру видно, по какой дороге он едет, и что за малейшее отклонение от маршрута его, ну тракториста, выгонят с работы. Во как.
– О! Даже так? Тогда прости, Антонович. Да, болел, и тяжко. Ну вроде как прошло.
–  Михаил, у нас тут одна… ну ты её должен знать… а что, если… одному, да ещё…
– Всё! Остановись! Не надо. Дальше я знаю, о чём ты хочешь сказать. От тебя я не ожидал. Меня сегодня уже два раза хотели пристроить. Мне и одному пока неплохо. А вот, как раз кстати, и наш фотокор появился. Я поеду. Всё. Ничего не говори. Жене привет и давай без обид и этих самых. Будьте все здоровы.
Возвращался Воронов в своё Вороново, особо не торопясь. А тут ещё и дорога тому способствовала. Развезло её, словно это был и не январь вовсе, а конец марта, а то и начало апреля. Плюс пять, да ещё и туман. Какая уж тут зима. Снег, державшийся первые пару дней оттепели, теперь сходил прямо на глазах. И что удивляло Андреевича, снег таял, а воды не было. Ну хоть бы где какой ручеёк появился.

– Да-а, если такая погода продержится неделю, то от снега ничего не останется, – поглядывая по сторонам, подвёл итог своим наблюдениям Воронов. – Рановато оттепель явилась. В начале б марта – ещё куда б ни шло. Поторопилась, милая, могут озимые пропасть. Да и после тёплой зимы весна может быть холодной.

Не знал Андреевич, да и откуда ему было почерпнуть сведения, если даже метеорологи зачастую выдают неверные предсказания, что начавшаяся в январе оттепель к концу месяца сгонит снег не только с полей, но и со всех косогоров, будь они даже северными. И уже в первых числах февраля белые клоки атрибута зимы можно будет увидеть разве что на самых крутых северных склонах, да и то в лесах и глубоких оврагах.

Пока же Андреевич, уменьшив ход трактора до самого минимума, медленно ехал к месту своего не слишком цивилизованного проживания и, разглядывая проплывающие мимо косогор и дремлющую под остатками снега низину, обдумывал, чем ему надо будет заняться по приезде домой.
«На обед у меня всё есть, так что готовить особо ничего и не надо, только подогреть. После обеда отдых, потом надо растопить в бане… Может, в кухне протопить? А то ходишь туда-сюда с кастрюлями и сковородками. Да там и вольнее… и газ… ещё надо проверить вершу. Что-то не идёт рыба. А может, её уже в ручье и нет. За всё время три щучки да вьюнов десяток… В леднике надо лучше замуровать наружный люк, а то весь холод выйдет за эту оттепель… плохо, что маловато заготовил льда, ну, может, ещё будут морозы… а что, если попробовать с озерца?.. Дровишек наколоть побольше… не дай Бог, опять что случится… Белка уже б окотилась… молоко б было… – это Андреевич подумал об убитой охотниками козе.  Позвонить Тарасовичу, как он там зимует? Ох, ещё и в сберкассу надо как-то съездить…»
Вот так, думая о своих каждодневных житейских делах, Андреевич даже и на самом малом ходу, незаметно для себя проехал два километра и, оказавшись в ста метрах от дома, увидел спешащего к нему Шарика.
– Опять выскочил, – недовольным голосом проговорил Воронов. – Сказал же: никуда не выходить. Так нет же. Тоже мне сторож. Наверное, надумал взять двухнедельный отпуск…

Хорошим оказался сторожем Шарик. Он добросовестно охраняет усадьбу и без разрешения хозяина не покидает её. Однако два раза в год Шарик сбрасывает с себя обязанности охранника и уходит из дому на пару недель для общения со своими собратьями. Где, в каких краях он бегает в эти дни, кто его кормит и ест ли он вообще что-либо, Андреевич не знает.
В своей конуре Шарик появляется всегда неожиданно и в основном ночью. Исхудавший, зачастую с полученными в боях ранами за право оказаться в стае себе подобных, он два-три дня только и делает, что ест и спит да зализывает свои раны.
Вот и сейчас. Выбежав навстречу, Шарик дал понять, что он в ближайшие дни покинет усадьбу и хозяин должен подумать, на кого из обитателей двора возложить обязанности главного сторожа. На кота Василия? Хотя какой из него сторож, если он не может обойтись без горячей лежанки, да к тому же он тоже часто и надолго отлучается из дому. Гуси?.. От них толку… значит, либо сам Воронов должен охранять, либо… господь Бог.
Загнав трактор во двор, Андреевич перенёс продукты в дом, что означало некоторое удлинение срока пребывания в нём кухни-столовой. Вероятно, Андреевич оказался ещё не готов топить две печи одновременно. Оно и понятно. Топить по два-три раза в сутки – и расход дров, и опять же беготня туда-сюда.
– Надо ещё  плиту и баллон с газом перенести, да и остаться в доме до самого апреля, – окончательно и бесповоротно решил Воронов, хотя ещё некоторое время назад он думал перебираться в кухню хозблока.
После постановки трактора на отведённое для него во дворе место, Андреевич быстро переоделся в рабочую форму, взял лопату, ведёрко и, не откладывая поход к ручью на послеобеденное время, решил проверить вершу. Кроме того Воронов надумал посмотреть толщину льда на озере и возможность его заготовки.
– Шарик! – окликнул он пса, наблюдавшего за его работой от крыльца дома. – Что ты сидишь? Думаешь удрать? А не рано? Я в Рыньдинке не видел ни одной собачей свадьбы. Пошли рыбу ловить.
 И только после этих слов пёс нехотя встал, потянулся и медленно затрусил следом за Андреевичем.
Улов оказался самым удачным из всех. Пять щучек и полтора десятка средней величины вьюнов высыпал на лёд у самой лунки Андреевич.
– Во! Видишь, сколько поймалось рыбы?! – радостным голосом прокричал Воронов. – А ты не хотел идти. Подходи ближе, – пригласил он Шарика. На тебе за усердную службу самого шустрого вьюна, – и, подняв со льда извивающуюся рыбу, Андреевич бросил её Шарику. – Ты отка-зываешься? – удивился Андреевич. – А-а-а, в обидах на меня, что я тебя не взял в село-о. И теперь объявил голодо-вку? Поня-тно. Ну нет, так нет. Васька съест его с большим удовольствием.
И как только Андреевич вспомнил про Ваську, Шарик в одно мгновение схватил рыбу и  бросился к дому.
– Хе! – усмехнулся Воронов. – Всё понимает.
Собрав рыбу в ведро, Андреевич прошёл к озерцу, чтобы на месте определиться с заготовкой льда, но, увидев поверх него воду, решил пока это дело отложить до лучших времён, надеясь, что похолодание всё равно будет. Но прежде чем уйти, он ещё раз осмотрел место расстрела гусей и, глубоко вздохнув, медленно пошёл домой. И каково же было его удивление, когда, подойдя к забору, он увидел главного сторожа,  закапывающего в снег рыбу.
– Правильно, сам не гам и Ваське не дам. Может, ты и от жареной рыбы откажешься? Заходи, а то калитку закрою, – прикрикнул Воронов на Шарика.
Понурив голову, кобель нехотя зашёл во двор и сразу же отправился в вольер, выражая своим поведением, что он хоть и подчинился хозяину, но остаётся при своём собачьем мнении.
– Надо было вначале пообедать, передохнуть, а потом уже идти смотреть вершу, – выговорил Воронов себе после того как, оказавшись в доме, посмотрел на часы. – Нормальные люди уже отдыхают, а мне ещё надо готовить. Ничего, Миша, успокойся. Подогреть готовое, времени много не нужно. Плиту газовую и баллон перенесёшь позднее. Пока дровишками. А может, трогать её и не надо? Утром я всё равно протапливаю, да и вечером надо, а для приготовления одного обеда… – засомневался Андреевич в правильности принимаемого решения.
И действительно, растопить в доме дровами плиту (кухонную печь) и подогреть на ней приготовленное ранее делом оказалось вовсе и не долгим. Да и на сам обед у Воронова ушло не более получаса. Это с Лидией они могли сидеть за столом по часу и более. В особенности много времени у них уходило на чаепитие, в ходе которого они обсуждали житейские дела и планировали, что надо сделать в первую очередь, а что чуть позднее. Теперь же Михаилу Андреевичу разговаривать было не с кем. Даже кот Василий и тот, пользуясь потеплением, вот уже два дня не удостаивает хозяина своим присутствием.
Помыв посуду, Андреевич, как теперь уже у него заведено, направился к дивану с намерением часок передохнуть, а если получится, то и вздремнуть, тем более что одно другому совершенно не мешает. Но, как обычно бывает в таких случаях, что-нибудь да и помешает приятному отдыху. И представьте себе, так получилось и у нашего героя. Зазвонил квартирный телефон. И не просто зазвонил, а затрезвонил на весь дом.
Вздрогнув от неожиданности, Андреевич, боясь, что желающий с ним поговорить положит трубку, не дождавшись его ответа, метнулся к тумбочке и, схватив трубку, торопливо выпалил «слушаю».
– Слушаю, – ещё раз, но уже спокойным голосом проговорил Воронов.
– Михаил Андреевич Воронов? – поинтересовался незнакомый хозяину дома абонент.
– Да, я Воронов Михаил Андреевич.
– Михаил Андреевич! – радостным голосом воскликнул абонент. – Наконец-то я до вас дозвонился. Три дня пробиваюсь и всё никак не поймаю. Ночью тревожить вас неудобно, а днём… Михаил Андреевич. Вы помните главного агронома колхоза Владимира Кузьмича Полётова? Я работал…
– Владимир Кузьмич?! Ну как можно вас забыть. Мы же с вами две пятилетки повышали в колхозе урожайность, – засмеялся Воронов. – А потом вас увезли председательствовать в другое хозяйство. Откуда вы звоните и как вообще меня отыскали?
– Михаил Андреевич, я сейчас работаю директором Дома престарелых. Слышали о таком заведении?
– И не только слышал, но и два раза бывал. Возил картошку. Мы тут в сёлах собирали…
– Теперь наш Дом престарелых именуется геронтологическим центром. Вот так. Михаил Андреевич, я вам звоню вот по какому делу. Можно, я скажу без всяких подходов?
– Конечно, Владимир Кузьмич.
– Тогда слушайте и пока ничего не говорите. Мне нужен заведующий хозяйством. В общем, хороший завхоз. А вы, как мне рассказал Огородников, сейчас живёте один. Кстати, мы с ним встречались после вашего случая. Вот мы и подумали, а не переехать ли вам ко мне. Будете работать завхозом и здесь же жить.  Можно в домике, а можно и в общем доме. Хозяйство ваше мы тоже можем пристроить. У нас есть маленькая подсобная ферма: коровы, козы, куры и гуси. Михаил Андреевич, вы можете записать номер моего телефона?
– Да, могу.  Готов, диктуйте… Записал.
– Михаил Андреевич, – не дав что-либо сказать Воронову, продолжил Владимир Кузьмич. – Я не прошу вас ответить мне сразу. Вы хорошо подумайте, а потом мы с вами созвонимся. Только не говорите сразу «нет». Подумайте. А теперь, Михаил Андреевич, расскажите мне, как вы там ухитряетесь жить в одиночку, да ещё и без света и газа?
– Да так, – спокойно ответил Воронов. – Живу, как жили наши деды и прадеды. Жить можно.
– Михаил Андреевич, так одному ж…
– А мне особо скучать не дают наши, ну эти… с растопыренными пальцами… элита местного значения, – усмехнулся Воронов. – А точнее – сумасброды.
– А вы, Михаил Андреевич, не переживайте. Переедете ко мне, мы вас тут женим. У нас есть хорошие женщины-одиночки…
– Владимир Кузьмич, – прервал Полётова Воронов. – Спасибо за вашу заботу об одиноком человеке, и особенно за ваше предложение. Можно мне пару дней подумать? Я вам дня через три позвоню.
– Конечно, Михаил Андреевич. Я буду ожидать вашего ответа. И мне хочется, чтобы вы обязательно дали согласие. До свиданья, Михаил Андреевич.
– И этот надумал меня женить, – услышав короткие гудки, проговорил недовольным голосом Воронов. – Хороший ты мужик, Кузьмич, но завхозом я к тебе не пойду, – твёрдо решил Андреевич. – Сразу женить… надо ж, – усмехнулся он. – Никуда я не поеду. Буду тут доживать свой век. Что ж я на старости лет оставлю всех и поеду искать себе лёгкую жизнь? А как же Лида, мои отец с матерью и деды с прадедами? А вороновцы, с которыми столько пришлось пережить. Им что, теперь бурьянами зарастать? С ними ж кто-то и поговорить должен, да и могилки надо подправлять, менять кресты, да мало ли чего ещё надо. Что ж они, останутся тут сиротами? Кто к ним приедет? Бандиты? Нет, Владимир Кузьмич, не могу я бросить своих.


ВЕСЕННИЕ ЗАБОТЫ
и звонок от друга детства

Своё слово Михаил Андреевич сдержал. Он отказался от предложения стать заместителем директора Дома престарелых по хозяйственной части, не захотел на новом месте обрести семейное счастье и не оставил в одиночестве своих предков.

Благополучно пережив со своей живностью пасмурный январь и первую декаду бесснежного и довольно тёплого февраля, Воронов осилил, но уже без кота и Шарика (сбежали со двора для общения со своими собратьями) и окончание последнего зимнего месяца, который, собравшись с силами, а возможно, и просто для острастки, постучал чуть-чуть  морозами и покрутил взбалмошными метелями, вынудившими вернутся из секс-походов под тёплый и сытный кров изголодавшихся и израненных в междоусобных стычках Шарика и кота Василия, который привёл с собой ещё и подружку, пушистую чёрно-белую киску.
– Васи-лий, ты никак подженился? – спросил гуляку Андреевич. – Весьма за тебя рад.
Первая половина марта в окрестностях Вороново сохраняла, насколько это было для неё возможным, погодную эстафету, полученную ею от февраля. Все две недели не слишком морозные ночи чередовались с весьма тёплыми днями, а затишек ходил в обнимку с ветром и пургой. А вот окончание марта ознаменовалась резким потеплением и началом весьма бурного пробуждения природы от зимней спячки.
В марте месяце Михаил Андреевич сделал только два выезда за пределы Вороново. Один на центральную усадьбу в сберкассу, а заодно он побывал и в школьной столовой, вручив её заведующей четыре мешка картофеля, полтора десятка кочанов капусты и четыре  уже обработанных гуся.
– Валентина Николаевна, а сколько у вас обслуживающего персонала? – выкладывая на разделочный стол гусей, спросил у завстоловой Андреевич.
– Поваров, что ли?
– Да.
– Я да ещё Наталья Ивановна. Двое нас, Михаил Андреевич, но я ещё и являюсь завстоловой. Ну это, в случае чего, чтобы было кого наказывать.
– Понятно. Тогда сделаем так. Одного гуся я отдаю вам и вашей помощнице. Пополам, значит. А три гуся вы сготовите ученикам. Хорошо?
– Непонятно, почему надо так сделать, но мне нравится ваша делёжка. Спасибо, Михаил Андреевич. Дай вам Бог здоровья.
– Спасибо и вам, что не отказались. Только картошку и капусту пусть кто-нибудь отнесёт в подвал, а то они в тёплом помещении быстро начнут прорастать.
– Хорошо, Михаил Андреевич, и ещё раз спасибо за оказанную помощь.
Второй выезд Михаил Андреевич совершил в рыньдинский магазин и попутно заехал к Антоновичу, чтобы вручить ему, хоть и с большим трудом (хозяева категорически отказывались от подарка), уже живого гуся и подзарядить мобильник.
У Стругих Воронову, правда, пришлось провести не только всё дообеденное время, но и остаться по настоянию хозяйки на обед, во время которого ему довелось сидеть за столом рядом с Полиной, приглашавшей Андреевича месяц назад почаёвничать по случаю перехода её на заслуженный отдых.
В том, что Полина в доме Стругих оказалась не случайно, как это хотели представить и сама гостья, и в особенности Екатерина Павловна, Михаил Андреевич понял с самой первой минуты появления Акиньшиной, хотя обе женщины мастерски разыграли сценку неожиданного её появления.
И взаимное приветствие хозяйки с гостьей, Антонович в это время отлучался в сарай, и всплёскивание руками, и даже некоторая сконфуженность Полины при взгляде в сторону Андреевича – всё было разыграно так натурально, что Воронов даже усомнился в своём подозрении, и если бы Акиньшина не сказала, что пришла позвонить в администрацию поселения (сельский Совет), их розыгрыш мог бы остаться для Андреевича вполне правдоподобным. Но всё, как бы сказали в театральных кругах, провалила сама Полина.
– Павловна, да я это…  ну… – начала объяснять вроде как бы причину своего появления Акиньшина, после взгляда на Андреевича. – У вас гость, а я… ну это… у меня телефон почему-то сегодня не работает, а мне надо узнать, к кому и когда идти за полисом. Можно мне… это… позвонить? Я только спрошу и пойду.
«Понятно, – усмехнулся Воронов. – В администрации в обеденный перерыв специально оставили человека, чтобы он рассказал Полине, когда и к кому ей приходить за полисом. Ну и женщины».
– Полина, да сейчас они, наверное, там все на перерыве. Ты побудь у нас, а после часу позвонишь, – быстро нашлась хозяйка. – У меня как раз и обед готов. Раздевайся и проходи в переднюю к Андреевичу.
Вот таким образом наш герой и оказался у Стругих за обеденным столом рядом с Полиной, которая в течение часа оказывала ему всяческое внимание.
Не желая огорчать хозяев и саму Акиньшину, Андреевич в свою очередь постарался сделать вид, что он ни о чём не догадывается, и не упускал возможности сделать приятное своей соседке, на что хозяева реагировали частым переглядыванием, а Катерина даже пару раз подмигнула своему супругу, давая ему понять, что их затея усадить два одиночества рядом  удалась.
О том, что  замысел оказался раскрытым, а Воронов, чтобы их не обидеть, только  и всего что подыграл, Екатерина Павловна узнала, когда Андреевич, поблагодарив за обед, приблизился к её лицу и тихо, чтобы никто не услышал, прошептал: – Надо было ещё и попа пригласить. Пожалели б Полину, – и уже громко добавил: – А за обед тебе, Павловна, ещё раз спасибо.

Вернувшись из поездки домой, Андреевич решил в ближайшие дни никуда не выезжать. Продуктов у него было заготовлено много, мобильник заряжен, да и, по правде говоря, ему поднадоело желание друзей и знакомых непременно сделать его семейным человеком и таким образом вытащить из, по их мнению, захолустной, но любимой им деревеньки.
Не знали они, а может, и не хотели знать, что нашему герою во сто крат легче жить в Тьмутаракани, как назвал Вороново один из его друзей, чем идти на склоне лет в примаки. Андреевичу было проще разговаривать с котом, Шариком и даже с сорняками, нежели приспосабливаться к норову любой из женщин, с которыми его хотели свести друзья и товарищи.

Три дня после гостевания у Стругих Воронов производил весеннюю уборку на своей усадьбе. Работал в основном граблями и вилами.
«А зачем ожидать апрель, когда вся земля и так оголилась и даже немного подсохла? –  сделал вывод Андреевич после того, как сгорнул граблями сухую траву у забора. – Да и солнышко вон уже смеётся.
Очистив двор от нанесённого ветрами мусора, Андреевич убрал и вокруг усадьбы, чтобы весной, в пору всеобщего пала, его дом с хозяйственными постройками не оказался во власти огня, посыпал жёлтым песком перед калиткой и палисадником, после чего его усадьба стала похожа на нарядно одетую молодицу.

Передохнув день, Воронов прямо со следующего утра решил взяться за уборку кладбища.
– А потом, Миша, ты должен навести порядок и в оставшихся дворах, – дал он себе установку. – И пока ты всё намеченное сделаешь, будет уже середина апреля. Ну, это если будет стоять хорошая погода, – внёс Андреевич в свой план вполне допустимую поправку. – Конец марта ещё не апрель и тем более не май.
Вот так размышляя и разговаривая вслух, Воронов после трудового дня и ужина, хотя и в полном одиночестве, но вполне приятного после стольких дел времяпровождения, коротал перед отходом ко сну вечерние часы, разглядывая в фотоаппарате сделанные им за последние две недели снимки. После них он взял со стола старый журнал по садоводству и огородничеству с намерением найти в нём рекомендации по уходу за садом. Однако Михаилу Андреевичу выполнить свою задумку не дал телефонный трезвон.
– Ну, ёлки-палки, – ругнулся Воронов. – Надо ж было уменьшить громкость. Кто это надумал со мною поговорить?  Да-да, слушаю…
– Добрый вечер Андреевич, – поприветствовался с ним Дмитрий Антонович. Ты это…
– А-а, сводник, – прервав друга, недовольным голосом проговорил Воронов.
– Андреевич, ты это… ну не обижайся. Я, признаюсь тебе, не знал ничего. Это всё придумала моя Павловна. На Полину ты тоже не сердись, она... Ну в общем, мы все просим прощения и приглашаем в гости на Женский день. Мы тут с Павловной организуем праздничный обед…
– Понятно, – проговорил Воронов и громко рассмеялся. – Антонович, а на десерт вы мне будете предлагать – что или кого?..
– Андреевич, ну я же попросил прощения, – с обидой пробурчал в трубку Стругих.
– Ладно, Антонович, как сейчас говорят, проехали. Я на вас не обижаюсь. Ты только скажи мне по-честному, ну почему все, с кем мне приходится встречаться, хотят непременно меня женить? В том числе теперь и вы взялись за это дело.
– Ну как тебе сказать…
– А ты не подбирай слова, говори напрямую, что, мол, так и так, Андреич, нам надоело смотреть на тебя, не отягощённого семейными проблемами, на то, как ты живёшь без руля и ветрил и без всякого внутридворового контроля со стороны попутчицы или спутни… нет, в моём теперешнем положении только попутчицы, да ещё и временной. Так вот, нам завидно, что ты сам себе планируешь, никому не подчиняешься и так далее и тому подобное. Говори, Антонович.
– Да что тут говорить, – вздохнув, ответил Стругих. – Андреевич, ты только не обижайся. Ну как можно жить одному, да ещё и у чёрта на куличках. У тебя ж там уже чуть ли не боевые действия проходят. Ну а мы, сам понимаешь, хотим тебе оказать помощь в смене места проживания и семейного положения.
– Антонович, можно я тебе скажу одну вещь?
– Говори.
– Спасибо, друг, за вашу заботу. Только я прошу запомнить одно. Я скорее перееду в богадельню, чем пойду в примаки. Запомни это сам и можешь намекнуть Павловне, чтобы она не тратилась на организацию обедов. Давайте останемся друзьями на все оставшиеся годы. Мне и здесь хорошо. Ладно, Антонович, об этом всё. Как там у вас идут дела, здоровы все?
– Да вроде как нормально. Больных и хворых нет. Настроение нормальное.
– Ну а раз так, тогда привет хозяйке и спокойной вам ночи. До встречи.

Проснулся Михаил Андреевич, как это он делал во все прошедшие годы, когда на дворе ещё хозяйничала непроглядная темень. Однако он не стал сразу вставать, а решил некоторое время полежать в постели и ещё раз хорошенько продумать те заготовки плана работ, которые им были набросаны прошлом днём.
«А что, если мне вначале убрать вокруг домов, а уборку кладбища перенести на неделю позднее?» – проплыла в его ещё сонной голове думка.
Взвесив всё «за» и «против», Воронов всё-таки решил приступить к очистке кладбища прямо сегодня и тут же стал подсчитывать, сколько дней у него уйдёт на эту трудозатратную работу.
– Да-а, – после некоторого размышления на продолжительном выдохе произнёс он. – Шесть дней. И это, если я буду за день убирать по десять соток. Долговато. Надо, наверное, мне тогда взять посевную боронку (облегчённая борона, расположенная в посевном агрегате вслед за сеялками) и грабли с вилами. Боронкой буду работать на просторе, а граблями на могилах и в узких проходах между ними. Да. Так я смогу сжать уборку до четырёх дней, а может, сделаю и быстрее. А сколько дней я затрачивал в прошлые годы? Да. Проще и легче, конечно, в апреле поджечь, и всё.
Однако данный вариант, хоть он и был самым лёгким по части затраты физической силы, Андреевич, как и в прежние годы, отверг, ввиду того что после пала на большинстве могил кресты могут сгореть совсем, а если этого и не произойдёт, то останутся с подпалинами.
– Нет, Миша, придётся тебе поработать грабельками и побыть исполняющим обязанности лошади. Боронка лёгкая, не запаришься. А теперь, милок, вставай и приступай к выполнению утренних процедур и обязательных хозяйственных работ, – скомандовал Воронов себе. – Кто рано встаёт, тому больше достаётся работ, – переиначив известную большинству людей пословицу, проговорил он и, усмехнувшись, добавил:
– Никто, Миша, за тебя это не сделает.
Вот так начался очередной день у нашего героя.
Два часа спустя Михаил Андреевич остановил свой трактор у входа на кладбище. Он мог сюда прийти и пешком, но в последнее осеннее посещение Воронов заметил, что на некоторых захоронениях ему придётся вырубать разросшуюся за прошлое лето сирень, а в двух местах надо будет ещё и спилить засохшую сосну и поломанный ветром старый трухлявый клён.
Вот и приехал он на тракторе, чтобы им можно было отбуксировать отжившие своё деревья. Кроме того Т-16 может понадобиться для перемещения нагорнутой «метростроевцами» земли, потому как на некоторых могилах в осеннюю пору её появилось столько, что простым разравниванием обойтись будет уже невозможно. Землю придётся грузить в кузов трактора и отвозить либо в отвал, либо на подсыпку просевших давнишних захоронений. 
Уборку территории кладбища и придание надлежащего вида могилам Михаил Андреевич решил начать с места упокоения своих родных. Это он делал каждый раз, как только оказывался здесь с набором необходимых орудий труда, инструментов и механизмов.
 Закончив же работу на семейном захоронении, Воронов принимался за наведение порядка на могилах родственников и близких. И так, перемещаясь по мере уменьшения родственных связей, он, в конце концов, оказывался у давно заброшенных могил, над которыми на его памяти никогда не было крестов.
– Царство вам Небесное, деды и прадеды, – шагнув на территорию вечного пребывания своих односельчан, – произнёс Михаил Андреевич и медленно пошёл к месту упокоения Вороновых-Родниковых, попутно выхватывая взглядом места скопления отмершей за зиму прошлогодней травы и засохших веток на деревьях и кустарниках. – Ты смотри, слепыши проснулись, – увидев свежие курганчики земли, удивился Воронов. – Неужели холодам пришёл конец? Вряд ли.
Оказавшись у могил жены, родителей и дедов с прадедами, Андреевич, как принято у селян, чуть слышно с ними поздоровался и, пожелав им Царства Небесного, присел на скамью за стол.
– Ну вот, Лида, отец и мать, я прожил ещё одну зиму без вас, – чуть слышно начал Андреевич ставший уже традиционным разговор-отчёт с ушедшими в мир иной родными ему людьми. – Плохо жить одному. Если можно забрать к себе пораньше – заберите, если нельзя – буду жить до самого последнего. Вы, того… особо не переживайте за меня. В петлю не полезу…
Сделав недолгую паузу, Воронов вздохнул и, взглянув на могилы близких ему людей, вдруг спросил у всех сразу, как будто его деды, отец, мать и Лидия сидели с ним рядом:
– Отец, мать, Лида, вы мне вот скажите, будет ли у нас когда-нибудь спокойно, чтобы люди радовались жизни, как это было у нас после войны? Нас же сделали волками. За рубль готовы друг другу горла перегрызть. Разве мы мечтали о такой жизни? Молчите? Я тоже не знаю, будет ли улучшение или нет. Ну ничего. Зиму мы прожили, а весной и летом полегчает. Не обижайтесь на меня, что не приходил к вам зимой. Ну, я это… начну убирать. А вы передавайте всем привет.
Как ни старался Михаил Андреевич быстрее управиться с работой на кладбище, ничего у него не получилось, хотя и погода стояла самая что ни есть весенняя, и трудился он всю неделю от восхода до заката в поте лица своего. Всего-то была сэкономлена половина шестого дня, да и то, наверное, благодаря постоянному присутствию на кладбище Шарика, который своею неустанной вознёй воодушевлял хозяина на более производительный труд.
Управившись со всеми работами, Воронов медленным шагом прошёлся по кладбищу и внимательно осмотрел всё, что им было сделано. А сделано за пять с половиною дней было ой как много. Только с мелким мусором совершено на тракторе десять рейсов, отбуксировано, вместо запланированных двух, пять спиленных деревьев, три раза пришлось съездить за жёлтым песком. Зато теперь можно было и порадоваться. Место вечного упокоения родственников и односельчан полностью очищено от мусора, могилки посыпаны песком, а в сини небесной поёт жаворонок.
– Ну что, Шарик, – обратился Михаил Андреевич к лежавшему у его ног кобелю, – работу мы с тобою свою сделали. Теперь нам можно и отдохнуть. Ты вон не можешь отойти от беготни, да и у меня спина подмокла. Давай-ка мы с тобою сходим на «Плешину» и устроим для себя небольшой пикник. У меня в кабине трактора для этого кое-что припасено. Ты как?
– Мтяв, – тявкнул Шарик.
– Понятно. Тогда я беру сумку, топор и – вперёд.

На преодоление по узкой просеке ста метров, разделяющих кладбище и лесную Плешину, и сбор на лесной опушке сушняка для розжига костра у Воронова много времени не ушло.
Насвистывая «Взвейтесь кострами, синие ночи…», Михаил Андреевич, быстро уложил на пучок сухой травы из тонких веток «домик» и, достав спички, хотел было уже разжечь костёр, но тут вдруг дал о себе знать молчавший уже много дней мобильник.
– Да-да, слушаю! – громко выкрикнул Андреевич.  – Кто-о?.. Здравствуй, сосе-ед!.. Не смог за всю зиму дозвониться? Сергеевич, да я и сам тебе звонил несколько раз. Просто я сейчас нахожусь на Плешине. Помнишь поляну в лесу на косогоре?.. Вот-вот… Я на ней. Как дела? Да всё нормально. Мы с Шариком всю неделю наводили порядок на кладбище, а сейчас решили устроить для себя пикник. Организуем костёрчик, напечём картошки, колбаски поджарим… Не-ет, только без этого. Спиртное мы с ним не употребляем. А как там  у вас?.. Хорошо?.. Что?.. Хотите с женой приехать на всё лето? Так это ж будет здорово… Зачем жить где-то?.. А-а, вообще-то, правильно. Нам тогда можно будет ходить друг к другу в гости… А ты не волнуйся, я с завтрашнего дня приступаю к уборке вокруг оставшихся домов, а заодно и в вашем  посмотрю и отремонтирую печь, хорошо протоплю. В общем, к приезду всё будет готово. Нет. Лучше приехать ближе к середине апреля… Хорошо, Сергеевич, я буду выходить для связи с тобой на эту  поляну… Погода? У нас последнюю неделю солнечно, до плюс пятнадцати тепла, жаворонки. Красота-а… Да… да… Всего вам всем хорошего. До свиданья. Жду!
Опустив мобильник в карман, Воронов чиркнул спичкой и поднёс её к сухой траве.
– Ну вот и слава Богу… Теперь у нас будет два двора, – после некоторого раздумья, проговорил Михаил Андреевич и вновь стал насвистывать «Взвейтесь кострами, синие ночи…». 

Вислое. 2012 год